Страница:
– Так мы можем заполучить клиентов.
– Хоть бы сам себя не обманывал.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Ничего. Что мне делать?
– У нее пропал отец. Его зовут Хорас Слотер. Попробуй его разыскать.
– Мне понадобится помощь в офисе, – заметила она.
Майрон потер глаза.
– Я полагал, мы наймем постоянную секретаршу.
– А время у нас на это было?
Молчание.
– Ладно, – решился Майрон и вздохнул. – Звякни Большой Синди. Только пусть она знает, что это на испытательный срок.
– Будет сделано.
– И если зайдет клиент, я хочу, чтобы Синди спряталась в моем офисе.
– Да ладно тебе. – Она повесила трубку.
После окончания съемок Бренда Слотер подошла к нему.
– Где в последнее время жил твой отец? – спросил Майрон.
– Все там же.
– Ты туда заезжала после его исчезновения?
– Нет.
– Тогда давай начнем оттуда, – предложил Майрон.
Глава 3
Глава 4
– Хоть бы сам себя не обманывал.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Ничего. Что мне делать?
– У нее пропал отец. Его зовут Хорас Слотер. Попробуй его разыскать.
– Мне понадобится помощь в офисе, – заметила она.
Майрон потер глаза.
– Я полагал, мы наймем постоянную секретаршу.
– А время у нас на это было?
Молчание.
– Ладно, – решился Майрон и вздохнул. – Звякни Большой Синди. Только пусть она знает, что это на испытательный срок.
– Будет сделано.
– И если зайдет клиент, я хочу, чтобы Синди спряталась в моем офисе.
– Да ладно тебе. – Она повесила трубку.
После окончания съемок Бренда Слотер подошла к нему.
– Где в последнее время жил твой отец? – спросил Майрон.
– Все там же.
– Ты туда заезжала после его исчезновения?
– Нет.
– Тогда давай начнем оттуда, – предложил Майрон.
Глава 3
Ньюарк, Нью-Джерси. Плохой район. Пятно на лице города.
Разложение – первое слово, которое приходило на ум. Здания не просто обветшали, они рушились на глазах, таяли под действием какой-то страшной кислоты. Жители этого района имели более туманное представление о городском строительстве, чем о путешествии во времени. Все выглядело как в военной хронике – Франкфурт после бомбежки союзников. Человеческое жилье это мало напоминало.
Район выглядел еще хуже, чем помнил Майрон. Когда он был подростком, они с отцом проезжали по этой улице, и дверцы машины сами по себе запирались, как бы в ожидании нападения. Лицо отца становилось напряженным. «Помойка», – бормотал он. Он сам вырос поблизости, но это было очень давно. Отец Майрона, человек, которого он любил и боготворил, с трудом сдерживал ярость. «Ты только погляди, что они сделали с этим старым районом», – говорил он.
Погляди, что они сделали.
Они.
Потрепанный «форд» Майрона медленно двигался мимо старой баскетбольной площадки. Черные лица поворачивались в его сторону. Играли две команды по пять человек, а по краям площадки толпились подростки в надежде заменить проигравшую команду. Дешевые кеды времен Майрона сменили кроссовки по сотне долларов и больше, которые эти ребята вряд ли могли себе позволить. Майрон почувствовал угрызения совести. Ему бы встать в благородную позу и порассуждать о переоценке ценностей и вещизме, но будучи спортивным агентом, имеющим свой процент от продажи дорогой спортивной обуви, он посовестился. Ему это не нравилось, но и ханжой он тоже не хотел быть.
Теперь никто не носил и шортов. На всех подростках красовались черные или синие джинсы с пузырями на коленях, которые подошли бы разве что клоуну в цирке для пущего смеха. Талия переместилась вниз на бедра, так что виднелся изрядный кусок боксерских трусов. Майрон не хотел казаться себе стариком, ворчащим по поводу манеры молодежи одеваться, но эти широкие штаны и платформы вряд ли были практичны. Как ты можешь хорошо играть, если приходится то и дело подтягивать штаны?
Но самая большая перемена произошла во взглядах, направленных сейчас на него. Когда пятнадцатилетним подростком Майрон впервые приехал сюда, он боялся, но понимал, раз хочет вырасти как баскетболист, то должен сражаться с лучшими игроками. А это означало, что необходимо появиться на площадке. Сначала его приняли прохладно. Очень прохладно. Но те любопытные и немного враждебные взгляды не шли ни в какое сравнение с убийственной ненавистью, сквозившей сегодня в глазах этих ребят. Это была голая ненависть, за которой пряталась холодная обреченность. Как ни банально, но тогда, почти двадцать лет назад, в глазах мальчишек было что-то еще. Может быть, надежда. Трудно сказать.
Как бы прочитав его мысли, Бренда заметила:
– Сейчас я даже играть бы здесь не стала.
Майрон кивнул.
– Тебе тогда было нелегко? Прийти сюда играть?
– Твой отец мне помог, – сказал он.
Девушка улыбнулась.
– Никогда не понимала, чего он к тебе так привязался. Как правило, отец ненавидел белых.
Майрон сделал вид, что удивился.
– Это я-то белый?
– Как Джеймс Бьюкенен[9].
Оба через силу рассмеялись. Майрон решил попытаться еще раз.
– Расскажи мне про угрозы.
Бренда уставилась в окно. Они проезжали мимо местечка, где продавали колпаки на колеса. Сотни, а может, и тысячи колпаков сверкали на солнце. Странный бизнес, если подумать. Люди покупают новый колпак, как правило, только в том случае, если старый украли. Ворованные колпаки потом появляются именно в таких местах. Эдакий маленький круговорот вещей в природе.
– Мне звонили, – начала она. – В основном ночью. Один раз сказали, что мне не поздоровится, если они не разыщут моего отца. В другой раз заявили, что пусть лучше отец остается моим менеджером, иначе будет хуже. – Бренда замолчала.
– Не догадываешься, кто бы это мог быть?
– Нет.
– Не знаешь, кто разыскивает твоего отца?
– Нет.
– Или почему он вдруг исчез?
Она отрицательно покачала головой.
– Норм упоминал, что за тобой следили на машине.
– Мне про это ничего не известно, – сказала Бренда.
– А голос по телефону каждый раз был один и тот же?
– Не думаю.
– Мужской, женский?
– Мужской. И принадлежал белому. По крайней мере, мне так показалось.
Майрон кивнул.
– Хорас играл?
– Никогда. Вот дед, тот играл. Проиграл все, что у него было, хотя что там у него могло быть? Папа никогда даже не пробовал.
– Деньги он занимал?
– Нет.
– Ты уверена? Даже при финансовой поддержке твоё обучение обошлось в копеечку.
– Я на стипендии с двенадцати лет.
Впереди по тротуару пошатываясь брел человек. На нем было белье от Кэлвина Клайна, разномастные лыжные ботинки и большая шляпа русского образца, как у доктора Живаго. И ничего больше. Ни рубашки, ни штанов. Он сжимал в кулаке бумажный пакет, словно помогал ему перейти через улицу.
– Когда начались звонки? – спросил Майрон.
– Неделю назад.
– Как раз когда исчез отец?
Бренда кивнула. Она хотела еще что-то сказать, Майрон видел это по выражению ее лица, но молчал и терпеливо ждал.
– В первый раз, – тихо произнесла она, – мне велели позвонить матери.
Майрон подождал, не добавит ли она что-нибудь. Когда стало ясно, что он ничего не дождется, спросил:
– Ты позвонила?
– Нет, – печально улыбнулась девушка.
– Где живет твоя мать?
– Понятия не имею. Я видела ее в последний раз, когда мне было пять лет.
– Когда ты сказала «в последний раз»...
– Я именно это и имела в виду. Она бросила нас двадцать лет назад. – Бренда наконец повернулась к нему. – Ты вроде удивлен?
– Наверное.
– Почему? Ты же знаешь, что многих мальчишек там, на площадке, бросили их отцы. Думаешь, мать не может поступить так же?
Безусловно, в ее словах имелся резон, но это скорее был голос рассудка, чем настоящее убеждение.
– Значит, ты не видела ее двадцать лет?
– Да.
– А ты знаешь, где она живет? Город или хотя бы штат?
– Не имею понятия. – Бренда старалась казаться равнодушной.
– Ты не поддерживаешь с ней связь?
– Пара писем, и все.
– А обратный адрес?
– Они были отправлены из Нью-Йорка. Это все, что мне известно.
– А Хорасу известно, где она живет?
– Нет. Он за эти двадцать лет даже имени ее не упомянул.
– По крайней мере, в твоем присутствии.
Бренда согласно кивнула.
– Может быть, звонивший не имел в виду твою мать, – заметил Майрон. – У тебя есть мачеха? Твой отец женился или живет с кем-нибудь...
– Нет. После мамы у него никого не было.
Молчание.
– Тогда почему кто-то заговорил о твоей матери через двадцать лет? – спросил Майрон.
– Не знаю.
– Но хоть какая-нибудь идея?
– Никакой. Двадцать лет она была для меня призраком. – Девушка показала рукой в сторону. – Здесь налево.
Майрон свернул.
– Ты не возражаешь, если я поставлю на твой телефон определитель номера? Вдруг они снова позвонят?
– Хорошо.
Он свернул налево.
– Расскажи мне о своих отношениях с Хорасом, – попросил Майрон.
– Нет.
– Я не хочу лезть не в свое дело...
– Это неважно, Майрон. Люблю я его или ненавижу, все равно тебе придется искать его.
– Ты получила постановление суда, запрещающее ему к тебе приближаться? Девушка помолчала. Потом спросила:
– Ты помнишь, каким он бывал на площадке?
– Сумасшедшим. И наверное, лучшим тренером из всех, кого я встречал.
– И никогда не успокаивался на достигнутом?
– Да, – согласился Майрон. – Он учил меня играть без изысков. Это не всегда давалось легко.
– Да, но ты был лишь подростком, который ему нравился. А представь себе, как трудно было быть его собственным ребенком. Теперь вообрази, что эта его неуспокоенность на площадке усугублялась постоянным страхом потерять меня. Он боялся, что я сбегу, брошу его.
– Как мать.
– Верно.
– Видимо, тебе тяжко пришлось, – заметил Майрон.
– Не то слово! – выдохнула Бренда. – Три недели назад у нас была рекламная разминка в школе Ист Орэндж. Знаешь, где это?
– Конечно.
– Два парня из зала расхулиганились. Ребята из старших классов, баскетболисты. Они были пьяные или накурились чего. А может, просто панки. Не знаю. Но вдруг начали орать всякое в мой адрес.
– Что именно?
– Разные гадости. Например, что бы они хотели со мной сделать. Мой отец вскочил и бросился к ним.
– Я его понимаю, – заметил Майрон.
Она покачала головой.
– Тогда ты тоже неандерталец.
– Почему?
– Зачем за ними гнаться? Защитить мою честь? Я уже взрослая, мне двадцать пять лет. Все это джентльменское дерьмо мне до лампочки.
– Но...
– Никаких но. Вся эта история, то есть то, что ты здесь, – самый настоящий мужской шовинизм, хотя я вовсе не ярая феминистка.
– Что?
– Болтайся у меня между ног пенис, был бы ты здесь? Звали бы меня Лероем и позвони мне пару раз какой-то идиот, стал бы ты защищать бедняжку?
Майрон колебался на секунду дольше, чем нужно.
– И вообще, – добавила она, – сколько раз ты видел мою игру?
Перемена темы застала Майрона врасплох.
– Что?
– Я три года подряд считаюсь игроком номер один. Моя команда дважды становилась чемпионом страны. Нас постоянно показывали по телевизору, в финале даже по общенациональному каналу. Я училась в Рестонском университете. Это всего в получасе езды от твоей квартиры. Сколько моих игр ты видел?
Майрон открыл рот, потом быстро закрыл.
– Ни одной, – признался он.
– Ну конечно. Баскетбол для кур. Не стоит тратить время.
– Не в этом дело. Я вообще теперь редко смотрю матчи. – Он сам чувствовал, насколько неубедительно его объяснение.
– Бренда...
– Забудь все, что я наговорила. Глупо было заводиться.
Ее тон заставил его умолкнуть. Майрону хотелось оправдаться, но он не имел понятия, как это сделать. Поэтому предпочел молчание. Видимо, в будущем ему часто придется делать такой выбор.
– Следующий поворот направо, – подсказала Бренда.
Молчание повисло над ними как тяжелое облако. Майрон дождался, когда оно рассеется.
– Что случилось потом? – спросил он.
Она вопросительно взглянула на него.
– С двумя панками, которые тебя обзывали. Что отец с ними сделал?
– Прежде чем что-то произошло, вмешался охранник и выкинул их из зала. Папу тоже.
– Тогда мне неясно, зачем ты все это рассказала.
– На этом история не кончилась. – Бренда сделала паузу, опустила глаза, по-видимому, набираясь мужества, потом продолжила: – Через три дня этих парней – Клея Джексона и Артура Харриса – нашли на крыше жилого здания. Кто-то их связал и перерезал им ахиллесово сухожилие[10]секатором.
Майрон почувствовал, что побледнел.
– Твой отец?
Бренда кивнула.
– Он подобные вещи устраивал постоянно. Но никогда не заходил так далеко. Однако всегда заставлял моих обидчиков платить. Пока я была маленькой и без матери, то воспринимала эту защиту с благодарностью. Но я уже давно не маленькая девочка.
Майрон машинально коснулся рукой лодыжки. Перерезать ахиллесово сухожилие.
Секатором. Он постарался не показать своего ужаса.
– Полиция наверняка подозревала Хораса.
– Да.
– Тогда почему его не арестовали?
– Не хватило доказательств.
– Разве жертвы его не опознали?
Бренда снова повернулась к окну.
– Они боялись. Остановись здесь.
Майрон притормозил, и они вышли из машины. На улице было много народу. Все таращились на него так, будто впервые увидели белого. Впрочем, в этом районе такое вполне возможно. Майрон старался сохранять спокойствие. Даже вежливо кивал встречным. Некоторые отвечали на приветствие. Но далеко не все.
Мимо медленно проехала желтая машина, эдакий громкоговоритель на колесах, из которой доносились оглушительные звуки репа. От тяжелого ритма басов Майрон почувствовал, как вибрирует грудь. Слов песни он не разобрал, но тон был злобный. Бренда повела его к подъезду. На ступеньках, подобно раненым в бою, развалились два парня. Бренда, даже не оглянувшись, переступила через них. Майрон последовал ее примеру. Он никогда раньше сюда не приходил. Его отношения с Хорасом ограничивались баскетболом. Они всегда общались лишь на площадке, иногда после игры съедали вместе пиццу. Дома у Хораса Майрон никогда не был, да и Хорас у него тоже.
Разумеется, швейцар в доме отсутствовал, никаких звонков и домофонов. В коридоре было полутемно, но света хватало, чтобы разглядеть облупленные стены, напоминавшие кожу больного псориазом. У большинства почтовых ящиков отсутствовали дверцы. Спертый воздух, казалось, можно было пощупать.
Бренда начала взбираться по бетонным ступенькам лестницы с металлическими перилами. Откуда-то доносился надсадный кашель. Плакал ребенок. Потом к нему присоединился еще один. На втором этаже Бренда остановилась и свернула направо. Ключи она держала наготове. Майрон увидел стальную дверь с тремя замками и глазком.
Бренда начала открывать замки, которые поддались с громким скрежетом, напомнившим Майрону сцены из тех фильмов, в которых тюремщик орет «Открывай!». Дверь распахнулась. Майрону пришли в голову сразу две мысли. Первая: насколько приятным оказалось жилье Хораса. Как ни грязно было на улице и даже в коридоре, Хорас не позволил этой грязи проникнуть за стальную дверь. Стены белые, как в рекламе сливок. Свеженатертый пол. Мебель – смесь старых семейных вещей и более поздних приобретений. Вполне удобно и комфортабельно.
И вторая мысль: кто-то здесь основательно покопался.
Бренда влетела в комнату.
– Папа!
Майрон последовал за ней, жалея, что не прихватил пистолет. Сцена прямо-таки нуждалась в пистолете. Он бы знаком приказал ей вести себя тихо, вытащил пушку и велел бы девушке спрятаться за его спиной. А пока она в страхе держалась бы за его свободную руку, осмотрел квартиру. Входя в каждую комнату, Майрон бы делал этот знаменитый крутой поворот пригнувшись, всегда готовый к худшему. Но Майрон редко брал с собой пистолет. Не то чтобы он не любил оружия, наоборот, попадая в беду, радовался, когда пистолет составлял ему компанию, но он был громоздок и натирал подмышку. И честно говоря, у большинства клиентов спортивный агент с пушкой не вызывал доверия. А тех, кому это нравилось, Майрон предпочитал обходить стороной.
Уин же всегда носил пистолет, даже два, не говоря уж об изобилии другого оружия. Этот человек напоминал ходячий Израиль.
Квартира состояла из трех комнат и кухни. Они быстро все осмотрели. Никого. И никаких трупов.
– Что-нибудь пропало? – спросил Майрон.
Бренда раздраженно взглянула на него.
– Откуда мне знать, черт побери?
– Я хочу сказать, что-нибудь явное. Телевизор на месте. Видик тоже. Как, по-твоему, здесь побывали грабители?
Она оглядела гостиную.
– Нет. На грабеж не похоже.
– Кто бы мог здесь побывать и зачем?
Она покачала головой, удрученно оглядывая хаос.
– Хорас прятал здесь где-нибудь деньги? В банке с мукой, например, или под паркетом?
– Нет.
Они зашли в спальню. Бренда открыла стенной шкаф и минуту стояла молча.
– Бренда?
– Из одежды многого нет, – тихо произнесла она. – И чемодана.
– Уже хорошо, – заметил Майрон. – Это может означать, что твой отец сбежал. Тогда меньше шансов, что он попал в беду.
– Все равно неуютно, – произнесла, словно пожаловалась, девушка.
– Почему?
– Точно так было, когда ушла моя мать. Я все еще помню, как папа стоял, уставившись на пустые плечики.
Потом они заглянули в маленькую спальню.
– Твоя комната?
– Да, это моя комната, хотя я редко здесь бывала.
Глаза Бренды остановились на прикроватном столике. Она вскрикнула, кинулась к нему и начала рыться в ящиках.
– Бренда?
Она продолжала лихорадочно рыться, глаза ее горели. Через пару минут девушка бросилась в спальню отца, потом в гостиную. Майрон следовал за ней.
– Они исчезли, – произнесла она.
– Что?
Бренда взглянула на него.
– Письма моей матери. Кто-то их взял.
Разложение – первое слово, которое приходило на ум. Здания не просто обветшали, они рушились на глазах, таяли под действием какой-то страшной кислоты. Жители этого района имели более туманное представление о городском строительстве, чем о путешествии во времени. Все выглядело как в военной хронике – Франкфурт после бомбежки союзников. Человеческое жилье это мало напоминало.
Район выглядел еще хуже, чем помнил Майрон. Когда он был подростком, они с отцом проезжали по этой улице, и дверцы машины сами по себе запирались, как бы в ожидании нападения. Лицо отца становилось напряженным. «Помойка», – бормотал он. Он сам вырос поблизости, но это было очень давно. Отец Майрона, человек, которого он любил и боготворил, с трудом сдерживал ярость. «Ты только погляди, что они сделали с этим старым районом», – говорил он.
Погляди, что они сделали.
Они.
Потрепанный «форд» Майрона медленно двигался мимо старой баскетбольной площадки. Черные лица поворачивались в его сторону. Играли две команды по пять человек, а по краям площадки толпились подростки в надежде заменить проигравшую команду. Дешевые кеды времен Майрона сменили кроссовки по сотне долларов и больше, которые эти ребята вряд ли могли себе позволить. Майрон почувствовал угрызения совести. Ему бы встать в благородную позу и порассуждать о переоценке ценностей и вещизме, но будучи спортивным агентом, имеющим свой процент от продажи дорогой спортивной обуви, он посовестился. Ему это не нравилось, но и ханжой он тоже не хотел быть.
Теперь никто не носил и шортов. На всех подростках красовались черные или синие джинсы с пузырями на коленях, которые подошли бы разве что клоуну в цирке для пущего смеха. Талия переместилась вниз на бедра, так что виднелся изрядный кусок боксерских трусов. Майрон не хотел казаться себе стариком, ворчащим по поводу манеры молодежи одеваться, но эти широкие штаны и платформы вряд ли были практичны. Как ты можешь хорошо играть, если приходится то и дело подтягивать штаны?
Но самая большая перемена произошла во взглядах, направленных сейчас на него. Когда пятнадцатилетним подростком Майрон впервые приехал сюда, он боялся, но понимал, раз хочет вырасти как баскетболист, то должен сражаться с лучшими игроками. А это означало, что необходимо появиться на площадке. Сначала его приняли прохладно. Очень прохладно. Но те любопытные и немного враждебные взгляды не шли ни в какое сравнение с убийственной ненавистью, сквозившей сегодня в глазах этих ребят. Это была голая ненависть, за которой пряталась холодная обреченность. Как ни банально, но тогда, почти двадцать лет назад, в глазах мальчишек было что-то еще. Может быть, надежда. Трудно сказать.
Как бы прочитав его мысли, Бренда заметила:
– Сейчас я даже играть бы здесь не стала.
Майрон кивнул.
– Тебе тогда было нелегко? Прийти сюда играть?
– Твой отец мне помог, – сказал он.
Девушка улыбнулась.
– Никогда не понимала, чего он к тебе так привязался. Как правило, отец ненавидел белых.
Майрон сделал вид, что удивился.
– Это я-то белый?
– Как Джеймс Бьюкенен[9].
Оба через силу рассмеялись. Майрон решил попытаться еще раз.
– Расскажи мне про угрозы.
Бренда уставилась в окно. Они проезжали мимо местечка, где продавали колпаки на колеса. Сотни, а может, и тысячи колпаков сверкали на солнце. Странный бизнес, если подумать. Люди покупают новый колпак, как правило, только в том случае, если старый украли. Ворованные колпаки потом появляются именно в таких местах. Эдакий маленький круговорот вещей в природе.
– Мне звонили, – начала она. – В основном ночью. Один раз сказали, что мне не поздоровится, если они не разыщут моего отца. В другой раз заявили, что пусть лучше отец остается моим менеджером, иначе будет хуже. – Бренда замолчала.
– Не догадываешься, кто бы это мог быть?
– Нет.
– Не знаешь, кто разыскивает твоего отца?
– Нет.
– Или почему он вдруг исчез?
Она отрицательно покачала головой.
– Норм упоминал, что за тобой следили на машине.
– Мне про это ничего не известно, – сказала Бренда.
– А голос по телефону каждый раз был один и тот же?
– Не думаю.
– Мужской, женский?
– Мужской. И принадлежал белому. По крайней мере, мне так показалось.
Майрон кивнул.
– Хорас играл?
– Никогда. Вот дед, тот играл. Проиграл все, что у него было, хотя что там у него могло быть? Папа никогда даже не пробовал.
– Деньги он занимал?
– Нет.
– Ты уверена? Даже при финансовой поддержке твоё обучение обошлось в копеечку.
– Я на стипендии с двенадцати лет.
Впереди по тротуару пошатываясь брел человек. На нем было белье от Кэлвина Клайна, разномастные лыжные ботинки и большая шляпа русского образца, как у доктора Живаго. И ничего больше. Ни рубашки, ни штанов. Он сжимал в кулаке бумажный пакет, словно помогал ему перейти через улицу.
– Когда начались звонки? – спросил Майрон.
– Неделю назад.
– Как раз когда исчез отец?
Бренда кивнула. Она хотела еще что-то сказать, Майрон видел это по выражению ее лица, но молчал и терпеливо ждал.
– В первый раз, – тихо произнесла она, – мне велели позвонить матери.
Майрон подождал, не добавит ли она что-нибудь. Когда стало ясно, что он ничего не дождется, спросил:
– Ты позвонила?
– Нет, – печально улыбнулась девушка.
– Где живет твоя мать?
– Понятия не имею. Я видела ее в последний раз, когда мне было пять лет.
– Когда ты сказала «в последний раз»...
– Я именно это и имела в виду. Она бросила нас двадцать лет назад. – Бренда наконец повернулась к нему. – Ты вроде удивлен?
– Наверное.
– Почему? Ты же знаешь, что многих мальчишек там, на площадке, бросили их отцы. Думаешь, мать не может поступить так же?
Безусловно, в ее словах имелся резон, но это скорее был голос рассудка, чем настоящее убеждение.
– Значит, ты не видела ее двадцать лет?
– Да.
– А ты знаешь, где она живет? Город или хотя бы штат?
– Не имею понятия. – Бренда старалась казаться равнодушной.
– Ты не поддерживаешь с ней связь?
– Пара писем, и все.
– А обратный адрес?
– Они были отправлены из Нью-Йорка. Это все, что мне известно.
– А Хорасу известно, где она живет?
– Нет. Он за эти двадцать лет даже имени ее не упомянул.
– По крайней мере, в твоем присутствии.
Бренда согласно кивнула.
– Может быть, звонивший не имел в виду твою мать, – заметил Майрон. – У тебя есть мачеха? Твой отец женился или живет с кем-нибудь...
– Нет. После мамы у него никого не было.
Молчание.
– Тогда почему кто-то заговорил о твоей матери через двадцать лет? – спросил Майрон.
– Не знаю.
– Но хоть какая-нибудь идея?
– Никакой. Двадцать лет она была для меня призраком. – Девушка показала рукой в сторону. – Здесь налево.
Майрон свернул.
– Ты не возражаешь, если я поставлю на твой телефон определитель номера? Вдруг они снова позвонят?
– Хорошо.
Он свернул налево.
– Расскажи мне о своих отношениях с Хорасом, – попросил Майрон.
– Нет.
– Я не хочу лезть не в свое дело...
– Это неважно, Майрон. Люблю я его или ненавижу, все равно тебе придется искать его.
– Ты получила постановление суда, запрещающее ему к тебе приближаться? Девушка помолчала. Потом спросила:
– Ты помнишь, каким он бывал на площадке?
– Сумасшедшим. И наверное, лучшим тренером из всех, кого я встречал.
– И никогда не успокаивался на достигнутом?
– Да, – согласился Майрон. – Он учил меня играть без изысков. Это не всегда давалось легко.
– Да, но ты был лишь подростком, который ему нравился. А представь себе, как трудно было быть его собственным ребенком. Теперь вообрази, что эта его неуспокоенность на площадке усугублялась постоянным страхом потерять меня. Он боялся, что я сбегу, брошу его.
– Как мать.
– Верно.
– Видимо, тебе тяжко пришлось, – заметил Майрон.
– Не то слово! – выдохнула Бренда. – Три недели назад у нас была рекламная разминка в школе Ист Орэндж. Знаешь, где это?
– Конечно.
– Два парня из зала расхулиганились. Ребята из старших классов, баскетболисты. Они были пьяные или накурились чего. А может, просто панки. Не знаю. Но вдруг начали орать всякое в мой адрес.
– Что именно?
– Разные гадости. Например, что бы они хотели со мной сделать. Мой отец вскочил и бросился к ним.
– Я его понимаю, – заметил Майрон.
Она покачала головой.
– Тогда ты тоже неандерталец.
– Почему?
– Зачем за ними гнаться? Защитить мою честь? Я уже взрослая, мне двадцать пять лет. Все это джентльменское дерьмо мне до лампочки.
– Но...
– Никаких но. Вся эта история, то есть то, что ты здесь, – самый настоящий мужской шовинизм, хотя я вовсе не ярая феминистка.
– Что?
– Болтайся у меня между ног пенис, был бы ты здесь? Звали бы меня Лероем и позвони мне пару раз какой-то идиот, стал бы ты защищать бедняжку?
Майрон колебался на секунду дольше, чем нужно.
– И вообще, – добавила она, – сколько раз ты видел мою игру?
Перемена темы застала Майрона врасплох.
– Что?
– Я три года подряд считаюсь игроком номер один. Моя команда дважды становилась чемпионом страны. Нас постоянно показывали по телевизору, в финале даже по общенациональному каналу. Я училась в Рестонском университете. Это всего в получасе езды от твоей квартиры. Сколько моих игр ты видел?
Майрон открыл рот, потом быстро закрыл.
– Ни одной, – признался он.
– Ну конечно. Баскетбол для кур. Не стоит тратить время.
– Не в этом дело. Я вообще теперь редко смотрю матчи. – Он сам чувствовал, насколько неубедительно его объяснение.
– Бренда...
– Забудь все, что я наговорила. Глупо было заводиться.
Ее тон заставил его умолкнуть. Майрону хотелось оправдаться, но он не имел понятия, как это сделать. Поэтому предпочел молчание. Видимо, в будущем ему часто придется делать такой выбор.
– Следующий поворот направо, – подсказала Бренда.
Молчание повисло над ними как тяжелое облако. Майрон дождался, когда оно рассеется.
– Что случилось потом? – спросил он.
Она вопросительно взглянула на него.
– С двумя панками, которые тебя обзывали. Что отец с ними сделал?
– Прежде чем что-то произошло, вмешался охранник и выкинул их из зала. Папу тоже.
– Тогда мне неясно, зачем ты все это рассказала.
– На этом история не кончилась. – Бренда сделала паузу, опустила глаза, по-видимому, набираясь мужества, потом продолжила: – Через три дня этих парней – Клея Джексона и Артура Харриса – нашли на крыше жилого здания. Кто-то их связал и перерезал им ахиллесово сухожилие[10]секатором.
Майрон почувствовал, что побледнел.
– Твой отец?
Бренда кивнула.
– Он подобные вещи устраивал постоянно. Но никогда не заходил так далеко. Однако всегда заставлял моих обидчиков платить. Пока я была маленькой и без матери, то воспринимала эту защиту с благодарностью. Но я уже давно не маленькая девочка.
Майрон машинально коснулся рукой лодыжки. Перерезать ахиллесово сухожилие.
Секатором. Он постарался не показать своего ужаса.
– Полиция наверняка подозревала Хораса.
– Да.
– Тогда почему его не арестовали?
– Не хватило доказательств.
– Разве жертвы его не опознали?
Бренда снова повернулась к окну.
– Они боялись. Остановись здесь.
Майрон притормозил, и они вышли из машины. На улице было много народу. Все таращились на него так, будто впервые увидели белого. Впрочем, в этом районе такое вполне возможно. Майрон старался сохранять спокойствие. Даже вежливо кивал встречным. Некоторые отвечали на приветствие. Но далеко не все.
Мимо медленно проехала желтая машина, эдакий громкоговоритель на колесах, из которой доносились оглушительные звуки репа. От тяжелого ритма басов Майрон почувствовал, как вибрирует грудь. Слов песни он не разобрал, но тон был злобный. Бренда повела его к подъезду. На ступеньках, подобно раненым в бою, развалились два парня. Бренда, даже не оглянувшись, переступила через них. Майрон последовал ее примеру. Он никогда раньше сюда не приходил. Его отношения с Хорасом ограничивались баскетболом. Они всегда общались лишь на площадке, иногда после игры съедали вместе пиццу. Дома у Хораса Майрон никогда не был, да и Хорас у него тоже.
Разумеется, швейцар в доме отсутствовал, никаких звонков и домофонов. В коридоре было полутемно, но света хватало, чтобы разглядеть облупленные стены, напоминавшие кожу больного псориазом. У большинства почтовых ящиков отсутствовали дверцы. Спертый воздух, казалось, можно было пощупать.
Бренда начала взбираться по бетонным ступенькам лестницы с металлическими перилами. Откуда-то доносился надсадный кашель. Плакал ребенок. Потом к нему присоединился еще один. На втором этаже Бренда остановилась и свернула направо. Ключи она держала наготове. Майрон увидел стальную дверь с тремя замками и глазком.
Бренда начала открывать замки, которые поддались с громким скрежетом, напомнившим Майрону сцены из тех фильмов, в которых тюремщик орет «Открывай!». Дверь распахнулась. Майрону пришли в голову сразу две мысли. Первая: насколько приятным оказалось жилье Хораса. Как ни грязно было на улице и даже в коридоре, Хорас не позволил этой грязи проникнуть за стальную дверь. Стены белые, как в рекламе сливок. Свеженатертый пол. Мебель – смесь старых семейных вещей и более поздних приобретений. Вполне удобно и комфортабельно.
И вторая мысль: кто-то здесь основательно покопался.
Бренда влетела в комнату.
– Папа!
Майрон последовал за ней, жалея, что не прихватил пистолет. Сцена прямо-таки нуждалась в пистолете. Он бы знаком приказал ей вести себя тихо, вытащил пушку и велел бы девушке спрятаться за его спиной. А пока она в страхе держалась бы за его свободную руку, осмотрел квартиру. Входя в каждую комнату, Майрон бы делал этот знаменитый крутой поворот пригнувшись, всегда готовый к худшему. Но Майрон редко брал с собой пистолет. Не то чтобы он не любил оружия, наоборот, попадая в беду, радовался, когда пистолет составлял ему компанию, но он был громоздок и натирал подмышку. И честно говоря, у большинства клиентов спортивный агент с пушкой не вызывал доверия. А тех, кому это нравилось, Майрон предпочитал обходить стороной.
Уин же всегда носил пистолет, даже два, не говоря уж об изобилии другого оружия. Этот человек напоминал ходячий Израиль.
Квартира состояла из трех комнат и кухни. Они быстро все осмотрели. Никого. И никаких трупов.
– Что-нибудь пропало? – спросил Майрон.
Бренда раздраженно взглянула на него.
– Откуда мне знать, черт побери?
– Я хочу сказать, что-нибудь явное. Телевизор на месте. Видик тоже. Как, по-твоему, здесь побывали грабители?
Она оглядела гостиную.
– Нет. На грабеж не похоже.
– Кто бы мог здесь побывать и зачем?
Она покачала головой, удрученно оглядывая хаос.
– Хорас прятал здесь где-нибудь деньги? В банке с мукой, например, или под паркетом?
– Нет.
Они зашли в спальню. Бренда открыла стенной шкаф и минуту стояла молча.
– Бренда?
– Из одежды многого нет, – тихо произнесла она. – И чемодана.
– Уже хорошо, – заметил Майрон. – Это может означать, что твой отец сбежал. Тогда меньше шансов, что он попал в беду.
– Все равно неуютно, – произнесла, словно пожаловалась, девушка.
– Почему?
– Точно так было, когда ушла моя мать. Я все еще помню, как папа стоял, уставившись на пустые плечики.
Потом они заглянули в маленькую спальню.
– Твоя комната?
– Да, это моя комната, хотя я редко здесь бывала.
Глаза Бренды остановились на прикроватном столике. Она вскрикнула, кинулась к нему и начала рыться в ящиках.
– Бренда?
Она продолжала лихорадочно рыться, глаза ее горели. Через пару минут девушка бросилась в спальню отца, потом в гостиную. Майрон следовал за ней.
– Они исчезли, – произнесла она.
– Что?
Бренда взглянула на него.
– Письма моей матери. Кто-то их взял.
Глава 4
Майрон припарковал машину напротив общежития Бренды. Кроме коротких указаний, куда ехать, девушка всю дорогу молчала. Майрон ни о чем не спрашивал. Остановив машину, он повернулся к Бренде, которая упорно продолжала смотреть вперед.
Кирпичные строения Рестонского университета окружали зеленые лужайки и огромные дубы. Студенты все еще носили цветные шейные платки, а профессора в твидовых пиджаках – длинные волосы и кустистые бороды. Все здесь дышало чистотой, верой в несбыточное, юностью и страстью. В этом-то и была прелесть такого университета: студенты обсуждали вопросы жизни и смерти в обстановке, столь же изолированной, как Диснейленд. Реальность не имела никакого отношения к уравнениям. И это было нормально. Так и должно было быть.
– Она взяла и уехала, – произнесла наконец Бренда. – Мне было пять лет, а она уехала и оставила меня с ним.
Майрон решил дать ей выговориться.
– Я ее хорошо помню. Как она выглядела. Как от нее пахло. Как она приходила с работы такой усталой, что еле держалась на ногах. Мне кажется, за последние двадцать лет я говорила о ней всего несколько раз. Но думаю о ней ежедневно. Все хочу понять, почему она от меня отказалась. И еще – почему я до сих пор о ней тоскую. – Девушка подняла руку к лицу и отвернулась. – А ты хорошо умеешь это делать, Майрон? – спросила она после долгого молчания. – В смысле – расследовать?
– Думаю, что да.
Бренда взялась за ручку дверцы и нажала на нее.
– Ты можешь найти мою мать? – Не дожидаясь ответа, она вышла из машины и бегом поднялась по ступенькам.
Майрон смотрел, как она исчезла в здании колониального стиля. Потом включил зажигание и поехал домой.
Майрону удалось припарковаться на Спринг-стрит как раз напротив дома, где была мансарда Джессики. Он по-прежнему называл так свое новое жилище, хотя уже несколько месяцев как переехал туда и платил половину аренды. Странно иной раз судьба распоряжается.
Майрон поднялся на третий этаж, открыл дверь и сразу же услышал голос Джессики.
– Работаю, – крикнула она.
Он не слышал пощелкивания клавиш компьютера, но это ничего не означало. Майрон прошел в спальню, притворил дверь и проверил автоответчик. Когда Джессика работала над книгой, она не подходила к телефону.
Он нажал кнопку.
«Привет, Майрон. Это мама. (Как будто бы он не узнал ее голос.) Господи, до чего же я ненавижу эту машину. Почему она не снимает трубку? Я знаю, что она дома. Разве так трудно человеку снять трубку, поздороваться и запомнить, что надо передать? Если я в офисе и звонит телефон, то всегда снимаю трубку. Даже если очень занята. Или поручаю секретарше записать сообщение. Но только не машине. Не люблю я машин, ты же знаешь, Майрон. – В таком духе она продолжала несколько минут. Майрон с тоской вспомнил былые дни, когда на автоответчиках стояли ограничители времени. Прогресс иногда бывает во вред. Наконец мать начала выдыхаться. – Я позвонила, просто чтобы поздороваться, милый. Поговорим позже».
Первые свои тридцать с лишним лет Майрон прожил со своими родителями в пригороде Ливингстона – Нью-Джерси. Младенцем он обитал в маленькой детской наверху слева. С трех лет до шестнадцати – в спальне наверху справа. С шестнадцати и до настоящего времени, исключая последние несколько месяцев, он обретался в подвале. Не все время, разумеется. Четыре года жил в Дьюке, в Северной Каролине, летние месяцы проводил на баскетбольных сборах, иногда ночевал у Джессики или Уина на Манхэттене. Но настоящим домом всегда считал родительский. Это был его собственный выбор, хотя какой-нибудь дотошливый психоаналитик мог бы предположить наличие у Майрона мотивов, глубоко спрятанных в подсознании.
Все переменилось несколько месяцев назад, когда Джессика предложила переехать к ней. Джессика редко делала первый шаг, он в этом давно убедился и поэтому обалдел от счастья, даже голова пошла кругом, и одновременно был слегка напуган. Страх не имел ничего общего с его нежеланием брать на себя ответственность – эта фобия была скорее присуща Джессике: Но в прошлом в их отношениях бывали тяжелые периоды, и попросту говоря, Майрон не хотел бы еще раз пережить нечто подобное.
Он по-прежнему раз в неделю бывал у родителей, ужинал дома или возил их в «Большое яблоко». Он почти каждый день разговаривал с матерью или отцом по телефону. Смешно, но хотя они его доставали, он любил приезжать к ним. Странно для крутого мужика? Разумеется. Но так уж получалось.
Майрон схватил из холодильника банку «Йо-Хо», встряхнул, открыл и сделал большой глоток. Сладкий нектар. Тут раздался крик Джессики:
– Ты на что сегодня настроен?
– Мне без разницы.
– Хочешь пойти в ресторан?
– Не возражаешь, если мы закажем еду сюда? – спросил он.
– Не-а. – Джессика появилась в дверях. На ней был огромный свитер и черные рейтузы. Волосы стянуты на затылке в хвостик. Несколько прядей выбились и упали на лицо. Когда она улыбнулась, он ощутил, как участился пульс.
– Привет, – сказал Майрон. (Он всегда гордился своими удачными начальными гамбитами.)
– Хочешь что-нибудь китайское? – спросила Джессика.
– Все что угодно. «Хунань», «Сычуань» или «Кантон»?
– Сычуань, – решила она.
– Лады. «Сычуань Гарден», «Сычуань Драгун» или «Эмпайр Сычуань»?
Она немного подумала.
– "Драгун" в прошлый раз был слишком жирным. Давай позвоним в «Эмпайр».
Джессика подошла к нему и легко поцеловала в щеку. От ее волос пахло полевыми цветами после летнего ливня. Майрон быстро обнял ее и схватил со стола меню обедов с доставкой. Они решили, что заказать: горячий суп, порцию креветок в соусе и одно овощное блюдо. Объясниться, как всегда, оказалось трудно. Для Майрона это оставалось тайной за семью печатями, почему они не наймут человека, говорящего по-английски, по крайней мере для приема заказов по телефону? Повторив шесть раз свой телефонный номер, Майрон повесил трубку.
– Много наработала? – спросил он.
Джессика кивнула.
– Кончу черновой вариант к Рождеству.
– Мне казалось, у тебя крайний срок – август.
– Что ты этим хочешь сказать?
Они сидели за кухонным столом. Кухня, гостиная, столовая – все представляло собой одно большое помещение. Потолок высотой в пятнадцать футов. Много воздуха. За счет кирпичных стен с четкими металлическими балками студия походила одновременно на приют художника и железнодорожный вокзал. Иными словами, жилище было что надо.
Принесли еду. Они обсудили, как прошел день. Майрон рассказал ей про Бренду Слотер. Джессика сидела и внимательно слушала. Она умела это делать. Ей, как немногим, удавалось заставить своего собеседника почувствовать себя единственным живым человеком на земле. Когда он закруглился, она задала несколько вопросов. Потом поднялась, налила стакан воды из кувшина и снова села.
– Мне во вторник надо лететь в Лос-Анджелес, – сообщила Джессика.
Майрон поднял голову.
– Опять?
Она кивнула.
– Надолго?
– Не знаю. На пару недель.
– Ты же только что там была.
– Да, ну и что?
– Опять эта сделка по фильму?
– Правильно.
– Так зачем снова лететь? – спросил он.
– Мне нужно кое-что подразыскать для книги.
– Разве ты не могла это сделать во время прошлой поездки.
– Нет. – Джессика взглянула на него. – Что-нибудь не так?
Майрон вертел в руках палочку для еды. Он посмотрел на Джессику, отвернулся и со вздохом спросил:
– Похоже, у нас неважно получается?
– Ты о чем?
– О нашем совместном проживании.
– Майрон, я же уеду всего на две недели. Работать.
– А потом будет рекламное турне. Или тебе понадобится побыть одной, чтобы закончить книгу. А может, возникнет новая сделка по фильму. Или что-нибудь еще.
– Ты что, хочешь, чтобы я сидела дома и пекла пироги?
– Нет.
– Тогда что происходит?
– Ничего, – ответил Майрон и добавил: – Мы уже давно вместе.
– Десять лет с переменным успехом, – заметила Джессика. – И что?
Он не знал, что еще сказать.
– Ты любишь путешествовать.
– Да, черт побери.
Кирпичные строения Рестонского университета окружали зеленые лужайки и огромные дубы. Студенты все еще носили цветные шейные платки, а профессора в твидовых пиджаках – длинные волосы и кустистые бороды. Все здесь дышало чистотой, верой в несбыточное, юностью и страстью. В этом-то и была прелесть такого университета: студенты обсуждали вопросы жизни и смерти в обстановке, столь же изолированной, как Диснейленд. Реальность не имела никакого отношения к уравнениям. И это было нормально. Так и должно было быть.
– Она взяла и уехала, – произнесла наконец Бренда. – Мне было пять лет, а она уехала и оставила меня с ним.
Майрон решил дать ей выговориться.
– Я ее хорошо помню. Как она выглядела. Как от нее пахло. Как она приходила с работы такой усталой, что еле держалась на ногах. Мне кажется, за последние двадцать лет я говорила о ней всего несколько раз. Но думаю о ней ежедневно. Все хочу понять, почему она от меня отказалась. И еще – почему я до сих пор о ней тоскую. – Девушка подняла руку к лицу и отвернулась. – А ты хорошо умеешь это делать, Майрон? – спросила она после долгого молчания. – В смысле – расследовать?
– Думаю, что да.
Бренда взялась за ручку дверцы и нажала на нее.
– Ты можешь найти мою мать? – Не дожидаясь ответа, она вышла из машины и бегом поднялась по ступенькам.
Майрон смотрел, как она исчезла в здании колониального стиля. Потом включил зажигание и поехал домой.
Майрону удалось припарковаться на Спринг-стрит как раз напротив дома, где была мансарда Джессики. Он по-прежнему называл так свое новое жилище, хотя уже несколько месяцев как переехал туда и платил половину аренды. Странно иной раз судьба распоряжается.
Майрон поднялся на третий этаж, открыл дверь и сразу же услышал голос Джессики.
– Работаю, – крикнула она.
Он не слышал пощелкивания клавиш компьютера, но это ничего не означало. Майрон прошел в спальню, притворил дверь и проверил автоответчик. Когда Джессика работала над книгой, она не подходила к телефону.
Он нажал кнопку.
«Привет, Майрон. Это мама. (Как будто бы он не узнал ее голос.) Господи, до чего же я ненавижу эту машину. Почему она не снимает трубку? Я знаю, что она дома. Разве так трудно человеку снять трубку, поздороваться и запомнить, что надо передать? Если я в офисе и звонит телефон, то всегда снимаю трубку. Даже если очень занята. Или поручаю секретарше записать сообщение. Но только не машине. Не люблю я машин, ты же знаешь, Майрон. – В таком духе она продолжала несколько минут. Майрон с тоской вспомнил былые дни, когда на автоответчиках стояли ограничители времени. Прогресс иногда бывает во вред. Наконец мать начала выдыхаться. – Я позвонила, просто чтобы поздороваться, милый. Поговорим позже».
Первые свои тридцать с лишним лет Майрон прожил со своими родителями в пригороде Ливингстона – Нью-Джерси. Младенцем он обитал в маленькой детской наверху слева. С трех лет до шестнадцати – в спальне наверху справа. С шестнадцати и до настоящего времени, исключая последние несколько месяцев, он обретался в подвале. Не все время, разумеется. Четыре года жил в Дьюке, в Северной Каролине, летние месяцы проводил на баскетбольных сборах, иногда ночевал у Джессики или Уина на Манхэттене. Но настоящим домом всегда считал родительский. Это был его собственный выбор, хотя какой-нибудь дотошливый психоаналитик мог бы предположить наличие у Майрона мотивов, глубоко спрятанных в подсознании.
Все переменилось несколько месяцев назад, когда Джессика предложила переехать к ней. Джессика редко делала первый шаг, он в этом давно убедился и поэтому обалдел от счастья, даже голова пошла кругом, и одновременно был слегка напуган. Страх не имел ничего общего с его нежеланием брать на себя ответственность – эта фобия была скорее присуща Джессике: Но в прошлом в их отношениях бывали тяжелые периоды, и попросту говоря, Майрон не хотел бы еще раз пережить нечто подобное.
Он по-прежнему раз в неделю бывал у родителей, ужинал дома или возил их в «Большое яблоко». Он почти каждый день разговаривал с матерью или отцом по телефону. Смешно, но хотя они его доставали, он любил приезжать к ним. Странно для крутого мужика? Разумеется. Но так уж получалось.
Майрон схватил из холодильника банку «Йо-Хо», встряхнул, открыл и сделал большой глоток. Сладкий нектар. Тут раздался крик Джессики:
– Ты на что сегодня настроен?
– Мне без разницы.
– Хочешь пойти в ресторан?
– Не возражаешь, если мы закажем еду сюда? – спросил он.
– Не-а. – Джессика появилась в дверях. На ней был огромный свитер и черные рейтузы. Волосы стянуты на затылке в хвостик. Несколько прядей выбились и упали на лицо. Когда она улыбнулась, он ощутил, как участился пульс.
– Привет, – сказал Майрон. (Он всегда гордился своими удачными начальными гамбитами.)
– Хочешь что-нибудь китайское? – спросила Джессика.
– Все что угодно. «Хунань», «Сычуань» или «Кантон»?
– Сычуань, – решила она.
– Лады. «Сычуань Гарден», «Сычуань Драгун» или «Эмпайр Сычуань»?
Она немного подумала.
– "Драгун" в прошлый раз был слишком жирным. Давай позвоним в «Эмпайр».
Джессика подошла к нему и легко поцеловала в щеку. От ее волос пахло полевыми цветами после летнего ливня. Майрон быстро обнял ее и схватил со стола меню обедов с доставкой. Они решили, что заказать: горячий суп, порцию креветок в соусе и одно овощное блюдо. Объясниться, как всегда, оказалось трудно. Для Майрона это оставалось тайной за семью печатями, почему они не наймут человека, говорящего по-английски, по крайней мере для приема заказов по телефону? Повторив шесть раз свой телефонный номер, Майрон повесил трубку.
– Много наработала? – спросил он.
Джессика кивнула.
– Кончу черновой вариант к Рождеству.
– Мне казалось, у тебя крайний срок – август.
– Что ты этим хочешь сказать?
Они сидели за кухонным столом. Кухня, гостиная, столовая – все представляло собой одно большое помещение. Потолок высотой в пятнадцать футов. Много воздуха. За счет кирпичных стен с четкими металлическими балками студия походила одновременно на приют художника и железнодорожный вокзал. Иными словами, жилище было что надо.
Принесли еду. Они обсудили, как прошел день. Майрон рассказал ей про Бренду Слотер. Джессика сидела и внимательно слушала. Она умела это делать. Ей, как немногим, удавалось заставить своего собеседника почувствовать себя единственным живым человеком на земле. Когда он закруглился, она задала несколько вопросов. Потом поднялась, налила стакан воды из кувшина и снова села.
– Мне во вторник надо лететь в Лос-Анджелес, – сообщила Джессика.
Майрон поднял голову.
– Опять?
Она кивнула.
– Надолго?
– Не знаю. На пару недель.
– Ты же только что там была.
– Да, ну и что?
– Опять эта сделка по фильму?
– Правильно.
– Так зачем снова лететь? – спросил он.
– Мне нужно кое-что подразыскать для книги.
– Разве ты не могла это сделать во время прошлой поездки.
– Нет. – Джессика взглянула на него. – Что-нибудь не так?
Майрон вертел в руках палочку для еды. Он посмотрел на Джессику, отвернулся и со вздохом спросил:
– Похоже, у нас неважно получается?
– Ты о чем?
– О нашем совместном проживании.
– Майрон, я же уеду всего на две недели. Работать.
– А потом будет рекламное турне. Или тебе понадобится побыть одной, чтобы закончить книгу. А может, возникнет новая сделка по фильму. Или что-нибудь еще.
– Ты что, хочешь, чтобы я сидела дома и пекла пироги?
– Нет.
– Тогда что происходит?
– Ничего, – ответил Майрон и добавил: – Мы уже давно вместе.
– Десять лет с переменным успехом, – заметила Джессика. – И что?
Он не знал, что еще сказать.
– Ты любишь путешествовать.
– Да, черт побери.