Страница:
Один из проводников замечает:
– Это самая романтическая история из тех, что случались на нашем вокзале за все годы моей службы.
Перед отъездом в Лондон я зашел в маленькую часовню в Барбазан-Деба. Под ее сводами я просил Богородицу не оставлять меня своей любовью и помочь различать те знаки, которые приведут меня обратно к себе самому. Я знаю, что живу в моих близких, а они живут во мне. Мы вместе пишем Книгу Жизни, и каждая наша встреча предопределена судьбой, но мы держимся за руки в надежде, что можем хоть что-то изменить в этом мире. Каждый вносит свою лепту словом или образом, и все в совокупности обретает смысл, ибо счастье одного – радость для всех.
Мы всегда будем задавать себе одни и те же вопросы. Нам всегда будет не хватать смирения, чтобы принять знание сердца о том, зачем мы здесь. Да, это трудно, – говорить со своим сердцем, а может быть, это и не нужно. Нам просто следует довериться ему и считывать знаки судьбы, и проживать нашу собственную жизнь; рано или поздно мы поймем, что все мы являемся частью чего-то большего, даже если не сможем осознать, чем является это большее. Говорят, каждый человек за мгновение до смерти понимает истинный смысл своего существования, и из этого мгновения рождается Рай или ад.
Ад – это когда перед самой смертью человек, оглянувшись назад, понимает, что упустил возможность насладиться чудом жизни. А Рай – это когда ты можешь сказать себе: «Я совершал ошибки, но не был трусом. Я прожил свою жизнь как должно».
Как бы то ни было, мне нет нужды приближать мой собственный ад, вновь и вновь терзая себя тем, что я не могу двигаться дальше в своих духовных исканиях. Достаточно сознавать, что я не оставляю усилий. Даже так и не сделавшие должного уже обрели прощение. Наказанием для них послужило то, что, живые, они чувствовали себя несчастными даже когда ничто не мешало им наслаждаться миром и гармонией. Все мы прощены и вольны идти путем, у которого нет начала и не будет конца.
Когда мы стали работать вместе, Монике было всего двадцать; она была моей почитательницей, убежденной в том, что книги бразильского писателя, переведенные на другие языки, могут снискать успех во всем мире. Ради этого Моника бросила факультет химического машиностроения в университете Рио-де-Жанейро, вместе со своим парнем перебралась в Испанию и принялась стучаться в двери европейских издателей и рассылать им письма, уговаривая обратить внимание на мои сочинения.
Когда эти усилия не принесли никаких результатов, я приехал в маленький городок в Каталонии, где жила Моника, пригласил ее в кафе и предложил оставить это безнадежное дело и заняться своей собственной жизнью и своим будущим. Она решительно отказалась и заявила, что не вернется в Бразилию, потерпев поражение. Я попытался убедить ее, что это не поражение, ведь она не только не пропала (раздавая рекламные буклеты и работая официанткой), но обрела бесценный опыт выживания в чужой стране. Но Моника стояла на своем. Я ушел в твердом убеждении, что она губит свою жизнь, огорченный, что мне не удалось ее переспорить из-за ее невероятного упрямства. Впрочем, через полгода положение совершенно переменилось, а еще через полгода она зарабатывала столько, что смогла купить квартиру.
Моника верила в невозможное и потому выигрывала сражения, которые любой другой – включая меня – неизбежно бы проиграл. В этом и состоит доблесть воина: понимать, что воля и храбрость – не одно и то же. Храбрость привлекает к себе страх и лесть, а сила воли предполагает терпение и обязательность. Воистину сильные мужчины и женщины часто бывают одиноки, ибо от них веет холодом. Многим кажется, будто Моника хладнокровна, но это глубокое заблуждение. В ее душе горит огонь, столь же яркий, как и много лет назад, когда мы сидели в том каталонском кафе. И несмотря на то, что уже столь многого добилась, она по-прежнему полна энтузиазма.
Я как раз собирался рассказать Монике о нашей недавней беседе с Ж., когда в лобби появились две мои болгарские издательницы. Ничего удивительного: множество народу – из тех, кто участвует в ярмарке, – остановились в этом отеле.
Одна из издательниц обращается ко мне с дежурным вопросом:
– Когда же вы к нам приедете?
– На следующей неделе, если вы беретесь организовать поездку. У меня только одно условие: вечеринка после автограф-сессии.
Женщины растеряны.
Китайский бамбук!
Моника смотрит на меня с ужасом:
– Нам надо уточнить расписание…
– Но я совершенно точно готов прилететь в Софию на следующей неделе, – прерываю ее я. И добавляю на португальском: – Я тебе потом все объясню.
Моника видит, что я не шучу, но издательницы все еще колеблются. Они спрашивают, не соглашусь ли я немного повременить с приездом, чтобы они успели подготовить мне достойный прием.
– На следующей неделе, – настаиваю я. – В противном случае придется перенести поездку на неопределенный срок.
Только теперь они наконец понимают, что я совершенно серьезен, и принимаются обсуждать с Моникой детали. В это время к нам подходит мой испанский издатель. Разговор на время прерывается, все знакомятся, и из уст теперь уже испанского издателя вновь звучит все тот же вопрос:
– Когда же вы снова приедете к нам Испанию?
– Сразу после Болгарии.
– А точнее?
– Примерно через две недели. Можно провести автограф-сессию в Сантьяго-де-Компостела и еще одну в Стране Басков, с вечеринкой, на которую можно пригласить и читателей.
Во взглядах болгарских издательниц я вновь вижу недоверие, Моника натянуто улыбается.
«Не бойтесь брать на себя обязательства!» – сказал мне Ж.
Лобби заполняется людьми. Участники всех крупных выставок, будь то книжная ярмарка или выставка станков для тяжелой промышленности, как правило, размещаются в одних и тех же отелях, и самые важные встречи проходят в гостиничных барах, лобби или на ужинах, таких, как сегодня. Я приветствую всех издателей и всем, задавшим вопрос-приглашение: «Когда вы к нам приедете?» – отвечаю согласием. Я стараюсь подольше беседовать с каждым, не давая Монике вмешаться и спросить, что, черт возьми, здесь происходит. Ей остается только вносить в ежедневник все эти визиты, о которых я договариваюсь у нее на глазах.
В какой-то момент я прерываю разговор с арабским издателем, чтобы поинтересоваться, сколько стран мне предстоит в ближайшее время посетить.
– Послушай, ты ставишь меня в дурацкое положение, – раздраженно шепчет по-португальски Моника.
– Так сколько?
– Шесть стран за пять недель. Между прочим, эти ярмарки проводятся для книгоиздателей, а не для писателей. Тебе не обязательно принимать все приглашения, ведь я слежу за…
Тут к нам подходит мой издатель из Португалии, и мы не можем продолжить наш разговор. Мы с издателем обмениваемся ничего не значащими фразами, и я его спрашиваю:
– Вы случайно не собираетесь пригласить меня в Португалию?
Он признается, что краем уха слышал наш с Моникой разговор.
– Я серьезно. Было бы замечательно устроить автограф-сессию в Гимаранше и Фатиме.
– Если только вы в последний момент не передумаете…
– Я не передумаю. Обещаю.
Мы договариваемся о сроках, и Моника записывает в ежедневник: Португалия, еще пять дней. Наконец появляются российские издатели, мужчина и женщина. Моника облегченно вздыхает и тянет меня поскорее в ресторан.
Пока ждем такси, она отводит меня в сторонку.
– Ты спятил?
– Ну да, много лет назад. Ты когда-нибудь слышала о китайском бамбуке? Он целых пять лет представляет собой крошечный росток, тем временем разрастаясь корнями. Но наконец приходит пора, когда вдруг выстреливает вверх и достигает высоты в двадцать пять метров.
– А что общего между китайским бамбуком и твоим безумным поведением, свидетелем которого я только что была?
– Позже я поведаю тебе о беседе, которая месяц назад состоялась у меня с Ж. Что же касается бамбука, скажу лишь одно: со мной происходило то же самое. Я много работал, тратил на работу все свое время и силы; я любовно и преданно поддерживал мой собственный рост, – но ничего не происходило. И так было долгие годы.
– Что значит ничего не происходило?! Ты что, забыл, кем стал?!
Подъезжает такси. Русский издатель открывает для Моники дверцу.
– Я говорю о своей духовной жизни. По-моему, я как росток этого бамбука, и теперь настал мой пятый год. Пришло время расти. Ты спросила, не сошел ли я с ума, а я в ответ отшутился. Но по правде сказать, я действительно сходил с ума. Я уже было уверовал, что ни одно из обретенных за эти годы знаний не пустило корни в моей душе.
На долю мгновения, когда к нам подошли болгарские издательницы, я ощутил рядом со мной присутствие Ж. и тут же понял, что он хотел сказать, хотя внутреннее понимание пришло ко мне чуть раньше, когда, скучая, я пролистывал тот журнал по садоводству. Добровольное заточение помогло разобраться в себе, однако оно имело и побочное действие – тягостное одиночество. Мой мир ограничивался немногочисленными друзьями и перепиской по электронной почте, и мне казалось, что оставшаяся часть жизни принадлежит мне одному. В таком существовании нет места проблемам, что неизбежны при общении с другими людьми, при контакте с ними.
Неужели это то, чего я ищу: жизни, в которой нет места вызовам? Но можно ли искать Бога, сторонясь других людей?
Такой путь выбирают многие. Как-то мне довелось вести полушутливую беседу с буддийской монахиней, которая двадцать лет провела в Непале, в пещере, в полной изоляции от людей. Я поинтересовался, чего она этим добилась. «Духовного оргазма», – ответила монахиня. На это я заметил, что есть и другие способы достичь оргазма, гораздо более доступные.
Это определенно не мой путь; я никогда бы на него не ступил. Я не смогу посвятить свою жизнь достижению духовного оргазма, не смогу, созерцая дуб в моем саду, ожидать снисхождения благодати. Ж. это известно. Он отправил меня в путешествие для того, чтобы я отыскал в глазах других людей свою дорожную карту, которая нужна мне, чтобы обрести самого себя.
Извинившись перед русскими издателями, я объясняю, что мне необходимо договорить с Моникой по-португальски, и начинаю рассказ:
– Один человек поскользнулся и упал в глубокую яму. Мимо проходил священник, и человек попросил его о помощи. Священник благословил его и пошел своей дорогой. Через несколько часов мимо проходил доктор. В ответ на мольбы о помощи он окинул пострадавшего беглым взглядом, выписал ему рецепт и велел купить в ближайшей аптеке лекарство. Наконец на дороге снова появился незнакомец. Пленник попросил его помочь, и тот прыгнул к нему в яму. «Что ты наделал! Теперь нам обоим отсюда не выбраться!» А незнакомец ответил: «Ну что ты! Я ведь живу поблизости и как раз знаю, как вылезти из этой ямы».
– И это означает?.. – спрашивает Моника.
– Что мне нужно встретить такого незнакомца. Мои корни уже разрослись, но для того чтобы вымахать вверх, мне потребуется помощь других людей. Не только твоя, Ж. или моей жены, но и тех, кого я прежде никогда не встречал. Я совершенно в этом уверен. Вот почему я просил устраивать вечеринки после автограф-сессий.
– Вечно тебе что-то не так! – жалобно замечает Моника.
– За это ты меня и любишь, – в ответ улыбаюсь я.
– Когда же Пауло посетит Россию?
Моника объясняет, что у меня неожиданно получился весьма плотный график и что начиная со следующей недели каждый мой день буквально расписан по часам. Я ее перебиваю:
– Знаете, у меня есть одна давняя мечта. Я дважды пытался воплотить ее в жизнь, но так ничего и не вышло. Если вы согласитесь мне помочь, я приеду в Россию.
– Что же это за мечта?
– Проехать через всю Россию на поезде и добраться до Тихого океана. Мы могли бы останавливаться в разных городах на автограф-сессии. Отличный повод порадовать читателей, у которых нет возможности добраться до Москвы.
Глаза издателя вспыхивают радостью. Он как раз только что говорил об особых сложностях в распространении книг в обширной стране с девятью часовыми поясами.
– Как романтично, прямо в духе китайского бамбука! – смеется Моника. – И трудноосуществимо. Тебе прекрасно известно, что я не смогу составить тебе компанию, мне нужно быть дома с маленьким сыном.
Но мой издатель полон энтузиазма. Заказав пятую за вечер чашку кофе, он уверяет нас, что возьмет все хлопоты на себя, а мой агент в России отлично со всем справится, и Монике не стоит ни о чем беспокоиться, все пройдет наилучшим образом.
Так я заполнил свой ежедневник двумя месяцами странствий, порадовав и в то же время создав большие проблемы людям, которым предстояло стремительно все организовать. Я ловлю восторженный и уважительный взгляд своего агента и верной подруги и чувствую, что мой наставник, которого нет со мной рядом, знает, что я наконец взял на себя обязательства, хоть в тот момент, когда он мне об этом толковал, я его и не понял. Вечер выдался холодный, но я пешком возвращаюсь в гостиницу, чувствуя смятение, но и радость, конечно, тоже, сознавая, что назад уже не повернуть.
Этого я и хотел. Если верить в победу, ты победишь, поскольку победа поверит в тебя. Человеческая жизнь была бы неполной без толики безумия. Как сказал Ж., я должен отвоевать свое царство. Если сумею понять, что происходит в мире, я пойму, что происходит в моей душе.
Наконец она берет трубку.
– Вероника попала в серьезную аварию, но не беспокойся, ее жизни ничто не угрожает, – взволнованно говорит она.
Я спрашиваю, можно ли прямо сейчас позвонить Веронике, но жена отвечает, что нельзя: та все еще в больнице.
– Ты помнишь ясновидящего? – спрашивает жена.
Еще бы, конечно помню! Ведь он и мне сделал предсказание. Закончив разговор, я тут же набираю номер Моники. И спрашиваю, не запланирована ли у нас случайно поездка в Турцию.
– Ты даже не помнишь, чьи приглашения принял?
Да, не помню. Назначая все эти поездки, я пребывал в странной эйфории.
– Но надеюсь, ты помнишь о взятых на себя обязательствах. Если хочешь, у нас есть еще время все переиграть.
Я отвечаю, что с радостью выполню задуманное и что дело не в этом. Уже слишком поздно, чтобы рассказывать ей о ясновидящем, предсказаниях и Веронике. Я снова спрашиваю Монику, нет ли в нашем списке Турции.
– Нет, – отвечает Моника. – Турецкие издатели остановились в другом отеле. А иначе бы…
И мы от души смеемся.
Теперь я смогу спокойно заснуть.
Светильник для чужеземца
– Это самая романтическая история из тех, что случались на нашем вокзале за все годы моей службы.
* * *
Автограф-сессия длится уже почти пять часов, но встреча с читателями наполняет меня энергией, и мне становится непонятно, как мог я все эти месяцы пребывать в депрессии. Если в своем духовном развитии я столкнулся с кажущимся непреодолимым препятствием, возможно, мне стоит просто запастись терпением. Я уже видел и пережил такое, что редко кому из окружающих доведется увидеть и пережить.Перед отъездом в Лондон я зашел в маленькую часовню в Барбазан-Деба. Под ее сводами я просил Богородицу не оставлять меня своей любовью и помочь различать те знаки, которые приведут меня обратно к себе самому. Я знаю, что живу в моих близких, а они живут во мне. Мы вместе пишем Книгу Жизни, и каждая наша встреча предопределена судьбой, но мы держимся за руки в надежде, что можем хоть что-то изменить в этом мире. Каждый вносит свою лепту словом или образом, и все в совокупности обретает смысл, ибо счастье одного – радость для всех.
Мы всегда будем задавать себе одни и те же вопросы. Нам всегда будет не хватать смирения, чтобы принять знание сердца о том, зачем мы здесь. Да, это трудно, – говорить со своим сердцем, а может быть, это и не нужно. Нам просто следует довериться ему и считывать знаки судьбы, и проживать нашу собственную жизнь; рано или поздно мы поймем, что все мы являемся частью чего-то большего, даже если не сможем осознать, чем является это большее. Говорят, каждый человек за мгновение до смерти понимает истинный смысл своего существования, и из этого мгновения рождается Рай или ад.
Ад – это когда перед самой смертью человек, оглянувшись назад, понимает, что упустил возможность насладиться чудом жизни. А Рай – это когда ты можешь сказать себе: «Я совершал ошибки, но не был трусом. Я прожил свою жизнь как должно».
Как бы то ни было, мне нет нужды приближать мой собственный ад, вновь и вновь терзая себя тем, что я не могу двигаться дальше в своих духовных исканиях. Достаточно сознавать, что я не оставляю усилий. Даже так и не сделавшие должного уже обрели прощение. Наказанием для них послужило то, что, живые, они чувствовали себя несчастными даже когда ничто не мешало им наслаждаться миром и гармонией. Все мы прощены и вольны идти путем, у которого нет начала и не будет конца.
* * *
Я не захватил с собой книг. Коротая время перед ужином со своими русскими издателями, пролистываю один из тех журналов, что обычно лежат в гостиничных номерах, и натыкаюсь на статью о китайском бамбуке. Оказывается, после того как семена высаживают, на поверхности около пяти лет виднеется лишь крошечный росток. Все это время рост происходит под землей. Там формируется сложная корневая система, и корень разрастается как в глубину, так и в ширину. А к концу пятого года бамбук вдруг устремляется вверх и достигает в высоту двадцать пять метров. Но что за странное чтение! Я откладываю журнал и спускаюсь в лобби, наблюдать за царящим в нем вечным движением.* * *
В ожидании пью кофе. Моника, мой агент и лучшая подруга, подсаживается ко мне поболтать о всяких пустяках. Она едва стоит на ногах после бесконечных переговоров с издателями из разных стран и обсуждения по телефону с моим английским издателем в режиме онлайн прошедшей автограф-сессии.Когда мы стали работать вместе, Монике было всего двадцать; она была моей почитательницей, убежденной в том, что книги бразильского писателя, переведенные на другие языки, могут снискать успех во всем мире. Ради этого Моника бросила факультет химического машиностроения в университете Рио-де-Жанейро, вместе со своим парнем перебралась в Испанию и принялась стучаться в двери европейских издателей и рассылать им письма, уговаривая обратить внимание на мои сочинения.
Когда эти усилия не принесли никаких результатов, я приехал в маленький городок в Каталонии, где жила Моника, пригласил ее в кафе и предложил оставить это безнадежное дело и заняться своей собственной жизнью и своим будущим. Она решительно отказалась и заявила, что не вернется в Бразилию, потерпев поражение. Я попытался убедить ее, что это не поражение, ведь она не только не пропала (раздавая рекламные буклеты и работая официанткой), но обрела бесценный опыт выживания в чужой стране. Но Моника стояла на своем. Я ушел в твердом убеждении, что она губит свою жизнь, огорченный, что мне не удалось ее переспорить из-за ее невероятного упрямства. Впрочем, через полгода положение совершенно переменилось, а еще через полгода она зарабатывала столько, что смогла купить квартиру.
Моника верила в невозможное и потому выигрывала сражения, которые любой другой – включая меня – неизбежно бы проиграл. В этом и состоит доблесть воина: понимать, что воля и храбрость – не одно и то же. Храбрость привлекает к себе страх и лесть, а сила воли предполагает терпение и обязательность. Воистину сильные мужчины и женщины часто бывают одиноки, ибо от них веет холодом. Многим кажется, будто Моника хладнокровна, но это глубокое заблуждение. В ее душе горит огонь, столь же яркий, как и много лет назад, когда мы сидели в том каталонском кафе. И несмотря на то, что уже столь многого добилась, она по-прежнему полна энтузиазма.
Я как раз собирался рассказать Монике о нашей недавней беседе с Ж., когда в лобби появились две мои болгарские издательницы. Ничего удивительного: множество народу – из тех, кто участвует в ярмарке, – остановились в этом отеле.
Одна из издательниц обращается ко мне с дежурным вопросом:
– Когда же вы к нам приедете?
– На следующей неделе, если вы беретесь организовать поездку. У меня только одно условие: вечеринка после автограф-сессии.
Женщины растеряны.
Китайский бамбук!
Моника смотрит на меня с ужасом:
– Нам надо уточнить расписание…
– Но я совершенно точно готов прилететь в Софию на следующей неделе, – прерываю ее я. И добавляю на португальском: – Я тебе потом все объясню.
Моника видит, что я не шучу, но издательницы все еще колеблются. Они спрашивают, не соглашусь ли я немного повременить с приездом, чтобы они успели подготовить мне достойный прием.
– На следующей неделе, – настаиваю я. – В противном случае придется перенести поездку на неопределенный срок.
Только теперь они наконец понимают, что я совершенно серьезен, и принимаются обсуждать с Моникой детали. В это время к нам подходит мой испанский издатель. Разговор на время прерывается, все знакомятся, и из уст теперь уже испанского издателя вновь звучит все тот же вопрос:
– Когда же вы снова приедете к нам Испанию?
– Сразу после Болгарии.
– А точнее?
– Примерно через две недели. Можно провести автограф-сессию в Сантьяго-де-Компостела и еще одну в Стране Басков, с вечеринкой, на которую можно пригласить и читателей.
Во взглядах болгарских издательниц я вновь вижу недоверие, Моника натянуто улыбается.
«Не бойтесь брать на себя обязательства!» – сказал мне Ж.
Лобби заполняется людьми. Участники всех крупных выставок, будь то книжная ярмарка или выставка станков для тяжелой промышленности, как правило, размещаются в одних и тех же отелях, и самые важные встречи проходят в гостиничных барах, лобби или на ужинах, таких, как сегодня. Я приветствую всех издателей и всем, задавшим вопрос-приглашение: «Когда вы к нам приедете?» – отвечаю согласием. Я стараюсь подольше беседовать с каждым, не давая Монике вмешаться и спросить, что, черт возьми, здесь происходит. Ей остается только вносить в ежедневник все эти визиты, о которых я договариваюсь у нее на глазах.
В какой-то момент я прерываю разговор с арабским издателем, чтобы поинтересоваться, сколько стран мне предстоит в ближайшее время посетить.
– Послушай, ты ставишь меня в дурацкое положение, – раздраженно шепчет по-португальски Моника.
– Так сколько?
– Шесть стран за пять недель. Между прочим, эти ярмарки проводятся для книгоиздателей, а не для писателей. Тебе не обязательно принимать все приглашения, ведь я слежу за…
Тут к нам подходит мой издатель из Португалии, и мы не можем продолжить наш разговор. Мы с издателем обмениваемся ничего не значащими фразами, и я его спрашиваю:
– Вы случайно не собираетесь пригласить меня в Португалию?
Он признается, что краем уха слышал наш с Моникой разговор.
– Я серьезно. Было бы замечательно устроить автограф-сессию в Гимаранше и Фатиме.
– Если только вы в последний момент не передумаете…
– Я не передумаю. Обещаю.
Мы договариваемся о сроках, и Моника записывает в ежедневник: Португалия, еще пять дней. Наконец появляются российские издатели, мужчина и женщина. Моника облегченно вздыхает и тянет меня поскорее в ресторан.
Пока ждем такси, она отводит меня в сторонку.
– Ты спятил?
– Ну да, много лет назад. Ты когда-нибудь слышала о китайском бамбуке? Он целых пять лет представляет собой крошечный росток, тем временем разрастаясь корнями. Но наконец приходит пора, когда вдруг выстреливает вверх и достигает высоты в двадцать пять метров.
– А что общего между китайским бамбуком и твоим безумным поведением, свидетелем которого я только что была?
– Позже я поведаю тебе о беседе, которая месяц назад состоялась у меня с Ж. Что же касается бамбука, скажу лишь одно: со мной происходило то же самое. Я много работал, тратил на работу все свое время и силы; я любовно и преданно поддерживал мой собственный рост, – но ничего не происходило. И так было долгие годы.
– Что значит ничего не происходило?! Ты что, забыл, кем стал?!
Подъезжает такси. Русский издатель открывает для Моники дверцу.
– Я говорю о своей духовной жизни. По-моему, я как росток этого бамбука, и теперь настал мой пятый год. Пришло время расти. Ты спросила, не сошел ли я с ума, а я в ответ отшутился. Но по правде сказать, я действительно сходил с ума. Я уже было уверовал, что ни одно из обретенных за эти годы знаний не пустило корни в моей душе.
На долю мгновения, когда к нам подошли болгарские издательницы, я ощутил рядом со мной присутствие Ж. и тут же понял, что он хотел сказать, хотя внутреннее понимание пришло ко мне чуть раньше, когда, скучая, я пролистывал тот журнал по садоводству. Добровольное заточение помогло разобраться в себе, однако оно имело и побочное действие – тягостное одиночество. Мой мир ограничивался немногочисленными друзьями и перепиской по электронной почте, и мне казалось, что оставшаяся часть жизни принадлежит мне одному. В таком существовании нет места проблемам, что неизбежны при общении с другими людьми, при контакте с ними.
Неужели это то, чего я ищу: жизни, в которой нет места вызовам? Но можно ли искать Бога, сторонясь других людей?
Такой путь выбирают многие. Как-то мне довелось вести полушутливую беседу с буддийской монахиней, которая двадцать лет провела в Непале, в пещере, в полной изоляции от людей. Я поинтересовался, чего она этим добилась. «Духовного оргазма», – ответила монахиня. На это я заметил, что есть и другие способы достичь оргазма, гораздо более доступные.
Это определенно не мой путь; я никогда бы на него не ступил. Я не смогу посвятить свою жизнь достижению духовного оргазма, не смогу, созерцая дуб в моем саду, ожидать снисхождения благодати. Ж. это известно. Он отправил меня в путешествие для того, чтобы я отыскал в глазах других людей свою дорожную карту, которая нужна мне, чтобы обрести самого себя.
Извинившись перед русскими издателями, я объясняю, что мне необходимо договорить с Моникой по-португальски, и начинаю рассказ:
– Один человек поскользнулся и упал в глубокую яму. Мимо проходил священник, и человек попросил его о помощи. Священник благословил его и пошел своей дорогой. Через несколько часов мимо проходил доктор. В ответ на мольбы о помощи он окинул пострадавшего беглым взглядом, выписал ему рецепт и велел купить в ближайшей аптеке лекарство. Наконец на дороге снова появился незнакомец. Пленник попросил его помочь, и тот прыгнул к нему в яму. «Что ты наделал! Теперь нам обоим отсюда не выбраться!» А незнакомец ответил: «Ну что ты! Я ведь живу поблизости и как раз знаю, как вылезти из этой ямы».
– И это означает?.. – спрашивает Моника.
– Что мне нужно встретить такого незнакомца. Мои корни уже разрослись, но для того чтобы вымахать вверх, мне потребуется помощь других людей. Не только твоя, Ж. или моей жены, но и тех, кого я прежде никогда не встречал. Я совершенно в этом уверен. Вот почему я просил устраивать вечеринки после автограф-сессий.
– Вечно тебе что-то не так! – жалобно замечает Моника.
– За это ты меня и любишь, – в ответ улыбаюсь я.
* * *
В ресторане мы говорим обо всем понемногу, отмечаем наш успех и обсуждаем детали сотрудничества. Я по большей части не вмешиваюсь в разговор, поскольку все, что касается книг, в компетенции Моники. Но вот наступает момент, когда звучит все тот же вопрос:– Когда же Пауло посетит Россию?
Моника объясняет, что у меня неожиданно получился весьма плотный график и что начиная со следующей недели каждый мой день буквально расписан по часам. Я ее перебиваю:
– Знаете, у меня есть одна давняя мечта. Я дважды пытался воплотить ее в жизнь, но так ничего и не вышло. Если вы согласитесь мне помочь, я приеду в Россию.
– Что же это за мечта?
– Проехать через всю Россию на поезде и добраться до Тихого океана. Мы могли бы останавливаться в разных городах на автограф-сессии. Отличный повод порадовать читателей, у которых нет возможности добраться до Москвы.
Глаза издателя вспыхивают радостью. Он как раз только что говорил об особых сложностях в распространении книг в обширной стране с девятью часовыми поясами.
– Как романтично, прямо в духе китайского бамбука! – смеется Моника. – И трудноосуществимо. Тебе прекрасно известно, что я не смогу составить тебе компанию, мне нужно быть дома с маленьким сыном.
Но мой издатель полон энтузиазма. Заказав пятую за вечер чашку кофе, он уверяет нас, что возьмет все хлопоты на себя, а мой агент в России отлично со всем справится, и Монике не стоит ни о чем беспокоиться, все пройдет наилучшим образом.
Так я заполнил свой ежедневник двумя месяцами странствий, порадовав и в то же время создав большие проблемы людям, которым предстояло стремительно все организовать. Я ловлю восторженный и уважительный взгляд своего агента и верной подруги и чувствую, что мой наставник, которого нет со мной рядом, знает, что я наконец взял на себя обязательства, хоть в тот момент, когда он мне об этом толковал, я его и не понял. Вечер выдался холодный, но я пешком возвращаюсь в гостиницу, чувствуя смятение, но и радость, конечно, тоже, сознавая, что назад уже не повернуть.
Этого я и хотел. Если верить в победу, ты победишь, поскольку победа поверит в тебя. Человеческая жизнь была бы неполной без толики безумия. Как сказал Ж., я должен отвоевать свое царство. Если сумею понять, что происходит в мире, я пойму, что происходит в моей душе.
* * *
В отеле мне сообщают, что жена тщетно пыталась до меня дозвониться и просит перезвонить ей как только смогу. Мне становится не по себе: она редко звонит, когда я в разъездах. Я тут же набираю ее номер. Мгновения между гудками кажутся мне вечностью.Наконец она берет трубку.
– Вероника попала в серьезную аварию, но не беспокойся, ее жизни ничто не угрожает, – взволнованно говорит она.
Я спрашиваю, можно ли прямо сейчас позвонить Веронике, но жена отвечает, что нельзя: та все еще в больнице.
– Ты помнишь ясновидящего? – спрашивает жена.
Еще бы, конечно помню! Ведь он и мне сделал предсказание. Закончив разговор, я тут же набираю номер Моники. И спрашиваю, не запланирована ли у нас случайно поездка в Турцию.
– Ты даже не помнишь, чьи приглашения принял?
Да, не помню. Назначая все эти поездки, я пребывал в странной эйфории.
– Но надеюсь, ты помнишь о взятых на себя обязательствах. Если хочешь, у нас есть еще время все переиграть.
Я отвечаю, что с радостью выполню задуманное и что дело не в этом. Уже слишком поздно, чтобы рассказывать ей о ясновидящем, предсказаниях и Веронике. Я снова спрашиваю Монику, нет ли в нашем списке Турции.
– Нет, – отвечает Моника. – Турецкие издатели остановились в другом отеле. А иначе бы…
И мы от души смеемся.
Теперь я смогу спокойно заснуть.
Светильник для чужеземца
Позади почти два месяца странствий. Ко мне вернулась радость жизни, но каждую ночь я просыпаюсь с вопросом, буду ли ощущать ее, когда окажусь снова дома. Те ли действия я предпринимаю, чтобы дать китайскому бамбуку прорасти? Я побывал уже в семи странах, встретился со своими читателями, радовался этим встречам, забыв на время о своей депрессии, но что-то подсказывает мне, что царства я еще не вернул. Эти мои путешествия не слишком отличались от подобных поездок, предпринятых в прежние времена.
Мне остается посетить только Россию. А что потом? Брать на себя все новые обязательства, чтобы продолжить движение, или, остановившись, попытаться оценить полученные результаты?
На сегодняшний день ответа у меня нет. Я знаю лишь одно: жизнь без путеводной звезды – пустая жизнь. И не могу допустить, чтобы такое случилось со мной. Если понадобится, я готов продолжить странствия хоть до конца года.
Сейчас я в африканском городе Тунисе, столице одноименной страны. Встреча с читателями вот-вот начнется, и – хвала Господу! – зал полон. Двое местных интеллектуалов готовятся представить меня публике. Перед началом один из них показал мне текст своего выступления, с которым вполне можно уложиться в две минуты, а другой – пространную речь о моих книгах: на полчаса, не меньше.
Координатор деликатно объясняет последнему, что поскольку мероприятие будет длиться менее часа, для него не найдется достаточно времени, чтобы он мог прочесть всю свою речь от начала до конца. Я сочувствую, понимая, как нелегко далось автору это эссе, но координатор прав: я здесь для того, чтобы напрямую общаться с моими читателями. После непродолжительного спора автор речи заявляет, что больше не желает участвовать в нашем мероприятии, и уходит.
Встреча начинается. После краткого обмена приветствиями и благодарностями я сообщаю собравшимся, что приехал к ним не для того, чтобы что-то объяснять, и что в идеале наша встреча должна представлять собой не монолог, но свободную беседу.
Молодая женщина спрашивает меня о знаках, о которых я пишу в своих книгах. Какими они бывают? Я отвечаю, что знаки – это сугубо личное, это язык, который мы учимся распознавать всю свою жизнь, проходя через тяжкие испытания и совершая ошибки, пока не начинаем понимать, что Господь ведет нас по жизни. Еще один читатель предполагает, что в Тунис меня тоже привел знак. Не вдаваясь в детали, я признаю, что так оно и есть.
Разговор продолжается, время летит незаметно, и наконец приходится закругляться. Я наугад выбираю из шестисот участников встречи усатого мужчину средних лет и предлагаю ему задать последний вопрос.
– У меня нет вопросов, – говорит тот. – Я хочу только произнести имя.
Имя, которое он произносит, – Барбазан-Деба. Это маленькая часовня на краю света, за тысячу километров отсюда, та самая, куда я однажды пожертвовал иконку в благодарность за явленное чудо. Та самая часовня, где, отправляясь в паломничество, я просил заступничества Пресвятой Девы.
Я не знаю, что ему ответить. Вот что написал об этом один из тех, кто сидел рядом со мной на сцене:
Впрочем, полагаю, в этом не было нужды. Она наверняка и так все поняла[3].
Ганнибал уничтожил всех, кто встал на его пути, и внезапно – по причинам, никому не известным, – остановился всего в шаге от Рима, так и не атаковав Вечный город. И из-за этой нерешительности много лет спустя Карфаген был стерт с лица земли огнем с римских кораблей.
– Ганнибал остановился и проиграл, – размышляю я вслух. – Значит, надо двигаться вперед, невзирая на трудности. Я уже начинаю привыкать к бесконечным переездам.
Жена делает вид, будто не слышит моих слов, понимая, что я обращаюсь к самому себе, в чем-то себя убеждая. В местном баре нас ждет Самиль, один из тех, кого я наугад пригласил на вечеринку после встречи с читателями. Я прошу его показать нам не достопримечательности, какие обычно демонстрируют туристам, а истинную жизнь города.
Самиль ведет нас к прекрасному зданию, на месте которого в 1574 году произошло братоубийство. Отец убийцы и жертвы возвел здесь дворец и устроил в нем школу в память об убитом сыне. В ответ на рассказ Самиля я замечаю, что тот сын, который совершил убийство, отныне также не будет забыт.
– Не совсем так, – говорит Самиль. – У нас принято считать, что вину преступника разделяют все, кто не предотвратил преступление. Когда совершается убийство, того, кто продал душегубу оружие, считают не менее виновным перед Всевышним. Единственный путь, каким отец мог искупить собственную вину, было обратить трагедию на пользу людям.
Внезапно все исчезает: дом, улица, город, Африка. Я словно совершаю гигантский прыжок в темноту и оказываюсь в туннеле, ведущем в сырой подвал. Я вернулся в одну из своих прошлых жизней, за двести лет до того, как в этом доме пролилась кровь. Я стою перед Ж., который пристально смотрит на меня, и взгляд его суров.
Через мгновение я вновь оказываюсь в настоящем. Стою посреди шумной тунисской улицы, рядом – жена и Самиль. Что это было? Отчего корни китайского бамбука несут отраву его побегам? Та жизнь осталась в прошлом, а ее грехи искуплены.
«Вы лишь однажды струсили, а я множество раз поступал не по совести. И теперь, благодаря этому открытию, я свободен», – сказал мне Ж. в Сен-Мартене. Он никогда не поощрял моих попыток вернуться в прошлое, категорически пресекал чтение книг и выполнение упражнений, с помощью которых можно этого добиться.
– Вместо того чтобы обратиться к мести, которая едва ли стала бы адекватным наказанием, отец убитого предпочел сеять мудрость и знание; его школа просуществовала более двухсот лет, – говорит Самиль.
Несмотря на мое перемещение во времени, я не пропустил ни одного его слова.
– Вот именно.
– Ты о чем? – спрашивает жена.
– Я в пути. Я начинаю понимать. Во всем этом есть смысл.
Меня охватывает восторг, который смущает нашего спутника.
– Что говорит ислам о реинкарнации? – спрашиваю я.
Самиль выглядит растерянным.
– Понятия не имею, – признается он. – Я же не богослов.
Я прошу его узнать ответ на мой вопрос. Самиль берет мобильный и начинает обзванивать своих знакомых. Мы с женой заходим в бар и заказываем очень крепкий кофе. Мы оба устали, и нас ждет ужин из морепродуктов, а теперь нам следует держаться, чтобы не съесть ничего лишнего.
– У меня сейчас было дежа вю, – говорю я.
– Время от времени такое бывает у всех. Не обязательно быть магом, чтобы испытать подобное, – подтрунивает надо мной Кристина.
Мне остается посетить только Россию. А что потом? Брать на себя все новые обязательства, чтобы продолжить движение, или, остановившись, попытаться оценить полученные результаты?
На сегодняшний день ответа у меня нет. Я знаю лишь одно: жизнь без путеводной звезды – пустая жизнь. И не могу допустить, чтобы такое случилось со мной. Если понадобится, я готов продолжить странствия хоть до конца года.
Сейчас я в африканском городе Тунисе, столице одноименной страны. Встреча с читателями вот-вот начнется, и – хвала Господу! – зал полон. Двое местных интеллектуалов готовятся представить меня публике. Перед началом один из них показал мне текст своего выступления, с которым вполне можно уложиться в две минуты, а другой – пространную речь о моих книгах: на полчаса, не меньше.
Координатор деликатно объясняет последнему, что поскольку мероприятие будет длиться менее часа, для него не найдется достаточно времени, чтобы он мог прочесть всю свою речь от начала до конца. Я сочувствую, понимая, как нелегко далось автору это эссе, но координатор прав: я здесь для того, чтобы напрямую общаться с моими читателями. После непродолжительного спора автор речи заявляет, что больше не желает участвовать в нашем мероприятии, и уходит.
Встреча начинается. После краткого обмена приветствиями и благодарностями я сообщаю собравшимся, что приехал к ним не для того, чтобы что-то объяснять, и что в идеале наша встреча должна представлять собой не монолог, но свободную беседу.
Молодая женщина спрашивает меня о знаках, о которых я пишу в своих книгах. Какими они бывают? Я отвечаю, что знаки – это сугубо личное, это язык, который мы учимся распознавать всю свою жизнь, проходя через тяжкие испытания и совершая ошибки, пока не начинаем понимать, что Господь ведет нас по жизни. Еще один читатель предполагает, что в Тунис меня тоже привел знак. Не вдаваясь в детали, я признаю, что так оно и есть.
Разговор продолжается, время летит незаметно, и наконец приходится закругляться. Я наугад выбираю из шестисот участников встречи усатого мужчину средних лет и предлагаю ему задать последний вопрос.
– У меня нет вопросов, – говорит тот. – Я хочу только произнести имя.
Имя, которое он произносит, – Барбазан-Деба. Это маленькая часовня на краю света, за тысячу километров отсюда, та самая, куда я однажды пожертвовал иконку в благодарность за явленное чудо. Та самая часовня, где, отправляясь в паломничество, я просил заступничества Пресвятой Девы.
Я не знаю, что ему ответить. Вот что написал об этом один из тех, кто сидел рядом со мной на сцене:
Время как будто остановилось, и земля перестала вращаться. Случилось нечто непостижимое: я увидел слезы в ваших глазах и в глазах вашей дорогой жены, когда неизвестный читатель произнес название той часовни.Наверное, мне стоило сказать молодой женщине, задавшей вопрос о знаках, что это тоже был знак, утверждавший, что я нахожусь там, где должен быть, в нужное время в нужном месте, хоть и не понимаю, что меня туда привело.
Вы вдруг утратили дар речи, и с вашего лица сошла улыбка. Ваши глаза наполнились слезами, которые робко дрожали на кончиках ресниц, словно извиняясь за то, что явились без спроса.
Даже у меня в тот момент перехватило дыхание. Я принялся искать глазами жену и дочь; я всегда так делаю в минуту смятения. Они были в зале, и они так же, как остальные, затаив дыхание, смотрели только на вас, взглядом посылая вам сочувствие и поддержку.
Я безмолвно просил Кристину о помощи, пытался понять, что происходит, как нарушить эту звенящую тишину. И увидел, что она тоже молча плачет вместе с вами, словно вы – две ноты одной симфонии, и словно ваши слезы струились заодно, хоть вы и сидели далеко друг от друга.
Несколько тягостных мгновений ничего не существовало: ни зала, ни публики, вообще ничего. Вы с вашей женой перенеслись туда, куда никто из нас не мог за вами последовать. С нами осталась лишь чистая радость бытия, нашедшая выход в молчании и слезах.
Слова – это слезы, излитые на бумагу. Слезы – это слова, которые не следует произносить. Без них радость утратила бы свое сияние, а печаль была бы бесконечной. И потому спасибо вам за ваши слезы.
Впрочем, полагаю, в этом не было нужды. Она наверняка и так все поняла[3].
* * *
Мы с женой, взявшись за руки, бродим по тунисскому базару, всего в пятнадцати километрах от развалин Карфагена, который в свое время осмелился бросить вызов могущественному Риму. Мы говорим о великом карфагенском полководце Ганнибале. Поскольку Рим и Карфаген разделяли несколько сотен километров водной глади, римляне ожидали, что сражение произойдет на море. Но Ганнибал со своим огромным войском пересек пустыню и Гибралтарский пролив, прошел Испанию и Галлию, переправился через Альпы вместе с боевыми слонами и атаковал римлян с севера, одержав одну из самых славных побед в мировой истории.Ганнибал уничтожил всех, кто встал на его пути, и внезапно – по причинам, никому не известным, – остановился всего в шаге от Рима, так и не атаковав Вечный город. И из-за этой нерешительности много лет спустя Карфаген был стерт с лица земли огнем с римских кораблей.
– Ганнибал остановился и проиграл, – размышляю я вслух. – Значит, надо двигаться вперед, невзирая на трудности. Я уже начинаю привыкать к бесконечным переездам.
Жена делает вид, будто не слышит моих слов, понимая, что я обращаюсь к самому себе, в чем-то себя убеждая. В местном баре нас ждет Самиль, один из тех, кого я наугад пригласил на вечеринку после встречи с читателями. Я прошу его показать нам не достопримечательности, какие обычно демонстрируют туристам, а истинную жизнь города.
Самиль ведет нас к прекрасному зданию, на месте которого в 1574 году произошло братоубийство. Отец убийцы и жертвы возвел здесь дворец и устроил в нем школу в память об убитом сыне. В ответ на рассказ Самиля я замечаю, что тот сын, который совершил убийство, отныне также не будет забыт.
– Не совсем так, – говорит Самиль. – У нас принято считать, что вину преступника разделяют все, кто не предотвратил преступление. Когда совершается убийство, того, кто продал душегубу оружие, считают не менее виновным перед Всевышним. Единственный путь, каким отец мог искупить собственную вину, было обратить трагедию на пользу людям.
Внезапно все исчезает: дом, улица, город, Африка. Я словно совершаю гигантский прыжок в темноту и оказываюсь в туннеле, ведущем в сырой подвал. Я вернулся в одну из своих прошлых жизней, за двести лет до того, как в этом доме пролилась кровь. Я стою перед Ж., который пристально смотрит на меня, и взгляд его суров.
Через мгновение я вновь оказываюсь в настоящем. Стою посреди шумной тунисской улицы, рядом – жена и Самиль. Что это было? Отчего корни китайского бамбука несут отраву его побегам? Та жизнь осталась в прошлом, а ее грехи искуплены.
«Вы лишь однажды струсили, а я множество раз поступал не по совести. И теперь, благодаря этому открытию, я свободен», – сказал мне Ж. в Сен-Мартене. Он никогда не поощрял моих попыток вернуться в прошлое, категорически пресекал чтение книг и выполнение упражнений, с помощью которых можно этого добиться.
– Вместо того чтобы обратиться к мести, которая едва ли стала бы адекватным наказанием, отец убитого предпочел сеять мудрость и знание; его школа просуществовала более двухсот лет, – говорит Самиль.
Несмотря на мое перемещение во времени, я не пропустил ни одного его слова.
– Вот именно.
– Ты о чем? – спрашивает жена.
– Я в пути. Я начинаю понимать. Во всем этом есть смысл.
Меня охватывает восторг, который смущает нашего спутника.
– Что говорит ислам о реинкарнации? – спрашиваю я.
Самиль выглядит растерянным.
– Понятия не имею, – признается он. – Я же не богослов.
Я прошу его узнать ответ на мой вопрос. Самиль берет мобильный и начинает обзванивать своих знакомых. Мы с женой заходим в бар и заказываем очень крепкий кофе. Мы оба устали, и нас ждет ужин из морепродуктов, а теперь нам следует держаться, чтобы не съесть ничего лишнего.
– У меня сейчас было дежа вю, – говорю я.
– Время от времени такое бывает у всех. Не обязательно быть магом, чтобы испытать подобное, – подтрунивает надо мной Кристина.