Кнорре Федор. Утро

кланяться в разные стороны публике, не обращая один на другого внимания,
точно у них всю любовь разом как рукой сняло.
Публика захлопала и зашумела. Ирина притронулась рукой к подбородку
Сережи, заставляя его немножко отвернуть голову, послюнила платок и оттерла
у него сажу за ухом.
После этого, переполненные ощущением значительности происшедшего, они
просидели до конца действия, не поворачивая головы, не смея посмотреть друг
на друга.


Через два дня "Некрасов" стоял у причала речного вокзала, готовясь
отойти в свой первый, в этом году, рейс. Пассажиры, успевшие уже, не
торопясь, занять свои места в каютах, стояли, облокотившись на перила
верхней палубы, или, сойдя обратно на берег, покупали журналы, пили около
киосков газированную воду, весело переговаривались с провожающими.
Сережа, пришедший проводить Ирину, стоял с ней рядом в стороне от всех
на нижней палубе парохода, и оба молчали, рассеянно следя глазами за
девушками-садовницами, которые неторопливо, в ногу ступая по сырым
дорожкам, разносили плоские ящики с зеленой рассадой для будущих клумб.
- Однако уже и прощаться пора, - проговорила Ирина и незаметно сделала
гримаску насмешливую и вместе чуточку печальную. - До свидания, Сережа... -
Обернувшись, она увидела, что к ним подходят две ее подруги, официантки
Валя и Агния, и бодро добавила: - Не горюй, не грусти, пожелай нам доброго
пути!
- Ладно. Не забудьте только передать горячий привет моему другу Васе
Сушкину, - в тон ей ответил Сережа.
- Не забуду, - сказала Ирина.
- Обязательно, а то друг мой Бубликов обидится!
Девушки, переглянувшись, улыбнулись, и Ирина с удовольствием отметила,
что Сережа им нравится.
- Смотрите, сейчас трап будут убирать, - сказала Валя. - Сходите на
берег, а то с нами вместе уплывете.
- А это хорошая мысль. Может быть, бросить мне все дела? Затребую себе
по радио отпуск и поплыву с вами пассажиром?
Девушки смеялись, а Сережа нарочно медленно, по два раза с каждой,
прощался до тех пор, пока действительно не убрали трап.
Радио заиграло марш, провожающие замахали платками и шляпами, глухо
зарокотал двигатель и между набережной и бортом двинувшегося теплохода
заплескалась быстро расширяющаяся полоска воды.
У Ирины лицо стало серьезным, а Валя ахнула, и обе они заторопили
Сережу и стали было его подталкивать к выходу, но тут же вцепились в него с
двух сторон, не пуская.
- Сумасшедший!.. - с восхищением и ужасом всплескивая руками,
восклицала Валя. - С ума сошел человек! Ведь и вправду уплыл. Что же вы
теперь делать будете?
Ирина кусала губы, готовая рассмеяться или рассердиться, смотря по
тому, как все обернется. Теплоход вышел на середину канала и полным ходом
удалялся от речного вокзала.
И тут Сережа почувствовал, что надо объяснить наконец, в чем дело. Он
мог бы, конечно, рассказать, как его бригада, досрочно закончив ремонт
двигателя "Некрасова", была переброшена на помощь бригаде Солуянова и
вытянула-таки солуяновцев в срок, и как Прокошин, которого за глаза все
звали Миша-"Отдохнем Культурно", остановил Сережу и, вынув свой неизменный
толстенный синий карандаш, спросил, когда он намеревается брать отпуск, и
как вдруг Сережу осенила замечательная мысль: пойти в первый пассажирский
рейс на "Некрасове"... Но он ничего этого, конечно, сразу не сказал, а
просто вытащил из кармана билет второго класса и с деланной небрежностью,
ело удерживаясь от смеха, спросил:
- Между прочим, никто не знает, как мне пройти в каюту номер двадцать
два? - и, нагнувшись, поднял с пола припрятанный в темном углу, за тюками,
свой маленький чемоданчик...
Радостное ощущение начавшегося путешествия охватило Сережу с той
минуты, как он вышел на палубу и услышал неумолчный плеск воды, ветер
зашумел у него в ушах, и две чайки, торопливо махая крыльями, обогнали
пароход и, далеко впереди, упали в воду. Разваленная надвое носом парохода
волна, расходясь в стороны, побежала следом, накатываясь на оба берега
канала, шурша и пенясь, как карликовый прибой.
Ирина весь первый день до самого вечера была занята. Он видел ее
только два-три раза мельком, не это было неважно: пароход шел и шел, мерно
подрагивая от работы машин, уходя все дальше от Москвы, и впереди было еще
много дней совместного плавания...
Сережа стоял, облокотясь на перила, и не отрываясь смотрел, как
постепенно начинает синеть воздух в полях.
Пароход со своим однообразным, глухим постукиванием все бежал мимо
серых прибрежных лугов, где в фиолетовых сумерках уже поднимались белые
клочья тумана.
В каютах у пассажиров зажглись лампочки. Одни готовились ко сну,
другие, накинув пальто, усаживались на палубе с таким видом, будто
собрались просидеть всю ночь. Из ярко освещенной кают-компании доносилось
бренчанье пианино.
Плавно поворачивая, пароход начал огибать мысок с густой рощей. В
самой ее глубине что-то звонко щелкнуло раз, другой и раскатилось долгой
трелью. Немногие пассажиры, которые были на палубе, прислушиваясь,
перестали разговаривать.
Сережа подбежал к кают-компании, где за запертой стеклянной дверью
видны были девушки, накрывавшие столы к ужину, и постучался.
Подошла Ирина и, вглядевшись через стекло, со строгим и удивленным
лицом повернула ключ.
- Соловей! Вы только послушайте: соловей пробует голос.
Сохраняя на лице осуждающее, строгое выражение, Ирина переступила
через порог и прислушалась. Валя выглянула из буфетной. Обе руки у нее
полны были хрустальных фужеров, которые она держала веером, зажав между
пальцев их длинные ножки.
- Что такое? Что там такое? - говорила Валя, боком пролезая в дверь и
придерживая фужеры на отлете, чтоб не стукнуть их обо что-нибудь.
Заметив, что все молчат и прислушиваются, она тоже стала слушать, и
выражение любопытства на ее круглом, простодушном лице вдруг как-то сразу,
без перехода сменилось обрадованной улыбкой.
Последней появилась и остановилась в дверях Агния. Она усмехнулась
сквозь сжатые губы и снисходительно сказала:
- Это первый... Сколько их дальше будет по Волге, слушать надоест!
Темная роща, где щелкал соловей, как ножом отрезанная, кончилась на
краю оврага, до половины налитого белым туманом, и медленно стала уплывать
назад, когда пароход, обогнув мысок, вышел на прямую...
Попозже вечером все решили идти на палубу, ждать соловьев, простояли
минут сорок, продрогли на ночном ветру и, ничего не дождавшись, пошли
ужинать.
Сережу, как своего человека, позвали в каюту, где накрыт был маленький
столик.
Агния сидела в уголке на своей койке, прихлебывала сладкий портвейн из
маленькой рюмочки и, глубоко затягиваясь, курила папиросу. Немолодое лицо
ее с черствыми морщинками около губ и сухой кожей, обрамленное жесткой,
точно из проволоки сделанной прической, как всегда, имело
снисходительно-насмешливое выражение.
Ирина была в полосатой кофточке с открытым воротом. Сережа впервые
видел ее такой: усталой после работы, в мягких туфлях, одетой по-домашнему,
и этот ее вид казался ему необыкновенно трогательным и милым.
Валя, та все время так и смотрела Сереже в рот, в ожидании, что он
скажет что-нибудь смешное, и готовясь захохотать первой.
Нетерпеливо дожидаясь, когда же можно начать смеяться, она не
выдержала и спросила Сережу:
- Соскучился там без вас ваш друг?
Сережа не сразу понял, совершенно позабыв свою шутку.
- Ну как же вы позабыли? Как вы фамилию его назвали? Бубликов, что ли?
Сережа подхватил:
- Ах, Вася?.. Вася ждет не дождется нас с Ириной. В особенности меня,
конечно.
Агния вопросительно посмотрела на Ирину, приподняв брови.
- Да ну его, - усмехаясь, отмахнулась Ирина, - это он все над моим
Васей Сушкиным измывается... Знаешь? Ну, кому я посылку везу.
- Ах, и посылка есть? - отчаянно весело воскликнул Сережа, хотя
почувствовал глухую тревогу от этого неожиданного известия. - Как это я мог
позабыть? Где же она лежит? Надо сейчас же вытащить, посмотреть, не
погрызли ли мыши.
Не очень охотно уступая настояниям Сережи и Вали, Ирина позволила
развернуть длинный пакет, завернутый в оберточную бумагу.
- Тут четыре предмета, - объявила Валя. - Скрипка в ящичке. Бумаги
какие-то. Очки в футляре. Книжка: "Всадник без головы".
- Это что? Все по его просьбе?.. - удивленно спросил Сережа, перестав
на минуту дурачиться.
Ирина пожала плечами:
- Не сама же я ему такой ассортимент подобрала. Значит, по просьбе.
- Важно... - сказал Сережа, делая значительное лицо и поворачивая
скрипку с боку на бок. - Теперь друг мой Вася заживет по-культурному: очки
на нос, чтобы смычок с кочергой не перепутать, скрипку на плечо - и пошел
скрипеть...
Валя закатывалась от хохота на все Сережины глупости, Агния
снисходительно усмехалась, прихлебывая из рюмочки, а Ирина, то хмурясь, то
улыбаясь, останавливала расходившегося Сережу:
- Хватит вам, все про моего Васю да про Васю. Давайте про что-нибудь
другое, найдите себе другую тему.
- Другую? Не-ет. Зачем нам разбрасываться? Васю мы не оставим.
"Главное - это не распыляться", как сказал фашистский генерал, когда
взлетел вместе со своим штабом в воздух на партизанской мине!..
Тут даже Агния улыбнулась, покачав головой, и потом Сережа, по просьбе
Вали, надел очки, сделал подслеповатое и очень глупое лицо и стал
представлять, как Вася Сушкин играет на скрипке, все время путая скрипку с
балалайкой и держа смычок за середину...
Ночью, у себя в каюте, уставясь открытыми глазами на стенку, где
лежали полосатые тени от жалюзи, Сережа почти с отчаянием думал: "Разве это
был я, тот дурак, который высмеивал этого Сушкина, хотя в глаза его никогда
не видал, балагурил, из кожи лез, чтобы рассмешить девушек? Правда, все
смеялись, и ей тоже нравились мои глупости. Но ведь это очень плохо, если
такое нравится. Завтра найдется другой, который сумеет гораздо смешнее меня
трепаться, и ей он понравится больше. Нет, завтра буду себя вести
по-другому, как нормальный человек..."
Но, выйдя утром на залитую ярким, негорячим утренним солнцем палубу,
увидев вокруг сверкающую тихую воду в зеленых, плавно убегающих назад
берегах, мелькнувшее светлое платье Ирины и веселую рожицу Вали, он
почувствовал, как та же самая бессмысленная радость переполняет сердце.
Улыбаясь, он вошел в кают-компанию и начал:
- Можете себе представить, девушки, кто приснился мне сегодня?
- Бубликов!.. - смеясь, крикнула Валя, и все началось сначала.
На третий день плавания, поздно вечером, они стояли с Ириной на палубе
притихшие и неразговорчивые, какими они делались всегда, оставаясь одни.
Обоим хотелось вспоминать о чем-нибудь совместно пережитом,
задушевном. Хотелось каждую фразу начинать со слов: "А помните?.."
Но знакомы они были все-таки очень недавно, так что материала для
общих воспоминаний было маловато.
- А помните, - все-таки спросила Ирина, - как мы в оперетте вместе
были? Мне ребята ведь передали, что вы для чего-то два билета взяли. Я
сидела, ждала и все думала: с кем это вы придете? Так и думала, что с
какой-нибудь девушкой.
- У меня... девушка? У меня? - с возмущением воскликнул Сережа и вдруг
совсем другим тоном твердо добавил: - Ведь вы же знаете.
Начиная вдруг волноваться, Ирина пристально вглядывалась прямо перед
собой в темноту, не оборачиваясь, напряженно хмуря брови. Потом сурово
проговорила:
- Ничего я не знаю.
- Знаете, - настойчиво повторил Сережа.
Она, быстро полуобернувшись, мельком заглянула ему в лицо и снова
упорно уставилась в темноту, но, перестав хмурить брови, сказала:
- Ну, немножко знаю.
- Немножко? - горько повторил Сережа. - Вы про это можете сказать
"немножко"?
- Я не сказала, что "немножко". Я сказала, что знаю немножко. - Ирина
легко положила руку поверх его руки, лежавшей на перилах, и вдруг со
странным любопытством быстро спросила: - А разве правда... очень?
- Ирина!.. - не то умоляющим, не то угрожающим голосом тихо проговорил
Сережа. - Пускай вы рассердитесь, пускай вам это не нравится...
- Нравится, - перебивая его, сказала Ирина и вдруг, крепко и коротко
сжав его руку, лежавшую на поручнях, быстро пошла, почти побежала к двери,
обернулась, проговорила: - Спокойной ночи, Сережа, - и исчезла.
Сережа простоял некоторое время не двигаясь, потом пробрался, стараясь
ни с кем не встретиться, к себе в каюту и лег. Руку, которую она пожала, он
осторожно положил поверх одеяла к себе на грудь. Полежав так некоторое
время, он поднес ее к лицу и провел тыльной стороной по щеке, ощущая еле
уловимый запах.
Уже засыпая, он все еще чувствовал теплоту руки, лежавшей у него на
груди.
Вечером следующего дня Сережа сидел в полном одиночестве на палубе и
думал о том, как это правильно кто-то подметил, что человеческая жизнь
течет волнообразно. После хорошего бывает обязательно плохое, после удачи
обязательно какая-нибудь неприятность, и так далее. Конечно, правильно.
Вчера было так все хорошо, когда она пожала ему руку и так хорошо
разговаривала, а вот сегодня уже все переменилось и стало плохо. Ничего не
осталось от его вчерашней радости.
Всего час назад, когда он чувствовал себя еще на гребне волны, он
подошел к Ирине, разговаривавшей с третьим помощником. Она спрашивала
помощника о чем-то, и тот ответил:
- В четыре часа утра.
Тогда она досадливо сморщилась и сказала:
- В такую рань? Ну, ничего не поделаешь.
Сережа сразу понял, что разговор шел о времени прибытия в то самое
Сумароково, приближения которого он ждал с противным замиранием сердца, как
человек может ждать решающего экзамена, когда половина билетов ему
незнакома.
Немного позже он видел через открытую дверь их каюты, как она
тщательно и неторопливо гладила себе белое в больших синих кружочках
платье, готовясь приодеться, чтобы сойти на берег.
Агния и Валя сидели рядом, и по их оживленным, заинтересованным лицам
Сережа догадался, что разговор идет у них о предстоящей встрече Ирины с
Сушкиным.
- ...это правда, даже очень любит. Вася всегда меня любил, - говорила
Ирина, и Сережу резнуло выражение, с каким она говорила эти слова:
самоуверенное и как будто самодовольное.
- Ну, ну? - со снисходительным интересом спрашивала Агния. - А ты?
Ирина склонила голову к плечу, не переставая внимательно гладить, и,
задумчиво улыбнувшись, протянула:
- Ведь мы сперва ребятишки были с ним... а после привязались... А
теперь с прошлого года я его не видела, даже представить себе его не могу,
какой он, Вася...
Нечаянно подслушав разговор, Сережа, багровея от стыда, ушел на самый
дальний от каюты конец парохода и сел в темном углу, раздумывая о
волнообразном движении жизни, мечтая о разных несбыточных выходах из
положения, вроде того, что вдруг Ирина подойдет к нему и скажет, что Сушкин
ей все равно что брат, а любит она одного Сережу... или что утром она
вернется с берега заплаканная и скажет: "А бедный Вася скончался от
гриппа..."
Но Ирина не приходила. Часа через два разыскала его Агния.
- Вот, здравствуйте, - сказала она, останавливаясь около Сережи. -
Сидит тут один, впотьмах. Идемте в нашу компанию.
Сережа сказал, что ему не хочется.
- Почему же все хотелось, а теперь вдруг расхотелось?
С внезапно прорвавшейся обидой Сережа выпалил:
- Она там платье наглаживает. Чего мне туда идти?
- Не ходить же ей в мятом, - усмехаясь, сказала Агния.
- Ничего, - сжимая зубы, с мстительным отчаянием сказал Сережа. -
Ходила не в мятом, в обыкновенном. А теперь понадобилось с шариками...
Агния улыбнулась своим жестким ртом и мечтательно сказала:
- Была бы я мужчиной, не сидела бы я тут в потемках. Если вы любите,
так возьмите да и не пускайте ее на берег сходить. А не то что надуться и в
угол запрятаться.
- Как это - не пускать? За руку, что ли, я ее держать буду?
- А что ж? Можно и за руку.
- Нет уж, не стану я за руку... - презрительно сказал Сережа, подумал
минутку и тихо добавил: - Да у нее и характер не тот, чтобы за руку
удержать...
Он не мог заснуть почти всю ночь, а едва заснул, как проснулся от
тревожного ощущения, что происходит что-то нехорошее и тревожное.
Только начинало светать. Было тихо, потому что машины не работали.
Теплоход стоял у пристани. С дебаркадера доносились сонные перекликающиеся
голоса и слышались торопливые шаги по трапу.
Сережа сразу догадался, что это и есть та пристань, около которой
расположено Сумароково. Заложив руки за голову, он уперся глазами в потолок
и так пролежал все время часовой остановки, каждую минуту представляя себе,
как Ирина в своем платье с кружочками поспешно проходит по трапу, выходит
на берег... Стучит в дверь... Выбегает Вася Сушкин, и этот Вася вовсе не
смешной дурачок Бубликов, а нагло красивый парень, с приторно нежным
теноровым голосом. И сейчас он, может быть, играет на скрипке, которую она
привезла, какую-то, тоже пошлую, но привлекательную мелодию, и она слушает,
слушает... А потом они разговаривают, не могут наговориться... И весело
смеются оба, когда она начинает рассказывать про Сережу...
Ненависть его к Сушкину все прибывала, и, странное дело, ненавидя его,
думая о нем с отвращением и гадливостью, Сережа представлял себе его все
более красивым, интересным, умным и ненавидел его за это еще больше,
начиная проникаться уверенностью, что по сравнению с Сушкиным сам-то он
совершенно тусклое, бесцветное существо...
Наконец раздался гудок. Заработали машины, каюта начала знакомо
тихонько подрагивать. Все кончилось. Теперь, наверное, уже все выяснено,
решено...
Когда утром Сережа вышел к завтраку в кают-компанию, там все было как
всегда. Слепящие солнечные пятна лежали на белых скатертях, вспыхивали
оранжевыми, зелеными и красными огоньками подрагивающие от легкой тряски
бокалы, и занавески трепыхались на окнах, пропуская легкий ветерок с
запахом луговых трав.
Скосив на Сережу глаза, мимо быстро прошла Агния, плавно неся большой
поднос, уставленный маленькими сковородочками с яичницей и вазочками с
салатом.
Сережа сидел спокойно, безразличный, весь еще полный своих утренних
мыслей и, как ему казалось, готовый ко всему.
Агния вернулась с пустым подносом и, сметая салфеткой крошки со
скатерти, тихо проговорила:
- А ведь проспала наша красавица... Васю-то своего. Всю остановку
проспала.
Ирина тоже подошла, как будто для того, чтобы задернуть занавеску, и
сердито сказала вполголоса:
- Что тут смешного? Проспала! Ну и дура, что проспала! Свинство, и
все. - Она с досадой передернула занавеску на медных колечках, сердито
посмотрела на Сережу и, продолжая хмуриться, против воли улыбнулась.
Чувствуя, как с каждым мгновением делается все легче на сердце и
веселей, Сережа откинулся на спинку стула и, повернув голову, стал
смотреть, как медленно уплывает назад зеленый луговой берег Волги,
отделенный от парохода широкой полосой сверкающей серебряной рябью воды, и
глубоко вздохнул: и какой только чудак мог это выдумать, что жизнь идет
волнообразно?
Вечером в каюте у девушек потухла висевшая под потолком лампочка.
Сережа заявил, что смешно по такому пустяковому делу вызывать электрика, и
взялся сам посмотреть, в чем там дело.
Так как лестницы под рукой не было, он поставил на маленький столик
табуретку, принесенную Ириной из кухни, и осторожно взобрался на это
пошатывающееся и поскрипывающее под ним сооружение.
- Свалитесь, вот честное слово свалитесь, - с тревогой говорила Ирина,
придерживая обеими руками табуретку.
Выказывая приличное мужчине полное пренебрежение к опасности, Сережа
только усмехнулся. Вывинтив лампочку, он посмотрел ее на свет и бросил
вниз, на подушку.
- Перегорела, вот и все. Давайте, где у вас там запасная.
Табуретка скрипнула и качнулась, обнаруживая желание сложиться всеми
ножками.
- Да вы хоть не шевелитесь там, - крикнула Ирина. - Ведь правда
упадете!
- А вам жалко будет, если я упаду? Где у вас лампочка?
- Табуретку жалко, она казенная все-таки. Лампочка у меня в кармане,
да я руку отпустить боюсь.
- Отпустите, я отвечаю за табуретку.
- Ну, вас тоже немножко жалко... Вот тут достанете?
Она приподнялась изо всех сил на цыпочки, подставляя ему верхний
карман своего форменного белого фартука.
Сережа опустился на колено и осторожно, сохраняя равновесие, начал
нагибаться. Он нагибался все ниже и ниже, и в самый неудобный и напряженный
момент их лица оказались на одном уровне.
- Так неужели жалко? - шепотом проговорил Сережа, сам почти не
понимая, что спрашивает.
- Жалко, - сказала Ирина, крепко сжимая обеими руками табуретку и
глядя ему прямо в глаза.
- Очень? - почти забывая, о чем они говорят, и думая только о своем,
спросил Сережа.
- Очень, - шепнула Ирина, и, хотя табуретка угрожающе заскрипела в
этот самый неудобный момент, губы, дотянувшись друг до друга, прижались.
- Теперь уж это... на всю жизнь, да?
Внимательно и серьезно глядя прямо ему в глаза, Ирина медленно
наклонила голову, и только по движению чуть разжавшихся губ он угадал, что
она сказала "да".


Уже издали, подходя с посылкой под мышкой к дому Сушкиных, Сережа
увидел медленно выползающий, стелющийся невысоко над землей столбик дыма.
Босоногая девочка в клетчатой, косо застегнутой кофточке, поеживаясь
худенькими плечами, стояла во дворе, приглядывая за самоваром. Из узенькой
прокопченной трубы валил густой белый дым, в клубах которого то совсем
исчезали, то снова появлялись ветки цветущей яблони, росшей во дворе.
Девочка как раз собиралась потянуться, но, увидев незнакомого
человека, заглядывавшего с улицы в калитку, так и замерла, задержав начатое
движение, раскинув руки, с выгнутой поясницей.
Сережа спросил ее, дома ли Василий Иванович.
- Дядя Вася? - спросила девочка и вдруг, не удержавшись, крепко
зажмурилась, потянулась, зевая, и тотчас замотала головой, рассмеявшись. -
Нет, не возвращался еще.
- Спать хочется? - участливо спросил Сережа.
- Да нет, так. Спросонку, не разгулялась еще, - ответила девочка и
принялась, внимательно прицеливаясь, бросать сверху в трубу мелкие щепочки
и сосновые шишки. - Вот скамеечка. Садитесь, дожидайтесь, если нужно. Он
вернется скоро.
- Долго мне ждать некогда, - объяснил Сережа. - Я ведь с парохода.
Когда вы его все-таки ожидаете?
- А вот, - объяснила девочка, показывая на самовар, - как самовар
вскипит, тут и дядя Вася обязан появиться. Такой уговор. А тючок свой вы
тоже кладите на лавочку.
На крыльцо вышел высокий старик, с любопытством щурясь и нетерпеливо
дергая зацепившуюся за ухо металлическую дужку, чтобы стащить очки.
Узнав, что Сережа привез посылку, он наотрез отказался принять ее в
руки прямо во дворе и повел его в дом, радушно отворяя перед Сережей двери
и пропуская вперед, как гостя.
Девочка подцепила щепкой за горячую ручку самоварную трубу и, сбросив
ее на землю, сама отскочила в сторону, чтобы не обжечься.
- Очень вам благодарные, что взялись нам посылочку доставить, -
говорил дед, то принимаясь надевать очки, чтоб разглядеть Сережу вблизи, то
откидываясь назад на спинку стула, чтоб увидеть его в целом без очков. - От
кого, мы даже и не спрашиваем: ясно, от Иринки. Это, конечно, она вам такое
затруднение доставила. А мы-то уж думали, не сама ли жалует. Ждем не
дождемся, гадаем: на каком пароходе она пойдет?
- На "Некрасове". Но она сама сейчас занята, вот и попросила меня
отнести, - сдержанно объяснил Сережа.
- Занята? Эх... Да как это она не догадалась, пустила бы вперед себя
открыточку, мы бы сами выбежали к ней на пристань... Вот не догадалась. А?
Разговаривая, старик все время с детским любопытством косился на
длинный сверток, принесенный Сережей, а один раз даже, сделав вид, что из
предосторожности подвигает его подальше от края стола, слегка пощупал и
пробормотал:
- Ишь ты... небось техника какая-нибудь...
Девочка, вернувшись со двора, прошла через комнату, приоткрыв
занавеску, взглянула на постель, где лежали головами в разные стороны двое
маленьких ребятишек, и, убедившись, что они спят, вернулась к столу и тоже
уставилась любопытными глазами на посылку.
Сережу рассмешила неуклюжая хитрость старика, и вместо того, чтобы
сразу уйти, как он намеревался сделать раньше, он развернул пакет и сказал:
- Тут скрипка, кажется, и еще мелочи кое-какие. - При этом, взглянув
на старика, Сережа поразился, до чего тот всполошился и даже как будто
испугался.
- Нет, это почему же?.. Не должно этого быть. Почему именно может быть
скрипка?.. - Старик обернулся за поддержкой к девочке.
Та, напротив, преспокойно ухмыльнулась во весь свой широкий рот и с
торжеством сказала:
- А я так и знала. Что ж такого? - И вдруг взвизгнула: - Мое!
Она хотела схватить "Всадника без головы", но вдруг отдернула руки,
помчалась в угол и стала с лихорадочной быстротой мыть руки, грохоча медным
штифтом рукомойника. При этом она все время оборачивалась через плечо, не
спуская глаз с книжки, как будто это была кошка, которая может вот-вот
соскочить со стола и убежать.
"Чудаки они тут какие-то", - холодно подумал Сережа, оглядываясь
вокруг, и, равнодушно скользнув глазами по большой печи, городскому
буфетику, стульям и лавке, стоявшей у стены, вдруг увидел улыбающиеся глаза
Ирины, устремленные прямо на него. Ее карточка висела на стене совершенно
одна, в затейливо выпиленной фанерной рамке, под стеклом.