В общем я допрашивал ее. Она плакала. Я, конечно, понимал, что не такой она человек, чтобы заниматься шантажом, но как же иначе все объяснить? Она изо всех сил пыталась оправдаться. Но оправдания ее были из рук вон глупыми… Рассказала, что есть, мол, такая больница, где делают аборт да еще семь тысяч иен платят, если беременность не больше трех недель. Когда она за собой заметила, то сразу побежала в эту больницу. Ей сказали, что она как раз на третьей неделе, и тут же сделали аборт. Ну кто этому поверит? Ведь и в глупости надо знать меру. Спрашиваю, где эта больница. Отвечает, что сказать не может, дала слово никому не говорить, а если скажет, то с нею, дескать, случится несчастье. Ну, думаю, хватит с меня! И залепил ей пощечину. Раньше я о таких вещах только читал, никогда в жизни пальцем не тронул женщину. Ужасно скверно мне стало, и я, не сказав больше ни слова, убежал.
Как бы то ни было, а радости больше я не знал. Только об одном и думал: как бы ее поймать на чем-нибудь, чтобы она уже не смогла отделаться дурацкими выдумками. Тут мне повезло. У нее были сберкнижки. По странной привычке она хранила дома свои старые, ни на что уже не годные сберкнижки. Для меня это было настоящей находкой. Вы понимаете, я все-таки финансовый работник. Пришел я к ней, когда ее не было дома, и принялся их тщательно изучать. Цифры, если уметь их читать, могут рассказать много интересного. Я многое выяснил тогда. Иногда дважды в неделю, а иногда два-три раза в месяц в книжках были отмечены вклады, которые она никак не могла бы объяснить. Мой глаз не обманешь, думаю, теперь-то ты мне попалась. Собрал я доказательства и ткнул ей под нос. Это было три дня назад. Она опять в слезы, но меня это уже не трогало. Доказательства-то вот они, от них не отвертишься. Тут она снова принялась твердить свои глупости про больницу. Дескать, она получает там по две тысячи иен комиссионных за каждую женщину, беременную не больше трех недель. Эта больница-де скупает трехнедельных детей в утробе матери, и она подрабатывает там посредничеством. Ужасная гадость, правда? Мне уж и не до подозрений стало, я начал беспокоиться. Может, она свихнулась, думаю. Стал я припоминать. И верно, думаю, иной раз она как будто странная какая-то, словно бы угасшая, что ли… Я не отступался, продолжаю расспрашивать. Тогда она, дрожа от страха, снова повторила, будто если в больнице узнают, что она мне рассказала, ей будет плохо — может быть, даже и убьют. Дескать, эти купленные зародыши вовсе не умирают. В больнице их выращивают в специальных аппаратах, и из них вырастают-де люди, более совершенные, чем нормальные, которые растут в материнской утробе. И наш ребенок, дескать, жив… Как вам это нравится? Даже оторопь берет, верно? Если она говорит правду, думаю, то это должно быть страшное дело. А если ей солгали, то надобно ей как-то открыть глаза. Я стал настаивать, чтобы она проводила меня туда. В конце концов она сдалась и пообещала посоветоваться с кем-то там в больнице…
Ну и вот, получил я ответ. Это было вчера в полдень. Мне позвонили в контору и предложили явиться к семи часам вечера в кафе Р. на Синдзюку. Сказали, что там я встречу сотрудника больницы, который мне все объяснит. Откровенно говоря, я этого не ожидал и очень удивился. Мне и в голову не пришло, что это может быть ловушкой. Я был уверен, что имею дело с сумасшедшими. И сидя в кафе, злясь и досадуя, что меня заставляют так долго ждать, я еще простодушно размышлял, в какую психиатрическую лечебницу я ее завтра отведу. Ага, вы уже, оказывается, знаете, что было дальше. Да, меня обвели вокруг пальца. Нет-нет, не думайте, что это кто-нибудь из ее мифической больницы. Это, конечно, любовник. Она по бесхарактерности не смогла заставить себя признаться и но знала, что со мной делать. А насчет больницы, скупающей детей в материнской утробе, это она ловко придумала. Но почему она не сказала сразу, что я ей мешаю?.. Я ведь совсем не хочу, чтобы обо мне думали, будто я такой уж неразборчивый. И незачем ей было натравливать на меня своего любовника. Сплошной позор вся эта история…”
17
18
Как бы то ни было, а радости больше я не знал. Только об одном и думал: как бы ее поймать на чем-нибудь, чтобы она уже не смогла отделаться дурацкими выдумками. Тут мне повезло. У нее были сберкнижки. По странной привычке она хранила дома свои старые, ни на что уже не годные сберкнижки. Для меня это было настоящей находкой. Вы понимаете, я все-таки финансовый работник. Пришел я к ней, когда ее не было дома, и принялся их тщательно изучать. Цифры, если уметь их читать, могут рассказать много интересного. Я многое выяснил тогда. Иногда дважды в неделю, а иногда два-три раза в месяц в книжках были отмечены вклады, которые она никак не могла бы объяснить. Мой глаз не обманешь, думаю, теперь-то ты мне попалась. Собрал я доказательства и ткнул ей под нос. Это было три дня назад. Она опять в слезы, но меня это уже не трогало. Доказательства-то вот они, от них не отвертишься. Тут она снова принялась твердить свои глупости про больницу. Дескать, она получает там по две тысячи иен комиссионных за каждую женщину, беременную не больше трех недель. Эта больница-де скупает трехнедельных детей в утробе матери, и она подрабатывает там посредничеством. Ужасная гадость, правда? Мне уж и не до подозрений стало, я начал беспокоиться. Может, она свихнулась, думаю. Стал я припоминать. И верно, думаю, иной раз она как будто странная какая-то, словно бы угасшая, что ли… Я не отступался, продолжаю расспрашивать. Тогда она, дрожа от страха, снова повторила, будто если в больнице узнают, что она мне рассказала, ей будет плохо — может быть, даже и убьют. Дескать, эти купленные зародыши вовсе не умирают. В больнице их выращивают в специальных аппаратах, и из них вырастают-де люди, более совершенные, чем нормальные, которые растут в материнской утробе. И наш ребенок, дескать, жив… Как вам это нравится? Даже оторопь берет, верно? Если она говорит правду, думаю, то это должно быть страшное дело. А если ей солгали, то надобно ей как-то открыть глаза. Я стал настаивать, чтобы она проводила меня туда. В конце концов она сдалась и пообещала посоветоваться с кем-то там в больнице…
Ну и вот, получил я ответ. Это было вчера в полдень. Мне позвонили в контору и предложили явиться к семи часам вечера в кафе Р. на Синдзюку. Сказали, что там я встречу сотрудника больницы, который мне все объяснит. Откровенно говоря, я этого не ожидал и очень удивился. Мне и в голову не пришло, что это может быть ловушкой. Я был уверен, что имею дело с сумасшедшими. И сидя в кафе, злясь и досадуя, что меня заставляют так долго ждать, я еще простодушно размышлял, в какую психиатрическую лечебницу я ее завтра отведу. Ага, вы уже, оказывается, знаете, что было дальше. Да, меня обвели вокруг пальца. Нет-нет, не думайте, что это кто-нибудь из ее мифической больницы. Это, конечно, любовник. Она по бесхарактерности не смогла заставить себя признаться и но знала, что со мной делать. А насчет больницы, скупающей детей в материнской утробе, это она ловко придумала. Но почему она не сказала сразу, что я ей мешаю?.. Я ведь совсем не хочу, чтобы обо мне думали, будто я такой уж неразборчивый. И незачем ей было натравливать на меня своего любовника. Сплошной позор вся эта история…”
17
— Все дело, конечно, в этой женщине, — с досадой сказал Ёрики, мрачно покусывая губу. — Но она признала себя виновной и не собирается отказываться от этого признания.
— Вот это и странно. Впрочем, судя по рассказу убитого, она, наверное, просто невротик.
— А может быть, она действительно чего-нибудь боится?
— Все может быть… Например, боится собственной тени. Или старается выгородить настоящего преступника. Возможно, конечно, что она и впрямь признала себя виновной под угрозой.
— С точки зрения здравого смысла наиболее естественны два первых предположения. Но если учесть мой телефонный разговор, то последнее предположение тоже не лишено оснований.
— Да-да, этот телефонный разговор… — Ёрики изо всех сил сморщился, словно пытаясь выжать из себя какую-то мысль. — Да, любовник, пожалуй, отпадает. Нет… Да, это так… Я с самого начала был против версии о любовнике. Таких добропорядочных и скупых мужчин не убивают из-за женщины. В качестве мотива это не годится.
Я усмехнулся.
— Так что же, примем версию о торговле зародышами?
Ёрики с серьезным видом кивнул.
— Я думаю, не обязательно понимать это буквально. Но раз уж мы отвергли версию о любовнике, остается только предположить, что убитый либо знал, либо делал нечто такое, что не устраивало преступника. Причем настолько не устраивало, что тому пришлось прибегнуть к уничтожению человека. Далее, все, что убитый знал и делал, должно так или иначе содержаться в этой его исповеди. А отсюда следует, что версия о торговле трехнедельными зародышами в материнской утробе, при всей ее нелепости, тоже заслуживает самого тщательного рассмотрения.
— Разве что как сказочка.
— Разумеется, как сказочка. Не исключено, что выражения “три недели”, “зародыш” и прочие являются каким-то кодом. В общем, как бы то ни было, давайте попробуем на машине женщину. Это нужно сделать в первую очередь.
Я невольно вздыхаю.
— Чувствую, что нам из этой истории не выпутаться.
— Теперь отступать нельзя. Нам остается только идти напролом.
— Значит, ты считаешь, что все обойдется? Но ведь эта шайка может донести на нас, как только узнает, что мы взялись за женщину. Она и перед убийством не останавливается…
— Если мы будем сидеть сложа руки, подозрение все равно рано или поздно коснется нас. Весь вопрос во времени. Спасение в одном — нанести удар первыми. И в конце концов нам совершенно не обязательно лично встречаться с этой женщиной. Комиссия пошлет за ней машину, ее потихоньку выведут из полиции через задний двор и отвезут в госпиталь. Между прочим, это может быть даже интересно — попытаться предсказать будущее такой особы.
Я потерял точку опоры, потерял всякое представление о перспективе и понятия не имел, что следует предпринять. Тем не менее, подобно неопытному велосипедисту, которому нет покоя, пока он не летит сломя голову все равно куда, я, недолго думая, позвонил члену комиссии Томоясу. Томоясу был очень любезен: нашей работой, по его словам, заинтересовались в высших сферах. Выслушав меня, он благосклонно заметил, что разрешение на стимуляцию трупа можно толковать достаточно широко, чтобы не считаться с арестанткой. Действительно, он тут же получил разрешение начальника Статистического управления. Затем он спросил, как у нас дела. Я уклончиво ответил, что получены интересные результаты, и попросил, чтобы женщину, не упоминая при ней нашу лабораторию Института счетной техники, перевезли из полиции в госпиталь Центральной страховой компании к профессору Ямамото. Томоясу сразу же согласился. Все прошло так гладко, что я ощутил беспокойство. Мне показалось, что это свидетельствует о скорости нашего стремительного падения в бездну…
Ожидая, пока женщину доставят к профессору Ямамото, я дал машине задание вновь проанализировать результаты стимуляции трупа и разделить их на общие и характерные показатели — то есть на показатели, свойственные всем людям вообще, и показатели, характерные только для данного индивидуума. Если она справится, будет очень удобно. Тогда в дальнейшем личность человека можно будет восстанавливать на основе одних только характерных показателей, подключая их к заранее заданным общим. Данных для такой работы у машины было еще недостаточно, и я не очень рассчитывал на успех, но машина справилась неожиданно быстро. Видимо, специфический элемент… переменная в формуле личности куда проще, нежели я предполагал. Почти все специфическое в организме можно с достаточной вероятностью свести к физиологическим особенностям, да и стандарты биотоков мозга можно получить простым анализом реакций на стимуляцию примерно двадцати участков коры, проведенным на тысяче образцов. Превосходный материал. Прямо сам просится, чтобы его представили в комиссию. Я приказал отпечатать основные положения об анализе характерных показателей. Все поместилось на одной страничке мелким шрифтом. Ряд обычных медицинских терминов и слов из учебника японского языка. Кажется, в этом и заключено то, что мы называем индивидуальностью.
— Послушай, Ёрики-кун, давай приложим к этому листку какой-нибудь пример практического применения и выступим с ним на очередном заседании комиссии?
— Можно, конечно. Только все эти комиссии для нас уже не проблема. Идею предсказания судьбы человека они приняли.
— Ничего подобного. Есть всего-навсего неофициальное согласие.
— Это одно и то же. Вспомните, как к нам относились раньше…
— Да, пожалуй…
Я позвонил профессору Ямамото. Женщину еще не привезли. Когда я рассказал ему о том, что мы составили положения об анализе характерных показателей, он, как и следовало ожидать, не мог скрыть волнения. Я попросил позвать к телефону Кацуко Ваду и продиктовал положения, чтобы она ввела их в диагностическую машину. Ёрики принес кофе. Полоща зудящие от непрерывного курения глотки сладким кофе, мы поговорили о новой титанической машине-предсказателе “МОСКВА-3”. Эту машину построили недавно, и о ней ходили самые разнообразные слухи. Видимо, она примет на себя обслуживание систематическими прогнозами стран коммунистического и нейтралистского блоков, занимающих большую половину земного шара. Гигантский монумент их превосходства, которым они так гордятся. Его тень, вероятно, падает далеко за пределы моей лаборатории. Когда я думаю об этом, я ощущаю себя ничтожеством. Там, у них, машина-предсказатель является столпом государства, а у нас это всего лишь крысоловка для поимки какого-то убийцы, да и сам ее создатель мечется вслепую, стараясь отделаться от крысы, вцепившейся ему в ногу.
Но меня все сильнее охватывает беспокойство. Прошло уже много времени, а никто не сообщает, что женщину привезли. Может быть, еще раз позвонить Томоясу?
— Ну, а я, сэнсэй, все свои надежды возлагаю на эту крысоловку. Что ни говорите, сама машина избрала для себя это дело. А машина — это логика.
— Да я что же, я ведь не отступаюсь…
От Томоясу сообщили, что из полиции женщину уже отправили. Но в госпитале ее еще нет. Мое беспокойство усугубляется.
Ёрики тоже, по-видимому, волнуется. Он ходит вокруг машины, заглядывает в ее узлы и непрерывно болтает.
— Весь вопрос в системе программирования… Нам не разрешают социальную информацию — пусть, обойдемся. В этом смысле, мне кажется, мы тоже кое-что проглядели… Если бы мы мыслили более широко, то даже из информации о природных явлениях смогли бы вывести предсказание, по важности не уступающее предсказаниям “МОСКВЫ-2”. Все дело в том, чтобы оставаться настойчивыми и целеустремленными.
Зажужжал телефон. Ёрики схватил трубку и слушает. Подбородок его выпячивается, взгляд становится тяжелым. Кажется, что-то случилось.
— Что там?
Он мелко трясет головой.
— Умерла…
— Умерла?.. Как умерла?..
— Понятия не имею. По-видимому, самоубийство.
— Это точно?
— Говорят, что отравилась…
— Немедленно подключи машину к лаборатории Ямамото. Подвергнем ее труп стимуляции и выясним, кто и где передал ей это снадобье.
— Похоже, что ничего у нас не выйдет, — сказал Ёрики, не снимая руки с телефонной трубки. — Она убила себя каким-то ядом. Мозг ее разрушен, и нормальной реакции ожидать не приходится.
— Плохо дело… — Я смял в пальцах зажженную сигарету и почти не ощутил боли от ожога. Я старался держаться спокойно, но у меня дрожали колени. Ну ладно, послушаем, что скажет Ямамото-сан.
Я позвонил в госпиталь. Ямамото подтвердил, что никакой надежды нет. Ему редко случалось видеть труп, нервная система которого была бы разрушена столь основательно. По его словам, если яд принят в дозе, превышающей какую-то определенную норму, у самоубийцы начинается рвота, яд не успевает распространиться, и организм усваивает лишь незначительное его количество. Организм же этой женщины буквально пропитан ядом. Так может случиться только при введении яда инъекцией. Однако никаких следов укола на трупе не обнаружено. Да и как она могла ухитриться сделать себе укол, если все время в машине находилась под надзором полицейского? Можно, правда, предположить, что она заранее проглотила какой-нибудь препарат, парализующий рвотный центр, и это дало ей возможность принять такую чудовищную дозу яда. Но это слишком сложно…
Если быть последовательным, то так или иначе приходишь к мысли об убийстве. Я понял, что профессор Ямамото вот-вот заговорит об этой возможности, и спасся бегством. Ни в коем случае нельзя дать понять, что нам известно больше других. Пока мы не нащупаем противника, надо затаиться.
Едва я положил трубку, как снова зажужжал телефон. В барабанную перепонку ударил твердый, сдержанный голос:
— Алло! Господин Кацуми? Мы вас предупредили по-хорошему, а вы что делаете? Теперь пеняйте на себя…
Не дослушав, я сунул трубку Ёрики.
— Это он. Тот самый шантажист.
Ёрики крикнул:
— Алло! Кто это? Кто говорит?
Незнакомец дал отбой.
— Что он сказал? — спросил я.
— Сказал, что полиция теперь взялась за дело по-настоящему.
— Тебе этот голос не показался знакомым?
— Знакомым?..
— Вернее, не голос, а интонация. — Что-то шевельнулось в моей памяти и сейчас же исчезло. — Наверное, я вспомню, если услышу еще раз.
— Действительно, мы, возможно, знаем этого человека. Слишком уж быстро он обо всем узнает. Обо всех наших делах.
— Что будем делать?
Хрустя пальцами и озираясь, словно ища вешалку для шляп, Ёрики проговорил:
— Да, кольцо окружения сжимается… И если мы по найдем в нем слабое место…
— Может быть, проще пойти и сообщить в полицию, как все было?
— Как все было? — Ёрики криво усмехнулся и повел плечом. — А как вы докажете им, что все именно так и было?
— Но разве не служит доказательством, например, то, что женщину убили не мы?
— Не пойдет. Пусть даже женщина действительно убита, а не покончила с собой. Но ведь наши Цуда и Кимура не раз наведывались в полицию и так или иначе имели возможность соприкасаться с нею. Сейчас они вне подозрений, потому что у них бумаги с большими печатями, но едва нас заподозрят в убийстве этого несчастного заведующего финансовым отделом, как на них тут же обратят внимание. “Институт убийц”. Хорошо звучит, не правда ли? Отличный заголовок для газет. Слава о нашей методике человекоубийства прогремит по всему миру.
— Это только предположение. То, что ты мне говоришь.
— Да, это своего рода предположение.
— Сейчас полиция будет заниматься вещественными доказательствами. Например, будет доискиваться, откуда взялся яд.
— Сэнсэй… Как вы думаете, почему комиссия так охотно идет нам навстречу? Не потому ли, что они думают, что наша машина поможет раскрыть преступление?.. Мы ведь и сами так считали. Мы полностью полагались на возможности машины. Но противник оказался гораздо сильнее, чем мы воображали. И вы думаете, что полиция легко справится с противником, который оказался сильнее нашей машины?
— Противник?
— Ну конечно! Разве не ясно, что мы имеем дело с настоящим противником?
Я опустил глаза и задержал дыхание. Нет, в сторону всякие эмоции. Нужно слушать Ёрики. И если действительно нам противостоит противник, а не простая цепь случайностей…
Позвонил Цуда. Полиция задержала какого-то субъекта и показала его хозяину табачной лавки. Как только выяснилось, что произошла ошибка, задержанного немедленно отпустили. Хозяин табачной лавки утверждает, что один из преступников — мужчина небольшого роста, видом из благородных, глаза маленькие, с холодным, жестким блеском. Я непроизвольно улыбнулся, Ёрики я это передавать не стал.
— Так кто же это, по-твоему? — спросил я его.
— Мне все больше кажется, что это не частные лица, а какая-то организация.
— Почему?
— Не могу выразить этого словами. Я так чувствую.
Дождь прекратился. Незаметно наступил вечер.
— Восьмой час. Пора отпустить всех по домам.
— Я им позвоню, — сказал Ёрики.
Я кивнул и подошел к окну. Внизу у ворот стоял мужчина с сигаретой во рту. Было темно, и я не мог разглядеть его лица. Вдруг он поднял голову, увидел меня и поспешно ушел. Я резко обернулся.
— Ты хочешь сказать, что это та самая организация, которая занимается скупкой зародышей на третьей неделе беременности?
— Ну вот еще, откуда мне знать… — немного растерянно, как мне показалось, проговорил Ёрики, набирая номер на телефонном диске. Впрочем, если уж на то пошло, сейчас над проблемами внеутробного выращивания млекопитающих работают во всем мире…
— Внеутробное выращивание?
— Угу…
— Любопытно… Ты что же, только сию минуту об этом вспомнил? Или все ждал случая сказать?
— Да нет, я об этом давно думаю. Просто как-то к слову не приходилось.
— Понятно. С твоим образом мышления ничего иного и быть не могло. Но я тебе вот что скажу. Все это плод твоего воображения. И будет лучше, если ты выбросишь это из головы.
— Почему?
— Потому что это мешает тебе видеть факты.
— Да нет же…
— Довольно об этом. Не отвлекайся, звони.
Но Ёрики не стал звонить.
— А я вот сам видел крыс с жабрами. Самые настоящие земноводные, только млекопитающие.
— Ерунда!
— Нет, правда. Говорят, они там научились в ходе внеутробного выращивания заменять наследственное развитие индивидуальным. Это действительно возможно. Говорят даже, что выведены земноводные собаки, но их мне, правда, видеть не приходилось. Пока у них не получается с травоядными животными. Но хищники и всеядные сравнительно…
— И где эти животные находятся?
— Неподалеку от Токио. В лабораториях старшего брата одного вашего знакомого, сэнсэй…
— Кто это?..
— Брат господина Ямамото из госпиталя Центральной страховой компании. А вы и не знали?.. Жаль, что сейчас поздно уже. Но завтра я бы мог свозить вас туда. Я, конечно, не думаю, чтобы они занимались и человеческими зародышами, но, может быть, нам удастся напасть там на какой-нибудь след. Конечно, это окольный путь, но ведь прямого пути к…
— Хватит с меня! Я не желаю играть в сыщиков. Вон там, у ворот, торчит какой-то субъект и следит за нами. Если не сыщик, то наверняка наемный убийца.
— Вы это серьезно?
— Пойди и сам посмотри.
— Я позвоню вахтеру, пусть он проверит.
— Позвони заодно и в полицию.
— Сказать, что нас подкарауливает наемный убийца?
— Скажи все, что тебе угодно… — Я встал, переобулся и взял портфель. — Я иду домой. Ты тоже иди, когда всех обзвонишь.
— Вот это и странно. Впрочем, судя по рассказу убитого, она, наверное, просто невротик.
— А может быть, она действительно чего-нибудь боится?
— Все может быть… Например, боится собственной тени. Или старается выгородить настоящего преступника. Возможно, конечно, что она и впрямь признала себя виновной под угрозой.
— С точки зрения здравого смысла наиболее естественны два первых предположения. Но если учесть мой телефонный разговор, то последнее предположение тоже не лишено оснований.
— Да-да, этот телефонный разговор… — Ёрики изо всех сил сморщился, словно пытаясь выжать из себя какую-то мысль. — Да, любовник, пожалуй, отпадает. Нет… Да, это так… Я с самого начала был против версии о любовнике. Таких добропорядочных и скупых мужчин не убивают из-за женщины. В качестве мотива это не годится.
Я усмехнулся.
— Так что же, примем версию о торговле зародышами?
Ёрики с серьезным видом кивнул.
— Я думаю, не обязательно понимать это буквально. Но раз уж мы отвергли версию о любовнике, остается только предположить, что убитый либо знал, либо делал нечто такое, что не устраивало преступника. Причем настолько не устраивало, что тому пришлось прибегнуть к уничтожению человека. Далее, все, что убитый знал и делал, должно так или иначе содержаться в этой его исповеди. А отсюда следует, что версия о торговле трехнедельными зародышами в материнской утробе, при всей ее нелепости, тоже заслуживает самого тщательного рассмотрения.
— Разве что как сказочка.
— Разумеется, как сказочка. Не исключено, что выражения “три недели”, “зародыш” и прочие являются каким-то кодом. В общем, как бы то ни было, давайте попробуем на машине женщину. Это нужно сделать в первую очередь.
Я невольно вздыхаю.
— Чувствую, что нам из этой истории не выпутаться.
— Теперь отступать нельзя. Нам остается только идти напролом.
— Значит, ты считаешь, что все обойдется? Но ведь эта шайка может донести на нас, как только узнает, что мы взялись за женщину. Она и перед убийством не останавливается…
— Если мы будем сидеть сложа руки, подозрение все равно рано или поздно коснется нас. Весь вопрос во времени. Спасение в одном — нанести удар первыми. И в конце концов нам совершенно не обязательно лично встречаться с этой женщиной. Комиссия пошлет за ней машину, ее потихоньку выведут из полиции через задний двор и отвезут в госпиталь. Между прочим, это может быть даже интересно — попытаться предсказать будущее такой особы.
Я потерял точку опоры, потерял всякое представление о перспективе и понятия не имел, что следует предпринять. Тем не менее, подобно неопытному велосипедисту, которому нет покоя, пока он не летит сломя голову все равно куда, я, недолго думая, позвонил члену комиссии Томоясу. Томоясу был очень любезен: нашей работой, по его словам, заинтересовались в высших сферах. Выслушав меня, он благосклонно заметил, что разрешение на стимуляцию трупа можно толковать достаточно широко, чтобы не считаться с арестанткой. Действительно, он тут же получил разрешение начальника Статистического управления. Затем он спросил, как у нас дела. Я уклончиво ответил, что получены интересные результаты, и попросил, чтобы женщину, не упоминая при ней нашу лабораторию Института счетной техники, перевезли из полиции в госпиталь Центральной страховой компании к профессору Ямамото. Томоясу сразу же согласился. Все прошло так гладко, что я ощутил беспокойство. Мне показалось, что это свидетельствует о скорости нашего стремительного падения в бездну…
Ожидая, пока женщину доставят к профессору Ямамото, я дал машине задание вновь проанализировать результаты стимуляции трупа и разделить их на общие и характерные показатели — то есть на показатели, свойственные всем людям вообще, и показатели, характерные только для данного индивидуума. Если она справится, будет очень удобно. Тогда в дальнейшем личность человека можно будет восстанавливать на основе одних только характерных показателей, подключая их к заранее заданным общим. Данных для такой работы у машины было еще недостаточно, и я не очень рассчитывал на успех, но машина справилась неожиданно быстро. Видимо, специфический элемент… переменная в формуле личности куда проще, нежели я предполагал. Почти все специфическое в организме можно с достаточной вероятностью свести к физиологическим особенностям, да и стандарты биотоков мозга можно получить простым анализом реакций на стимуляцию примерно двадцати участков коры, проведенным на тысяче образцов. Превосходный материал. Прямо сам просится, чтобы его представили в комиссию. Я приказал отпечатать основные положения об анализе характерных показателей. Все поместилось на одной страничке мелким шрифтом. Ряд обычных медицинских терминов и слов из учебника японского языка. Кажется, в этом и заключено то, что мы называем индивидуальностью.
— Послушай, Ёрики-кун, давай приложим к этому листку какой-нибудь пример практического применения и выступим с ним на очередном заседании комиссии?
— Можно, конечно. Только все эти комиссии для нас уже не проблема. Идею предсказания судьбы человека они приняли.
— Ничего подобного. Есть всего-навсего неофициальное согласие.
— Это одно и то же. Вспомните, как к нам относились раньше…
— Да, пожалуй…
Я позвонил профессору Ямамото. Женщину еще не привезли. Когда я рассказал ему о том, что мы составили положения об анализе характерных показателей, он, как и следовало ожидать, не мог скрыть волнения. Я попросил позвать к телефону Кацуко Ваду и продиктовал положения, чтобы она ввела их в диагностическую машину. Ёрики принес кофе. Полоща зудящие от непрерывного курения глотки сладким кофе, мы поговорили о новой титанической машине-предсказателе “МОСКВА-3”. Эту машину построили недавно, и о ней ходили самые разнообразные слухи. Видимо, она примет на себя обслуживание систематическими прогнозами стран коммунистического и нейтралистского блоков, занимающих большую половину земного шара. Гигантский монумент их превосходства, которым они так гордятся. Его тень, вероятно, падает далеко за пределы моей лаборатории. Когда я думаю об этом, я ощущаю себя ничтожеством. Там, у них, машина-предсказатель является столпом государства, а у нас это всего лишь крысоловка для поимки какого-то убийцы, да и сам ее создатель мечется вслепую, стараясь отделаться от крысы, вцепившейся ему в ногу.
Но меня все сильнее охватывает беспокойство. Прошло уже много времени, а никто не сообщает, что женщину привезли. Может быть, еще раз позвонить Томоясу?
— Ну, а я, сэнсэй, все свои надежды возлагаю на эту крысоловку. Что ни говорите, сама машина избрала для себя это дело. А машина — это логика.
— Да я что же, я ведь не отступаюсь…
От Томоясу сообщили, что из полиции женщину уже отправили. Но в госпитале ее еще нет. Мое беспокойство усугубляется.
Ёрики тоже, по-видимому, волнуется. Он ходит вокруг машины, заглядывает в ее узлы и непрерывно болтает.
— Весь вопрос в системе программирования… Нам не разрешают социальную информацию — пусть, обойдемся. В этом смысле, мне кажется, мы тоже кое-что проглядели… Если бы мы мыслили более широко, то даже из информации о природных явлениях смогли бы вывести предсказание, по важности не уступающее предсказаниям “МОСКВЫ-2”. Все дело в том, чтобы оставаться настойчивыми и целеустремленными.
Зажужжал телефон. Ёрики схватил трубку и слушает. Подбородок его выпячивается, взгляд становится тяжелым. Кажется, что-то случилось.
— Что там?
Он мелко трясет головой.
— Умерла…
— Умерла?.. Как умерла?..
— Понятия не имею. По-видимому, самоубийство.
— Это точно?
— Говорят, что отравилась…
— Немедленно подключи машину к лаборатории Ямамото. Подвергнем ее труп стимуляции и выясним, кто и где передал ей это снадобье.
— Похоже, что ничего у нас не выйдет, — сказал Ёрики, не снимая руки с телефонной трубки. — Она убила себя каким-то ядом. Мозг ее разрушен, и нормальной реакции ожидать не приходится.
— Плохо дело… — Я смял в пальцах зажженную сигарету и почти не ощутил боли от ожога. Я старался держаться спокойно, но у меня дрожали колени. Ну ладно, послушаем, что скажет Ямамото-сан.
Я позвонил в госпиталь. Ямамото подтвердил, что никакой надежды нет. Ему редко случалось видеть труп, нервная система которого была бы разрушена столь основательно. По его словам, если яд принят в дозе, превышающей какую-то определенную норму, у самоубийцы начинается рвота, яд не успевает распространиться, и организм усваивает лишь незначительное его количество. Организм же этой женщины буквально пропитан ядом. Так может случиться только при введении яда инъекцией. Однако никаких следов укола на трупе не обнаружено. Да и как она могла ухитриться сделать себе укол, если все время в машине находилась под надзором полицейского? Можно, правда, предположить, что она заранее проглотила какой-нибудь препарат, парализующий рвотный центр, и это дало ей возможность принять такую чудовищную дозу яда. Но это слишком сложно…
Если быть последовательным, то так или иначе приходишь к мысли об убийстве. Я понял, что профессор Ямамото вот-вот заговорит об этой возможности, и спасся бегством. Ни в коем случае нельзя дать понять, что нам известно больше других. Пока мы не нащупаем противника, надо затаиться.
Едва я положил трубку, как снова зажужжал телефон. В барабанную перепонку ударил твердый, сдержанный голос:
— Алло! Господин Кацуми? Мы вас предупредили по-хорошему, а вы что делаете? Теперь пеняйте на себя…
Не дослушав, я сунул трубку Ёрики.
— Это он. Тот самый шантажист.
Ёрики крикнул:
— Алло! Кто это? Кто говорит?
Незнакомец дал отбой.
— Что он сказал? — спросил я.
— Сказал, что полиция теперь взялась за дело по-настоящему.
— Тебе этот голос не показался знакомым?
— Знакомым?..
— Вернее, не голос, а интонация. — Что-то шевельнулось в моей памяти и сейчас же исчезло. — Наверное, я вспомню, если услышу еще раз.
— Действительно, мы, возможно, знаем этого человека. Слишком уж быстро он обо всем узнает. Обо всех наших делах.
— Что будем делать?
Хрустя пальцами и озираясь, словно ища вешалку для шляп, Ёрики проговорил:
— Да, кольцо окружения сжимается… И если мы по найдем в нем слабое место…
— Может быть, проще пойти и сообщить в полицию, как все было?
— Как все было? — Ёрики криво усмехнулся и повел плечом. — А как вы докажете им, что все именно так и было?
— Но разве не служит доказательством, например, то, что женщину убили не мы?
— Не пойдет. Пусть даже женщина действительно убита, а не покончила с собой. Но ведь наши Цуда и Кимура не раз наведывались в полицию и так или иначе имели возможность соприкасаться с нею. Сейчас они вне подозрений, потому что у них бумаги с большими печатями, но едва нас заподозрят в убийстве этого несчастного заведующего финансовым отделом, как на них тут же обратят внимание. “Институт убийц”. Хорошо звучит, не правда ли? Отличный заголовок для газет. Слава о нашей методике человекоубийства прогремит по всему миру.
— Это только предположение. То, что ты мне говоришь.
— Да, это своего рода предположение.
— Сейчас полиция будет заниматься вещественными доказательствами. Например, будет доискиваться, откуда взялся яд.
— Сэнсэй… Как вы думаете, почему комиссия так охотно идет нам навстречу? Не потому ли, что они думают, что наша машина поможет раскрыть преступление?.. Мы ведь и сами так считали. Мы полностью полагались на возможности машины. Но противник оказался гораздо сильнее, чем мы воображали. И вы думаете, что полиция легко справится с противником, который оказался сильнее нашей машины?
— Противник?
— Ну конечно! Разве не ясно, что мы имеем дело с настоящим противником?
Я опустил глаза и задержал дыхание. Нет, в сторону всякие эмоции. Нужно слушать Ёрики. И если действительно нам противостоит противник, а не простая цепь случайностей…
Позвонил Цуда. Полиция задержала какого-то субъекта и показала его хозяину табачной лавки. Как только выяснилось, что произошла ошибка, задержанного немедленно отпустили. Хозяин табачной лавки утверждает, что один из преступников — мужчина небольшого роста, видом из благородных, глаза маленькие, с холодным, жестким блеском. Я непроизвольно улыбнулся, Ёрики я это передавать не стал.
— Так кто же это, по-твоему? — спросил я его.
— Мне все больше кажется, что это не частные лица, а какая-то организация.
— Почему?
— Не могу выразить этого словами. Я так чувствую.
Дождь прекратился. Незаметно наступил вечер.
— Восьмой час. Пора отпустить всех по домам.
— Я им позвоню, — сказал Ёрики.
Я кивнул и подошел к окну. Внизу у ворот стоял мужчина с сигаретой во рту. Было темно, и я не мог разглядеть его лица. Вдруг он поднял голову, увидел меня и поспешно ушел. Я резко обернулся.
— Ты хочешь сказать, что это та самая организация, которая занимается скупкой зародышей на третьей неделе беременности?
— Ну вот еще, откуда мне знать… — немного растерянно, как мне показалось, проговорил Ёрики, набирая номер на телефонном диске. Впрочем, если уж на то пошло, сейчас над проблемами внеутробного выращивания млекопитающих работают во всем мире…
— Внеутробное выращивание?
— Угу…
— Любопытно… Ты что же, только сию минуту об этом вспомнил? Или все ждал случая сказать?
— Да нет, я об этом давно думаю. Просто как-то к слову не приходилось.
— Понятно. С твоим образом мышления ничего иного и быть не могло. Но я тебе вот что скажу. Все это плод твоего воображения. И будет лучше, если ты выбросишь это из головы.
— Почему?
— Потому что это мешает тебе видеть факты.
— Да нет же…
— Довольно об этом. Не отвлекайся, звони.
Но Ёрики не стал звонить.
— А я вот сам видел крыс с жабрами. Самые настоящие земноводные, только млекопитающие.
— Ерунда!
— Нет, правда. Говорят, они там научились в ходе внеутробного выращивания заменять наследственное развитие индивидуальным. Это действительно возможно. Говорят даже, что выведены земноводные собаки, но их мне, правда, видеть не приходилось. Пока у них не получается с травоядными животными. Но хищники и всеядные сравнительно…
— И где эти животные находятся?
— Неподалеку от Токио. В лабораториях старшего брата одного вашего знакомого, сэнсэй…
— Кто это?..
— Брат господина Ямамото из госпиталя Центральной страховой компании. А вы и не знали?.. Жаль, что сейчас поздно уже. Но завтра я бы мог свозить вас туда. Я, конечно, не думаю, чтобы они занимались и человеческими зародышами, но, может быть, нам удастся напасть там на какой-нибудь след. Конечно, это окольный путь, но ведь прямого пути к…
— Хватит с меня! Я не желаю играть в сыщиков. Вон там, у ворот, торчит какой-то субъект и следит за нами. Если не сыщик, то наверняка наемный убийца.
— Вы это серьезно?
— Пойди и сам посмотри.
— Я позвоню вахтеру, пусть он проверит.
— Позвони заодно и в полицию.
— Сказать, что нас подкарауливает наемный убийца?
— Скажи все, что тебе угодно… — Я встал, переобулся и взял портфель. — Я иду домой. Ты тоже иди, когда всех обзвонишь.
18
Я был зол. Я даже не знаю, на кого именно. Мне так хотелось размотать этот дурацкий клубок, но я понятия не имел, с чего начинать. И дело не в том, что в руках у меня не было нитей, напротив, нитей было слишком много. Все они переплетались и обрывали друг друга, и совершенно непонятно было, какой из них лучше следовать.
По дороге домой я немного боялся, но, кажется, за мной никто не следил. Жена услыхала, как я резко рванул калитку, и поспешила мне навстречу. Я понял, что она ждала моего возвращения. И действительно, не успел я в передней снять туфли, как она вдруг заговорила низким, хрипловатым голосом:
— Что все это значит? Этот госпиталь… и вообще все…
На ней было выходное платье. То ли она тоже только что вернулась, то ли собиралась куда-то идти. Свет из комнаты пронизывал встрепанные волосы на ее голове. Она была сильно возбуждена и раздражена чем-то. Я не понимал, в чем дело. При слове “госпиталь” я вспомнил только счетную лабораторию в госпитале Центральной страховой компании, где разыгрался акт из дела об убийстве. Откуда жена узнала об этом? И почему она так этим заинтересовалась?
— Как это “что значит”?
— Как ты можешь?.. — прошептала жена сдавленным, полным упрека голосом, и я остановился как вкопанный.
Из гостиной под аккомпанемент телевизионной музыки донесся пронзительный прерывистый смех нашего сына Ёсио. Я ждал, что скажет жена. У меня вдруг возникла нелепая мысль: а вдруг она обнаружила в работе счетной лаборатории господина Ямамото какое-то упущение, которого я не заметил? Но жена, по-видимому, ждала, что скажу я.
Некоторое время тянулось неестественное молчание. Наконец жена проговорила:
— Я сделала так, как ты хотел. Но я вижу, ты забыл даже, о чем звонил им. Не ожидала от тебя такого легкомыслия… Достаточно того, что ты не удосужился приехать за мной.
— Звонил?
Жена подняла голову. На лице ее был испуг.
— А разве нет?..
— Подожди. О чем я звонил?
У нее мелко задрожал подбородок.
— Они сказали, что ты им позвонил… Ведь ты звонил, правда?
Она была в смятении. Видимо, упреки, которыми она только что собиралась меня осыпать, потеряли под собой почву. Вошло что-то немыслимое, неожиданное и разом погасило ее раздражение. И вот что я понял из ее сбивчивых, взволнованных слов.
Около трех часов, едва Ёсио вернулся из школы, ей позвонил врач из клиники женских болезней, где она состояла под наблюдением. Это маленькая лечебница в пяти минутах езды на автобусе от нас, ее директор — мой старый приятель. (Тут я вспомнил. Несколько дней назад жену предупредили, что она забеременела, и она обратилась ко мне за советом, делать ли ей аборт. Однажды у нее случилась внематочная беременность, и с тех пор она очень остро переживает такие вещи. Кажется, я так ничего и не ответил ей, это было как раз, когда нас загнали в тупик по вопросу о машине). Содержание телефонного разговора сводилось к тому, что ее пригласили немедленно приехать в клинику, где ей по моей просьбе сегодня же сделают операцию. Жена заколебалась. Кажется, она даже ощутила чувство протеста. Она позвонила ко мне, но меня на месте не оказалось. (В три часа я сидел у члена комиссии Томоясу и вел переговоры о передаче нам трупа. В лаборатории все были, конечно, как в тумане и, видимо, забыли потом передать мне, что звонила жена). Волей-неволей она отправилась в клинику.
— Значит, аборт ты в конце концов сделала? — сказал я.
Я нарочно говорил недовольным тоном, стремясь, видимо, инстинктивно избавиться от нарастающего беспокойства.
— Ну да, — сердито ответила жена. — Что мне оставалось делать?..
Мы поднимаемся на второй этаж в мой кабинет, она идет позади меня. “Добрый вечер, папа!” — привычно кричит из коридора мне вслед Ёсио.
— Я все же решила на всякий случай посоветоваться с доктором… Но его в поликлинике не было. Сам же вызвал и куда-то уехал. Я разозлилась и хотела тут же вернуться домой. Но едва я вышла за дверь, как меня нагнала какая-то женщина, видимо медсестра, с большой такой родинкой на правой стороне подбородка, и сказала, что доктор скоро вернется. Она предложила мне подождать в приемной и дала принять какие-то пилюли. Горькие пилюли в красной обертке… Кажется, в красных обертках — это сильнодействующие лекарства. Эти пилюли, во всяком случае, подействовали сильно… Спустя некоторое время я впала в странное оцепенение. Как будто все тело уснуло, остались только глаза и уши… Потом… Я все помню, но как-то словно в тумане, словно это было не со мной. Кажется, меня вывели, поддерживая с обеих сторон, усадили в машину и повезли в другую больницу… Это был госпиталь с темными длинными коридорами… Там был доктор… Это был, правда, совсем другой доктор, но ему все уже было известно, и он быстро сделал мне операцию. Все шло как на конвейере. Мне не дали времени подумать, сообразить… И еще не знаю, какой в этом смысл, но перед уходом мне вручили какую-то несуразно большую сумму. Сказали, что это сдача…
— Сдача?
— Да. Ты ведь заплатил заранее…
— Сколько тебе дали? — сказал я, невольно поднимаясь с места.
— Семь тысяч иен… Не знаю уж, сколько они посчитали за операцию.
Я потянулся за сигаретой и опрокинул стакан с водой, стоявший на столе со вчерашнего вечера.
— Ты была, кажется, на третьей неделе?
— Да… Примерно так.
Вода подтекает под стопку книг. “Вытри, пожалуйста”. Семь тысяч иен… Три недели… От шеи по спине растекается огромная тяжесть, словно я карабкаюсь в гору с трехпудовым грузом на плечах. Жена озадаченно смотрит на меня. Я отвожу взгляд и, накладывая на лужу старую газету, спрашиваю:
— Что это за госпиталь? Какон называется?
— Не знаю. За мной прислали машину и на ней же отправили обратно.
По дороге домой я немного боялся, но, кажется, за мной никто не следил. Жена услыхала, как я резко рванул калитку, и поспешила мне навстречу. Я понял, что она ждала моего возвращения. И действительно, не успел я в передней снять туфли, как она вдруг заговорила низким, хрипловатым голосом:
— Что все это значит? Этот госпиталь… и вообще все…
На ней было выходное платье. То ли она тоже только что вернулась, то ли собиралась куда-то идти. Свет из комнаты пронизывал встрепанные волосы на ее голове. Она была сильно возбуждена и раздражена чем-то. Я не понимал, в чем дело. При слове “госпиталь” я вспомнил только счетную лабораторию в госпитале Центральной страховой компании, где разыгрался акт из дела об убийстве. Откуда жена узнала об этом? И почему она так этим заинтересовалась?
— Как это “что значит”?
— Как ты можешь?.. — прошептала жена сдавленным, полным упрека голосом, и я остановился как вкопанный.
Из гостиной под аккомпанемент телевизионной музыки донесся пронзительный прерывистый смех нашего сына Ёсио. Я ждал, что скажет жена. У меня вдруг возникла нелепая мысль: а вдруг она обнаружила в работе счетной лаборатории господина Ямамото какое-то упущение, которого я не заметил? Но жена, по-видимому, ждала, что скажу я.
Некоторое время тянулось неестественное молчание. Наконец жена проговорила:
— Я сделала так, как ты хотел. Но я вижу, ты забыл даже, о чем звонил им. Не ожидала от тебя такого легкомыслия… Достаточно того, что ты не удосужился приехать за мной.
— Звонил?
Жена подняла голову. На лице ее был испуг.
— А разве нет?..
— Подожди. О чем я звонил?
У нее мелко задрожал подбородок.
— Они сказали, что ты им позвонил… Ведь ты звонил, правда?
Она была в смятении. Видимо, упреки, которыми она только что собиралась меня осыпать, потеряли под собой почву. Вошло что-то немыслимое, неожиданное и разом погасило ее раздражение. И вот что я понял из ее сбивчивых, взволнованных слов.
Около трех часов, едва Ёсио вернулся из школы, ей позвонил врач из клиники женских болезней, где она состояла под наблюдением. Это маленькая лечебница в пяти минутах езды на автобусе от нас, ее директор — мой старый приятель. (Тут я вспомнил. Несколько дней назад жену предупредили, что она забеременела, и она обратилась ко мне за советом, делать ли ей аборт. Однажды у нее случилась внематочная беременность, и с тех пор она очень остро переживает такие вещи. Кажется, я так ничего и не ответил ей, это было как раз, когда нас загнали в тупик по вопросу о машине). Содержание телефонного разговора сводилось к тому, что ее пригласили немедленно приехать в клинику, где ей по моей просьбе сегодня же сделают операцию. Жена заколебалась. Кажется, она даже ощутила чувство протеста. Она позвонила ко мне, но меня на месте не оказалось. (В три часа я сидел у члена комиссии Томоясу и вел переговоры о передаче нам трупа. В лаборатории все были, конечно, как в тумане и, видимо, забыли потом передать мне, что звонила жена). Волей-неволей она отправилась в клинику.
— Значит, аборт ты в конце концов сделала? — сказал я.
Я нарочно говорил недовольным тоном, стремясь, видимо, инстинктивно избавиться от нарастающего беспокойства.
— Ну да, — сердито ответила жена. — Что мне оставалось делать?..
Мы поднимаемся на второй этаж в мой кабинет, она идет позади меня. “Добрый вечер, папа!” — привычно кричит из коридора мне вслед Ёсио.
— Я все же решила на всякий случай посоветоваться с доктором… Но его в поликлинике не было. Сам же вызвал и куда-то уехал. Я разозлилась и хотела тут же вернуться домой. Но едва я вышла за дверь, как меня нагнала какая-то женщина, видимо медсестра, с большой такой родинкой на правой стороне подбородка, и сказала, что доктор скоро вернется. Она предложила мне подождать в приемной и дала принять какие-то пилюли. Горькие пилюли в красной обертке… Кажется, в красных обертках — это сильнодействующие лекарства. Эти пилюли, во всяком случае, подействовали сильно… Спустя некоторое время я впала в странное оцепенение. Как будто все тело уснуло, остались только глаза и уши… Потом… Я все помню, но как-то словно в тумане, словно это было не со мной. Кажется, меня вывели, поддерживая с обеих сторон, усадили в машину и повезли в другую больницу… Это был госпиталь с темными длинными коридорами… Там был доктор… Это был, правда, совсем другой доктор, но ему все уже было известно, и он быстро сделал мне операцию. Все шло как на конвейере. Мне не дали времени подумать, сообразить… И еще не знаю, какой в этом смысл, но перед уходом мне вручили какую-то несуразно большую сумму. Сказали, что это сдача…
— Сдача?
— Да. Ты ведь заплатил заранее…
— Сколько тебе дали? — сказал я, невольно поднимаясь с места.
— Семь тысяч иен… Не знаю уж, сколько они посчитали за операцию.
Я потянулся за сигаретой и опрокинул стакан с водой, стоявший на столе со вчерашнего вечера.
— Ты была, кажется, на третьей неделе?
— Да… Примерно так.
Вода подтекает под стопку книг. “Вытри, пожалуйста”. Семь тысяч иен… Три недели… От шеи по спине растекается огромная тяжесть, словно я карабкаюсь в гору с трехпудовым грузом на плечах. Жена озадаченно смотрит на меня. Я отвожу взгляд и, накладывая на лужу старую газету, спрашиваю:
— Что это за госпиталь? Какон называется?
— Не знаю. За мной прислали машину и на ней же отправили обратно.