– А жене домой по мобильнику позвонишь? – усмехнулась Люба. – Скажешь, немного заработался? Муза прилетела?
   – Могу никуда и не звонить…
   Он прижал Любу к стене, жарко задышал в лицо.
   – Я забыть не могу… как ты тогда, а? А я что же, а?
   – Отпусти, – сказала Люба. – Слышишь?
   От него пахло дорогой туалетной водой, перегаром и копчеными лещами.
   – Отпусти, а то я сейчас Павла Владимировича позову. Мы о такой оплате не договаривались.
   Сергей сразу же испуганно отпрянул. Не так резво, конечно, как Павлуша, но все-таки. Видно было, что он до сих пор побаивался своего учителя.
   – Что ты говоришь? Какая оплата? Я же так… За кого ты меня принимаешь?
   – А ты… меня… за кого… принимаешь? – выразительно, с расстановкой спросила Люба. – Боюсь, ты попал не по адресу.
   Когда Люба, то и дело натыкаясь на пеньки, шла по коммунальному коридору, в мастерской Павлуши света уже не было.
   Ей захотелось постучаться в дверь и сказать ему что-нибудь хорошее.
   Но ведь он еще сильнее испугается.
   – Спокойной ночи, – прошептала Люба, обращаясь к замочной скважине.
   А что она еще могла придумать, пьяная дурочка?
   …Трам-там-там. От знакомого марша Люба подскочила на кровати и не сразу смогла вспомнить, почему она ночует в таком странном месте.
   Но рука на ощупь нашла мобильный телефон, прежде чем пробудилось сознание.
   – Только не говори, что ты уже спишь, – сказал ей Антон в самое ухо.
   Почему-то Любе показалось в темноте, что он где-то совсем близко, и у нее по спине пробежала неприятная дрожь.
   По голосу чувствовалось, что Антон изрядно пьян.
   – Я уже сплю, – сказала Люба. – А тебе что, делать нечего? Зачем будишь людей среди ночи?
   – У меня тут везде тоже люди. И все – спят, – зачем-то доложил Антон. – Кстати, хорошие девки. Ничем не хуже тебя. Только не надо говорить, что ты тоже сейчас спишь не одна.
   Люба хотела отключить телефон, но вовремя спохватилась, вспомнила: а вдруг Антон в пьяном виде наконец-то проговорится и скажет, куда все-таки подевался Денис? Ради этого можно выдержать любое пьяное бормотание.
   – Может, и не одна, – поддразнила его Люба.
   – Ты же знаешь, что я азартный человек. Ты меня злишь, и это меня заводит… Ведь на самом деле это очень полезная для жизни вещь, без нее – никуда…
   Антон сделал паузу, и Люба украдкой зевнула, с удивлением оглядываясь по сторонам. При лунном свете мастерская выглядела особенно романтично и была похожа на старинный замок. За окном слегка качались деревья, и их фиолетовые тени казались красивее любой картины.
   – …придает нужное ускорение. На злости весь бизнес держится, а стоит расслабиться, сразу все идет прахом. Так что я тебе даже благодарен, что ты заставляешь меня злиться, сильно злиться… А Дениска – он просто безмозглый кретин…
   – Где он сейчас? – быстро спросила Люба.
   – К старшему брату, наверное, уехал, в Тверь, чтобы тот ему сопли подтирал. Можешь не волноваться, в город он больше не вернется. Наконец-то он и сам понял, что ему сюда лучше не соваться. Проиграл, парень, и – привет, ищи себе другую поляну.
   – А я и не волнуюсь, – сказала Люба дрожащим голосом.
   Тени на стене беспокойно задвигались – должно быть, за окном поднимался ветер. У Любы сразу сон как рукой сняло.
   Значит, Денис уехал в Тверь, к брату. Ну и хорошо. Пусть. Обидно, конечно, что он так с ней поступил, но хоть живой. Спит, наверное, где-то спокойно, сопит в две дырочки. Предатель…
   Зато, опять-таки, на телефонных звонках экономия. Как отрезал. Надо было исчезнуть, он и исчез. Всем – полный привет.
   «А вот возьму – и отомщу Денису за все, пусть знает…» – задохнулась Люба от ярости. У нее даже в глазах потемнело от желания срочно, немедленно что-то сделать, чтобы защититься от своей обиды.
   – Хочешь, я сейчас за тобой такси пришлю? – окликнул ее Антон.
   Люба уже открыла рот и вдруг услышала, как за стенкой кто-то стучит. Негромко и монотонно, как дятел. Это наверняка был Павлуша, больше в мастерских сегодня никто не оставался ночевать.
   – Не хочу, – быстро сказала Люба и отключила связь.
   Она лежала в темноте и дрожала всем телом, чувствуя себя самым несчастным, одиноким человеком на свете. В чужой мастерской было бесприютно, как в ночном лесу. Везде было одно и тоже: предательство, обман, подлость…
   Конечно, когда-то она сама сделала глупость. Мама много раз говорила: нужно выходить замуж, не надо просто так, ничего из такой жизни не выйдет хорошего… И Денис тоже был не против, но она почему-то тянула, боялась потерять свободу.
   Зато теперь – вот она, свобода, делай с ней, что хочешь. А маме как-то пришлось даже целую лекцию выслушать о том, что нельзя отставать от современной жизни и надо понимать, что сейчас у людей совсем другие представления, свободные…
   Вот тебе и понятия: ни у кого ничего нельзя спросить, а тем более – в официальный розыск подать. Первый вопрос: а ты кто такая?
   Деревья обступили Любу со всех сторон и опасно шевелили ветвями, которые были похожи не на узоры, а на неестественно длинные, тонкие руки.
   Тук-тук-тук – вдруг снова послышался за стенкой четкий рабочий стук.
   Наверное, Павлуше сегодня тоже не спалось, и он потихоньку сколачивал свои подрамники, думая, что его никто не слышит.
   Тук-тук-тук…
   Он был где-то рядом, работал, старался изо всех сил, как будто хотел сказать: эй, нам ли унывать?

Глава третья
Обнаженная натура

   Люба пыталась сосчитать, сколько пар глаз на нее смотрят в упор, но всякий раз сбивалась со счету.
   Впрочем, одни глаза она узнала сразу: они глядели на нее с ненавистью. Полина сидела в углу, сосредоточенно сдвинув брови, и быстро чиркала по листу бумаги карандашом. Чтобы волосы не загораживали лицо, она перевязала лоб каким-то пестрым платком и была похожа на разбойницу. По крайней мере сегодня в Полине проглядывало что-то задорное, лихое и даже по-своему привлекательное.
   Встречаясь с ней взглядом, Люба всякий раз отводила глаза. И кто ее дернул на вчерашнем дне рождения прыгать голой перед незнакомыми бородатыми пьяницами? Вроде бы и выпила совсем немного… Хоть бы кто-нибудь остановил, что ли?
   Сама-то Полина ведь раздеваться и вступать в дурацкое соревнование не стала.
   Умная девушка. Или просто знает, что ей показать нечего? Но быть натурщицей, оказывается, тоже не сахар…
   Люба страдальчески закатила глаза к потолку и постаралась отвлечься, подумать о чем-нибудь приятном. Но ничего не получалось. Стоять в одной и той же позе, не шевелясь, на самом деле было ужасно трудно. У нее даже колени дрожали от напряжения и, как назло, чесалось то в ухе, то во всем теле сразу.
   И кто ее дернул за язык согласиться на такую работу? Легче трое суток в две смены за официантку и за посудомойщицу отпахать.
   На стенке невозмутимо тикали большие часы, и с каждой минутой в душе у Любы нарастало дикое раздражение. На студентов, которые равнодушно скользили взглядами по ее обнаженным бедрам, плечам, животу и потом снова утыкались носами в свои листки. На Павлушу, который отдал ее на это поругание. На Полину, похожую на пиратку. На все эти белые гипсовые головы с открытыми ртами, на по крашенные зеленой краской стены… Все, все в этих стенах было против нее!
   Но самим гадким из всех оказался все-таки старичок преподаватель.
   – Неожиданные пропорции, – сказал он, беззастенчиво разглядывая обнаженную Любу. – Далеко не античный вариант, но куда деваться. Приходится соглашаться на все.
   – Почему это – не античный? – с обидой спросила Люба, пользуясь тем, что в этот момент они разговаривали с глазу на глаз.
   – Слишком широкие бедра и плечи, короткие ступни, да и ноги могли бы быть на несколько сантиметров длиннее, – забормотал старичок. – Крестьянская фактура.
   На себя бы лучше посмотрел, заморыш! Туда же… Сам уже почти ослеп и согнулся в три погибели, а все еще о женской красоте пытается рассуждать.
   Впрочем, в художественном училище и молодые люди, студенты, тоже были какими-то замороженными.
   Никто «прежде не смотрел на ее тело с таким откровенным равнодушием, без всякого любопытства, как будто она на самом деле была гипсовой болванкой, пустой формой.
   Прежде даже у сдержанного на эмоции Дениса, когда она раздевалась, загорались глаза. А этим – что надо? Что за люди?
   Люба всегда считала, что как раз с фигурой ей повезло: узкая талия, широкие бедра, высокая грудь – все, как надо. Девчонки в школе говорили, что ей бы надо в рекламных роликах сниматься, какой-нибудь гель для душа рекламировать.
   А для этих, видите ли, то крестьянская фактура, то цветовое пятно. Слова доброго ни от кого не услышишь.
   Денис просто с ума сходил от ее маленькой родинки на ягодице.
   Люба покосилась на рисунок студента, который сидел к ней боком, ближе всех. Все ее тело было расчерчено на маленькие заштрихованные квадратики и было похоже на телеграфную вышку. Юный расчленитель! И чему их здесь только учат?
   До звонка оставалось несколько минут, и Люба собрала в кулак все свое терпение. Ее тело здесь безжалостно грабили, растаскивали по квадратикам и кусочкам, и с каждой минутой снижали ценность того, что еще недавно казалось несомненным сокровищем.
   Сегодня Люба с благодарностью вспоминала даже пьяные, взволнованные речи Сергея. Вчера она была королевой. А теперь?
   Неожиданно скрипнула дверь, и в кабинет с извиняющейся улыбкой вошел… Павлуша.
   К этому визиту Люба почему-то была совсем не готова. Она вздрогнула и с трудом сдержалась, чтобы не заслонить себя двумя руками. Но вместо этого сделала непроницаемое, каменное лицо и уставилась на минутную стрелку.
   Хоть бы звонок прозвенел вовремя.
   Если она сейчас сбежит, то не получит ни копейки. Обидно все-таки, после стольких мучений.
   Но Павлуша что здесь забыл? Может, не выдержал и пришел все-таки на нее полюбоваться?
   Едва кивнув натурщице и спокойно скользнув взглядом по ее телу, Павел Владимирович принялся расхаживать по рядам и смотреть студенческие работы. Иногда он к кому-нибудь наклонялся и что-то тихо объяснял.
   Теперь Люба провожала его глазами, не в силах оторвать взгляда. Почему-то сегодня Павлуша был на удивление красивым и значительным.
   Он сам был – как картина. Особенно когда в полосе солнечного света его рыжеватые волосы вспыхивали то золотом, то серебром, а голубые глаза становились ярко-синими, васильковыми.
   Перед Любой больше не стоял вопрос: смогла бы она в него влюбиться? При чем здесь разница в возрасте, одежда? При чем здесь – все сразу?
   От волнения она даже втянула глубже живот и приняла более эффектную позу – немного боком. Но студенты сразу же недовольно зашипели, зашуршали своими листками, заволновались.
   – Пожалуйста, не шевелитесь, – строго попросил студент – специалист по квадратикам.
   Ему бы не женщин рисовать, а заняться изготовлением шахматных досок для какой-нибудь артели.
   Павлуша тем временем присел на стул к Полине, взял в руки карандаш и начал что-то показывать. И как они только поместились вдвоем на таком маленьком сиденье? Для равновесия он даже слегка обхватил Полину за плечи, а она сделала вид, как будто ничего не замечала.
   Зато Любе со своего возвышения прекрасно было видно, как на бледном, желтоватом лице ученицы сразу же появилось что-то наподобие румянца. Еще бы, кто бы отказался посидеть в обнимку с преподавателем?
   «Кажется, я его уже ревную, – удивилась про себя Люба. – Но ведь они совсем не подходят друг другу, а мы были бы прекрасной парой».
   Павлуша вдруг вскинул голову, сощурился и сосредоточенно уставился на ее коленку.
   Люба почувствовала, что начинает медленно заливаться краской.
   Но тут, к счастью, прозвенел звонок. Люба без промедления метнулась за ширму, начала торопливо одеваться.
   «Первый и последний раз… первый и последний раз…» – зачем-то повторяла она про себя.
   – Непременно приходите завтра, вы обладаете достаточным, поистине крестьянским терпением, – еще больше подлил масла в огонь гадкий старичок, расплачиваясь с Любой и при этом галантно раскланиваясь. – Многие ребята не успели закончить рисунок.
   «Пусть выбросят теперь свои каракули в помойку, – сердито подумала Люба, выбегая на улицу. – Первый и последний раз, хватит…»
   Она села на скамейку и долго не могла отдышаться, как будто камни таскала или в одиночку грядку на палящем солнце вскопала.
   Мимо пробегали студенты и студентки, о чем-то между собой разговаривая, смеясь и теперь не обращая на натурщицу никакого внимания. Как муравьи, они тащили с собой огромные папки с рисунками и какие-то трубки, похожие на палки, как будто на самом деле на время покидали свой муравейник.
   Люба вздохнула: а ее-то сюда каким ветром занесло?
   Наконец-то в дверях появился Павлуша, но сейчас он снова был не один. Смешной, прыгающей походкой рядом с ним шла Полина, что-то на ходу рассказывала и рисовала в воздухе какие-то фигуры.
   Увлеченные разговором, они быстро прошли мимо скамейки, где в одиночестве сидела Люба, и даже ее не заметили. Полина в узких джинсах, кроссовках и модной мальчишеской кепке даже подпрыгивала на ходу от счастья.
   Люба проводила их долгим, изучающим взглядом: воркуют, голубки. Может быть, в этот момент Полина рассказывала своему учителю, как его протеже вчера перед всеми прыгала, будто в общественной бане?
   На перекрестке парочка остановилась и лишь одно мгновение постояла вместе, прежде чем разойтись в разные стороны.
   Люба мигом вскочила и побежала догонять художника.
   – А… это ты… – оглянулся Павлуша, и на лице его не отразилось ни капли удивления или радости. – Ну как, трудно было?
   – Очень, – запыхавшись, выдохнула Люба. – Но я делала это первый и последний раз. Ни за что больше не пойду. Это не для меня.
   А я сразу сказал, что тебе это не подходит, – спокойно сказал Павлуша. – Ты сама захотела попробовать. Какое-то время они шли молча. Павлуша явно не знал, о чем говорить. Похоже, он сильно устал во время занятий, где ему и так приходилось много говорить и объяснять.
   – Зачем вы сказали, что я – искусствовед? Нарочно решили надо мной посмеяться, да? – с вызовом в голосе спросила Люба.
   Павлуша даже остановился от неожиданности и виновато поморгал своими голубыми глазами. Сейчас, на улице, они казались уже не синими, а какими-то белесыми, утомленными.
   – Да что ты? Что ты? Наоборот, когда ты смотрела мои работы, я заметил, что у тебя есть природное чутье, художественный вкус, который нужно развивать, – сказал он.
   – Неправда! Вы тут все, все нарочно надо мной смеетесь! – воскликнула Люба, и из ее глаз вдруг сами собой брызнули слезы. – Думаете, я совсем тупая, ничего не вижу?
   Ей уже несколько часов хотелось плакать, реветь во весь голос, но в училище она не могла себе позволить такой роскоши и крепилась изо всех сил.
   Зато теперь она рыдала за все сразу, оптом и в розницу, начиная с того вечера, когда Денис уехал и впервые не позвонил. И как только в ней помещалось столько слез?
   – Ну что ты… Что ты, в самом деле, как маленькая, – ласково уговаривал ее Павлуша, который, честно говоря, был здесь почти ни при чем. – Я не обманываю, у тебя на самом деле есть природный вкус. И жена у меня – искусствовед, вот как-то само собой и вырвалось. Но если хочешь, я Сергею Маркелову что-нибудь другое скажу, что ты сама хочешь…
   Он пошарил в кармане и протянул Любе бумажные носовые платочки – сразу целую пачку.
   – Не надо, я уже… сама сказала, – благодарно всхлипнула Люба, вытирая заплаканное лицо. – Ну, как будто бы я ваша близкая родственница из Петровска. Ничего ведь?
   Когда Павлуша сказал о художественном вкусе, у нее сразу немного потеплело, оттаяло в груди. Но как только он упомянул о своей жене-искусствоведке, снова тошно стало, хоть волком вой.
   – Ничего. Родственница – это хорошо, у меня почти не осталось никаких родственников. Я сам ведь из Нижегородской области, – негромко сказал он. – Хорошо там было. И родители тогда еще были живы, и бабушка. Вспоминается как одно бесконечное счастье. Ты ведь даже чем-то похожа на мою бабушку.
   – Тогда вы – на прапрадедушку, никак не меньше, – буркнула Люба.
   – Не обижайся, я имею в виду бабушку в молодости. И черты лица, и волосы. Только она всегда черной от загара была и маму мою прямо в поле родила. А у тебя на самом деле никакой специальности нет, чтобы на жизнь зарабатывать? Только… это самое?
   И тогда Люба принялась ему рассказывать, как она до встречи с Денисом три года в транзитной гостинице поваром почти круглосуточно отпахала, сколько получала там денег, как начала копить на квартиру…
   Она говорила, а сама думала: зачем ему все это? Ведь он же – художник, человек возвышенный, необыкновенный. Может, поведать ему до кучи, как она в салат «Мимоза» консервы из экономии недокладывала?
   Но Павлуша слушал ее внимательно, серьезно и даже слегка замедлил шаг.
   Признаться, Любу давно никто так не выслушивал.
   – А почему же вернуться туда не хочешь? – спросил он наконец.
   Плохие воспоминания, – вздохнула Люба. – Ведь когда я к Денису уходила, меня девчонки провожали, как в сказку. Что я им теперь скажу? Они ведь тогда совсем в любовь верить перестанут, озлобятся. Нет уж, пусть думают лучше, что у меня все отлично. Может, им в жизни больше повезет?
   – Да? А мне кажется, в тебе сейчас просто гордость говорит. Я бы на твоем месте вернулся, – подумав, сказал Павлуша. – Но это только мой совет, а ты сама смотри… Видно же, что ты тоже – творческая натура, а нам труднее всего с собой бывает справиться.
   – Сравнили тоже! – засмеялась Люба. – Все мои творческие дела – щи варить да картошку жарить. Это каждый дурак сможет.
   – Просто? – с улыбкой переспросил Павлуша. – У меня, например, всегда картошка подгорает.
   – Мешать нужно вовремя.
   – Я стараюсь. А она все равно подгорает. Эх, картошечки бы сейчас… Ладно, пока, мне нужно еще в музей зайти…
   Он сказал это так мечтательно, по-детски, что Люба не выдержала и тоже улыбнулась. Но она не успела даже глазом моргнуть, как Павлуша уже завернул за угол и быстро пошел совсем в другую сторону, как будто убегая от нее наутек.
   Тогда Люба подумала и тоже пошла совсем в другую сторону: на базар, за картошкой.
 
   Но жарить картошку в тот день Любе так и не пришлось: в мастерской ее ждал «хозяин норы».
   На столе были шампанское, коньяк, бананы, апельсины, киви и даже зачем-то кокос.
   Люба застыла в дверях: давно ее так никто не встречал.
   – Наконец-то, я тебя уже заждался! – воскликнул Сергей. – Решил устроить ужин при свечах. Не возражаешь?
   Возле вазы с апельсинами на столе и впрямь красовался подсвечник со свечой, и Люба пожала плечами:
   – Так ведь еще светло.
   – Не важно, все зависит от нашего воображения. Захотим вечер – будет вечер, захотим ночь – будет ночь. Мы же творческие люди, художники!
   – Ночи не будет, – отрезала Люба. – Если ты снова начнешь вчерашнее, мне придется развернуться и уйти.
   – Да нет же, нет, ты меня не так поняла, – заволновался Сергей. – Я совсем другое имел в виду. Надо же нам с тобой поближе познакомиться? Дельце одно интересное наклевывается. И потом, ты вчера всю дорогу пела про бананы, кокосы, апельсиновый рай. Вот я и решил тебе устроить такую акцию.
   Люба поневоле удивилась: неужели она к тому же распевала по дороге о бананах, кокосах!
   – И что, громко я пела?
   – Да нет, себе под нос, когда мы вечером по проспекту шли. Но дело не в кокосах. Ты вчера всех наших ошарашила, произвела фурор. Меня заспрашивались, где я тебя нашел. Ты же сама видела, они все сами – как пришибленные.
   Он так волновался и оправдывался, что это становилось даже забавно.
   Люба подумала: может быть, у нее на самом деле такое призвание в жизни – быть содержанкой и с первого же дня на шею садиться?
   Мало того что она мастерскую Сергея на целую неделю заняла, теперь он еще и кормить витаминами ее добровольно вызвался.
   Сергей разлил по бокалам шампанское, и Люба заметила, что у него от волнения дрожат руки. Или просто еще не отошел после вчерашнего?
   – За наше знакомство! – произнес он торжественно. – За тебя! За то, что я тебя все-таки нашел.
   Люба выпила, но он все еще продолжал держать бокал и в упор на нее смотреть.
   – Я ведь вот что хотел сказать… Ты можешь, конечно, смеяться. Да я сам бы над кем хочешь посмеялся. Но у меня такое чувство, как будто во мне вдруг какая-то силища пробудилась, мысль заиграла. Сегодня мне всего хочется. Есть – хочется, работать – хочется, жить – хочется. В тебе есть какая-то сила, первородная энергия, к которой хочется прикоснуться.
   – Весна, наверное, действует, – подсказала Люба. – Апрель на дворе.
   – Ну да, и весна тоже. И ты. В общем, я хочу за тебя выпить. Ты меня вчера наповал сразила. Нет, правда. И еще за то, что скоро благодаря мне ты на весь мир прославишься. Но это пока тайна, и я открою ее тебе позже, когда мы еще ближе познакомимся. Виват!
   Сергей одним махом осушил бокал с шампанским и улыбнулся.
   – Знаешь, мне из-за тебя теперь даже наш занудный Бабочкин больше нравиться стал…
   – А кто это такой – Бабочкин? – поинтересовалась Люба, с удовольствием очищая банан.
   – Как же? Твой родственник, Павел Владимирович Бабочкин, который тебя сюда подселил. Разве ты его фамилии не знаешь?
   – Ну да, ну да, – закивала Люба головой, как китайский болванчик.
   – Решено, я даже не буду с него больше деньги брать, если ты у меня дольше останешься. Может, задержишься еще хотя бы на недельку? – продолжал Сергей.
   – Какие еще деньги?
   – Я обычно беру плату за ночлег. Так, чисто символически. Ты же знаешь, деньги никогда не бывают лишними. Но ты не волнуйся, за тебя Бабочкин сразу за неделю вперед заплатил, родственник все-таки. Какой-нибудь троюродный дядя или кто там он тебе?
   Люба от растерянности положила на стол очищенный банан. Надо же, оказывается, Павлуша даже деньги за нее заплатил. И не сказал ничего, даже вскользь не намекнул.
   Денис всегда говорил: никогда не верь мужчинам до тех пор, пока они за тебя в кафе не расплачиваются и в других общественных местах, включая транспорт. Но вот если начнут финансировать…
   – Ага, дядя, – ответила Люба, глупо улыбаясь. – Но точно не троюродный. Я и сама до конца не пойму, в каком мы родстве. Из одной деревни.
   – А я сразу, как тебя увидел, не поверил, что ты искусствовед, – вспомнил Сергей. – Не похожа совсем. У Бабочкина жена – искусствовед, ты бы только на нее посмотрела! Таких сумасбродок днем с огнем не найдешь.
   – Интересно было бы, – задумчиво сказала Люба.
   – А ведь туда же, строит из себя Нефертити, – засмеялся Сергей. – Говорят, бросает мужа и в Питер к какому-то знаменитому профессору переезжает. Потому Бабочкин сейчас и ходит как пришибленный. Не ожидал, что до этого дело дойдет.
   – Знаешь что, – перебила его Люба. – Ты лучше мне о своей жене расскажи, а я послушаю.
   С лица Сергея сразу всю веселость, как ветром, сдуло.
   – А, ладно, все равно когда-нибудь придется, – махнул он рукой. – Что от тебя скрывать? Я же сказал, по расчету женился. Тесть – можно сказать, нефтяной магнат, директор крупной нефтяной фирмы, теща – тоже шишка еще та, главный бухгалтер. Юлечка у них – единственная дочка, и этим все сказано. Пришлось им смириться, что она художников любит, и каждому встречному говорить, что у нее муж – настоящий художник.
   Последние слова Сергей произнес с такой жеманной интонацией, растягивая слова, что Люба живо представила себе эту самую Юлечку.
   – Всякое бывает, – сказала она задумчиво.
   Тогда, во время самой первой встречи, Денис ей тоже не сразу понравился, показался слишком гордым, надутым. Но потом он вынул из кармана пачку денег, и она вдруг подумала: «Какой интересный парень…» Разве не так?
   Ей ли кого-то теперь осуждать?
   – Ты же сама видела, у нас почти все художники, как коты драные живут. Кому в наше время нужна живопись? – продолжал объяснять Сергей. – А я подумал, что смогу, сколько хочу, красок покупать.
   холсты, багет хороший, на выставки ездить. Ведь без денег, с пустыми руками – как пробиться в люди? Сразу же затопчут.
   – Ну и что, пробился? – с интересом спросила Люба.
   – Не жалуюсь. У меня теперь дело на поток поставлено: своя фирма, заказчики, деньги ручьем текут. Может, тебе деньги срочно нужны? Так знай, для меня это сейчас не проблема. Но некоторые мне завидуют, халтурой все это называют. Ну и что? Они же просто не знают, что я могу, как многорукий Шива – одной рукой писать на заказ, то, что люди покупают, а другой – для вечности. Меня вообще в узких кругах знают как сюрреалиста. Он бы закачался, если бы увидел, какие я вещи делаю…
   – Ты снова Бабочкина имеешь в виду? – осторожно поинтересовалась Люба. – Ладно тебе. Он к тебе нормально относится, Сережей называет…
   – А как он меня должен называть? Не куском же дерьма? Ты просто путаешь человеческие отношения и совсем другие. В жизни твой дядька мягкий, добренький, а посмотрела бы на него во время какого-нибудь выставкома… Но мне наплевать. Он же фанатик, псих. Не хочет открыть глаза и увидеть, что сейчас настало время другое, всем надо уметь выгодно продаваться. К тому же и шампанское ведь иногда хочется пить… с ананасами. Точно?
   Люба обвела глазами стол и подумала: ничего подобного. Не очень-то на самом деле хотелось пить это дурацкое шампанское, от которого только голова потом болит. И вся эта пирушка с незажженными свечами почему-то сразу как-то еще сильнее померкла.