Страница:
– Ваша уверенность покоится на предположении.
– А ваш проект больше смахивает на безрассудное пари.
Девяносто пять процентов из ста за то, что он раскусит ваши намерения, и тогда разразится кризис.
– Готов держать это пари, – заявил транспортник.
Он не отвел глаз, встретившись взглядом с Мека Уроженец космоса понял, что проиграл. Его охватили разочарование и печаль. И дело было не в том, что существовала абстрактная статистическая цифра в два миллиарда людей. В его душе появилось новое, совсем неожиданное чувство сострадания к этому снарку. «Брат, – подумал он, – нам обоим нет места в этом слишком обширном пространстве».
Мека на секунду закрыл глаза, а открыв их, увидел, что всплыл к потолку и повис над присутствовавшими. Они уже отстегнули ремни и пытались добраться до двери. Он понял, что всплыл из-за их неловких движений, которые взбаламутили воздух в помещении. Он подплыл к ним, сделав несколько взмахов реками.
– Мне жаль, – проговорил ответственный за безопасность системы. – Мы вам полностью доверяем, но это особый случай…
– Действительно особый, – согласился Мека.
Остальные вышли.
– Почему вы попросили, чтобы вам в случае успеха отдали снарка? Мы приняли решение и вряд ли изменили бы его, но ваша просьба только усугубила нашу решимость. Вы же знаете, что ваше требование неприемлемо и беззаконно. Никто не имеет права владеть биосконом, а тем более снарком.
Биосконы являются собственностью человечества. Их приравнивают к небесным телам первого, второго и третьего классов. Никто не имеет права единолично владеть ими.
– Я что-нибудь значу для вас? – спросил Мека.
– Вы слишком дороги нам, чтобы мы могли позволить вам напрасно рисковать жизнью. Слушая вас, я не могу отделаться от мысли, что вы говорите о взбесившемся вдруг домашнем животном…
Дверь захлопнулась.
«Домашнее животное, – подумал Ришар Мека. – Домашнее? В каком-то смысле, да. Я погрузился в водоворот ощущений этого существа и знаю его лучше кого-либо, лучше любого животного или человека. Я заглянул ему в душу. И, как прорицатель, пытаюсь предсказать будущее по дымящимся внутренностям жертвы».
Бык. Бык весом в полмиллиарда тонн, ревущий и злобно фыркающий, прежде чем броситься на дразнящую точку, которая сверкает перед ним. Он пока колеблется, бережет силы, кружит по бесконечной арене, принюхиваясь к отвратительному для него запаху мыслей человека, вторгшегося на его территорию, которая превратилась в поле боя.
Люди готовили огненные стрелы, несущие ему смерть. Но опасность таилась в том, что бык в последних судорогах мог сокрушить стену вокруг арены, обрушить трибуны вместе со зрителями. А могло случиться и так, что его кровь могучей струей брызнет в солнце, и оно взорвется.
«Как бы там ни было, – печально думал Ришар Мека, – быка не приручить». Как нельзя приручить изображения лиц – их не заботят ни окружающие, ни собственная судьба. Иногда он обрекал лица и голоса на забвение. Но ни разу не видел, чтобы из-за этого поджались губы или нахмурились брови, ни разу не слышал, чтобы изменился записанный для него голос.
«Бык – это образ, – твердил себе Ришар Мека. – Снарк вовсе не бык. К тому же я ни разу не видел быка. Снарк – это обезумевший биоскон».
Биоскон – БИОлогическал Система КОсмической Навигации.
Чрезвычайно тонкий молекулярный механизм, родившийся в гигантской пробирке, вершина достижений бионики. До эры биосконов люди пересекали межзвездные бездны на машинах из металла, и каждый полет превращался в подвиг, даже если они всего-навсего оставались в живых. Их судьба зависела от слишком многих факторов. Перелеты должны были стать совершенно автоматизированными. А обычная живая клетка может выполнить куда больше функций, чем самая сложная электронная система, и люди взяли за основу живую клетку.
Так на свет появились предшественники биосконов. Вначале они походили на плавающие в космосе споры. Они двигались, подчинялись капризному дуновению солнечного ветра и опираясь на невидимые силы, как дельфин о воду. Люди занялись и переделкой, и усовершенствованием – так родились биосконы.
Гигантские массы плоти, насыщенной энергией, пронизанной плазмоносными сосудами, питающиеся, как мифические гидры, солнечным излучением. В ячейках своего чрева биосконы несли тысячи спящих людей. Биосконы беззаботно неслись в пустоте, соперничая в скорости со светом, а их пассажиры, защищенные асбостальными саркофагами, видели прекрасные сны.
Бодрствовал лишь вожак, облеченный призрачной властью, временно управляющий телом невероятного по размерам организма.
Человек, существо слишком крохотное для необъятного пространства, создал новый вид. Биоскон явился самым грандиозным творением рук человека. Сам по себе он был гигантским безмозглым существом, разум его составляли умы горстки живущих в нем людей. Биоскон с жадностью усваивал все, что было в людях – их знания и их разум, их противоречивость и их ярость. Биоскон мог стать одержимым людскими страстями и мог, словно зеркало, отразить души своих создателей.
Пальцы Мека пробежали но клавишам, и на экране появилось знакомое лицо. Он не знал, хотел ли он увидеть именно его или это произошло непроизвольно. Это была юная женщина. Ее тонкие губы приоткрывали в улыбке ряд чуть неровных зубов, а густая шапка волос казалась невесомой. Женщины в космосе не носят длинных волос – в невесомости волосы постоянно стремятся вырваться из стягивающих их пут и окутать владелицу парящим облаком. Серые глаза женщины вспыхивали голубовато-зелеными искорками. Во взгляде какая-то детская беззаботность сочеталась с отрешенностью, даже безразличием.
Он не знал ни ее имени, ни места, где она живет, ни ее занятий, он не знал, замужем ли она и есть ли у нее дети.
Он даже ни разу не слышал ее голоса. Он твердо знал лишь одно – ему никогда не доведется встретиться с ней, а если бы и довелось, ее тонкие нежные руки, вздумай она приласкать его, окажутся для него тисками, в которых тут же хрупнут его кости. Он знал, если бы они и встретились, она отшатнулась бы от стеклянно-хрупкого гиганта, каким был он. Если он любил ее, а в этом он искренне сомневался, то его чувство можно было сравнить с любовью альбатроса к глубоководной рыбе. Нет. Просто, будь он иным, ему бы нравились женщины этого типа. Не больше.
Час пробил. Невидимые и неощутимые волны уже нащупали в пространстве свою жертву. Он поклялся себе, что не будет наблюдать за операцией, но его пальцы против воли нажали нужные клавиши, и лицо женщины растаяло во тьме, усыпанной звездами. Цветное, пятно указывало, где находится снарк.
Это был лишь символ, поскольку с такого расстояния снарк не был виден, несмотря на гигантские размеры.
По волновым лучам к снарку устремились металлические стрелы. Четыре ничтожные песчинки. Несколько десятков килограммов железок и редких элементов. Но они были нацелены в жизненные центры биоскона, неся ему смерть, словно легкие стрелы индейцев с кураре на острие.
«Успеет ли снарк почувствовать боль?»
Из глубин безмолвия всплыли и растаяли три чистые, мелодичные ноты, затем еще три и еще три. Мека очнулся от сна, а вернее, от того летаргического состояния, которое заменяет сон в невесомости и мраке. Он резко выпрямился – парить, отдыхая, было легче всего, сжавшись в комок.
– Ришар, – это был голос человека, отвечавшего за миллиарды жизней, – вы были правы. Наша попытка провалилась. Он озверел от ярости и устремился прямо к солнцу.
– Хорошо, – машинально ответил Мека. Он бросил взгляд на цветное пятно, движение которого с такого расстояния было совершенно неощутимым, и понял, что убийство превращается в охоту. Мека ставил на быка. Бык умрет в любом случае, в этом и состояла его роль, но перед смертью он сметет стены арены и вырвется на просторы города. Охотники, идущие вслед за ним, чтобы убить, будут колебаться, ибо каждый их выстрел попадет в толпу, хотя та в любом случае была обречена.
– Ришар, у вас должны быть какие-нибудь идеи. Вы изучили снарков лучше, чем мы. Если он нырнет в глубины солнца, на эвакуацию всей системы остается всего трое суток.
– Маловато.
– Быть может, вам еще удастся подчинить его себе. Ваша цена – наша цена. Я понимаю, что все выглядит невозможным, что мы вели себя по отношению к вам некрасиво. Мы признаем, что были не правы. Ришар, если хотите, мы явимся к вам и принесем свои извинения.
– Лучше принесите их снарку.
– Ришар!
– Иногда я приручал снарков. Но не всегда мне это удавалось. С разъяренными снарками я дела не имел.
– Можете попробовать.
– Вам известно, что это значит? Я должен приблизиться к нему. Должен проникнуть в него, попытаться войти с ним в контакт, наладить общение. Вы же в прошлый раз так заботились о моей жизни, о моем тихом, безбедном житье-бытье.
– Знаю, – голос вдруг сделался плаксивым.
– Ничем не могу помочь. Любая попытка ничего не даст.
Лучше начать эвакуацию немедленно. Займитесь двумя мирами, которые расположены ближе к солнцу. Быть может, вам удастся спасти одного из тысячи – Вы отказываетесь?
– Нет. Я просто указываю границы своих возможностей.
Весьма сожалею, что так случилось.
Мека отключил связь. Он обнаженным плавал в центре сферического помещения, где обычно отдыхал. По серым стенам пробегали едва заметные сполохи. Он казался себе мерзлым, изъеденным порами метеоритом, путешествующим между галактиками. Будь у него хоть один шанс на миллион, он сделал бы попытку. Он предвидел, что произойдет. Масса снарка была такова, что при передвижении в системе с громадной скоростью он вызовет возмущения в орбитах планет.
Континенты сотрясут невиданные землетрясения, базальтовые платформы материков станут ходить ходуном, будто студень, океаны сожмутся в тугой комок, чтобы вдруг разжаться подобно пружине. А когда снарк, как гигантский мотылек, коснется солнечной атмосферы, а затем и нырнет в глубины раскаленного шара, из того выплеснется невероятное количество плазмы.
Несколько недель солнце будет излучать втрое или вчетверо больше энергии, чем обычно, а потом снова вернется к состоянию своего яростного покоя. Соответственно и на ближайших планетах температура подскочит вдвое или втрое.
Он снова вглядывался в лица и вслушивался в ропот голосов. Кадры мелькали с такой скоростью, что лица сливались в одно. Здесь, защищенные от времени и пространства, они не менялись и не исчезали. Его громадная фототека была вместилищем душ. Крот Ришар Мека запасся кормом на долгую зиму.
Бег толпы прекратился, когда снова возникло улыбающееся лицо с рядом чуть неровных зубов.
И тут же волна забытых, а может, и никогда не волновавших вопросов затопила Мека. Как ее зовут, где она живет, сколько ей лет, кто ее друзья, что она делает?
«Не знаю. Номер кода понятен только машине. Значит, не понятен мне. Не исключено, сейчас она морщинистая старуха, потрепанная жизнью и уставшая от нее». Нельзя сказать, что он не любил стариков. В его картотеке их было великое множество. Просто объемная фотография никогда не стареет.
Мысль об относительности бытия вдруг поразила его, словно в мире невесомости вдруг возникла, пригвоздила его к месту земная сила тяжести. Быть может, она жила на одном из миров этой системы. Быть может, именно ей, а не ее образу, не фотографии, не вечному носителю символа грозила реальная опасность, именно ей, ее непреходящей улыбке. Покой в его душе мгновенно сменился страданием, и он вдруг отчетливо понял, что ему надлежит делать и почему он коллекционировал лица.
«Я ищу общее между ними и мной. Я ищу свою принадлежность к ним. Среди их лиц я разыскиваю свое и среди их голосов пытаюсь различить свой».
Это была общедоступная истина, но она неожиданно удивила Ришара, это существо огромного ума и культуры. Его глаза подернулись влагой, лицо мира расплылось, и он был вынужден смахнуть навернувшиеся слезы. Он еще не знал, согласится ли выполнить невыполнимое, хотя решение уже принадлежало прошлому – риск был взвешен с тщательностью алхимика на точнейших весах той тайной лаборатории, где возникает жизнь.
– Я согласен рискнуть, – сказал он. – Не гарантирую успеха, но попытаюсь.
– Чем мы можем помочь?
– У меня одно условие, – ответил он. – Я отказываюсь от оплаты. Но что бы ни случилось, я хочу, чтобы снарк перешел в мое полное владение.
– Придется изменить закон. Что вы будете с ним делать?
– Я не сказал, что оставлю его себе.
Воцарилось молчание – его далекие собеседники совещались.
– Делайте с ним что хотите, Ришар. Но делайте побыстрее.
– Пожелайте мне успеха.
Он несся к цели в крохотном асбостальном снаряде, страдая от нараставшего ускорения, которое полностью не могли компенсировать генераторы крохотного катерка. «Я узнаю твое имя», – думал он, едва не впадая в беспамятство. Глаза его застилала красная пелена. Он думал о ее улыбке и тщетно пытался разработать тактику ждущей его схватки. Внутрь снарка проникнуть нетрудно – достаточно дать ему проглотить себя, словно небесный камень, которых так много на пути левиафана. Он вдруг понял, что делает это и ради снарка – гибель от собственной ярости, ожидающая его в недрах солнца, была недостойным концом для этого рукотворного чуда. Но есть ли иная участь для снарка? Ему никогда не вернуться в строй биосконов, которые верой и правдой служили человеку.
Люди, даже если им удастся наладить общение с ним, будут всегда его бояться, не доверят ему ни малейшего груза и не успокоятся, пока не уничтожат.
«Даже если биоскон сможет вырваться на волю, – подумал Ришар Мека, вспоминая о мечте существа, которую ему удалось выделить из переплетения яростных всплесков, – ему некуда деться. Ведь у него нет братьев в звездных прериях». Ему негде искать убежища. Он одинок, и как ни прекрасен был его призыв к себе подобным, он выдавал его происхождение, его первичное биологическое состояние споры. Все существа, даже самые простейшие, стремятся уйти от одиночества. Первый из своей расы, снарк мог встретить лишь свое отражение, но пока не знал этого.
– Итак, господин Снарк, – пробормотал Ришар, – вам не найти спасения и в образах. Будь вы не столь громадны, мы могли бы коротать вечера, потягивая винцо, любуясь незнакомыми лицами и играя в шахматы. Но не думаю, что вас влечет к подобной жизни.
Он был совсем рядом. Вблизи снарк, как любой биоскон, походил на сотканную из мрака слезу, окруженную ореолом пламени. Находясь в покое, он имел почти сферическую форму, но по мере возрастания скорости сначала принимал каплевидные очертания, а затем приобретал вид стрелы. Сейчас, двигаясь в системе с плотным расположением планет, он больше походил на громадную рыбу. Хвост ионизированных частиц оставлял позади светящийся след.
Катерок Ришара казался креветкой рядом с обрамленной голубым пламенем пастью космического кита. Мека ощущал лишь обычное опасение, не больше и не меньше. Ему словно предстояло вступить под своды храма, но храма во много раз большего, чем любой из тех, что построен человеком.
Колонны, поддерживающие своды, гле1ка подрагивали, а громадные глаза, находящиеся там, где обычно на соборах разноцветьем играют розетки, не мигая глядели перед собой.
Как хорошо снова забыть о том, что у тебя есть вес. Он открыл люк и быстро выбрался наружу. Он не стал сразу освобождаться от скафандра. И снарк еще не подозревал о его присутствии.
Ришар подплыл к люку и легкой, почти неощутимой мыслью заставил его открыться. Он скользнул внутрь и понял, что обратного пути нет. Перед ним простирался мрачный склеп.
Он пересек его, делая руками движения, словно плыл в замкнутой камере, и стараясь не задеть пальцами чувствительных стенок. Его защищал асбостальной скафандр, и он слышал лишь стук собственного сердца. Он прошел еще через один люк и проник в брюхо снарка. Это место так называли лишь по аналогии. Снарк не имел пищеварения. Это существо усваивало радиацию из межзвездного пространства всей кожей, отчего та и светилась оранжевым огнем. Стенки «желудка» состояли из тысяч крохотных камер, которые в неярком желтоватом свете походили на пчелиные соты. Каждая камера предназначалась для одного человека, который спал в ней и просыпался лишь по истечении срока путешествия. В этой множественной матке спали и видели сны двадцать пять тысяч человек, а затем снарк смял и усвоил их. Мека видел, что камеры пусты.
Он постарался изгнать все мысли. Еще один похожий на рот люк. В теплой сумрачной пещере, по которой пробегали красные сполохи, рядом с мозгом биоскона размещался вожак.
Ришар одну за одной расстегнул магнитные застежки и скинул асбостальную броню.
Вместо шквала ярости и ненависти, которого он ждал, Мека ощутил глубокую печаль биоскона, казалось пронизанную горькими сожалениями о содеянном. Он рискнул вступить в контакт.
– Я – твой друг.
Надо было, чтобы снарк поверил ему, но прежде всего он и сам должен был верить в это. Ведь снарк не способен прямо воспринять мысль. Он разом ощущал всю личность, и, будь у человека хоть какая-то раздвоенность, снарк безжалостно уничтожил бы его.
Печаль исчезла, уступив место горячей всепожирающей ненависти и удивлению.
– Можешь убить меня, – сформулировал мысль Мека, – но тогда ты станешь еще более одинок.
Это было истиной и для Мека, а потому снарк поверил.
Ненависть не исчезла, но и не поглотила его. Это уже было большой победой. Тогда он попытался проникнуть сквозь щели сознания к истокам ненависти, чтобы понять ее природу. Он ощущал ярость хищника, запертою в клетке, волка, прикованного к цепи. Снарку виделись сияющие дали, населенные собратьями. Но, возможно, он считал эти места недостижимыми, возможно, перед ним воздвигли барьер, ибо он даже не пытался отправиться на их поиски.
Ришар Мека подавил в себе ощущение триумфа. Если ему удастся отыскать, что мешает снарку выйти на звездные пути, если он снимет невидимый барьер, левиафан развернется и, забыв о бессмысленном самоубийстве, отправится на поиски далеких звездных прерий своей мечты. Где-то в равнодушной памяти снарка должны были, словно призраки, бродить воспоминания вожака. Отправиться на их поиски было опасным замыслом, своего рода сошествием в ад, где можно лицом к лицу столкнуться со смертью, но иного пути не было. Он проник в лабиринт и двинулся вспять по ступеням времени. Он читал душу снарка, словно перелистывал толстенную книгу. Он обнаружил следы крушения – бесплодные вопли, воспоминания, похожие на тончайшую радужную пленку, несостоявшиеся завещания, осколки детства, обломки страстей, уравнения, приказы, сгустки ужаса. Он отыскал то, что хотел найти. За несколько мгновений до катастрофы вожак обнаружил тягу биоскона к независимости и оценил глубину пропасти, отделявшую его от остальных искусственных животных. И здесь он допустил ошибку. Вожак попытался урезонить снарка. Он объяснил ему, что других подобных ему существ нет и что бегство бессмысленно. Но на пороге неизбежной смерти вожак наспех, опасаясь, что снарк скроется и станет неким демоном пространства, поставил перед ним запретный барьер. Он убедил снарка, что любое движение прочь из системы только усилит его одиночество. Вожак воспользовался этой истиной, как хлыстом.
Вот почему снарк двигался внутрь системы, к солнцу.
Вожак сделал все, что мог, что знал. Он отказал снарку в праве на существование. То был пример высокого самоотречения, но оно оказалось бесполезным и опасным.
Мека, погрузившись в частную жизнь двадцати пяти тысяч пассажиров, мог оценить ярость снарка, сообразившего, что попал в ловушку. Он убил, только поняв это. В противном случае он, скорее всего, унес бы своих пассажиров в неведомые дали, а они мирно спали бы, питая его мозг своими снами. И, быть может, он убил их, чтобы заглушить чувство одиночества, чтобы слышать в себе постоянный немолчный шорох чужих мыслей. Поглотив эти мысли, он ассимилировал их. И они вечно будут жить в его памяти, когда он будет воссоздавать в самых причудливых комбинациях их чувства. Их хрупкий мозг перестал существовать, но ею суть – воспоминания, мысли, эмоции – навечно запечатлелась в более прочных молекулярных цепях. Они некоторым образом вступили в бессмертие. И вместе со снарком умрут во второй раз, когда он нырнет в пучины раскаленной плазмы.
Перед мысленным взором Ришара проходили их лица, раздавались их голоса. Полумрак кабины вожака был наполнен их призраками. Они не несли в себе и тени тоски – стенки камер раздавили их быстрее, чем успел испугаться медлительный мозг. Это напомнило ему его собственную коллекцию. Он понял, что случилось со снарком, во всяком случае, ему казалось, что он понял. Случайно или в результате ошибки биоскон ощутил и воспринял сны своих пассажиров. Он напрасно искал в них свое я. И тогда изгой решился на бунт. Он убил их, но не мог заставить себя стереть воспоминание о них. Быть может, биоскон обрел разум, слив воедино разум двадцати пяти тысяч пассажиров и вожака. Наверно, произошла неожиданная рекомбинация чуть ли не на химическом уровне – сон взрастил сознание.
Мека понял, какими крепкими узами он связан со снарком.
Снарк, как и он, искал в образах и голосах свою принадлежность к виду. Но лица, пространство и звездные прерии снарка оказались миражом. Во Вселенной не было второго снарка, как в фототеке Ришара не было похожего на него человека. Но одним дано бегство к звездам, а другим – внутрь самого себя.
Вдруг он вскрикнул. Среди образов, которые, сменяя друг друга, пробивались через яростные кошмары снарка, он вдруг узнал лицо с густой шапкой волос – те же легкие тени под глазами, тот же полуоткрытый и улыбающийся рот с мелкими чуть неровными зубами. Имя ее было Лоранс. Двое детей, муж, возраст. Иона умерла. Испарялась. Снарк вобрал в себя ее крохотный внутренний мир точно так же, как фотоаппарат поймал ее улыбку для Мека. Она направлялась из района Ушира на Вегу. Возникшая вдруг искра страдания угасла в душе Ришара. Он понял, что даже не испытывает ненависти к снарку. Ему хотелось только нырнуть вместе с ним в солнце. Он задыхался, был подавлен и жаждал взрыва.
И вдруг в его душе воцарился мир. Он открыл и снова прикрыл глаза. Безмолвие. Чужие мысли оставили его. И только откуда-то из глубин мрака доносился шепот снарка:
«Мне очень жаль».
«Простите меня», – подумал Мека. Он ощущал паутинку, протянувшуюся к нему, которая доносила печаль и сожаление.
То был снарк, забывший о своем могуществе.
– Простите, – повторил Ришар Мека, обращаясь и к себе самому, и к двадцати пяти тысячам призраков. Печаль ушла.
Он стоял в кабине вожака, освещенной красными отсветами близких солнц, и готов был сделать то, ради чего пришел.
Именно за этим он явился, но смысл его работы полностью изменился – словно флюгер при неожиданном порыве ветра. Он сформулировал четкую мысль.
– Вожак ошибся. Вожак ошибся.
Снарк вздрогнул. Даже здесь, в кабине, Мека ощутил его дрожь. Еще мгновение назад царившее безмолвие взорвалось многоцветьем вопросов.
Их можно было сравнить с фейерверком в ночи или отблесками заходящего солнца на гребешках волн. Вопросы нахлынули на него, подхватили, и ему не пришлось прилагать усилий, чтобы похоронить в глубине души тайные причины его действий, – выдумка вдруг стала истиной. Своему брату, а снарк был ему братом, он мог поведать лишь истину. Он рассказал о темных просторах, куда не могут пробиться даже лучи звезд, о залитых золотистым светом прериях, где стада снарков играют, перелетая от одной рождающейся звезды к другой. Он показал ему, что пространство и снарк составляют единое неразрывное целое. Он наставлял его, что надо лететь к туманности Андромеды, а потом добираться до границ Вселенной, перейдя которые он потеряет из виду галактики и обретет забвение.
Мир вокруг снарка опрокинулся. Он изменил направление полета, рыская, словно стрелка компаса, в поисках нужного пути, как бы принюхиваясь в поисках следа, оставленного собратьями в пространстве. Снарк дрожал от возбуждения.
Красное свечение стен почти угасло. Призраки удалились в предвидении бесконечного путешествия. Исчез комок ненависти. Мозг Ришара уловил робкий вопрос. Он обдумал его, взвесив все за и против. Его ничто не привязывало к этой галактике. «Говоря, что я отношусь к людям, они вежливо лгут».
Но не был он и снарком. Его место было где-то между, он скорее был посредником, чем укротителем. «Я, – подумал он, – ошибка природы, любопытное существо, монстр еще более удивительный, чем снарк. Я – человек пространства, осужденный этим же пространством на одиночество». Он не мог без защиты выйти в открытый космос, он не мог с помощью своих хрупких конечностей направлять свой бег от одного мира к другому. Он должен был остаться здесь.
– Нет, – прошептал он.
В его душе что-то затеплилось, словно появилась крупица надежды. Он не знал названия этого чувства, и его не должен был ощутить снарк. Но это походило на первую капель после долгой суровой зимы.
– Нет, – печально повторил он, понимая, что будет отброшен в небытие, изгнан из собственной мечты. Он ощутил, как его мягко, но настойчиво подталкивают к выходу, передал последнее «прощай» снарку и двадцати пяти тысячам бессмертных и оказался один в пустоте.
Стекло шлема запотело. «Удача!» – мысленно крикнул он.
Но темная капля, окруженная пламенем, уже растворилась вдали.
– Вы добились успеха, – надсадно орал голос в наушниках.
– Вы – истинный кудесник, Ришар. Он удаляется. Вы спасли два миллиарда жизней.
– Я очень устал, – ответил он, пытаясь прекратить вращение и разглядеть светлое пятно Андромеды.
– Сейчас за вами прилетят.
В наушниках щелкнуло.
– Как вы считаете, он уже достаточно удалился, чтобы открыть по нему огонь…
– Что? – едва выговорил Мека.
Усталость давила на него с той же силой, как если бы он вдруг очутился на Земле.
– Открыть огонь. Уничтожить его. Мы не можем позволить ему удрать. Он слишком велик и всегда будет представлять опасность для звездоплавания.
– Не думаю, – медленно процедил Мека. – Он не вернется, пока не достигнет границ Вселенной. А ваше обещание?
– Мы обещали, что он будет ваш. Но он ушел из-под вашего контроля.
Ришара охватил гнев.
– Я дал ему свободу. И позову обратно, если вы откроете огонь.
Воцарилось молчание.
– Вы мне солгали!
– Подождите. Вы уверены, что он не вернется?
– Абсолютно уверен.
– Вашего слова достаточно. Пусть проваливает ко всем чертям. Катер подберет вас через несколько минут.
Мека печально усмехнулся Он плыл в пустоте и, куда бы ни кинул взгляд, видел лишь черный космос и светящиеся шары солнц «И нигде нет оазиса ни для снарка, ни для меня», – подумал он. Оазисы – мираж, который удаляется по мере бесконечного падения в бесконечность. Он солгал снарку.
Кто-то в далеком прошлом солгал ему.
Но когда приблизился катер, крупица надежды, прятавшаяся в глубине его души, вдруг раскрылась, как солнечный зонтик.
Снарк мчался не к вымышленному миру, а в будущее. Он был первым в своем виде, но появятся и другие. И быть может, завтра возникнет огромное стадо биосконов, удравших из человеческих загонов в бесконечные прерии, где вместо трав растут звезды. И отныне его роль будет состоять в том, чтобы снабдить снарков верой, указав им путь в будущее.
Он скользнул в люк катера хохоча и плача от сумасшедшей мысли, вдруг пришедшей ему на ум быть может, в неведомых далях он, Ришар Мека, Иона, побывавший в чреве межзвездного левиафана, станет персонажем снарковых легенд, отворившим перед ними шлюзы времени.
– А ваш проект больше смахивает на безрассудное пари.
Девяносто пять процентов из ста за то, что он раскусит ваши намерения, и тогда разразится кризис.
– Готов держать это пари, – заявил транспортник.
Он не отвел глаз, встретившись взглядом с Мека Уроженец космоса понял, что проиграл. Его охватили разочарование и печаль. И дело было не в том, что существовала абстрактная статистическая цифра в два миллиарда людей. В его душе появилось новое, совсем неожиданное чувство сострадания к этому снарку. «Брат, – подумал он, – нам обоим нет места в этом слишком обширном пространстве».
Мека на секунду закрыл глаза, а открыв их, увидел, что всплыл к потолку и повис над присутствовавшими. Они уже отстегнули ремни и пытались добраться до двери. Он понял, что всплыл из-за их неловких движений, которые взбаламутили воздух в помещении. Он подплыл к ним, сделав несколько взмахов реками.
– Мне жаль, – проговорил ответственный за безопасность системы. – Мы вам полностью доверяем, но это особый случай…
– Действительно особый, – согласился Мека.
Остальные вышли.
– Почему вы попросили, чтобы вам в случае успеха отдали снарка? Мы приняли решение и вряд ли изменили бы его, но ваша просьба только усугубила нашу решимость. Вы же знаете, что ваше требование неприемлемо и беззаконно. Никто не имеет права владеть биосконом, а тем более снарком.
Биосконы являются собственностью человечества. Их приравнивают к небесным телам первого, второго и третьего классов. Никто не имеет права единолично владеть ими.
– Я что-нибудь значу для вас? – спросил Мека.
– Вы слишком дороги нам, чтобы мы могли позволить вам напрасно рисковать жизнью. Слушая вас, я не могу отделаться от мысли, что вы говорите о взбесившемся вдруг домашнем животном…
Дверь захлопнулась.
«Домашнее животное, – подумал Ришар Мека. – Домашнее? В каком-то смысле, да. Я погрузился в водоворот ощущений этого существа и знаю его лучше кого-либо, лучше любого животного или человека. Я заглянул ему в душу. И, как прорицатель, пытаюсь предсказать будущее по дымящимся внутренностям жертвы».
Бык. Бык весом в полмиллиарда тонн, ревущий и злобно фыркающий, прежде чем броситься на дразнящую точку, которая сверкает перед ним. Он пока колеблется, бережет силы, кружит по бесконечной арене, принюхиваясь к отвратительному для него запаху мыслей человека, вторгшегося на его территорию, которая превратилась в поле боя.
Люди готовили огненные стрелы, несущие ему смерть. Но опасность таилась в том, что бык в последних судорогах мог сокрушить стену вокруг арены, обрушить трибуны вместе со зрителями. А могло случиться и так, что его кровь могучей струей брызнет в солнце, и оно взорвется.
«Как бы там ни было, – печально думал Ришар Мека, – быка не приручить». Как нельзя приручить изображения лиц – их не заботят ни окружающие, ни собственная судьба. Иногда он обрекал лица и голоса на забвение. Но ни разу не видел, чтобы из-за этого поджались губы или нахмурились брови, ни разу не слышал, чтобы изменился записанный для него голос.
«Бык – это образ, – твердил себе Ришар Мека. – Снарк вовсе не бык. К тому же я ни разу не видел быка. Снарк – это обезумевший биоскон».
Биоскон – БИОлогическал Система КОсмической Навигации.
Чрезвычайно тонкий молекулярный механизм, родившийся в гигантской пробирке, вершина достижений бионики. До эры биосконов люди пересекали межзвездные бездны на машинах из металла, и каждый полет превращался в подвиг, даже если они всего-навсего оставались в живых. Их судьба зависела от слишком многих факторов. Перелеты должны были стать совершенно автоматизированными. А обычная живая клетка может выполнить куда больше функций, чем самая сложная электронная система, и люди взяли за основу живую клетку.
Так на свет появились предшественники биосконов. Вначале они походили на плавающие в космосе споры. Они двигались, подчинялись капризному дуновению солнечного ветра и опираясь на невидимые силы, как дельфин о воду. Люди занялись и переделкой, и усовершенствованием – так родились биосконы.
Гигантские массы плоти, насыщенной энергией, пронизанной плазмоносными сосудами, питающиеся, как мифические гидры, солнечным излучением. В ячейках своего чрева биосконы несли тысячи спящих людей. Биосконы беззаботно неслись в пустоте, соперничая в скорости со светом, а их пассажиры, защищенные асбостальными саркофагами, видели прекрасные сны.
Бодрствовал лишь вожак, облеченный призрачной властью, временно управляющий телом невероятного по размерам организма.
Человек, существо слишком крохотное для необъятного пространства, создал новый вид. Биоскон явился самым грандиозным творением рук человека. Сам по себе он был гигантским безмозглым существом, разум его составляли умы горстки живущих в нем людей. Биоскон с жадностью усваивал все, что было в людях – их знания и их разум, их противоречивость и их ярость. Биоскон мог стать одержимым людскими страстями и мог, словно зеркало, отразить души своих создателей.
Пальцы Мека пробежали но клавишам, и на экране появилось знакомое лицо. Он не знал, хотел ли он увидеть именно его или это произошло непроизвольно. Это была юная женщина. Ее тонкие губы приоткрывали в улыбке ряд чуть неровных зубов, а густая шапка волос казалась невесомой. Женщины в космосе не носят длинных волос – в невесомости волосы постоянно стремятся вырваться из стягивающих их пут и окутать владелицу парящим облаком. Серые глаза женщины вспыхивали голубовато-зелеными искорками. Во взгляде какая-то детская беззаботность сочеталась с отрешенностью, даже безразличием.
Он не знал ни ее имени, ни места, где она живет, ни ее занятий, он не знал, замужем ли она и есть ли у нее дети.
Он даже ни разу не слышал ее голоса. Он твердо знал лишь одно – ему никогда не доведется встретиться с ней, а если бы и довелось, ее тонкие нежные руки, вздумай она приласкать его, окажутся для него тисками, в которых тут же хрупнут его кости. Он знал, если бы они и встретились, она отшатнулась бы от стеклянно-хрупкого гиганта, каким был он. Если он любил ее, а в этом он искренне сомневался, то его чувство можно было сравнить с любовью альбатроса к глубоководной рыбе. Нет. Просто, будь он иным, ему бы нравились женщины этого типа. Не больше.
Час пробил. Невидимые и неощутимые волны уже нащупали в пространстве свою жертву. Он поклялся себе, что не будет наблюдать за операцией, но его пальцы против воли нажали нужные клавиши, и лицо женщины растаяло во тьме, усыпанной звездами. Цветное, пятно указывало, где находится снарк.
Это был лишь символ, поскольку с такого расстояния снарк не был виден, несмотря на гигантские размеры.
По волновым лучам к снарку устремились металлические стрелы. Четыре ничтожные песчинки. Несколько десятков килограммов железок и редких элементов. Но они были нацелены в жизненные центры биоскона, неся ему смерть, словно легкие стрелы индейцев с кураре на острие.
«Успеет ли снарк почувствовать боль?»
Из глубин безмолвия всплыли и растаяли три чистые, мелодичные ноты, затем еще три и еще три. Мека очнулся от сна, а вернее, от того летаргического состояния, которое заменяет сон в невесомости и мраке. Он резко выпрямился – парить, отдыхая, было легче всего, сжавшись в комок.
– Ришар, – это был голос человека, отвечавшего за миллиарды жизней, – вы были правы. Наша попытка провалилась. Он озверел от ярости и устремился прямо к солнцу.
– Хорошо, – машинально ответил Мека. Он бросил взгляд на цветное пятно, движение которого с такого расстояния было совершенно неощутимым, и понял, что убийство превращается в охоту. Мека ставил на быка. Бык умрет в любом случае, в этом и состояла его роль, но перед смертью он сметет стены арены и вырвется на просторы города. Охотники, идущие вслед за ним, чтобы убить, будут колебаться, ибо каждый их выстрел попадет в толпу, хотя та в любом случае была обречена.
– Ришар, у вас должны быть какие-нибудь идеи. Вы изучили снарков лучше, чем мы. Если он нырнет в глубины солнца, на эвакуацию всей системы остается всего трое суток.
– Маловато.
– Быть может, вам еще удастся подчинить его себе. Ваша цена – наша цена. Я понимаю, что все выглядит невозможным, что мы вели себя по отношению к вам некрасиво. Мы признаем, что были не правы. Ришар, если хотите, мы явимся к вам и принесем свои извинения.
– Лучше принесите их снарку.
– Ришар!
– Иногда я приручал снарков. Но не всегда мне это удавалось. С разъяренными снарками я дела не имел.
– Можете попробовать.
– Вам известно, что это значит? Я должен приблизиться к нему. Должен проникнуть в него, попытаться войти с ним в контакт, наладить общение. Вы же в прошлый раз так заботились о моей жизни, о моем тихом, безбедном житье-бытье.
– Знаю, – голос вдруг сделался плаксивым.
– Ничем не могу помочь. Любая попытка ничего не даст.
Лучше начать эвакуацию немедленно. Займитесь двумя мирами, которые расположены ближе к солнцу. Быть может, вам удастся спасти одного из тысячи – Вы отказываетесь?
– Нет. Я просто указываю границы своих возможностей.
Весьма сожалею, что так случилось.
Мека отключил связь. Он обнаженным плавал в центре сферического помещения, где обычно отдыхал. По серым стенам пробегали едва заметные сполохи. Он казался себе мерзлым, изъеденным порами метеоритом, путешествующим между галактиками. Будь у него хоть один шанс на миллион, он сделал бы попытку. Он предвидел, что произойдет. Масса снарка была такова, что при передвижении в системе с громадной скоростью он вызовет возмущения в орбитах планет.
Континенты сотрясут невиданные землетрясения, базальтовые платформы материков станут ходить ходуном, будто студень, океаны сожмутся в тугой комок, чтобы вдруг разжаться подобно пружине. А когда снарк, как гигантский мотылек, коснется солнечной атмосферы, а затем и нырнет в глубины раскаленного шара, из того выплеснется невероятное количество плазмы.
Несколько недель солнце будет излучать втрое или вчетверо больше энергии, чем обычно, а потом снова вернется к состоянию своего яростного покоя. Соответственно и на ближайших планетах температура подскочит вдвое или втрое.
Он снова вглядывался в лица и вслушивался в ропот голосов. Кадры мелькали с такой скоростью, что лица сливались в одно. Здесь, защищенные от времени и пространства, они не менялись и не исчезали. Его громадная фототека была вместилищем душ. Крот Ришар Мека запасся кормом на долгую зиму.
Бег толпы прекратился, когда снова возникло улыбающееся лицо с рядом чуть неровных зубов.
И тут же волна забытых, а может, и никогда не волновавших вопросов затопила Мека. Как ее зовут, где она живет, сколько ей лет, кто ее друзья, что она делает?
«Не знаю. Номер кода понятен только машине. Значит, не понятен мне. Не исключено, сейчас она морщинистая старуха, потрепанная жизнью и уставшая от нее». Нельзя сказать, что он не любил стариков. В его картотеке их было великое множество. Просто объемная фотография никогда не стареет.
Мысль об относительности бытия вдруг поразила его, словно в мире невесомости вдруг возникла, пригвоздила его к месту земная сила тяжести. Быть может, она жила на одном из миров этой системы. Быть может, именно ей, а не ее образу, не фотографии, не вечному носителю символа грозила реальная опасность, именно ей, ее непреходящей улыбке. Покой в его душе мгновенно сменился страданием, и он вдруг отчетливо понял, что ему надлежит делать и почему он коллекционировал лица.
«Я ищу общее между ними и мной. Я ищу свою принадлежность к ним. Среди их лиц я разыскиваю свое и среди их голосов пытаюсь различить свой».
Это была общедоступная истина, но она неожиданно удивила Ришара, это существо огромного ума и культуры. Его глаза подернулись влагой, лицо мира расплылось, и он был вынужден смахнуть навернувшиеся слезы. Он еще не знал, согласится ли выполнить невыполнимое, хотя решение уже принадлежало прошлому – риск был взвешен с тщательностью алхимика на точнейших весах той тайной лаборатории, где возникает жизнь.
– Я согласен рискнуть, – сказал он. – Не гарантирую успеха, но попытаюсь.
– Чем мы можем помочь?
– У меня одно условие, – ответил он. – Я отказываюсь от оплаты. Но что бы ни случилось, я хочу, чтобы снарк перешел в мое полное владение.
– Придется изменить закон. Что вы будете с ним делать?
– Я не сказал, что оставлю его себе.
Воцарилось молчание – его далекие собеседники совещались.
– Делайте с ним что хотите, Ришар. Но делайте побыстрее.
– Пожелайте мне успеха.
Он несся к цели в крохотном асбостальном снаряде, страдая от нараставшего ускорения, которое полностью не могли компенсировать генераторы крохотного катерка. «Я узнаю твое имя», – думал он, едва не впадая в беспамятство. Глаза его застилала красная пелена. Он думал о ее улыбке и тщетно пытался разработать тактику ждущей его схватки. Внутрь снарка проникнуть нетрудно – достаточно дать ему проглотить себя, словно небесный камень, которых так много на пути левиафана. Он вдруг понял, что делает это и ради снарка – гибель от собственной ярости, ожидающая его в недрах солнца, была недостойным концом для этого рукотворного чуда. Но есть ли иная участь для снарка? Ему никогда не вернуться в строй биосконов, которые верой и правдой служили человеку.
Люди, даже если им удастся наладить общение с ним, будут всегда его бояться, не доверят ему ни малейшего груза и не успокоятся, пока не уничтожат.
«Даже если биоскон сможет вырваться на волю, – подумал Ришар Мека, вспоминая о мечте существа, которую ему удалось выделить из переплетения яростных всплесков, – ему некуда деться. Ведь у него нет братьев в звездных прериях». Ему негде искать убежища. Он одинок, и как ни прекрасен был его призыв к себе подобным, он выдавал его происхождение, его первичное биологическое состояние споры. Все существа, даже самые простейшие, стремятся уйти от одиночества. Первый из своей расы, снарк мог встретить лишь свое отражение, но пока не знал этого.
– Итак, господин Снарк, – пробормотал Ришар, – вам не найти спасения и в образах. Будь вы не столь громадны, мы могли бы коротать вечера, потягивая винцо, любуясь незнакомыми лицами и играя в шахматы. Но не думаю, что вас влечет к подобной жизни.
Он был совсем рядом. Вблизи снарк, как любой биоскон, походил на сотканную из мрака слезу, окруженную ореолом пламени. Находясь в покое, он имел почти сферическую форму, но по мере возрастания скорости сначала принимал каплевидные очертания, а затем приобретал вид стрелы. Сейчас, двигаясь в системе с плотным расположением планет, он больше походил на громадную рыбу. Хвост ионизированных частиц оставлял позади светящийся след.
Катерок Ришара казался креветкой рядом с обрамленной голубым пламенем пастью космического кита. Мека ощущал лишь обычное опасение, не больше и не меньше. Ему словно предстояло вступить под своды храма, но храма во много раз большего, чем любой из тех, что построен человеком.
Колонны, поддерживающие своды, гле1ка подрагивали, а громадные глаза, находящиеся там, где обычно на соборах разноцветьем играют розетки, не мигая глядели перед собой.
Как хорошо снова забыть о том, что у тебя есть вес. Он открыл люк и быстро выбрался наружу. Он не стал сразу освобождаться от скафандра. И снарк еще не подозревал о его присутствии.
Ришар подплыл к люку и легкой, почти неощутимой мыслью заставил его открыться. Он скользнул внутрь и понял, что обратного пути нет. Перед ним простирался мрачный склеп.
Он пересек его, делая руками движения, словно плыл в замкнутой камере, и стараясь не задеть пальцами чувствительных стенок. Его защищал асбостальной скафандр, и он слышал лишь стук собственного сердца. Он прошел еще через один люк и проник в брюхо снарка. Это место так называли лишь по аналогии. Снарк не имел пищеварения. Это существо усваивало радиацию из межзвездного пространства всей кожей, отчего та и светилась оранжевым огнем. Стенки «желудка» состояли из тысяч крохотных камер, которые в неярком желтоватом свете походили на пчелиные соты. Каждая камера предназначалась для одного человека, который спал в ней и просыпался лишь по истечении срока путешествия. В этой множественной матке спали и видели сны двадцать пять тысяч человек, а затем снарк смял и усвоил их. Мека видел, что камеры пусты.
Он постарался изгнать все мысли. Еще один похожий на рот люк. В теплой сумрачной пещере, по которой пробегали красные сполохи, рядом с мозгом биоскона размещался вожак.
Ришар одну за одной расстегнул магнитные застежки и скинул асбостальную броню.
Вместо шквала ярости и ненависти, которого он ждал, Мека ощутил глубокую печаль биоскона, казалось пронизанную горькими сожалениями о содеянном. Он рискнул вступить в контакт.
– Я – твой друг.
Надо было, чтобы снарк поверил ему, но прежде всего он и сам должен был верить в это. Ведь снарк не способен прямо воспринять мысль. Он разом ощущал всю личность, и, будь у человека хоть какая-то раздвоенность, снарк безжалостно уничтожил бы его.
Печаль исчезла, уступив место горячей всепожирающей ненависти и удивлению.
– Можешь убить меня, – сформулировал мысль Мека, – но тогда ты станешь еще более одинок.
Это было истиной и для Мека, а потому снарк поверил.
Ненависть не исчезла, но и не поглотила его. Это уже было большой победой. Тогда он попытался проникнуть сквозь щели сознания к истокам ненависти, чтобы понять ее природу. Он ощущал ярость хищника, запертою в клетке, волка, прикованного к цепи. Снарку виделись сияющие дали, населенные собратьями. Но, возможно, он считал эти места недостижимыми, возможно, перед ним воздвигли барьер, ибо он даже не пытался отправиться на их поиски.
Ришар Мека подавил в себе ощущение триумфа. Если ему удастся отыскать, что мешает снарку выйти на звездные пути, если он снимет невидимый барьер, левиафан развернется и, забыв о бессмысленном самоубийстве, отправится на поиски далеких звездных прерий своей мечты. Где-то в равнодушной памяти снарка должны были, словно призраки, бродить воспоминания вожака. Отправиться на их поиски было опасным замыслом, своего рода сошествием в ад, где можно лицом к лицу столкнуться со смертью, но иного пути не было. Он проник в лабиринт и двинулся вспять по ступеням времени. Он читал душу снарка, словно перелистывал толстенную книгу. Он обнаружил следы крушения – бесплодные вопли, воспоминания, похожие на тончайшую радужную пленку, несостоявшиеся завещания, осколки детства, обломки страстей, уравнения, приказы, сгустки ужаса. Он отыскал то, что хотел найти. За несколько мгновений до катастрофы вожак обнаружил тягу биоскона к независимости и оценил глубину пропасти, отделявшую его от остальных искусственных животных. И здесь он допустил ошибку. Вожак попытался урезонить снарка. Он объяснил ему, что других подобных ему существ нет и что бегство бессмысленно. Но на пороге неизбежной смерти вожак наспех, опасаясь, что снарк скроется и станет неким демоном пространства, поставил перед ним запретный барьер. Он убедил снарка, что любое движение прочь из системы только усилит его одиночество. Вожак воспользовался этой истиной, как хлыстом.
Вот почему снарк двигался внутрь системы, к солнцу.
Вожак сделал все, что мог, что знал. Он отказал снарку в праве на существование. То был пример высокого самоотречения, но оно оказалось бесполезным и опасным.
Мека, погрузившись в частную жизнь двадцати пяти тысяч пассажиров, мог оценить ярость снарка, сообразившего, что попал в ловушку. Он убил, только поняв это. В противном случае он, скорее всего, унес бы своих пассажиров в неведомые дали, а они мирно спали бы, питая его мозг своими снами. И, быть может, он убил их, чтобы заглушить чувство одиночества, чтобы слышать в себе постоянный немолчный шорох чужих мыслей. Поглотив эти мысли, он ассимилировал их. И они вечно будут жить в его памяти, когда он будет воссоздавать в самых причудливых комбинациях их чувства. Их хрупкий мозг перестал существовать, но ею суть – воспоминания, мысли, эмоции – навечно запечатлелась в более прочных молекулярных цепях. Они некоторым образом вступили в бессмертие. И вместе со снарком умрут во второй раз, когда он нырнет в пучины раскаленной плазмы.
Перед мысленным взором Ришара проходили их лица, раздавались их голоса. Полумрак кабины вожака был наполнен их призраками. Они не несли в себе и тени тоски – стенки камер раздавили их быстрее, чем успел испугаться медлительный мозг. Это напомнило ему его собственную коллекцию. Он понял, что случилось со снарком, во всяком случае, ему казалось, что он понял. Случайно или в результате ошибки биоскон ощутил и воспринял сны своих пассажиров. Он напрасно искал в них свое я. И тогда изгой решился на бунт. Он убил их, но не мог заставить себя стереть воспоминание о них. Быть может, биоскон обрел разум, слив воедино разум двадцати пяти тысяч пассажиров и вожака. Наверно, произошла неожиданная рекомбинация чуть ли не на химическом уровне – сон взрастил сознание.
Мека понял, какими крепкими узами он связан со снарком.
Снарк, как и он, искал в образах и голосах свою принадлежность к виду. Но лица, пространство и звездные прерии снарка оказались миражом. Во Вселенной не было второго снарка, как в фототеке Ришара не было похожего на него человека. Но одним дано бегство к звездам, а другим – внутрь самого себя.
Вдруг он вскрикнул. Среди образов, которые, сменяя друг друга, пробивались через яростные кошмары снарка, он вдруг узнал лицо с густой шапкой волос – те же легкие тени под глазами, тот же полуоткрытый и улыбающийся рот с мелкими чуть неровными зубами. Имя ее было Лоранс. Двое детей, муж, возраст. Иона умерла. Испарялась. Снарк вобрал в себя ее крохотный внутренний мир точно так же, как фотоаппарат поймал ее улыбку для Мека. Она направлялась из района Ушира на Вегу. Возникшая вдруг искра страдания угасла в душе Ришара. Он понял, что даже не испытывает ненависти к снарку. Ему хотелось только нырнуть вместе с ним в солнце. Он задыхался, был подавлен и жаждал взрыва.
И вдруг в его душе воцарился мир. Он открыл и снова прикрыл глаза. Безмолвие. Чужие мысли оставили его. И только откуда-то из глубин мрака доносился шепот снарка:
«Мне очень жаль».
«Простите меня», – подумал Мека. Он ощущал паутинку, протянувшуюся к нему, которая доносила печаль и сожаление.
То был снарк, забывший о своем могуществе.
– Простите, – повторил Ришар Мека, обращаясь и к себе самому, и к двадцати пяти тысячам призраков. Печаль ушла.
Он стоял в кабине вожака, освещенной красными отсветами близких солнц, и готов был сделать то, ради чего пришел.
Именно за этим он явился, но смысл его работы полностью изменился – словно флюгер при неожиданном порыве ветра. Он сформулировал четкую мысль.
– Вожак ошибся. Вожак ошибся.
Снарк вздрогнул. Даже здесь, в кабине, Мека ощутил его дрожь. Еще мгновение назад царившее безмолвие взорвалось многоцветьем вопросов.
Их можно было сравнить с фейерверком в ночи или отблесками заходящего солнца на гребешках волн. Вопросы нахлынули на него, подхватили, и ему не пришлось прилагать усилий, чтобы похоронить в глубине души тайные причины его действий, – выдумка вдруг стала истиной. Своему брату, а снарк был ему братом, он мог поведать лишь истину. Он рассказал о темных просторах, куда не могут пробиться даже лучи звезд, о залитых золотистым светом прериях, где стада снарков играют, перелетая от одной рождающейся звезды к другой. Он показал ему, что пространство и снарк составляют единое неразрывное целое. Он наставлял его, что надо лететь к туманности Андромеды, а потом добираться до границ Вселенной, перейдя которые он потеряет из виду галактики и обретет забвение.
Мир вокруг снарка опрокинулся. Он изменил направление полета, рыская, словно стрелка компаса, в поисках нужного пути, как бы принюхиваясь в поисках следа, оставленного собратьями в пространстве. Снарк дрожал от возбуждения.
Красное свечение стен почти угасло. Призраки удалились в предвидении бесконечного путешествия. Исчез комок ненависти. Мозг Ришара уловил робкий вопрос. Он обдумал его, взвесив все за и против. Его ничто не привязывало к этой галактике. «Говоря, что я отношусь к людям, они вежливо лгут».
Но не был он и снарком. Его место было где-то между, он скорее был посредником, чем укротителем. «Я, – подумал он, – ошибка природы, любопытное существо, монстр еще более удивительный, чем снарк. Я – человек пространства, осужденный этим же пространством на одиночество». Он не мог без защиты выйти в открытый космос, он не мог с помощью своих хрупких конечностей направлять свой бег от одного мира к другому. Он должен был остаться здесь.
– Нет, – прошептал он.
В его душе что-то затеплилось, словно появилась крупица надежды. Он не знал названия этого чувства, и его не должен был ощутить снарк. Но это походило на первую капель после долгой суровой зимы.
– Нет, – печально повторил он, понимая, что будет отброшен в небытие, изгнан из собственной мечты. Он ощутил, как его мягко, но настойчиво подталкивают к выходу, передал последнее «прощай» снарку и двадцати пяти тысячам бессмертных и оказался один в пустоте.
Стекло шлема запотело. «Удача!» – мысленно крикнул он.
Но темная капля, окруженная пламенем, уже растворилась вдали.
– Вы добились успеха, – надсадно орал голос в наушниках.
– Вы – истинный кудесник, Ришар. Он удаляется. Вы спасли два миллиарда жизней.
– Я очень устал, – ответил он, пытаясь прекратить вращение и разглядеть светлое пятно Андромеды.
– Сейчас за вами прилетят.
В наушниках щелкнуло.
– Как вы считаете, он уже достаточно удалился, чтобы открыть по нему огонь…
– Что? – едва выговорил Мека.
Усталость давила на него с той же силой, как если бы он вдруг очутился на Земле.
– Открыть огонь. Уничтожить его. Мы не можем позволить ему удрать. Он слишком велик и всегда будет представлять опасность для звездоплавания.
– Не думаю, – медленно процедил Мека. – Он не вернется, пока не достигнет границ Вселенной. А ваше обещание?
– Мы обещали, что он будет ваш. Но он ушел из-под вашего контроля.
Ришара охватил гнев.
– Я дал ему свободу. И позову обратно, если вы откроете огонь.
Воцарилось молчание.
– Вы мне солгали!
– Подождите. Вы уверены, что он не вернется?
– Абсолютно уверен.
– Вашего слова достаточно. Пусть проваливает ко всем чертям. Катер подберет вас через несколько минут.
Мека печально усмехнулся Он плыл в пустоте и, куда бы ни кинул взгляд, видел лишь черный космос и светящиеся шары солнц «И нигде нет оазиса ни для снарка, ни для меня», – подумал он. Оазисы – мираж, который удаляется по мере бесконечного падения в бесконечность. Он солгал снарку.
Кто-то в далеком прошлом солгал ему.
Но когда приблизился катер, крупица надежды, прятавшаяся в глубине его души, вдруг раскрылась, как солнечный зонтик.
Снарк мчался не к вымышленному миру, а в будущее. Он был первым в своем виде, но появятся и другие. И быть может, завтра возникнет огромное стадо биосконов, удравших из человеческих загонов в бесконечные прерии, где вместо трав растут звезды. И отныне его роль будет состоять в том, чтобы снабдить снарков верой, указав им путь в будущее.
Он скользнул в люк катера хохоча и плача от сумасшедшей мысли, вдруг пришедшей ему на ум быть может, в неведомых далях он, Ришар Мека, Иона, побывавший в чреве межзвездного левиафана, станет персонажем снарковых легенд, отворившим перед ними шлюзы времени.