Страница:
Жерар Клейн
Иона
Он был рожден героем, но душа его была полна горечи.
Живи он на двести пятьдесят лет раньше, он бы гасил горящие нефтяные фонтаны, укрощал диких лошадей, пилотировал нелепые конструкции из ткани и деревяшек, осваивая дооблачные выси.
Но он появился на свет и вырос в космосе, где нет силы тяжести, а потому его рост достигал двух с половиной метров и весил он не более пятидесяти килограммов. Кости его были хрупки, как стекло, а пальцы – нежны, как стебельки цветов.
Попади он на Землю, ему даже не удалось бы отогнать от лица назойливую муху. Своим видом он напоминал длинноногого комара и, как комар избегает ветра, избегал тех мест, где действуют страшные силы гравитации. Вот почему он замкнулся в горьком одиночестве. Его не спасало даже всеобщее уважение. Звали этого человека Ришар Мека. Сейчас шло совещание, и он предчувствовал, что ему снова придется, соперничая с Геркулесом, укрощать чудовище.
Он парил чуть в стороне от длинного стола в сферическом конференц-зале. Не спасали даже асбостальные стены – каждым своим нервом он ощущал окружающее пространство и чудовищную губчатую массу взбесившегося биоскона. Он не слышал слов, которые произносили три беспомощных человечка, прижатые ремнями к креслам и жадно втягивающие дым сигар, словно им не хватало воздуха. Его мысли были заняты биосконом и шансами на успех операции.
Три лягушки. Три планетянина. Он притворялся, что прислушивается к их словам. Но они уже который час твердили одно и то же. Черты лица у них заострились от напряжения и усталости, а утомленный Мека забыл их имена. Сердца этих людей леденил ужас. Один из них то и дело возвращался к мысли о трех планетах и двух миллиардах их жителей, за судьбу которых отвечал. Наверное, впервые в жизни он не мог укрыться за безликой статистикой цифр, ведь биоскон угрожал каждому из этих двух миллиардов. Перед его мысленным взором неизменно вставали одни и те же картины – планеты, лица людей, снова планеты, похожие на прыгающие на волнах пробковые буи, опять лица людей, сливающиеся в одно огромное лицо, которое сгорало в мгновение ока, не успев послать проклятия биоскону. Второй считал и пересчитывал мертвых – их было уже двадцать пять тысяч на одной чаше весов, а на другую он клал удлиненную, почти грациозную, если забыть о размерах, громаду губчатой плоти и гору денег – ведь биоскон стоил баснословно дорого. Третий был творцом биоскона, вернее, тот вышел из чрева его лаборатории. На этот раз что-то не сработало. Человек искренне переживал неудачу и хотел предотвратить грядущую катастрофу. Следовало выяснить, что отказало в тонкой и невероятно сложной механике биоскона.
Перед Мека стояла иная проблема. Биоскон интересовал Мека не потому, что он кого-то уже уничтожил и мог уничтожить еще, не потому, что его волновала причина отказа системы. Главное для Ришара Мека было понять биоскон.
– Боюсь, вы не справитесь, – процедил представитель трех планет. – Лучше его прикончить.
Ришар вздрогнул и медленно, словно рассекал теплую воду, отвел руку.
– Думайте потише. Он может услышать.
Его дело было предупредить, хотя Мека знал, что помещение надежно изолировано и даже обрывок мысли не может просочиться сквозь асбосталь – удивительное вещество, защищающее от огня и видений, вещество, которое отражало неощутимый телепатический поток, плотиной вставало на пути яростных мыслей и лукавых вихрей подсознания Биоскон, несмотря на тончайший телепатический слух, не мог ничего услышать.
– Мы зашли в тупик, – произнес ученый. – Не знаю, как выбраться из него без вашей помощи.
Мека кивнул. У него была удлиненная голова с плоским лицом, на котором светились два не правдоподобно громадных глаза.
– Вы правы. Он находится слишком близко. Вам не удастся его уничтожить, не нарушив равновесия всей системы. И у вас нет времени на эвакуацию двух миллиардов человеческих существ.
Транспортник вспомнил о двадцати пяти тысячах погибших и выплюнул огрызок сигары.
– Нам надо выяснить, что с ним произошло. Иначе придется прикрыть лавочку. Мы не вправе терять груз и сложа руки ждать, когда это повторится.
– Один голос за уничтожение. Два – за сохранение, – подвел итог Мека. – Вы отдаете его мне.
Представитель трех планет вздрогнул и заерзал в кресле, хотя был крепко-накрепко пристегнут к нему ремнями.
– Минуточку, – воскликнул он. – Единогласия нет. Просто большинства мало.
Он отвернулся, чтобы не встретиться с испытующим взглядом чуть выпуклых глаз Мека.
– Если бы вам удалось увести его подальше от системы…
– У меня нет полной уверенности, – сказал Мека. – Но я готов рискнуть.
Он закрыл глаза. «Я готов встретиться с биосконом, дать ему проглотить себя, чтобы проникнуть в его сумрачное чрево.
Я готов затеряться в лабиринте его безграничной глупости, в этой чудовищной и необъятной массе, пытаясь на ощупь отыскать лопнувшие нити. Я готов вступить в бой с драконом и увести его от стен города. Мне страшно, но я попытаюсь укротить биоскон».
– Можно ли надеяться на успех там, где потерпел крах вожак?
– Никто не знает, что произошло, – возразил ученый. – Мне кажется, вины вожака здесь нет. Мы подобрали лучшую команду транспортников с большим опытом межзвездных перелетов. Почувствуй они неладное, непременно связались бы с нами. Нет, бунт явился полной неожиданностью. У них не было никакой возможности вернуть себе управление.
– Уж не хотите ли вы сказать, что биоскон действовал по собственной воле.
– Чего не знаю, того не знаю, – ответил ученый, – но очень хотел бы знать. Вот почему я настаиваю на том, чтобы Мека совершил попытку. Если он не возражает, конечно. Сам я в пасть к этому чудовищу не сунусь и против воли никого не пошлю. Но, если Мека согласится, я готов уплатить треть вознаграждения вне зависимости от общей суммы и шанса на возврат биоскона в строй.
Транспортник одобрительно кивнул.
– Я готов поступить так же. Мека с его особым талантом уже обработал для нас двадцать три снарка. Он добивался успеха там, где были бессильны команды из пяти-шести отменно подготовленных людей. Однако сейчас мы столкнулись с особым случаем. Обычно остаточное излучение на расстоянии ощущается очень слабо, а то и вовсе отсутствует. А тут оно настолько мощно, что мы могли бы воспринимать его, не имей эта комната асбостальной защиты. Это значит, что биосконом управляет нечто иное, а не вожак, и это нечто ведет себя непредсказуемо. Именно с ним придется вступить в борьбу Мека, если он согласится пойти на риск.
Представитель трех планет пожал плечами и поднял глаза на Ришара. Он едва владел собой.
– Эта парочка рассуждает так, словно им безразлична жизнь двух миллиардов человеческих существ. Ответьте мне откровенно. У вас были неудачи?
– Случались.
– Опасность была велика?
– Как видите, я жив.
– Знать бы, сколько времени он будет сохранять спокойствие.
– Этого знать никому не дано, – ответил Мека. – Он и сам этого не знает. Как не знаете и вы, какое решение примете.
В его голосе не было ни ноты горечи или усталости, хотя ночь была долгой и трудной, а к согласию они так и не пришли. Голос звучал даже равнодушно, словно все это мало касалось его.
Согласно официальной терминологии, снарком был биоскон, вышедший из-под контроля вожака. Название было почерпнуто из небезызвестного произведения Льюиса Кэрролла, о чем мало кто подозревал. Теперь снарк стал синонимом чудовищной, разрушительной и неконтролируемой силы. Слово обрело новый конкретный и страшный смысл – иной, чем в любом поэтическом произведении, как, впрочем, и термин «вожак», под которым подразумевалась команда биоскона. В нее входило не менее семи и не более одиннадцати человек. Число их выбиралось по принципу абсолютного единства группы. Когда людей было больше, возникали симпатии и антипатии, что приводило к распаду группы, призванной жить, мыслить и действовать как единое целое. Будь их меньше, в группе возникли бы «течения», характерные для человеческих взаимоотношений.
Предпочтительно было иметь нечетное число членов, но абсолютного правила из этого не делали. В обычной ситуации вожак воплощал волю и разум биоскона.
– А если он вас отринет? – спросил тот, на чьих плечах лежало бремя ответственности за два миллиарда жизней. – Вдруг он взбунтуется, когда вы проникнете внутрь, и ваше присутствие спровоцирует кризис?
– Я иду на риск, – ответил Мека, разглядывая свои узкие ладони с пальцами (всякому они показались бы чрезмерно длинными), которые росли как бы из запястья. – Я первым испытаю все на себе.
Вопрос прозвучал уже в четвертый раз, его собеседники явно стремились выжать из него слова, которые вселили бы в них хоть какую-то надежду на успех. Они хотели принять обоснованное, как они говорили, решение. Но он повторял одно и то же. И над ними по-прежнему висела необходимость принять решение с завязанными глазами. В каждом слове они искали скрытый смысл, надеясь выявить обстановку и избежать необходимости выбора. Но все их усилия оказывались тщетными, и разговор скатывался к оплате услуг Мека.
Он запросил чудовищную сумму. Про Мека говорили, что он невероятно жаден. Но те, кто твердил об этом, забывали, чего стоит в космосе кубический метр воздуха, клочок газона, три цветка или аквариум с золотыми рыбками – ведь на Земле цена этому сущие пустяки.
Старая как мир проблема. Когда он отрывисто называл сумму, голос его звучал сухо – Мека не любил затрагивать эту тему.
– А в случае неудачи?
– Выплатить гонорар моим наследникам.
– Но у вас нет детей.
– Вы считаете, что наследников только рожают? Я выберу их сам. Немногие могут похвастать такой возможностью.
Все снова замолчали.
– Тщательно взвесьте свои возможности и честно назовите вероятность успеха – Один шанс на миллион, что он вернется на стезю логики.
Один шанс из ста, что удастся отвести его за пределы системы. Но, прежде чем дать согласие, я должен снова прислушаться к нему.
– Отправляйтесь, но, бога ради, возвращайтесь поскорей.
Он снова вышел в открытый космос. Здесь его рост не был ему помехой, а узким ладоням с длинными пальцами он нашел превосходное применение. Он вытягивал их, словно антенны, в направлении звезд и производил нужные замеры. Космос был его стихией, здесь он забывал о своем росте – в бесконечном пространстве нет ни размеров, ни веса. Звезды походят на диковинные плоды ночного дерева, а туманности гроздьями плавают по ту сторону бездонной пропасти.
Он покинул укрытие из асбостали и постарался подавить в себе все мысли, которые могли бы пробудить дремлющую психику снарка. На мгновение космос предстал перед ним пустотой, населенной пляшущими огоньками, затем вступила в свои права ночь, его подхватил безмолвный и яростный внутренний вихрь, тропическая буря, он машинально закрыл глаза и попытался отключиться. Физическое успокоение пришло сразу, но разум не покидали неуверенность и сомнения.
Ришар не мог разглядеть снарка за восемьдесят миллионов километров, но он ощутил первую резкую волну, исходившую от него. Отогнав все собственные мысли, Мека стал по капле впускать в себя непереносимую ненависть и мстительность биоскона, в этих ненависти и мстительности можно было утонуть и раствориться навсегда. Он раздробил и затормозил поток энергии, грозящий обернуться потопом.
Черная буря с кровавыми сполохами. Рушащийся на голову горный кряж. И безудержный напор.
Такое излучение исходило от снарка. Укротить его было не легче, чем заткнуть кратер огнедышащего вулкана винной пробкой или погасить звездное пламя бутылкой содовой. Но мало-помалу Мека начал разбираться в бешеных водоворотах, нащупывая источник хаоса. Мека полагал, что кризисы у биосконов возникают из-за ошибок вожака; чаще всего они отражали напряжение, возникавшее между членами команды, а иногда и внутренний разлад одного из них – невроз усиливался биосконом рефлекторно и завершался срывом. Биосконом с его колоссальной энергией управлял только вожак. Биоскон не мог отделить в нем сознательное от подсознательного, распознать правильное, нужное и отбросить второстепенное, наносное.
Мека любил сравнивать вожака с наездником на лошади, когда он, слившись в одно целое с животным, передает ему свой подспудный страх. Он не подозревает о нем, но лошадь воспринимает состояние человека, хотя язык чувств лишен символов.
Кризис у биоскона и сейчас был вызван ошибкой вожака. Но в данном случае явление имело свои особенности. Прежде, когда снарк убивал вожака, его излучение слабело и быстро сходило на нет. Он сохранял лишь смутные воспоминания о клубке впечатлений, эмоций, суждений вожака, подобные следу на песке или мокрой глине, который стирают ветер и вода.
Восстановив связь с таким биосконом и стерев его чувство вины за смерть вожака, а иногда и пассажиров, можно было вернуть его в строй. Это было непросто и рискованно, но возможно, ибо источником расстройства системы был человек.
Сейчас все происходило иначе. Колоссальная энергия излучения предполагала, что безграничные, по человеческим меркам, ресурсы биоскона находятся под чьим-то контролем.
Машина, словно разом, научилась управлять сама собой, восприняла и усвоила логику поведения, смысл работы и природу сомнений вожака. В это было трудно поверить.
Хотя, строго говоря, биоскон не был машиной. «А если допустить, – подумал Мека, – что он обладает какой-то Формой сознания, пусть даже зачаточной? Или утратил разум вожак, разбившись на сообщество индивидуумов, потерявших единство?»
Безумие ведет к одиночеству. Какой бы глубокой ни была интеграция команды, ей не устоять против безумия – точно так буря исподволь перетирает веревки, связывающие плот, и бревна расплываются в разные стороны.
А может быть, биосконом завладел иной, пришлый разум и пытается раскрыть его тайны? Это было бы ужасно. Мека поглядел на звезды, и ему показалось, что он падает в бездны вселенной, сгребая по пути своими длинными-длинными пальцами окрестные светила. Нет, маловероятный пришелец не мог свалиться ниоткуда, этот сектор пространства был слишком хорошо изучен и слишком хорошо охранялся, чтобы кто-либо мог приблизиться незамеченным. «А, кроме того, мы нигде и никогда, – почти с отчаянием подумал Мека, – не встретили разум, равный нашему или сходный с ним. Биоскон – продолжение человека. Несмотря на форму и размеры, все в нем от него. Чуждый разум не мог бы им овладеть».
Конечно, ничтожная вероятность существовала. И тогда на столь странном поле битвы, как чрево снарка, его, если он рискнет взяться за дело, ждет встреча с двойником человека, маловероятным двойником из другой вечности.
Он отогнал посторонние мысли и сразу ощутил исходящие от снарка волны ужаса и жажды все – разрушения, слившиеся в одну хаотическую симфонию насилия. Быть может, Мека было легче, чем другим, не терять самообладания, ведь для него не существовало понятий верха и низа, левого и правого. Только он мог решиться на исследование всего калейдоскопа впечатлений, позволить себе распасться на крошечные точки света, пляшущие на темных волнах. Даже самый опытный из команды вожака не справился бы с тем, что хотели поручить ему, – безопасней было заглянуть незащищенным глазом в сердце звезды.
Мека отбросил мысль о пришельце. Во все века на инопланетян валили все неведомое и опасное, хотя и то и другое имело земное происхождение. Самая достоверная гипотеза лежала в пределах немыслимого. Снарк осознал себя как личность и, естественно, счел врагом вожака, который безуспешно пытался подчинить его своей воле, а двадцать пять тысяч спящих пассажиров, которые черпали энергию из его запасов, были восприняты снарком как паразиты. По логике вещей он был обязан их уничтожить.
Противником Мека будет сам снарк.
Чудовище исходило бешеной слюной, словно скованный цепями волк, но в этом волке было весу около пятисот миллионов тонн. И его лесом был звездный простор.
«Почему идти на него должен именно я?» – спросил себя Мека. Прикрыв глаза и отключившись от волчьего воя, он плыл в пустоте, стараясь направить свой разум только на одно.
Портреты. Тысячи, если не миллионы, лиц проходили перед глазами Ришара Мека. Картины. Старинные пожелтевшие фотографии, современные цветные трехмерные изображения.
Глаза, носы, рты, волосы. Лица. Всех и каждого. Чьи-то лица. Огромная толпа самых разных лиц с одним общим взглядом, с одной общей улыбкой «Я, Ришар Мека, коллекционирую портреты. Мне невыносим вид толпы, но в моих архивах спит целый народ, и каждое лицо занесено в каталог. Мне трудно разговаривать с живыми людьми, но я жадно ловлю их взгляды, всматриваясь в экран.
Целая свора агентов на всех мирах добывает мне портреты людей. Самые разные портреты. С удостоверений личности, с паспортов, из газет, у фотографов, в музеях, в архивах. На некоторых планетах они платят бешеные деньги тем, кто соглашается позировать для объемной фотографии.
Мне не нужны имена этих людей. Лица сменяют одно другое, накладываются друг на друга, сливаются в одно. Кто они? Не важно. Когда-то мне снились толпы. Пятнадцать человек в космосе уже толпа. Далекие от меня толпы, лица, выхваченные снимком в кафе, на улице, в транспорте. Немые лица. Я не выношу толп. У меня к ним идиосинкразия. Но мне нужны лица людей, составляющих толпу.
Они нужны мне здесь, среди полного безмолвия.
Есть у меня и записи голосов. Их чуть меньше, чем лиц.
Спокойные, резкие, блеющие, хриплые, пронзительные, уверенные, детские, невыразительные, хорошо поставленные, низкие, молодые, старческие, часто укрытые завесой неизвестных языков.
Голоса и лица. Я смотрю или слушаю, иногда и смотрю и слушаю одновременно. Я устанавливаю связь между ними. Я считаю скрытые мысли по губам. Застыв в неподвижности, лавирую среди континентов запечатленной плоти, а на востоке сияют созвездия глаз.
Я дарую жизнь этим лицам. Я дарую им историю. И если из неимоверных далей явится неизвестная нам раса, моя фототека познакомит ее почти со всем человечеством».
Среди этого скопища лиц он выбирал себе наследников и иногда менял их. Его агентам часто приходилось месяцами устанавливать имя того или иного человека. Наследники не знали об этом. Когда он умрет, люди, которые, может, никогда и не слыхали о нем, получат в наследство сказочные суммы. Чтобы иметь наследников, не обязательно обзаводиться детьми. Он сам не знал, чем вызвано такое решение. Девушка или молодая женщина со светлыми волосами – легкие тени под глазами, блеск мелких чуть неровных зубов за приоткрытыми губами; мужчина без возраста-черты лица выдают азиатское происхождение; красавица с орлиным профилем и презрительно поджатым ртом; круглолицый смеющийся парень; девушка с резкими, почти суровыми чертами лица в ореоле седых волос, похожих на шлем…
Одни наследники умирали, а он не знал об этом – его мало интересовали их имена в жизни. Зато другие в полном неведении достигнут будущего, двери в которое однажды закроются перед ним.
Он открыл глаза и посмотрел в направлении снарка. И, хотя ничто, кроме пространства, не разделяло их, он не увидел ничего, даже слабого голубоватого сияния, которое, словно пена, окружает биоскон в движении. Расстояние скрадывало громаду снарка, но не защищало от его гнева.
Мека рискнул полностью раскрыться, пытаясь уловить остаточное воздействие вожака, отчаянно и безуспешно надеясь, что и на этот раз ошибку допустили люди, хотя этому противоречило невероятно мощное телепатическое излучение.
Прежде на таком расстоянии он ощущал лишь одиночество и безмолвие и подбирался вплотную к левиафану, чтобы поймать едва уловимое воспоминание, затерянное среди команд и программ биоскона. Оно было подобно нежному шепоту в поле энергетической остановки.
Но сейчас он не мог уловить ничего, что способно было обнаружить ошибку вожака Он обратил на это внимание сразу, но хотел удостовериться в правильности своего ощущения.
Вожак ничем не мог помочь. Биоскон раздавил и усвоил его одновременно с двадцатью пятью тысячами пассажиров. Их плоть стала отныне его плотью. И стремления, и конфликты вожака, если они и были, растаяли навсегда. А снарк остался. Более того, он буйствовал в пространстве, пытаясь разорвать невидимые цепи, которые все еще удерживали его и которые, как считал Мека, возникли в момент, когда проявилась индивидуальность снарка.
«Что ему нужно? – спрашивал себя Мека, думая о снарке, хотя подобная мысль была почти столь же нелепой, как и предположение, что у двигателя могут быть свои желания.
Хотя не совсем. – Он хочет того же, что и вожак. Но нет.
Снарк не личность. Он не должен быть личностью. Пятьсот миллионов тонн организованной материи не равнозначны единому целому. Он ревет, воет, дергается, пытаясь порвать свою условную цепь и умчаться к далеким созвездиям. Он сминает вокруг себя пространство, словно беспокойно спящий простыню, но я отказываюсь видеть в нем личность. Он должен умереть, вернее, утратить все жизненные функции в тот самый момент, когда его покидает или погибает вожак, а в нем… не пустота, а неуравновешенность. Он стал почти личностью, а потому сделался столь же опасным, как и готовящаяся стать сверхновой звезда».
Мека ощутил неясную надежду обрести покой в неизмеримых далях. Из смутного ощущения родился искаженный образ снарка. Снарк мечтал о себе подобных, населяющих космические бездны, срывающих планеты с их орбит, утоляющих жажду светом звезд.
– Итак, каково ваше решение, Мека?
Худосочный гигант открыл глаза. Под защитой асбостали он снова может холодно мыслить, логически взвесить шансы на успех.
– Я могу попробовать. Но у меня всего один шанс на миллион.
Он увидел их замкнутые лица. – Я попытаюсь, – резко произнес он.
Все трое обеспокоенно глядели на него.
– Нет, Мека. Мы подумали и все же решили его уничтожить.
Возьмем на себя риск, хотя знаем, чем это грозит обитаемым мирам. Думаю, справимся. Мы вызвали специалистов с Земли, они считают…
– Это совсем не то, что вы предполагаете, – Мека резко оборвал говорящего. Пальцы Ришара конвульсивно сжимались и разжимались, словно жили своей собственной жизнью. – Вожак не допустил ни единой ошибки, я уже говорил вам об этом. Он живет… Он живет. Его одолевают безумные мечты о свободе.
Из вашей затеи ничего не получится.
– Послушайте, Мека, – вступил в разговор создатель биосконов, – я восхищен вашим талантом и преклоняюсь перед вашим мужеством. Но боюсь, что у вас чересчур разыгралось воображение. Если вы правы, этот снарк представляет не меньшую, а большую опасность. Вы даете нам решающий довод в пользу его уничтожения, или, если хотите, убийства. Мы не можем позволить монстру весом в пятьсот миллионов тонн крушить цивилизованное пространство. Даже сейчас, черпая энергию из звезды, он серьезно нарушает стабильность системы. Быть может, мы идем на большой риск, желая уничтожить его, но мы твердо решили сделать это.
Мека взмахнул руками.
– Если бы удалось завязать диалог с ним и склонить его к сотрудничеству… Я вам говорил, что он стал живым существом. Разве не ясно, что это невероятное событие. Мы создали новый вид животного.
– Вы уверены в своих словах? Я знаю в биосконе каждую молекулу. Хотя биосконы и состоят из живой материи, они вес же остаются машинами. Гигантскими машинами, и ничем больше.
Вам никогда не случалось наблюдать потерявший управление грузовик, который без тормозов летит под гору по извилистой дороге. Он ревет, бьется о парапет, отлетает в сторону, грохот, визг металла. Глядя со стороны, его можно счесть живым, он все сметает на своем пути Снарк еще страшнее.
Пятьсот миллионов тонн молекулярных шестеренок.
– Я слушал его. Мне еще никогда не доводилось слышать что-либо подобное.
– Ну и что! Допустим, вы правы, но вам не приходилось сталкиваться с разъяренным быком. Как вы думаете, можно ли быка убедить сменить гнев на милость? Вам не кажется, что единственным средством против него будет насилие?
– Не знаю. Я никогда не имел дела с быками. Но я справился с двумя десятками биосконов.
Мека глубоко вздохнул и мотнул головой. Присутствующим показалось, что она вот-вот сорвется с плеч и полетит к ним, словно ядро. Непомерно длинная шея Мека отличалась необычайной гибкостью, а потому казалось, что при движении ею внутри головы переливается жидкость.
– Хочу предложить вам следующее, – сказал Мека. – Я постараюсь укротить этого снарка. Бесплатно. Я отказываюсь от вознаграждения в случае успеха, но при одном непременном условии. Отдайте этого снарка мне, чтобы я мог распорядиться его судьбой.
По их лицам было видно, что они колеблются.
– Больше того. Все мое имущество пойдет на покрытие возможных убытков, если я потерплю неудачу и погибну. Мое состояние, за исключением нескольких уже завещанных сумм, не превышающих десятой доли того, чем я владею, перейдет к ведомствам, которые вы представляете.
– Мне кажется, вы действуете неразумно, Ришар, – начал ответственный за два миллиарда жизней. – Я понимаю ваши чувства, но…
– И конечно, – продолжал Мека, – я назначаю вас своими душеприказчиками, и в случае моей смерти к вам лично перейдет существенная часть моего состояния.
– Мы не продаемся, – сухо сказал транспортник.
– Я хотел лишь показать вам, насколько я уверен в успехе.
Живи он на двести пятьдесят лет раньше, он бы гасил горящие нефтяные фонтаны, укрощал диких лошадей, пилотировал нелепые конструкции из ткани и деревяшек, осваивая дооблачные выси.
Но он появился на свет и вырос в космосе, где нет силы тяжести, а потому его рост достигал двух с половиной метров и весил он не более пятидесяти килограммов. Кости его были хрупки, как стекло, а пальцы – нежны, как стебельки цветов.
Попади он на Землю, ему даже не удалось бы отогнать от лица назойливую муху. Своим видом он напоминал длинноногого комара и, как комар избегает ветра, избегал тех мест, где действуют страшные силы гравитации. Вот почему он замкнулся в горьком одиночестве. Его не спасало даже всеобщее уважение. Звали этого человека Ришар Мека. Сейчас шло совещание, и он предчувствовал, что ему снова придется, соперничая с Геркулесом, укрощать чудовище.
Он парил чуть в стороне от длинного стола в сферическом конференц-зале. Не спасали даже асбостальные стены – каждым своим нервом он ощущал окружающее пространство и чудовищную губчатую массу взбесившегося биоскона. Он не слышал слов, которые произносили три беспомощных человечка, прижатые ремнями к креслам и жадно втягивающие дым сигар, словно им не хватало воздуха. Его мысли были заняты биосконом и шансами на успех операции.
Три лягушки. Три планетянина. Он притворялся, что прислушивается к их словам. Но они уже который час твердили одно и то же. Черты лица у них заострились от напряжения и усталости, а утомленный Мека забыл их имена. Сердца этих людей леденил ужас. Один из них то и дело возвращался к мысли о трех планетах и двух миллиардах их жителей, за судьбу которых отвечал. Наверное, впервые в жизни он не мог укрыться за безликой статистикой цифр, ведь биоскон угрожал каждому из этих двух миллиардов. Перед его мысленным взором неизменно вставали одни и те же картины – планеты, лица людей, снова планеты, похожие на прыгающие на волнах пробковые буи, опять лица людей, сливающиеся в одно огромное лицо, которое сгорало в мгновение ока, не успев послать проклятия биоскону. Второй считал и пересчитывал мертвых – их было уже двадцать пять тысяч на одной чаше весов, а на другую он клал удлиненную, почти грациозную, если забыть о размерах, громаду губчатой плоти и гору денег – ведь биоскон стоил баснословно дорого. Третий был творцом биоскона, вернее, тот вышел из чрева его лаборатории. На этот раз что-то не сработало. Человек искренне переживал неудачу и хотел предотвратить грядущую катастрофу. Следовало выяснить, что отказало в тонкой и невероятно сложной механике биоскона.
Перед Мека стояла иная проблема. Биоскон интересовал Мека не потому, что он кого-то уже уничтожил и мог уничтожить еще, не потому, что его волновала причина отказа системы. Главное для Ришара Мека было понять биоскон.
– Боюсь, вы не справитесь, – процедил представитель трех планет. – Лучше его прикончить.
Ришар вздрогнул и медленно, словно рассекал теплую воду, отвел руку.
– Думайте потише. Он может услышать.
Его дело было предупредить, хотя Мека знал, что помещение надежно изолировано и даже обрывок мысли не может просочиться сквозь асбосталь – удивительное вещество, защищающее от огня и видений, вещество, которое отражало неощутимый телепатический поток, плотиной вставало на пути яростных мыслей и лукавых вихрей подсознания Биоскон, несмотря на тончайший телепатический слух, не мог ничего услышать.
– Мы зашли в тупик, – произнес ученый. – Не знаю, как выбраться из него без вашей помощи.
Мека кивнул. У него была удлиненная голова с плоским лицом, на котором светились два не правдоподобно громадных глаза.
– Вы правы. Он находится слишком близко. Вам не удастся его уничтожить, не нарушив равновесия всей системы. И у вас нет времени на эвакуацию двух миллиардов человеческих существ.
Транспортник вспомнил о двадцати пяти тысячах погибших и выплюнул огрызок сигары.
– Нам надо выяснить, что с ним произошло. Иначе придется прикрыть лавочку. Мы не вправе терять груз и сложа руки ждать, когда это повторится.
– Один голос за уничтожение. Два – за сохранение, – подвел итог Мека. – Вы отдаете его мне.
Представитель трех планет вздрогнул и заерзал в кресле, хотя был крепко-накрепко пристегнут к нему ремнями.
– Минуточку, – воскликнул он. – Единогласия нет. Просто большинства мало.
Он отвернулся, чтобы не встретиться с испытующим взглядом чуть выпуклых глаз Мека.
– Если бы вам удалось увести его подальше от системы…
– У меня нет полной уверенности, – сказал Мека. – Но я готов рискнуть.
Он закрыл глаза. «Я готов встретиться с биосконом, дать ему проглотить себя, чтобы проникнуть в его сумрачное чрево.
Я готов затеряться в лабиринте его безграничной глупости, в этой чудовищной и необъятной массе, пытаясь на ощупь отыскать лопнувшие нити. Я готов вступить в бой с драконом и увести его от стен города. Мне страшно, но я попытаюсь укротить биоскон».
– Можно ли надеяться на успех там, где потерпел крах вожак?
– Никто не знает, что произошло, – возразил ученый. – Мне кажется, вины вожака здесь нет. Мы подобрали лучшую команду транспортников с большим опытом межзвездных перелетов. Почувствуй они неладное, непременно связались бы с нами. Нет, бунт явился полной неожиданностью. У них не было никакой возможности вернуть себе управление.
– Уж не хотите ли вы сказать, что биоскон действовал по собственной воле.
– Чего не знаю, того не знаю, – ответил ученый, – но очень хотел бы знать. Вот почему я настаиваю на том, чтобы Мека совершил попытку. Если он не возражает, конечно. Сам я в пасть к этому чудовищу не сунусь и против воли никого не пошлю. Но, если Мека согласится, я готов уплатить треть вознаграждения вне зависимости от общей суммы и шанса на возврат биоскона в строй.
Транспортник одобрительно кивнул.
– Я готов поступить так же. Мека с его особым талантом уже обработал для нас двадцать три снарка. Он добивался успеха там, где были бессильны команды из пяти-шести отменно подготовленных людей. Однако сейчас мы столкнулись с особым случаем. Обычно остаточное излучение на расстоянии ощущается очень слабо, а то и вовсе отсутствует. А тут оно настолько мощно, что мы могли бы воспринимать его, не имей эта комната асбостальной защиты. Это значит, что биосконом управляет нечто иное, а не вожак, и это нечто ведет себя непредсказуемо. Именно с ним придется вступить в борьбу Мека, если он согласится пойти на риск.
Представитель трех планет пожал плечами и поднял глаза на Ришара. Он едва владел собой.
– Эта парочка рассуждает так, словно им безразлична жизнь двух миллиардов человеческих существ. Ответьте мне откровенно. У вас были неудачи?
– Случались.
– Опасность была велика?
– Как видите, я жив.
– Знать бы, сколько времени он будет сохранять спокойствие.
– Этого знать никому не дано, – ответил Мека. – Он и сам этого не знает. Как не знаете и вы, какое решение примете.
В его голосе не было ни ноты горечи или усталости, хотя ночь была долгой и трудной, а к согласию они так и не пришли. Голос звучал даже равнодушно, словно все это мало касалось его.
Согласно официальной терминологии, снарком был биоскон, вышедший из-под контроля вожака. Название было почерпнуто из небезызвестного произведения Льюиса Кэрролла, о чем мало кто подозревал. Теперь снарк стал синонимом чудовищной, разрушительной и неконтролируемой силы. Слово обрело новый конкретный и страшный смысл – иной, чем в любом поэтическом произведении, как, впрочем, и термин «вожак», под которым подразумевалась команда биоскона. В нее входило не менее семи и не более одиннадцати человек. Число их выбиралось по принципу абсолютного единства группы. Когда людей было больше, возникали симпатии и антипатии, что приводило к распаду группы, призванной жить, мыслить и действовать как единое целое. Будь их меньше, в группе возникли бы «течения», характерные для человеческих взаимоотношений.
Предпочтительно было иметь нечетное число членов, но абсолютного правила из этого не делали. В обычной ситуации вожак воплощал волю и разум биоскона.
– А если он вас отринет? – спросил тот, на чьих плечах лежало бремя ответственности за два миллиарда жизней. – Вдруг он взбунтуется, когда вы проникнете внутрь, и ваше присутствие спровоцирует кризис?
– Я иду на риск, – ответил Мека, разглядывая свои узкие ладони с пальцами (всякому они показались бы чрезмерно длинными), которые росли как бы из запястья. – Я первым испытаю все на себе.
Вопрос прозвучал уже в четвертый раз, его собеседники явно стремились выжать из него слова, которые вселили бы в них хоть какую-то надежду на успех. Они хотели принять обоснованное, как они говорили, решение. Но он повторял одно и то же. И над ними по-прежнему висела необходимость принять решение с завязанными глазами. В каждом слове они искали скрытый смысл, надеясь выявить обстановку и избежать необходимости выбора. Но все их усилия оказывались тщетными, и разговор скатывался к оплате услуг Мека.
Он запросил чудовищную сумму. Про Мека говорили, что он невероятно жаден. Но те, кто твердил об этом, забывали, чего стоит в космосе кубический метр воздуха, клочок газона, три цветка или аквариум с золотыми рыбками – ведь на Земле цена этому сущие пустяки.
Старая как мир проблема. Когда он отрывисто называл сумму, голос его звучал сухо – Мека не любил затрагивать эту тему.
– А в случае неудачи?
– Выплатить гонорар моим наследникам.
– Но у вас нет детей.
– Вы считаете, что наследников только рожают? Я выберу их сам. Немногие могут похвастать такой возможностью.
Все снова замолчали.
– Тщательно взвесьте свои возможности и честно назовите вероятность успеха – Один шанс на миллион, что он вернется на стезю логики.
Один шанс из ста, что удастся отвести его за пределы системы. Но, прежде чем дать согласие, я должен снова прислушаться к нему.
– Отправляйтесь, но, бога ради, возвращайтесь поскорей.
Он снова вышел в открытый космос. Здесь его рост не был ему помехой, а узким ладоням с длинными пальцами он нашел превосходное применение. Он вытягивал их, словно антенны, в направлении звезд и производил нужные замеры. Космос был его стихией, здесь он забывал о своем росте – в бесконечном пространстве нет ни размеров, ни веса. Звезды походят на диковинные плоды ночного дерева, а туманности гроздьями плавают по ту сторону бездонной пропасти.
Он покинул укрытие из асбостали и постарался подавить в себе все мысли, которые могли бы пробудить дремлющую психику снарка. На мгновение космос предстал перед ним пустотой, населенной пляшущими огоньками, затем вступила в свои права ночь, его подхватил безмолвный и яростный внутренний вихрь, тропическая буря, он машинально закрыл глаза и попытался отключиться. Физическое успокоение пришло сразу, но разум не покидали неуверенность и сомнения.
Ришар не мог разглядеть снарка за восемьдесят миллионов километров, но он ощутил первую резкую волну, исходившую от него. Отогнав все собственные мысли, Мека стал по капле впускать в себя непереносимую ненависть и мстительность биоскона, в этих ненависти и мстительности можно было утонуть и раствориться навсегда. Он раздробил и затормозил поток энергии, грозящий обернуться потопом.
Черная буря с кровавыми сполохами. Рушащийся на голову горный кряж. И безудержный напор.
Такое излучение исходило от снарка. Укротить его было не легче, чем заткнуть кратер огнедышащего вулкана винной пробкой или погасить звездное пламя бутылкой содовой. Но мало-помалу Мека начал разбираться в бешеных водоворотах, нащупывая источник хаоса. Мека полагал, что кризисы у биосконов возникают из-за ошибок вожака; чаще всего они отражали напряжение, возникавшее между членами команды, а иногда и внутренний разлад одного из них – невроз усиливался биосконом рефлекторно и завершался срывом. Биосконом с его колоссальной энергией управлял только вожак. Биоскон не мог отделить в нем сознательное от подсознательного, распознать правильное, нужное и отбросить второстепенное, наносное.
Мека любил сравнивать вожака с наездником на лошади, когда он, слившись в одно целое с животным, передает ему свой подспудный страх. Он не подозревает о нем, но лошадь воспринимает состояние человека, хотя язык чувств лишен символов.
Кризис у биоскона и сейчас был вызван ошибкой вожака. Но в данном случае явление имело свои особенности. Прежде, когда снарк убивал вожака, его излучение слабело и быстро сходило на нет. Он сохранял лишь смутные воспоминания о клубке впечатлений, эмоций, суждений вожака, подобные следу на песке или мокрой глине, который стирают ветер и вода.
Восстановив связь с таким биосконом и стерев его чувство вины за смерть вожака, а иногда и пассажиров, можно было вернуть его в строй. Это было непросто и рискованно, но возможно, ибо источником расстройства системы был человек.
Сейчас все происходило иначе. Колоссальная энергия излучения предполагала, что безграничные, по человеческим меркам, ресурсы биоскона находятся под чьим-то контролем.
Машина, словно разом, научилась управлять сама собой, восприняла и усвоила логику поведения, смысл работы и природу сомнений вожака. В это было трудно поверить.
Хотя, строго говоря, биоскон не был машиной. «А если допустить, – подумал Мека, – что он обладает какой-то Формой сознания, пусть даже зачаточной? Или утратил разум вожак, разбившись на сообщество индивидуумов, потерявших единство?»
Безумие ведет к одиночеству. Какой бы глубокой ни была интеграция команды, ей не устоять против безумия – точно так буря исподволь перетирает веревки, связывающие плот, и бревна расплываются в разные стороны.
А может быть, биосконом завладел иной, пришлый разум и пытается раскрыть его тайны? Это было бы ужасно. Мека поглядел на звезды, и ему показалось, что он падает в бездны вселенной, сгребая по пути своими длинными-длинными пальцами окрестные светила. Нет, маловероятный пришелец не мог свалиться ниоткуда, этот сектор пространства был слишком хорошо изучен и слишком хорошо охранялся, чтобы кто-либо мог приблизиться незамеченным. «А, кроме того, мы нигде и никогда, – почти с отчаянием подумал Мека, – не встретили разум, равный нашему или сходный с ним. Биоскон – продолжение человека. Несмотря на форму и размеры, все в нем от него. Чуждый разум не мог бы им овладеть».
Конечно, ничтожная вероятность существовала. И тогда на столь странном поле битвы, как чрево снарка, его, если он рискнет взяться за дело, ждет встреча с двойником человека, маловероятным двойником из другой вечности.
Он отогнал посторонние мысли и сразу ощутил исходящие от снарка волны ужаса и жажды все – разрушения, слившиеся в одну хаотическую симфонию насилия. Быть может, Мека было легче, чем другим, не терять самообладания, ведь для него не существовало понятий верха и низа, левого и правого. Только он мог решиться на исследование всего калейдоскопа впечатлений, позволить себе распасться на крошечные точки света, пляшущие на темных волнах. Даже самый опытный из команды вожака не справился бы с тем, что хотели поручить ему, – безопасней было заглянуть незащищенным глазом в сердце звезды.
Мека отбросил мысль о пришельце. Во все века на инопланетян валили все неведомое и опасное, хотя и то и другое имело земное происхождение. Самая достоверная гипотеза лежала в пределах немыслимого. Снарк осознал себя как личность и, естественно, счел врагом вожака, который безуспешно пытался подчинить его своей воле, а двадцать пять тысяч спящих пассажиров, которые черпали энергию из его запасов, были восприняты снарком как паразиты. По логике вещей он был обязан их уничтожить.
Противником Мека будет сам снарк.
Чудовище исходило бешеной слюной, словно скованный цепями волк, но в этом волке было весу около пятисот миллионов тонн. И его лесом был звездный простор.
«Почему идти на него должен именно я?» – спросил себя Мека. Прикрыв глаза и отключившись от волчьего воя, он плыл в пустоте, стараясь направить свой разум только на одно.
Портреты. Тысячи, если не миллионы, лиц проходили перед глазами Ришара Мека. Картины. Старинные пожелтевшие фотографии, современные цветные трехмерные изображения.
Глаза, носы, рты, волосы. Лица. Всех и каждого. Чьи-то лица. Огромная толпа самых разных лиц с одним общим взглядом, с одной общей улыбкой «Я, Ришар Мека, коллекционирую портреты. Мне невыносим вид толпы, но в моих архивах спит целый народ, и каждое лицо занесено в каталог. Мне трудно разговаривать с живыми людьми, но я жадно ловлю их взгляды, всматриваясь в экран.
Целая свора агентов на всех мирах добывает мне портреты людей. Самые разные портреты. С удостоверений личности, с паспортов, из газет, у фотографов, в музеях, в архивах. На некоторых планетах они платят бешеные деньги тем, кто соглашается позировать для объемной фотографии.
Мне не нужны имена этих людей. Лица сменяют одно другое, накладываются друг на друга, сливаются в одно. Кто они? Не важно. Когда-то мне снились толпы. Пятнадцать человек в космосе уже толпа. Далекие от меня толпы, лица, выхваченные снимком в кафе, на улице, в транспорте. Немые лица. Я не выношу толп. У меня к ним идиосинкразия. Но мне нужны лица людей, составляющих толпу.
Они нужны мне здесь, среди полного безмолвия.
Есть у меня и записи голосов. Их чуть меньше, чем лиц.
Спокойные, резкие, блеющие, хриплые, пронзительные, уверенные, детские, невыразительные, хорошо поставленные, низкие, молодые, старческие, часто укрытые завесой неизвестных языков.
Голоса и лица. Я смотрю или слушаю, иногда и смотрю и слушаю одновременно. Я устанавливаю связь между ними. Я считаю скрытые мысли по губам. Застыв в неподвижности, лавирую среди континентов запечатленной плоти, а на востоке сияют созвездия глаз.
Я дарую жизнь этим лицам. Я дарую им историю. И если из неимоверных далей явится неизвестная нам раса, моя фототека познакомит ее почти со всем человечеством».
Среди этого скопища лиц он выбирал себе наследников и иногда менял их. Его агентам часто приходилось месяцами устанавливать имя того или иного человека. Наследники не знали об этом. Когда он умрет, люди, которые, может, никогда и не слыхали о нем, получат в наследство сказочные суммы. Чтобы иметь наследников, не обязательно обзаводиться детьми. Он сам не знал, чем вызвано такое решение. Девушка или молодая женщина со светлыми волосами – легкие тени под глазами, блеск мелких чуть неровных зубов за приоткрытыми губами; мужчина без возраста-черты лица выдают азиатское происхождение; красавица с орлиным профилем и презрительно поджатым ртом; круглолицый смеющийся парень; девушка с резкими, почти суровыми чертами лица в ореоле седых волос, похожих на шлем…
Одни наследники умирали, а он не знал об этом – его мало интересовали их имена в жизни. Зато другие в полном неведении достигнут будущего, двери в которое однажды закроются перед ним.
Он открыл глаза и посмотрел в направлении снарка. И, хотя ничто, кроме пространства, не разделяло их, он не увидел ничего, даже слабого голубоватого сияния, которое, словно пена, окружает биоскон в движении. Расстояние скрадывало громаду снарка, но не защищало от его гнева.
Мека рискнул полностью раскрыться, пытаясь уловить остаточное воздействие вожака, отчаянно и безуспешно надеясь, что и на этот раз ошибку допустили люди, хотя этому противоречило невероятно мощное телепатическое излучение.
Прежде на таком расстоянии он ощущал лишь одиночество и безмолвие и подбирался вплотную к левиафану, чтобы поймать едва уловимое воспоминание, затерянное среди команд и программ биоскона. Оно было подобно нежному шепоту в поле энергетической остановки.
Но сейчас он не мог уловить ничего, что способно было обнаружить ошибку вожака Он обратил на это внимание сразу, но хотел удостовериться в правильности своего ощущения.
Вожак ничем не мог помочь. Биоскон раздавил и усвоил его одновременно с двадцатью пятью тысячами пассажиров. Их плоть стала отныне его плотью. И стремления, и конфликты вожака, если они и были, растаяли навсегда. А снарк остался. Более того, он буйствовал в пространстве, пытаясь разорвать невидимые цепи, которые все еще удерживали его и которые, как считал Мека, возникли в момент, когда проявилась индивидуальность снарка.
«Что ему нужно? – спрашивал себя Мека, думая о снарке, хотя подобная мысль была почти столь же нелепой, как и предположение, что у двигателя могут быть свои желания.
Хотя не совсем. – Он хочет того же, что и вожак. Но нет.
Снарк не личность. Он не должен быть личностью. Пятьсот миллионов тонн организованной материи не равнозначны единому целому. Он ревет, воет, дергается, пытаясь порвать свою условную цепь и умчаться к далеким созвездиям. Он сминает вокруг себя пространство, словно беспокойно спящий простыню, но я отказываюсь видеть в нем личность. Он должен умереть, вернее, утратить все жизненные функции в тот самый момент, когда его покидает или погибает вожак, а в нем… не пустота, а неуравновешенность. Он стал почти личностью, а потому сделался столь же опасным, как и готовящаяся стать сверхновой звезда».
Мека ощутил неясную надежду обрести покой в неизмеримых далях. Из смутного ощущения родился искаженный образ снарка. Снарк мечтал о себе подобных, населяющих космические бездны, срывающих планеты с их орбит, утоляющих жажду светом звезд.
– Итак, каково ваше решение, Мека?
Худосочный гигант открыл глаза. Под защитой асбостали он снова может холодно мыслить, логически взвесить шансы на успех.
– Я могу попробовать. Но у меня всего один шанс на миллион.
Он увидел их замкнутые лица. – Я попытаюсь, – резко произнес он.
Все трое обеспокоенно глядели на него.
– Нет, Мека. Мы подумали и все же решили его уничтожить.
Возьмем на себя риск, хотя знаем, чем это грозит обитаемым мирам. Думаю, справимся. Мы вызвали специалистов с Земли, они считают…
– Это совсем не то, что вы предполагаете, – Мека резко оборвал говорящего. Пальцы Ришара конвульсивно сжимались и разжимались, словно жили своей собственной жизнью. – Вожак не допустил ни единой ошибки, я уже говорил вам об этом. Он живет… Он живет. Его одолевают безумные мечты о свободе.
Из вашей затеи ничего не получится.
– Послушайте, Мека, – вступил в разговор создатель биосконов, – я восхищен вашим талантом и преклоняюсь перед вашим мужеством. Но боюсь, что у вас чересчур разыгралось воображение. Если вы правы, этот снарк представляет не меньшую, а большую опасность. Вы даете нам решающий довод в пользу его уничтожения, или, если хотите, убийства. Мы не можем позволить монстру весом в пятьсот миллионов тонн крушить цивилизованное пространство. Даже сейчас, черпая энергию из звезды, он серьезно нарушает стабильность системы. Быть может, мы идем на большой риск, желая уничтожить его, но мы твердо решили сделать это.
Мека взмахнул руками.
– Если бы удалось завязать диалог с ним и склонить его к сотрудничеству… Я вам говорил, что он стал живым существом. Разве не ясно, что это невероятное событие. Мы создали новый вид животного.
– Вы уверены в своих словах? Я знаю в биосконе каждую молекулу. Хотя биосконы и состоят из живой материи, они вес же остаются машинами. Гигантскими машинами, и ничем больше.
Вам никогда не случалось наблюдать потерявший управление грузовик, который без тормозов летит под гору по извилистой дороге. Он ревет, бьется о парапет, отлетает в сторону, грохот, визг металла. Глядя со стороны, его можно счесть живым, он все сметает на своем пути Снарк еще страшнее.
Пятьсот миллионов тонн молекулярных шестеренок.
– Я слушал его. Мне еще никогда не доводилось слышать что-либо подобное.
– Ну и что! Допустим, вы правы, но вам не приходилось сталкиваться с разъяренным быком. Как вы думаете, можно ли быка убедить сменить гнев на милость? Вам не кажется, что единственным средством против него будет насилие?
– Не знаю. Я никогда не имел дела с быками. Но я справился с двумя десятками биосконов.
Мека глубоко вздохнул и мотнул головой. Присутствующим показалось, что она вот-вот сорвется с плеч и полетит к ним, словно ядро. Непомерно длинная шея Мека отличалась необычайной гибкостью, а потому казалось, что при движении ею внутри головы переливается жидкость.
– Хочу предложить вам следующее, – сказал Мека. – Я постараюсь укротить этого снарка. Бесплатно. Я отказываюсь от вознаграждения в случае успеха, но при одном непременном условии. Отдайте этого снарка мне, чтобы я мог распорядиться его судьбой.
По их лицам было видно, что они колеблются.
– Больше того. Все мое имущество пойдет на покрытие возможных убытков, если я потерплю неудачу и погибну. Мое состояние, за исключением нескольких уже завещанных сумм, не превышающих десятой доли того, чем я владею, перейдет к ведомствам, которые вы представляете.
– Мне кажется, вы действуете неразумно, Ришар, – начал ответственный за два миллиарда жизней. – Я понимаю ваши чувства, но…
– И конечно, – продолжал Мека, – я назначаю вас своими душеприказчиками, и в случае моей смерти к вам лично перейдет существенная часть моего состояния.
– Мы не продаемся, – сухо сказал транспортник.
– Я хотел лишь показать вам, насколько я уверен в успехе.