Страница:
Маленький человек вздрогнул, как от удара, но смолчал. Он давно усвоил, что лучше всего людской жестокости противостоит притворное смирение.
– Прочь, недомерок, дама сегодня не принимает.
В щель между косяком и дверной створкой Мельхиор увидел полураздетую Ольгу Вологду, возлежавшую на кушетке, и попытался протиснуться в гримерку, но мужчина по имени Тони заступил ему дорогу:
– Кыш отсюда, Чик-Чирик!
Перед мысленным взором маленького человека одна за другой вставали картины мести: вот красавчик вопит под колесами молочного фургона, вот он падает в оркестровую яму, а вот растворяется в воздухе, испив колдовского зелья… Детское воображение Мельхиора питалось фантастическими образами и ситуациями, заимствованными безо всякого осмысления из театральной вселенной. Он вытянулся на цыпочках. Жалкие сто тридцать сантиметров роста вынуждали его вечно задирать подбородок, и от этого все время болела шея.
– Мне поручено…
– Дай сюда!
– Нет, я должен передать посылку из рук в руки! – воспротивился Мельхиор.
– А это чем тебе не руки? – хмыкнул красавчик, сунув ладони ему под нос, и выхватил сверток. – О, пралинки! Прелесть какая. А от кого?
– От завсегдатая Опера.
– Имя-то у него есть, у завсегдатая?
– Месье Ламбер Паже, – слащаво осклабился человечек.
– Ах, этот скряга! Ольга, ты слышишь? Господин неудавшийся финансист разорился на пралинки – очень диетическое лакомство, как раз для твоей фигуры!
– Тони, прекрати эту дурацкую игру! Иди сюда, мне холодно.
– Долг зовет! – подмигнул красавчик Мельхиору. – А ты прогуляйся пока, мелочь пузатая.
Дверь захлопнулась. Человечек сжал кулаки. Маленькое тело сотрясала дрожь, в груди поднималась волна ярости, взор застила багряная пелена.
– Господи, спаси и помилуй… – зашептал он. – Ты, Тони Аркуэ, еще не знаешь, кто я такой… а я… я…
В ночь с 28-го на 29 октября 1873 года яркий свет озарил здание между улицами Ле-Пелетье и Друо, временно приютившее Парижскую оперу. Некоторые потом уверяли, будто слышали, как взорвался газопровод. Другие склонялись к мнению, что огонь вспыхнул по недосмотру на складах декораций или в костюмерных мастерских. Мельхиор Шалюмо, в ту пору двадцати трех лет, так и не смог докопаться до истины. Зато в его памяти навсегда запечатлелась картина: острые языки пламени тянутся к ним со всех сторон, а они бегут между рядами костюмов из «Фауста» Гуно. Ничтожность своего положения Мельхиор, в те времена подсобный рабочий сцены, восполнял блестящим знанием территории и непровзойденной ловкостью в фальсификациях, сделавшей его обладателем дубликатов всех ключей. Да, он отчетливо помнил себя в конической шляпе Мефистофеля, помнил, как веселился, гримасничая и кривляясь перед девочкой, как та пугалась и ахала от неподдельного ужаса. Приплясывая вокруг маленькой балерины, Мельхиор выжидал момента коснуться ее, а то и обнять, ведь это было бы так просто, он всего на пару сантиметров выше… Ему помешал огонь…
Совсем рядом загрохотало – обрушились доски, и человечек будто вынырнул из омута, застрял на миг между прошлым и настоящим, а потом вернулся к реальности. Суматоха в сознании улеглась, огненно-алые миражи воспоминаний выцвели, утихли отголоски давней истории.
Глава вторая
Глава третья
– Прочь, недомерок, дама сегодня не принимает.
В щель между косяком и дверной створкой Мельхиор увидел полураздетую Ольгу Вологду, возлежавшую на кушетке, и попытался протиснуться в гримерку, но мужчина по имени Тони заступил ему дорогу:
– Кыш отсюда, Чик-Чирик!
Перед мысленным взором маленького человека одна за другой вставали картины мести: вот красавчик вопит под колесами молочного фургона, вот он падает в оркестровую яму, а вот растворяется в воздухе, испив колдовского зелья… Детское воображение Мельхиора питалось фантастическими образами и ситуациями, заимствованными безо всякого осмысления из театральной вселенной. Он вытянулся на цыпочках. Жалкие сто тридцать сантиметров роста вынуждали его вечно задирать подбородок, и от этого все время болела шея.
– Мне поручено…
– Дай сюда!
– Нет, я должен передать посылку из рук в руки! – воспротивился Мельхиор.
– А это чем тебе не руки? – хмыкнул красавчик, сунув ладони ему под нос, и выхватил сверток. – О, пралинки! Прелесть какая. А от кого?
– От завсегдатая Опера.
– Имя-то у него есть, у завсегдатая?
– Месье Ламбер Паже, – слащаво осклабился человечек.
– Ах, этот скряга! Ольга, ты слышишь? Господин неудавшийся финансист разорился на пралинки – очень диетическое лакомство, как раз для твоей фигуры!
– Тони, прекрати эту дурацкую игру! Иди сюда, мне холодно.
– Долг зовет! – подмигнул красавчик Мельхиору. – А ты прогуляйся пока, мелочь пузатая.
Дверь захлопнулась. Человечек сжал кулаки. Маленькое тело сотрясала дрожь, в груди поднималась волна ярости, взор застила багряная пелена.
– Господи, спаси и помилуй… – зашептал он. – Ты, Тони Аркуэ, еще не знаешь, кто я такой… а я… я…
В ночь с 28-го на 29 октября 1873 года яркий свет озарил здание между улицами Ле-Пелетье и Друо, временно приютившее Парижскую оперу. Некоторые потом уверяли, будто слышали, как взорвался газопровод. Другие склонялись к мнению, что огонь вспыхнул по недосмотру на складах декораций или в костюмерных мастерских. Мельхиор Шалюмо, в ту пору двадцати трех лет, так и не смог докопаться до истины. Зато в его памяти навсегда запечатлелась картина: острые языки пламени тянутся к ним со всех сторон, а они бегут между рядами костюмов из «Фауста» Гуно. Ничтожность своего положения Мельхиор, в те времена подсобный рабочий сцены, восполнял блестящим знанием территории и непровзойденной ловкостью в фальсификациях, сделавшей его обладателем дубликатов всех ключей. Да, он отчетливо помнил себя в конической шляпе Мефистофеля, помнил, как веселился, гримасничая и кривляясь перед девочкой, как та пугалась и ахала от неподдельного ужаса. Приплясывая вокруг маленькой балерины, Мельхиор выжидал момента коснуться ее, а то и обнять, ведь это было бы так просто, он всего на пару сантиметров выше… Ему помешал огонь…
Совсем рядом загрохотало – обрушились доски, и человечек будто вынырнул из омута, застрял на миг между прошлым и настоящим, а потом вернулся к реальности. Суматоха в сознании улеглась, огненно-алые миражи воспоминаний выцвели, утихли отголоски давней истории.
Глава вторая
Понедельник, 15 марта
«Как говаривает Кэндзи: «Кто собирает крошки со своего стола, тот и со слугами скуп». А этот лысый олух не только со своего стола крошки метет, он и в гостях скатерть себе в карман вытряхнет, скареда этакий», – подумал Жозеф Пиньо о посетителе и невозмутимо ему улыбнулся:
– Нет, ваше сиятельство, увы, весьма сожалею. Я признаю́, что эти произведения обладают художественной ценностью, но они слишком часто издаются. – Он покачал головой и вернул книги долговязому субъекту, нависшему над конторкой лавки «Эльзевир».
– Но они куплены здесь, у вас, вот подпись месье Мори! – выпалил субъект.
Жозеф уставился на каббалистические знаки, начертанные карандашом на титульном листе «Сказок» Перро с иллюстрациями Гюстава Доре. Он размышлял, не отправить ли субъекта, то есть герцога де Фриуля, к своему крестному Фюльберу Ботье, букинисту с набережной Вольтера (месье Ботье специализировался на нумерованных изданиях, пергаментах, гримуарах и автографах), но тотчас передумал: нельзя же так подставлять лучшего друга покойного батюшки!
– Моя родственница со стороны жены, герцогиня де Салиньяк, подарила эти книги сыновьям моего племянника, месье де Пон-Жубера!
«Племянник, племянник! – мысленно передразнил герцога Жозеф. – Мне Валентина, любовь моей юности, как-то рассказывала про этого пижона с дворянской частицей, что он в свое время… Стоп, ну-ка, ну-ка… – Молодой человек пригляделся к герцогу де Фриулю. – Ага, плечи поникли, взгляд бегает… Да его сиятельство в бедственном положении! Карточные долги?»
Герцог опять завел шарманку:
– У меня есть великолепные экземпляры – старинные манускрипты в переплетах. Можете зайти ко мне на улицу Микеланджело, взглянуть на них, если купите эти. Уверен, среди тех, что у меня дома, вы найдете даже первые издания…
– Нет, спасибо, я… мы сейчас проводим опись и… – Жозеф прочел в глазах визави такую отчаянную решимость, что пришлось сдаться. – Ладно, беру за треть цены, – буркнул он, мысленно назвав себя идиотом, после чего выложил из кассы несколько банкнот и проводил мрачным взглядом герцога де Фриуля, который покинул лавку триумфальным шагом.
Утро было в самый раз для того, чтобы улизнуть из дома. У Виктора внезапно проснулась страсть к бродяжничеству, захотелось развеять прогулкой тоску, одолевавшую его, когда он думал о предстоящем отцовстве. Кое-что не давало ему покоя: необходимо было заранее освободить в квартире бывшую столовую, которую он превратил в фотолабораторию, и привести ее в порядок. Ребенку потребуется отдельное чистое помещение, запахи химических реактивов будут для него чрезвычайно вредны, детская должна хорошо проветриться… А где же найти место для фотолаборатории – комнату с водопроводом? Снова занять подвал книжной лавки? Жозеф этого не простит, он давно приспособил каморку под хранение своих архивов. Оставалось только одно решение: перебраться в мастерскую Таша́ на противоположной стороне двора, но Виктор не осмеливался посягнуть на территорию жены, загроможденную мольбертами, холстами и рамами. В любом случае его маниакальная педантичность в работе не уживется с творческим беспорядком Таша.
Малодушно отбросив в очередной раз эти мысли, Виктор слез с велосипеда и вкатил его в горку по улице Сен-Пер. На подступах к «Эльзевиру» он разминулся с долговязым субъектом, показавшимся ему смутно знакомым.
Консьержка здания, где находилась книжная лавка, подметала тротуар, распевая во все горло: «Я из Рио-де-Жанейро, бразильянка я!» Заметив Виктора, она заулыбалась:
– Ранняя вы пташка, месье Легри. Как себя чувствует мадам Таша?
– Доброе утро, мадам Баллю. Спасибо, она в добром здравии. А как поживает ваш кузен?
– Альфонс, как всегда, баклуши бьет, неисправимый лоботряс, а уж когда он на рассвете из кабака возвращается, весь дом о том знает – колокола собора Парижской Богоматери так не гремят, как этот бездельник. Эй, закемарил, что ли? Чего расселся? – крикнула мадам Баллю, обернувшись к верзиле, который развалился на скамейке у подъезда.
Виктор толкнул ногой дверь книжной лавки «Эльзевир», загнал внутрь велосипед и в ужасе застыл:
– Жозеф, что это такое?!
– Все претензии к месье Мори. Он пожелал, чтобы в торговый зал непременно вернулись стулья, и вот вам пожалуйста – негде развернуться. Я уже дважды на стол натыкался. А что это вам не спится? У вас же сегодня выходной.
– Я на минутку – забыл «кодак» под конторкой. Заберу его и махну на площадь Домениль. Хочу пофотографировать семью циркачей с улицы Дюранс, они будут выступать на Тронной ярмарке.
– Ну, если вы на минутку, оставьте свой агрегат во дворе под навесом, а то к подсобке вам с ним не пробиться.
– Он у себя?
– Кто?
– Месье Мори.
– Мой дорогой тесть куда-то отлучился, вернется к закрытию. А мне поручено рассортировать новые приобретения и составить опись – меня ждут вон те двадцать коробок, набитые по самое некуда. Я заранее устаю, стоит только взглянуть на них!
Проигнорировав совет Жозефа насчет двора и навеса, Виктор, пробравшись между стульями, вкатил велосипед в подсобку и вылавировал обратно к конторке.
– По́лно вам дуться на месье Мори, Жозеф, – попытался он ободряюще улыбнуться, – обычно в этот час вам все равно заняться нечем, кроме чтения статеек о всякой всячине, которые вы вырезаете из газет. О, а откуда взялись эти «этцели»[11]?
– Герцог де Фриуль взял меня измором…
– Ах, так это его я встретил! Что же, он опять на мели?
– Да уж наверняка, раз стащил у внучатых племянников их любимые книжки.
– Я возьму Шарля Перро для моей будущей наследницы.
– Откуда вы знаете, что родится девочка?
– Интуиция подсказывает. Жозеф, а вы уверены, что у меня…
– Догадываюсь, о чем вы хотите спросить. Когда родилась Дафнэ, я перепугался, что мне нипочем не справиться, а теперь ничего, привык. Так что не беспокойтесь, у вас все получится. Когда же произойдет радостное событие?
– В июне. А у вас?
– В мае.
– Правда? По-моему, Айрис нам говорила, что в апреле.
– Она все перепутала – разволновалась и неправильно подсчитала. На этот раз я заказал сына!
Они рассмеялись.
– Если бы наши жены честно выполняли заказы!.. – покачал головой Жозеф. – Ну, теперь всё, кончена вольная жизнь, придется безвылазно сидеть дома.
– Вообще-то я не рассматривал отцовство с этой точки зрения, – задумчиво протянул Виктор. Он помялся пару мгновений, но все же почти решился задать вопрос: – Жозеф, а когда родилась Дафнэ, вы с Айрис… э-э… ну, я… понимаете ли…
– Понимаю. Рождение Дафнэ ничуть не охладило наши взаимные чувства. Вам это может показаться фантастической идиллией, но у нас с Айрис действительно ничего не изменилось, мы оба захотели второго ребенка и… Кстати, приготовьтесь к тому, что в первые месяцы вам придется иметь дело с вопящим комочком, и только потом он превратится собственно в ребенка, который повсюду ползает, все хватает и тянет в рот. В общем, смотреть надо будет в оба…
В этот момент дверь книжной лавки открылась и в сопровождении длинноволосого щеголя вошла изящная брюнетка в кашемировом платье цвета лаванды с воротником а-ля Медичи и в черной замысловатой шляпке. Небрежно бросив на конторку мохеровую накидку, дама улыбнулась:
– Привет честно́й компании! Где вы тут прячете Кэндзи Мори?
Виктор, конечно, сразу узнал Эдокси Максимову – томный суккуб, сперва пытавшийся соблазнить его самого, а потом склонивший к распутству его приемного отца Кэндзи.
– Месье Мори на улице Друо, – холодно ответил он.
– Досадно… – поморщилась Эдокси. – Ах, какая же я невежа! Позвольте представить вам моего доброго друга: Тони Аркуэ, кларнетист из Опера.
– И преподаватель музыкальной гармонии в Национальной консерватории, – добавил щеголь.
– Разумеется, Тони, а как же. Разбудите-ка в себе читателя и попросите управляющего найти вам книгу о русском балете.
– Я больше не управляющий, – вскинулся Жозеф, – я…
– Перестаньте болтать, молодой человек! Мне нужно побеседовать с вашим хозяином, оставьте нас наедине, подите оба, живо!
Тони Аркуэ побледнел от унижения, однако повиновался и позволил Жозефу увлечь себя в глубь торгового зала. Сам Жозеф был возмущен до предела и, чтобы немного остыть, принялся разглядывать коллекцию экзотических изданий в застекленном шкафу. Его внимание привлек не замеченный ранее двухтомник in-16 в красном сафьяне. Он рассеянно открыл один том, окинул взглядом страницу – и, густо покраснев, тотчас захлопнул крышку переплета. Это, несомненно, было одно из приобретений Кэндзи для его личной библиотеки эротики.
Книгу ловко выхватил у Жозефа из рук Тони Аркуэ, вслух прочел название:
– «Галантные встречи Алоизии в изложении ученого Мерсиуса»[12], – и захихикал, разглядывая фривольную гравюру. – А у вас тут забавно! Надо будет дать адресок паре приятелей, им понравится.
Не поддавшись на провокацию, Жозеф сосредоточился на Эдокси Максимовой, которая как раз обольстительно улыбалась Виктору.
– Ах мой миленький Легри, ну не смотрите на меня с таким похоронным видом! У меня нет ни малейшего намерения отбить вашего месье Мори у его дульсинеи! Так он у себя или нет?
– Дорогая моя, чувствуйте себя как дома, не обращайте на меня внимания, ищите, переверните всё вверх дном, его комнаты наверху. – Виктор указал на винтовую лестницу.
Эдокси одарила его насмешливым взглядом:
– По́лно вам, Легри, я девушка простая: говорю что думаю, верю всему, что слышу. А если порой я веду себя не так, как того требуют приличия, это потому что здравый смысл мне то и дело изменяет. Вот, передайте месье Мори от меня. – Эдокси помахала у Виктора перед носом конвертом, состроив ироническую гримаску, которая призвана была показать, что простушка она только на словах, а так у нее хватает козырей в рукаве.
«Она меня провоцирует, – подумал Виктор. – Делает вид, что ничего не понимает, а на самом деле ей прекрасно известно, что у Кэндзи есть любимая женщина».
– Мадам Херсон здесь, – шепнул он, ткнув пальцем в потолок.
– Матушка вашей супруги на втором этаже приникла ухом к полу и не пропускает ни звука из нашей беседы? – усмехнулась Эдокси. – Но мы ведь с вами еще не сказали ничего предосудительного, насколько я заметила. – И она снова помахала конвертом.
Виктор, пришедший в отчаяние от беспечности бывшей танцовщицы, нервно барабанил пальцами по прилавку, и не подумав протянуть руку за конвертом.
– Легри, я на вас очень рассчитываю, – вздохнула Эдокси. – Это два приглашения в Опера на «Коппелию», балет дают тридцать первого числа сего месяца. Повторяю: два приглашения, одно для мадам Джины Херсон, второе для месье Кэндзи Мори. Их раздобыла моя подруга Ольга Вологда, она исполняет в этом балете заглавную партию.
Притаившись за нагромождением картонных коробок, Тони Аркуэ с интересом прислушивался к разговору. Жозеф попытался его отвлечь:
– Так вы, стало быть, играете на флейте?
– На кларнете, – поправил длинноволосый, недобро зыркнув в его сторону.
– А я писатель.
– Ах как оригинально! Знаете, что сказал по этому поводу Орельен Шоль[13]? «Раньше всякая безмозглая скотина только языком молола, теперь она пишет».
– Что-что, простите?..
– Молодой человек, я мало читаю, меня больше увлекает музыка.
– Тогда, должно быть, вам не слишком уютно в книжной лавке.
– Что верно, то верно, тут такая пылища! Это вредно для легких – плохо сказывается на дыхании, а я дыханием на хлеб зарабатываю. И уберите от меня эти книги о русском балете – я уже сыт ими по горло! – Тони Аркуэ устремился к Эдокси: – Дорогая моя, у вас ведь назначена встреча, как бы вы не опоздали…
– Помню, помню, – отмахнулась она. – Месье Легри, почему мужчины подозревают женщину в кокетстве лишь на том основании, что она независимая?
Виктор услышал в ее тоне затаенную насмешку. За дурака она его, что ли, держит?
– Никто не рискнет заподозрить в независимости замужнюю женщину, – непринужденно отозвался он.
– Черт возьми! – вспыхнула Эдокси. – С меня довольно! Вашу руку, Тони, мы уходим!
Кларнетист бросился вперед, чтобы придержать для нее дверь, обернулся и, не скрывая удовлетворения, попрощался:
– Господа, честь имею.
Когда дверь за ними закрылась, Жозеф хмыкнул:
– Да уж, независимости у этой плясуньи, пусть и бывшей, на деле хоть отбавляй. Ее вельможному муженьку стоило бы за ней присмотреть.
– Это вряд ли. Федор Максимов редко покидает Санкт-Петербург, он ведь служит в конной гвардии Николая Второго. Будем надеяться, прекрасная Эдокси не лелеет коварных замыслов. – Виктор на всякий случай прощупал запечатанный конверт с приглашениями.
– И снова прав Кэндзи, – заметил Жозеф, – когда говорит: «Чтоб несчастья избежать, не ходи на бал плясать».
Гравюра, случайно увиденная им в неприличной книжке, никак не хотела стираться из памяти.
Это ж надо, с таким усердием да так тщательно вырисовывать подобные ужасы! Мелия Беллак захлопнула папку с картинками и сурово стегнула по ней метелкой из перьев. Но не удержалась и еще раз пристально изучила цветные гравюры, которые месье Мори заботливо переложил листами полупрозрачной бумаги. С первого взгляда трудно было установить, какому занятию предаются на гравюрах с этакой небрежностью азиат в кимоно, расшитом геометрическими фигурами, и его подруга в шелках. Лишь внимательный взор мог различить атрибуты, указывающие на половую принадлежность персонажей и пребывающие в положениях, противных всяческим правилам приличия. Созерцая эти сцены причудливых совокуплений, Мелия вспомнила о своей давней помолвке с подмастерьем булочника из Бургундии, проходившим обучение в Тюле. Они тогда успели лишь пару раз поцеловаться, а потом Тьену́ продолжил свое путешествие по Франции. С той поры к Мелии не прикоснулся ни один мужчина, и теперь, открыв для себя содержимое хозяйской папки с картинками, она могла честно сказать, что ничуть об этом не жалеет.
Во второй раз захлопнув папку, Мелия снова взялась за уборку, напевая:
Следующим номером программы было приготовление завтрака: говяжья вырезка с овощами, цикорий, крем-брюле. Она как раз обжаривала муку в масле для подливки, когда послышались тяжелые шаги – ее заклятая врагиня Эфросинья Пиньо, мамаша зятя месье Мори, явилась с инспекцией.
– Ну не семейство, а вавилонское столпотворение, право слово! – проворчала Мелия. – Дракониха, которая мне житья не дает, желтые, белые, русские, англичашки – черт ногу сломит! – И расправила плечи, готовясь выдержать бурю и натиск.
– Милочка моя! – не замедлила разбушеваться Эфросинья. – Что это вы тут стряпаете? Хотите накормить истинного гурмана какими-то там овощишками? Да еще теперь, когда в жизни месье Мори появилась женщина? Да вам бы только баклуши бить!
– Мне бы только яйца взбить, а то не успею, – отрезала Мелия.
– Она еще и огрызается! Когда я тут хозяйничала, каждый завтрак был пиром! – Стоя на пороге кухни, Эфросинья выпустила в домработницу весь запас парфянских стрел: – У вас подливка комковатая! Растяпа вы этакая, вам до моего уровня еще расти и расти, нет бы чему поучиться. Я весьма разочарована и должна вас покинуть! – Развернувшись, она отступила с поля битвы.
– Вот-вот, покинь меня, не засти солнце, – процедила сквозь зубы Мелия. – Как же меня допекла эта зануда! В следующий раз я их тут кашей из гнилой брюквы накормлю – пусть подавятся!
Эфросинья с достоинством спустилась по лестнице, хотя ей нетерпелось похвастаться перед своей товаркой Мишлин Баллю обновками: красная сатиновая юбка, миндально-зеленая кофта и шляпка с перьями были чудо как хороши.
Консьержка дома 18-бис, склонившись над ведром с черной от грязи водой, выжимала половую тряпку. Кафельный пол блистал. И тут в подъезд ввалился угольщик.
– Стоять! Проход закрыт! – всполошилась мадам Баллю. – Я только что пол вымыла!
– Сочувствую, дамочка, но у меня срочная доставка. – И угольщик с мешком без зазрения совести помчался вверх по ступенькам.
– Да вы этак лестницу обрушите! – возмутилась ему вслед Эфросинья, прижавшись к стене. – Нет, вы это видели, дорогая Мишлин? Он чуть не перепачкал мой наряд, который, обратите внимание, прекрасен!
– Глядите, как бы вас в таком наряде на небо не унесло, – сердито буркнула консьержка, устыдившись своего бумазейного платья. – Перьями-то за облако заце́питесь – и поминай как звали.
– Иисус-Мария-Иосиф! Счастье еще, что я здесь не живу, это ж не дом, а скотный двор какой-то!
Уже сидя в омнибусе, увозившем ее на улицу Фонтен, к обиталищу четы Легри, разобиженная Эфросинья сказала себе: «Да уж, будет что записать в дневнике нынче вечером!»
Омнибус тащился по авеню Генерала Мишеля Бизо. Полина Драпье сидела у самого окна; в тесном салоне томились женщины с корзинками, служащие, старики, сонные рабочие – обычные пассажиры переполненного городского транспорта. Авеню было забито фиакрами и ломовыми телегами. Быть может, где-то там, в этой толпе, ее подстерегает та самая тень, что пять дней назад сбросила в колодец безжизненное тело Сюзанны Арбуа?..
Нынче в начале дня Полина видела на площади Домениль, как месье Оноре Селестен разговаривал с поджарым брюнетом, подкатившим на велосипеде. Брюнет просил у месье Селестена разрешения пофотографировать его сыновей, был корректен, ненавязчив, внимательно выслушал рассказ о тяготах жизни ярмарочных циркачей, и вообще этот человек со смешным ящиком на треноге внушал симпатию. Потом он пробрался в первые ряды толпы зевак и делал снимки, пока Альфред и Людо исполняли номер антиподистов[14].
Полина тем временем пообщалась с мадам Селестен, и та попросила взять в ученики еще сынишку глотателя огня и дочку силача – разрывателя цепей. Это была настоящая удача! А когда Полина пришла на остановку омнибусов, она заметила того самого брюнета-фотографа – оседлал велосипед на углу улицы Прудона и, как только омнибус, в который она села, тронулся, устремился за ним. Вот тут-то девушку и охватила паника: «Он меня преследует!»
Полина Драпье привстала с сиденья и рухнула обратно, нервно вцепившись в сумочку обеими руками. Страх проникал в душу медленно, осторожно. Память нарисовала перед глазами тень в плаще с капюшоном, неспешно бредущую вдаль по дороге, – и Полину, как в ту минуту, когда она хватилась карточек бон-пуэн и не нашла их, пронзил ужас. Нет, это не сон. Это кошмар, обернувшийся явью!
Она вышла из омнибуса у кладбища. Изо всех сил сдерживая себя, чтобы не побежать, сделала несколько шагов и обернулась, будто бросая вызов преследователю. Но кроме бродячей собаки, позади никого не было.
«Как говаривает Кэндзи: «Кто собирает крошки со своего стола, тот и со слугами скуп». А этот лысый олух не только со своего стола крошки метет, он и в гостях скатерть себе в карман вытряхнет, скареда этакий», – подумал Жозеф Пиньо о посетителе и невозмутимо ему улыбнулся:
– Нет, ваше сиятельство, увы, весьма сожалею. Я признаю́, что эти произведения обладают художественной ценностью, но они слишком часто издаются. – Он покачал головой и вернул книги долговязому субъекту, нависшему над конторкой лавки «Эльзевир».
– Но они куплены здесь, у вас, вот подпись месье Мори! – выпалил субъект.
Жозеф уставился на каббалистические знаки, начертанные карандашом на титульном листе «Сказок» Перро с иллюстрациями Гюстава Доре. Он размышлял, не отправить ли субъекта, то есть герцога де Фриуля, к своему крестному Фюльберу Ботье, букинисту с набережной Вольтера (месье Ботье специализировался на нумерованных изданиях, пергаментах, гримуарах и автографах), но тотчас передумал: нельзя же так подставлять лучшего друга покойного батюшки!
– Моя родственница со стороны жены, герцогиня де Салиньяк, подарила эти книги сыновьям моего племянника, месье де Пон-Жубера!
«Племянник, племянник! – мысленно передразнил герцога Жозеф. – Мне Валентина, любовь моей юности, как-то рассказывала про этого пижона с дворянской частицей, что он в свое время… Стоп, ну-ка, ну-ка… – Молодой человек пригляделся к герцогу де Фриулю. – Ага, плечи поникли, взгляд бегает… Да его сиятельство в бедственном положении! Карточные долги?»
Герцог опять завел шарманку:
– У меня есть великолепные экземпляры – старинные манускрипты в переплетах. Можете зайти ко мне на улицу Микеланджело, взглянуть на них, если купите эти. Уверен, среди тех, что у меня дома, вы найдете даже первые издания…
– Нет, спасибо, я… мы сейчас проводим опись и… – Жозеф прочел в глазах визави такую отчаянную решимость, что пришлось сдаться. – Ладно, беру за треть цены, – буркнул он, мысленно назвав себя идиотом, после чего выложил из кассы несколько банкнот и проводил мрачным взглядом герцога де Фриуля, который покинул лавку триумфальным шагом.
Утро было в самый раз для того, чтобы улизнуть из дома. У Виктора внезапно проснулась страсть к бродяжничеству, захотелось развеять прогулкой тоску, одолевавшую его, когда он думал о предстоящем отцовстве. Кое-что не давало ему покоя: необходимо было заранее освободить в квартире бывшую столовую, которую он превратил в фотолабораторию, и привести ее в порядок. Ребенку потребуется отдельное чистое помещение, запахи химических реактивов будут для него чрезвычайно вредны, детская должна хорошо проветриться… А где же найти место для фотолаборатории – комнату с водопроводом? Снова занять подвал книжной лавки? Жозеф этого не простит, он давно приспособил каморку под хранение своих архивов. Оставалось только одно решение: перебраться в мастерскую Таша́ на противоположной стороне двора, но Виктор не осмеливался посягнуть на территорию жены, загроможденную мольбертами, холстами и рамами. В любом случае его маниакальная педантичность в работе не уживется с творческим беспорядком Таша.
Малодушно отбросив в очередной раз эти мысли, Виктор слез с велосипеда и вкатил его в горку по улице Сен-Пер. На подступах к «Эльзевиру» он разминулся с долговязым субъектом, показавшимся ему смутно знакомым.
Консьержка здания, где находилась книжная лавка, подметала тротуар, распевая во все горло: «Я из Рио-де-Жанейро, бразильянка я!» Заметив Виктора, она заулыбалась:
– Ранняя вы пташка, месье Легри. Как себя чувствует мадам Таша?
– Доброе утро, мадам Баллю. Спасибо, она в добром здравии. А как поживает ваш кузен?
– Альфонс, как всегда, баклуши бьет, неисправимый лоботряс, а уж когда он на рассвете из кабака возвращается, весь дом о том знает – колокола собора Парижской Богоматери так не гремят, как этот бездельник. Эй, закемарил, что ли? Чего расселся? – крикнула мадам Баллю, обернувшись к верзиле, который развалился на скамейке у подъезда.
Виктор толкнул ногой дверь книжной лавки «Эльзевир», загнал внутрь велосипед и в ужасе застыл:
– Жозеф, что это такое?!
– Все претензии к месье Мори. Он пожелал, чтобы в торговый зал непременно вернулись стулья, и вот вам пожалуйста – негде развернуться. Я уже дважды на стол натыкался. А что это вам не спится? У вас же сегодня выходной.
– Я на минутку – забыл «кодак» под конторкой. Заберу его и махну на площадь Домениль. Хочу пофотографировать семью циркачей с улицы Дюранс, они будут выступать на Тронной ярмарке.
– Ну, если вы на минутку, оставьте свой агрегат во дворе под навесом, а то к подсобке вам с ним не пробиться.
– Он у себя?
– Кто?
– Месье Мори.
– Мой дорогой тесть куда-то отлучился, вернется к закрытию. А мне поручено рассортировать новые приобретения и составить опись – меня ждут вон те двадцать коробок, набитые по самое некуда. Я заранее устаю, стоит только взглянуть на них!
Проигнорировав совет Жозефа насчет двора и навеса, Виктор, пробравшись между стульями, вкатил велосипед в подсобку и вылавировал обратно к конторке.
– По́лно вам дуться на месье Мори, Жозеф, – попытался он ободряюще улыбнуться, – обычно в этот час вам все равно заняться нечем, кроме чтения статеек о всякой всячине, которые вы вырезаете из газет. О, а откуда взялись эти «этцели»[11]?
– Герцог де Фриуль взял меня измором…
– Ах, так это его я встретил! Что же, он опять на мели?
– Да уж наверняка, раз стащил у внучатых племянников их любимые книжки.
– Я возьму Шарля Перро для моей будущей наследницы.
– Откуда вы знаете, что родится девочка?
– Интуиция подсказывает. Жозеф, а вы уверены, что у меня…
– Догадываюсь, о чем вы хотите спросить. Когда родилась Дафнэ, я перепугался, что мне нипочем не справиться, а теперь ничего, привык. Так что не беспокойтесь, у вас все получится. Когда же произойдет радостное событие?
– В июне. А у вас?
– В мае.
– Правда? По-моему, Айрис нам говорила, что в апреле.
– Она все перепутала – разволновалась и неправильно подсчитала. На этот раз я заказал сына!
Они рассмеялись.
– Если бы наши жены честно выполняли заказы!.. – покачал головой Жозеф. – Ну, теперь всё, кончена вольная жизнь, придется безвылазно сидеть дома.
– Вообще-то я не рассматривал отцовство с этой точки зрения, – задумчиво протянул Виктор. Он помялся пару мгновений, но все же почти решился задать вопрос: – Жозеф, а когда родилась Дафнэ, вы с Айрис… э-э… ну, я… понимаете ли…
– Понимаю. Рождение Дафнэ ничуть не охладило наши взаимные чувства. Вам это может показаться фантастической идиллией, но у нас с Айрис действительно ничего не изменилось, мы оба захотели второго ребенка и… Кстати, приготовьтесь к тому, что в первые месяцы вам придется иметь дело с вопящим комочком, и только потом он превратится собственно в ребенка, который повсюду ползает, все хватает и тянет в рот. В общем, смотреть надо будет в оба…
В этот момент дверь книжной лавки открылась и в сопровождении длинноволосого щеголя вошла изящная брюнетка в кашемировом платье цвета лаванды с воротником а-ля Медичи и в черной замысловатой шляпке. Небрежно бросив на конторку мохеровую накидку, дама улыбнулась:
– Привет честно́й компании! Где вы тут прячете Кэндзи Мори?
Виктор, конечно, сразу узнал Эдокси Максимову – томный суккуб, сперва пытавшийся соблазнить его самого, а потом склонивший к распутству его приемного отца Кэндзи.
– Месье Мори на улице Друо, – холодно ответил он.
– Досадно… – поморщилась Эдокси. – Ах, какая же я невежа! Позвольте представить вам моего доброго друга: Тони Аркуэ, кларнетист из Опера.
– И преподаватель музыкальной гармонии в Национальной консерватории, – добавил щеголь.
– Разумеется, Тони, а как же. Разбудите-ка в себе читателя и попросите управляющего найти вам книгу о русском балете.
– Я больше не управляющий, – вскинулся Жозеф, – я…
– Перестаньте болтать, молодой человек! Мне нужно побеседовать с вашим хозяином, оставьте нас наедине, подите оба, живо!
Тони Аркуэ побледнел от унижения, однако повиновался и позволил Жозефу увлечь себя в глубь торгового зала. Сам Жозеф был возмущен до предела и, чтобы немного остыть, принялся разглядывать коллекцию экзотических изданий в застекленном шкафу. Его внимание привлек не замеченный ранее двухтомник in-16 в красном сафьяне. Он рассеянно открыл один том, окинул взглядом страницу – и, густо покраснев, тотчас захлопнул крышку переплета. Это, несомненно, было одно из приобретений Кэндзи для его личной библиотеки эротики.
Книгу ловко выхватил у Жозефа из рук Тони Аркуэ, вслух прочел название:
– «Галантные встречи Алоизии в изложении ученого Мерсиуса»[12], – и захихикал, разглядывая фривольную гравюру. – А у вас тут забавно! Надо будет дать адресок паре приятелей, им понравится.
Не поддавшись на провокацию, Жозеф сосредоточился на Эдокси Максимовой, которая как раз обольстительно улыбалась Виктору.
– Ах мой миленький Легри, ну не смотрите на меня с таким похоронным видом! У меня нет ни малейшего намерения отбить вашего месье Мори у его дульсинеи! Так он у себя или нет?
– Дорогая моя, чувствуйте себя как дома, не обращайте на меня внимания, ищите, переверните всё вверх дном, его комнаты наверху. – Виктор указал на винтовую лестницу.
Эдокси одарила его насмешливым взглядом:
– По́лно вам, Легри, я девушка простая: говорю что думаю, верю всему, что слышу. А если порой я веду себя не так, как того требуют приличия, это потому что здравый смысл мне то и дело изменяет. Вот, передайте месье Мори от меня. – Эдокси помахала у Виктора перед носом конвертом, состроив ироническую гримаску, которая призвана была показать, что простушка она только на словах, а так у нее хватает козырей в рукаве.
«Она меня провоцирует, – подумал Виктор. – Делает вид, что ничего не понимает, а на самом деле ей прекрасно известно, что у Кэндзи есть любимая женщина».
– Мадам Херсон здесь, – шепнул он, ткнув пальцем в потолок.
– Матушка вашей супруги на втором этаже приникла ухом к полу и не пропускает ни звука из нашей беседы? – усмехнулась Эдокси. – Но мы ведь с вами еще не сказали ничего предосудительного, насколько я заметила. – И она снова помахала конвертом.
Виктор, пришедший в отчаяние от беспечности бывшей танцовщицы, нервно барабанил пальцами по прилавку, и не подумав протянуть руку за конвертом.
– Легри, я на вас очень рассчитываю, – вздохнула Эдокси. – Это два приглашения в Опера на «Коппелию», балет дают тридцать первого числа сего месяца. Повторяю: два приглашения, одно для мадам Джины Херсон, второе для месье Кэндзи Мори. Их раздобыла моя подруга Ольга Вологда, она исполняет в этом балете заглавную партию.
Притаившись за нагромождением картонных коробок, Тони Аркуэ с интересом прислушивался к разговору. Жозеф попытался его отвлечь:
– Так вы, стало быть, играете на флейте?
– На кларнете, – поправил длинноволосый, недобро зыркнув в его сторону.
– А я писатель.
– Ах как оригинально! Знаете, что сказал по этому поводу Орельен Шоль[13]? «Раньше всякая безмозглая скотина только языком молола, теперь она пишет».
– Что-что, простите?..
– Молодой человек, я мало читаю, меня больше увлекает музыка.
– Тогда, должно быть, вам не слишком уютно в книжной лавке.
– Что верно, то верно, тут такая пылища! Это вредно для легких – плохо сказывается на дыхании, а я дыханием на хлеб зарабатываю. И уберите от меня эти книги о русском балете – я уже сыт ими по горло! – Тони Аркуэ устремился к Эдокси: – Дорогая моя, у вас ведь назначена встреча, как бы вы не опоздали…
– Помню, помню, – отмахнулась она. – Месье Легри, почему мужчины подозревают женщину в кокетстве лишь на том основании, что она независимая?
Виктор услышал в ее тоне затаенную насмешку. За дурака она его, что ли, держит?
– Никто не рискнет заподозрить в независимости замужнюю женщину, – непринужденно отозвался он.
– Черт возьми! – вспыхнула Эдокси. – С меня довольно! Вашу руку, Тони, мы уходим!
Кларнетист бросился вперед, чтобы придержать для нее дверь, обернулся и, не скрывая удовлетворения, попрощался:
– Господа, честь имею.
Когда дверь за ними закрылась, Жозеф хмыкнул:
– Да уж, независимости у этой плясуньи, пусть и бывшей, на деле хоть отбавляй. Ее вельможному муженьку стоило бы за ней присмотреть.
– Это вряд ли. Федор Максимов редко покидает Санкт-Петербург, он ведь служит в конной гвардии Николая Второго. Будем надеяться, прекрасная Эдокси не лелеет коварных замыслов. – Виктор на всякий случай прощупал запечатанный конверт с приглашениями.
– И снова прав Кэндзи, – заметил Жозеф, – когда говорит: «Чтоб несчастья избежать, не ходи на бал плясать».
Гравюра, случайно увиденная им в неприличной книжке, никак не хотела стираться из памяти.
Это ж надо, с таким усердием да так тщательно вырисовывать подобные ужасы! Мелия Беллак захлопнула папку с картинками и сурово стегнула по ней метелкой из перьев. Но не удержалась и еще раз пристально изучила цветные гравюры, которые месье Мори заботливо переложил листами полупрозрачной бумаги. С первого взгляда трудно было установить, какому занятию предаются на гравюрах с этакой небрежностью азиат в кимоно, расшитом геометрическими фигурами, и его подруга в шелках. Лишь внимательный взор мог различить атрибуты, указывающие на половую принадлежность персонажей и пребывающие в положениях, противных всяческим правилам приличия. Созерцая эти сцены причудливых совокуплений, Мелия вспомнила о своей давней помолвке с подмастерьем булочника из Бургундии, проходившим обучение в Тюле. Они тогда успели лишь пару раз поцеловаться, а потом Тьену́ продолжил свое путешествие по Франции. С той поры к Мелии не прикоснулся ни один мужчина, и теперь, открыв для себя содержимое хозяйской папки с картинками, она могла честно сказать, что ничуть об этом не жалеет.
Во второй раз захлопнув папку, Мелия снова взялась за уборку, напевая:
Зеркало в ванной комнате показало ей две новые морщинки и несколько седых волос. Расстроиться или посмеяться? Мелия решила посмеяться и показала своему отражению язык. А что? Никто ж не видит…
Негоже деви́цам бегать за парнями.
Хлопочи по хозяйству целыми днями —
Стирай, убирай, еду готовь тоже,
А за парнями бегать негоже!
Следующим номером программы было приготовление завтрака: говяжья вырезка с овощами, цикорий, крем-брюле. Она как раз обжаривала муку в масле для подливки, когда послышались тяжелые шаги – ее заклятая врагиня Эфросинья Пиньо, мамаша зятя месье Мори, явилась с инспекцией.
– Ну не семейство, а вавилонское столпотворение, право слово! – проворчала Мелия. – Дракониха, которая мне житья не дает, желтые, белые, русские, англичашки – черт ногу сломит! – И расправила плечи, готовясь выдержать бурю и натиск.
– Милочка моя! – не замедлила разбушеваться Эфросинья. – Что это вы тут стряпаете? Хотите накормить истинного гурмана какими-то там овощишками? Да еще теперь, когда в жизни месье Мори появилась женщина? Да вам бы только баклуши бить!
– Мне бы только яйца взбить, а то не успею, – отрезала Мелия.
– Она еще и огрызается! Когда я тут хозяйничала, каждый завтрак был пиром! – Стоя на пороге кухни, Эфросинья выпустила в домработницу весь запас парфянских стрел: – У вас подливка комковатая! Растяпа вы этакая, вам до моего уровня еще расти и расти, нет бы чему поучиться. Я весьма разочарована и должна вас покинуть! – Развернувшись, она отступила с поля битвы.
– Вот-вот, покинь меня, не засти солнце, – процедила сквозь зубы Мелия. – Как же меня допекла эта зануда! В следующий раз я их тут кашей из гнилой брюквы накормлю – пусть подавятся!
Эфросинья с достоинством спустилась по лестнице, хотя ей нетерпелось похвастаться перед своей товаркой Мишлин Баллю обновками: красная сатиновая юбка, миндально-зеленая кофта и шляпка с перьями были чудо как хороши.
Консьержка дома 18-бис, склонившись над ведром с черной от грязи водой, выжимала половую тряпку. Кафельный пол блистал. И тут в подъезд ввалился угольщик.
– Стоять! Проход закрыт! – всполошилась мадам Баллю. – Я только что пол вымыла!
– Сочувствую, дамочка, но у меня срочная доставка. – И угольщик с мешком без зазрения совести помчался вверх по ступенькам.
– Да вы этак лестницу обрушите! – возмутилась ему вслед Эфросинья, прижавшись к стене. – Нет, вы это видели, дорогая Мишлин? Он чуть не перепачкал мой наряд, который, обратите внимание, прекрасен!
– Глядите, как бы вас в таком наряде на небо не унесло, – сердито буркнула консьержка, устыдившись своего бумазейного платья. – Перьями-то за облако заце́питесь – и поминай как звали.
– Иисус-Мария-Иосиф! Счастье еще, что я здесь не живу, это ж не дом, а скотный двор какой-то!
Уже сидя в омнибусе, увозившем ее на улицу Фонтен, к обиталищу четы Легри, разобиженная Эфросинья сказала себе: «Да уж, будет что записать в дневнике нынче вечером!»
Омнибус тащился по авеню Генерала Мишеля Бизо. Полина Драпье сидела у самого окна; в тесном салоне томились женщины с корзинками, служащие, старики, сонные рабочие – обычные пассажиры переполненного городского транспорта. Авеню было забито фиакрами и ломовыми телегами. Быть может, где-то там, в этой толпе, ее подстерегает та самая тень, что пять дней назад сбросила в колодец безжизненное тело Сюзанны Арбуа?..
Нынче в начале дня Полина видела на площади Домениль, как месье Оноре Селестен разговаривал с поджарым брюнетом, подкатившим на велосипеде. Брюнет просил у месье Селестена разрешения пофотографировать его сыновей, был корректен, ненавязчив, внимательно выслушал рассказ о тяготах жизни ярмарочных циркачей, и вообще этот человек со смешным ящиком на треноге внушал симпатию. Потом он пробрался в первые ряды толпы зевак и делал снимки, пока Альфред и Людо исполняли номер антиподистов[14].
Полина тем временем пообщалась с мадам Селестен, и та попросила взять в ученики еще сынишку глотателя огня и дочку силача – разрывателя цепей. Это была настоящая удача! А когда Полина пришла на остановку омнибусов, она заметила того самого брюнета-фотографа – оседлал велосипед на углу улицы Прудона и, как только омнибус, в который она села, тронулся, устремился за ним. Вот тут-то девушку и охватила паника: «Он меня преследует!»
Полина Драпье привстала с сиденья и рухнула обратно, нервно вцепившись в сумочку обеими руками. Страх проникал в душу медленно, осторожно. Память нарисовала перед глазами тень в плаще с капюшоном, неспешно бредущую вдаль по дороге, – и Полину, как в ту минуту, когда она хватилась карточек бон-пуэн и не нашла их, пронзил ужас. Нет, это не сон. Это кошмар, обернувшийся явью!
Она вышла из омнибуса у кладбища. Изо всех сил сдерживая себя, чтобы не побежать, сделала несколько шагов и обернулась, будто бросая вызов преследователю. Но кроме бродячей собаки, позади никого не было.
Глава третья
Суббота, 20 марта
«О Всемогущий, Ты правишь стихиями, на Тебя уповаю! Сделай так, чтобы дождь иссяк и воссияло солнце! Да здравствует праздник, пусть даже такой никудышный!»
Прислонившись к стволу каштана у озера Францисканцев, Мельхиор Шалюмо то норовил плевком попасть в парочку уток-мандаринок, то, приложив ладонь козырьком ко лбу, обозревал дорожку вокруг старых монастырских угодий, то косился на дремавших у берега рыбаков. «Что творят, недотепы! У них же сейчас вся рыба от скуки передохнет».
В тот момент, когда одному из рыбаков посчастливилось выудить старый башмак и он уже подсекал, тучи, сложившиеся над озером и купами деревьев в замысловатый узор, расползлись в стороны. Небо просветлело, но не спешило явить взору синеву.
«Благодарю Тебя, Отец Всемогущий, нам много не надо, хватит и этой божественной серости. Пирушка-то готовится не ахти какая, так себе свадебка, обойдутся уж они как-нибудь и без Твоей лазури».
Издали долетел стук копыт, вспорхнула воробьиная стайка, на аллее между Фонтене-су-Буа и Венсенским лесом показались кареты, нанятые на станции Ножан, и выстроились у моста, соединившего берег озера и один из трех искусственных островков, на котором стояло заведение с вывеской «Кафе-ресторан у Желтых врат».
Повара хлопотали с самого рассвета. Фрикасе из курицы, яйца в желе, дрозды, запеченные в тесте, топинамбуры в сметане – блюда одно за другим появлялись на столах в празднично убранном зале. Хозяева были рады-радешеньки принять два десятка гостей сейчас, в начале весны, когда свадьбы играют редко.
– Скупердяи, – шепнул один официант другому, – даже не заказали шампанского, только дрянное игристое. А чаевых мы от них и вовсе не дождемся!
– Ничего, уж я их заставлю раскошелиться. Вот потребуют подать коньяк после кофе – всучу им черешневую настойку по цене арманьяка. Только хозяевам не сболтни!
Восемь мужчин и дюжина женщин, все разодетые в пух и прах, выгрузились из карет с бо́льшим или меньшим изяществом. Мужчины отпустили кучеров, с тем чтобы те вернулись к пяти часам, и весь бомонд с натужными шутками и фальшивым хихиканьем устремился к месту торжественной трапезы.
«Воркуйте, голубки, пока воркуется, потом еще наплачетесь. Семейная жизнь – не такая приятная затея, как вам кажется. Слово Мельхиора Шалюмо: на смену обжималкам придут перепалки!»
– Мельхиор! Мельхиор Шалюмо! – услышал маленький человек свое имя с раскатистым «р» и увидел даму, чей силуэт казался пышным из-за обилия лисьих хвостов, украшавших накидку. – Как приятно, что вы среди нас!
«О Всемогущий, Ты правишь стихиями, на Тебя уповаю! Сделай так, чтобы дождь иссяк и воссияло солнце! Да здравствует праздник, пусть даже такой никудышный!»
Прислонившись к стволу каштана у озера Францисканцев, Мельхиор Шалюмо то норовил плевком попасть в парочку уток-мандаринок, то, приложив ладонь козырьком ко лбу, обозревал дорожку вокруг старых монастырских угодий, то косился на дремавших у берега рыбаков. «Что творят, недотепы! У них же сейчас вся рыба от скуки передохнет».
В тот момент, когда одному из рыбаков посчастливилось выудить старый башмак и он уже подсекал, тучи, сложившиеся над озером и купами деревьев в замысловатый узор, расползлись в стороны. Небо просветлело, но не спешило явить взору синеву.
«Благодарю Тебя, Отец Всемогущий, нам много не надо, хватит и этой божественной серости. Пирушка-то готовится не ахти какая, так себе свадебка, обойдутся уж они как-нибудь и без Твоей лазури».
Издали долетел стук копыт, вспорхнула воробьиная стайка, на аллее между Фонтене-су-Буа и Венсенским лесом показались кареты, нанятые на станции Ножан, и выстроились у моста, соединившего берег озера и один из трех искусственных островков, на котором стояло заведение с вывеской «Кафе-ресторан у Желтых врат».
Повара хлопотали с самого рассвета. Фрикасе из курицы, яйца в желе, дрозды, запеченные в тесте, топинамбуры в сметане – блюда одно за другим появлялись на столах в празднично убранном зале. Хозяева были рады-радешеньки принять два десятка гостей сейчас, в начале весны, когда свадьбы играют редко.
– Скупердяи, – шепнул один официант другому, – даже не заказали шампанского, только дрянное игристое. А чаевых мы от них и вовсе не дождемся!
– Ничего, уж я их заставлю раскошелиться. Вот потребуют подать коньяк после кофе – всучу им черешневую настойку по цене арманьяка. Только хозяевам не сболтни!
Восемь мужчин и дюжина женщин, все разодетые в пух и прах, выгрузились из карет с бо́льшим или меньшим изяществом. Мужчины отпустили кучеров, с тем чтобы те вернулись к пяти часам, и весь бомонд с натужными шутками и фальшивым хихиканьем устремился к месту торжественной трапезы.
«Воркуйте, голубки, пока воркуется, потом еще наплачетесь. Семейная жизнь – не такая приятная затея, как вам кажется. Слово Мельхиора Шалюмо: на смену обжималкам придут перепалки!»
– Мельхиор! Мельхиор Шалюмо! – услышал маленький человек свое имя с раскатистым «р» и увидел даму, чей силуэт казался пышным из-за обилия лисьих хвостов, украшавших накидку. – Как приятно, что вы среди нас!