Страница:
Мы давно выехали с грунтовки на шоссе. Сосны и огромные валуны подступали к самому асфальту. Время от времени я поглядывала в зеркало и улыбалась. Прошка, ласково обнявший Селезнева, положил его голову себе на плечо и тихо посапывал, прижавшись щекой к вихрастой макушке. «Права была Сандра! Стоило нам только влипнуть в историю, а Селезневу явиться на выручку этаким рыцарем на белом коне (ну, или на серебряном „вольво“ — какая, в сущности, разница?), и, по крайней мере, у одного упрямого осла предубеждение против него исчезло без следа. Может быть, ради этого Сандра и вызвала Дона, презрев условности?»
Солнце, краснея на глазах, быстро катилось к горизонту. На востоке зарождался лиловый сумрак. Он разбухал, как тесто на опаре, потихоньку прокрадывался в салон через правое окно и ложился резкими тенями на хмурый профиль моего соседа. Николай упорно смотрел только вперед и молчал. Я уж подумала, что он так и не произнесет ни слова за всю дорогу, но где-то через полчаса езды он вдруг повернул ко мне голову и попросил:
— Чуть дальше поверните, пожалуйста, не на Петербург, а направо. У меня дела в Лей-по-Сто, а оттуда я доберусь на электричке.
— Где-где?
— Ах да, вы же не питерские. Я хотел сказать — в Лейпясуо.
Я послушно сбросила скорость и повернула. Километров через десять слева потянулся берег большого озера, потом мы проехали мимо развилки на Выборг, пересекли еще одно шоссе и наконец затормозили невдалеке от станции. Николай открыл дверцу и, уже опустив ногу на асфальт, снова повернулся ко мне и сказал тихо и очень грустно:
— Вы замечательная девушка, Варвара. Я рад, что у вас все обошлось.
Я открыла рот, чтобы поблагодарить его, но он уже выскочил из машины, захлопнул дверцу и бросился к платформе. Я пожала плечами, развернулась и поехала к развилке.
«Чудной какой-то! Говорит, что рад, а выглядит так, словно его постигло большое горе. И ведь мы ни разу с ним не встречались, следовательно, я никак не могла настроить его против себя до такой степени, чтобы мое спасение стало для него личной трагедией». Я еще раз пожала плечами и мысленно переключилась на предстоящую встречу с друзьями. «Дон говорит, что они сходят с ума от беспокойства. Досталось же им за эти дни! Если они выглядят хотя бы наполовину так же скверно, как Селезнев, я лично поймаю Кошака с Акопяном и сверну мерзавцам шеи!»
Когда мы подъехали к дому Сандры, на улице уже совсем стемнело. Остановив машину, я потратила изрядное количество времени на то, чтобы растолкать Прошку и Селезнева. Но вот они, сонно хлопая глазами, вылезли из салона на мороз, и мы побежали к подъезду. Прошка, проявляя невиданную прыть, мчался впереди, только пятки в грязных носках мелькали.
— Спорим, я знаю, как встретит нас Марк? — сказал он, когда мы запихнулись в лифт и я нажала на кнопку шестого этажа. Прошка состроил мрачную физиономию и произнес брюзгливо:
— «Явились наконец? Сколько можно ждать! Идите скорее на кухню чистить картошку!»
На звонок открыла Сандра. Она всех обняла и расцеловала, включая полусонного Дона, а потом крикнула в сторону кухни:
— Доставайте шампанское!
Радостно улыбаясь, в холл выскочили Леша и Генрих. Генрих, не найдя слов для выражения переполнявших его чувств, так хлопнул Прошку по плечу, что тот рухнул на галошницу и едва не раздавил ее своим весом.
— И ты, Генрих, туда же? — возопила жертва предательского нападения. Мало на мою голову бандитов и Варвары? Нет-нет, Леша, отойди от меня подальше! Если у тебя чешутся руки, тресни лучше Варьку, а я погляжу, как она даст тебе сдачи.
Леша кротко отошел в уголок и стоял там, расплывшись до ушей, все время, пока мы раздевались.
— Проходите на кухню! — пригласила Сандра, загадочно улыбаясь, словно нас ждал невесть какой сюрприз. Я предпочла бы сначала умыться, но, увидев выражение ее лица, не удержалась и сунула-таки нос на кухню. Там стояли ломившийся от еды стол и Марк. Марк скручивал проволоку с бутылки шампанского.
— Явились наконец? — буркнул он, подняв глаза.
Я прыснула и, пока меня не заставили чистить картошку, юркнула в ванную.
Когда мы расселись за столом и Генрих, поднявшись, произнес длинный тост в честь нашего счастливого воссоединения, в голове у меня забрезжило смутное подозрение. Что-то здесь было не так! Насколько я поняла со слов Селезнева, эта компания должна была свихнуться от беспокойства за нас. А Дон заснул в машине и так им и не позвонил. Но, хотя они, безусловно, обрадовались нашему появлению, у меня отнюдь не возникло ощущения, будто с их плеч свалилась гора. Нет, они выглядели так, словно уже знали, что все окончилось благополучно. Более того, вид у них был не только счастливый, но и гордый, как если бы они самолично вызволили нас с Прошкой из подвала. И потом, этот праздничный стол, это заранее охлажденное шампанское… Будь у них хоть малейшее сомнение в благополучном исходе, они ни за что не стали бы готовиться к пиру — из суеверия.
Я опустошила свой бокал, поставила его на стол и требовательно посмотрела на Сандру.
— Ну-ка, признавайся: что вы здесь натворили?
Она напустила на себя таинственность, но желание поделиться новостью оказалось сильнее.
— Мы их взяли! Васю с Аркашей — представляешь?! Взяли, несмотря на то, что некоторые тут… — Она перевела глаза на Селезнева и умолкла на полуслове.
Все присутствующие покосились в его сторону. Дон запрокинул голову на спинку дивана и снова спал, крепко прижимая к груди бокал с недопитым шампанским. И тут произошло чудо. Марк — суровый и беспощадный Марк, у которого от одного имени Селезнева сводило скулы, — обвел всех нас взглядом и выразительно кивнул на дверь.
Пока мы выбирались из-за стола и тихонько собирали посуду, он принес подушку и плед, а потом, забрав у Дона шампанское, осторожно уложил его на диван и с материнской нежностью укутал пледом. Я ухмыльнулась, но тут же уставилась в противоположную стенку, чтобы Марк, упаси господь, не перехватил мой взгляд.
А потом мы расположились в гостиной и до поздней ночи в красках расписывали друг другу наши приключения.
«Простите, что испортил праздник. Обещаю исправиться. Сегодня же. Сандра, я звонил Пете и узнал от него о вашем доблестном подвиге. Передай Марку, Леше и Генриху мои восхищение и признательность. Я был не прав. В следующий раз, не задумываясь, возьму вас на ловлю самых опасных бандитов, если, конечно, вы согласитесь терпеть мое никчемное общество. Дабы хоть немного восстановить себя в ваших глазах, иду раскалывать Сарычева и Кузнецова. Когда вернусь, не знаю, но постараюсь, чтобы ваше ожидание не затянулось. До встречи — Дон».
Сандра повертела в руках листок с посланием и неожиданно объявила:
— Мы устраиваем прием!
Мы с Марком испуганно переглянулись.
— Какой прием?
— Грандиозный. Перестань смотреть на меня так затравленно, Варвара! Ты обещала сводить меня в ресторан, помнишь? Но часть бандитских денег растрачена, а вам еще нужно компенсировать дорожные расходы. Я же решительно настроена кутнуть. Мы должны позвать всех, кто участвовал в поисках. Кроме того, Прошка должен получить сочный бифштекс, который я ему проспорила. Короче, все одно к одному. Мальчики, допивайте скорее свой кофе и отправляйтесь за продуктами и напитками. Думаю, трех сотен долларов на расходы хватит.
— Может, не надо? — взмолилась я. — Может, ты устроишь прием после нашего отъезда?
— А кто будет готовить? Это ж прорва народу! Нет уж! Они разыскивали тебя, тебе и быть королевой праздника.
— Сандра, опомнись! Столпотворение в ограниченном пространстве вызывает у меня животный ужас. Ты хочешь все-таки вогнать меня в гроб?
— Ничего, разок потерпишь! Долго страдать тебе не придется, обещаю. Пока мы все приготовим, пока накроем на стол, уже стемнеет, а там, глядишь, вам и на поезд пора. Не упрямься, Варвара. Не так уж часто я тебя о чем-нибудь прошу.
Мы с Марком еще раз переглянулись и, горестно вздохнув, покорились судьбе. Довольная Сандра наспех допила кофе и засела за телефон — оповещать будущих гостей о званом ужине. Марк и Генрих помогли мне убрать со стола и потащили яростно упирающегося Прошку одеваться. Исполнительный Леша уже ждал в холле при полном параде.
Я, трясясь от злости, в два счета перемыла посуду и вывалила в мойку пакет картошки. (Все-таки мне не удалось отвертеться от чистки пресловутого овоща.) Сандра вернулась на кухню, когда я уже выгребала из раковины очистки. Она одобрительно посмотрела на плоды моих трудов и сказала, что картошки мало.
— Ты что, собираешься созвать весь город? — вскипела я. — Тут не меньше четырех килограммов!
— Вот я и говорю — мало, — невозмутимо ответствовала Сандра. — Но больше пока все равно нет, так что давай почистим морковь.
С этими словами она извлекла из холодильника трехлитровую банку с морковью и вытряхнула ее мне в раковину, после чего преспокойно улеглась на диван. Я засопела, как медведь, но промолчала. Устав Сандриного монастыря был изучен мною давно и досконально.
— Варька, — заговорила гостеприимная хозяйка, наблюдавшая с улыбкой, как я злобно орудую овощным ножом. — Пока тебя не было, Генрих рассказал историю пожара в Киеве. Скажи, неужели все это правда?
— Более или менее, если не принимать в расчет склонности рассказчика к приукрашиванию деталей. Ты же знаешь, Генрих и сказку о курочке Рябе способен превратить в захватывающий триллер. Словом, если он говорил тебе, будто мы, кашляя и задыхаясь в дыму, голыми руками сбивали пламя с одежды, сделай скидку на его богатое воображение.
— Но пожар-то был?
— Был. И забитая лестница, и толпа в коридоре…
— И ты совсем не испугалась?
— Шутишь? Да я чуть в штаны не наложила, когда услышала эти звериные вопли! Ты же знаешь: для меня нет ничего страшнее толпы, охваченной сильными эмоциями. Если я сумела напустить на себя хладнокровный вид, то только потому, что до смерти боялась спровоцировать взрыв. Ведь любая истерика с моей стороны могла превратить в беснующуюся толпу и нас четверых.
— Да, а в изложении Генриха эта история звучала, как красивая легенда… — Сандра помолчала, а потом спросила совершенно другим, каким-то незнакомым вкрадчивым, что ли? — тоном:
— Варька, а Дон-то твой — потрясающий мужик, правда? Скажи: неужели он ни чуточки не привлекает тебя как мужчина?
Я швырнула нож в мойку, уперла руки в боки и всем корпусом повернулась к подруге.
— Вы что, сговорились?! У меня складывается впечатление, будто каждая собака подозревает меня в тайном влечении к Селезневу! У тебя найдется ветхая простыня?
— Зачем тебе? — Сандра захлопала глазами.
— Хочу закупить ведро красной туши и изготовить транспарант с аршинной надписью: «Я НЕ СПАЛА, НЕ СПЛЮ И НЕ НАМЕРЕНА СПАТЬ С СЕЛЕЗНЕВЫМ!!!» Повесим над твоим подъездом перед съездом гостей! Потому как, если еще хоть одна зараза спросит меня о моих видах на Дона, я за себя не ручаюсь.
Сандра рассмеялась, встала с дивана и чмокнула меня в щеку.
— Ну-ну, не ершись! Я больше не буду. Давай постараемся сегодня обойтись без ссор.
Позже, когда вернулись увешанные сумками Марк, Генрих, Леша и Прошка и на кухне закипела работа, ссора все-таки состоялась, правда, не с Сандрой и не из-за Селезнева. Не помню уж, как всплыл этот сакраментальный вопрос: «Кто виноват?», но так или иначе он всплыл, и, по мнению Марка с Прошкой, главной и единственной виновницей всеобщих треволнений была… вы догадываетесь — кто?
Поскольку свои вздорные обвинения они предъявили, когда я крошила лук, дело едва не кончилось поножовщиной.
— Совсем сдурели?! — кричала я, размахивая ножом. — Скоро вы дойдете до того, что свалите на меня ответственность за падение Рима, гибель «Титаника» и убийство обоих Кеннеди! В чем моя вина? В том, что я случайно купила билет в один вагон с удирающими от мафии придурками? В том, что у Сандры соскочила пленка на той улице, где они окопались?
— В том, что дала треснуть себя по башке и запихнуть как багаж в машину, — заявил Прошка, скромно обходя молчанием собственное доблестное поведение в момент встречи с похитителями.
— Ерунда! — не согласился с ним Марк. — Это чересчур поверхностный взгляд. Причина всех Варвариных, а следовательно, и наших бед в ее вздорности. Если бы она не окрысилась на нас ни с того ни с сего и не помчалась очертя голову в Питер, ничего бы не произошло.
От ярости у меня перехватило дыхание.
— Ах, ни с того ни с сего?! Ах, я окрысилась?! А кто два месяца изводил меня идиотскими подначками, капризами и безобразными выходками? Кто вбил себе в голову, будто Селезнев — мой хахаль, и не желал слушать никаких уверений в обратном? Кто закатывал мне сцены и устраивал скандалы?
Я повернулась к дивану, призывая в свидетели Лешу, Генриха и Сандру, и едва не подавилась. Они сидели в одинаковых позах — откинувшись на спинку и сложив на груди руки. Более того, выражение всех трех физиономий тоже было одинаковым. Этим дурацким блаженным — от уха до уха — ухмылкам позавидовал бы любой цирковой клоун.
Марк с Прошкой, заинтригованные моим внезапным молчанием, тоже повернулись, после чего скандал иссяк сам собой.
Ближе к вечеру, когда готовые произведения нашего кулинарного искусства уже некуда было ставить, вернулся усталый, но довольный Селезнев. Мы вытряхнули его из куртки, силой притащили на кухню и усадили на почетное место во главе стола. Дон обвел взглядом наши лица, оценил написанное на них жадное любопытство и рассмеялся:
— Да, да и еще раз да! Полковник Сухотин намылил мне шею, но все же выдал индульгенцию за дебош, учиненный в Смольном, — вам ведь Петя рассказал о наших художествах? Сарычев и Кузнецов раскрыли подоплеку всей истории и подписали признание. Но чего мне это стоило! Если бы не Леша, они наверняка замкнулись бы в гордом молчании до самого суда.
— Если бы не я? — Леша вытаращил глаза.
— Вот именно, — подтвердил Дон. — Помнишь, когда я вернулся из Москвы и мы обсуждали здесь прошлое Васи с Аркашей, ты высказал одну гениальную догадку?
— Стоп! — оборвала его я. — Тебе придется рассказать все с самого начала. Я в ваших обсуждениях не участвовала.
— И я тоже, — поддержал меня Прошка.
— Ну хорошо, — улыбнулся Дон. — Только позвольте мне быстренько заморить червячка.
Мы выставили перед ним целую гору снеди и ревностно следили за каждым куском, который он отправлял в рот.
— Прекратите! — взмолился Селезнев. — Я же могу подавиться!
Но вот с едой было покончено, Дон отхлебнул чаю, закинул ногу на ногу и сунул в зубы сигарету.
— В этой истории столько всего переплелось, что мне трудно решить, с какого конца к ней подступиться. Пожалуй, начну все-таки с неизвестного вам персонажа. Жил когда-то в Москве Григорий Иванович Дорохов, знаменитый спортсмен, призер олимпиад и победитель спартакиад. Занимался он вольной борьбой. Но век спортивной звезды недолог, и к тридцати шести годам Дорохов, получив серьезную травму, был вынужден уйти с арены. И жизнь у него сразу не заладилась. Сначала исчезли восторженные поклонники, потом ушла жена, потом растаяли сбережения, накопленные Григорием Ивановичем в светлую пору жизни. А прославленный спортсмен не привык ни в чем себе отказывать. Конечно, без работы он не сидел, но тренерская зарплата выглядела жалкой насмешкой над прежними гонорарами. И Дорохов после долгих раздумий нашел способ поправить свое материальное положение. Он решил собрать под своим крылышком команду отчаянных, на все готовых мальчиков, сделать из них первоклассных бойцов, а потом с их помощью потрясти хорошенько государственную мошну.
В поисках кандидатов в будущую банду Дорохов начал захаживать в районные суды, где слушались дела о мелких кражах, драках и других хулиганских выходках не судимых ранее подростков. Таким юнцам по большей части выносят условные приговоры, и они продолжают до поры наслаждаться свободой. Правда, Григория Ивановича интересовали отнюдь не все юные правонарушители. Для его наполеоновских замыслов нужны были подростки умные, психически здоровые, обладающие хорошими физическими данными и неким внутренним стержнем. Только из такого материала он мог создать хорошо обученную, неуязвимую, преданную ему душой и телом армию, вернее сказать, небольшой диверсионный отряд.
Григорий Иванович подбирал молодняк с такой тщательностью, с какой не всякий коннозаводчик подбирает на племя породистых лошадей. Он пристраивал осужденных на работу к знакомым или к себе на стадион, помогал им советом и деньгами и втайне от всех тренировал. Взамен же требовал, чтобы его подопечные отказались от выпивки и курева, продолжали учебу, побольше читали и вообще вели себя безупречно — так, чтобы ни у единого человека не зародилось подозрения в их неблагонадежности. И юнцы беспрекословно выполняли эти требования, потому что Григорий Иванович был сильной личностью, прирожденным лидером. А еще потому, что он сулил питомцам золотые горы и блестящую будущность.
В число избранных попал и Василий Кузнецов — паренек смышленый, с характером, быстрый и гибкий, как кошка. Надо сказать, врожденных преступных наклонностей у него не было, а на скамью подсудимых его привело скорее несчастливое стечение обстоятельств. Поэтому поменять образ жизни он был только рад. Он устроился на работу, поступил в вечернюю школу, читал книги, ходил на тренировки и, казалось бы, во всем соответствовал ожиданиям Дорохова. За одним маленьким исключением. Как сказала одна мудрая дама, у Кузнецова необыкновенно сильно выражен инстинкт самосохранения. Постепенно набираясь ума, он понял, что поле деятельности, уготованное подопечным Григория Ивановича, никак его не устраивает. Грабить сберкассы и инкассаторов — все равно что играть в русскую рулетку. Какой бы ловкостью и удачливостью ни отличались игроки, рано или поздно барабан повернется не так. И Василий решил выйти из игры.
Но как? Дорохов из своей тайной организации добром никого не отпустил бы, ведь ренегат может провалить все дело. А поскольку Кузнецов не хотел погибнуть в результате «несчастного случая», он начал ломать голову в поисках другого, более безопасного выхода.
Примерно в это время Дорохов познакомился с Сарычевым. Знакомство состоялось в автобусе, где Аркадий на глазах Григория Ивановича виртуозно вытащил кошелек из сумки пожилой женщины. Вскоре Дорохов понял, что этот молодой человек не годится в его команду: Сарычев не отличался ни умом, ни смелостью, ни характером, но ловкость его рук произвела на Григория Ивановича сильное впечатление.
Аркадий по своей сути был просто порочным мальчиком, по капризу судьбы родившимся в благополучной семье. Как свойственно многим недалеким людям, он хотел иметь все, не прилагая усилий. У него было только одно серьезное увлечение — фокусы. Аркаша еще в детстве перечитал о них все, что можно, и постоянно упражнялся, осваивая навыки иллюзиониста. Но, напуганный огромным конкурсом, ни в цирковое, ни в эстрадное училище не пошел, а свою ловкость начал использовать для обстряпывания неблаговидных делишек. К моменту судьбоносной встречи с Дороховым его выгнали из института за шулерство, а из дома Аркадий ушел сам, опасаясь перспективы попасть на завод и в армию. Будучи по натуре трусом, он всякий раз умирал от страха, обчищая чужие карманы, но зарабатывать на жизнь другим способом не хотел — ведь при устройстве на работу у него потребовали бы военный билет, а армия пугала Сарычева даже больше, чем тюрьма.
Для Дорохова встреча с Аркадием тоже была удачей. Он не собирался посвящать воришку в свои планы, но искусство Сарычева могло ему очень пригодиться, например, чтобы незаметно для шофера сделать слепок ключа от инкассаторской машины. Короче говоря, Григорий Иванович принял Аркашу под свое крыло. Через многочисленных знакомых нашел парню жилье за чисто номинальную плату и под свою ответственность уговорил администрацию стадиона принять Сарычева на работу по чужой трудовой книжке.
Аркадий начал благополучно торговать пивом и другими прохладительными напитками, что при его ловкости рук приносило вполне приличный доход почти без всякого риска. На стадионе он и познакомился с Кузнецовым.
Василий после долгих раздумий нашел способ избавиться от Дорохова, но для этого ему требовался помощник, посвященный в дела патрона. Ни один из дороховских волчат не годился в сообщники — те готовы были за вожака перегрызть глотку. А вот Сарычев находился на особом положении, был себе на уме и вполне мог посодействовать — за приличную плату, естественно.
Создавая свою тайную организацию, Дорохов столкнулся с определенной проблемой. Рано или поздно судимость с каждого из его подопечных должны были снять, а дальше следовала неизбежная повестка из военкомата, и выпестованному с таким трудом воспитаннику пришлось бы служить не своему учителю, а государству. Григорий Иванович нашел решение. Будучи спортсменом, он неплохо разбирался в медицине, а поэтому мог дать своим питомцам вполне квалифицированный совет, как добиться симптомов, гарантирующих «белый билет». Получив повестку, призывник садился на специальную диету, и через пару недель медкомиссия признавала его негодным к несению строевой службы по причине страшной болезни почек. После комиссии юноша прекращал диету, и здоровье чудесным образом восстанавливалось.
Как вы, наверное, уже догадались, Василий, получив свою повестку, ни словом не обмолвился о ней патрону, и в надлежащее время благополучно прошел комиссию. Он рассудил, что в армии Дорохов его не достанет. Проблема была в одном: армейская кабала через два года кончится и придется возвращаться. Можно, конечно, остаться на сверхсрочную, но всю жизнь сидеть на казенных харчах Кузнецову не хотелось. Потому-то и потребовалась ему услуга Сарычева. Василий понимал, что рано или поздно кто-нибудь из птенцов гнезда Дорохова попадется на ограблении, его так или иначе расколют и милиция выйдет на главаря. А когда Григорий Иванович окажется за решеткой, Сарычев, у которого был хороший шанс остаться в стороне, сообщит приятную новость Кузнецову.
Однако Дорохов оказался талантливым главарем. Милиция добралась до него только в девяносто первом году, после четырнадцатого крупного ограбления. Таким образом, армейская кабала Кузнецова тянулась целых шесть лет. Зато потом его ждала свободная жизнь вольного человека. И если бы не роковое стечение обстоятельств, он наслаждался бы ею до самого смертного часа. Но то ли тюрьма была написана ему на роду, то ли все-таки сказалось тлетворное влияние Дорохова, то ли война отключила моральные запреты, но свободы ему теперь очень долго не видать.
— Идальго, не томи душу! — не выдержала я. — Мы уже оценили твой гений рассказчика.
— Да, — поддержал меня Прошка. — Конкретнее, пожалуйста! Какая роковая случайность подстерегала Кузнецова на жизненном пути?
— Встреча с Вячеславом Сергеевичем Тихомировым, — с улыбкой ответил Дон. — И здесь начинается новый виток истории, поэтому я позволю себе рассказать о личности Вячеслава Сергеевича подробнее. Сей достойный муж всю жизнь проработал в аппарате ЦК. Название его должности звучало совершенно невинно, вроде инструктора по формированию общественного мнения, а на самом деле он возглавлял структуру, дублирующую аналогичную структуру в КГБ. Иными словами, у него была своя агентурная сеть, свои аналитики, свой архив и доступ практически к любой закрытой информации. Надо вам сказать, Вячеслав Сергеевич был прелюбопытнейшим человеком. Он любил власть, но не так, как любит ее добрая половина смертных, а по-иному, странною, так сказать, любовью. Было в нем что-то от Подростка Достоевского. Страсть к тайному наслаждению мыслями о тайном могуществе. На протяжении всей службы Тихомиров любовно собирал личный архив, куда попадали дела молодых, подающих большие надежды партийных функционеров, совершавших в часы досуга на удивление грязные, уголовно наказуемые деяния. И, что самое удивительное, архивом своим Вячеслав Сергеевич до поры до времени ни разу не воспользовался. То есть ни одна живая душа, за исключением самых доверенных агентов, не подозревала о существовании такой обширной библиотеки компромата.
Но вот грянула Перестройка, а за ней — девяносто первый год. Аппарат ЦК с позором распустили. Канули в прошлое спецраспределители и спецпайки для его бывших работников, служебные «Волги» с личными шоферами и государственные дачи. Конечно, будь Тихомиров помоложе, он нашел бы себе уютное местечко и зажил не хуже прежнего. Но Вячеслав Сергеевич был немолод и нездоров. Работа даже на чисто номинальной должности в его планы не входила, а пенсия не удовлетворяла его аппетитам. И вот тогда пришло время тайного архива.
Конечно, подробности этой части истории мне неизвестны. Скорее всего, они умерли вместе с Тихомировым. Но в общих чертах развитие событий представить несложно. Несколько бывших подающих надежды партийцев превратились в выдающихся политиков или бизнесменов. Возможно, они и думать забыли о своих прежних страстишках, а возможно, предаются им и по сию пору. Но в любом случае опубликование материалов, бережно хранимых Вячеславом Сергеевичем, для них равносильно краху. Тихомиров доверился самому надежному из своих бывших агентов и поручил ему осторожно известить нескольких важных персон о существовании компромата. Важные персоны отстегнули анонимному шантажисту солидные суммы денег. Тихомиров не зарывался: денег больше не требовал, а на то, что уже получил, приобрел крупные пакеты акций, зачастую тех же банков и компаний, где имели долю жертвы шантажа. Причем шантажируемые, естественно, ничего не знали о своих собратьях по несчастью.
Солнце, краснея на глазах, быстро катилось к горизонту. На востоке зарождался лиловый сумрак. Он разбухал, как тесто на опаре, потихоньку прокрадывался в салон через правое окно и ложился резкими тенями на хмурый профиль моего соседа. Николай упорно смотрел только вперед и молчал. Я уж подумала, что он так и не произнесет ни слова за всю дорогу, но где-то через полчаса езды он вдруг повернул ко мне голову и попросил:
— Чуть дальше поверните, пожалуйста, не на Петербург, а направо. У меня дела в Лей-по-Сто, а оттуда я доберусь на электричке.
— Где-где?
— Ах да, вы же не питерские. Я хотел сказать — в Лейпясуо.
Я послушно сбросила скорость и повернула. Километров через десять слева потянулся берег большого озера, потом мы проехали мимо развилки на Выборг, пересекли еще одно шоссе и наконец затормозили невдалеке от станции. Николай открыл дверцу и, уже опустив ногу на асфальт, снова повернулся ко мне и сказал тихо и очень грустно:
— Вы замечательная девушка, Варвара. Я рад, что у вас все обошлось.
Я открыла рот, чтобы поблагодарить его, но он уже выскочил из машины, захлопнул дверцу и бросился к платформе. Я пожала плечами, развернулась и поехала к развилке.
«Чудной какой-то! Говорит, что рад, а выглядит так, словно его постигло большое горе. И ведь мы ни разу с ним не встречались, следовательно, я никак не могла настроить его против себя до такой степени, чтобы мое спасение стало для него личной трагедией». Я еще раз пожала плечами и мысленно переключилась на предстоящую встречу с друзьями. «Дон говорит, что они сходят с ума от беспокойства. Досталось же им за эти дни! Если они выглядят хотя бы наполовину так же скверно, как Селезнев, я лично поймаю Кошака с Акопяном и сверну мерзавцам шеи!»
Когда мы подъехали к дому Сандры, на улице уже совсем стемнело. Остановив машину, я потратила изрядное количество времени на то, чтобы растолкать Прошку и Селезнева. Но вот они, сонно хлопая глазами, вылезли из салона на мороз, и мы побежали к подъезду. Прошка, проявляя невиданную прыть, мчался впереди, только пятки в грязных носках мелькали.
— Спорим, я знаю, как встретит нас Марк? — сказал он, когда мы запихнулись в лифт и я нажала на кнопку шестого этажа. Прошка состроил мрачную физиономию и произнес брюзгливо:
— «Явились наконец? Сколько можно ждать! Идите скорее на кухню чистить картошку!»
На звонок открыла Сандра. Она всех обняла и расцеловала, включая полусонного Дона, а потом крикнула в сторону кухни:
— Доставайте шампанское!
Радостно улыбаясь, в холл выскочили Леша и Генрих. Генрих, не найдя слов для выражения переполнявших его чувств, так хлопнул Прошку по плечу, что тот рухнул на галошницу и едва не раздавил ее своим весом.
— И ты, Генрих, туда же? — возопила жертва предательского нападения. Мало на мою голову бандитов и Варвары? Нет-нет, Леша, отойди от меня подальше! Если у тебя чешутся руки, тресни лучше Варьку, а я погляжу, как она даст тебе сдачи.
Леша кротко отошел в уголок и стоял там, расплывшись до ушей, все время, пока мы раздевались.
— Проходите на кухню! — пригласила Сандра, загадочно улыбаясь, словно нас ждал невесть какой сюрприз. Я предпочла бы сначала умыться, но, увидев выражение ее лица, не удержалась и сунула-таки нос на кухню. Там стояли ломившийся от еды стол и Марк. Марк скручивал проволоку с бутылки шампанского.
— Явились наконец? — буркнул он, подняв глаза.
Я прыснула и, пока меня не заставили чистить картошку, юркнула в ванную.
Когда мы расселись за столом и Генрих, поднявшись, произнес длинный тост в честь нашего счастливого воссоединения, в голове у меня забрезжило смутное подозрение. Что-то здесь было не так! Насколько я поняла со слов Селезнева, эта компания должна была свихнуться от беспокойства за нас. А Дон заснул в машине и так им и не позвонил. Но, хотя они, безусловно, обрадовались нашему появлению, у меня отнюдь не возникло ощущения, будто с их плеч свалилась гора. Нет, они выглядели так, словно уже знали, что все окончилось благополучно. Более того, вид у них был не только счастливый, но и гордый, как если бы они самолично вызволили нас с Прошкой из подвала. И потом, этот праздничный стол, это заранее охлажденное шампанское… Будь у них хоть малейшее сомнение в благополучном исходе, они ни за что не стали бы готовиться к пиру — из суеверия.
Я опустошила свой бокал, поставила его на стол и требовательно посмотрела на Сандру.
— Ну-ка, признавайся: что вы здесь натворили?
Она напустила на себя таинственность, но желание поделиться новостью оказалось сильнее.
— Мы их взяли! Васю с Аркашей — представляешь?! Взяли, несмотря на то, что некоторые тут… — Она перевела глаза на Селезнева и умолкла на полуслове.
Все присутствующие покосились в его сторону. Дон запрокинул голову на спинку дивана и снова спал, крепко прижимая к груди бокал с недопитым шампанским. И тут произошло чудо. Марк — суровый и беспощадный Марк, у которого от одного имени Селезнева сводило скулы, — обвел всех нас взглядом и выразительно кивнул на дверь.
Пока мы выбирались из-за стола и тихонько собирали посуду, он принес подушку и плед, а потом, забрав у Дона шампанское, осторожно уложил его на диван и с материнской нежностью укутал пледом. Я ухмыльнулась, но тут же уставилась в противоположную стенку, чтобы Марк, упаси господь, не перехватил мой взгляд.
А потом мы расположились в гостиной и до поздней ночи в красках расписывали друг другу наши приключения.
* * *
Наутро, когда мы, заспанные и хмурые, выползли на кухню, чтобы хлебнуть кофе, выяснилось, что Селезнева и след простыл. Вместо него на подушке лежала записка:«Простите, что испортил праздник. Обещаю исправиться. Сегодня же. Сандра, я звонил Пете и узнал от него о вашем доблестном подвиге. Передай Марку, Леше и Генриху мои восхищение и признательность. Я был не прав. В следующий раз, не задумываясь, возьму вас на ловлю самых опасных бандитов, если, конечно, вы согласитесь терпеть мое никчемное общество. Дабы хоть немного восстановить себя в ваших глазах, иду раскалывать Сарычева и Кузнецова. Когда вернусь, не знаю, но постараюсь, чтобы ваше ожидание не затянулось. До встречи — Дон».
Сандра повертела в руках листок с посланием и неожиданно объявила:
— Мы устраиваем прием!
Мы с Марком испуганно переглянулись.
— Какой прием?
— Грандиозный. Перестань смотреть на меня так затравленно, Варвара! Ты обещала сводить меня в ресторан, помнишь? Но часть бандитских денег растрачена, а вам еще нужно компенсировать дорожные расходы. Я же решительно настроена кутнуть. Мы должны позвать всех, кто участвовал в поисках. Кроме того, Прошка должен получить сочный бифштекс, который я ему проспорила. Короче, все одно к одному. Мальчики, допивайте скорее свой кофе и отправляйтесь за продуктами и напитками. Думаю, трех сотен долларов на расходы хватит.
— Может, не надо? — взмолилась я. — Может, ты устроишь прием после нашего отъезда?
— А кто будет готовить? Это ж прорва народу! Нет уж! Они разыскивали тебя, тебе и быть королевой праздника.
— Сандра, опомнись! Столпотворение в ограниченном пространстве вызывает у меня животный ужас. Ты хочешь все-таки вогнать меня в гроб?
— Ничего, разок потерпишь! Долго страдать тебе не придется, обещаю. Пока мы все приготовим, пока накроем на стол, уже стемнеет, а там, глядишь, вам и на поезд пора. Не упрямься, Варвара. Не так уж часто я тебя о чем-нибудь прошу.
Мы с Марком еще раз переглянулись и, горестно вздохнув, покорились судьбе. Довольная Сандра наспех допила кофе и засела за телефон — оповещать будущих гостей о званом ужине. Марк и Генрих помогли мне убрать со стола и потащили яростно упирающегося Прошку одеваться. Исполнительный Леша уже ждал в холле при полном параде.
Я, трясясь от злости, в два счета перемыла посуду и вывалила в мойку пакет картошки. (Все-таки мне не удалось отвертеться от чистки пресловутого овоща.) Сандра вернулась на кухню, когда я уже выгребала из раковины очистки. Она одобрительно посмотрела на плоды моих трудов и сказала, что картошки мало.
— Ты что, собираешься созвать весь город? — вскипела я. — Тут не меньше четырех килограммов!
— Вот я и говорю — мало, — невозмутимо ответствовала Сандра. — Но больше пока все равно нет, так что давай почистим морковь.
С этими словами она извлекла из холодильника трехлитровую банку с морковью и вытряхнула ее мне в раковину, после чего преспокойно улеглась на диван. Я засопела, как медведь, но промолчала. Устав Сандриного монастыря был изучен мною давно и досконально.
— Варька, — заговорила гостеприимная хозяйка, наблюдавшая с улыбкой, как я злобно орудую овощным ножом. — Пока тебя не было, Генрих рассказал историю пожара в Киеве. Скажи, неужели все это правда?
— Более или менее, если не принимать в расчет склонности рассказчика к приукрашиванию деталей. Ты же знаешь, Генрих и сказку о курочке Рябе способен превратить в захватывающий триллер. Словом, если он говорил тебе, будто мы, кашляя и задыхаясь в дыму, голыми руками сбивали пламя с одежды, сделай скидку на его богатое воображение.
— Но пожар-то был?
— Был. И забитая лестница, и толпа в коридоре…
— И ты совсем не испугалась?
— Шутишь? Да я чуть в штаны не наложила, когда услышала эти звериные вопли! Ты же знаешь: для меня нет ничего страшнее толпы, охваченной сильными эмоциями. Если я сумела напустить на себя хладнокровный вид, то только потому, что до смерти боялась спровоцировать взрыв. Ведь любая истерика с моей стороны могла превратить в беснующуюся толпу и нас четверых.
— Да, а в изложении Генриха эта история звучала, как красивая легенда… — Сандра помолчала, а потом спросила совершенно другим, каким-то незнакомым вкрадчивым, что ли? — тоном:
— Варька, а Дон-то твой — потрясающий мужик, правда? Скажи: неужели он ни чуточки не привлекает тебя как мужчина?
Я швырнула нож в мойку, уперла руки в боки и всем корпусом повернулась к подруге.
— Вы что, сговорились?! У меня складывается впечатление, будто каждая собака подозревает меня в тайном влечении к Селезневу! У тебя найдется ветхая простыня?
— Зачем тебе? — Сандра захлопала глазами.
— Хочу закупить ведро красной туши и изготовить транспарант с аршинной надписью: «Я НЕ СПАЛА, НЕ СПЛЮ И НЕ НАМЕРЕНА СПАТЬ С СЕЛЕЗНЕВЫМ!!!» Повесим над твоим подъездом перед съездом гостей! Потому как, если еще хоть одна зараза спросит меня о моих видах на Дона, я за себя не ручаюсь.
Сандра рассмеялась, встала с дивана и чмокнула меня в щеку.
— Ну-ну, не ершись! Я больше не буду. Давай постараемся сегодня обойтись без ссор.
Позже, когда вернулись увешанные сумками Марк, Генрих, Леша и Прошка и на кухне закипела работа, ссора все-таки состоялась, правда, не с Сандрой и не из-за Селезнева. Не помню уж, как всплыл этот сакраментальный вопрос: «Кто виноват?», но так или иначе он всплыл, и, по мнению Марка с Прошкой, главной и единственной виновницей всеобщих треволнений была… вы догадываетесь — кто?
Поскольку свои вздорные обвинения они предъявили, когда я крошила лук, дело едва не кончилось поножовщиной.
— Совсем сдурели?! — кричала я, размахивая ножом. — Скоро вы дойдете до того, что свалите на меня ответственность за падение Рима, гибель «Титаника» и убийство обоих Кеннеди! В чем моя вина? В том, что я случайно купила билет в один вагон с удирающими от мафии придурками? В том, что у Сандры соскочила пленка на той улице, где они окопались?
— В том, что дала треснуть себя по башке и запихнуть как багаж в машину, — заявил Прошка, скромно обходя молчанием собственное доблестное поведение в момент встречи с похитителями.
— Ерунда! — не согласился с ним Марк. — Это чересчур поверхностный взгляд. Причина всех Варвариных, а следовательно, и наших бед в ее вздорности. Если бы она не окрысилась на нас ни с того ни с сего и не помчалась очертя голову в Питер, ничего бы не произошло.
От ярости у меня перехватило дыхание.
— Ах, ни с того ни с сего?! Ах, я окрысилась?! А кто два месяца изводил меня идиотскими подначками, капризами и безобразными выходками? Кто вбил себе в голову, будто Селезнев — мой хахаль, и не желал слушать никаких уверений в обратном? Кто закатывал мне сцены и устраивал скандалы?
Я повернулась к дивану, призывая в свидетели Лешу, Генриха и Сандру, и едва не подавилась. Они сидели в одинаковых позах — откинувшись на спинку и сложив на груди руки. Более того, выражение всех трех физиономий тоже было одинаковым. Этим дурацким блаженным — от уха до уха — ухмылкам позавидовал бы любой цирковой клоун.
Марк с Прошкой, заинтригованные моим внезапным молчанием, тоже повернулись, после чего скандал иссяк сам собой.
Ближе к вечеру, когда готовые произведения нашего кулинарного искусства уже некуда было ставить, вернулся усталый, но довольный Селезнев. Мы вытряхнули его из куртки, силой притащили на кухню и усадили на почетное место во главе стола. Дон обвел взглядом наши лица, оценил написанное на них жадное любопытство и рассмеялся:
— Да, да и еще раз да! Полковник Сухотин намылил мне шею, но все же выдал индульгенцию за дебош, учиненный в Смольном, — вам ведь Петя рассказал о наших художествах? Сарычев и Кузнецов раскрыли подоплеку всей истории и подписали признание. Но чего мне это стоило! Если бы не Леша, они наверняка замкнулись бы в гордом молчании до самого суда.
— Если бы не я? — Леша вытаращил глаза.
— Вот именно, — подтвердил Дон. — Помнишь, когда я вернулся из Москвы и мы обсуждали здесь прошлое Васи с Аркашей, ты высказал одну гениальную догадку?
— Стоп! — оборвала его я. — Тебе придется рассказать все с самого начала. Я в ваших обсуждениях не участвовала.
— И я тоже, — поддержал меня Прошка.
— Ну хорошо, — улыбнулся Дон. — Только позвольте мне быстренько заморить червячка.
Мы выставили перед ним целую гору снеди и ревностно следили за каждым куском, который он отправлял в рот.
— Прекратите! — взмолился Селезнев. — Я же могу подавиться!
Но вот с едой было покончено, Дон отхлебнул чаю, закинул ногу на ногу и сунул в зубы сигарету.
— В этой истории столько всего переплелось, что мне трудно решить, с какого конца к ней подступиться. Пожалуй, начну все-таки с неизвестного вам персонажа. Жил когда-то в Москве Григорий Иванович Дорохов, знаменитый спортсмен, призер олимпиад и победитель спартакиад. Занимался он вольной борьбой. Но век спортивной звезды недолог, и к тридцати шести годам Дорохов, получив серьезную травму, был вынужден уйти с арены. И жизнь у него сразу не заладилась. Сначала исчезли восторженные поклонники, потом ушла жена, потом растаяли сбережения, накопленные Григорием Ивановичем в светлую пору жизни. А прославленный спортсмен не привык ни в чем себе отказывать. Конечно, без работы он не сидел, но тренерская зарплата выглядела жалкой насмешкой над прежними гонорарами. И Дорохов после долгих раздумий нашел способ поправить свое материальное положение. Он решил собрать под своим крылышком команду отчаянных, на все готовых мальчиков, сделать из них первоклассных бойцов, а потом с их помощью потрясти хорошенько государственную мошну.
В поисках кандидатов в будущую банду Дорохов начал захаживать в районные суды, где слушались дела о мелких кражах, драках и других хулиганских выходках не судимых ранее подростков. Таким юнцам по большей части выносят условные приговоры, и они продолжают до поры наслаждаться свободой. Правда, Григория Ивановича интересовали отнюдь не все юные правонарушители. Для его наполеоновских замыслов нужны были подростки умные, психически здоровые, обладающие хорошими физическими данными и неким внутренним стержнем. Только из такого материала он мог создать хорошо обученную, неуязвимую, преданную ему душой и телом армию, вернее сказать, небольшой диверсионный отряд.
Григорий Иванович подбирал молодняк с такой тщательностью, с какой не всякий коннозаводчик подбирает на племя породистых лошадей. Он пристраивал осужденных на работу к знакомым или к себе на стадион, помогал им советом и деньгами и втайне от всех тренировал. Взамен же требовал, чтобы его подопечные отказались от выпивки и курева, продолжали учебу, побольше читали и вообще вели себя безупречно — так, чтобы ни у единого человека не зародилось подозрения в их неблагонадежности. И юнцы беспрекословно выполняли эти требования, потому что Григорий Иванович был сильной личностью, прирожденным лидером. А еще потому, что он сулил питомцам золотые горы и блестящую будущность.
В число избранных попал и Василий Кузнецов — паренек смышленый, с характером, быстрый и гибкий, как кошка. Надо сказать, врожденных преступных наклонностей у него не было, а на скамью подсудимых его привело скорее несчастливое стечение обстоятельств. Поэтому поменять образ жизни он был только рад. Он устроился на работу, поступил в вечернюю школу, читал книги, ходил на тренировки и, казалось бы, во всем соответствовал ожиданиям Дорохова. За одним маленьким исключением. Как сказала одна мудрая дама, у Кузнецова необыкновенно сильно выражен инстинкт самосохранения. Постепенно набираясь ума, он понял, что поле деятельности, уготованное подопечным Григория Ивановича, никак его не устраивает. Грабить сберкассы и инкассаторов — все равно что играть в русскую рулетку. Какой бы ловкостью и удачливостью ни отличались игроки, рано или поздно барабан повернется не так. И Василий решил выйти из игры.
Но как? Дорохов из своей тайной организации добром никого не отпустил бы, ведь ренегат может провалить все дело. А поскольку Кузнецов не хотел погибнуть в результате «несчастного случая», он начал ломать голову в поисках другого, более безопасного выхода.
Примерно в это время Дорохов познакомился с Сарычевым. Знакомство состоялось в автобусе, где Аркадий на глазах Григория Ивановича виртуозно вытащил кошелек из сумки пожилой женщины. Вскоре Дорохов понял, что этот молодой человек не годится в его команду: Сарычев не отличался ни умом, ни смелостью, ни характером, но ловкость его рук произвела на Григория Ивановича сильное впечатление.
Аркадий по своей сути был просто порочным мальчиком, по капризу судьбы родившимся в благополучной семье. Как свойственно многим недалеким людям, он хотел иметь все, не прилагая усилий. У него было только одно серьезное увлечение — фокусы. Аркаша еще в детстве перечитал о них все, что можно, и постоянно упражнялся, осваивая навыки иллюзиониста. Но, напуганный огромным конкурсом, ни в цирковое, ни в эстрадное училище не пошел, а свою ловкость начал использовать для обстряпывания неблаговидных делишек. К моменту судьбоносной встречи с Дороховым его выгнали из института за шулерство, а из дома Аркадий ушел сам, опасаясь перспективы попасть на завод и в армию. Будучи по натуре трусом, он всякий раз умирал от страха, обчищая чужие карманы, но зарабатывать на жизнь другим способом не хотел — ведь при устройстве на работу у него потребовали бы военный билет, а армия пугала Сарычева даже больше, чем тюрьма.
Для Дорохова встреча с Аркадием тоже была удачей. Он не собирался посвящать воришку в свои планы, но искусство Сарычева могло ему очень пригодиться, например, чтобы незаметно для шофера сделать слепок ключа от инкассаторской машины. Короче говоря, Григорий Иванович принял Аркашу под свое крыло. Через многочисленных знакомых нашел парню жилье за чисто номинальную плату и под свою ответственность уговорил администрацию стадиона принять Сарычева на работу по чужой трудовой книжке.
Аркадий начал благополучно торговать пивом и другими прохладительными напитками, что при его ловкости рук приносило вполне приличный доход почти без всякого риска. На стадионе он и познакомился с Кузнецовым.
Василий после долгих раздумий нашел способ избавиться от Дорохова, но для этого ему требовался помощник, посвященный в дела патрона. Ни один из дороховских волчат не годился в сообщники — те готовы были за вожака перегрызть глотку. А вот Сарычев находился на особом положении, был себе на уме и вполне мог посодействовать — за приличную плату, естественно.
Создавая свою тайную организацию, Дорохов столкнулся с определенной проблемой. Рано или поздно судимость с каждого из его подопечных должны были снять, а дальше следовала неизбежная повестка из военкомата, и выпестованному с таким трудом воспитаннику пришлось бы служить не своему учителю, а государству. Григорий Иванович нашел решение. Будучи спортсменом, он неплохо разбирался в медицине, а поэтому мог дать своим питомцам вполне квалифицированный совет, как добиться симптомов, гарантирующих «белый билет». Получив повестку, призывник садился на специальную диету, и через пару недель медкомиссия признавала его негодным к несению строевой службы по причине страшной болезни почек. После комиссии юноша прекращал диету, и здоровье чудесным образом восстанавливалось.
Как вы, наверное, уже догадались, Василий, получив свою повестку, ни словом не обмолвился о ней патрону, и в надлежащее время благополучно прошел комиссию. Он рассудил, что в армии Дорохов его не достанет. Проблема была в одном: армейская кабала через два года кончится и придется возвращаться. Можно, конечно, остаться на сверхсрочную, но всю жизнь сидеть на казенных харчах Кузнецову не хотелось. Потому-то и потребовалась ему услуга Сарычева. Василий понимал, что рано или поздно кто-нибудь из птенцов гнезда Дорохова попадется на ограблении, его так или иначе расколют и милиция выйдет на главаря. А когда Григорий Иванович окажется за решеткой, Сарычев, у которого был хороший шанс остаться в стороне, сообщит приятную новость Кузнецову.
Однако Дорохов оказался талантливым главарем. Милиция добралась до него только в девяносто первом году, после четырнадцатого крупного ограбления. Таким образом, армейская кабала Кузнецова тянулась целых шесть лет. Зато потом его ждала свободная жизнь вольного человека. И если бы не роковое стечение обстоятельств, он наслаждался бы ею до самого смертного часа. Но то ли тюрьма была написана ему на роду, то ли все-таки сказалось тлетворное влияние Дорохова, то ли война отключила моральные запреты, но свободы ему теперь очень долго не видать.
— Идальго, не томи душу! — не выдержала я. — Мы уже оценили твой гений рассказчика.
— Да, — поддержал меня Прошка. — Конкретнее, пожалуйста! Какая роковая случайность подстерегала Кузнецова на жизненном пути?
— Встреча с Вячеславом Сергеевичем Тихомировым, — с улыбкой ответил Дон. — И здесь начинается новый виток истории, поэтому я позволю себе рассказать о личности Вячеслава Сергеевича подробнее. Сей достойный муж всю жизнь проработал в аппарате ЦК. Название его должности звучало совершенно невинно, вроде инструктора по формированию общественного мнения, а на самом деле он возглавлял структуру, дублирующую аналогичную структуру в КГБ. Иными словами, у него была своя агентурная сеть, свои аналитики, свой архив и доступ практически к любой закрытой информации. Надо вам сказать, Вячеслав Сергеевич был прелюбопытнейшим человеком. Он любил власть, но не так, как любит ее добрая половина смертных, а по-иному, странною, так сказать, любовью. Было в нем что-то от Подростка Достоевского. Страсть к тайному наслаждению мыслями о тайном могуществе. На протяжении всей службы Тихомиров любовно собирал личный архив, куда попадали дела молодых, подающих большие надежды партийных функционеров, совершавших в часы досуга на удивление грязные, уголовно наказуемые деяния. И, что самое удивительное, архивом своим Вячеслав Сергеевич до поры до времени ни разу не воспользовался. То есть ни одна живая душа, за исключением самых доверенных агентов, не подозревала о существовании такой обширной библиотеки компромата.
Но вот грянула Перестройка, а за ней — девяносто первый год. Аппарат ЦК с позором распустили. Канули в прошлое спецраспределители и спецпайки для его бывших работников, служебные «Волги» с личными шоферами и государственные дачи. Конечно, будь Тихомиров помоложе, он нашел бы себе уютное местечко и зажил не хуже прежнего. Но Вячеслав Сергеевич был немолод и нездоров. Работа даже на чисто номинальной должности в его планы не входила, а пенсия не удовлетворяла его аппетитам. И вот тогда пришло время тайного архива.
Конечно, подробности этой части истории мне неизвестны. Скорее всего, они умерли вместе с Тихомировым. Но в общих чертах развитие событий представить несложно. Несколько бывших подающих надежды партийцев превратились в выдающихся политиков или бизнесменов. Возможно, они и думать забыли о своих прежних страстишках, а возможно, предаются им и по сию пору. Но в любом случае опубликование материалов, бережно хранимых Вячеславом Сергеевичем, для них равносильно краху. Тихомиров доверился самому надежному из своих бывших агентов и поручил ему осторожно известить нескольких важных персон о существовании компромата. Важные персоны отстегнули анонимному шантажисту солидные суммы денег. Тихомиров не зарывался: денег больше не требовал, а на то, что уже получил, приобрел крупные пакеты акций, зачастую тех же банков и компаний, где имели долю жертвы шантажа. Причем шантажируемые, естественно, ничего не знали о своих собратьях по несчастью.