Климов В.. Я уже большая

   - Ну-ка, девка, ты грамотная, сказывай, про что тут написано. Да побыстрей, покуда нас не увидел кто.
   Овдя, развернув газетный лист, прочла:
   - "Солдатская правда". Газета так называется, - пояснила она и стала читать: - "Если сами крестьяне и батраки не объединятся, если не возьмут собственную судьбу в свои руки, то никто не освободит их от кабалы помещиков и кулаков-мироедов".
   - Так и написано? - спросил Ерош.
   - Так и написано.
   - Ну-ну, читай дальше!
   - Дальше вот что: "Солдаты! Вы - крестьяне, одетые в солдатские шинели. Помогите объединению и вооружению своих братьев - рабочих и крестьян..." - Овдя пробежала статью глазами. - Еще тут написано, что скоро народ получит всю землю и что кто был ничем, тот станет всем.
   - Выходит, мне землю Амона отдадут, а сам он станет на меня батрачить? - недоверчиво проговорил Ерош.
   Вдруг он выхватил газету из рук девочки, сунул за пазуху.
   По большой дороге в тучах пыли мчалась упряжка. Под высокой расписной дугой сытый конь вороной масти. Шерсть на коне блестит, словно масленая сковорода. В плетушке, развалясь, сидит урядник в белом мундире.
   - Иди, девка, домой, - сказал Ерош, - я коней сам отведу.
   На свой двор Овдя прошла огородами.
   Уже совсем рассвело. В домах топились печи. Над Мишкиным домом, словно пар, стоял легкий дым, их изба топилась по-черному, дым выходил через дыру в потолке и через щели в крыше. У Амона большая печь, кирпичный дымоход, дым поднимается в небо густыми клубами. Над Овдиной избой труба не дымилась, мать, как всегда, встала еще по темну и уже истопила печь.
   Огород у них с матерью небольшой и весь распахан, лишь узкая межа оставлена - в баню ходить.
   Проходя по меже, Овдя выдернула с картофельной грядки кустик жабрея, оборвала цветки, высосала из них сладкий сок-нектар. Потом выгнала из огорода кур, поправила сушившиеся холсты. Хотела свернуть к грядке с луком, но тут услышала, что кто-то вошел во двор с улицы. Шаги были тяжелые, четкие - не в лаптях шел человек.
   "Кто ж такой? Вдруг отец с войны вернулся?" - подумала Овдя, и сердце у нее радостно забилось.
   Она отряхнула пыльный подол дубаса, заправила под платок выбившуюся прядь волос и поднялась на крыльцо. В сенях остановилась. Из дома доносился голос Амона.
   Овдя притаилась у неплотно прикрытой двери.
   - Где твоя девка? - кричал Амон. - Где, я тебя спрашиваю!
   Мать ответила робко:
   - Как где? В ночном твоих же лошадей стережет. Да что случилось-то?
   - То случилось, что твоя холера бандита из-под замка выпустила! Амон со злостью плюнул под ноги.
   - Господи милостивый! - мать всплеснула руками. - Какого еще бандита?
   - Такого, что с Микитой по амбарам и погребам шарит, а теперь, того гляди, дом подожжет! Ох и дурак же я! Что бы его вчера хряснуть по башке и поминай как звали!
   - Да о ком ты говоришь, Амонушко? - испуганно спросила мать. - Я что-то ничего в толк не возьму.
   - О ком? - заревел Амон. - О квартиранте твоем, вот о ком! Кончаков Сергей в посаде объявился, не слыхала, что ль?
   - Как не слыхать! Бабы сказывали. Только он теперь не мой квартирант, говорят, ты его к себе взял.
   - Так ты еще и зубы скалить! Уж не ты ли подослала свою девку каторжника выпустить? Ну-ка айда в волостное правление, отведаешь розог, будешь у меня знать!
   - В чем же моя вина?
   - Урядник разберется. Пошли, пошли, нечего мне тут с тобой долго разговаривать.
   - Амон, отвяжись ты от меня, ради бога, - жалобно проговорила мать. Вспомни, ведь мы с тобой хоть и дальняя, а все-таки родня.
   - Водяной тебе родня! - взревел Амон с такой злобой, что Овдя в страхе выскочила из сеней и спряталась за дверью сарая.
   Вскоре из дому вышла мать, отряхивая выпачканный в муке передник. За нею шел Амон, нечесаный, в рубахе навыпуск, по всему видать, что с похмелья.
   Овдя, крадучись, пошла было за ними, но у проулка остановилась и решительно свернула к дому сапожника Андрея.
   6
   У волостного правления толпился народ.
   Андрей быстрыми шагами подошел к толпе и стал протискиваться вперед. Овдя, не отставая, лезла за ним.
   Ворота во двор волосного управления были заперты, в заборе ни щелочки, никак не увидать, что делается во дворе, лишь слышны оттуда размеренные удары и надсадный крик:
   - Не я, ей богу, не я!
   - Кого это? - спросил Андрей.
   Несколько голосов ответило:
   - Амон батрака своего учит.
   - Ероша секут.
   - Вроде бы за то, что каторжника беглого из ямы выпустил, а он, вишь, кричит: "Не я!"
   Но вот во дворе все стихло, на крыльцо вышел писарь. Он погладил усы, переплел пальцы рук на животе и заговорил:
   - Вы чего тут, почтенные, собрались? Чего дожидаетесь?
   Мужики смущенно переминались с ноги на ногу, молчали.
   Вперед выступил Андрей:
   - Серафим Изотыч, позови-ка сюда старшину.
   - Зачем он тебе? - нахмурился писарь. - Если чего надо, скажи мне.
   - Мне старшину надо, - твердо проговорил Андрей. - Зови!
   Писарь не торопился звать старшину, но народ недовольно зашумел, и он наконец скрылся в дверях правления.
   Подходили все новые и новые люди - мужики, бабы, ребятишки.
   Старшина вышел на крыльцо злой и какой-то помятый, видно, не дали ему сегодня выспаться как следует.
   - Ну, чего тебе? - лениво растягивая слова, спросил он Андрея и заткнул за пестрый кушак толстые пальцы.
   Андрей шагнул к самому крыльцу и заговорил:
   - Хочу спросить тебя, Мокей Иваныч, что же это такое делается? Царь был - пороли. Керенский, защитник крестьян, стал правителем - опять дерут. Скажи, когда же такому порядку конец будет?
   - И скажу, - ответил старшина. - Не будет никогда такого порядка, чтобы позволять воровать да разбойничать. Укради я у тебя сапоги, так ты небось накладешь мне в загривок. Так или не так? Вот я вас, мужики, спрашиваю, можно ли хоть при какой власти воровать да разбойничать? обратился он к толпе.
   Мужики, не ожидавшие такого вопроса, растерянно молчали, некоторые озадаченно скребли в затылках.
   Но сбить с толку Андрея оказалось не так-то легко.
   - Что украл Ерош? У кого? - наступал он на старшину.
   - Об этом у его хозяина спроси.
   - А зачем притащили в правление солдатку Анну Опошину? - не унимался Андрей. - В чем ее вина?
   - Амон знает... - неопределенно ответил старшина.
   Чья-то сильная рука отодвинула Овдю в сторону, и рядом с Андреем встал мужик в солдатской шинели, недавно отпущенный домой по ранению.
   - Нет, Мокей Иваныч, ты за Амона не прячься, - сказал он. - Ты старшина волостной, и за все, что в волостном правлении делается, ты в ответе.
   Его поддержал другой солдат, безногий Трофим:
   - Мы на фронте кровь проливаем, а они тут наших отцов да матерей мордуют. У-у, аспиды!
   Толпа возмущенно зашумела.
   Старшина забормотал:
   - Что вы, что вы, мужики! Да кто ж кого мордует? Подумаешь, велика важность: пару раз вицей* ударили, кость от этого не переломится, а ума прибавится. И другим неповадно будет безобразничать... Я тут ни при чем. Это господин урядник приказал. Вот хоть у него самого спросите.
   _______________
   * В и ц а - прут.
   Как раз в это время из дверей вышел урядник. Он был в белом мундире, в начищенных до зеркального блеска сапогах.
   Овде он был хорошо виден - низкорослый, широкоплечий, с маленькими колючими глазками. Девочка сразу узнала его: это он делал обыск в их избе, когда арестовывал Сергу три года назад.
   "Говорили, он удрал, когда царя скинули, - вспомнила она, - да, видать, зря болтали".
   Урядник долгим взглядом оглядел толпу, спросил нестрого:
   - В чем дело, мужики? Что за шум?
   В наступившей тишине отчетливо прозвучал голос Андрея:
   - Народ требует, чтобы вы отпустили Ероша и Анну.
   Отовсюду послышались возгласы:
   - Хватит изматываться над нами!
   - Кровопийцы!
   - И на вас найдется управа!
   - Не выпустишь, по-другому заговорим!
   Урядник прочесал толпу глазами, ответил как бы недоуменно пожав плечами:
   - Господи, да кто же их держит? Поверьте, мужики, ни я, ни старшина здесь совершенно ни при чем. Это Амону в голову взбрело. - Он повернулся к дверям, приказал: - Эй, писарь, пусть женщина и работник выйдут. А вы, мужики, ступайте по домам. Вон и заутреня началась.
   И верно, над посадом поплыл перезвон колоколов: Ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н! Ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н!
   Женщины, крестясь, стали расходиться. Сняв шляпы, крестили лбы старики. А мужики помоложе галдели по-прежнему, будто и не слыша колокольного звона.
   Выпущенного из правления Ероша окружили плотной толпой, слышались сочувствующие голоса, раздавались проклятия Амону.
   Ерош, бледный, всклокоченный, поднял над головой тяжелые кулаки:
   - Погоди, Амон, ты меня еще попомнишь!
   Когда с крыльца правления сошла Анна, Овдя кинулась к ней, прижалась к ее груди:
   - Мама!
   Мать погладила ее по волосам, сказала:
   - Пойдем, доченька, домой, пойдем скорей.
   До дому шли молча. Войдя в избу, мать тяжело опустилась на лавку, спросила напрямик:
   - Ты Сергу выпустила?
   - Я.
   - Да как же ты не побоялась? И зачем тебе в эти дела лезть? - с укором спросила мать.
   - А зачем дядя Серга за Микиту заступился? - возразила Овдя. - И Андрей тебя сегодня выручил, - напомнила она.
   Мать вздохнула:
   - Так-то оно так, да только ведь ты еще дите...
   Овдя засмеялась:
   - Нет, мама, я уже большая. Так и дядя Серга сказал!
   Мать покачала головой и ничего не ответила.
   Неожиданно в небе загрохотало. Еще недавно не было ни облачка, а теперь над посадом повисла черная туча, на улице потемнело.
   Овдя с матерью кинулись закрывать двери, окна, трубу и волоковое оконце в закуте, чтобы в дом не залетела молния.
   Снова раздался тройной раскат грома и, утихая, уплыл куда-то за речку. Из-за реки плотной серой стеной надвигался вал дождя.
   И вот уже первые крупные капли упали на дорогу, поднимая фонтанчики пыли.
   Овдя вспомнила про холсты, расстеленные в огороде, и побежала через двор. Кое-как сгребла холсты в охапку, бросила под навес.
   Вдруг, словно сухой горох рассыпали, по крыше ударил град.
   Мать выбежала на крыльцо с помелом в руках.
   - Овдя! - крикнула она. - Помело вынеси!
   Овдя и раньше слышала от матери, что град останавливают помелом. Она схватила помело, выставила его за ворота и вбежала к матери на крыльцо.
   Перекрывая стук градин, громко ударил на церкви самый большой колокол: Сугон-н, сугон-н, сугон-н. Колокольный звон должен был отогнать грозовую тучу.
   Град кончился так же внезапно, как и начался.
   Мать сказала:
   - Коли побило посевы, вешай суму на плечо да ступай по деревням, как Манёнь.
   Манёнь была известной в округе старухой-побирушкой.
   - Над полями не было тучи, - стала успокаивать Овдя мать. - Да и тут град был совсем недолго. Ничего посевам не сделалось.
   - Ох, сердце не на месте. Надо бы сходить посмотреть.
   - Я сбегаю, - предложила Овдя.
   После небольшого раздумья мать сказала:
   - Вместе пойдем. Занеси помело в избу да оденься в чистое: к деду на хутор пойдешь. Нельзя тебе сейчас хозяину твоему на глаза показываться. Ведь он так в волостном правлении уряднику и сказал: "Или батрак мой арестанта выпустил, или девчонка-работница, больше некому". Так что собирайся, поживешь у деда день-другой, авось у Амона злость пройдет.
   Овдя быстро собралась, они заперли дом и вышли на дорогу.
   После дождя стало прохладно, идти было легко, и Овдя с матерью не заметили, как отшагали четыре версты от посада до своего надела.
   Обошли озимый клин, и мать с облегчением вздохнула: град, как видно, прошел стороной, только дождем и ветром помяло и прибило к земле всходы, но это не беда, серп поднимет, а сноп выпрямит.
   Взглянули на яровые. Овес нынче уродился редок, да и в хороший год много ли возьмешь с такой узкой, как лыко, полоски?
   Немного отдохнув, пошли по тракту дальше.
   Вскоре нагнали нищенку Манёнь. Она шла как раз на мельницу, неподалеку от которой на хуторе жили Овдины дедушка с бабушкой.
   - Вот тебе, дочка, и попутчица, - сказала мать. - Иди дальше с Манёнь, а я домой вернусь. Завтра утречком навещу тебя.
   Высохшая и сгорбленная старушка шла так быстро, что Овдя едва за нею поспевала. Да и то сказать: нищего ноги кормят.
   - Три деревни обошла, угощать угощают, а подают мало, - пожаловалась Манёнь.
   - Чем же угощают, бабушка?
   - Где молоком да рыбкой, а то все больше лукасом*.
   _______________
   * Л у к а с - толченный с солью зеленый лук, разведенный водой.
   Этим кушаньем угощают в праздники либо нежеланных гостей, либо уж
   самые скупые или вовсе бедные хозяева.
   Так, разговаривая, дошли до больших ворот, за которыми начиналась поскотина.
   Вдруг из-за поворота дороги, со стороны Сугона, вылетела парная упряжка.
   Овдя с ужасом увидела, что правит упряжкой сам Амон.
   "За мной погнался!" - решила она.
   Ей бы нырнуть в можжевеловые кусты, что росли возле дороги, но она растерялась, стоит и смотрит, как прямо на нее несется резвый конь, как играет ушами, как красиво вскидывает ноги.
   Амон сидел, опустив голову, должно быть, дремал.
   Манёнь проворно отошла в сторону и потащила за собой девочку.
   Лошади резко остановились у самых ворот. Амон поднял хмельную голову, увидел Овдю.
   - Эй ты, холера, открой ворота! Живо у меня, ну! - он замахнулся кнутом.
   - Погоди, Амон, сейчас открою! - раздался из можжевеловых кустов мужской голос, и на дорогу выскочил Серга.
   Амон с перекошенным от страха лицом стал было заворачивать лошадей, но Серга подбежал, с силой рванул вожжи - Амон не усидел на месте и вывалился на дорогу, под ноги Серге.
   - Не губи... Я тебе денег дам... Много денег... - взмолился он, ползая на коленях.
   - Встань, что ты, как собака, ползаешь? - брезгливо сказал Серга.
   Амон поднялся на ноги, попятился, опасливо глядя на Сергу.
   Серга протянул ему вожжи.
   - На, будешь у меня за ямщика, довезешь до уезда.
   Но Амон, пятясь, прыгнул в густой можжевельник и побежал прочь от дороги.
   Серга только усмехнулся.
   - Далеко ли, Овдюшка, собралась? - спросил он.
   - На хутор, к дедушке.
   - А-а, ну иди, иди. Да и мне пора, путь не близкий. - Он уселся в плетушку. - Открой-ка, Овдюшка, ворота.
   - Лошадей в уезде продашь? - спросила Овдя.
   - Нет, только доеду на них, а там отправлю обратно с попутчиками, мне чужого не нужно.
   Овдя открыла засов, ворота сами отворились, поскрипывая.
   Лошади резво взяли с места, вихрем промчались мимо Овди.
   Закрыв ворота, она долго смотрела вслед Серге, пока упряжка не скрылась из глаз.
   7
   Утром пришла мать. Овдя еще спала, но, как только Анна переступила порог, сразу открыла глаза.
   Вид у матери был взволнованный, она запыхалась от быстрой ходьбы.
   - Что там у вас еще стряслось? - спросила бабушка.
   - Ох, сейчас расскажу, дайте отдышаться. - Мать села на лавку, утерла мокрое от пота лицо передником и стала рассказывать новости: - Ночью в посаде случился пожар. Сгорело два гумна - у Амона и у Гавры. Говорят, подожгли их.
   - Кто же поджег? - спросил дедушка.
   - Разве узнаешь? Следов не оставлено. Писарь кричал, что это Ерош подпалил.
   - Ой, теперь Амон ему задаст! - испугалась Овдя.
   Мать покачала головой.
   - Амон-то умом тронулся!
   - Как так?
   - Да уж так. У него, сказывают, на гумне-то деньги были спрятаны. Сгорели деньги, он и помешался. Горячие угли цепом в ведро сгребает и шепчет: "Мотра, заслони меня, пусть люди не видят, куда я деньги перепрячу". Ох, грехи...
   Бабушка собрала на стол, сказала:
   - Старик сегодня голавлей наловил, так я рыбный пирог испекла.
   За столом бабушка подкладывала внучке самые лакомые куски пирога.
   Дедушка сказал:
   - Кушай, внученька, набирайся сил, расти большая.
   Овдя, уплетая пирог за обе щеки, ответила:
   - Я и так уже большая!..