Миссис Уинтертаун и сэр Уолтер выглядели так, будто за эту ночь посетили несколько потусторонних миров, такие серые и осунувшиеся были у них лица; миссис Уинтертаун плакала, а сэр Уолтер время от времени проводил рукой по бледному лбу, как человек, которому приснился кошмарный сон.
Мисс Уинтертаун, наоборот, казалась весьма спокойной и собранной, словно провела весь вечер в кругу семьи. Она была в том самом изящном платье, в котором Дролайт и Ласселлз видели ее в последний раз. Она поднялась и улыбнулась Дролайту.
— Мы с вами едва знакомы, сэр, но мне сказали, как многим я вам обязана. Боюсь, мой долг вам неоплатен. То, что я здесь, во многом результат ваших усилий и настойчивости. Спасибо, сэр. Большое, огромное спасибо.
И она протянула ему обе руки.
— Ах, сударыня! — вскричал Дролайт, рассыпаясь в поклонах и улыбках. — Поверьте, для меня было величайшей че…
Он осекся и на мгновение замолчал.
— Сударыня? — Дролайт коротко, смущенно хохотнул (что само по себе было ему несвойственно). Не выпуская пальцев мисс Уинтертаун, он огляделся, словно ища кого-нибудь, кто ему поможет, потом поднял ее руку и показал девушке.
Та ничуть не испугалась, но явно удивилась; она повернула ладонь так, чтобы увидела мать.
У нее недоставало мизинца на левой руке.
9
10
11
Мисс Уинтертаун, наоборот, казалась весьма спокойной и собранной, словно провела весь вечер в кругу семьи. Она была в том самом изящном платье, в котором Дролайт и Ласселлз видели ее в последний раз. Она поднялась и улыбнулась Дролайту.
— Мы с вами едва знакомы, сэр, но мне сказали, как многим я вам обязана. Боюсь, мой долг вам неоплатен. То, что я здесь, во многом результат ваших усилий и настойчивости. Спасибо, сэр. Большое, огромное спасибо.
И она протянула ему обе руки.
— Ах, сударыня! — вскричал Дролайт, рассыпаясь в поклонах и улыбках. — Поверьте, для меня было величайшей че…
Он осекся и на мгновение замолчал.
— Сударыня? — Дролайт коротко, смущенно хохотнул (что само по себе было ему несвойственно). Не выпуская пальцев мисс Уинтертаун, он огляделся, словно ища кого-нибудь, кто ему поможет, потом поднял ее руку и показал девушке.
Та ничуть не испугалась, но явно удивилась; она повернула ладонь так, чтобы увидела мать.
У нее недоставало мизинца на левой руке.
9
Леди Поул
Октябрь 1807
Как было замечено (дамой бесконечно более умной, нежели автор этих строк), мир благорасположен к тем, кто женится или умирает в юные лета[16+]. Вообразите же интерес к мисс Уинтертаун! Ни одной юной леди еще не удавалось умереть во вторник, воскреснуть в ночь на среду и выйти замуж в четверг; некоторые даже считали, что для одной недели это многовато.
Все желали видеть счастливицу. Большинство знало только, что при переходе из нашего мира в иной и обратно она лишилась мизинца. Всех занимало: изменилась ли она в чем-то еще? Об этом слухи умалчивали.
В среду (наутро после счастливого оживления) все главные участники событий, как сговорившись, хранили молчание; визитеры, прибывшие на Брансвик-сквер, узнали только, что мисс Уинтертаун и ее матушка отдыхают. На Ганновер-сквер прислуга давала такой же ответ: мистер Норрелл очень утомился и не может никого принять. Что же до сэра Уолтера Поула, то его местопребывание выяснить не могли (хоть и подозревали, что он у миссис Уинтертаун на Брансвик-сквер). Если бы не мистер Дролайт и мистер Ласселлз (всеобщие благодетели!), город так и прозябал бы в мучительном неведении. Без устали разъезжали они по Лондону и успели за одно утро посетить бесчисленное множество гостиных. Невозможно сказать, сколько приглашений на обед получил мистер Дролайт в тот день; счастье еще, что он никогда не был усердным едоком, а то не миновать бы ему расстройства пищеварения. Пятьдесят или более раз он описывал, как после воскрешения мисс Уинтертаун рыдал вместе с ее матушкой, как сэр Уолтер Поул пожал ему руку со словами самой искренней признательности; как он умолял сэра Уолтера не благодарить его, и как миссис Уинтертаун настояла, чтобы их с мистером Ласселлзом отвезли домой в ее собственной карете.
Сэр Уолтер Поул вышел от миссис Уинтертаун около семи часов утра, отправился к себе и лег спать, однако около полудня (как и предполагали лондонцы) вернулся на Брансвик-сквер. К этому времени миссис Уинтертаун уже поняла, что ее дочь — в некотором роде знаменитость. Помимо визитных карточек, которые посетители оставляли в прихожей, каждый час приносили множество писем с поздравлениями, в том числе от людей, о которых миссис Уинтертаун никогда не слышала. «Дражайшая сударыня, — писал один из них, — желаю Вам поскорее стряхнуть уныние, навеянное мрачной сенью».
То, что незнакомые люди считают себя вправе высказываться по столь личным вопросам, как смерть и воскрешение, и выражают свое любопытство и догадки в письмах к ее дочери, вызвало крайнее неудовольствие миссис Уинтертаун. У нее накопилось немало возмущенных слов по поводу этих дурно воспитанных особ, и сэр Уолтер, прибыв на Брансвик-сквер, вынужден был выслушать их все.
— Мой совет, мэм, — сказал он, — больше о них не думать. Мы, политики, знаем, что лучшее средство против наглецов — достоинство и молчание.
— Ах, сэр Уолтер! — воскликнула его будущая теща. — Отрадно видеть, что наши мнения так часто совпадают! Достоинство и молчание. Да, да! Чем меньше мы будем говорить о страданиях бедной Эммы, тем лучше. С завтрашнего дня я намерена никогда их больше не упоминать.
— Я бы не стал заходить так далеко, — промолвил сэр Уолтер, — поскольку мы не должны забывать про мистера Норрелла. В его лице мы всегда будем иметь живое напоминание о случившемся. Боюсь, нам часто придется его видеть — после услуги, которую он нам оказал, мы обязаны проявлять к нему всяческое внимание. — Он помолчал и добавил, дернувшись некрасивым лицом: — По счастью, мистер Норрелл любезно дал понять, в какой форме я могу вернуть ему долг.
Сэр Уолтер имел в виду разговор, который произошел в пятом часу утра, когда мистер Норрелл поймал сэра Уолтера на лестнице и долго излагал ему свои планы победить французов при помощи волшебства.
Миссис Уинтертаун ответила, что, разумеется, рада будет окружить мистера Норрелла особым вниманием; пусть все видят, как высоко она его ставит. Помимо его исключительных магических способностей — которые, сказала миссис Уинтертаун, совершенно необязательно упоминать в этом доме, — он милейший пожилой джентльмен.
— Конечно, — кивнул сэр Уолтер. — Однако сейчас наша главная забота — чтобы мисс Уинтертаун не переутомилась. Именно об этом я и хотел с вами поговорить. Не знаю, как вам, но мне кажется, что разумно было бы отложить свадьбу на неделю-другую.
Миссис Уинтертаун не могла одобрить такой план; все приготовления к свадебному обеду уже сделаны. Супы, заливное, вареное мясо, соленая осетрина — неужто дать всему этому испортиться, а через неделю готовить снова? Сэр Уолтер не мог ничего ответить по поводу домашнего хозяйства и предложил спросить мисс Уинтертаун, чувствует ли она в себе силы для завтрашней церемонии.
Они встали с кресел в холодной гостиной, поднялись к мисс Уинтертаун на второй этаж и задали ей этот вопрос.
— О, — воскликнула она, — я чувствую себя как нельзя лучше! Спасибо. Я уже выходила погулять. Я редко гуляю, однако сегодня дом показался мне тюрьмой. Меня неудержимо тянуло на улицу.
Сэр Уолтер встревожился.
— Было ли это разумно? — обратился он к миссис Уинтертаун. — Стоило ли это делать?
Миссис Уинтертаун открыла было рот, но дочь ее со смехом воскликнула:
— О! Мама ничего не знала, уверяю вас. Когда я вышла, она спала. Со мной пошла Барнард. И я обошла Брансвик-сквер двадцать раз. Двадцать! Ну может ли что-нибудь быть смешнее? Мне так хотелось двигаться! Я бы побежала, если бы это было возможно… — Она рассмеялась. — Я хотела идти дальше, но Барнард не позволила. Она все боялась, что я упаду в обморок, поэтому не разрешала отходить далеко от дома.
Мать и жених в изумлении вытаращили глаза. Длиннее речи сэр Уолтер никогда от невесты не слышал. Мисс Уинтертаун сидела очень прямо, глаза ее сверкали, щеки разрумянились — воплощение здоровья и красоты. Она говорила так быстро и с таким выражением, выглядела настолько веселой и оживленной, как будто мистер Норрелл не только вернул ее к жизни, но и добавил ей сил вдвое или втрое супротив прежнего.
Это было очень странно.
— Конечно, — сказал сэр Уолтер, — если вы в силах совершать моцион, то никто не должен вам препятствовать — ничто лучше моциона не поможет вам сохранить здоровье. Однако, возможно, вам пока не следует выходить из дома, никого не предупредив. Вам нужен кто-то понадежнее, чем Барнард. С завтрашнего дня я буду сам сопровождать вас на прогулках.
— Вам будет некогда, сэр Уолтер, — напомнила девушка. — Вы заняты государственными делами.
— Да, но…
— О! Я знаю, что вы будете постоянно в делах, и мне не следует рассчитывать на ваше время.
Она с таким бодрым самоотречением принимала грядущее невнимание мужа, что он хотел было возразить, однако справедливость ее слов заставила его закрыть рот. С первой встречи на водах в доме леди Уинзелл он был глубоко потрясен ее красотой и сразу преисполнился желанием не только жениться на ней как можно скорее, но поближе свести знакомство — поскольку начал подозревать, что, помимо меркантильного интереса, она может стать ему прекрасной женой. Сэр Уолтер рассчитывал, что часа или чуть больше хватит, дабы заложить основы гармонии и взаимопонимания, которые составляют основу счастливого брака, и надеялся, что такие встречи вскоре докажут совпадение их вкусов и увлечений. Некоторые ее слова подогревали его надежды. И будучи мужчиной — умным мужчиной сорока двух лет, — он, естественно, накопил множество сведений и мнений, которыми охотно бы поделился с очаровательной девятнадцатилетней особой и которые, он полагал, смогут ее заинтересовать. Однако, учитывая его занятость и ее слабое здоровье, им ни разу не удалось поговорить по душам. А теперь она сказала, что так, по ее мнению, будет и после свадьбы — сказала без всякой горечи. Ее словно даже позабавило, что он самообольщается на сей счет.
К сожалению, сэр Уолтер уже опаздывал на встречу с министром иностранных дел, поэтому взял руку мисс Уинтертаун (ее целую, правую руку) и галантно поцеловал, сказав, что с нетерпением ждет завтрашнего дня, который сделает его счастливейшим человеком на свете; затем вежливо — со шляпой в руках — выслушал короткую речь миссис Уинтертаун и вышел из дома с намерением обдумать этот вопрос, как только выдастся время.
Бракосочетание и впрямь прошло на следующее утро в церкви святого Георгия на Ганновер-сквер. На церемонии присутствовали почти все министры, два или три герцога из числа младших королевских детей, полдюжины адмиралов, епископ и несколько генералов. Увы, как ни важны были эти достойные мужи для блага и процветания Англии, в день свадьбы мисс Уинтертаун и Уолтера Поула в их сторону никто даже не поглядел. На кого все смотрели, на кого с тихим шепотом украдкой показывали соседям, так это на волшебника, мистера Норрелла.
Все желали видеть счастливицу. Большинство знало только, что при переходе из нашего мира в иной и обратно она лишилась мизинца. Всех занимало: изменилась ли она в чем-то еще? Об этом слухи умалчивали.
В среду (наутро после счастливого оживления) все главные участники событий, как сговорившись, хранили молчание; визитеры, прибывшие на Брансвик-сквер, узнали только, что мисс Уинтертаун и ее матушка отдыхают. На Ганновер-сквер прислуга давала такой же ответ: мистер Норрелл очень утомился и не может никого принять. Что же до сэра Уолтера Поула, то его местопребывание выяснить не могли (хоть и подозревали, что он у миссис Уинтертаун на Брансвик-сквер). Если бы не мистер Дролайт и мистер Ласселлз (всеобщие благодетели!), город так и прозябал бы в мучительном неведении. Без устали разъезжали они по Лондону и успели за одно утро посетить бесчисленное множество гостиных. Невозможно сказать, сколько приглашений на обед получил мистер Дролайт в тот день; счастье еще, что он никогда не был усердным едоком, а то не миновать бы ему расстройства пищеварения. Пятьдесят или более раз он описывал, как после воскрешения мисс Уинтертаун рыдал вместе с ее матушкой, как сэр Уолтер Поул пожал ему руку со словами самой искренней признательности; как он умолял сэра Уолтера не благодарить его, и как миссис Уинтертаун настояла, чтобы их с мистером Ласселлзом отвезли домой в ее собственной карете.
Сэр Уолтер Поул вышел от миссис Уинтертаун около семи часов утра, отправился к себе и лег спать, однако около полудня (как и предполагали лондонцы) вернулся на Брансвик-сквер. К этому времени миссис Уинтертаун уже поняла, что ее дочь — в некотором роде знаменитость. Помимо визитных карточек, которые посетители оставляли в прихожей, каждый час приносили множество писем с поздравлениями, в том числе от людей, о которых миссис Уинтертаун никогда не слышала. «Дражайшая сударыня, — писал один из них, — желаю Вам поскорее стряхнуть уныние, навеянное мрачной сенью».
То, что незнакомые люди считают себя вправе высказываться по столь личным вопросам, как смерть и воскрешение, и выражают свое любопытство и догадки в письмах к ее дочери, вызвало крайнее неудовольствие миссис Уинтертаун. У нее накопилось немало возмущенных слов по поводу этих дурно воспитанных особ, и сэр Уолтер, прибыв на Брансвик-сквер, вынужден был выслушать их все.
— Мой совет, мэм, — сказал он, — больше о них не думать. Мы, политики, знаем, что лучшее средство против наглецов — достоинство и молчание.
— Ах, сэр Уолтер! — воскликнула его будущая теща. — Отрадно видеть, что наши мнения так часто совпадают! Достоинство и молчание. Да, да! Чем меньше мы будем говорить о страданиях бедной Эммы, тем лучше. С завтрашнего дня я намерена никогда их больше не упоминать.
— Я бы не стал заходить так далеко, — промолвил сэр Уолтер, — поскольку мы не должны забывать про мистера Норрелла. В его лице мы всегда будем иметь живое напоминание о случившемся. Боюсь, нам часто придется его видеть — после услуги, которую он нам оказал, мы обязаны проявлять к нему всяческое внимание. — Он помолчал и добавил, дернувшись некрасивым лицом: — По счастью, мистер Норрелл любезно дал понять, в какой форме я могу вернуть ему долг.
Сэр Уолтер имел в виду разговор, который произошел в пятом часу утра, когда мистер Норрелл поймал сэра Уолтера на лестнице и долго излагал ему свои планы победить французов при помощи волшебства.
Миссис Уинтертаун ответила, что, разумеется, рада будет окружить мистера Норрелла особым вниманием; пусть все видят, как высоко она его ставит. Помимо его исключительных магических способностей — которые, сказала миссис Уинтертаун, совершенно необязательно упоминать в этом доме, — он милейший пожилой джентльмен.
— Конечно, — кивнул сэр Уолтер. — Однако сейчас наша главная забота — чтобы мисс Уинтертаун не переутомилась. Именно об этом я и хотел с вами поговорить. Не знаю, как вам, но мне кажется, что разумно было бы отложить свадьбу на неделю-другую.
Миссис Уинтертаун не могла одобрить такой план; все приготовления к свадебному обеду уже сделаны. Супы, заливное, вареное мясо, соленая осетрина — неужто дать всему этому испортиться, а через неделю готовить снова? Сэр Уолтер не мог ничего ответить по поводу домашнего хозяйства и предложил спросить мисс Уинтертаун, чувствует ли она в себе силы для завтрашней церемонии.
Они встали с кресел в холодной гостиной, поднялись к мисс Уинтертаун на второй этаж и задали ей этот вопрос.
— О, — воскликнула она, — я чувствую себя как нельзя лучше! Спасибо. Я уже выходила погулять. Я редко гуляю, однако сегодня дом показался мне тюрьмой. Меня неудержимо тянуло на улицу.
Сэр Уолтер встревожился.
— Было ли это разумно? — обратился он к миссис Уинтертаун. — Стоило ли это делать?
Миссис Уинтертаун открыла было рот, но дочь ее со смехом воскликнула:
— О! Мама ничего не знала, уверяю вас. Когда я вышла, она спала. Со мной пошла Барнард. И я обошла Брансвик-сквер двадцать раз. Двадцать! Ну может ли что-нибудь быть смешнее? Мне так хотелось двигаться! Я бы побежала, если бы это было возможно… — Она рассмеялась. — Я хотела идти дальше, но Барнард не позволила. Она все боялась, что я упаду в обморок, поэтому не разрешала отходить далеко от дома.
Мать и жених в изумлении вытаращили глаза. Длиннее речи сэр Уолтер никогда от невесты не слышал. Мисс Уинтертаун сидела очень прямо, глаза ее сверкали, щеки разрумянились — воплощение здоровья и красоты. Она говорила так быстро и с таким выражением, выглядела настолько веселой и оживленной, как будто мистер Норрелл не только вернул ее к жизни, но и добавил ей сил вдвое или втрое супротив прежнего.
Это было очень странно.
— Конечно, — сказал сэр Уолтер, — если вы в силах совершать моцион, то никто не должен вам препятствовать — ничто лучше моциона не поможет вам сохранить здоровье. Однако, возможно, вам пока не следует выходить из дома, никого не предупредив. Вам нужен кто-то понадежнее, чем Барнард. С завтрашнего дня я буду сам сопровождать вас на прогулках.
— Вам будет некогда, сэр Уолтер, — напомнила девушка. — Вы заняты государственными делами.
— Да, но…
— О! Я знаю, что вы будете постоянно в делах, и мне не следует рассчитывать на ваше время.
Она с таким бодрым самоотречением принимала грядущее невнимание мужа, что он хотел было возразить, однако справедливость ее слов заставила его закрыть рот. С первой встречи на водах в доме леди Уинзелл он был глубоко потрясен ее красотой и сразу преисполнился желанием не только жениться на ней как можно скорее, но поближе свести знакомство — поскольку начал подозревать, что, помимо меркантильного интереса, она может стать ему прекрасной женой. Сэр Уолтер рассчитывал, что часа или чуть больше хватит, дабы заложить основы гармонии и взаимопонимания, которые составляют основу счастливого брака, и надеялся, что такие встречи вскоре докажут совпадение их вкусов и увлечений. Некоторые ее слова подогревали его надежды. И будучи мужчиной — умным мужчиной сорока двух лет, — он, естественно, накопил множество сведений и мнений, которыми охотно бы поделился с очаровательной девятнадцатилетней особой и которые, он полагал, смогут ее заинтересовать. Однако, учитывая его занятость и ее слабое здоровье, им ни разу не удалось поговорить по душам. А теперь она сказала, что так, по ее мнению, будет и после свадьбы — сказала без всякой горечи. Ее словно даже позабавило, что он самообольщается на сей счет.
К сожалению, сэр Уолтер уже опаздывал на встречу с министром иностранных дел, поэтому взял руку мисс Уинтертаун (ее целую, правую руку) и галантно поцеловал, сказав, что с нетерпением ждет завтрашнего дня, который сделает его счастливейшим человеком на свете; затем вежливо — со шляпой в руках — выслушал короткую речь миссис Уинтертаун и вышел из дома с намерением обдумать этот вопрос, как только выдастся время.
Бракосочетание и впрямь прошло на следующее утро в церкви святого Георгия на Ганновер-сквер. На церемонии присутствовали почти все министры, два или три герцога из числа младших королевских детей, полдюжины адмиралов, епископ и несколько генералов. Увы, как ни важны были эти достойные мужи для блага и процветания Англии, в день свадьбы мисс Уинтертаун и Уолтера Поула в их сторону никто даже не поглядел. На кого все смотрели, на кого с тихим шепотом украдкой показывали соседям, так это на волшебника, мистера Норрелла.
10
Трудно подыскать занятие для волшебника
Октябрь 1807
Сэр Уолтер намеревался вводить тему волшебства постепенно, чтобы приучить министров к самой мысли, прежде чем вынести на их суд предложения мистера Норрелла. Он боялся, что мистер Каннинг[17+] иронически скривит губы, лорд Каслри [18+]сделает непроницаемое лицо, а граф Чатемский совершенно растеряется. Опасения эти оказались совершенно беспочвенны. Министры, как вскоре выяснилось, были заинтригованы не меньше остального Лондона. В следующий раз, когда Кабинет собрался в Берлингтон-хаусе[22], они сами объявили о своем желании прибегнуть к услугам единственного английского волшебника. Правда, никто не знал, что с ним делать. Прошло почти двести лет с тех пор, как английское правительство последний раз обращалось к волшебнику, и все уже успели немного отвыкнуть.
— Моя главная забота, — объяснил лорд Каслри, — сыскать рекрутов для армии. Задача, уверяю вас, почти невыполнимая; британцы — исключительно невоинственный народ. Однако я возлагаю большие надежды на Линкольншир; говорят, что тамошние свиньи особенно хороши, и тех, кто питается их мясом, отличают здоровье и крепость. Вот если бы кто-нибудь навел чары на Линкольншир, чтобы три-четыре тысячи молодых людей разом захотели пойти в солдаты! — Он с надеждой взглянул на сэра Уолтера. — У вашего друга нет такого заклинания, а, сэр Уолтер?
Сэр Уолтер не знал, но пообещал спросить мистера Норрелла.
В тот же день сэр Уолтер навестил мистер Норрелла и передал ему вопрос министра. Мистер Норрелл пришел в восторг. Он полагал, что никто прежде не предлагал такого волшебства; и просил сэра Уолтера поздравить лорда Каслри со столь свежей идеей. Что до возможности такого заклятья: «Труднее всего будет ограничить его действие Линкольнширом — и молодыми людьми. Есть опасность, что, если мы добьемся успеха — а я льщу себе мыслью, что так оно и будет, — Линкольншир и несколько соседних графств могут совершенно обезлюдеть».
Сэр Уолтер возвратился к лорду Каслри с отрицательным ответом.
Следующая идея, которую предложили министры, понравилась мистеру Норреллу еще меньше. Воскрешение леди Поул потрясло каждого лондонца, не исключая и членов Кабинета. Лорд Каслри начал с того, что спросил других министров, кого Наполеон Бонапарт страшился больше всего на свете? Кто заранее знал каждый шаг корсиканца? Кто нанес французам столь сокрушительное поражение, что они носа не смели показать в море? Кто объединил в себе все достоинства, присущие англичанину? Кто, как не лорд Нельсон? Ясно, что первым делом надо воскресить лорда Нельсона. Лорд Каслри попросил у сэра Уолтера прощения — может быть, он чего-то не понимает — но какого черта они мешкают?
На это мистер Каннинг, человек решительный и склочный, ответил, что, конечно, гибель лорда Нельсона — большая утрата. Нельсон был национальным героем, — и лорд Каслри нимало не преувеличил его заслуги… Однако, без всякого неуважения к флоту — славнейшей из британских институций — Нельсон, был всего лишь моряком, а покойный мистер Питт[19+] — всем[23]. Если кого из мертвецов и надо возвращать к жизни, то, без сомнения, Питта.
Лорд Чатем (брат покойного мистера Питта) естественно поддержал эту идею, но спросил, зачем выбирать — почему бы не воскресить и Питта, и Нельсона? Как он понимает, речь лишь о том, чтобы заплатить волшебнику дважды, и тут ведь никто возражать не будет?
Тогда другие министры начали предлагать своих кандидатов на воскрешение, и уже казалось, что скоро половина склепов в Англии опустеет. Очень скоро составили длинный список и, как всегда, закипел спор.
— Так не пойдет, — сказал сэр Уолтер. — Мы должны с кого-нибудь начать. Полагаю, каждый из нас обязан своим нынешним положением дружбе мистера Питта. Было бы несправедливо уступить первенство другому.
За Норреллом отправили посыльного. Волшебника провели в великолепную гостиную, где заседали министры. Сэр Уолтер сказал ему, что следует совершить еще одно воскрешение.
Мистер Норрелл побледнел и забормотал, что особое отношение к сэру Уолтеру заставило его прибегнуть к весьма нежелательному роду волшебства — министры явно не понимают, о чем просят.
Однако когда мистер Норрелл понял, О КОМ речь, он заметно приободрился и полюбопытствовал о состоянии ТЕЛА.
Министры припомнили, что мистер Питт умер более двух лет назад, и, при всей преданности покойному премьеру, они не хотели бы увидеть его в нынешнем состоянии. Лорд Чатем (брат мистер Питта) печально заметил, что бедный Уильям, наверное, уже в значительной степени разложился.
Тема была закрыта.
Неделей или двумя позже лорд Каслри предложил отправить мистера Норрелла в Нидерланды или в Португалию, где мистер Норрелл мог бы творить волшебство под руководством генералов и адмиралов. Для рекогносцировки на Ганновер-сквер направили совместный сухопутно-морской экспедиционный корпус, в который вошли адмирал Пейкок (старый краснолицый морской волк), и Харкорт-Брюс (капитан двадцатого легкого драгунского полка).
Капитан Харкорт-Брюс был не только красив, решителен и смел, но и романтичен. Возрождение волшебства в Англии привело его в неописуемый трепет. Он любил увлекательное чтение; его голова была забита древними историями, в которых англичане, теснимые превосходящими силами французов, внезапно слышали звук странной, неземной музыки; на вершине холма возникал Король-ворон в высоком черном шлеме с плюмажем из вороновых перьев и во весь опор устремлялся вниз на высоком вороном скакуне, а за ним неслись сто рыцарей-людей и сто рыцарей-эльфов.
Так капитан Харкорт-Брюс представлял себе волшебника. Что-то подобное, в его воображении, должен был явить мистер Норрелл на полях нынешних сражений. Однако, посидев с мистером Норреллом в гостиной на Ганновер-сквер и послушав, как тот выговаривает лакею сначала за слишком густые сливки в чае, потом за слишком жидкие… Ну, думаю, я не удивлю вас, сказав, что он был немного разочарован. Собственно, он был настолько удручен, что адмирал Пейкок, добросердечный, хоть и несколько бесцеремонный старый джентльмен, даже не стал очень сильно над ним подтрунивать.
Адмирал Пейкок и капитан Харкорт-Брюс возвратились к министрам и доложили, что мистера Норрелла никуда отправлять нельзя; адмиралы и генералы никогда не простят правительству такого поступка. В течение нескольких недель казалось, что министры так и не смогут найти работу для своего единственного мага.
— Моя главная забота, — объяснил лорд Каслри, — сыскать рекрутов для армии. Задача, уверяю вас, почти невыполнимая; британцы — исключительно невоинственный народ. Однако я возлагаю большие надежды на Линкольншир; говорят, что тамошние свиньи особенно хороши, и тех, кто питается их мясом, отличают здоровье и крепость. Вот если бы кто-нибудь навел чары на Линкольншир, чтобы три-четыре тысячи молодых людей разом захотели пойти в солдаты! — Он с надеждой взглянул на сэра Уолтера. — У вашего друга нет такого заклинания, а, сэр Уолтер?
Сэр Уолтер не знал, но пообещал спросить мистера Норрелла.
В тот же день сэр Уолтер навестил мистер Норрелла и передал ему вопрос министра. Мистер Норрелл пришел в восторг. Он полагал, что никто прежде не предлагал такого волшебства; и просил сэра Уолтера поздравить лорда Каслри со столь свежей идеей. Что до возможности такого заклятья: «Труднее всего будет ограничить его действие Линкольнширом — и молодыми людьми. Есть опасность, что, если мы добьемся успеха — а я льщу себе мыслью, что так оно и будет, — Линкольншир и несколько соседних графств могут совершенно обезлюдеть».
Сэр Уолтер возвратился к лорду Каслри с отрицательным ответом.
Следующая идея, которую предложили министры, понравилась мистеру Норреллу еще меньше. Воскрешение леди Поул потрясло каждого лондонца, не исключая и членов Кабинета. Лорд Каслри начал с того, что спросил других министров, кого Наполеон Бонапарт страшился больше всего на свете? Кто заранее знал каждый шаг корсиканца? Кто нанес французам столь сокрушительное поражение, что они носа не смели показать в море? Кто объединил в себе все достоинства, присущие англичанину? Кто, как не лорд Нельсон? Ясно, что первым делом надо воскресить лорда Нельсона. Лорд Каслри попросил у сэра Уолтера прощения — может быть, он чего-то не понимает — но какого черта они мешкают?
На это мистер Каннинг, человек решительный и склочный, ответил, что, конечно, гибель лорда Нельсона — большая утрата. Нельсон был национальным героем, — и лорд Каслри нимало не преувеличил его заслуги… Однако, без всякого неуважения к флоту — славнейшей из британских институций — Нельсон, был всего лишь моряком, а покойный мистер Питт[19+] — всем[23]. Если кого из мертвецов и надо возвращать к жизни, то, без сомнения, Питта.
Лорд Чатем (брат покойного мистера Питта) естественно поддержал эту идею, но спросил, зачем выбирать — почему бы не воскресить и Питта, и Нельсона? Как он понимает, речь лишь о том, чтобы заплатить волшебнику дважды, и тут ведь никто возражать не будет?
Тогда другие министры начали предлагать своих кандидатов на воскрешение, и уже казалось, что скоро половина склепов в Англии опустеет. Очень скоро составили длинный список и, как всегда, закипел спор.
— Так не пойдет, — сказал сэр Уолтер. — Мы должны с кого-нибудь начать. Полагаю, каждый из нас обязан своим нынешним положением дружбе мистера Питта. Было бы несправедливо уступить первенство другому.
За Норреллом отправили посыльного. Волшебника провели в великолепную гостиную, где заседали министры. Сэр Уолтер сказал ему, что следует совершить еще одно воскрешение.
Мистер Норрелл побледнел и забормотал, что особое отношение к сэру Уолтеру заставило его прибегнуть к весьма нежелательному роду волшебства — министры явно не понимают, о чем просят.
Однако когда мистер Норрелл понял, О КОМ речь, он заметно приободрился и полюбопытствовал о состоянии ТЕЛА.
Министры припомнили, что мистер Питт умер более двух лет назад, и, при всей преданности покойному премьеру, они не хотели бы увидеть его в нынешнем состоянии. Лорд Чатем (брат мистер Питта) печально заметил, что бедный Уильям, наверное, уже в значительной степени разложился.
Тема была закрыта.
Неделей или двумя позже лорд Каслри предложил отправить мистера Норрелла в Нидерланды или в Португалию, где мистер Норрелл мог бы творить волшебство под руководством генералов и адмиралов. Для рекогносцировки на Ганновер-сквер направили совместный сухопутно-морской экспедиционный корпус, в который вошли адмирал Пейкок (старый краснолицый морской волк), и Харкорт-Брюс (капитан двадцатого легкого драгунского полка).
Капитан Харкорт-Брюс был не только красив, решителен и смел, но и романтичен. Возрождение волшебства в Англии привело его в неописуемый трепет. Он любил увлекательное чтение; его голова была забита древними историями, в которых англичане, теснимые превосходящими силами французов, внезапно слышали звук странной, неземной музыки; на вершине холма возникал Король-ворон в высоком черном шлеме с плюмажем из вороновых перьев и во весь опор устремлялся вниз на высоком вороном скакуне, а за ним неслись сто рыцарей-людей и сто рыцарей-эльфов.
Так капитан Харкорт-Брюс представлял себе волшебника. Что-то подобное, в его воображении, должен был явить мистер Норрелл на полях нынешних сражений. Однако, посидев с мистером Норреллом в гостиной на Ганновер-сквер и послушав, как тот выговаривает лакею сначала за слишком густые сливки в чае, потом за слишком жидкие… Ну, думаю, я не удивлю вас, сказав, что он был немного разочарован. Собственно, он был настолько удручен, что адмирал Пейкок, добросердечный, хоть и несколько бесцеремонный старый джентльмен, даже не стал очень сильно над ним подтрунивать.
Адмирал Пейкок и капитан Харкорт-Брюс возвратились к министрам и доложили, что мистера Норрелла никуда отправлять нельзя; адмиралы и генералы никогда не простят правительству такого поступка. В течение нескольких недель казалось, что министры так и не смогут найти работу для своего единственного мага.
11
Брест
Ноябрь 1807
В первую неделю ноября эскадра французских кораблей готовилась покинуть порт Брест — самую западную точку Бретани. Французы намеревались курсировать по Бискайскому заливу в поисках британских кораблей, и если не получится эти корабли захватить, то хотя бы помешать неприятелю осуществить свои замыслы.
Ветер дул с побережья. Французские моряки уже подготовили корабли к отплытию, как вдруг непонятно откуда взявшиеся облака затянули небосвод. Хлынул дождь.
Брест — город портовый, потому неудивительно, что жители его привыкли следить за погодой и ветрами: И вот, когда корабли уже были готовы отплыть, кто-то из местных в великой тревоге прибежал на пристань и сообщил морякам, что с дождем происходит что-то неладное. Облака, говорили они, появились с севера, а ветер дует с востока, хотя такого просто не может быть. Капитаны кораблей только успели удивиться, недоверчиво усмехнуться или испугаться — всякий по своему разумению и характеру, — как события приняли совершенно новый оборот.
Гавань Бреста состоит из двух бухт: внешней и внутренней. Внутренняя отделена от моря узким полуостровом. Когда дождь зарядил сильнее, вахтенные офицеры на кораблях заметили во внешней бухте британские корабли — целый флот!
Сколько их там было, никто не мог сосчитать — вероятно, не меньше тысячи. Подобно дождю, корабли внезапно возникли прямо посреди пустого доселе моря. И какие корабли! Тяжело вооруженные двух-трехпалубные боевые линкоры.
Размер и количество кораблей поражали даже больше, чем необъяснимость их появления. Британскому, флоту уже доводилось осаждать Брест, но никогда еще количество кораблей не превышало трех десятков, из которых только четыре-пять были линкорами, а прочие представляли собой юркие фрегаты и сторожевые корабли.
Новость о появлении сотни британских кораблей казалась такой невероятной, что французские капитаны не поверили, пока сами верхом или на лодке не добрались до Лошри или Камаре-сен-Жульена, где с высоких утесов самолично могли лицезреть британскую флотилию.
Шли дни. Небо по-прежнему затягивали свинцовые тучи, из которых без остановки сыпал дождь. Британские корабли упрямо стояли на рейде. Жители Бреста тревожились, что англичане высадятся в городе или обстреляют его из пушек. Однако корабли не двигались с места.
Еще удивительнее были вести, приходившие из прочих портов Империи: из Рошфора, Тулона, Марселя, Генуи, Венеции, Флиссингена, Лорьяна, Антверпена и сотен менее значительных приморских городов. Британские боевые корабли числом не менее сотни блокировали и эти порты. Подобное не укладывалось в голове. Если сложить количество кораблей, то получалось больше, чем весь английский флот! Да такого количества боевых кораблей не нашлось бы и в целом мире!
В то время военно-морскими силами в Бресте командовал адмирал Демулен. У него был слуга — ростом с восьмилетнего ребенка и для европейца необыкновенно смуглый. Казалось, слугу посадили в печь и там на время позабыли, так что он слегка подгорел. Кожа слуги была цвета кофейных зерен, а на ощупь напоминала пересушенный рисовый пудинг. Курчавые и сальные черные волосы торчали, словно перья у жареного цыпленка. Звали слугу Перроке (что означает попугай). Адмирал Демулен весьма гордился Перроке — его ростом, сообразительностью, живостью, но, более всего, цветом кожи. Хозяин часто хвастался, что ему доводилось видеть негров, рядом с Перроке выглядящих светлокожими.
Перроке просидел под дождем четыре дня, наблюдая в подзорную трубу за кораблями неприятеля. Дождь стекал с полей его треуголки детского размера, словно по водостокам. Дождь пропитал детский сюртучишко, превратив шерсть в тяжелый войлок. Струйки воды скользили по смуглой блестящей коже. Однако Перроке не обращал на дождь никакого внимания.
Спустя четыре дня он вздохнул, вскочил на ноги, потянулся, снял шляпу, поскреб голову, зевнул и произнес:
— Мой адмирал, это самые странные корабли, которые я когда-либо видел.
— Что ты имеешь в виду, Перроке? — поинтересовался адмирал, который тоже стоял на утесе рядом с Перроке и капитаном Жюмо, а дождь стекал с полей их треуголок, превращая шерсть в тяжелый войлок и наполняя башмаки водой на целый дюйм.
— Посмотрите, корабли замерли, словно в штиль, а на море, между тем, неспокойно. Сильный западный ветер должен был давно пригнать их вон к тем скалам и разбить в щепки. Но нет. Может быть, они убрали паруса? Тоже нет. Ветер менялся уже несколько раз, а что делала команда? Да ничего!
Капитан, не любивший Перроке и завидовавший его влиянию на адмирала Демулена, рассмеялся.
— Он сошел с ума, мой адмирал. Если бы англичане были так ленивы и нерасторопны, их корабли давно бы превратились в щепки!
— Они больше похожи на изображения кораблей, — размышлял вслух Перроке, словно не заметив замечания капитана, — чем на настоящие корабли. Однако самое удивительное, что вот тот трехпалубник, самый крайний к северу, в понедельник выглядел, как прочие, а теперь паруса все в лохмотьях, бизань-мачты нет, а в борту зияет дыра.
— Ура! — вскричал капитан. — Какие-то французские храбрецы занялись делом, пока мы здесь стоим и болтаем!
Перроке усмехнулся.
— Вы полагаете, капитан, что англичане позволили бы французскому судну подойти к сотне своих кораблей, ударить по одному из них из пушки и спокойно улизнуть? Ха! Посмотреть бы, как вам удастся подобный маневр на вашем маленьком суденышке! Нет, мой адмирал, я думаю, что английский корабль попросту растворяется.
— Растворяется! — удивился адмирал Демулен.
— Каркас корабля распускается, словно вязаная дамская сумочка, — сказал Перроке. — А бушприт и утлегарь сползают в воду.
Ветер дул с побережья. Французские моряки уже подготовили корабли к отплытию, как вдруг непонятно откуда взявшиеся облака затянули небосвод. Хлынул дождь.
Брест — город портовый, потому неудивительно, что жители его привыкли следить за погодой и ветрами: И вот, когда корабли уже были готовы отплыть, кто-то из местных в великой тревоге прибежал на пристань и сообщил морякам, что с дождем происходит что-то неладное. Облака, говорили они, появились с севера, а ветер дует с востока, хотя такого просто не может быть. Капитаны кораблей только успели удивиться, недоверчиво усмехнуться или испугаться — всякий по своему разумению и характеру, — как события приняли совершенно новый оборот.
Гавань Бреста состоит из двух бухт: внешней и внутренней. Внутренняя отделена от моря узким полуостровом. Когда дождь зарядил сильнее, вахтенные офицеры на кораблях заметили во внешней бухте британские корабли — целый флот!
Сколько их там было, никто не мог сосчитать — вероятно, не меньше тысячи. Подобно дождю, корабли внезапно возникли прямо посреди пустого доселе моря. И какие корабли! Тяжело вооруженные двух-трехпалубные боевые линкоры.
Размер и количество кораблей поражали даже больше, чем необъяснимость их появления. Британскому, флоту уже доводилось осаждать Брест, но никогда еще количество кораблей не превышало трех десятков, из которых только четыре-пять были линкорами, а прочие представляли собой юркие фрегаты и сторожевые корабли.
Новость о появлении сотни британских кораблей казалась такой невероятной, что французские капитаны не поверили, пока сами верхом или на лодке не добрались до Лошри или Камаре-сен-Жульена, где с высоких утесов самолично могли лицезреть британскую флотилию.
Шли дни. Небо по-прежнему затягивали свинцовые тучи, из которых без остановки сыпал дождь. Британские корабли упрямо стояли на рейде. Жители Бреста тревожились, что англичане высадятся в городе или обстреляют его из пушек. Однако корабли не двигались с места.
Еще удивительнее были вести, приходившие из прочих портов Империи: из Рошфора, Тулона, Марселя, Генуи, Венеции, Флиссингена, Лорьяна, Антверпена и сотен менее значительных приморских городов. Британские боевые корабли числом не менее сотни блокировали и эти порты. Подобное не укладывалось в голове. Если сложить количество кораблей, то получалось больше, чем весь английский флот! Да такого количества боевых кораблей не нашлось бы и в целом мире!
В то время военно-морскими силами в Бресте командовал адмирал Демулен. У него был слуга — ростом с восьмилетнего ребенка и для европейца необыкновенно смуглый. Казалось, слугу посадили в печь и там на время позабыли, так что он слегка подгорел. Кожа слуги была цвета кофейных зерен, а на ощупь напоминала пересушенный рисовый пудинг. Курчавые и сальные черные волосы торчали, словно перья у жареного цыпленка. Звали слугу Перроке (что означает попугай). Адмирал Демулен весьма гордился Перроке — его ростом, сообразительностью, живостью, но, более всего, цветом кожи. Хозяин часто хвастался, что ему доводилось видеть негров, рядом с Перроке выглядящих светлокожими.
Перроке просидел под дождем четыре дня, наблюдая в подзорную трубу за кораблями неприятеля. Дождь стекал с полей его треуголки детского размера, словно по водостокам. Дождь пропитал детский сюртучишко, превратив шерсть в тяжелый войлок. Струйки воды скользили по смуглой блестящей коже. Однако Перроке не обращал на дождь никакого внимания.
Спустя четыре дня он вздохнул, вскочил на ноги, потянулся, снял шляпу, поскреб голову, зевнул и произнес:
— Мой адмирал, это самые странные корабли, которые я когда-либо видел.
— Что ты имеешь в виду, Перроке? — поинтересовался адмирал, который тоже стоял на утесе рядом с Перроке и капитаном Жюмо, а дождь стекал с полей их треуголок, превращая шерсть в тяжелый войлок и наполняя башмаки водой на целый дюйм.
— Посмотрите, корабли замерли, словно в штиль, а на море, между тем, неспокойно. Сильный западный ветер должен был давно пригнать их вон к тем скалам и разбить в щепки. Но нет. Может быть, они убрали паруса? Тоже нет. Ветер менялся уже несколько раз, а что делала команда? Да ничего!
Капитан, не любивший Перроке и завидовавший его влиянию на адмирала Демулена, рассмеялся.
— Он сошел с ума, мой адмирал. Если бы англичане были так ленивы и нерасторопны, их корабли давно бы превратились в щепки!
— Они больше похожи на изображения кораблей, — размышлял вслух Перроке, словно не заметив замечания капитана, — чем на настоящие корабли. Однако самое удивительное, что вот тот трехпалубник, самый крайний к северу, в понедельник выглядел, как прочие, а теперь паруса все в лохмотьях, бизань-мачты нет, а в борту зияет дыра.
— Ура! — вскричал капитан. — Какие-то французские храбрецы занялись делом, пока мы здесь стоим и болтаем!
Перроке усмехнулся.
— Вы полагаете, капитан, что англичане позволили бы французскому судну подойти к сотне своих кораблей, ударить по одному из них из пушки и спокойно улизнуть? Ха! Посмотреть бы, как вам удастся подобный маневр на вашем маленьком суденышке! Нет, мой адмирал, я думаю, что английский корабль попросту растворяется.
— Растворяется! — удивился адмирал Демулен.
— Каркас корабля распускается, словно вязаная дамская сумочка, — сказал Перроке. — А бушприт и утлегарь сползают в воду.