Климова Юлия. Вредная привычка жить

   – Не знаю.
   В этот момент вошла Любовь Григорьевна, и вопросы посыпались уже в ее сторону, чему я была очень рада.
   Врать – это, конечно, хорошо, это повышает уровень адреналина и делает небольшую гимнастику головному мозгу, но все же лучше врать подготовленно, импровизация может выйти боком.
   Меня попросили выйти, и я с этим спорить не стала. Федору Семеновичу в качестве моральной поддержки я была не нужна, а Любовь Григорьевна наверняка боялась, что я ляпну что-нибудь лишнее.
   Стоило мне открыть дверь, как на меня просто налетел Селезнев.
   – Что здесь происходит? – деловито спросил Валентин Петрович, и его взгляд упал на мой стол.
   Сказать, что он побледнел, – это ничего не сказать. Понятное дело, кому понравится труп на столе у собственной секретарши! Эх, а я вчера так хорошо убралась на столе… Теперь наверняка он долго будет пахнуть елью и мертвыми ежиками.
   Перед моим носом закрыли дверь, что позволило мне пристроить свое ухо поближе к замочной скважине. В коридоре толпился народ, но меня это не смущало.
   – Вы кто? – представившись, спросил следователь.
   – Селезнев Валентин Петрович, директор фирмы.
   – Вы знаете этого человека?
   – Нет, впервые вижу. Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?!
   – Рядом с вашим кабинетом найден труп мужчины, – сказал Максим Леонидович, – пока больше ничего не происходит.
   Я отошла от двери, и ко мне тут же подлетела Лариска:
   – Что говорят?
   – Говорят, что умерший был мужчиной.
   – В каком смысле? – не поняла Лариска.
   – В том смысле, что не женщиной. Как ты думаешь, может, нас отпустят пораньше домой? Мне очень надо.
   Я представила себе вытянувшиеся лица Альжбетки и Сольки, и мне стало значительно лучше. Мне стало даже как-то приятно.
   Учинив небольшой допросик, выписав паспортные данные и попросив пять кружек кофе, мне намекнули, чтобы я шла до дома и не путалась под ногами.
   Большей радости я и представить не могла. Собрав пожитки, я бросилась к девчонкам. Альжбетка работает вечерами, так что она дома. Солька, Солька, надеюсь, ты уже отмучила молодое поколение и сидишь сейчас перед телевизором.
   На лестнице я столкнулась с тетей Пашей.
   – Чего бежишь, как ненормальная?
   – Куча дел!
   – Зайду к тебе, я пироги пеку.
   Только сейчас я почувствовала аромат выпечки на лестничной клетке и поняла, как я голодна.
   – Спасибо, тетечка Пашечка, – сказала я, – девчонки дома, не знаете?
   – Дома, Солька только с работы пришла, сказала, что ты на диете и тебе пирогов нельзя.
   – Не слушайте ее, тетя Паша, она умом тронулась, разве есть такая диета, чтобы ваших-то пирогов нельзя было? – спросила я, звеня ключами.
   – Так и я ей сказала, что она что-то путает.
   Я позвонила в дверь к Альжбетке и в дверь к Сольке, они высунули носы и посмотрели на меня.
   – Ко мне, быстро, – скомандовала я, распахивая свою дверь.
   Я налила три кружки крепкого чая и поставила их на стол. Девчонки ерзали на стульях, ожидая от меня всего, чего угодно, но вряд ли в их головах могло промелькнуть то, что я произнесла, садясь на табуретку:
   – Федор Семенович сегодня пришел ко мне на работу!
   Альжбетка подавилась чаем и пролила половину на свою розовенькую кофточку.
   Солька так и замерла с ложкой в руках. Люблю, когда она молчит!
   – Чего?! – спросила она наконец.
   – Я сегодня пришла на работу, и что я вижу?
   – Что?! – хором спросили девчонки.
   – На моем столе лежит Федор Семенович, и не просто лежит – он пахнет, а я, между прочим, вчера стол убирала!
   – Ты что такое говоришь-то?! – зашипела Солька.
   Я обрисовала ситуацию в красках и лицах.
   – Это невероятно! – сказала Солька.
   – Как же так? – простонала Альжбетка.
   – Я так понимаю, – стала размышлять я, – что наши соседи отвезли труп прямо ко мне на работу.
   – Зачем? – дернулась Альжбетка.
   – Припугнуть хотят, – выдала Солька.
   – Я думала об этом по дороге. Это глупо: зачем везти труп ко мне на работу, когда его можно дотащить до двери моей квартиры, и потом, зачем этот труп навязывать мне? Уж если угрожать, то Альжбетке.
   – Правильно, – сказала Солька, – ты-то тут вроде как ни при чем.
   – А я что, при чем?! – взвизгнула Альжбетка.
   Солька посмотрела на нее осуждающе.
   – Ну да, – сказала Альжбетка, пытаясь все же навесить на меня побольше вины, – но ты же тоже во всем участвовала!
   – Но они-то об этом не знают, – развела я руками.
   – Что же получается? – изумилась Солька.
   – А получается, что трупешник принесли не для меня! Откуда им вообще знать, где я работаю?
   Альжбетка зарыдала.
   – Не ной, – сказала я, – все не так уж и плохо.
   – Кому же его принесли?
   – Пораскиньте мозгами, – торжественно вставая, сказала я Сольке, – если бы хотели направить особое внимание на кого-нибудь в офисе, то и положили бы труп рядом с кабинетом того человека. А положили его в приемной, где сидим только я, Любовь Григорьевна и Селезнев. Вот и выходит – что?
   – Что? – спросила Альжбетка.
   – Что принесли его либо финансовой директрисе, либо Селезневу, так как – смотрите выше – я отпадаю.
   – Точно! – сказала Солька.
   – Возьмем директрису, – рассуждала я, – она не от мира сего, она, наверное, перед едой молитву читает, а спать ложится – так тапочки по струнке ставит. У такой особы просто не может быть никаких поводов для подобной встречи с благоухающим Федором Семеновичем. Так что остается Селезнев…
   Я вспомнила, как он побледнел, и добавила:
   – Этот подарочек точно был для Валентина Петровича!
   – Хорошо бы, если так, – сказала Солька, – но все это слишком туманно.
   – Поверь моей женской интуиции.
   – У тебя нет никакой интуиции, – просто оскорбила меня Солька.
   – У меня интуиция просто железная, и попрошу ее не трогать своими цепкими ручонками!
   – Девочки, не ссорьтесь, – взмолилась Альжбетта.
   – Значит, так: мы вне подозрения. Я же сказала, что незнакома с умершим. Делаем вывод – Вера Павловна с ее Тусиком не потащили бы ради прихоти так далеко труп, меня постращать можно и здесь, мы все же милые и добрые соседи. Так что выходит, что все это – для Селезнева. Настаиваю на своей версии, возражения есть?
   – Нет, я согласна, – сказала Солька.
   – Я тоже, – всхлипнула Альжбетка.
   Я была вполне удовлетворена. Я всегда права, и это не обсуждается.
   – Только вот зачем это все, я пока не поняла, но нам надо все выяснить.
   – Может, не надо, с глаз долой – из сердца вон? – сказала Альжбетка.
   – Мне тоже кажется, что лучше не вмешиваться, – поддержала ее Солька.
   – А мы и не станем, – сказала я, – мы просто будем более внимательными, чем обычно. Мы должны быть в курсе происходящего, чтобы в случае чего прикрыть Альжбетку.
   В дверь позвонили, и Солька пошла открывать.
   Мы с Альжбеткой автоматически напряглись.
   – Это тетя Паша пироги принесла! – закричала Солька.
   – Кушайте, девочки, – сказала наша добрая фея, – теплые еще, только из духовки.
   – Эх, тетя Паша, что бы мы без вас делали! – сказала я, откусывая кусочек нежного теста.
   – Ты на диете, – сказала Солька.
   Я убила ее взглядом и взяла второй пирожок.
   – Вот, собралась к сестре поехать на пару дней, – сказала тетя Паша, – а вы квитанцию новым жильцам отдайте.
   – Что за квитанция? – спросила Солька.
   – Так перепутали почтовые ящики и мне сунули, квартплату им выписали, надо, чтобы оплатили, вы уж передайте.
   – Само собой, – сказала я, беря у тети Паши листочек.
   Тетя Паша забрала тарелку и ушла, а я, обмахиваясь квитанцией – после пожирания теплых пирожков стало жарко, – размечталась:
   – Понять бы это все…
   Взгляд мой упал на ровненькие буковки, нашлепанные на квитанции.
   Стрела пронеслась в моей голове и застряла где-то на развилке протекающих в коре больших полушарий мозговых процессов.
   – Слушай, Альжбетка, а как фамилия у Федора Семеновича?
   – Потугин, а что?
   Я положила квитанцию на стол и ткнула пальцем: чуть выше суммы была напечатана фамилия владельца квартиры – Потугин Макар Семенович.
   – Они – братья! – сказала я.

Глава 7
Мы делаем вылазку на вражескую территорию

   Как только я увидела фамилию, сразу почувствовала, что она мне знакома. Альжбетка называла нам ее на одном из наших девичников, испорченных персоной Федора Семеновича.
   – Этого не может быть, – пробормотала Солька, – это уже слишком…
   – Может, – сказала я и посмотрела на Альжбетку.
   – Я вспомнила, я вспомнила, – залепетала растерянная Альжбетка, – он говорил мне, что ему так нравится мой район, что он даже посоветовал своему брату купить квартиру именно здесь.
   – Вот заботливый какой, – всплеснула я руками. – А о нас он подумал?
   – А что тут думать? – уставилась на меня недоуменная Альжбетка.
   – А то, – строго сказала я, – что нам и его одного тут хватало выше крыши, а еще теперь и братец с женой…
   – Не ругайся, – сказала Солька, – теперь же все по-честному. Федор Семенович в мире ином, и на его место заступила бодрая чета Потугиных.
   – Не по-честному, потому что Вера Павловна – явный перегруз.
   – Я в шоке, – пробормотала Альжбетка.
   – А они знают о твоем существовании? – поинтересовалась я.
   – Нет.
   – Точно?
   – Точно, он говорил, что жена у его брата очень ревнивая и если она узнает, что у Федора есть молодая любовница, то запилит его совсем и не будет никуда отпускать вместе с ним.
   – Дальновидная женщина, – подвела я итог.
   Пирожки как-то быстро закончились, и я с грустью посмотрела на опустевшую тарелку.
   – Я вот чего не пойму, – сказала задумчиво Солька, – как это он брата родного отвез неизвестно куда, да и вообще – как, увидев его мертвым, он не вызвал милицию?
   – Не хочу больше о нем думать, не хочу! – замотала головой Альжбетка.
   – Придется, – сказала я. – Они теперь тут мелькать будут, и захочешь забыть – не забудешь.
   – Вы слышите, что я говорю? – спросила возмущенно Солька.
   – Слышим, – ответила я, – надо подумать.
   – Мне кажется, мы ошибаемся: это он за брата отомстить хочет, – предположила Солька, тоже с грустью глядя на пустую тарелку.
   – Ну пусть приходит и мстит, я здесь.
   – Да сядь ты, Анька, – резко сказала Солька, – это же все просто безумие какое-то…
   – Согласна. Значит, так, – секунду поразмышляв, сказала я, – мы должны сходить на разведку.
   – Куда? – удивилась Альжбетка.
   – На вражескую территорию. Солька, беги к себе и пеки пирог.
   – Что? – глаза у Сольки полезли на лоб. Вот и ходила бы так, а то вечно она щурится. – Опять?!
   – Да, опять. Ты бы кого-нибудь на порог пустила с пустыми руками?
   – Я не могу печь пирог, я не умею, давайте отнесем им бананы!
   – Солька, твоя ботаника тебя когда-нибудь погубит, – сказала я, – и потом, где мы возьмем эти бананы?..
   – А где я возьму этот пирог? – возмутилась Солька, хватаясь за голову.
   Мы втроем посмотрели на пустую тарелку из-под пирожков и тяжело вздохнули.
   – Беги к тете Паше, может, повезет – вдруг она не уехала, пусть даст нам еще немного пирогов.
   – Точно, – кивнула Альжбетка.
   Солька схватила тарелку и метнулась к двери.
   – Стой! – закричала я. – Отнеси ей яйца, а то мы просто обжираем бедную женщину.
   – Ага, – на лету сказала Солька и бросилась к холодильнику.
   Забрав оттуда последние шесть яиц, она отправилась к тете Паше за новой порцией восхитительных пирожков.
   – А если Вера Павловна у нас рецепт спросит? – проронила Альжбетка.
   – Ты что? Ты можешь себе представить, чтобы эта женщина стряпала на кухне и роняла слезы умиления над маленькими аккуратненькими пирожками?
   – Ну а вдруг?
   – Скажем, что рецепт этот передается уже много лет из поколения в поколение и что Солька даже с нами им не делится.
   – Так будет считаться, что их пекла Солька?
   – Конечно, у нее вид, как у училки, впрочем, она и есть училка, на нас не подумают… Ты слишком хороша собой, а у меня выражение лица не то…
   Через пару минут на пороге появилась довольная Солька: она нежно и трепетно прижимала к сердцу тарелку с шестью теплыми пирожками.
   – Маловато будет, – скептически оценила я обстановку.
   – Так мы же их есть не станем, – сказала Солька в оправдание.
   – Как это не станем, я бы съела еще парочку.
   Солька сделала шаг назад и угрожающе посмотрела на меня.
   – Есть мы их не будем, – четко проговаривая каждое слово, сказала она. – Ты не забыла, что кое-кто у нас на диете?
   Был у нас вожатый в пионерском лагере, так он вечно ходил по коридору и орал: «Еще один писк из этой палаты, и весь отряд не идет на «огонек»!» Приблизительно это мне хотелось сейчас выплеснуть в лицо Сольке.
   – Тетя Паша сказала, что соседей пока нет, – предупредила хранительница пирожков.
   – Будем ждать, – сказала я.
   – А зачем мы туда пойдем? – поинтересовалась Альжбетка, поправляя волосы.
   – Ты бы не прихорашивалась. Вера Павловна – женщина ревнивая, выставит за дверь, и пирожки не помогут, – заметила я.
   Альжбетка резко отдернула руки от головы.
   – Мы пойдем туда, чтобы прощупать обстановку, может, что и всплывет. Поговорим по душам, аккуратненько зададим пару-тройку вопросов, что-нибудь и узнаем.
   – Вообще-то я этого не одобряю, лучше нам не соваться в это дело, – высказала свое мнение Солька.
   Ну до чего же она зануда!
   – Мы должны быть в курсе происходящего, – сказала я, – и потом, ничего опасного мы уже не делаем, особенно если сравнить это с перетаскиванием трупа с места на место.
   Потугиных мы прождали часа два. Альжбетка уже засыпала на подоконнике, когда во дворе появилась Вера Павловна.
   – Идет, идет! – воскликнула она.
   Мы бросились к окну. По двору плавно перемещалась дородная женщина Вера Павловна, ее пестрый пучок был обмотан зеленым платком, что так мило гармонировало с оранжевой помадой у нее на губах.
   – Одна, – сказала Альжбетка.
   – Тусик, наверное, на работе, – пробормотала я.
   Подождав еще полчаса, дав, так сказать, хозяйке переодеться в домашнее, мы двинулись на штурм крепости.
   Я вдавила палец в кнопку звонка, и он запиликал так резко, что, пожалуй, Вера Павловна подскочила до потолка. Солька дала мне по рукам со словами:
   – Ты забыла, мы же добрые соседи!
   Вера Павловна открыла дверь и вопросительно уставилась на нас. Я пихнула Сольку в бок, и она выплыла на передний план с тарелкой, наполненной пирожками.
   – А мы к вам, – сказала я, улыбаясь до ушей, – вот, хотим поздравить с первой квартплатой, – и протянула квитанцию.
   У Сольки от моих слов подкосились ноги: она, наверное, и не подозревала, что людей поздравляют с подобными вещами.
   Вера Павловна вдруг изменилась в лице. Она часто захлопала глазами, нагоняя слезы, закатила глаза и, достав из кармана огромный розовый платок, усыпанный по краю маками, громко высморкалась в него. Солька автоматически прижала к себе тарелку с пирожками.
   – Ой, девочки, – запричитала Вера Павловна, пропуская нас в квартиру, – горе-то какое страшное приключилось!..
   Вера Павловна еще раз громко высморкалась. Альжбетка спряталась за мою спину: возможно, она не любила сопливых женщин.
   – А что такое? – вежливо поинтересовалась я, видя неподдельную трагедию в глазах этой милой Веры Павловны.
   – Федечка-то наш погиб, погиб смертью храбрых…
   Да уж, надо иметь необыкновенную храбрость, чтобы в таком возрасте вскарабкаться на Альжбетку!
   – Как жить-то страшно стало! Ушел из дома и не вернулся, вот, из милиции позвонили, вызвали Тусика на опознание…
   Мы прошли в кухню, где Солька наконец-то поставила тарелку на стол, а я положила рядом квитанцию.
   – Да вы садитесь, девочки, как хорошо, что вы пришли, так горько мне, так горько…
   Я поняла, что самое уместное сейчас – это начать задавать вопросы.
   – Вы извините, мы так сочувствуем вашему горю… А кто такой Федечка?
   – Да, – вдруг всполошилась Солька, – это кто?
   Натуральность происходящего бодрила: противоположные стороны были равны в своем напускном трагизме и умилительном вранье.
   Альжбетка вдруг зарыдала, чем вызвала явное расположение Веры Павловны, и она сунула ей свой розовый платок. Альжбетка дернулась, она у нас человек брезгливый и подобной антисанитарии не переносит, но чувство вины – великое чувство, и Альжбетка, стиснув зубы, взяла вышеупомянутый платок двумя пальцами.
   – Это же родственник наш единственный, Макара брат.
   – Да вы что! – дружно изумились мы.
   – Да вот, – отбирая у Альжбетки платок и утирая слезу, сказала Вера Павловна, – безвременно погиб.
   – А что случилось? – сочувственно спросила Солька. – Под машину попал?
   Тут уж и я чуть слезу не обронила: Солька такая милая, ну такая милая!
   – Нет, сердце не выдержало.
   – Чего не выдержало? – автоматически спросила я.
   – Окружающей действительности, – хлюпая носом, ответила Вера Павловна, поправляя свой радужный пучок.
   Во дает тетка, даже я бы так вывернуться не смогла! Я просто зауважала Веру Павловну вместе с ее зеленым платком и оранжевой помадой.
   – Как же это? – всхлипывая, спросила Альжбетка.
   – Погиб, погиб, голубчик! – зарыдала Вера Павловна.
   – Вы пирожок съешьте, – участливо пододвинула к ней тарелку Солька.
   Думаю, она, как и я, надеялась на отказ: шесть пирожков так хорошо делятся на троих…
   Но Вера Павловна была в сильнейшем горе, что, как известно, повышает аппетит. Она откусила почти половину пирожка и, роняя начинку на стол, сказала:
   – Теперь же хоронить надо, а на поминки и позвать некого.
   – Так мы придем, вы не беспокойтесь, – сказала Солька. Наверное, у нее в голове в этот момент колосилась крапива.
   Вера Павловна от такой перспективы совсем сникла, боль, видно, заполнила ее душу, утрата Федечки была велика, ее рука протянулась вперед, и через мгновение второй пирожок растаял в зоне действия оранжевой помады.
   – Пирожки-то какие вкусные, – похвалила она.
   – Это Солька пекла, – превознося подругу, сказала Альжбетка.
   Вера Павловна посмотрела на Сольку и медовым голосом произнесла:
   – Рукодельница наша, не откажи в помощи, накрой стол на поминки, я так слаба, что и не смогу!
   Солька потеряла дар речи. Пожалуй, я его тоже временно утратила.
   На выручку пришла Альжбетка, которая сообразила, что благодаря ее рекомендации Солька попала в положение, которому не позавидуешь, и решила как-то спасать положение.
   – А что, у вашего родственника… жены или подруги не было?
   – Нет, не успел обзавестись, все работал и работал, – запричитала Вера Павловна.
   – А кем он работал? – полюбопытствовала я.
   Вера Павловна замялась, а потом сказала:
   – Бизнес какой-то, вроде с торговлей связано, я, знаете, в эти дела не лезу, ничего в этом не понимаю.
   – Да, – сочувствующе закивала Солька, – в бизнесе в этом сейчас не разберешься.
   Посмотрите на эту учительницу ботаники, в бизнесе она запуталась…
   – А как же это все произошло? – поинтересовалась я.
   Вера Павловна задумалась, вероятно, стройной версии пока не существовало:
   – Нашли его в одной конторе, наверное, по работе ездил…
   Я вспомнила свой утренний шок и недобро посмотрела на Веру Павловну: ездил он… в большом чемодане…
   Мы еще немного поболтали с Верой Павловной и, забрав опустевшую тарелку, удалились. Как только мы оказались у меня в квартире, Солька тут же набросилась на Альжбетку:
   – Ты что, ты что мне эти пироги приплела, я в жизни ничего не готовила, я всю жизнь думала, что булки на деревьях растут!
   – Теперь понятно, – закричала Альжбетка, – чему ты учишь подрастающую молодежь!
   – Сама будешь там салаты рубить: твой Федька – тебе и готовить!
   – Не смей называть Федора Семеновича Федькой, он, между прочим, полгода был мне близким человеком!
   – Таким близким, что ты его замучила до смерти!
   Я была в таком умилении от происходящего, что боялась пошевелиться: не дай бог испортить такую интеллектуальную беседу.
   – Да я его почти любила, – вскричала Альжбетка, защищаясь.
   – Ты просто паучиха, которая сожрала своего паука!
   Альжбетка сняла тапок с отточенным каблуком и кинула его в Сольку.
   Солька схватила диванную подушку и зашвырнула в Альжбетку.
   Я тихонечко села на кресло в уголке и принялась наслаждаться происходящим.
   – Ты просто мне завидуешь! – кричала Альжбетка. – У тебя уже сто лет никого не было!
   – Да! – парировала Солька. – И я уже сто лет никого не убивала!
   – Это несчастный случай!
   – Нет, ты все это спланировала! Ты паучиха!
   – Дура!
   – Сама ты дура!
   – Тебе завидно, что меня любили, – не унималась Альжбетка,
   – Твой Федор Семенович не мог любить, у него нет того, чем любят!
   – Все у него есть, и ты сама это видела!
   – Дура, этим не любят, этим…
   Солька споткнулась, не зная, какое слово употребить.
   – …этим опыляют! – нашлась она.
   Тут уж я не сдержалась и прыснула со смеху. Солька была бесподобна! Браво!
   Девчонки переглянулись, посмотрели на меня и тоже закатились звонким смехом.
   – Что делать-то будем? – спросила, переводя дыхание, Солька.
   – Будем просто жить, – пожала я плечами.

Глава 8
Приходится брать на себя обязанности феи. Я узнаю, что наша доблестная милиция выполнила возложенную на нее миссию

   Стол хоть и не пах, но память неумолимо требовала взять тряпку, порошок и смыть с глянцевой доски налет вчерашних событий.
   Любовь Григорьевна вышла из кабинета и сочувственно посмотрела на меня:
   – Моешь?
   – А что, вам приятно на меня смотреть?
   – Почему ты всегда огрызаешься?
   Я вытерла сухой тряпкой лужу на столе и сказала:
   – Боюсь, Любовь Григорьевна, это все тянется с далекого детства. Мои родители развелись, когда мне было двенадцать, и, думаю, это серьезно подорвало мою психику.
   – Мне очень жаль, – поправляя очки и вздыхая, сказала тоненькая Любовь Григорьевна.
   – Не стоит… Мне, знаете ли, так даже больше нравится, всегда можно под это дело оправдать свои гаденькие поступки.
   В приемную вошел Крошкин, это наш самый главный юрист, вроде дядька неплохой.
   – Здравствуй, Аня, – кивнул он.
   Я расплылась в довольной улыбке: меня тут явно уважают.
   – Любовь Григорьевна, будьте любезны, разберитесь с этими документами, возможно, бухгалтерия здесь должна кое-что пересмотреть, я сделал пометки на полях.
   Любовь Григорьевна повела себя странно, то есть она себя повела так… Как бы это объяснить… Как Альжбетка! Запрокинув голову чуть назад, поправляя отсутствующие локоны и знойно улыбаясь, Любовь Григорьевна с легким придыханием сказала:
   – Да, конечно, Илья Дмитриевич, я отложу все дела и сделаю это в первую очередь.
   Обалдеть!
   Крошкин отдал бумаги и вышел.
   Любовь Григорьевна с нежностью смотрела на закрывающуюся дверь.
   Это что же, люди добрые, делается, даже самые отсталые слои населения – и те ловят стрелы Амура! Я посмотрела на Любовь Григорьевну: зализанные волосы, костюмчик так себе, фигурка, наверное, ничего, но плосковата… Я критически взвешивала ее шансы, так как теперь, узнав ее душевную тайну, я была просто обязана сделать ее счастливой. Это, возможно, мне зачтется, когда в Судный день на весах будут взвешивать мое неудовлетворительное поведение.
   – Нравится он вам, да?
   Любовь Григорьевна вся подобралась, сжала губы и гневно сказала:
   – Работайте!
   – У вас тоже родители в разводе, что ли? – поинтересовалась я.
   Любовь Григорьевна гордо направилась к своему кабинету.
   Я решила быть честной, ибо этому меня учили с детства. Маме моей, во всяком случае, это бы понравилось.
   – У вас практически нет шансов, практически – потому что один маленький шанец есть всегда, и вот, Любовь Григорьевна, правда в том, что шанец этот сконцентрирован сейчас на мне: я могу вам помочь.
   Любовь Григорьевна остановилась и, не оборачиваясь, спросила:
   – Что ты имеешь в виду?
   – Вы так и просидите в своем кабинете, перебирая бумажки, если не послушаетесь своей старой доброй феи-крестной, то есть меня.
   – Я ничего не понимаю!
   – Надень туфли, Золушка! – скомандовала я, и Любовь Григорьевна подскочила на месте.
   – Ты ненормальная!
   – Возможно, но я вам нужна.
   Очки скукожились и жалобно посмотрели на меня.
   – Послушайте, выгляните в окно, пройдитесь по офису: весь мир кишит молоденькими хрупкими Белоснежками, возьмите хоть Лариску из бухгалтерии. У нее грудь, как две уютные диванные подушки. Очнитесь, надо же как-то работать над собой и вообще над отношениями!
   Любовь Григорьевна замерла и слушала.
   – Ну запали вы на этого Крошкина, понятное дело, весьма стоящий мужик, но вам пора уже как-то действовать!
   – Как? – заинтересованно спросила Любовь Григорьевна.
   – Надо стать – какой?
   – Какой?
   – Незаменимой, единственной, такой, чтобы дух захватывало. Сколько вам лет?
   – Сорок…
   – Ну так я вам скажу, что в сорок лет следует уже как-то шевелиться, молодежь наступает на пятки, причем делает это грудью.
   Любовь Григорьевна села на стул рядом с моим столом. Я, закончив уборку, любовно поставила выживший кактус на его законное место.
   – Да, он мне нравится, – сказала тихо Любовь Григорьевна, теребя край стола.