Клюева Варвара. Каиново семя

   - Сиди, я сам сбегаю, все принесу. Где тут ближайшая аптека?
   Яна пожала плечами и покачала головой, но небольшая толпа зевак, обступившая героев несостоявшейся трагедии, нестройным разноголосым хором дала необходимые указания. Молодой человек стремительно исчез и почти так же стремительно (и правда, значит, бежал) появился снова. Льда в аптеке не нашлось, пузырь наполнили холодной водой, которая довольно быстро нагрелась от ноги. Но и непродолжительного охлаждения вкупе с тугой перевязкой оказалось достаточно, чтобы боль в щиколотке сошла на нет. Яна попробовала встать, но тут же плюхнулась обратно на скамейку - не из-за боли, а потому что тело вдруг превратилось в большой кусок дрожащего студня. Запоздалая реакция организма на пережитое потрясение.
   - Тебе... то есть вам нужно выпить, - сказал спаситель, оценив состояние девушки. - Тут неподалеку есть бар. Доковыляем? Или мне сходить в магазин?
   Яна прислушалась к себе и поняла, что выпить действительно нужно. Желательно, чего-нибудь покрепче. Поскольку она не привыкла распивать крепкие напитки на автобусных остановках, под любопытными взглядами мающихся в ожидании транспорта пассажиров, бар выглядел предпочтительнее. Она окинула оценивающим взглядом молодого человека и впервые как следует его рассмотрела.
   Выпуклый лоб, светло-карие с зелеными точками глаза, длинные ресницы со светлыми кончиками, довольно пухлые щеки, крупные кольца волос смешанного окраса - верхние пряди выгорели до соломенного цвета, нижние темнели бурым. Не высокий, но и не коротышка, фигура не атлетическая, но ладная. Симпатичный, между прочим. До идеала мужской красоты не дотягивает - купидоновские щечки подкачали, но мил, очень мил. На нахала не похож, на рокового соблазнителя тоже. Пожалуй, можно рискнуть и принять приглашение в бар.
   - До-доковыляем, на-наверное, - выдавила Яна, громко стуча зубами.
   В баре они наконец познакомились. Сергей был предупредителен и болтал без умолку - то ли тоже отходил после стресса, то ли пытался отвлечь Яну от неприятных мыслей о едва не состоявшейся кончине. Он рассказал, что родился в Петербурге, до третьего курса учился в тамошней Техноложке, потом понял, что "это не его", и ушел. Поступил в Гидромет и тоже бросил. Спасаясь от армии, устроился на механический завод, где давали бронь, но и там не задержался. Потом, убегая от повесток из военкомата, кочевал по городам и весям матушки-Руси, зарабатывая на жизнь чем придется - челночил, строил дачи, подряжался рабочим на фермы и железную дорогу. Легко сходился и расходился с людьми, стараясь не обременять себя крепкими привязанностями. Легко тратил деньги, порой совсем нелегко заработанные, на эфемерные удовольствия - выпивку, рестораны, казино, подарки случайным любовницам. Эта беззаботная жизнь перекати-поля закончилась два года назад, когда у матери Сергея обнаружили саркому.
   - Слава богу, призывной возраст к тому времени уже вышел. - Сергей перехватил недоверчивый взгляд Яны и кивнул. - Все верно. Мне уже двадцать девять. Это я только выгляжу пацаном из-за своей дурацкой херувимской ряхи. В общем, годы позволяли вернуться домой и ухаживать за матерью, не прячась под диваном всякий раз, когда в дверь позвонят. Три месяца назад мама умерла. А я оказался на перепутье. Возвращаться к прежней бродячей жизни, оставаясь никем и ничем, не хотелось. Но, чтобы кем-то стать, нужно хотя бы знать - кем? А я не знал. Хватался то за одно, то за другое и тут же терял интерес. Доводил до исступления приятелей и приятельниц, то беспардонно навязывая им свое общество, то нахально объявляя, что никого не хочу видеть. В конце концов сообразил: мне нужно просто остановиться, отдышаться, осмотреться, понять себя. Я решил взять тайм-аут и съездить на родину отца. Припасть, так сказать, к корням. Отец давно умер, я его не помню и, честно говоря, почти не думал о нем. А тут вдруг загорелось увидеть места, где он родился и вырос, поговорить с людьми, с которыми он общался. Не знаю, что это - просто блажь или, может быть, фаза роста...
   - Ну и как? - спросила Яна. - Получилось?
   - Что получилось? - не понял Сергей.
   - Увидеть места, поговорить.
   - А... Нет. Тут здорово все изменилось со времен папиного детства. Старые дома снесли, построили многоэтажки. Теперь даже адреса такого нет. И школы, где он учился... Короче, не выгорела затея.
   - И что ты теперь собираешься делать?
   Сергей пожал плечами.
   - Наверное, ждать знака судьбы. А может, уже дождался. - Он перегнулся через стол и накрыл ладонью ее руку. - Скажи, ты случайно не моя судьба?
   Спросил вроде шутливо, но как бы и всерьез. Яна растерялась, потом заставила себя улыбнуться.
   - Не знаю. Не исключено. Ты меня спас, значит, наши судьбы как-то связаны. Люди в древности верили, что жизнь спасенного принадлежит спасителю.
   Ее замешательство объяснялось очень просто: до сих пор близкие отношения с молодыми людьми у Яны, мягко говоря, не складывались. Это упущение было одним из немногих серьезных недостатков совместного проживания двух личностей в одном теле. Яне нравились сильные, волевые, целеустремленные молодые люди. Маша, как нарочно, предпочитала расхлябанных благодушных юнцов с ласковыми глазами. В девятом классе они обе влюбились - практически в один день. Яна - в спортсмена из одиннадцатого "б", будущую звезду российской легкой атлетики. Маша - в рыхлого блондинистого придурка-одноклассника, единственным достоинством которого был бесконфликтный характер. Естественно, "двойняшки" насмерть переругались и почти месяц не разговаривали друг с другом. Настрадавшись всласть, обе решили, что никакая любовь не стоит таких мук, и дружно поставили на своей личной жизни крест. С тех пор много воды утекло, но урок не забылся. Всякий раз, встречаясь с достойным, по ее мнению, экземпляром мужеска полу, Маша представляла его на суд Яны и, выслушав очередной приговор, со вздохом наступала на горло своим романтическим грезам. Так же поступала и Яна. За шесть лет этот сценарий разыгрывался неоднократно, и обе уже свыклись с мыслью о том, что из-за непримиримости вкусов никогда не узнают "восторгов страсти нежной".
   Но сейчас завязка сильно отличалась от традиционной. Начать с того, что Сергей не имел ничего общего с мужским идеалом Яны (высокий рост, длинное аскетичное лицо, римский нос, массивный подбородок), и тем не менее ей нравился. Возможно, все дело было в обстоятельствах знакомства: какая девушка останется равнодушной к герою, выхватившему ее из-под носа чудовища, несущегося с субзвуковой скоростью? Особенно если этот герой явно не прочь за девушкой приударить. А может быть, взрослое чувство возникает спонтанно, без оглядки на детский идеальный образ возлюбленного. Так или иначе, но Сергей Яну определенно привлекал.
   Однако самым удивительным было то, что и Маша его одобрила. Она, конечно, до сих пор дулась и разговаривать с Яной не желала, но по поводу нового знакомого буркнула что-то ворчливо-благосклонное. Это и решило дело. Когда Сергей, проникновенно глядя на девушку, попросил ее рассказать о себе, Яна, одуревшая от одиночества, уставшая от неудач, обиженная на обеих "сестер" и сраженная небывалой снисходительностью извращенки Машки к ее выбору, решила ему довериться. Не во всем, разумеется. Шизофреническую тайну девочек-близнецов, делящих одно тело, она унесет с собой в могилу. Да и криминальную историю спятившей губернаторши, "заказавшей" дочь ради донорских почек, разглашать не следовало. По крайней мере, в Старграде, где еще витает зловещая тень Альбины и рыщет свора из ее службы безопасности. Но о тайне своего происхождения она расскажет. Ей просто позарез необходимо выговорится и выслушать совет непредвзятого, но заинтересованного друга. У самой Яны уже голова шла кругом от противоречивых фактов, не желавших укладываться ни в одну из версий.
   - Я из Москвы, - начала она. - Мы живем вдвоем с мамой. Она родила меня в шестнадцать лет и никогда не была замужем. Разумеется, мне хотелось знать, кто мой отец, и однажды я спросила ее об этом. Мама сказала, что моего отца зовут Юрой, и больше она ничего пока не скажет, потому что это взрослая история, грустная и неприятная. Если я захочу, мы поговорим об этом, когда мне исполнится тринадцать. В тринадцать лет я узнала, что мама и Юра познакомились в Старграде, где оба учились, она - на швею, он - на слесаря-жестянщика. Юра коллекционировал сексуальные победы, и когда мама поняла, что ждет от него ребенка, он уже вовсю ухлестывал за другой. Маме очень не хотелось с ним объясняться, но ей не с кем было посоветоваться, она испугалась, растерялась и все-таки пошла к нему. Папаша сказал, что ее беременность - это ее личные трудности. Мама впала в депрессию, довела себя до полного нервного и физического истощения и в конце концов угодила в местную больницу, где встретила чудесную женщину, врача, которая ее спасла - вылечила, отправила жить в Москву к подруге (тоже врачу и матери-одиночке) и помогала на первых порах деньгами.
   Когда мне было пятнадцать, мама случайно встретила папочку Юру и даже взяла у него телефончик для меня. Я с ним встретилась, лишилась последних светлых иллюзий в отношении папеньки, а заодно убедилась, что, несмотря на мое отчество (по паспорту я - Алексеевна), он действительно мой родитель. Во-первых, Юра этот факт радостно подтвердил, а во-вторых, я обнаружила фамильное сходство.
   Я тебя еще не утомила?
   - Нет, что ты! Но скажи, пожалуйста: эти интригующие детективные интонации - плод моего пьяного воображения, или ты действительно собираешься огорошить меня какой-то невероятной загадкой?
   - Собираюсь. Не знаю, насколько она невероятная, а что загадка - это точно. Я здорово в ней запуталась. Может быть, ты сумеешь ее разгадать? Но все по порядку. Недели две назад ко мне на работу неожиданно нагрянула та самая чудесная женщина, которая когда-то так удачно вмешалась в мамину судьбу. Вообще-то она регулярно приезжает в Москву и навещает нас с мамой, но на этот раз визит был особенным. У меня сложилось впечатление, что она приехала из Старграда буквально ради нескольких минут минут разговора со мной. Конфиденциального разговора - она подчеркнула, что я не должна передавать содержание маме.
   Эта дама (для удобства назовем ее... например Полиной) сказала, что ко мне скоро могут обратиться с каким-нибудь необычным предложением, и предупредила, что я ни в коем случае не должна его принимать. Мало того, я не должна принимать вообще никаких предложений, исходящих от незнакомых людей. А также ходить по безлюдным улицам, вступать в разговоры с посторонними, садиться в чужие машины и так далее и тому подобное.
   - Интересно.... - Сергей подпер щеку ладонью и поскреб щетину в районе уха. - И как она все это объяснила?
   - Никак. Сказала, что это не ее тайна. Я долго ломала голову над этой загадкой, но так ничего и не поняла, кроме того, что умру от любопытства, если ее не раскрою. Поэтому я села на поезд и приехала в Старград. Некая цепь событий - не буду рассказывать каких, это совсем другая история - свела меня с дочерью одного из местных воротил. И, представь себе, эта девушка оказалась точной моей копией. Настолько точной, что у меня чуть крышу не снесло, когда я ее увидела. Дело даже не в том, что у нас одинаковая внешность. Мы еще одинаково хмуримся, улыбаемся, дергаем плечом, если нам задают вопрос, на который мы не хотим отвечать. Говорят, что даже походка у нас одинаковая.
   - И ты решила, что вы сестры-близнецы?
   - Да. Не только из-за сходства. Выяснилось, что роды у ее матери принимала... кто бы ты думал?
   - Полина?
   - Точно. Причем не просто принимала роды, а делала кесарево сечение, и, следоватнльно, роженица была под наркозом.
   - Погоди-погоди, я сам догадаюсь. У жены местного воротилы умер ребенок и ей подсунули девочку, которую родила твоя мать, правильно?
   - Ну, в общем, примерно так я сначала и подумала. Это многое бы объяснило: трогательную заботу Полины о моей маме, существование двух неотличимых девушек и даже тот загадочный разговор у меня на работе. Полина могла узнать, что некто собирается использовать наше с... Марией сходство в каких-нибудь некрасивых целях, и пыталась предостеречь меня, намекнуть, чтобы не впутывалась в чужие игры.
   - Так, а что же не сошлось?
   - Многое. Во-первых, дата и место рождения. Я родилась не здесь, а в Москве, через три недели после Марии. Но это бы еще ладно. Во... Полина училась в московском меде, у нее в столице масса знакомых врачей. Кто-нибудь из них вполне мог состряпать для мамы фальшивую справку из роддома...
   - Зачем? - удивился Сергей.
   - Не знаю. Например, чтобы не разоблачили их обман. Представь себе, что та женщина - мать Марии - случайно встретила бы меня. Конечно, она попыталась бы узнать, кто я такая, кто мои родители - хотя бы из любопытства. И как, по-твоему, что произошло бы, узнай она, где и когда я родилась?
   - М-да!.. Наверное, скандал.
   - Наверняка. Они и подстраховались... наверное. Если моя версия все-таки верна. А это вполне может быть не так, потому что, кроме "во-первых", есть еще и "во-вторых". Я спросила Марию, не может ли она быть приемной дочерью. И знаешь, что она ответила? Дескать, насчет матери не уверена, вполне возможно, что она чужая тетя, но в отношении отца сомнений нет. Потому что она, Мария, - вылитая бабушка в молодости.
   Сергей хмыкнул.
   - А не могла твоя Мария наврать? Неосознанно, не отдавая себе отчета. Все мы верим в то, во что хотим верить. И, наоборот, не верим тому, что нам не нравится. Если ты привыкла, что твой папаша - крупная шишка, тебя вряд ли обрадует его замена на слесаря-жестянщика.
   - Оно конечно. Но существует фото, студийный портрет бабули. И я его видела. В подробностях не рассмотрела, времени не было, но на беглый взгляд сходство убедительное.
   - Да-а! Тут без поллитры не разберешься. Кстати, насчет поллитры. Повторим? А то на нас бармен угрюмо косится.
   Сергей сходил к стойке и принес еще два джина с вермутом и оливкой, которые почему-то назывались "Мартини". Это был уже четвертый его поход, и Яна заметила, что его слегка заносит на поворотах. Сама же она, как ни странно, чувствовала себя совершенно трезвой. Только настроение, пожалуй, чересчур уж приподнятое, но это, возможно, эйфория чудом уцелевшей жертвы.
   - Ну как, помогло? - весело спросила она, когда Сергей втянул в себя половину коктейля и поставил бокал. - Узрел истину?
   - Тут, пожалуй, узреешь! - вздохнул он. - Одно из двух... нет, из трех. Либо твоя мама обманула и тебя, и этого жестянщика, чтобы выгородить местного туза, и тогда твое сходство с папой Юрой - чистая случайность. Либо папа Юра - тайный внебрачный сын бабули с портрета, что бывает только в дешевых романах. Либо Мария тебе не сестра, а ваша полная идентичность, как и участие Полины в судьбе твоей и ее матери, - невероятное совпадение. Впрочем, все три варианта выглядят невероятными.
   - На самом деле вариантов больше. Например, тайным внебрачным ребенком бабули с портрета может быть не Юра, а моя мама, на которую я, кстати, тоже похожа. Или портрет - фальшивка, изготовленная специально для приемной матери Марии, чтобы у нее не возникало вопросов, в кого пошла дочь. Или местный туз был тайным возлюбленным моей бабки по матери, и мама на самом деле - его ребенок. Но ты прав, все они выглядят невероятными. Портрет-фальшивку нужно было изготовить заранее, еще до рождения Марии, а как можно предугадать внешний облик еще нерожденного ребенка? Кстати, эту бабулю многие здесь должны помнить, она была женой крупного партийного функционера из местных. Так что фальшивку запросто могли разоблачить. Это возражения по второму пункту. А вот по первому: жены партийных функционеров не рожают внебрачных детей, а если рожают, то не бросают. И по третьему: моя мама родилась не в Старграде, а в уездном городишке. Ее мать была уборщицей в рабочей столовой и здорово закладывала за воротник. Не слишком подходящая любовница для комсомольского начальника, которым был местный воротила, верно?
   - Пожалуй. Слушай, а почему бы тебе не поговорить с мамой или с этой Полиной? Если они поймут, что ты не успокоишься, пока не докопаешься до правды, то перестанут вешать тебе лапшу на уши.
   - Не факт. Полина говорила, что это чужая тайна. Если они дали кому-то слово, то будут молчать, как партизанки, такие уж они благородные. И еще... Есть причина, по которой я не могу этого сделать. Я должна все выяснить сама. И кое-что уже выяснила. Нашла акушерку, которая работала в больнице, где родилась Мария. Это от нее я узнала про кесарево сечение. Сама она была в отпуске, но слышала, что роды прошли с осложнениями, воротила даже выписал из столицы какую-то медицинскую знаменитость. Роженицу перевели из гинекологии в хирургию, и знаменитость ее оперировала. Но это потом, уже после кесарева. А кесарево делала Во... Полина. Хирургическая сестра, которая ей помогала, вскоре уехала из города. Как-то очень внезапно уехала. К сожалению, мне так и не удалось поговорить с врачом или сестрой, дежурившими в ту ночь. Врач умер, сестра по-прежнему работает с Полиной и не ответит на мои вопросы. С трудом разыскала бывшую санитарку, хотела спросить, не помнит ли она мою маму - на шестнадцатилетнюю роженицу должны были обратить внимание, - а у той склероз. Мне вообще не очень-то везет. Наведалась в швейное ПТУ, где училась мама, меня там обхамили и чуть не спустили с лестницы, несмотря на предложенную взятку. Потом одна добрая душа объяснила, что секретарша, которая меня обхамила, по глупости уничтожила часть старой документации. А начальству ни гу-гу, чтобы по шапке не дали. Дескать, кто проверять-то будет? А тут я со своим запросом. Но мне все-таки удалось найти женщину, с которой мама жила в общежитии. На швейной фабрике работает. Эта деньги взяла и маму мою вспомнила, только ничего полезного так и не сказала. "Оля, говорит, дикой была - ни поболтать с ней, ни посмеяться. Скажешь чего, она зыркнет, как зверек, и молчок. Не могу представить, чтобы у нее парни были. По правде, я ее плохо знала. Она полгода всего с нами училась. В первую же зиму ни с того ни с сего забрала документы и уехала. Не знаю куда, домой, наверное".
   - Значит, во время беременности твоя мама жила не в общежитии?
   - Угу. И не дома, это я точно знаю. Она как из дома сбежала в пятнадцать лет, так больше туда и не возвращалась. Я подумала, может, этот воротила снимал ей комнату, если она, допустим, согласилась отдать ему младенца. Его жена была больна, он мог заранее предполагать, что она ребенка не выносит, и приглядеть будущую мамочку, которой ребенок ни к чему. Звучит, конечно, дико, но ничего, я привычная - вон сколько диких версий навертела. Но как проверить насчет комнаты? Кто мог о ней знать? Прислуга туза? Какие-нибудь помощники, референты? Их попробуй найди. Да и расспрашивать опасно - донесут воротиле.
   Сергей вдруг поперхнулся коктейлем и закашлялся.
   - Наезд... Джип!.. - выдавливал он между приступами кашля. - Ты уверена... что это... случайность? Может, до туза дошли слухи о твоих изысканиях? И они ему не понравились?..
   Яна побледнела.
   - Н-не знаю. Ты думаешь?.. Но это... Это значит, что я права? Тайна рождения существует?
   - Яна, послушай, может, тебе лучше бросить свое расследование? Видишь же, опасное это дело. Ну какая тебе разница, кто твой отец и есть ли у тебя сестра?
   - Есть разница. Пока не знаю какая, но обязательно выясню. Хотя из Старграда, наверное, придется на время уехать - береженого бог бережет. Ничего, мне есть куда податься. В Козловск, в райцентр, где родилась мама. Там живет моя тезка, библиотекарша, которая подкармливала маму в детстве и давала ей приют. Мама до сих пор шлет ей открытки и денежные переводы. Я думаю, она написала Марьяне Алексеевне, когда забеременела. Или даже ездила к ней - больше-то не к кому было. Во всяком случае, если кто и знает, где мама жила последние полгода перед родами, скольких детей родила и от кого, то это старушка библиотекарша.
   - Значит, не сдашься?
   - Ни за что!
   - Тогда я поеду с тобой. Можешь возражать сколько хочешь, но на произвол судьбы я тебя не брошу. Даром, что ли, из-под колес тебя вытаскивал?
   Решив уехать, Яна тут же успокоилась. А предложение Сергея составить ей компанию и вовсе развеяло остатки тревоги. Она кокетливо улыбнулась и спросила, глядя на него поверх бокала:
   - А почему ты решил, что я буду возражать?
 

* * *

 
   Марьяна Алексеевна была уже совсем старенькой и, очевидно, страдала каким-то тяжелым недугом. Тоненькие, словно цыплячьи лапки, руки и маленькая головка с прозрачными седыми кудряшками заметно дрожали, сморщенное личико цветом напоминало дешевую туалетную бумагу, запавшие глаза - тусклые, с желтыми, в красных прожилках, склерами - сильно слезились.
   Увидев это убогое дряхлое существо, Яна чуть не заплакала от жалости и разочарования. Старушка явно не вылезает из болезней, в том числе и психоневрологических. Хорошо, если еще не впала в маразм. Небось имени-то маминого не помнит, разве что по открыткам да переводам.
   Однако Марьяна Алексеевна, встретившая Яну и Сергея настороженно, чудесным образом переменилась, когда услышала имя Ольги Агаповой. Всплеснула дрожащими ручками, прижала Яну к чахлой груди, даже всплакнула.
   - Ах, деточка! Я уж и не чаяла тебя увидеть! Так и помру, думаю, не повидав крестницу. Ну-ка, ну-ка, дай на тебя посмотреть! Красавица! И на Оленьку как похожа! Ну, проходите, проходите скорей, что на пороге-то стоять!
   После первых восторгов, упреков за принесенные дары, вопросов о милой Оленьке, хлопот с самоваром и посудой Марьяна Алексеевна усадила гостей за стол и взялась за расспросы. Яна рассказала о своем житье-бытье, представила Сергея как друга ("Жених, значит" - бесхитростно перевела старушка) и призналась, что приехала в Козловск специально, чтобы повидаться с Марьяной Алексеевной.
   - Мне ужасно хотелось посмотреть на крестную, в честь которой меня назвали, и расспросить вас о бабушке с дедушкой и о мамином детстве. Сама она ужасно не любит о нем вспоминать, - объяснила гостья.
   - Еще бы! - Старушка вздохнула. - Не дай бог никому такого детства. Правда, совсем маленькой я ее не знала, а люди говорят, что поначалу Агаповы хорошо жили, пока отец Олин не помер. Выпивали, знамо дело, помаленьку, ну да трезвенников у нас и нет почти. А уж как Василий преставился, Нюрка совсем вразнос пошла. Не просыхала, почитай. Мужиков домой водить начала, дочь кормила через день, зато лупила как сидрову козу. Помню, как Оленька в первый раз ко мне в библиотеку пришла. Маленькая такая, одна голова над столом и торчит, худенькая - все косточки на просвет видны, одежонка плохонькая, ботинки каши просят. Я грешным делом за книжки свои испугалась. Испачкает, думаю, или порвет. Несмышленая ведь еще и, сразу видно, к аккуратности не приучена. Только зря я на нее грешила. Она с книжками обращалась, как с драгоценной посудой. Несла до стола на вытянутых руках, странички переворачивала бережно, за самые краешки, не замнет, не надорвет. А уж чтобы нарисовать чего - такого ей и в голову не приходило. Я вам скажу: не всякий ученый человек так книги бережет, как она берегла. А ведь малышка совсем была, ей восьмой год всего шел! Я все удивлялась, как она может так читать - целыми днями. После школы придет, наберет книжек, сядет в уголок и сидит, читает до самого закрытия. Ни поесть не пойдет, ни побегать. Спрашиваю ее, а она молчит, только глазенки испуганно таращит, да голову в плечи втягивает. Я решила: больная, наверно. И отступилась. А потом мне про нее знакомая одна рассказала. Про смерть отца, про материно пьянство, про мужиков, про побои... Сказать не могу, как мне стало жалко девочку. И ведь ладно бы оторва какая была, а то ведь тихая, послушная. За что ж ей такое? Ну и начала понемножку малышку приручать. То карамелькой угощу, то яблоком. Она стесняется, боится, а отказаться сил нет, голод не тетка! Потом попривыкла ко мне, осмелела. Разговаривать начала, про книжки, про жизнь. Поделилась, что друзей у нее нет, потому что все над ней смеются, что синяки у нее, что платье старое и чулки худые, и воротничок криво пришит. Я ей одежду чинила и стирала, платьица из своих старых нарядов шила, чаем поила, подкармливала. А она мне в библиотеке помогала: и пыль протрет, и цветочки польет, и книжки расставит. Душа в душу жили. До самого ее отъезда. И из дома она ко мне убежала...
   - Она убежала из дома? Когда? Почему?
   - За полгода до отъезда. А почему - не знаю. Она так и не рассказала. Только думаю я, что с ней там какую-то мерзость сотворили. Прибежала ночью в одной рубашечке, в шлепках - это среди зимы! Вся белая, зубы стучат. Я кричу: что такое? Кто тебя обидел? А она, бедняжка, только трясется и головой мотает. Всю ночь травками ее отпаивала. Утром хотела в милицию пойти, а Оленька в слезы: "Марьяна Алексеевна, Христом Богом вас прошу, не ходите! Все равно ничего им не расскажу, хоть убейте!" Ну что тут поделаешь? Не пошла я никуда, а Оленьку у себя оставила. Супруг мой, Андрей Ильич, царствие ему небесное, сердился очень. Говорил, что непорядок это. Девочка должна жить с родителями, а если родители над ней издеваются, нужно подать в суд, лишить их прав, а девочку определить в интернат. Еле уговорила его потерпеть полгода. Оленька через полгода восьмилетку заканчивала, а после могла уж поступить в какое-нибудь училище с общежитием. А интернат - это разве по-божески? Он вообще-то незлой был, Андрюша-то. Но раздражительный, язвой маялся. А квартирка, сами видите, какая. Нам и двоим тесновато было. Но полгода - это разве срок? Для благого дела можно и потерпеть. Тем более что от Оленьки никакого беспокойства не было. Ходила тихонько, на цыпочках, если разговаривала, то почти шепотом, а больше-то молчала. За собой все всегда уберет, вымоет. И мне поможет с уборкой, со стряпней. И просить не приходилось, сама всегда вызывалась: "Марьяна Алексевна, в магазин сходить не нужно? Белье стирать не пора? Я почищу картошку?" Золото, а не девочка. Как мне потом ее не хватало, когда она в Старград на учебу уехала!