Садлер смотрел на охристо-зеленый диск, почти заполнивший собой экран, со смешанными чувствами. Одна из полярных шапок чуть повернута к Солнцу – там у них начинается весна, иней и снег, покрывающие тундру, медленно оттаивают после долгой, жестокой зимы. Прекрасная планета – если смотреть издалека, но как же трудно строить на ней цивилизацию. Мало удивительного, что ее решительным, закаленным сынам надоело терпеть выходки Земли.
Яркое, невероятно четкое изображение стояло на экране как влитое, без малейшего подрагивания и неустойчивости; на Земле Садлеру довелось как-то посмотреть на Марс в телескоп, и теперь он мог непосредственно убедиться, какие оковы сбросила с себя астрономия, выйдя в открытое пространство. Маленький вспомогательный прибор, установленный на Луне, дает возможность за несколько часов увидеть гораздо больше, чем видели земные астрономы, десятилетиями изучавшие Марс при помощи огромных установок. И дело совсем не в расстоянии – оно фактически не меняется, да и вообще Марс сейчас очень далеко от Земли, – а в том, что исчезло дрожащее марево атмосферы.
Налюбовавшись вдосталь на Марс, Садлер набрал координаты Сатурна. От потрясающей красоты зрелища перехватывало горло, невозможно было поверить, что этот шедевр создан природой, а не руками какого-либо великого художника. Большой, чуть приплюснутый желтый шар плавал в центре сложной системы колец. Даже с расстояния в два миллиарда километров отчетливо различались неяркие полосы и пятна атмосферных возмущений, а чуть подальше, за пределами драгоценного пояса колец, Садлер насчитал по крайней мере семь спутников.
Хорошо зная, что мгновенно действующему глазу телекамеры не под силу равняться с терпеливой фотопластинкой, он все-таки взглянул на некоторые из отдаленных туманностей и звездных скоплений. Он прошелся вдоль столбовой дороги небес – Млечного Пути, задерживая поле изображения на некоторых особенно прекрасных группах звезд и сверкающих облаках алмазной пыли. Через некоторое время Садлер опьянел от беспредельной красоты небес; чтобы вернуться к низким повседневным делам, нужна была какая-нибудь более грубая закуска. Он направил телескоп на Землю.
Такую огромную, что даже при наименьшем увеличении экран не мог вместить ее целиком. Освещенные Солнцем области все еще занимали чуть больше половины диска, однако Садлер стал смотреть на темную его часть. Там, в ночи, тускло фосфоресцировали бессчетные светлячки городов, и в одном из них спала сейчас Жанетта и, может быть, видела его во сне. Он уже знал, что жена получила письмо – ее удивленный и в то же время осторожный ответ заметно приободрил Садлера, хотя от укора и одиночества, читавшихся между строк, ему хотелось плакать. Неужели он допустил ошибку, ну зачем были все эти откладывания… Подобно большинству семейных пар этой, плывущей сейчас перед его глазами планеты, Садлеры не торопились обзавестись детьми, хотели сперва «проверить свою совместимость». В этот век на людей, ставших родителями в первые годы совместной жизни, смотрели с удивлением и даже осуждением – такое поведение считалось верным знаком пустоты и безответственности.
Оба они хотели иметь полноценную семью и намеревались начать с сына – развитие медицины позволило планировать семью заранее. А потом Садлер получил задание и впервые в жизни осознал всю серьезность межпланетной ситуации. И уже не мог бросить Джонатана Питера в неопределенное, даже страшное будущее.
В прошлом подобное рассуждение остановило бы очень немногих мужчин. Более того, угроза собственного ухода из мира зачастую заставляла их еще сильнее стремиться к единственной известной человеку разновидности бессмертия. Однако мир не знал войны уже двести лет, жизнеустройство Земли стало сложным и хрупким, вспышка насилия разорвет его в клочья. Женщина, обремененная ребенком, почти не будет иметь шансов уцелеть.
А может быть, все это – просто мелодрама, и не нужно было позволять, чтобы пустые страхи взяли верх над здравым смыслом. Знай Жанетта факты, она и секунды бы не задумалась, несмотря на весь предполагаемый риск. Но Садлер не мог говорить с ней откровенно – и не мог воспользоваться ее незнанием.
И поздно рвать на себе волосы – все, что он любит, находится сейчас на этом погруженном в сон шаре, отделенном от него бездонной пропастью пространства. Он вернулся от звезд к людям, через беспредельную пустыню космоса – к одинокому оазису человеческой души.
12
13
Яркое, невероятно четкое изображение стояло на экране как влитое, без малейшего подрагивания и неустойчивости; на Земле Садлеру довелось как-то посмотреть на Марс в телескоп, и теперь он мог непосредственно убедиться, какие оковы сбросила с себя астрономия, выйдя в открытое пространство. Маленький вспомогательный прибор, установленный на Луне, дает возможность за несколько часов увидеть гораздо больше, чем видели земные астрономы, десятилетиями изучавшие Марс при помощи огромных установок. И дело совсем не в расстоянии – оно фактически не меняется, да и вообще Марс сейчас очень далеко от Земли, – а в том, что исчезло дрожащее марево атмосферы.
Налюбовавшись вдосталь на Марс, Садлер набрал координаты Сатурна. От потрясающей красоты зрелища перехватывало горло, невозможно было поверить, что этот шедевр создан природой, а не руками какого-либо великого художника. Большой, чуть приплюснутый желтый шар плавал в центре сложной системы колец. Даже с расстояния в два миллиарда километров отчетливо различались неяркие полосы и пятна атмосферных возмущений, а чуть подальше, за пределами драгоценного пояса колец, Садлер насчитал по крайней мере семь спутников.
Хорошо зная, что мгновенно действующему глазу телекамеры не под силу равняться с терпеливой фотопластинкой, он все-таки взглянул на некоторые из отдаленных туманностей и звездных скоплений. Он прошелся вдоль столбовой дороги небес – Млечного Пути, задерживая поле изображения на некоторых особенно прекрасных группах звезд и сверкающих облаках алмазной пыли. Через некоторое время Садлер опьянел от беспредельной красоты небес; чтобы вернуться к низким повседневным делам, нужна была какая-нибудь более грубая закуска. Он направил телескоп на Землю.
Такую огромную, что даже при наименьшем увеличении экран не мог вместить ее целиком. Освещенные Солнцем области все еще занимали чуть больше половины диска, однако Садлер стал смотреть на темную его часть. Там, в ночи, тускло фосфоресцировали бессчетные светлячки городов, и в одном из них спала сейчас Жанетта и, может быть, видела его во сне. Он уже знал, что жена получила письмо – ее удивленный и в то же время осторожный ответ заметно приободрил Садлера, хотя от укора и одиночества, читавшихся между строк, ему хотелось плакать. Неужели он допустил ошибку, ну зачем были все эти откладывания… Подобно большинству семейных пар этой, плывущей сейчас перед его глазами планеты, Садлеры не торопились обзавестись детьми, хотели сперва «проверить свою совместимость». В этот век на людей, ставших родителями в первые годы совместной жизни, смотрели с удивлением и даже осуждением – такое поведение считалось верным знаком пустоты и безответственности.
Оба они хотели иметь полноценную семью и намеревались начать с сына – развитие медицины позволило планировать семью заранее. А потом Садлер получил задание и впервые в жизни осознал всю серьезность межпланетной ситуации. И уже не мог бросить Джонатана Питера в неопределенное, даже страшное будущее.
В прошлом подобное рассуждение остановило бы очень немногих мужчин. Более того, угроза собственного ухода из мира зачастую заставляла их еще сильнее стремиться к единственной известной человеку разновидности бессмертия. Однако мир не знал войны уже двести лет, жизнеустройство Земли стало сложным и хрупким, вспышка насилия разорвет его в клочья. Женщина, обремененная ребенком, почти не будет иметь шансов уцелеть.
А может быть, все это – просто мелодрама, и не нужно было позволять, чтобы пустые страхи взяли верх над здравым смыслом. Знай Жанетта факты, она и секунды бы не задумалась, несмотря на весь предполагаемый риск. Но Садлер не мог говорить с ней откровенно – и не мог воспользоваться ее незнанием.
И поздно рвать на себе волосы – все, что он любит, находится сейчас на этом погруженном в сон шаре, отделенном от него бездонной пропастью пространства. Он вернулся от звезд к людям, через беспредельную пустыню космоса – к одинокому оазису человеческой души.
12
– Я не имею оснований предполагать, – сказал человек в синем костюме, – что кто бы то ни было вас подозревает, однако организовать тайную встречу в Сентрал-Сити не представлялось возможным. Там слишком много людей, и все всех знают. Вы и представить себе не можете, насколько трудно там уединиться.
– А не слишком ли на посторонний взгляд странно, что я вдруг решил пойти в это место? – спросил Садлер.
– Отнюдь нет, сюда приходят почти все гости города – если им удается. Это вроде Ниагарского водопада – зрелище, ознакомиться с которым каждый считает своем обязанностью. И ведь их можно понять, вы согласны?
Не согласиться было трудно. Вряд ли кто-нибудь уходил отсюда разочарованным, широко разрекламированная картина превосходила все ожидания. Выйдя на балкона, Садлер испытал настоящее потрясение, от которого и сейчас еще не совсем оправился. Легко поверить, что очень многие люди физически не могут дойти до этого места.
С края каньона выступал прозрачный, даже скорее призрачный, словно и не существующий цилиндр, и юн стоял в этом цилиндре над пустотой. Единственными признаками надежности, безопасности являлись металлическая дорожка под ногами да хрупкие перильца, за которые отчаянно цеплялся каждый, сюда приходящий, – в том числе и Садлер.
Разлом Гигинуса числится среди величайших чудес Луны. Длина его больше трехсот километров, а ширина достигает пяти. Это не столько каньон, сколько цепочка связанных друг с другом кратеров, расходящаяся в две стороны от огромного центрального провала. И здесь находится та самая дверь, через которую люди добрались до погребенных сокровищ богини ночи.
Садлер уже мог смотреть себе под ноги, не подавляя ежесекундного желания зажмуриться. На бесконечной, как казалось, глубине в маленьких лужицах искусственного света бестолково тыкались из стороны в сторону какие-то странные насекомые. Они походили на тараканов, внезапно попавших в луч карманного фонарика.
Каждый из крошечных жучков являлся в действительности огромной землеройной машиной, разрабатывающей дно каньона. Дно это, расположенное на многокилометровой глубине, было на удивление плоским – судя по всему, вскоре после образования разлома его затопила лава; застывая, огненная река превратилась в ровную каменную поверхность.
Земля, повисшая прямо над головой, освещала противоположный обрыв. Каньон словно разрезал Луну пополам, ему не было конца ни слева, ни справа; в некоторых местах зеленовато-синий свет, лившийся сверху на отвесную каменную стену, создавал неожиданную иллюзию – Садлеру начинало казаться, что перед ним огромный водопад, извечно низвергающийся в недра Луны. И вдоль всего этого водопада на невидимых отсюда паутинках тросов поднимались наполненные рудой емкости, опускались пустые. Каждая такая бадья – Садлер видел их движущимися по канатной дороге к расположенным где-то вдали металлургическим заводам – имела несколько метров в высоту, но сейчас они казались крошечными, как бусинки. Как жаль, подумал он, что в этой руде есть только сера, кислород, кремний и алюминий, а не тяжелые металлы.
Однако хватит таращиться на чудеса природы, это все-таки конспиративная встреча, а не туристическая экскурсия. Садлер вынул из кармана свои записки и начал рассказывать.
Доклад занял совсем не так много времени, как хотелось бы. И было совершенно непонятно – остался слушатель доволен расплывчатыми, неопределенными выводами агента или нет.
– Хотелось бы чем-нибудь вам помочь, – заметил он после минутного раздумья, – но нам страшно не хватает людей. Дело принимает плохой оборот, ближайшие десять дней будут критическими. В окрестностях Марса что-то происходит, но мы не можем узнать точно, что именно. Федералы построили по крайней мере два корабля совершенно необычной конструкции, скорее всего они их испытывают. К сожалению, у нас нет никаких определенных сведений, одни слухи, кажущиеся бессмысленными, но в то же самое время переполошившие министерство обороны. Я рассказываю все это, чтобы вы получше представляли себе обстановку. На Луне об этом не знают, так что если кто-нибудь начнет рассуждать на подобные темы, значит, он каким-то образом получил доступ к секретной информации.
Теперь насчет списка основных подозреваемых. Я вижу в нем Уагнэла, но, по нашему мнению, он чист.
– Хорошо, я переведу его в список В.
– Затем Браун, Лефевр и Толанский – у них совершенно определенно нет в Сентрал-Сити никаких сомнительных контактов.
– Вы в этом полностью уверены?
– Почти. Они используют свое свободное время на цели, весьма далекие от политики.
– Я, собственно, так и думал. – Садлер позволил себе роскошь улыбнуться. – Уберем их совсем.
– Теперь этот кладовщик, Дженкинс. Почему вы держите его в списке?
– Он – единственный сотрудник Обсерватории, которому не нравится моя предполагаемая деятельность, вот, пожалуй, и все основания. Ничего уличающего у меня нет.
– Ну что ж, понаблюдаем за ним здесь. Дженкинс приезжает в город очень часто, правда – по вполне понятной причине: на нем лежат все закупки в местных магазинах. Теперь в списке А остается, если не ошибаюсь, пять фамилий.
– Да, но меня бы очень удивила виновность любого из них. Об Уилере и Джеймисоне мы уже говорили. Поход в Море Дождей вызвал у Маклорина сомнения относительно Джеймисона, но я не думаю, что это серьезно. Да и вообще, все задумал Уилер.
– Далее – Бенсон и Карлин. Их жены родились на Марсе, и к тому же они с очень большим жаром спорят на политические темы. Бенсон – электрик из ремонтного отдела, а Карлин – санитар. У них вроде бы есть некое подобие мотива, но все это как-то очень туманно. Да и слишком уж они бросаются в глаза.
И есть один человек, которого стоило бы переместить в ваш список А. Молтон.
– Доктор Молтон? – поразился Садлер. – А что, есть какие-нибудь основания?
– Ничего особо серьезного, но он летал несколько раз на Марс, по астрономическим делам, и имеет там друзей.
– Молтон никогда не говорит о политике; я пробовал его прощупать, но реакции не было ровно никакой. Не думаю, чтобы у профессора было много контактов в Сентрал-Сити – судя по всему, он не интересуется ничем, кроме своей работы, а в город ездит исключительно из-за спорткомплекса, чтобы не терять форму. Что-нибудь еще у вас есть?
– К величайшему сожалению – нет. Все остается по-прежнему, пятьдесят на пятьдесят. Утечка несомненно имеется, но как знать, вдруг она здесь, в Сентрал-Сити? А намек насчет Обсерватории вполне может оказаться намеренной дезинформацией. Очень трудно себе представить, каким образом кто-нибудь из ее сотрудников передает сведения Федерации – да вы и сами обратили на это внимание. Радиопрослушивание не обнаружило ничего, кроме нескольких не зарегистрированных, но вполне невинных переговоров личного характера.
Садлер со вздохом спрятал записную книжку и еще раз посмотрел вниз, в головокружительную бездну, над которой опасно парил этот хрупкий, еле заметный пластиковый пузырек. Тараканы поспешно расползались, освобождая довольно большую площадку около самого основания обрыва; неожиданно по залитой светом прожекторов стене начало медленно расползаться серое пятно. (Сколько дотуда? Два километра? Или три?) Пыль начала оседать, а облачко дыма быстро рассеялось в вакууме. Садлер начал считать секунды, дошел до двенадцати и только тогда сообразил бессмысленность этого занятия. Рвани там даже атомная бомба, он все равно бы ничего не услышал.
Человек в синем костюме кивнул Садлеру, поправил ремешок фотоаппарата и снова превратился в обыкновенного туриста.
– Подождите тут десять минут, – сказал он, – и ни в коем случае не приближайтесь ко мне при случайных встречах.
Садлер обиженно насупился – как ни говори, он не был таким уж зеленым новичком. Его стаж в Планетарной разведке достиг уже половины лунных суток.
Зайдя в небольшое кафе, Садлер оказался единственным его посетителем – а ведь обычно на вокзале Гигинуса не протолкнуться. Общая неопределенность ситуации отпугивала туристов; те, которых она застала на Луне, спешили домой, билеты на отбывающие корабли брались с бою. Никто ничего толком не знал, но все чувствовали – первые неприятности начнутся здесь. Вряд ли Федерация атакует саму Землю, решится на уничтожение миллионов ни в чем не повинных людей. Подобное варварство давно ушло в прошлое – так, во всяком случае, надеялись. Но уверенности не было. Откуда знать, как пойдет война? А Земля – она же такая легкая мишень.
На какой-то момент Садлер окунулся в тоскливые, полные жалости к самому себе мысли. Догадалась ли Жанетта, где он находится? Уж лучше бы нет – это только увеличит ее страхи и беспокойство.
За чашкой кофе – неизвестно почему, но на Луне никогда не получишь хорошего кофе, так что не стоило и заказывать – он обдумал полученную от связника информацию. Информация эта не прояснила практически ничего, предстояли все те же поиски в темноте. Совет присмотреться к Молтону вызывал полное недоумение: такой честный, прямой человек – и вдруг шпион? С другой стороны, кто же не знает, насколько опасно полагаться на интуитивные соображения, а потому придется теперь уделять Молтону побольше внимания. Только можно спорить на что угодно – ни к чему это не приведет.
Садлер перебрал в памяти все известные ему сведения про начальника спектроскопического отдела. Он и сам знал про три поездки Молтона на Марс. Последняя из них состоялась больше года назад – а ведь, скажем, тот же самый Маклорин был там совсем недавно. Да и кто из межпланетного братства астрономов не имеет друзей и на Марсе, и на Венере?
Есть ли в Молтоне что-нибудь такое необычное? Разве что всегдашняя его отрешенность, странным образом контрастирующая с внутренней теплотой. Ну и еще эта забавная, даже трогательная «клумба», как называли за спиной профессора его вазу с цветами. Но много же будет работы, если начать присматриваться к таким вот невинным причудам всех и каждого.
Тут, правда, есть один момент, достойный некоторого внимания. Нужно узнать, в каком магазине Молтон покупает свои восковые цветочки (это, пожалуй, единственное – за исключением спорткомплекса – место в городе, куда он ходит), и пусть местная агентура там все проверит. Весьма довольный своей дотошностью, Садлер расплатился, покинул совершенно пустое кафе, миновал недлинный коридор и оказался на почти пустом вокзале.
Монорельсовая ветка, соединявшая Сентрал-Сити с Гигинусом, проходила мимо Триснекера [8], по невероятно растрескавшемуся скальному плато. Вдоль ее трассы шагали столбы канатной дороги, по которой ползли огромные емкости, полные с рудника и пустые – обратно. Длинные, до километра, пролеты делали это транспортное средство самым экономичным на Луне, да, пожалуй, и самым практичным – пока дело касалось не срочных грузов. Чуть не доезжая города, канатка плавно свернула направо и ушла куда-то за горизонт, к заводскому комплексу, который – прямо либо косвенно – кормил и одевал каждого человека, живущего на Луне.
Даже удивительно, как быстро этот город перестал казаться чужим; Садлер переходил из купола в купол с уверенностью старожила. Сперва – в парикмахерскую. Один из обсерваторских поваров прирабатывал – в свободное от кухни часы – стрижкой, однако результаты его трудов выглядели весьма печально. Ну а потом, если останется время, покрутиться минут пятнадцать на центрифуге.
Как и обычно, в спорткомплексе было полно сотрудников Обсерватории, старавшихся, на случай срочного отъезда домой, сохранять приличную физическую форму. Записавшись в очередь на центрифугу, Садлер закинул одежду в шкафчик и пошел купаться; через некоторое время затихающий вой мотора просигналил, что «карусель» готова принять новую порцию пассажиров. Подойдя к ней, почти что бывалый контрразведчик с трудом подавил усмешку – он оказался в компании двух подозреваемых из списка А – Уилера и Молтона, – а также семи или около того почти подозреваемых категории В. И мало удивительного, особенно что касается категории В. В этом жутком списке, подходящим названием для которого было бы: «Лица, достаточно умные и активные для шпионской деятельности, относительно которых, однако, нет никаких сведений – ни в ту, ни в другую сторону», состояли добрые девяносто процентов персонала Обсерватории.
Центрифуга вмещала шесть человек и была снабжена каким-то хитрым предохранительным устройством, не позволявшим ей запускаться без более-менее приличной балансировки. Вот и сейчас она наотрез отказывалась вертеться, пока толстый сосед Садлера не поменялся местами с худощавым мужчиной, сидевшим напротив. После этого завыл мотор, и большая металлическая бочка с уравновешенными – в физическом смысле слова – людьми начала набирать обороты. И чем быстрее она вращалась, тем тяжелее становилось тело Садлера; одновременно менялось и направление «вверх» – оно поворачивалось к центру барабана. Дышать стало трудно, Садлер попробовал приподнять свою руку – и не смог, она словно налилась свинцом.
Его сосед слева – тот самый, худощавый – с видимым трудом поднялся на ноги и начал прохаживаться, аккуратно придерживаясь «своей» территории, обозначенной на полу жирными белыми линиями. То же самое делали и остальные; было чуть жутковато смотреть, как они стоят на вертикальной – с точки зрения Луны – поверхности. Пассажиров центрифуги прижимала к ней сила, в шесть раз превышающая жалкое лунное тяготение, попросту говоря – вес, который они имели бы (и будут когда-то иметь) на Земле.
Ощущение не из приятных. Садлеру казалось совершенно невероятным, что неполные две недели назад все его существование проходило в гравитационном поле такой силы. Он понимал, что, вернувшись на Землю, неизбежно привыкнет к ее тяготению, но сейчас расплывался в своем кресле, как медуза по песку. И какая же была радость, когда вой мотора стал затихать, а затем и вовсе прекратился, и появилась возможность выбраться из этого чертова колеса, вернуться в мягкие, любящие объятия Луны.
В вагон монорельса Садлер вошел усталым и расстроенным. Его не ободрил даже огненный привет наступающего дня, когда все еще прячущееся за горизонтом солнце чуть тронуло верхушки западных гор. Он пробыл здесь больше двенадцати земных суток, долгая лунная ночь подходила к концу. И было страшно подумать – что может принести с собой наступающий день.
– А не слишком ли на посторонний взгляд странно, что я вдруг решил пойти в это место? – спросил Садлер.
– Отнюдь нет, сюда приходят почти все гости города – если им удается. Это вроде Ниагарского водопада – зрелище, ознакомиться с которым каждый считает своем обязанностью. И ведь их можно понять, вы согласны?
Не согласиться было трудно. Вряд ли кто-нибудь уходил отсюда разочарованным, широко разрекламированная картина превосходила все ожидания. Выйдя на балкона, Садлер испытал настоящее потрясение, от которого и сейчас еще не совсем оправился. Легко поверить, что очень многие люди физически не могут дойти до этого места.
С края каньона выступал прозрачный, даже скорее призрачный, словно и не существующий цилиндр, и юн стоял в этом цилиндре над пустотой. Единственными признаками надежности, безопасности являлись металлическая дорожка под ногами да хрупкие перильца, за которые отчаянно цеплялся каждый, сюда приходящий, – в том числе и Садлер.
Разлом Гигинуса числится среди величайших чудес Луны. Длина его больше трехсот километров, а ширина достигает пяти. Это не столько каньон, сколько цепочка связанных друг с другом кратеров, расходящаяся в две стороны от огромного центрального провала. И здесь находится та самая дверь, через которую люди добрались до погребенных сокровищ богини ночи.
Садлер уже мог смотреть себе под ноги, не подавляя ежесекундного желания зажмуриться. На бесконечной, как казалось, глубине в маленьких лужицах искусственного света бестолково тыкались из стороны в сторону какие-то странные насекомые. Они походили на тараканов, внезапно попавших в луч карманного фонарика.
Каждый из крошечных жучков являлся в действительности огромной землеройной машиной, разрабатывающей дно каньона. Дно это, расположенное на многокилометровой глубине, было на удивление плоским – судя по всему, вскоре после образования разлома его затопила лава; застывая, огненная река превратилась в ровную каменную поверхность.
Земля, повисшая прямо над головой, освещала противоположный обрыв. Каньон словно разрезал Луну пополам, ему не было конца ни слева, ни справа; в некоторых местах зеленовато-синий свет, лившийся сверху на отвесную каменную стену, создавал неожиданную иллюзию – Садлеру начинало казаться, что перед ним огромный водопад, извечно низвергающийся в недра Луны. И вдоль всего этого водопада на невидимых отсюда паутинках тросов поднимались наполненные рудой емкости, опускались пустые. Каждая такая бадья – Садлер видел их движущимися по канатной дороге к расположенным где-то вдали металлургическим заводам – имела несколько метров в высоту, но сейчас они казались крошечными, как бусинки. Как жаль, подумал он, что в этой руде есть только сера, кислород, кремний и алюминий, а не тяжелые металлы.
Однако хватит таращиться на чудеса природы, это все-таки конспиративная встреча, а не туристическая экскурсия. Садлер вынул из кармана свои записки и начал рассказывать.
Доклад занял совсем не так много времени, как хотелось бы. И было совершенно непонятно – остался слушатель доволен расплывчатыми, неопределенными выводами агента или нет.
– Хотелось бы чем-нибудь вам помочь, – заметил он после минутного раздумья, – но нам страшно не хватает людей. Дело принимает плохой оборот, ближайшие десять дней будут критическими. В окрестностях Марса что-то происходит, но мы не можем узнать точно, что именно. Федералы построили по крайней мере два корабля совершенно необычной конструкции, скорее всего они их испытывают. К сожалению, у нас нет никаких определенных сведений, одни слухи, кажущиеся бессмысленными, но в то же самое время переполошившие министерство обороны. Я рассказываю все это, чтобы вы получше представляли себе обстановку. На Луне об этом не знают, так что если кто-нибудь начнет рассуждать на подобные темы, значит, он каким-то образом получил доступ к секретной информации.
Теперь насчет списка основных подозреваемых. Я вижу в нем Уагнэла, но, по нашему мнению, он чист.
– Хорошо, я переведу его в список В.
– Затем Браун, Лефевр и Толанский – у них совершенно определенно нет в Сентрал-Сити никаких сомнительных контактов.
– Вы в этом полностью уверены?
– Почти. Они используют свое свободное время на цели, весьма далекие от политики.
– Я, собственно, так и думал. – Садлер позволил себе роскошь улыбнуться. – Уберем их совсем.
– Теперь этот кладовщик, Дженкинс. Почему вы держите его в списке?
– Он – единственный сотрудник Обсерватории, которому не нравится моя предполагаемая деятельность, вот, пожалуй, и все основания. Ничего уличающего у меня нет.
– Ну что ж, понаблюдаем за ним здесь. Дженкинс приезжает в город очень часто, правда – по вполне понятной причине: на нем лежат все закупки в местных магазинах. Теперь в списке А остается, если не ошибаюсь, пять фамилий.
– Да, но меня бы очень удивила виновность любого из них. Об Уилере и Джеймисоне мы уже говорили. Поход в Море Дождей вызвал у Маклорина сомнения относительно Джеймисона, но я не думаю, что это серьезно. Да и вообще, все задумал Уилер.
– Далее – Бенсон и Карлин. Их жены родились на Марсе, и к тому же они с очень большим жаром спорят на политические темы. Бенсон – электрик из ремонтного отдела, а Карлин – санитар. У них вроде бы есть некое подобие мотива, но все это как-то очень туманно. Да и слишком уж они бросаются в глаза.
И есть один человек, которого стоило бы переместить в ваш список А. Молтон.
– Доктор Молтон? – поразился Садлер. – А что, есть какие-нибудь основания?
– Ничего особо серьезного, но он летал несколько раз на Марс, по астрономическим делам, и имеет там друзей.
– Молтон никогда не говорит о политике; я пробовал его прощупать, но реакции не было ровно никакой. Не думаю, чтобы у профессора было много контактов в Сентрал-Сити – судя по всему, он не интересуется ничем, кроме своей работы, а в город ездит исключительно из-за спорткомплекса, чтобы не терять форму. Что-нибудь еще у вас есть?
– К величайшему сожалению – нет. Все остается по-прежнему, пятьдесят на пятьдесят. Утечка несомненно имеется, но как знать, вдруг она здесь, в Сентрал-Сити? А намек насчет Обсерватории вполне может оказаться намеренной дезинформацией. Очень трудно себе представить, каким образом кто-нибудь из ее сотрудников передает сведения Федерации – да вы и сами обратили на это внимание. Радиопрослушивание не обнаружило ничего, кроме нескольких не зарегистрированных, но вполне невинных переговоров личного характера.
Садлер со вздохом спрятал записную книжку и еще раз посмотрел вниз, в головокружительную бездну, над которой опасно парил этот хрупкий, еле заметный пластиковый пузырек. Тараканы поспешно расползались, освобождая довольно большую площадку около самого основания обрыва; неожиданно по залитой светом прожекторов стене начало медленно расползаться серое пятно. (Сколько дотуда? Два километра? Или три?) Пыль начала оседать, а облачко дыма быстро рассеялось в вакууме. Садлер начал считать секунды, дошел до двенадцати и только тогда сообразил бессмысленность этого занятия. Рвани там даже атомная бомба, он все равно бы ничего не услышал.
Человек в синем костюме кивнул Садлеру, поправил ремешок фотоаппарата и снова превратился в обыкновенного туриста.
– Подождите тут десять минут, – сказал он, – и ни в коем случае не приближайтесь ко мне при случайных встречах.
Садлер обиженно насупился – как ни говори, он не был таким уж зеленым новичком. Его стаж в Планетарной разведке достиг уже половины лунных суток.
Зайдя в небольшое кафе, Садлер оказался единственным его посетителем – а ведь обычно на вокзале Гигинуса не протолкнуться. Общая неопределенность ситуации отпугивала туристов; те, которых она застала на Луне, спешили домой, билеты на отбывающие корабли брались с бою. Никто ничего толком не знал, но все чувствовали – первые неприятности начнутся здесь. Вряд ли Федерация атакует саму Землю, решится на уничтожение миллионов ни в чем не повинных людей. Подобное варварство давно ушло в прошлое – так, во всяком случае, надеялись. Но уверенности не было. Откуда знать, как пойдет война? А Земля – она же такая легкая мишень.
На какой-то момент Садлер окунулся в тоскливые, полные жалости к самому себе мысли. Догадалась ли Жанетта, где он находится? Уж лучше бы нет – это только увеличит ее страхи и беспокойство.
За чашкой кофе – неизвестно почему, но на Луне никогда не получишь хорошего кофе, так что не стоило и заказывать – он обдумал полученную от связника информацию. Информация эта не прояснила практически ничего, предстояли все те же поиски в темноте. Совет присмотреться к Молтону вызывал полное недоумение: такой честный, прямой человек – и вдруг шпион? С другой стороны, кто же не знает, насколько опасно полагаться на интуитивные соображения, а потому придется теперь уделять Молтону побольше внимания. Только можно спорить на что угодно – ни к чему это не приведет.
Садлер перебрал в памяти все известные ему сведения про начальника спектроскопического отдела. Он и сам знал про три поездки Молтона на Марс. Последняя из них состоялась больше года назад – а ведь, скажем, тот же самый Маклорин был там совсем недавно. Да и кто из межпланетного братства астрономов не имеет друзей и на Марсе, и на Венере?
Есть ли в Молтоне что-нибудь такое необычное? Разве что всегдашняя его отрешенность, странным образом контрастирующая с внутренней теплотой. Ну и еще эта забавная, даже трогательная «клумба», как называли за спиной профессора его вазу с цветами. Но много же будет работы, если начать присматриваться к таким вот невинным причудам всех и каждого.
Тут, правда, есть один момент, достойный некоторого внимания. Нужно узнать, в каком магазине Молтон покупает свои восковые цветочки (это, пожалуй, единственное – за исключением спорткомплекса – место в городе, куда он ходит), и пусть местная агентура там все проверит. Весьма довольный своей дотошностью, Садлер расплатился, покинул совершенно пустое кафе, миновал недлинный коридор и оказался на почти пустом вокзале.
Монорельсовая ветка, соединявшая Сентрал-Сити с Гигинусом, проходила мимо Триснекера [8], по невероятно растрескавшемуся скальному плато. Вдоль ее трассы шагали столбы канатной дороги, по которой ползли огромные емкости, полные с рудника и пустые – обратно. Длинные, до километра, пролеты делали это транспортное средство самым экономичным на Луне, да, пожалуй, и самым практичным – пока дело касалось не срочных грузов. Чуть не доезжая города, канатка плавно свернула направо и ушла куда-то за горизонт, к заводскому комплексу, который – прямо либо косвенно – кормил и одевал каждого человека, живущего на Луне.
Даже удивительно, как быстро этот город перестал казаться чужим; Садлер переходил из купола в купол с уверенностью старожила. Сперва – в парикмахерскую. Один из обсерваторских поваров прирабатывал – в свободное от кухни часы – стрижкой, однако результаты его трудов выглядели весьма печально. Ну а потом, если останется время, покрутиться минут пятнадцать на центрифуге.
Как и обычно, в спорткомплексе было полно сотрудников Обсерватории, старавшихся, на случай срочного отъезда домой, сохранять приличную физическую форму. Записавшись в очередь на центрифугу, Садлер закинул одежду в шкафчик и пошел купаться; через некоторое время затихающий вой мотора просигналил, что «карусель» готова принять новую порцию пассажиров. Подойдя к ней, почти что бывалый контрразведчик с трудом подавил усмешку – он оказался в компании двух подозреваемых из списка А – Уилера и Молтона, – а также семи или около того почти подозреваемых категории В. И мало удивительного, особенно что касается категории В. В этом жутком списке, подходящим названием для которого было бы: «Лица, достаточно умные и активные для шпионской деятельности, относительно которых, однако, нет никаких сведений – ни в ту, ни в другую сторону», состояли добрые девяносто процентов персонала Обсерватории.
Центрифуга вмещала шесть человек и была снабжена каким-то хитрым предохранительным устройством, не позволявшим ей запускаться без более-менее приличной балансировки. Вот и сейчас она наотрез отказывалась вертеться, пока толстый сосед Садлера не поменялся местами с худощавым мужчиной, сидевшим напротив. После этого завыл мотор, и большая металлическая бочка с уравновешенными – в физическом смысле слова – людьми начала набирать обороты. И чем быстрее она вращалась, тем тяжелее становилось тело Садлера; одновременно менялось и направление «вверх» – оно поворачивалось к центру барабана. Дышать стало трудно, Садлер попробовал приподнять свою руку – и не смог, она словно налилась свинцом.
Его сосед слева – тот самый, худощавый – с видимым трудом поднялся на ноги и начал прохаживаться, аккуратно придерживаясь «своей» территории, обозначенной на полу жирными белыми линиями. То же самое делали и остальные; было чуть жутковато смотреть, как они стоят на вертикальной – с точки зрения Луны – поверхности. Пассажиров центрифуги прижимала к ней сила, в шесть раз превышающая жалкое лунное тяготение, попросту говоря – вес, который они имели бы (и будут когда-то иметь) на Земле.
Ощущение не из приятных. Садлеру казалось совершенно невероятным, что неполные две недели назад все его существование проходило в гравитационном поле такой силы. Он понимал, что, вернувшись на Землю, неизбежно привыкнет к ее тяготению, но сейчас расплывался в своем кресле, как медуза по песку. И какая же была радость, когда вой мотора стал затихать, а затем и вовсе прекратился, и появилась возможность выбраться из этого чертова колеса, вернуться в мягкие, любящие объятия Луны.
В вагон монорельса Садлер вошел усталым и расстроенным. Его не ободрил даже огненный привет наступающего дня, когда все еще прячущееся за горизонтом солнце чуть тронуло верхушки западных гор. Он пробыл здесь больше двенадцати земных суток, долгая лунная ночь подходила к концу. И было страшно подумать – что может принести с собой наступающий день.
13
У каждого человека есть какая-нибудь слабость, поищи хорошенько – и найдешь, но слабость Джеймисона не требовалось искать, она сама бросалась в глаза. Даже стыдно как-то таким пользоваться, думал Садлер, – но сейчас щепетильность была ему не по карману. Все население Обсерватории относилось к живописным упражнениям молодого астронома с легкой насмешкой и не удостаивало их ни единым одобрительным словом. Чувствуя себя последним лицемером, Садлер начал разыгрывать роль восхищенного почитателя.
Потребовалось порядочно времени, чтобы пробить броню сдержанного, необщительного астронома и заставить его разговориться. Излишняя поспешность могла вызвать подозрение, однако Садлер заметно ускорил процесс при помощи простейшей техники – каждый раз, когда товарищи начинали подшучивать над «нашим живописцем», он бросался на его защиту. А происходило это после создания каждого нового шедевра.
Перевести разговор с искусства на политику оказалось очень просто – в эти дни о политике задумывался каждый. Кроме того, как ни странно, Джеймисон сам поднял вопрос, к которому осторожно подбирался Садлер. Собственно говоря, начиная с тех далеких времен, когда на Земле появилась атомная энергия, эта проблема – в той или иной форме – мучила практически каждого ученого. Судя по всему, Джеймисон обдумывал ее долго и со всей своей обычной методичностью.
– А что бы вы сделали, – неожиданно спросил он Садлера в первый же вечер по возвращении последнего из Сентрал-Сити, – если бы вам пришлось выбирать между Землей и Федерацией?
– А почему вы спрашиваете именно меня? – откликнулся Садлер, изо всех сил стараясь не проявить слишком уж живой заинтересованности.
– Я спрашивал уже многих, – объяснил Джеймисон. В его голосе звучала недоуменная растерянность человека, ищущего и не находящего пути в непонятном, невероятно сложном мире. – Помните этот спор в гостиной, ну, еще когда Мейз назвал полными идиотами всех, чей лозунг: «Это моя планета – права она или ошибается».
– Что-то такое припоминаю, – равнодушно кивнул Садлер.
– Я думаю, что Мейз прав. Нужно хранить верность не месту, где ты родился, а своим идеалам. Бывают моменты, когда этика и патриотизм вступают в противоречие.
– А почему вы стали обо всем этом думать?
Ответ Джеймисона оказался совершенно неожиданным.
– Nova Draconis, – сказал он. – Мы только что получили данные обсерваторий Федерации, расположенных за пределами орбиты Юпитера. Данные переправлены через Марс, и кто-то присовокупил к ним письмо – Молтон мне показал. Текст очень короткий и без подписи. Просто обещание, что при любом развитии событий – «при любом» повторено дважды – они сделают все возможное, чтобы мы и дальше получали их данные.
Весьма трогательный образчик солидарности ученых, подумал Садлер. Судя по всему, на Джеймисона это письмо произвело неизгладимое впечатление. Большинство людей – во всяком случае, большинство людей, не принадлежащих ко всемирному братству ученых, сочло бы происшествие мелким и незначительным. Но в критический момент такие вот мелочи вполне способны поколебать человека – или даже склонить его в другую сторону.
– Не понимаю, – пожал плечами Садлер, чувствуя, что ступает на очень тонкий лед, – какие такие особенные выводы можно отсюда сделать. Кто же не знает, что в Федерации сколько угодно честных, порядочных и доброжелательных людей. Но эмоции – очень ненадежная опора при решении вопросов, касающихся будущего Солнечной системы. И если дело дойдет до столкновения между Землей и Федерацией – неужели вы хоть на минуту задумаетесь?
Последовало долгое молчание. Затем Джеймисон вздохнул.
– Не знаю, – сказал он убитым голосом. – Ничего я не знаю.
Ответ честный и абсолютно откровенный. По мнению Садлера, он практически выводил Джеймисона из списка подозреваемых.
А приблизительно через двадцать четыре часа в Море Дождей произошло нечто фантастическое – там был замечен прожектор. Садлер узнал новость от Уагнэла – по утрам он довольно часто заходил к секретарю выпить кофе.
– Совершенно непонятная история, – сказал Уагнэл, как только бухгалтер переступил порог кабинета. – Только что один из техников электронного отдела был в наблюдательном куполе, любовался красотами, и вдруг над горизонтом вспыхнул луч света. Голубовато-белый, ослепительно яркий, погорел около секунды и пропал. Источник совершенно очевиден – то самое место, куда залезли Уилер с Джеймисоном. Я уже наслышан, что у приборного отдела к ним большие претензии, а потому решил проверить, как там на этот раз. Ну и оказалось, что десять минут назад зашкалило магнитометры, одновременно зарегистрировано сильное лунотрясение.
– Очень странно, как все это мог наделать прожектор? – искренне удивился Садлер. И только тут до него дошел смысл услышанного. – Луч света? – ошеломленно переспросил он. – Но это же абсолютно невозможно. Луч света в вакууме? Его же не видно!
– Вот именно. – Уагнэл откровенно наслаждался произведенным на собеседника впечатлением. – Световой пучок виден только тогда, когда он проходит через воздух, желательно – пыльный. А ведь этот луч был яркий, почти ослепительный; Уильяме даже выразился следующим образом: «Он был словно твердый, словно добела раскаленный стержень». Хотите знать, что я думаю об этом самом шаре в Море Дождей?
Вопрос был риторическим и не требовал ответа, но Садлеру и вправду было очень интересно – насколько близко Уагнэл подошел к правде.
– Скорее всего там построили что-то вроде крепости, – неуверенно, словно стесняясь бредовой своей гипотезы, сообщил секретарь. – Я и сам понимаю, насколько фантастично это звучит, но вы подумайте и сами увидите, что нет никакого другого объяснения, в которое укладывались бы все факты.
Прежде чем Садлер успел что-либо ответить – или хотя бы придумать ответ, – негромко загудел зуммер, и телепринтер выкинул на стол полоску бумаги. Обычный вроде бы бланк имел одну крайне необычную особенность – в его углу ярко выделялся красный флажок, отмечающий сообщения высшей важности.
Потребовалось порядочно времени, чтобы пробить броню сдержанного, необщительного астронома и заставить его разговориться. Излишняя поспешность могла вызвать подозрение, однако Садлер заметно ускорил процесс при помощи простейшей техники – каждый раз, когда товарищи начинали подшучивать над «нашим живописцем», он бросался на его защиту. А происходило это после создания каждого нового шедевра.
Перевести разговор с искусства на политику оказалось очень просто – в эти дни о политике задумывался каждый. Кроме того, как ни странно, Джеймисон сам поднял вопрос, к которому осторожно подбирался Садлер. Собственно говоря, начиная с тех далеких времен, когда на Земле появилась атомная энергия, эта проблема – в той или иной форме – мучила практически каждого ученого. Судя по всему, Джеймисон обдумывал ее долго и со всей своей обычной методичностью.
– А что бы вы сделали, – неожиданно спросил он Садлера в первый же вечер по возвращении последнего из Сентрал-Сити, – если бы вам пришлось выбирать между Землей и Федерацией?
– А почему вы спрашиваете именно меня? – откликнулся Садлер, изо всех сил стараясь не проявить слишком уж живой заинтересованности.
– Я спрашивал уже многих, – объяснил Джеймисон. В его голосе звучала недоуменная растерянность человека, ищущего и не находящего пути в непонятном, невероятно сложном мире. – Помните этот спор в гостиной, ну, еще когда Мейз назвал полными идиотами всех, чей лозунг: «Это моя планета – права она или ошибается».
– Что-то такое припоминаю, – равнодушно кивнул Садлер.
– Я думаю, что Мейз прав. Нужно хранить верность не месту, где ты родился, а своим идеалам. Бывают моменты, когда этика и патриотизм вступают в противоречие.
– А почему вы стали обо всем этом думать?
Ответ Джеймисона оказался совершенно неожиданным.
– Nova Draconis, – сказал он. – Мы только что получили данные обсерваторий Федерации, расположенных за пределами орбиты Юпитера. Данные переправлены через Марс, и кто-то присовокупил к ним письмо – Молтон мне показал. Текст очень короткий и без подписи. Просто обещание, что при любом развитии событий – «при любом» повторено дважды – они сделают все возможное, чтобы мы и дальше получали их данные.
Весьма трогательный образчик солидарности ученых, подумал Садлер. Судя по всему, на Джеймисона это письмо произвело неизгладимое впечатление. Большинство людей – во всяком случае, большинство людей, не принадлежащих ко всемирному братству ученых, сочло бы происшествие мелким и незначительным. Но в критический момент такие вот мелочи вполне способны поколебать человека – или даже склонить его в другую сторону.
– Не понимаю, – пожал плечами Садлер, чувствуя, что ступает на очень тонкий лед, – какие такие особенные выводы можно отсюда сделать. Кто же не знает, что в Федерации сколько угодно честных, порядочных и доброжелательных людей. Но эмоции – очень ненадежная опора при решении вопросов, касающихся будущего Солнечной системы. И если дело дойдет до столкновения между Землей и Федерацией – неужели вы хоть на минуту задумаетесь?
Последовало долгое молчание. Затем Джеймисон вздохнул.
– Не знаю, – сказал он убитым голосом. – Ничего я не знаю.
Ответ честный и абсолютно откровенный. По мнению Садлера, он практически выводил Джеймисона из списка подозреваемых.
А приблизительно через двадцать четыре часа в Море Дождей произошло нечто фантастическое – там был замечен прожектор. Садлер узнал новость от Уагнэла – по утрам он довольно часто заходил к секретарю выпить кофе.
– Совершенно непонятная история, – сказал Уагнэл, как только бухгалтер переступил порог кабинета. – Только что один из техников электронного отдела был в наблюдательном куполе, любовался красотами, и вдруг над горизонтом вспыхнул луч света. Голубовато-белый, ослепительно яркий, погорел около секунды и пропал. Источник совершенно очевиден – то самое место, куда залезли Уилер с Джеймисоном. Я уже наслышан, что у приборного отдела к ним большие претензии, а потому решил проверить, как там на этот раз. Ну и оказалось, что десять минут назад зашкалило магнитометры, одновременно зарегистрировано сильное лунотрясение.
– Очень странно, как все это мог наделать прожектор? – искренне удивился Садлер. И только тут до него дошел смысл услышанного. – Луч света? – ошеломленно переспросил он. – Но это же абсолютно невозможно. Луч света в вакууме? Его же не видно!
– Вот именно. – Уагнэл откровенно наслаждался произведенным на собеседника впечатлением. – Световой пучок виден только тогда, когда он проходит через воздух, желательно – пыльный. А ведь этот луч был яркий, почти ослепительный; Уильяме даже выразился следующим образом: «Он был словно твердый, словно добела раскаленный стержень». Хотите знать, что я думаю об этом самом шаре в Море Дождей?
Вопрос был риторическим и не требовал ответа, но Садлеру и вправду было очень интересно – насколько близко Уагнэл подошел к правде.
– Скорее всего там построили что-то вроде крепости, – неуверенно, словно стесняясь бредовой своей гипотезы, сообщил секретарь. – Я и сам понимаю, насколько фантастично это звучит, но вы подумайте и сами увидите, что нет никакого другого объяснения, в которое укладывались бы все факты.
Прежде чем Садлер успел что-либо ответить – или хотя бы придумать ответ, – негромко загудел зуммер, и телепринтер выкинул на стол полоску бумаги. Обычный вроде бы бланк имел одну крайне необычную особенность – в его углу ярко выделялся красный флажок, отмечающий сообщения высшей важности.