На другой день я получил от Рафаловича уведомление, что Рувье примет меня в пять часов вечера. В назначенное время, впервые, пришел я в великолепное {122} помещение на набережной Орсэ, в котором впоследствии мне приходилось так часто бывать.
Меня не хотели пускать, говоря, что Председатель Совета на охоте и сегодня вовсе не будет в Министерстве; я просидел в ожидании его до 7-ми часов и собирался было уже уходить, как меня позвали в кабинет и передо мною предстала грузная фигура человека огромного роста, с неприветливым лицом, в охотничьем костюме с медленною, как будто, спросонья речью.
Он предложил мне объяснить, что привело меня в Париж, так как из сообщения посла он знает только о моем приезде, но чем он вызван, - ему совершенно неизвестно. Он вставил только, что как бывший Министр Финансов он с любопытством следил за моею деятельностью во время войны и может только сказать, что Франция не поступила бы так, как поступила Россия, и в день объявления войны ввела бы принудительный курс. Он указал при этом на железный шкаф в углу его кабинета, прибавивши, что в нем уже лежит готовый декрет о прекращении размена, подписанный Президентом Республики, и не достает только контр-ассигнования его Председателем Совета Министров и даты его издания.
Спокойно выслушав меня, он сказал мне: "я уверен, что наши Банки очень неохотно пойдут на Ваше домогательство, но я надеюсь убедить их в необходимости помочь Вам, так как в самом деле не стоило удерживать денежное обращение с таким трудом и даже искусством во время неудачной войны, чтобы разом разрушить его под влиянием внутренней смуты, которая к тому же, по-видимому, подавлена.
Наш посол в С. Петербурге телеграфирует каждый день, что Ваше правительство берет верх. Не будьте слишком требовательны, удовольствуйтесь небольшою суммою, в виде краткосрочного займа, а потом, когда все убедятся в том, что правительство сильнее революции, наши же банки и наша публика, которая сейчас в панике, охотно пойдет на консолидированную операцию, и Вы заключите ее выгоднее для Вас, нежели заключили бы теперь.
Я передал Рувье то, что говорил накануне Рафаловичу. Он сказал мне, что ничего против этого не имеет и готов быть моим посредником перед Банками, советуя мне не вступать с ними в предварительные переговоры, пока он не даст мне знать, что ему удалось сломить их нерасположение.
{123} Затем, Рувье сказал мне буквально следующее:
"Я буду Вашим адвокатом, но и Вы помогите мне в том, что нас так заботит. На днях начинается конференция в Альжезирасе. Я уверен, что Россия будет с нами, но для нас важно, чтобы мы могли рассчитывать не только на благожелательное отношение ее, но имели уверенность в том, что ее Представитель не станет сноситься с своим правительством в какой-либо острый момент переговоров, но займет сразу определенное положение на нашей стороне, и всей конференции будет ясно, что мы поддержаны Россиею и можем опереться на ее слово. Я говорю Вам это как Председатель Совета и Министр Иностранных Дел и убедительно прошу Вас передать по телеграфу мой разговор Вашему Министру Иностранных. Дел и просить его дать инструкции Вашему представителю".
В ответ на это, я передал Рувье то, что было мне сказано Государем но его личному почину, сказал, что говорю ему это совершенно открыто и официально, что такое распоряжение Государя уже известно Графу Ламсдорфу, несомненно сообщено им нашему представителю на конференции и не нуждается в новом моем сношении. Я прибавил, что если он желает, я готов подтвердить это письмом, принимая на себя всю ответственность за мое заявление, на что меня уполномочивает и мое звание Статс-Секретаря Государя, независимо от сознаваемой мною личной моей моральной ответственности. Рувье удовольствовался моими словами и прибавил шутливо: "Теперь мы с Вами заключили договор, Вы уже выполнили Ваше обязательство, дело за мной, и я уверен, что я его также честно выполню как Вы свое. Я не обещаю Вам дать ответ непременно завтра, но послезавтра Вы конечно услышите обо мне.
Когда же Вы вернетесь домой, доложите Его Величеству, что правительство Республики глубоко тронуто тем, как тонко оценил Император наше трудное положение и какую неоцененную услугу Он нам оказывает, обеспечивая, конечно, сохранение мира, так как на конференции мы выступим компактною массою против наших противников, всегда рассчитывающих на наше несогласие.
Прием меня Президентом Республики Лубэ был особенно любезен. Я пробыл у него почти целый час, и не могу не отметить, что у него, как и Рувье, я нашел совершенно иное отношение, нежели в первый день у банкиров. Он отлично понимал всю необходимость для нас сохранить наше денежное обращение и сказал мне без всяких фраз, что если Рувье обещал мне свою помощь, то я могу быть совершенно уверен в {124} успехе, а готовность нашего Государя помочь Франции в Альжезирасе обеспечивает заранее ей сохранение мира и обязывает ее всеми доступными ей средствами помогать своей союзнице и во внутренних затруднениях и в переживаемом финансовом кризисе.
Я тотчас же телеграфировал Гр. Витте о свидании с Рувье и о приеме Президентом Республики.
Предсказания Рувье сбылись со всею точностью. На следующий день я никого не видал из банковских деятелей. В нашем посольстве я передал советнику Неклюдову весь разговор как с Рувье, так и с Президентом, просил его тотчас же сообщить его в Министерство и на вопрос его, не нужно ли вызывать из Ниццы А. И. Нелидова сказал, что пока нет в этом надобности, так как это дело взял в свои руки Рувье и его помощь, конечно, гораздо существеннее, нежели наши с послом усилия.
Под вечер ко мне пришел Нетцлин и повторил только, что лично он и его Банк готовы идти навстречу нашим желаниям, но сопротивление Лионского Кредита, Национальной Учетной Конторы и даже Банка Готтинтера, всегда уступчивого, таково, что сломить его может только прямое вмешательство Правительства. Я не сказал ему, что имею уже на этот счет прямое обещание Рувье и жду результатов его вмешательства. На следующий день, пятый день моего пребывания в Париже, произошла полная перемена декораций. Утром Рафалович сказал мне, что Нетцлин, Мазера, Ульман, Доризон и Барон Готтингер получили приглашение явиться в Министерство Иностранных Дел, и его запросил первый из названных лиц, не известно ли ему, зачем именно их зовут, так как никто из них не сомневается, что вызов их находится в связи с моим приездом. Рафалович отозвался полным неведением, как сказал и то, что ему ничего неизвестно, было ли вчера, y меня свидание с Председателем Совета, Министров.
После завтрака, около трех часов, ко мне опять приехал Нетцлин, сказал без всяких околичностей, что их группу вызвал сегодня утром Рувье и прямо заявил что он просит их исполнить то, что составляет предмет моего приезда, тем более, что ему в точности известно каким размером займа, и каким его характером я удовольствуюсь, и они решительно ничем не рискуют сохранивши в портфеле Банков ничтожную сумму в какие-нибудь 300 миллионов франков русских {125} государственных обязательств, в течение даже одного года подобно тому, как год назад Германия, чрез посредство Дома Мендельсона согласилась учесть такие точно обязательства, - и при том на большую сумму.
Эта сумма либо будет включена в будущий большой заем, либо выплачена русскою казною из ее золотого запаса, если бы обстоятельства не позволили заключить консолидированного займа.
По его словам, Лионский Кредит попробовал, было возражать и доказывать, что для французских банков совсем ненужно золотого обращения в России, но его попытка вызвала такое решительное возражение со стороны Рувье и такую энергичную реплику, что устойчивое положение денежного обращения в России нужно для Франции и для ее правительства, что вся оппозиция смолкла, и представители нашей группы заявили, что они готовы войти со мною в переговоры, лишь бы я не требовал слишком большой суммы и не связывал их прямым обязательством заключить большой заем при полной неизвестности того, чем кончится революционное движение в Poссии.
В тот же день, в пятом часу мы собрались в помещении Парижско-Нидерландского Банка и в половине восьмого принципиальное соглашение между нами было достигнуто.
Банки согласились выпустить, или вернее, сохранить в своем портфеле краткосрочные обязательства на один год, на сумму в 267 миллионов франков. Процент по ним выговорен тот же как и по аналогичному займу предыдущего года в Германии, то есть 51/2 %. Выручка по займу поступает тотчас же в распоряжение русского правительства, но оно обещает, не выдавая впрочем никакого письменного обязательства, оставить всю сумму во Франции, для платежей по своим обязательствам. Не мало крови испортили мне всякие второстепенные требования банкиров и их постоянные колебания в деталях. О каждом моем шаге я телеграфировал либо Гр. Витте, либо Шипову и постоянно получал подтверждение их полной солидарности со мною.
Один пакет моих депеш и ответов на них, притом далеко не полный, напечатанных в 6 и 7 томах Красного Архива, лучше моих личных воспоминаний, говорит о характере моих переговоров и пережитых мною трудностях. Банки удовольствовались вполне приличною по своей скромности и по условиям времени переговоров комиссиею, и мы условились на другой же день подписать договор, с тем, что он вступает в силу тотчас по моем заявлении, что русское правительство его одобряет. Так оно и было сделано.
{126} Вечером я послал шифрованную телеграмму Гр. Витте и уже в половине следующего дня получил от него чрезвычайно любезную депешу, с поздравлением с неожиданно достигнутым успехом и с заявлением, что он немедленно доложит Государю и не сомневается в том, что Его Величество будет рад лично благодарить меня.
Разные второстепенные препирательства по изложению контракта потребовали еще двух дней времени, и только 9-го января нового стиля я выехал из Парижа.
{127}
ГЛАВА II.
Приезд в Берлин и свидание с Императором Вильгельмом. - Возвращенье в Петербург. - Кутлер и его проект принудительного отчуждения земли. - Беседа с гр. Витте и прием Государем. - Улучшение финансовою положения страны. - Первая беседа с гр. Витте о ликвидационном займе. - Совещание по рассмотрению положения о Государственной Думе и по изменению Учреждения Государственного Совета. - Выступление Гр. Витте по вопросам о публичности заседаний и о прохождении законопроектов через Думу и Государственный Совет.
Я прибыл в Берлин 10-го января, где и остановился всего на два дня, чтобы переговорить с Мендельсоном об отсрочке погашения некоторой части краткосрочных обязательств 1905 года, приходившихся на январь-март 1906 года и, в особенности, исполнить приказание Государя - представиться Императору Германскому и объяснить ему цель моей поездки в Париж и устранить ложные толкования о ней.
Я забыл упомянуть, что во время аудиенции перед моим отъездом, Государь сказал мне, что обострения между Францией и Германией по вопросу о Танжере его настолько беспокоят, что Он не желал бы их усугублять, давая пищу выдумывать, что на меня возложено какое-либо политическое поручение, и что Он предпочитает прямо и откровенно изложить через меня для чего именно я был в Париже и что мною там сделано.
Я захватил даже с собою в дорогу малый мундир, а перед отъездом телеграфировал нашему послу в Берлине Графу Остен-Сакену о времени моего приезда, о чем он был впрочем, предупрежден и Министром Иностранных Дел.
Принял меня Император в день моего приезда и не особенно милостиво. Мне пришлось ждать его порядочно времени, так как он долго не возвращался из своей прогулки по {128} Тиргартену. (зоосаду) Погода была отвратительная. В той комнате Большого дворца, в которой мне пришлось прождать добрых 3/4 часа, была прямая стужа. Никого из свиты при этом не было, и только один Лейб-Егерь дежурил у дверей. Когда Император вернулся во дворец, где он, несомненно, не проживал, - настолько он имел нежилой вид, - меня ввели в так называемую "Звездную залу" (Штернен-Зал), неуклюжую комнату, всю заставленную посредине витринами с моделями военных судов и с голубым потолком, украшенным золотыми звездами. Откуда и название звездной залы. Не снимая легкой шинели, Император спросил меня, согласен ли я ходить по комнате и вести беседу на ходу, так как он прозяб, а топить помещения не стоит. Конечно, я согласился, и мы более получаса ходили вдоль этой комнаты.
Когда я объяснил Императору поручение Государя и в связи с ним то, что я делал в Париже и чего достиг, он довольно сухо и безучастно сказал: "Я не большой финансист, и не совсем понимаю, почему России так нужно заботиться своей денежной системе, когда у нее столько других забот" и затем разом перешел к совершенно другому вопросу, видимо постоянно занимавшему его внимание: "Скажите, пожалуйста, Господин Статс-Секретарь, неужели Вы не считаете просто диким, что среди общего развала, среди постоянных волнений, которые могут снести, все, что есть еще консервативного в Европе, две Монархические страны не могут соединиться между собою, чтобы составить одно плотное ядро и защищать свое существование. Разве это не прямое безумие, что вместо этого, Монархическая Россия через голову Монархической же Германии ищет опоры в Революционной Франции и вместе с нею идет всегда против своего естественного и исторического друга.
Мне пришлось конечно уклониться от удовлетворительного ответа на такой неисчерпаемый, по исторической его важности, вопрос и только сказать Императору, что Ему лучше чем кому-либо известно, какие события в истории взаимных отношений двух Империй изменили за последнюю четверть века то, что было так определенно и прочно на пространстве целых столетий и - перейти затем к передаче некоторых подробностей того, что происходило у нас до моего выезда из России.
Императора Вильгельма особенно интересовал вопрос о том, известна ли мне программа политики Графа Витте по рабочему вопросу и какими мерами думает он справиться с нашим движением {129} среди рабочих, которое отнюдь не имеет чисто русского характера, а представляет собою совершенно ясно выраженное мировое явление пробудившегося стремления социалистов объявить беспощадную войну капиталу и всему буржуазному строю.
Мне пришлось ответить Императору, что я совершенно не посвящен в планы Гр. Витте и не могу дать Ему какого-либо ответа на поставленный мне вопрос, но полагаю, что чисто революционное движение среди фабричных рабочих уляжется, если только русскому правительству удастся справиться с Московским восстанием и быстро завершить демобилизацию возвращающихся из Сибири войск.
"Я имею сведения - сказал Император - что с Москвой у Вас окончательно справились, думаю также, что и в Балтийских провинциях проявленная правительством наконец решительность принесет должные плоды, но чего Я никак не могу понять, - это то, каким образом такой выдающийся по уму и энергии человек, как Витте, которого я так недавно видел у себя, я должен был выслушать от него очень много неприятных вещей, но не мог не согласиться во многом с тем, что его точка зрения была совершенно правильна, хотя и помешала мне в осуществлении одного предложения, которому я придавал исключительное значение (очевидно намек на свидание двух Императоров в Борках и расстроившийся план соглашения между двумя Империями, подготовленного Германским Императором и даже подписанного обоими Императорами на рейде в Борках), - как мог он допустить, чтобы его же подчиненный Кутлер сочинил чисто революционный проект о принудительном отчуждении земли, состоящей во владении помещиков.
Ведь это прямое безумие, и как же Германия справится у себя с такими же социалистическими поползновениями, если Русский не ограниченный монарх, по своему побуждению готов отнять то, что принадлежит единственному надежному для трона классу землевладельцев, - их историческое достояние и отдать без оглядки крестьянам, как мне говорят, чуть ли не даром и, во всяком случае, за ничтожное вознаграждение. Ведь это же чистейший Марксизм, и кто же первый становится на этот безнадежный для Империи путь!"
Для меня этот вопрос был совершенно неожиданным. Я ничего не слышал о нем до самого моего отъезда, что и сказал, не обинуясь Императору, прибавивши, что я не сомневаюсь ни на одну минуту, что Государю это не было известно, что выдвинул такую мысль кто-либо из окружения Гр. Витте и, как бы велика не была неустойчивость у нового кабинета, не подложит {130} никакому сомнению, что в порядке Манифеста, то есть, по воле одного Государя, такую меру не удастся провести.
"Пожалуй, что Вы правы, так как посол мой донес вчера, что об этом безумном проекте в последние дни меньше говорят, и заметно, что решение принять такую меру; встречает где-то сильную оппозицию". Это были последние слова Императора, сказанные мне, после которых аудиенция была кончена, и на другой день я выехал домой.
Несколько дней спустя после моего возвращения, в разговоре с Гр. Витте я передал ему то, что мне сказал Германский Император, и получил от него такой ответ: "Император совершенно прав, что такой сумасшедший проект существовал, до только в голове одного милейшего нашего с Вами друга Кутлера, но как только он мне его представил, я тотчас же уничтожил его и просил об этой безобразной мысли и не заикаться, так как нужно быть сумасшедшим, чтобы самому начать рубить сук, на котором сидишь".
Девятого января старого стиля я впервые встретил в Государственном Совете Кутлера, которого еще не видал со времени назначения его Министром Земледелия, и прямо спросил его, как мог он решиться на составление проекта о принудительном отчуждении земли от помещиков и притом в такое время.
Нисколько не уклоняясь от ответа на мой вопрос, он ответил мне просто: "Мне приказал С. Ю. Витте, и я должен был повиноваться, тем более, что теперь у нас объединенное правительство, а, вот когда это дело провалилось, то все отпихивают от себя ответственность и говорят, что выдумал его Кутлер. Не первый раз у нас ищут козла отпущения. Мне не осталось ничего другого, как просить Гр. Витте уволить меня от должности и тем показать, что я виновник всего затеянного.
Вероятно такой исход и будет принят". На самом деле увольнения Кутлера не последовало еще некоторое время, хотя он все таки ушел раньше, нежели весь кабинет Гр. Витте, и на короткое время Министерством Земледелия ведал А. П. Никольский.
Я вернулся в Петербург под самый наш новый год и мог видеть Гр. Витте только 2-го или 3-го числа. До встречи моей с ним меня посетили как Управляющий Государственным Банком Тимашев, так и Министр Финансов Шипов.
Первый, искренний во внешних приемах и всегда проявлявший по отношению ко мне неизменную приветливость, поздравил меня даже в нисколько бурной форме с успехом моей {131} миссии и сказал мне, что все в Министерстве были уверены, что мне не удастся достигнуть никакого результата, а теперь видят, что опасность прекращения размена совершенно устранена и можно думать о переходе на нормальный способ ведения дел, тем более, что и вести из провинции гораздо более спокойны: требования денег значительно меньше, чем было в начале зимы, от управляющих Отделениями Банка получаются более спокойные известия, и там, где одно время требовали только золото, теперь относятся совершенно спокойно к заявлениям, что его нет в наличности и ожидается прибытие через некоторое время, а пока просто берут бумажки по-прежнему и нигде не было вообще резких столкновений с публикой.
Шипов встретил меня, наоборот, в очень мрачном настроении. Краткосрочный заем в 267 миллионов франков, но его мнению, отнюдь не разрешает вопроса и не устраняет необходимости введения принудительного бумажного обращения, о чем он будет вновь настаивать перед Финансовым Комитетом, несмотря на заключенную мною операцию, тем более, что и несколько более благоприятные сведения от многих Казенных Палат о поступлении государственных доходов за последние дни не заслуживают большой веры, так как они могут быстро смениться такими же катастрофическими известиями, которые уже поступали ранее за октябрь и ноябрь месяцы.
Приглашенный мною к себе в день моего приезда, Главный Бухгалтер Департамента Казначейства, очень опытный и вдумчивый Г. Д. Дементьев дал мне сведения гораздо более близкие к оценке положения Тимашевым, нежели Шиповым, и решительно встал на мою точку зрения о необходимости не решаться на приостановление размена, а выпустить разом 100 миллионов рублей, под обеспечение французского займа, как поступившие уже на счета Государственного Банка, и выждать, что покажет будущее. Он выразил даже догадку, что с ликвидацией Московского восстания начнется прилив денег в кассы, вследствие простого упорядочения отчетности Казначейства, и окажется даже возможным скоро сократить бумажное денежное обращение, и дело войдет в норму, лишь бы не было новых революционных вспышек. Дементьев прибавил, что он все время уговаривает своего Министра не торопиться с его указом о приостановке размена, но не имеет никакого успеха и очень рассчитывает на меня в этом смысле.
Гр. Витте принял меня внешне вполне корректно. Благодарил за оказанную помощь, не скрыл, что мало надеялся на {132} успех, что считает его при существующих условиях огромным, но сказал, что не думает выдержать нашего денежного обращения, так как вообще не видит никакого просвета и смотрит на вещи самым безнадежным образом, не чувствуя доверия к себе Государя и не видя Его готовности идти дальше по пути реформ и введения у нас настоящей, а не "детской", как выразился он, конституции, с уступкою народному представительству большей части своих прав.
Государь принял меня на другой день и оказал мне самый милостивый прием. Его выражения благодарности за успешно и быстро проведенную операцию в Париже дышали такою простотою и сердечностью, и весь Его внешний вид был настолько спокоен и уверен в миновавшем остром кризисе, что я не удержался и прямо спросил Его, на чем основано его такое спокойное настроение и действительно ли Он считает, что Рубикон перейден и остается только ждать полного окончания разгоравшейся смуты.
Его ответ я хорошо помню и сейчас. "Да Я совершенно спокоен, за будущее и был бы еще более спокоен, если бы у меня была уверенность в том, что Правительство не будет шататься из стороны в сторону, как делает оно на каждом шагу. Вот Вас не было здесь всего две с небольшим недели, а сколько за это время сделано невероятных по своим последствиям шагов.
Переделан избирательный закон в таком смысле, что меня пугают самыми тяжелыми последствиями в смысле будущего состава Государственной Думы.
Без моего разрешения разработан был закон об отобрании земель от помещиков и, когда я узнал о нем, то мне сказали только что без этой уступки крестьянам нельзя оправиться с смутою. Ведь под этим предлогом и Меня можно и даже следует лишить Моей власти, потому, что это нужно для успокоения страны, и где же предел, на котором можно остановиться?
Я хочу честно исполнить мое обещание, данное Манифестом 17-го октября, и дам народу право законодательной власти, в указанных ему пределах, но если соберется Дума и потребует лишить Меня моей исторической власти, что же, Я должен не защищаться и уступить все, что только от Меня будут требовать?
Вот, на днях начнутся под Моим председательством работы по пересмотру Основных законов и по согласованию закона о Государственном Совете и о Думе с Манифестом 17-го октября. Я приказал включить Вас в состав Совещания и Вы увидите сами, что Я готов дать все, что нужно на самом деле, но уступать на каждом шагу и не знать, где остановиться, - это выше {133} моих сил, и Я не вижу, чтобы мои новые Министры имели перед собою ясную программу и готовы были твердо управлять страною, а не только все обещать и обещать".
На этом Государь отпустил меня, сказавши мне в самом шутливом тоне на. мое замечание, что весь мой успех зависел только от того, что Он разрешил мне обещать французскому правительству нашу поддержку в Альжезирасе, "не уменьшайте Ваших заслуг, Вам не миновать опять поехать в Париж, когда настанет пора говорить о большом ликвидационном займе, и тогда я сам скажу Гр. Витте, кого я хочу послать и даже не стану спрашивать Вас, потому что знаю, как охотно исполните Вы всякое мое желание".
Для доклада результатов моей поездки в Париж Финансовому Комитету я составил подробную записку, коснувшись в ней и условий будущего ликвидационного займа. Я рад тому, что большевистское "Госиздательство" нашло ее в Архиве Министерства Финансов и напечатало ее целиком в VII томе Красного Архива.
Не воспроизводя ее, я могу, однако, сослаться на нее, так как она освещает многое из пережитого мною лучше, нежели я мог бы исполнить по памяти, и дает мне возможность более определенно говорить о займе 1906 года и бороться с пущенною в обращение Гр. Витте новою несправедливостью по отношению к моему участию в этом деле.
Заседание Финансового Комитета состоялось у Гр. Сольского вечером 4-го января. Все в один голос горячо благодарили меня, молчал только И. П. Шипов, да мрачен и несловоохотлив был Гр. Витте. Шипов снова внес проект Указа о приостановлении размена, настойчиво мотивируя его необходимость недостаточностью размера займа и плохими сведениями из Отделений Государственного Банка и от Казначейств.
Решительно возражал Шипову Иващенков, настаивая на необходимости воспользоваться достигнутым мною успехом, чтобы выиграть время и посмотреть насколько оправдаются мрачные предсказания Министра Финансов или напротив того выяснится, что перелом революционного движения отразится постепенным восстановлением нормального состояния государственной и банковской кассы. Того же мнения придерживался и Череванский и после долгих споров Финансовый Комитет, не доводя дела до голосования и вероятного разногласия с Министром Финансов, решил собираться ежедневно, следить за {134} ходом дела, но размена пока не приостанавливать и не вводить новой тревоги и в без того неспокойное состояние денежного рынка.
Меня не хотели пускать, говоря, что Председатель Совета на охоте и сегодня вовсе не будет в Министерстве; я просидел в ожидании его до 7-ми часов и собирался было уже уходить, как меня позвали в кабинет и передо мною предстала грузная фигура человека огромного роста, с неприветливым лицом, в охотничьем костюме с медленною, как будто, спросонья речью.
Он предложил мне объяснить, что привело меня в Париж, так как из сообщения посла он знает только о моем приезде, но чем он вызван, - ему совершенно неизвестно. Он вставил только, что как бывший Министр Финансов он с любопытством следил за моею деятельностью во время войны и может только сказать, что Франция не поступила бы так, как поступила Россия, и в день объявления войны ввела бы принудительный курс. Он указал при этом на железный шкаф в углу его кабинета, прибавивши, что в нем уже лежит готовый декрет о прекращении размена, подписанный Президентом Республики, и не достает только контр-ассигнования его Председателем Совета Министров и даты его издания.
Спокойно выслушав меня, он сказал мне: "я уверен, что наши Банки очень неохотно пойдут на Ваше домогательство, но я надеюсь убедить их в необходимости помочь Вам, так как в самом деле не стоило удерживать денежное обращение с таким трудом и даже искусством во время неудачной войны, чтобы разом разрушить его под влиянием внутренней смуты, которая к тому же, по-видимому, подавлена.
Наш посол в С. Петербурге телеграфирует каждый день, что Ваше правительство берет верх. Не будьте слишком требовательны, удовольствуйтесь небольшою суммою, в виде краткосрочного займа, а потом, когда все убедятся в том, что правительство сильнее революции, наши же банки и наша публика, которая сейчас в панике, охотно пойдет на консолидированную операцию, и Вы заключите ее выгоднее для Вас, нежели заключили бы теперь.
Я передал Рувье то, что говорил накануне Рафаловичу. Он сказал мне, что ничего против этого не имеет и готов быть моим посредником перед Банками, советуя мне не вступать с ними в предварительные переговоры, пока он не даст мне знать, что ему удалось сломить их нерасположение.
{123} Затем, Рувье сказал мне буквально следующее:
"Я буду Вашим адвокатом, но и Вы помогите мне в том, что нас так заботит. На днях начинается конференция в Альжезирасе. Я уверен, что Россия будет с нами, но для нас важно, чтобы мы могли рассчитывать не только на благожелательное отношение ее, но имели уверенность в том, что ее Представитель не станет сноситься с своим правительством в какой-либо острый момент переговоров, но займет сразу определенное положение на нашей стороне, и всей конференции будет ясно, что мы поддержаны Россиею и можем опереться на ее слово. Я говорю Вам это как Председатель Совета и Министр Иностранных Дел и убедительно прошу Вас передать по телеграфу мой разговор Вашему Министру Иностранных. Дел и просить его дать инструкции Вашему представителю".
В ответ на это, я передал Рувье то, что было мне сказано Государем но его личному почину, сказал, что говорю ему это совершенно открыто и официально, что такое распоряжение Государя уже известно Графу Ламсдорфу, несомненно сообщено им нашему представителю на конференции и не нуждается в новом моем сношении. Я прибавил, что если он желает, я готов подтвердить это письмом, принимая на себя всю ответственность за мое заявление, на что меня уполномочивает и мое звание Статс-Секретаря Государя, независимо от сознаваемой мною личной моей моральной ответственности. Рувье удовольствовался моими словами и прибавил шутливо: "Теперь мы с Вами заключили договор, Вы уже выполнили Ваше обязательство, дело за мной, и я уверен, что я его также честно выполню как Вы свое. Я не обещаю Вам дать ответ непременно завтра, но послезавтра Вы конечно услышите обо мне.
Когда же Вы вернетесь домой, доложите Его Величеству, что правительство Республики глубоко тронуто тем, как тонко оценил Император наше трудное положение и какую неоцененную услугу Он нам оказывает, обеспечивая, конечно, сохранение мира, так как на конференции мы выступим компактною массою против наших противников, всегда рассчитывающих на наше несогласие.
Прием меня Президентом Республики Лубэ был особенно любезен. Я пробыл у него почти целый час, и не могу не отметить, что у него, как и Рувье, я нашел совершенно иное отношение, нежели в первый день у банкиров. Он отлично понимал всю необходимость для нас сохранить наше денежное обращение и сказал мне без всяких фраз, что если Рувье обещал мне свою помощь, то я могу быть совершенно уверен в {124} успехе, а готовность нашего Государя помочь Франции в Альжезирасе обеспечивает заранее ей сохранение мира и обязывает ее всеми доступными ей средствами помогать своей союзнице и во внутренних затруднениях и в переживаемом финансовом кризисе.
Я тотчас же телеграфировал Гр. Витте о свидании с Рувье и о приеме Президентом Республики.
Предсказания Рувье сбылись со всею точностью. На следующий день я никого не видал из банковских деятелей. В нашем посольстве я передал советнику Неклюдову весь разговор как с Рувье, так и с Президентом, просил его тотчас же сообщить его в Министерство и на вопрос его, не нужно ли вызывать из Ниццы А. И. Нелидова сказал, что пока нет в этом надобности, так как это дело взял в свои руки Рувье и его помощь, конечно, гораздо существеннее, нежели наши с послом усилия.
Под вечер ко мне пришел Нетцлин и повторил только, что лично он и его Банк готовы идти навстречу нашим желаниям, но сопротивление Лионского Кредита, Национальной Учетной Конторы и даже Банка Готтинтера, всегда уступчивого, таково, что сломить его может только прямое вмешательство Правительства. Я не сказал ему, что имею уже на этот счет прямое обещание Рувье и жду результатов его вмешательства. На следующий день, пятый день моего пребывания в Париже, произошла полная перемена декораций. Утром Рафалович сказал мне, что Нетцлин, Мазера, Ульман, Доризон и Барон Готтингер получили приглашение явиться в Министерство Иностранных Дел, и его запросил первый из названных лиц, не известно ли ему, зачем именно их зовут, так как никто из них не сомневается, что вызов их находится в связи с моим приездом. Рафалович отозвался полным неведением, как сказал и то, что ему ничего неизвестно, было ли вчера, y меня свидание с Председателем Совета, Министров.
После завтрака, около трех часов, ко мне опять приехал Нетцлин, сказал без всяких околичностей, что их группу вызвал сегодня утром Рувье и прямо заявил что он просит их исполнить то, что составляет предмет моего приезда, тем более, что ему в точности известно каким размером займа, и каким его характером я удовольствуюсь, и они решительно ничем не рискуют сохранивши в портфеле Банков ничтожную сумму в какие-нибудь 300 миллионов франков русских {125} государственных обязательств, в течение даже одного года подобно тому, как год назад Германия, чрез посредство Дома Мендельсона согласилась учесть такие точно обязательства, - и при том на большую сумму.
Эта сумма либо будет включена в будущий большой заем, либо выплачена русскою казною из ее золотого запаса, если бы обстоятельства не позволили заключить консолидированного займа.
По его словам, Лионский Кредит попробовал, было возражать и доказывать, что для французских банков совсем ненужно золотого обращения в России, но его попытка вызвала такое решительное возражение со стороны Рувье и такую энергичную реплику, что устойчивое положение денежного обращения в России нужно для Франции и для ее правительства, что вся оппозиция смолкла, и представители нашей группы заявили, что они готовы войти со мною в переговоры, лишь бы я не требовал слишком большой суммы и не связывал их прямым обязательством заключить большой заем при полной неизвестности того, чем кончится революционное движение в Poссии.
В тот же день, в пятом часу мы собрались в помещении Парижско-Нидерландского Банка и в половине восьмого принципиальное соглашение между нами было достигнуто.
Банки согласились выпустить, или вернее, сохранить в своем портфеле краткосрочные обязательства на один год, на сумму в 267 миллионов франков. Процент по ним выговорен тот же как и по аналогичному займу предыдущего года в Германии, то есть 51/2 %. Выручка по займу поступает тотчас же в распоряжение русского правительства, но оно обещает, не выдавая впрочем никакого письменного обязательства, оставить всю сумму во Франции, для платежей по своим обязательствам. Не мало крови испортили мне всякие второстепенные требования банкиров и их постоянные колебания в деталях. О каждом моем шаге я телеграфировал либо Гр. Витте, либо Шипову и постоянно получал подтверждение их полной солидарности со мною.
Один пакет моих депеш и ответов на них, притом далеко не полный, напечатанных в 6 и 7 томах Красного Архива, лучше моих личных воспоминаний, говорит о характере моих переговоров и пережитых мною трудностях. Банки удовольствовались вполне приличною по своей скромности и по условиям времени переговоров комиссиею, и мы условились на другой же день подписать договор, с тем, что он вступает в силу тотчас по моем заявлении, что русское правительство его одобряет. Так оно и было сделано.
{126} Вечером я послал шифрованную телеграмму Гр. Витте и уже в половине следующего дня получил от него чрезвычайно любезную депешу, с поздравлением с неожиданно достигнутым успехом и с заявлением, что он немедленно доложит Государю и не сомневается в том, что Его Величество будет рад лично благодарить меня.
Разные второстепенные препирательства по изложению контракта потребовали еще двух дней времени, и только 9-го января нового стиля я выехал из Парижа.
{127}
ГЛАВА II.
Приезд в Берлин и свидание с Императором Вильгельмом. - Возвращенье в Петербург. - Кутлер и его проект принудительного отчуждения земли. - Беседа с гр. Витте и прием Государем. - Улучшение финансовою положения страны. - Первая беседа с гр. Витте о ликвидационном займе. - Совещание по рассмотрению положения о Государственной Думе и по изменению Учреждения Государственного Совета. - Выступление Гр. Витте по вопросам о публичности заседаний и о прохождении законопроектов через Думу и Государственный Совет.
Я прибыл в Берлин 10-го января, где и остановился всего на два дня, чтобы переговорить с Мендельсоном об отсрочке погашения некоторой части краткосрочных обязательств 1905 года, приходившихся на январь-март 1906 года и, в особенности, исполнить приказание Государя - представиться Императору Германскому и объяснить ему цель моей поездки в Париж и устранить ложные толкования о ней.
Я забыл упомянуть, что во время аудиенции перед моим отъездом, Государь сказал мне, что обострения между Францией и Германией по вопросу о Танжере его настолько беспокоят, что Он не желал бы их усугублять, давая пищу выдумывать, что на меня возложено какое-либо политическое поручение, и что Он предпочитает прямо и откровенно изложить через меня для чего именно я был в Париже и что мною там сделано.
Я захватил даже с собою в дорогу малый мундир, а перед отъездом телеграфировал нашему послу в Берлине Графу Остен-Сакену о времени моего приезда, о чем он был впрочем, предупрежден и Министром Иностранных Дел.
Принял меня Император в день моего приезда и не особенно милостиво. Мне пришлось ждать его порядочно времени, так как он долго не возвращался из своей прогулки по {128} Тиргартену. (зоосаду) Погода была отвратительная. В той комнате Большого дворца, в которой мне пришлось прождать добрых 3/4 часа, была прямая стужа. Никого из свиты при этом не было, и только один Лейб-Егерь дежурил у дверей. Когда Император вернулся во дворец, где он, несомненно, не проживал, - настолько он имел нежилой вид, - меня ввели в так называемую "Звездную залу" (Штернен-Зал), неуклюжую комнату, всю заставленную посредине витринами с моделями военных судов и с голубым потолком, украшенным золотыми звездами. Откуда и название звездной залы. Не снимая легкой шинели, Император спросил меня, согласен ли я ходить по комнате и вести беседу на ходу, так как он прозяб, а топить помещения не стоит. Конечно, я согласился, и мы более получаса ходили вдоль этой комнаты.
Когда я объяснил Императору поручение Государя и в связи с ним то, что я делал в Париже и чего достиг, он довольно сухо и безучастно сказал: "Я не большой финансист, и не совсем понимаю, почему России так нужно заботиться своей денежной системе, когда у нее столько других забот" и затем разом перешел к совершенно другому вопросу, видимо постоянно занимавшему его внимание: "Скажите, пожалуйста, Господин Статс-Секретарь, неужели Вы не считаете просто диким, что среди общего развала, среди постоянных волнений, которые могут снести, все, что есть еще консервативного в Европе, две Монархические страны не могут соединиться между собою, чтобы составить одно плотное ядро и защищать свое существование. Разве это не прямое безумие, что вместо этого, Монархическая Россия через голову Монархической же Германии ищет опоры в Революционной Франции и вместе с нею идет всегда против своего естественного и исторического друга.
Мне пришлось конечно уклониться от удовлетворительного ответа на такой неисчерпаемый, по исторической его важности, вопрос и только сказать Императору, что Ему лучше чем кому-либо известно, какие события в истории взаимных отношений двух Империй изменили за последнюю четверть века то, что было так определенно и прочно на пространстве целых столетий и - перейти затем к передаче некоторых подробностей того, что происходило у нас до моего выезда из России.
Императора Вильгельма особенно интересовал вопрос о том, известна ли мне программа политики Графа Витте по рабочему вопросу и какими мерами думает он справиться с нашим движением {129} среди рабочих, которое отнюдь не имеет чисто русского характера, а представляет собою совершенно ясно выраженное мировое явление пробудившегося стремления социалистов объявить беспощадную войну капиталу и всему буржуазному строю.
Мне пришлось ответить Императору, что я совершенно не посвящен в планы Гр. Витте и не могу дать Ему какого-либо ответа на поставленный мне вопрос, но полагаю, что чисто революционное движение среди фабричных рабочих уляжется, если только русскому правительству удастся справиться с Московским восстанием и быстро завершить демобилизацию возвращающихся из Сибири войск.
"Я имею сведения - сказал Император - что с Москвой у Вас окончательно справились, думаю также, что и в Балтийских провинциях проявленная правительством наконец решительность принесет должные плоды, но чего Я никак не могу понять, - это то, каким образом такой выдающийся по уму и энергии человек, как Витте, которого я так недавно видел у себя, я должен был выслушать от него очень много неприятных вещей, но не мог не согласиться во многом с тем, что его точка зрения была совершенно правильна, хотя и помешала мне в осуществлении одного предложения, которому я придавал исключительное значение (очевидно намек на свидание двух Императоров в Борках и расстроившийся план соглашения между двумя Империями, подготовленного Германским Императором и даже подписанного обоими Императорами на рейде в Борках), - как мог он допустить, чтобы его же подчиненный Кутлер сочинил чисто революционный проект о принудительном отчуждении земли, состоящей во владении помещиков.
Ведь это прямое безумие, и как же Германия справится у себя с такими же социалистическими поползновениями, если Русский не ограниченный монарх, по своему побуждению готов отнять то, что принадлежит единственному надежному для трона классу землевладельцев, - их историческое достояние и отдать без оглядки крестьянам, как мне говорят, чуть ли не даром и, во всяком случае, за ничтожное вознаграждение. Ведь это же чистейший Марксизм, и кто же первый становится на этот безнадежный для Империи путь!"
Для меня этот вопрос был совершенно неожиданным. Я ничего не слышал о нем до самого моего отъезда, что и сказал, не обинуясь Императору, прибавивши, что я не сомневаюсь ни на одну минуту, что Государю это не было известно, что выдвинул такую мысль кто-либо из окружения Гр. Витте и, как бы велика не была неустойчивость у нового кабинета, не подложит {130} никакому сомнению, что в порядке Манифеста, то есть, по воле одного Государя, такую меру не удастся провести.
"Пожалуй, что Вы правы, так как посол мой донес вчера, что об этом безумном проекте в последние дни меньше говорят, и заметно, что решение принять такую меру; встречает где-то сильную оппозицию". Это были последние слова Императора, сказанные мне, после которых аудиенция была кончена, и на другой день я выехал домой.
Несколько дней спустя после моего возвращения, в разговоре с Гр. Витте я передал ему то, что мне сказал Германский Император, и получил от него такой ответ: "Император совершенно прав, что такой сумасшедший проект существовал, до только в голове одного милейшего нашего с Вами друга Кутлера, но как только он мне его представил, я тотчас же уничтожил его и просил об этой безобразной мысли и не заикаться, так как нужно быть сумасшедшим, чтобы самому начать рубить сук, на котором сидишь".
Девятого января старого стиля я впервые встретил в Государственном Совете Кутлера, которого еще не видал со времени назначения его Министром Земледелия, и прямо спросил его, как мог он решиться на составление проекта о принудительном отчуждении земли от помещиков и притом в такое время.
Нисколько не уклоняясь от ответа на мой вопрос, он ответил мне просто: "Мне приказал С. Ю. Витте, и я должен был повиноваться, тем более, что теперь у нас объединенное правительство, а, вот когда это дело провалилось, то все отпихивают от себя ответственность и говорят, что выдумал его Кутлер. Не первый раз у нас ищут козла отпущения. Мне не осталось ничего другого, как просить Гр. Витте уволить меня от должности и тем показать, что я виновник всего затеянного.
Вероятно такой исход и будет принят". На самом деле увольнения Кутлера не последовало еще некоторое время, хотя он все таки ушел раньше, нежели весь кабинет Гр. Витте, и на короткое время Министерством Земледелия ведал А. П. Никольский.
Я вернулся в Петербург под самый наш новый год и мог видеть Гр. Витте только 2-го или 3-го числа. До встречи моей с ним меня посетили как Управляющий Государственным Банком Тимашев, так и Министр Финансов Шипов.
Первый, искренний во внешних приемах и всегда проявлявший по отношению ко мне неизменную приветливость, поздравил меня даже в нисколько бурной форме с успехом моей {131} миссии и сказал мне, что все в Министерстве были уверены, что мне не удастся достигнуть никакого результата, а теперь видят, что опасность прекращения размена совершенно устранена и можно думать о переходе на нормальный способ ведения дел, тем более, что и вести из провинции гораздо более спокойны: требования денег значительно меньше, чем было в начале зимы, от управляющих Отделениями Банка получаются более спокойные известия, и там, где одно время требовали только золото, теперь относятся совершенно спокойно к заявлениям, что его нет в наличности и ожидается прибытие через некоторое время, а пока просто берут бумажки по-прежнему и нигде не было вообще резких столкновений с публикой.
Шипов встретил меня, наоборот, в очень мрачном настроении. Краткосрочный заем в 267 миллионов франков, но его мнению, отнюдь не разрешает вопроса и не устраняет необходимости введения принудительного бумажного обращения, о чем он будет вновь настаивать перед Финансовым Комитетом, несмотря на заключенную мною операцию, тем более, что и несколько более благоприятные сведения от многих Казенных Палат о поступлении государственных доходов за последние дни не заслуживают большой веры, так как они могут быстро смениться такими же катастрофическими известиями, которые уже поступали ранее за октябрь и ноябрь месяцы.
Приглашенный мною к себе в день моего приезда, Главный Бухгалтер Департамента Казначейства, очень опытный и вдумчивый Г. Д. Дементьев дал мне сведения гораздо более близкие к оценке положения Тимашевым, нежели Шиповым, и решительно встал на мою точку зрения о необходимости не решаться на приостановление размена, а выпустить разом 100 миллионов рублей, под обеспечение французского займа, как поступившие уже на счета Государственного Банка, и выждать, что покажет будущее. Он выразил даже догадку, что с ликвидацией Московского восстания начнется прилив денег в кассы, вследствие простого упорядочения отчетности Казначейства, и окажется даже возможным скоро сократить бумажное денежное обращение, и дело войдет в норму, лишь бы не было новых революционных вспышек. Дементьев прибавил, что он все время уговаривает своего Министра не торопиться с его указом о приостановке размена, но не имеет никакого успеха и очень рассчитывает на меня в этом смысле.
Гр. Витте принял меня внешне вполне корректно. Благодарил за оказанную помощь, не скрыл, что мало надеялся на {132} успех, что считает его при существующих условиях огромным, но сказал, что не думает выдержать нашего денежного обращения, так как вообще не видит никакого просвета и смотрит на вещи самым безнадежным образом, не чувствуя доверия к себе Государя и не видя Его готовности идти дальше по пути реформ и введения у нас настоящей, а не "детской", как выразился он, конституции, с уступкою народному представительству большей части своих прав.
Государь принял меня на другой день и оказал мне самый милостивый прием. Его выражения благодарности за успешно и быстро проведенную операцию в Париже дышали такою простотою и сердечностью, и весь Его внешний вид был настолько спокоен и уверен в миновавшем остром кризисе, что я не удержался и прямо спросил Его, на чем основано его такое спокойное настроение и действительно ли Он считает, что Рубикон перейден и остается только ждать полного окончания разгоравшейся смуты.
Его ответ я хорошо помню и сейчас. "Да Я совершенно спокоен, за будущее и был бы еще более спокоен, если бы у меня была уверенность в том, что Правительство не будет шататься из стороны в сторону, как делает оно на каждом шагу. Вот Вас не было здесь всего две с небольшим недели, а сколько за это время сделано невероятных по своим последствиям шагов.
Переделан избирательный закон в таком смысле, что меня пугают самыми тяжелыми последствиями в смысле будущего состава Государственной Думы.
Без моего разрешения разработан был закон об отобрании земель от помещиков и, когда я узнал о нем, то мне сказали только что без этой уступки крестьянам нельзя оправиться с смутою. Ведь под этим предлогом и Меня можно и даже следует лишить Моей власти, потому, что это нужно для успокоения страны, и где же предел, на котором можно остановиться?
Я хочу честно исполнить мое обещание, данное Манифестом 17-го октября, и дам народу право законодательной власти, в указанных ему пределах, но если соберется Дума и потребует лишить Меня моей исторической власти, что же, Я должен не защищаться и уступить все, что только от Меня будут требовать?
Вот, на днях начнутся под Моим председательством работы по пересмотру Основных законов и по согласованию закона о Государственном Совете и о Думе с Манифестом 17-го октября. Я приказал включить Вас в состав Совещания и Вы увидите сами, что Я готов дать все, что нужно на самом деле, но уступать на каждом шагу и не знать, где остановиться, - это выше {133} моих сил, и Я не вижу, чтобы мои новые Министры имели перед собою ясную программу и готовы были твердо управлять страною, а не только все обещать и обещать".
На этом Государь отпустил меня, сказавши мне в самом шутливом тоне на. мое замечание, что весь мой успех зависел только от того, что Он разрешил мне обещать французскому правительству нашу поддержку в Альжезирасе, "не уменьшайте Ваших заслуг, Вам не миновать опять поехать в Париж, когда настанет пора говорить о большом ликвидационном займе, и тогда я сам скажу Гр. Витте, кого я хочу послать и даже не стану спрашивать Вас, потому что знаю, как охотно исполните Вы всякое мое желание".
Для доклада результатов моей поездки в Париж Финансовому Комитету я составил подробную записку, коснувшись в ней и условий будущего ликвидационного займа. Я рад тому, что большевистское "Госиздательство" нашло ее в Архиве Министерства Финансов и напечатало ее целиком в VII томе Красного Архива.
Не воспроизводя ее, я могу, однако, сослаться на нее, так как она освещает многое из пережитого мною лучше, нежели я мог бы исполнить по памяти, и дает мне возможность более определенно говорить о займе 1906 года и бороться с пущенною в обращение Гр. Витте новою несправедливостью по отношению к моему участию в этом деле.
Заседание Финансового Комитета состоялось у Гр. Сольского вечером 4-го января. Все в один голос горячо благодарили меня, молчал только И. П. Шипов, да мрачен и несловоохотлив был Гр. Витте. Шипов снова внес проект Указа о приостановлении размена, настойчиво мотивируя его необходимость недостаточностью размера займа и плохими сведениями из Отделений Государственного Банка и от Казначейств.
Решительно возражал Шипову Иващенков, настаивая на необходимости воспользоваться достигнутым мною успехом, чтобы выиграть время и посмотреть насколько оправдаются мрачные предсказания Министра Финансов или напротив того выяснится, что перелом революционного движения отразится постепенным восстановлением нормального состояния государственной и банковской кассы. Того же мнения придерживался и Череванский и после долгих споров Финансовый Комитет, не доводя дела до голосования и вероятного разногласия с Министром Финансов, решил собираться ежедневно, следить за {134} ходом дела, но размена пока не приостанавливать и не вводить новой тревоги и в без того неспокойное состояние денежного рынка.