Клюева Варвара. Магия обреченных

Варвара Клюева
Магия обреченных

   Сказка для Яны

   Памяти моей бабушки —
   Галины Фёдоровны Приказчиковой

 

Часть первая

Глава 1

   Хайна сидела на корточках перед крохотным костерком и думала о смерти. Неизвестность – вот что пугает сильнее всего. Аина говорила, что на самом деле о смерти никто ничего не знает. Ни одному человеку еще не удалось побывать по ту сторону и вернуться обратно. А все эти россказни про переход душ, которыми сгорны пичкают детей в редкие минуты праздных разговоров, – небылицы, придуманные предками для собственного успокоения еще в незапамятные времена. В доказательство Аина приводила верования других. Нагорны, к примеру, считают, что души умерших летают над миром невидимыми облачками, высматривая новорожденных, чтобы войти в тело младенца с первым вдохом. Души северных сгорнов воспаряют к небу и вселяются в священных оаксов – не важно, в чьем теле обитала душа и кто его сожрал после смерти. Восточные сгорны, хозяева рудников, селят души своих мертвецов в пещерные глубины, а сородичи Хайны и Аины – в зверье, которому скармливают домочадцев.
   Сама же Аина надеялась, что смерть – конец всему, что после ничего не будет. «Никак в толк не возьму, почему все так привязаны к жизни. Жизнь здесь, в горах, – это сплошь боль, голод, страх и тяжелая работа. Внизу, на Плоскогорье, у людей еще случаются какие-то радости, а здесь… Ничего тяжелее и безнадежнее этого кошмара представить невозможно. Зачем же продлевать его до бесконечности?»
   Хайне всегда хотелось думать и чувствовать, как Аина, даже если она не очень ее понимала. До вчерашнего вечера девочка твердо верила, что тоже не боится смерти. А сегодня утром вылезла, продрогшая, из своего стожка, увидела иней, поняла, что не сегодня-завтра умрет, и испугалась. Правильно, жизнь состоит из боли, голода, страха, холода… Но не сплошь. Даже у Хайны, маленькой недужной, ни на что не годной уродины, которую родичи мечтают скормить сайлахам едва ли не с рождения, позади достаточно хороших минут, чтобы хотелось пожить еще. Что же говорить о других? О счастливцах с Дарами, кого не жалуют куском хлеба и кому позволяют ночевать в тепле, о тех, у кого впереди по меньшей мере несколько лет…
   Хайна шмыгнула носом от жалости к себе, убогой, но внезапно поняла, что не хочет плакать. Прислушалась к своим ощущениям и удивилась. Оказывается, она не завидует никому из сородичей! Сколько раз дома перед сном она мечтала, что душа кого-нибудь из домочадцев забудется во время ночных скитаний и по ошибке займет ее уродливое тело, и тогда Хайна сможет хоть один денек побыть полноценным существом. А теперь любимая мечта вдруг утратила привлекательность.
   Чувство, пришедшее с этим открытием, было настолько новым и необычным, что Хайна на какое-то время забыла, где находится, забыла о холоде, страхе, тоскливо-назойливом сосании под ложечкой, саднящей боли в израненных ступнях и порезанных ладонях. Сжавшись в комок и спрятав подбородок между острыми коленками, она бессмысленно таращилась на игривые язычки пламени и пыталась понять… Как же так? Как это может быть, что она никому больше не завидует? Куда вдруг подевалось острое чувство несправедливости, горькой обиды на судьбу, невзлюбившую маленькую уродину с первого дня жизни?
   Говорят, в каждом роду сгорнов раз в сто лет появляется младенец, пораженный Бледной нежитью – таинственной хворью, высасывающей жизненные соки плода еще в материнской утробе. Всего один раз в сто лет – и эта участь выпала именно ей, Хайне! Обычай сгорнов предписывает отнести новорожденного уродца – хилое недоразвитое существо с безобразно прозрачными глазами и бесцветными волосками – к месту охоты сайлахов сразу, как только перерезана пуповина. Но дед, лорд Хедриг, – человек прижимистый, он не жалует обычаи, которые мешают извлечению выгоды, а потому повелел подождать с принесением жертвы сайлахам до исхода срока неизвестности. В течение месяца ни один айкас не определит, какими Дарами наделен младенец.
   Хайна так и не поняла, на каких таких ее способностях дед рассчитывал нажиться. Даже самые могучий Дар из тех, что ценятся на Плоскогорье, обладай она каким-нибудь из них, не принес бы прибыли, потому что нагорны отбирают в свои дома только сильных и выносливых слуг. Оно и понятно: сгорны, что послабее, на Плоскогорье начинают задыхаться, хворать, изнемогать и вскоре угасают, так и не испытав силу своих Даров. На Высокогорье же у женщин признают только Дары матери, рукодельницы, стригуньи и собирательницы. Но собирательницы, пускай самые одаренные, у сгорнов ценятся мало. Бросовый товар, как говорит дед, много за них не выручишь. А матерей, рукодельниц и стригуний покупают только в жены лордам и их наследникам. На такую удачу Хайна не могла бы рассчитывать даже с самым могучим Даром, потому что какой же лорд из сгорнов потерпит рядом с собой хворую жену-уродину?
   Впрочем, на что бы ни рассчитывал лорд-хозяин, его постигло разочарование. Поднеся к месячной Хайне связку айкасов, он не разглядел ни одного, даже самого крошечного, огонька. Девочке-выродку Даров не досталось вовсе. Хайна много раз представляла себе злое лицо деда в ту минуту. Вот он выпрямляется у люльки, почти не разжимая губ, выплевывает: «Сайлахам ее!» – и идет к двери. Но дорогу ему дерзко заступает Аина…
   – Если девочку убьют, я больше не возьму в руки стригуны. И можете делать со мной все, что угодно.
   Невозможная, совершенно невозможная сцена! Она так поразила домочадцев, что ее до сих пор – уже больше восьми лет – вспоминают, невзирая на страх навлечь на себя гнев хозяина. Благодаря этим пугливо-возбужденным шепоткам по уголкам Хайна знает всю историю до мельчайших подробностей, может закрыть глаза и увидеть живую картинку, словно не лежала тогда в люльке бессмысленным младенцем, а стояла среди оцепеневших взрослых свидетелей.
   Лорду, главе рода, никогда никто не перечил. Даже Хосын – наследник. Наказание за прекословие хозяину – смерть. По закону рода преступника лишают оберега и выгоняют из владений лорда, после чего изгнанник очень быстро погибает от ядовитого укуса, замерзает или становится добычей хищников. В случае сказочного везения строптивец может протянуть месяц-другой и умереть от голода или недуга, вызванного негодной пищей. Но так или иначе смерть наступит неизбежно. Добраться без оберега до Плоскогорья не удавалось еще никому. Поэтому дерзкий поступок Аины поразил домочадцев своей нелепостью. После такого заявления она немедленно стала приговоренным к смерти изгоем, и стригунов ей не видать как собственных ушей, а значит, угроза ее лишена смысла, как и попытка спасти обреченного ребенка. Зачем же она это сделала? Не иначе как сошла с ума!
   Не успели домашние оправиться от первого потрясения, как их тут же накрыло второе, да посильнее. Вместо того чтобы дать волю праведному гневу, гордый лорд пожевал сухими губами, пробормотал что-то вроде «Предупреждали меня…», безнадежно махнул рукой и быстро вышел из общей залы. Никто так и не осмелился побежать за ним и выяснить, что все-таки делать с младенцем.
   С тех пор никто из домочадцев вообще не заговаривал с хозяином о Хайне, а сам дед упорно делал вид, что не подозревает о ее существовании: смотрел сквозь нее, когда она случайно попадалась ему на глаза, не давал ей поручений ни сам, ни через посредников, никогда не спрашивал о ней, не замечал ее, распределяя еду или одаривая домашних гостинцами после возвращения с Ярмарки. Родичи, подражая хозяину, тоже старались не обращать на Хайну внимания и так преуспели в этом, что она и сама временами ощущала себя чем-то вроде бессловесной скотины или домашней утвари.
   Только малыши и Аина не участвовали в общем заговоре. Но малыши не в счет: взрослые хватали их и поспешно уносили подальше, если видели, что Хайна возится с ними, и очень скоро даже самые маленькие начали избегать странной белесой девочки, с которой никто не разговаривает. Кроме Аины.
   Аина неизменно была рядом. Делила с Хайной свою скудную пищу, укладывала на ночь под свое одеяло, согревая собой хрупкое, вечно мерзнущее тельце, водила по опасным владениям деда, учила пробираться в пещеры, не привлекая бабуров, собирать люань и личей, искать съедобные и целебные корешки, готовить на костре, узнавать и обходить стороной поляны сайлахов, мазаться соком зло-травы, чтобы отпугивать ядовитых тварей. А еще она рассказывала Хайне истории из своей жизни, и это было куда интереснее семейных легенд и небылиц, которыми взрослые родичи изредка баловали остальных детей. Потому что Аина – наверное, единственная из сгорнов – родилась и провела все детство на Плоскогорье, а жизнь там отличается от жизни в Высокогорье, как небо от камня. Сородичи над рассказами Аины откровенно насмехались. Да и сама Хайна, несмотря на безоглядное доверие к своей спасительнице, иногда сомневалась, бывает ли такое вообще… Ах, как бы ей хотелось попасть туда хоть на денек! Пусть бы она начала задыхаться и терять сознание, пусть бы умерла через несколько часов, только бы увидеть мир, где детей кормят досыта, называют ласково, не продают чужакам даже за большие деньги и никогда не скармливают священным сайлахам.
   Хайна замечталась и не заметила, как в раковине лича выкипела вода. Очнулась только от запаха горелой люани и чуть не расплакалась от досады. Ну вот, осталась без еды еще на несколько часов! Теперь придется долго лежать у входа в пещеру, дожидаться, когда бабуры наедятся и уберутся спать на глубину, потом, задыхаясь в зловонии, оставленном этими тварями, собирать по стенам люань, искать горюн, разводить новый костер… А живот уже несколько часов сводит от голода и противно кружится голова. Оакс знает, о чем она думает! Не попасть ей никогда на Плоскогорье. Дня через два она умрет. Или даже сегодня, если срочно не раздобудет чего-нибудь съестного. Какая она все-таки несчастная! Была бы нормальным ребенком, получала бы еду за столом, носила бы теплую айрачью шубку…
   – Ну нет! – вдруг сказала она вслух. – Не надо мне их еды и шубок! Не хочу их Даров, их глупых игр и скучных разговоров. Они все глупые и несчастные. А я… я самая счастливая! У меня была Аина.
   Хайна встала, поплясала на затекших ногах и поискала взглядом тропку, ведущую наверх, к пещере. В эту минуту из-за гряды валунов донесся звук, который заставил ее пригнуться и перебежками броситься к валунам. За грядой скрывалась единственная на все владения лорда проезжая дорога. Через несколько минут девочка вползла на один из камней, раздвинула жесткие стебли травы, закрывшие обзор, и замерла в ожидании. Да, слух ее не обманул: это повозка! Кто-то из соседей, лордов-сгорнов? Но сезон свадеб давно прошел, а ездить в гости просто так у лордов не принято… Может быть, опять появился бабур-шатун, от которого не помогают обереги, и сгорны решили затравить его сообща? Или умер кто-нибудь из самых главных лордов, и хозяину предстоит исполнить особый ритуал? Хайна от нетерпения елозила ногами по камню. Что бы ни случилось, это событие! На памяти Хайны лорды приезжали к деду только в сезон свадеб – покупать одаренных дочерей себе или сыновьям в жены, и это всегда было захватывающе интересно. Но ни одна повозка ни разу не поднималась сюда после осеннего равноденствия. Должно быть, произошло что-то из ряда вон выходящее.
   Когда повозка наконец поравнялась с валуном, за которым залегла Хайна, девочка не поверила своим глазам. Нечто, проехавшее мимо, не могло принадлежать ни одному из лордов-сгорнов. Или она бредит, или к ним пожаловал кто-то из жителей Плоскогорья. Но этого не может быть! Всем известно, что нагорны никогда не поднимаются на такую высоту. Что же это происходит?
   Хайна лежала за камнем и ждала, не появится ли повозка снова, пока не окоченела как ледышка. И только тогда вспомнила, что должна немедленно раздобыть еды. Сил у нее оставалось самое большое на несколько часов. Если не повезет, ей конец.

Глава 2

   Соф Омри, первый советник владыки Плоскогорья, уже который день пребывал в самом скверном расположении духа. Хотя, возможно, «в самом скверном» – сказано слишком оптимистично. За последние три дня к бессильной ярости, чувству собственной униженности и жгучей обиды добавились еще и усталость и дурное самочувствие. И самочувствие, похоже, ухудшалось с каждой минутой. Легкое головокружение сменилось сильным и сопровождалось теперь непрестанной тошнотой, сердце стало биться с пугающими перебоями, от звона в ушах резко ослабел слух.
   И ведь проклятый Кармал знал, что так будет! Нагорны уже больше двухсот лет не поднимаются к вершинам из-за высотной болезни, способной за несколько часов свалить с ног самого молодого и сильного. А Соф никогда не отличался отменной физической формой и на прошлый праздник Солнца отметил исход своей четвертой дюжины – считай, три четверти земного срока отмерил. Все это Кармалу прекрасно известно, и тем не менее он не только отправил сводного брата и одного из самых высокопоставленных вельмож в государстве в заоблачные владения лорда-варвара, но и в категорической форме запретил брать с собой лекаря, слуг и охрану.
   – Мы посылаем тебя с тайной миссией, любезный Соф. Думаю, ни у одного правителя за последние двести лет не было секрета, который заслуживал бы такого бережного хранения. Ты единственный, кому мы можем его доверить. Видишь, как высоко мы тебя ценим? Исполнишь успешно наше поручение – проси, чего хочешь. Но если хоть одна живая душа узнает… сам понимаешь.
   – Но, мой господин… Я же не могу заткнуть рот горному лорду! И даже его домочадцам. Кто запретит этим дикарям распускать язык, когда они спустятся на наши земли к следующей Ярмарке?
   – Успокойся, Соф, мы вовсе не намерены загонять тебя в ловушку. Нам еще пригодится твоя драгоценная жизнь. Ты повезешь с собой богатые подарки, пару молодых мервалов и Красный айкас придворного мага.
   Советник вытаращился на властителя, открыв рот. Насколько ему было известно, ни один правитель еще никогда не преподносил лордам живых мервалов. Эти горные лорды упрямы, чванливы, капризны, и единственный способ поладить с ними – пригласить на охоту в заповеднике владыки, а после – к высочайшему столу. Мервал – чрезвычайно редкая и ценная дичь, даже правитель и его семейство вкушают мясо мервала не каждый месяц. Зная об этом, лорды оттаивали от оказанной им великой чести и становились более сговорчивыми. Коль скоро Кармал готов пожертвовать сразу двумя мервалами, да еще живыми, значит, он нуждается в услуге этого горца так, как никогда еще ни в чем не нуждался. Но все это пустяки по сравнению с Айкасом. Если придворный маг, Верховный лорд Региус готов расстаться с самым мощным своим талисманом… Великий Меур, что же это значит?!
   – Говорят, лорд Хедриг скуповат, – продолжал между тем Кармал. – Вряд ли он сумеет устоять перед нашим подношением. А если и сумеет, то перед мервалами точно не устоит. Хедриг, по слухам, очень любит ублажить свое тощее брюхо. Но прежде чем ты изложишь лорду нашу просьбу, заставь его поклясться на Красном айкасе, что о ней не узнает ни единая душа за пределами его родовых владений. Хедриг сам придумает, как заткнуть род домочадцам. После клятвы на Айкасе он будет заинтересован в их молчании даже больше, чем мы с тобой.
   – Господин мой, твоя мудрость не имеет равных на всем Плоскогорье. – Соф ткнулся лбом в ковер. – Но нельзя ли мне взять в дорогу кого-нибудь из челяди? Хотя бы одного-двух человек. Я избавлюсь от них сразу, как только мы достигнем наших земель на обратном пути. Подумай, ведь дорога в Высокогорье трудна и опасна, один я могу туда не добраться… Я-то ничего, меня не жалко, но как же твое поручение?
   – Встань, советник! – Кармал поморщился, и Соф Омри проворно вскочил на ноги. Многоопытный придворный, он хорошо знал: если владыка переходит на официальное обращение, значит, терпение его иссякает. – Мы запрещаем тебе брать с собой кого-либо. Если твои люди исчезнут, по городу пойдут слухи, а это нам совершенно ни к чему. Ты поедешь один, в купеческом экипаже, придворный маг изменит твою внешность. Для всего двора включая твою семью ты приглашен в нашу загородную резиденцию для работы над секретным циркуляром. Нашим высочайшим указом тебе запрещено видеться с кем-либо до окончания этой работы. Что касается опасностей твоего путешествия, то на этот счет можешь быть совершенно спокоен, любезный Соф. Красный айкас – самый могучий оберег на всю горную страну. Меур с тобою. Мы все сказали.
   Из покоев владыки Соф вышел в холодном поту. Его трясло от злости и ощущения собственного бессилия. Он, первый советник, третье лицо в государстве, вынужден тащиться без всякой свиты в немыслимую глушь, к поганым варварам, которые имеют меньше представления о цивилизации, чем дикие звери в заповеднике повелителя. К тварям, которые никогда не моются, спят вповалку и питаются такой мерзостью, что любого нормального человека вывернет наизнанку от одного ее вида, не говоря уже о запахе. К выродкам, которые плодят детей на продажу, а покойников скармливают своим отвратительным звериным божкам. И перед этими выродками он должен будет рассыпать сокровища, лебезить и унижаться, изображать восторг и благоговение – ради чего? Ради того, чтобы ему отдали какого-то слабосильного ребенка с каким-то врожденным уродством. Да еще девчонку! У этих сгорнов даже у взрослых мужчин, высокородных лордов, налицо выраженные признаки слабоумия, а уж о женских особях и говорить нечего. И что будет с этой больной дикаркой, когда они спустятся на Плоскогорье, где и здоровые-то сгорны на первых порах, бывает, хворают по несколько лун? А главное – на кой ляд она сдалась повелителю?
   Но больше всего задевало Софа Омри то, что Кармал использовал его как мальчика на побегушках, отправил в опасный поход, обрек на немыслимые тяготы и неудобства, грозил смертью за невыполнение поручения и разглашение тайны, а сам ни словом не намекнул, в чем эта тайна заключается! Первый советник даже вообразить не может, какую выгоду его владыка намерен получить от самого ничтожного существа во всей Горной стране.

Глава 3

   Привычка скрывать свои мысли и чувства появилась у лорда Хедрига в детстве. Еще не начав ходить, он уже смутно сознавал свою исключительность. Что-то очень важное отличало его от братьев, сестер и прочей родни. К семи годам отличие разъяснилось: он наследник и когда-нибудь станет главой рода, полноправным и единственным господином всех домочадцев. Как отец. Естественно поэтому, что за образец для подражания мальчик выбрал поведение лорда Фреуса, человека крайне скупого на слова и проявление чувств. Так что навык сохранять непроницаемый вид в любых обстоятельствах был усвоен маленьким Хедригом бессознательно. В более позднем возрасте он вполне оценил полезность этого навыка: чем меньше представления имеют окружающие о его внутренней жизни, чем более загадочным и далеким он им видится, тем проще ими повелевать. Если ум и душа повелителя открыты простым смертным, им в голову может закрасться крамольная мысль о том, что не так уж сильно господин от них отличается. А отсюда недалеко и до преступных сомнений: так ли уж священна его воля?
   Особенно непроницаемым лорд Хедриг становился в присутствии чужаков с Плоскогорья, хотя мотивация тут была иной. Этот сброд вызывал у лорда столько неприязни, раздражения и презрения, что самая маленькая несдержанность могла привести к бесконтрольному выплеску чувств, а это было бы неразумно. Хотя нагорны – ничтожества, не представляющие для высокородного лорда ни малейшей угрозы, утрата их формального расположения (в неискренности коего лорд Хедриг не сомневался), лишила бы горца многих удобств и приятствий, весьма Хедригом ценимых. Кроме того, эти никчемные изнеженные людишки находятся под защитой Верховного лорда Региуса, ссориться с которым себе дороже. Словом, оказываясь в обществе нагорнов, Хедриг особо следил за неподвижностью лицевых мышц, хотя и не верил всерьез, что лицо способно его выдать.
   Но сегодняшний гость без труда развеял иллюзии лорда по поводу собственной выдержки. Уже появление ярко раскрашенного купеческого шарабана едва не вынудило Хедрига вздернуть брови. Торговцы с Плоскогорья никогда не забирались так высоко в горы. Более того, сезон разъездов у купцов-нагорнов заканчивался через три луны после Ярмарки, а нынче шла на убыль четвертая… Когда торговец выбрался из повозки, к недоумению Лорда примешалась изрядная доля злорадства, но само недоумение только усилилось. Нагорн выглядел таким больным и измученным, что было совершенно очевидно: подняться сюда его заставило дело огромной важности. Хедриг был до такой степени заинтригован, что сам, не дожидаясь униженной просьбы гостя, взялся за один из своих айкасов. Неровен час, испустит дух горемыка, так и не поведав, какая нужда погнала его к вершинам.
   – Благодарю тебя, о милостивейший из горных властителей, – хрипловато пропел нагорн, розовея лицом. – Ты спас мою ничтожную жизнь, и теперь я твой вечный слуга. Но прежде чем ты осчастливишь меня своими повелениями, позволь высказать смиренную просьбу: я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз.
   От такой неслыханной дерзости рука лорда Хедрига сама дернулась к черному айкасу. На иерархической лестнице всего Горного мира, объединяющего Плоскогорье и Высокогорье, владетельные лорды занимали вторую ступеньку, уступая первенство лишь девяти Верховным лордам и владыке нагорнов. По этикету, обратиться к лорду с просьбой об аудиенции имели право только нагорны из знати, в крайнем случае чиновники, состоящие на службе у владыки. Ни к той, ни к другой категории купец принадлежать не мог, и его наглость заслуживала примерного наказания.
   – Погоди, сиятельный лорд, не гневайся!
   Оживший гость проворно вскинул правую руку. Левая тем временем исчезла в горловине плаща и тут же вынырнула, сжимая тонкий кожаный шнурок. Увидев, что висит на шнурке, лорд Хедриг лишился дара речи и начисто забыл о необходимости следить за выражением лица. Нагорн между тем быстренько спрятал свой «оберег» и продолжал, словно бы и не видя замешательства хозяина:
   – Взгляни на скромные дары, которые я привез. Часть из них принадлежит тебе независимо от того, чем закончится наша беседа. – Он повернулся к повозке, произвел какие-то непонятные манипуляции, и пестрое полотнище, укрывающее седока и груз от непогоды, упало. Лжекупец (а то, что купец фальшивый, теперь уже было совершенно ясно) начал открывать короба и шкатулки. – Вот это, и это, и это… Льщу себя робкой надеждой, что тебе хоть что-нибудь приглянется.
   Но сиятельный лорд даже не взглянул на украшенные самоцветами кубки, утварь и расшитые золотом одежды. Он не мог оторвать глаз от большой серебряной клетки, где лежали два тонконогих создания с бархатными мордочками и огромными черными глазами. Молоденькие мервалы, почти сосунки! Священный оакс! Только один человек во всем горном мире может преподнести такой подарок. И только в обмен на что-то совсем уж немыслимое. Не иначе как владыка Плоскогорья хочет заполучить его, Хедрига, родовые владения и все движимое имущество впридачу. Непонятно, правда, какая польза правителю от этих земель, если ни один нагорн не сможет ни жить на ней, ни охотиться, ни осваивать недра. Да и прочее имущество горного Лорда у разжиревших вельмож Плоскогорья вызовет лишь презрительную усмешку. Но что еще можно попросить у горца в обмен на бесценных мервалов, кроме земель и имущества? Магическую услугу? Нелепость! Правителя защищает один из Верховных лордов, а магическая сила Верховных уж конечно превосходит скромные возможности простого лорда-горца.
   От растерянности Хедриг начал бездумно перебирать свои айкасы, но чувствительное покалывание в пальцах живо напомнило ему, что посланец владыки пребывает под защитой самого мощного магического камня Гор, а значит, одна лишь попытка проникнуть в мысли нагорна может привести к серьезному увечью. Опомнившись, лорд с усилием вернул на лицо маску спокойствия и сухо кивнул гостю:
   – Следуй за мной.
   Они вошли в холл, миновали две общие залы и спустились к пещерам, к которым примыкала рукотворная часть замка. Во внутренних покоях дерзости у посланца поубавилось. Оглядев тесную пещеру (просторную зимой не обогреешь), убранную драгоценными шкурами сайлахов, нагорн несколько побледнел, дернул кадыком, рухнул на колени и ткнулся лбом в шкуру.
   – Господин, твое милосердие поистине безгранично. Мог ли скромный путник помыслить, что ты примешь ничтожного в своих священных покоях? Я поражен твоим великодушием и со всем смирением прошу принять еще один маленький дар. – Он оторвал лоб от пола, не поднимаясь с колен, сунул руку за пазуху и вытащил кристалл горного стекла. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что сердцевина кристалла каким-то хитрым образом выдолблена, а в образовавшуюся полость налита густая золотистая жидкость. Нагорн вынул затычку, осторожно наклонил флакон над ногтем большого пальца и неторопливо слизнул каплю золотистого зелья, доказывая, что оно не отравлено. – Бальзам из цветов ликанетты. Дарит бодрость телу и веселит дух.
   В справедливости последнего утверждения высокородный лорд убедился немедленно. Пока он разглядывал диковинный флакон и осторожно принюхивался к содержимому, золотистая капелька бальзама, проглоченная лжекупцом, успела оказать свое волшебное действие: черты гостя разгладились, выражение угодливости, замешанной частично на страхе, частично – на трезвом расчете, исчезло. Даже тщательно скрываемое, но все равно ощутимое чувство превосходства, которое нагорны (смешно!) имеют наглость испытывать по отношению к сгорнам, как будто испарилось. Перед лордом стоял спокойный, благожелательный, полный уверенности и достоинства господин в чрезвычайно добром расположении духа. Превращение было столь стремительным и радикальным, что Хедриг с трудом подавил желание зажмуриться и потрясти головой. На фоне отчаянных попыток удержаться в образе бесстрастного и неприступного горного властителя этот жест выглядел бы совсем комично. Не зная, в каком тоне продолжать разговор, лорд прикрыл свою растерянность интересом к флакону и без особых намерений, просто чтобы выиграть минуту-другую, капнул бальзама себе на язык.