Я просил его передать его сомнения Шипову, которого мы ждали с минуты на минуту, и стали говорить об условиях займа, так, как они представляются французской группы. Ответы Нетцлина носили чрезвычайно неопределенный характер. Он говорил, что его друзья еще далеко не установили своей точки зрения, не зная какую часть займа возьмут другие рынки и каково будет положение внутри России к моменту переговоров, и что вообще говорить об этом сейчас нельзя и нужно оставить {146} все до начала переговоров, тем боле, что и в своей корреспонденции Гр. Витте почти не касался этого вопроса.
Такое заявление меня крайне удивило, и я предпочел перенести разговор на чисто личную почву, сказавши Нетцлину, что я не пойду в Париж, если только увижу, что там готовят мне неблагодарную роль человека, не сумевшего сделать порядочного дела для моей родины и вынужденного вернуться домой с пустыми руками. Я сказал, что я теперь человек свободный. Государь никогда не станет меня принуждать делать то, чего я не умею выполнить, и я заранее предваряю его, что не приму на себя такой неблагодарной миссии, если он не обещает мне своего содействия к тому, чтобы заем был заключен на условиях не свыше 6% действительных для русской казны.
Я прибавил, что имею все основания думать, что Гр. Витте вполне, разделяет такую же точку зрения и не даст мне полномочий на заключение займа на более тяжелых условиях. Мое последнее заявление вызвало, по-видимому, совершенно искреннее удивление в Нетцлине.
Он возразил мне, что я очевидно не знаю всей переписки Гр. Витте с ним, иначе я не сказал бы того, что я только что сказал, так как во всех многочисленных своих письмах Гр. Витте не ставил никаких ограничений в смысле реальной стоимости займа русскому государству, а указывал только, что он не хотел бы выходить из пятипроцентной ставки интереса и предоставлял полную свободу действий французской группе, придавая исключительное значение тому, чтобы заем был заключен в самом близком времени и, во всяком случае, до созыва новой законодательной палаты, предполагаемого в конце русского апреля месяца.
Нетцлин прибавил, что в Париже, в предварительных переговорах между банкирами русской группы господствует предположение выпустить 5 % заем примерно около 85-86 за сто, и так как расходы по выпуску будут, несомненно, очень высоки, то едва ли можно реализовать в пользу государства даже 80%. Мы долго еще спорили на эту тему, я настаивал на том, что выпускной курс 86 слишком низок, а расходы в 7-8% слишком высоки, и закончил на том, что я почти уверен в правильности моего взгляда и в поддержке меня Председателем Совета Министров и очень прошу его подумать об этом и не ставить ни себя ни меня в ложное положение.
К концу нашего разговора пришел Шипов, и Нетцлин начал тут же горько жаловаться ему на меня. Шипов все время молчал, и {147} когда Нетцлин спросил его, как смотрит он на наше разногласие и видит ли он возможность уладить дело теперь же, Шипов ответил совершенно просто, что он не имеет определенного взгляда, понимает всю необходимость займа, но думает также, как и я, что правительству будет очень трудно первое время, и было бы крайне желательно не делать займа дороже 6 % реальных.
Он прибавил, что Государь только что вновь сказал ему, что вести переговоры, несомненно, будет поручено мне, если только я на это соглашусь, и, вероятно, на этих же днях я буду приглашен Государем. Затем беседа между Шиповом и Нетцлином перешла на поднятый последним вопрос о том, как смотрит Гр. Витте на его просьбу устранить возникшее во французском правительстве сомнение о праве русского правительства заключить заем теперь же, после Манифеста 17-го октября и выработанного проекта положения о Государственной Думе, в порядке управления, не ожидая разрешения этого вопроса законодательными палатами.
Я был совершенно не в курсе этого вопроса. Шипов вкратце рассказал мне его историю и прибавил, что Пр. Мартенс, привлеченный к его разработке, заготовил уже подробный меморандум, который разрешает в положительном смысле это дело, и совет Министров, рассмотрев его при участии выдающихся юристов, нашел точку зрения Мартенса совершенно бесспорною. Нетцлин сказал тогда, что во Французском Министерстве заняты также рассмотрением этого вопроса, и он имел случай слышать, что там приходят к тому же заключению, хотя дело не получило, еще окончательной разработки, и было бы необходимо для пользы дела, чтобы доклад Пр. Мартенса был скорее прислан в Париж.
Все это было для меня совершенною новостью, и на обратном пути в город я спросил Шипова, каково же мое положение, когда я должен ежеминутно ждать отправки меня в Париж, а я решительно ничего не знаю о подготовке вопроса, и не может ли он, по крайней мере, дать мне в руки тот материал, который имеется у него, разумеется, с разрешения Гр. Витте.
Шипов обещал немедленно прислать все, что у него под руками, но сказал прямо, что он ровно ничего и сам не знает, так как все делается непосредственно Гр. Витте и часто даже не по Министерству Финансов. О докладе же Мартенса он осведомлен только потому, что присутствовал при его рассмотрении в совете. На другой день я был у Витте, передал ему все мои впечатления, получил заверение, что все {148} будет мне немедленно прислано в копиях, но услышал от него, что сомнения Нетцлина относительно международного характера займа совершенно неосновательны, так как сам Нетцлин не в курсе дела, и я убежусь из того, что будет мне прислано, насколько это дело налажено, и насколько я могу быть уверен в успехе задуманной операции.
Действительно, с следующего же дня я стал получать. разные материалы по займу, но кроме доклада Пр. Мартенса и короткого заключения Совета Министров, одобрившего все его выводы, я получил какие-то обрывки несвязанных между собою телеграмм и ответов на некоторые из них. Все они касались исключительно вопроса о необходимости займа для России и о сосредоточении переговоров в Париже, под руководством русской группы.
Ответы Нетцлина по поручению группы были крайне неопределенны и техническая сторона займа, вовсе них не затронула. Но зато в телеграммах был ряд указаний Гр. Витте о том, что заем будет иметь широкий международный характер, что согласие с Америки в лице Моргана вполне обеспечено, точно также как и Германии в лице группы Мендельсона, и действительно в присланных мне телеграммах была копия недавней телеграммы Мендельсона с выражением благодарности Графу Витте за его письмо (самого письма мне прислано не было) и с выражением принципиальной готовности участвовать в международной операции, но с прибавлением, что было бы крайне желательно, чтобы я по дороге в Париж остановился в Берлине, и чтобы основания займа были между нами установлены до моего пребывания в Париже.
- С другой стороны, из тех же разрозненных телеграмм было видно, что Нетцлин предостерегал в отношении размеров участия Англии, указывая, что Лорд Ревельсток настроен пессимистично и прямо говорит, что его участие может быть лишь в весьма скромном размере и будет зависеть от возможности котировки английской части займа в Париже тотчас по заключении займа. Все это изучение неполного дела не представлялось мне очень надежным, что я и говорил не раз как Шипову, так и Гр. Витте. Делился я моими впечатлениями и с Гр. Сольским, высказывая ему мои опасения. Сольский советовал мне не отказываться от поездки, но выяснить Государю предварительно все мои опасения и даже передать Ему краткую письменную меморию, чтобы оградить себя от нареканий в случае неуспеха в переговорах. Я всячески убеждал его уговорить Витте выбрать кого-нибудь другого, но Сольский настаивал на {149} том, что мне не следует затруднять Государя и лучше идти на риск неудачи и обвинения меня в неумении, нежели на создание для Государя, в такую трудную для него пору, затруднения в выборе не того, кому Он доверяет, а кого-либо совершенно неподходящего. Я решил так и поступить, но не согласился только подавать Государю какую-либо письменную меморию относительно предвидимых мною трудностей.
Через несколько дней, около 20-го марта, я получил вызов, по телефону, в Царское Село. Государь был по обыкновению крайне милостив ко мне, долго говорил о том, что многое его очень заботит, что вести о выборах в Думу не предвещают ничего доброго, что в Председателе Совета Министров Он видит постоянные колебания и даже явные противоречия в предлагаемых мерах, но все же надеется на то, что благоразумие возьмет верх над революционным угаром, и что члены Думы, почувствовавши лежащую на них ответственность перед страною, постепенно втянутся в работу, и все понемногу уладится. Относительно моей поездки в Париж Государь сказал мне, что не сомневается в том, что я не откажу Ему в Его просьбе поехать на "новый большой труд", как сказал Он, и верит, что я сделаю все, что будет в моих силах.
Я изложил перед Государем мои опасения, рассказал мое свидание с Нетцлиным, мои частые встречи с Гр. Витте и мои опасения на счет того, что дело вовсе не так подготовлено, как это может казаться, показал несколько телеграмм того же Нетцлина и просил не судить меня за неуспех, если бы им кончилась моя поездка. В заключение я сказал, что буду телеграфировать Председателю Совета Министров о каждом моем шаге, а "если будет уж очень плохо", - прибавил Государь - "то просто телеграфируйте, прямо Мне и будьте уверены, что за все я буду Вам сердечно благодарен, так как хорошо понимаю, что не на праздник и не на увеселительную прогулку Вы едете".
Мои невеселые думы насчет ожидающих меня трудностей в Париже, стали сбываться гораздо скорее, нежели я сам этого ожидал.
Я готовился уже к отъезду и ждал только прямого указания Гр. Витте о дне моего выезда, как всего три дня спустя после аудиенции у Государя Гр. Витте сказал мне по телефону, что мне следует выехать немедленно, хотя от Мендельсона получены недобрые вести, и мне нет надобности останавливаться {150} в Берлине, как это было первоначально предположено, а нужно ехать прямо в Париж. На вопрос мой, в чем заключаются эти недобрые вести, он ответил мне просто, что Мендельсон, отказывается за себя и за всю свою группу участвовать в займе, не давая никаких объяснений, но что этот отказ не может иметь решающего значения для успеха операции, так как один факт участия в ней Америки широко покрывает неблагоприятное последствие от выхода Германии из синдиката.
Я заехал на другой день к Гр. Витте, прочитал у него телеграмму Мендельсона, которая, действительно, не давала никаких мотивов, но для нас обоих было очевидно, что это был простой ответ на нашу помощь, оказанную всего несколько недель тому назад Франции в Альжесирасе.
Через два дня мы выехали, вместе с женою в Париж. В Берлине мы пробыли всего несколько часов, не видали там решительно никого, я не заходил даже в посольство, и мы воспользовались несколькими свободными часами до отхода поезда на Париж, чтобы пройтись по Тиргартену.
Я помню хорошо, что день был исключительно жарким, в парке была масса гуляющих и среди них, всеобщее внимание привлек на себя Император Вильгельм, появившийся верхом, в новой, впервые надетой им походной форме защитного цвета, о чем на другой день все газеты поместили особые заметки, сообщая мельчайшие подробности этого нового обмундирования.
В Париже меня встретили представители русской группы банков во Франции и рядом с ними командированные всеми нашими банками для участия в переговорах в качестве их представителей Я. И. Утин и А. И. Вышнеградский. Первый из них тут же сказал мне, что русские банки решили принять большое участие в новом займе, но предварили меня, что до их сведения уже дошло, что наши французские друзья находятся в далеко не розовом настроении, ибо они знают уже об отказ немцев участвовать в займе, да и, кроме того, в газетах появился слух, что и Америка также не предполагает участвовать.
На другой день утром ко мне приехал в Отель Лондр, на рю Кастильонэ, Нетцлин и подтвердил это сообщение, предъявивши мне полученную им телеграмму отца Моргана о том, что он не может выехать в Париж и считает момент для займа вообще неблагоприятным. Нетцлин предполагал, что мне это уже известно, так как все сношения Моргана с Россией шли непосредственно чрез Гр. Витте, и он не сомневается, что Морган не мог не известить последнего об {151} изменении своего первоначального предположения раз, что он известил уже об этом его.
Был ли Гр. Витте осведомлен об этом, или получил извещение от Моргана уже после моего выезда., я не могу этого сказать, но и сейчас могу только удостоверить, что меня Гр. Витте об этом не известил, и я должен был тотчас же сообщить ему эту первую неприятную весть о положении дел в Париж, с прибавкою и моего первого же впечатления о том, что я застал вообще крайне вялое настроение среди французских банкиров.
Оно усиливалось от каждого последующего разговора. Переговоры с банкирами начались немедленно. От имени английской группы приехал и ждал меня два дня Лорд Ревельсток, который начал с того, что спросил меня, знаю ли я его корреспонденцию с нашим Министром Финансов, так как он должен заявить мне, что считает и с своей стороны, как и Морган, момент крайне неблагоприятным для совершения такой грандиозной операции, как та, которая задумана русским правительством, но не отказывается от выяснения всех подробностей, если от него не потребуется сколько-нибудь значительного участия и даже наметил сумму не боле 25-ти-30-ти миллионов рублей и, затем, заранее оговорил, что для него необходимо знать, согласится ли Французское правительство на то, чтобы английская часть займа была сразу допущена к котировки на французском рынке, так как только при этом условии можно рассчитывать на то, что в Англии подписка на заем не окончится фиаско. Нетцлин сказал мне, что он надеется на то, что с этой стороны особых затруднений ожидать не следует.
В то же утро произошел также и первый контакт мой с голландцами и с двумя представителями австрийских банков. Первые сказали мне просто, что их участие всегда очень скромное, но они думают, что смогут дойти до цифры намеченной лордом Ревельстоком и не будут ждать для себя особых льгот, кроме, обещания русского правительства, что выручка по займу останется в Голландии, по крайней мере, до выяснения внутреннего положения в России.
Зато представители австрийских банков, - я крайне сожалею о том, что из моей памяти совершенно вышло, кто именно представлял эти банки и какие именно кредитные учреждения, кроме Lander Bank'a, были ими представлены, - поразили не только меня, но и всех главных представителей французской группы ясностью и неожиданностью их заявления, сделанного притом совершенно серьезно, {152} по-видимому, без всякого сомнения в их праве, сделать это заявление.
Они сказали мне, что понимают их участие исключительно как представителей кредитных учреждений страны, приглашаемой к участие в займе только для того, чтобы придать международный характер всей операции, что участвовать фактически подпискою на заем и размещением его среди своих клиентов они вовсе не предполагают, так как Австрия крайне бедна капиталами и сама нуждается в займах. Они прибавили, что в этом не могло быть какого-либо сомнения и у Гр. Витте, который сделал им предложение чрез Берлин, то есть, чрез дом Мендельсона, и они имели определенно в виду, что Германия просто возьмет их в свою долю, они же воспользуются только выгодами от операции.
Результат этого первого моего объяснения с участниками такого "международного" синдиката я, конечно, тотчас же протелеграфировал в Петербург и получил ответ, что этим смущаться не следует, так как Франция, Россия, Голландия и Англия могут и собственными силами справиться с займом и придется только, быть может пойти на некоторое уменьшение первоначально намеченной цифры в три миллиарда.
Такое было начало моих переговоров в Париже. Оно не предвещало мне большого успеха, и с невеселыми думами пришлось мне явиться в Министерство Финансов, где меня ждали для выяснения прежде всего формального вопроса о праве русского правительства на заключение займа перед самым созывам новых законодательных учреждений, которым опубликованный уже закон давал право разрешить или не разрушать кредитные операции.
Тут я впервые познакомился с Министром Финансов Пуанкарэ и должен сказать, без всяких оговорок, что его содействию я обязан главным образом тем, что не ухал из Парижа с пустыми руками.
Он принял меня сначала весьма сдержанно, даже пожалуй сухо, внимательно прочитал меморандум, приготовленный профессором Мартенсом и дополненный заключением наших двух Министерств: Иностранных Дел и Финансов, просил меня оставить его на несколько дней у себя и не скрыл от меня, что Французское Министерство Иностранных Дел, со своей стороны, имеет разработанное заключение одного из лучших своих знатоков Международного права, и он может сказать мне, что это заключение во всем совпадает с русскою точкою зрения, и он имеет надежду склонить и правительство к {153} принятию этой точки зрения, хотя прибавил он - это далеко не так просто, потому что некоторые члены кабинета придерживаются совершенно противоположной точки зрения и не легко откажутся от нее.
Они видят в этом вопросе возможность вообще не допустить совершения теперь этой кредитной операции на французском рынке, в особенности после того, что Германия и Америка уклонились от участия в ней. Пуанкаре не пояснил мне, кто именно из французских министров не расположен к займу, но, судя по тому, что он сказал мне вскользь о необходимости для меня познакомиться с Министром Юстиции Саррьеном и особенно настойчиво, говорил мне о том, что я обязательно должен быть у Министра Внутренних Дел Клемансо, - я понял, что именно последний был особенно враждебно настроен против займа.
Я немедленно последовал этому указанию.
Саррьен принял меня очень любезно, мало о чем расспрашивал, и мне пришлось самому перевести разговор на правовую сторону и указать, что наша точка зрения совершенно совпадает с заключением французских авторитетов международного права. В ответ на мои разъяснения нашей точки зрения, Саррьен сказал мне в самом добродушном тоне, что я могу быть совершенно спокоен за его голос, так как он знает уже взгляд Министерства Иностранных Дел, вполне солидарен с Министром Финансов н будет поддерживать желание русского правительства, отлично понимая, что выйдя из неудачной войны, оно заботится упорядочить свои финансы, в особенности перед тем, чтобы перейти к конституционному образу правления. Он вовсе не углублялся в особенности нашего нового строя, и мне не было причины отнимать долго его время.
Иной был прием у Клемансо.
Он принял меня в Министерстве Внутренних Дел, на площади Бово, в том самом кабинете, в котором 26 лет тому назад, в октябре 1880 года, вместе с покойным Галкиным-Враским, я был принят Министром Внутренних дел того времени Констансом, но случаю созыва международной тюремной Комиссии. В шутливой форме, не расспрашивая меня решительно ни о чем, Клемансо начал свою короткую беседу с замечания: "думаете ли Вы, господин Статс-Секретарь, что Ваше правительство избрало подходящий момент для займа крупной суммы денег на французском рынке.
Я ответил ему, что не вижу никаких неблагоприятных условий в состоянии парижского рынка для такой операции и, {154} кроме того, представители финансовых сфер сами указали нашему правительству, что время вполне благоприятно, и, если не произойдет чего-либо неожиданного внутри России, они надеются на то, что французская публика сделает хороший прием новой финансовой операции России, лишь бы технические условия казались ей достаточно заманчивыми.
Клемансо прервал меня словами: "о выгодности Вашего займа для публики я совершенно не забочусь и вполне уверен в том, что наши банкиры сумеют выговорить весьма заманчивые для публики условия, знаю я также и то, что Вы привезли с собою юридическую консультацию Ваших законоведов о том, что Ваше правительство имеет право на заключение такого займа, как и то, что наше Министерство Иностранных Дел с Вами солидарно, но меня это далеко еще не убеждает, и я не знаю подам ли я мой голос за такую точку зрения. К тому же я видел на днях некоторых из Ваших соотечественников, которые не только не разделяют этого взгляда, но даже и протестуют против применения его".
Я не успел еще попросить его разъяснить мне, кто эти мои соотечественники и насколько они, проживая заграницею, компетентны в таком вопросе, так как у меня просто мелькнула мысль, что Клемансо видел кого-либо из немногочисленной случайной русской колонии, далекой от государственных дел или же до него дошли отголоски подпольной агитации русских революционных кружков во Франции, - как Клемансо, поднимаясь, чтобы проститься со мною, задал мне, совершенно неожиданно, крайне удививший меня вопрос: "скажите мне, Ваше Превосходительство, отчего бы Вашему Государю не пригласить Господина Милюкова возглавить новое Правительство.
Мне кажется, что это было бы очень хорошо и с точки зрения удовлетворения общественного мнения и разрешило бы многие вопросы".
Я ответил на это, что мне совершенно неизвестно, на ком остановит Император свой выбор для нового правительства и будет ли заменен нынешний состав его новым, но не могу не обратить внимания Министра Внутренних Дел на то, что по схеме русского законодательства, права короны ни в чем не изменяются ни в отношении прав Императора по избранию Министров, ни в отношении ответственности Министров, которые не подчиняются вотуму законодательных учреждений.
Последние слова Клемансо, когда он провожал уже меня в приемную, были: "очень жаль, мне кажется, что это было бы очень хорошо".
{155} На следующий день меня принял незадолго перед тем избранный Президентом Республики Фальер, и в его беседе разом выяснилось то, что мне было вчера совершенно непонятно.
Фальер видимо вовсе не спешил отделаться от меня и говорил сравнительно долго, очень просто, искренно и не вводил никаких недомолвок в свои слова.
Он начал с того, что Франция, как союзница России, естественно должна помочь ей выйти из ее трудного положения созданного неудачною войною и внутреннею смутою, в особенности, когда России удалось с такою честью выйти из войны с Япониею, заключением договора почти не затрагивающего ее достоинства. Он понимает также стремление нашего правительства начать новую "конституционную" жизнь с упорядоченными финансами и, с этой точки зрения, очень рад тому, что французское Министерство, опираясь на лучшие свои авторитеты, может встать на ту же точку зрения относительно права Русского правительства, заключить новый заем без согласия палат еще не созванных и для ликвидации своих старых обязательств, - на какой стоит и правительство Русского Императора.
Франция - прибавил он - не имеет права забывать какую неоцененную помощь оказывает Россия ей всякий раз, когда она обращается за помощью и поддержкою, и он надеется, поэтому, что правительство окончательно усвоит себе эту точку зрения и окажет мне необходимую поддержку. "Но Вы должны быть готовы к тому, что это пройдет не совсем гладко, потому что здесь находятся Ваши соотечественники, которые ведут самую энергичную кампанию против заключения Вами займа, и Вы встретитесь с тем настроением, которое создается ими в самых влиятельных кругах и не останется без серьезного влияния, хотя я надеюсь, что в конечном выводе Вы достигнете благополучного конца. Вас поддержит Министр Финансов самым решительным образом".
Затем, не облекая своих слов в какую-либо тайну и даже не говоря мне о том, что он просить меня не сообщить никому о его беседе, Президент Республики, не называя мне имен, сказал мне буквально следующее: "Я сам был поставлен в этом вопросе в самое неприятное положение и при том совершенно неожиданно.
Меня просил один видный французский деятель - впоследствии я узнал, что это был никто иной, как Анатоль Франс, - чтобы я принял двух ваших соотечественников, которые желали бы мне {156} засвидетельствовать свое почтение. Ничего не подозревая и предполагая даже, что я могу узнать в беседе с ними что-либо новое относительно положения в России, я охотно согласился на это, но был крайне удивлен, что эти господа прямо начали с того, что они являются ко мне с целью протестовать против предположения русского правительства заключить во Франции заем, не ожидая созыва новых законодательных учреждений и без получения их полномочий, что такой заем безусловно незаконен и вероятно не будет признан народным представительством, и, следовательно, я окажу прямую услугу французскому капиталу, избавивши его от риска потерять деньги, обращенные в такой заем.
Я был до такой степени смущен этим визитом и самою формою обращения ко мне, что ответил этим господам, что они должны обратиться к Правительству, а не ко мне, тем более, что никакая кредитная операция во Франции не может быть заключена без его разрешения".
Из слов Президента Республики я понял, что визит к нему был сделан после того, что попытка этих русских людей добиться свидания с Министром Финансов не увенчалась успехом.
Впоследствии имена этих двух лиц стали всем известны: Князь П. Долгорукий и Гр. Нессельроде. В бытность мою в Париже, я нигде не встретился с ними, но впоследствии, в заседаниях Думы мне не раз приходилось публично выступать по этому поводу и всякий раз, в ответ на мое заявление об этом печальном эпизоде, со скамьи оппозиции неизменно раздавалось одно заявление: "Опять Министр Финансов рассказывает басни, которых никогда не было".
Такое заявление меня крайне удивило, и я предпочел перенести разговор на чисто личную почву, сказавши Нетцлину, что я не пойду в Париж, если только увижу, что там готовят мне неблагодарную роль человека, не сумевшего сделать порядочного дела для моей родины и вынужденного вернуться домой с пустыми руками. Я сказал, что я теперь человек свободный. Государь никогда не станет меня принуждать делать то, чего я не умею выполнить, и я заранее предваряю его, что не приму на себя такой неблагодарной миссии, если он не обещает мне своего содействия к тому, чтобы заем был заключен на условиях не свыше 6% действительных для русской казны.
Я прибавил, что имею все основания думать, что Гр. Витте вполне, разделяет такую же точку зрения и не даст мне полномочий на заключение займа на более тяжелых условиях. Мое последнее заявление вызвало, по-видимому, совершенно искреннее удивление в Нетцлине.
Он возразил мне, что я очевидно не знаю всей переписки Гр. Витте с ним, иначе я не сказал бы того, что я только что сказал, так как во всех многочисленных своих письмах Гр. Витте не ставил никаких ограничений в смысле реальной стоимости займа русскому государству, а указывал только, что он не хотел бы выходить из пятипроцентной ставки интереса и предоставлял полную свободу действий французской группе, придавая исключительное значение тому, чтобы заем был заключен в самом близком времени и, во всяком случае, до созыва новой законодательной палаты, предполагаемого в конце русского апреля месяца.
Нетцлин прибавил, что в Париже, в предварительных переговорах между банкирами русской группы господствует предположение выпустить 5 % заем примерно около 85-86 за сто, и так как расходы по выпуску будут, несомненно, очень высоки, то едва ли можно реализовать в пользу государства даже 80%. Мы долго еще спорили на эту тему, я настаивал на том, что выпускной курс 86 слишком низок, а расходы в 7-8% слишком высоки, и закончил на том, что я почти уверен в правильности моего взгляда и в поддержке меня Председателем Совета Министров и очень прошу его подумать об этом и не ставить ни себя ни меня в ложное положение.
К концу нашего разговора пришел Шипов, и Нетцлин начал тут же горько жаловаться ему на меня. Шипов все время молчал, и {147} когда Нетцлин спросил его, как смотрит он на наше разногласие и видит ли он возможность уладить дело теперь же, Шипов ответил совершенно просто, что он не имеет определенного взгляда, понимает всю необходимость займа, но думает также, как и я, что правительству будет очень трудно первое время, и было бы крайне желательно не делать займа дороже 6 % реальных.
Он прибавил, что Государь только что вновь сказал ему, что вести переговоры, несомненно, будет поручено мне, если только я на это соглашусь, и, вероятно, на этих же днях я буду приглашен Государем. Затем беседа между Шиповом и Нетцлином перешла на поднятый последним вопрос о том, как смотрит Гр. Витте на его просьбу устранить возникшее во французском правительстве сомнение о праве русского правительства заключить заем теперь же, после Манифеста 17-го октября и выработанного проекта положения о Государственной Думе, в порядке управления, не ожидая разрешения этого вопроса законодательными палатами.
Я был совершенно не в курсе этого вопроса. Шипов вкратце рассказал мне его историю и прибавил, что Пр. Мартенс, привлеченный к его разработке, заготовил уже подробный меморандум, который разрешает в положительном смысле это дело, и совет Министров, рассмотрев его при участии выдающихся юристов, нашел точку зрения Мартенса совершенно бесспорною. Нетцлин сказал тогда, что во Французском Министерстве заняты также рассмотрением этого вопроса, и он имел случай слышать, что там приходят к тому же заключению, хотя дело не получило, еще окончательной разработки, и было бы необходимо для пользы дела, чтобы доклад Пр. Мартенса был скорее прислан в Париж.
Все это было для меня совершенною новостью, и на обратном пути в город я спросил Шипова, каково же мое положение, когда я должен ежеминутно ждать отправки меня в Париж, а я решительно ничего не знаю о подготовке вопроса, и не может ли он, по крайней мере, дать мне в руки тот материал, который имеется у него, разумеется, с разрешения Гр. Витте.
Шипов обещал немедленно прислать все, что у него под руками, но сказал прямо, что он ровно ничего и сам не знает, так как все делается непосредственно Гр. Витте и часто даже не по Министерству Финансов. О докладе же Мартенса он осведомлен только потому, что присутствовал при его рассмотрении в совете. На другой день я был у Витте, передал ему все мои впечатления, получил заверение, что все {148} будет мне немедленно прислано в копиях, но услышал от него, что сомнения Нетцлина относительно международного характера займа совершенно неосновательны, так как сам Нетцлин не в курсе дела, и я убежусь из того, что будет мне прислано, насколько это дело налажено, и насколько я могу быть уверен в успехе задуманной операции.
Действительно, с следующего же дня я стал получать. разные материалы по займу, но кроме доклада Пр. Мартенса и короткого заключения Совета Министров, одобрившего все его выводы, я получил какие-то обрывки несвязанных между собою телеграмм и ответов на некоторые из них. Все они касались исключительно вопроса о необходимости займа для России и о сосредоточении переговоров в Париже, под руководством русской группы.
Ответы Нетцлина по поручению группы были крайне неопределенны и техническая сторона займа, вовсе них не затронула. Но зато в телеграммах был ряд указаний Гр. Витте о том, что заем будет иметь широкий международный характер, что согласие с Америки в лице Моргана вполне обеспечено, точно также как и Германии в лице группы Мендельсона, и действительно в присланных мне телеграммах была копия недавней телеграммы Мендельсона с выражением благодарности Графу Витте за его письмо (самого письма мне прислано не было) и с выражением принципиальной готовности участвовать в международной операции, но с прибавлением, что было бы крайне желательно, чтобы я по дороге в Париж остановился в Берлине, и чтобы основания займа были между нами установлены до моего пребывания в Париже.
- С другой стороны, из тех же разрозненных телеграмм было видно, что Нетцлин предостерегал в отношении размеров участия Англии, указывая, что Лорд Ревельсток настроен пессимистично и прямо говорит, что его участие может быть лишь в весьма скромном размере и будет зависеть от возможности котировки английской части займа в Париже тотчас по заключении займа. Все это изучение неполного дела не представлялось мне очень надежным, что я и говорил не раз как Шипову, так и Гр. Витте. Делился я моими впечатлениями и с Гр. Сольским, высказывая ему мои опасения. Сольский советовал мне не отказываться от поездки, но выяснить Государю предварительно все мои опасения и даже передать Ему краткую письменную меморию, чтобы оградить себя от нареканий в случае неуспеха в переговорах. Я всячески убеждал его уговорить Витте выбрать кого-нибудь другого, но Сольский настаивал на {149} том, что мне не следует затруднять Государя и лучше идти на риск неудачи и обвинения меня в неумении, нежели на создание для Государя, в такую трудную для него пору, затруднения в выборе не того, кому Он доверяет, а кого-либо совершенно неподходящего. Я решил так и поступить, но не согласился только подавать Государю какую-либо письменную меморию относительно предвидимых мною трудностей.
Через несколько дней, около 20-го марта, я получил вызов, по телефону, в Царское Село. Государь был по обыкновению крайне милостив ко мне, долго говорил о том, что многое его очень заботит, что вести о выборах в Думу не предвещают ничего доброго, что в Председателе Совета Министров Он видит постоянные колебания и даже явные противоречия в предлагаемых мерах, но все же надеется на то, что благоразумие возьмет верх над революционным угаром, и что члены Думы, почувствовавши лежащую на них ответственность перед страною, постепенно втянутся в работу, и все понемногу уладится. Относительно моей поездки в Париж Государь сказал мне, что не сомневается в том, что я не откажу Ему в Его просьбе поехать на "новый большой труд", как сказал Он, и верит, что я сделаю все, что будет в моих силах.
Я изложил перед Государем мои опасения, рассказал мое свидание с Нетцлиным, мои частые встречи с Гр. Витте и мои опасения на счет того, что дело вовсе не так подготовлено, как это может казаться, показал несколько телеграмм того же Нетцлина и просил не судить меня за неуспех, если бы им кончилась моя поездка. В заключение я сказал, что буду телеграфировать Председателю Совета Министров о каждом моем шаге, а "если будет уж очень плохо", - прибавил Государь - "то просто телеграфируйте, прямо Мне и будьте уверены, что за все я буду Вам сердечно благодарен, так как хорошо понимаю, что не на праздник и не на увеселительную прогулку Вы едете".
Мои невеселые думы насчет ожидающих меня трудностей в Париже, стали сбываться гораздо скорее, нежели я сам этого ожидал.
Я готовился уже к отъезду и ждал только прямого указания Гр. Витте о дне моего выезда, как всего три дня спустя после аудиенции у Государя Гр. Витте сказал мне по телефону, что мне следует выехать немедленно, хотя от Мендельсона получены недобрые вести, и мне нет надобности останавливаться {150} в Берлине, как это было первоначально предположено, а нужно ехать прямо в Париж. На вопрос мой, в чем заключаются эти недобрые вести, он ответил мне просто, что Мендельсон, отказывается за себя и за всю свою группу участвовать в займе, не давая никаких объяснений, но что этот отказ не может иметь решающего значения для успеха операции, так как один факт участия в ней Америки широко покрывает неблагоприятное последствие от выхода Германии из синдиката.
Я заехал на другой день к Гр. Витте, прочитал у него телеграмму Мендельсона, которая, действительно, не давала никаких мотивов, но для нас обоих было очевидно, что это был простой ответ на нашу помощь, оказанную всего несколько недель тому назад Франции в Альжесирасе.
Через два дня мы выехали, вместе с женою в Париж. В Берлине мы пробыли всего несколько часов, не видали там решительно никого, я не заходил даже в посольство, и мы воспользовались несколькими свободными часами до отхода поезда на Париж, чтобы пройтись по Тиргартену.
Я помню хорошо, что день был исключительно жарким, в парке была масса гуляющих и среди них, всеобщее внимание привлек на себя Император Вильгельм, появившийся верхом, в новой, впервые надетой им походной форме защитного цвета, о чем на другой день все газеты поместили особые заметки, сообщая мельчайшие подробности этого нового обмундирования.
В Париже меня встретили представители русской группы банков во Франции и рядом с ними командированные всеми нашими банками для участия в переговорах в качестве их представителей Я. И. Утин и А. И. Вышнеградский. Первый из них тут же сказал мне, что русские банки решили принять большое участие в новом займе, но предварили меня, что до их сведения уже дошло, что наши французские друзья находятся в далеко не розовом настроении, ибо они знают уже об отказ немцев участвовать в займе, да и, кроме того, в газетах появился слух, что и Америка также не предполагает участвовать.
На другой день утром ко мне приехал в Отель Лондр, на рю Кастильонэ, Нетцлин и подтвердил это сообщение, предъявивши мне полученную им телеграмму отца Моргана о том, что он не может выехать в Париж и считает момент для займа вообще неблагоприятным. Нетцлин предполагал, что мне это уже известно, так как все сношения Моргана с Россией шли непосредственно чрез Гр. Витте, и он не сомневается, что Морган не мог не известить последнего об {151} изменении своего первоначального предположения раз, что он известил уже об этом его.
Был ли Гр. Витте осведомлен об этом, или получил извещение от Моргана уже после моего выезда., я не могу этого сказать, но и сейчас могу только удостоверить, что меня Гр. Витте об этом не известил, и я должен был тотчас же сообщить ему эту первую неприятную весть о положении дел в Париж, с прибавкою и моего первого же впечатления о том, что я застал вообще крайне вялое настроение среди французских банкиров.
Оно усиливалось от каждого последующего разговора. Переговоры с банкирами начались немедленно. От имени английской группы приехал и ждал меня два дня Лорд Ревельсток, который начал с того, что спросил меня, знаю ли я его корреспонденцию с нашим Министром Финансов, так как он должен заявить мне, что считает и с своей стороны, как и Морган, момент крайне неблагоприятным для совершения такой грандиозной операции, как та, которая задумана русским правительством, но не отказывается от выяснения всех подробностей, если от него не потребуется сколько-нибудь значительного участия и даже наметил сумму не боле 25-ти-30-ти миллионов рублей и, затем, заранее оговорил, что для него необходимо знать, согласится ли Французское правительство на то, чтобы английская часть займа была сразу допущена к котировки на французском рынке, так как только при этом условии можно рассчитывать на то, что в Англии подписка на заем не окончится фиаско. Нетцлин сказал мне, что он надеется на то, что с этой стороны особых затруднений ожидать не следует.
В то же утро произошел также и первый контакт мой с голландцами и с двумя представителями австрийских банков. Первые сказали мне просто, что их участие всегда очень скромное, но они думают, что смогут дойти до цифры намеченной лордом Ревельстоком и не будут ждать для себя особых льгот, кроме, обещания русского правительства, что выручка по займу останется в Голландии, по крайней мере, до выяснения внутреннего положения в России.
Зато представители австрийских банков, - я крайне сожалею о том, что из моей памяти совершенно вышло, кто именно представлял эти банки и какие именно кредитные учреждения, кроме Lander Bank'a, были ими представлены, - поразили не только меня, но и всех главных представителей французской группы ясностью и неожиданностью их заявления, сделанного притом совершенно серьезно, {152} по-видимому, без всякого сомнения в их праве, сделать это заявление.
Они сказали мне, что понимают их участие исключительно как представителей кредитных учреждений страны, приглашаемой к участие в займе только для того, чтобы придать международный характер всей операции, что участвовать фактически подпискою на заем и размещением его среди своих клиентов они вовсе не предполагают, так как Австрия крайне бедна капиталами и сама нуждается в займах. Они прибавили, что в этом не могло быть какого-либо сомнения и у Гр. Витте, который сделал им предложение чрез Берлин, то есть, чрез дом Мендельсона, и они имели определенно в виду, что Германия просто возьмет их в свою долю, они же воспользуются только выгодами от операции.
Результат этого первого моего объяснения с участниками такого "международного" синдиката я, конечно, тотчас же протелеграфировал в Петербург и получил ответ, что этим смущаться не следует, так как Франция, Россия, Голландия и Англия могут и собственными силами справиться с займом и придется только, быть может пойти на некоторое уменьшение первоначально намеченной цифры в три миллиарда.
Такое было начало моих переговоров в Париже. Оно не предвещало мне большого успеха, и с невеселыми думами пришлось мне явиться в Министерство Финансов, где меня ждали для выяснения прежде всего формального вопроса о праве русского правительства на заключение займа перед самым созывам новых законодательных учреждений, которым опубликованный уже закон давал право разрешить или не разрушать кредитные операции.
Тут я впервые познакомился с Министром Финансов Пуанкарэ и должен сказать, без всяких оговорок, что его содействию я обязан главным образом тем, что не ухал из Парижа с пустыми руками.
Он принял меня сначала весьма сдержанно, даже пожалуй сухо, внимательно прочитал меморандум, приготовленный профессором Мартенсом и дополненный заключением наших двух Министерств: Иностранных Дел и Финансов, просил меня оставить его на несколько дней у себя и не скрыл от меня, что Французское Министерство Иностранных Дел, со своей стороны, имеет разработанное заключение одного из лучших своих знатоков Международного права, и он может сказать мне, что это заключение во всем совпадает с русскою точкою зрения, и он имеет надежду склонить и правительство к {153} принятию этой точки зрения, хотя прибавил он - это далеко не так просто, потому что некоторые члены кабинета придерживаются совершенно противоположной точки зрения и не легко откажутся от нее.
Они видят в этом вопросе возможность вообще не допустить совершения теперь этой кредитной операции на французском рынке, в особенности после того, что Германия и Америка уклонились от участия в ней. Пуанкаре не пояснил мне, кто именно из французских министров не расположен к займу, но, судя по тому, что он сказал мне вскользь о необходимости для меня познакомиться с Министром Юстиции Саррьеном и особенно настойчиво, говорил мне о том, что я обязательно должен быть у Министра Внутренних Дел Клемансо, - я понял, что именно последний был особенно враждебно настроен против займа.
Я немедленно последовал этому указанию.
Саррьен принял меня очень любезно, мало о чем расспрашивал, и мне пришлось самому перевести разговор на правовую сторону и указать, что наша точка зрения совершенно совпадает с заключением французских авторитетов международного права. В ответ на мои разъяснения нашей точки зрения, Саррьен сказал мне в самом добродушном тоне, что я могу быть совершенно спокоен за его голос, так как он знает уже взгляд Министерства Иностранных Дел, вполне солидарен с Министром Финансов н будет поддерживать желание русского правительства, отлично понимая, что выйдя из неудачной войны, оно заботится упорядочить свои финансы, в особенности перед тем, чтобы перейти к конституционному образу правления. Он вовсе не углублялся в особенности нашего нового строя, и мне не было причины отнимать долго его время.
Иной был прием у Клемансо.
Он принял меня в Министерстве Внутренних Дел, на площади Бово, в том самом кабинете, в котором 26 лет тому назад, в октябре 1880 года, вместе с покойным Галкиным-Враским, я был принят Министром Внутренних дел того времени Констансом, но случаю созыва международной тюремной Комиссии. В шутливой форме, не расспрашивая меня решительно ни о чем, Клемансо начал свою короткую беседу с замечания: "думаете ли Вы, господин Статс-Секретарь, что Ваше правительство избрало подходящий момент для займа крупной суммы денег на французском рынке.
Я ответил ему, что не вижу никаких неблагоприятных условий в состоянии парижского рынка для такой операции и, {154} кроме того, представители финансовых сфер сами указали нашему правительству, что время вполне благоприятно, и, если не произойдет чего-либо неожиданного внутри России, они надеются на то, что французская публика сделает хороший прием новой финансовой операции России, лишь бы технические условия казались ей достаточно заманчивыми.
Клемансо прервал меня словами: "о выгодности Вашего займа для публики я совершенно не забочусь и вполне уверен в том, что наши банкиры сумеют выговорить весьма заманчивые для публики условия, знаю я также и то, что Вы привезли с собою юридическую консультацию Ваших законоведов о том, что Ваше правительство имеет право на заключение такого займа, как и то, что наше Министерство Иностранных Дел с Вами солидарно, но меня это далеко еще не убеждает, и я не знаю подам ли я мой голос за такую точку зрения. К тому же я видел на днях некоторых из Ваших соотечественников, которые не только не разделяют этого взгляда, но даже и протестуют против применения его".
Я не успел еще попросить его разъяснить мне, кто эти мои соотечественники и насколько они, проживая заграницею, компетентны в таком вопросе, так как у меня просто мелькнула мысль, что Клемансо видел кого-либо из немногочисленной случайной русской колонии, далекой от государственных дел или же до него дошли отголоски подпольной агитации русских революционных кружков во Франции, - как Клемансо, поднимаясь, чтобы проститься со мною, задал мне, совершенно неожиданно, крайне удививший меня вопрос: "скажите мне, Ваше Превосходительство, отчего бы Вашему Государю не пригласить Господина Милюкова возглавить новое Правительство.
Мне кажется, что это было бы очень хорошо и с точки зрения удовлетворения общественного мнения и разрешило бы многие вопросы".
Я ответил на это, что мне совершенно неизвестно, на ком остановит Император свой выбор для нового правительства и будет ли заменен нынешний состав его новым, но не могу не обратить внимания Министра Внутренних Дел на то, что по схеме русского законодательства, права короны ни в чем не изменяются ни в отношении прав Императора по избранию Министров, ни в отношении ответственности Министров, которые не подчиняются вотуму законодательных учреждений.
Последние слова Клемансо, когда он провожал уже меня в приемную, были: "очень жаль, мне кажется, что это было бы очень хорошо".
{155} На следующий день меня принял незадолго перед тем избранный Президентом Республики Фальер, и в его беседе разом выяснилось то, что мне было вчера совершенно непонятно.
Фальер видимо вовсе не спешил отделаться от меня и говорил сравнительно долго, очень просто, искренно и не вводил никаких недомолвок в свои слова.
Он начал с того, что Франция, как союзница России, естественно должна помочь ей выйти из ее трудного положения созданного неудачною войною и внутреннею смутою, в особенности, когда России удалось с такою честью выйти из войны с Япониею, заключением договора почти не затрагивающего ее достоинства. Он понимает также стремление нашего правительства начать новую "конституционную" жизнь с упорядоченными финансами и, с этой точки зрения, очень рад тому, что французское Министерство, опираясь на лучшие свои авторитеты, может встать на ту же точку зрения относительно права Русского правительства, заключить новый заем без согласия палат еще не созванных и для ликвидации своих старых обязательств, - на какой стоит и правительство Русского Императора.
Франция - прибавил он - не имеет права забывать какую неоцененную помощь оказывает Россия ей всякий раз, когда она обращается за помощью и поддержкою, и он надеется, поэтому, что правительство окончательно усвоит себе эту точку зрения и окажет мне необходимую поддержку. "Но Вы должны быть готовы к тому, что это пройдет не совсем гладко, потому что здесь находятся Ваши соотечественники, которые ведут самую энергичную кампанию против заключения Вами займа, и Вы встретитесь с тем настроением, которое создается ими в самых влиятельных кругах и не останется без серьезного влияния, хотя я надеюсь, что в конечном выводе Вы достигнете благополучного конца. Вас поддержит Министр Финансов самым решительным образом".
Затем, не облекая своих слов в какую-либо тайну и даже не говоря мне о том, что он просить меня не сообщить никому о его беседе, Президент Республики, не называя мне имен, сказал мне буквально следующее: "Я сам был поставлен в этом вопросе в самое неприятное положение и при том совершенно неожиданно.
Меня просил один видный французский деятель - впоследствии я узнал, что это был никто иной, как Анатоль Франс, - чтобы я принял двух ваших соотечественников, которые желали бы мне {156} засвидетельствовать свое почтение. Ничего не подозревая и предполагая даже, что я могу узнать в беседе с ними что-либо новое относительно положения в России, я охотно согласился на это, но был крайне удивлен, что эти господа прямо начали с того, что они являются ко мне с целью протестовать против предположения русского правительства заключить во Франции заем, не ожидая созыва новых законодательных учреждений и без получения их полномочий, что такой заем безусловно незаконен и вероятно не будет признан народным представительством, и, следовательно, я окажу прямую услугу французскому капиталу, избавивши его от риска потерять деньги, обращенные в такой заем.
Я был до такой степени смущен этим визитом и самою формою обращения ко мне, что ответил этим господам, что они должны обратиться к Правительству, а не ко мне, тем более, что никакая кредитная операция во Франции не может быть заключена без его разрешения".
Из слов Президента Республики я понял, что визит к нему был сделан после того, что попытка этих русских людей добиться свидания с Министром Финансов не увенчалась успехом.
Впоследствии имена этих двух лиц стали всем известны: Князь П. Долгорукий и Гр. Нессельроде. В бытность мою в Париже, я нигде не встретился с ними, но впоследствии, в заседаниях Думы мне не раз приходилось публично выступать по этому поводу и всякий раз, в ответ на мое заявление об этом печальном эпизоде, со скамьи оппозиции неизменно раздавалось одно заявление: "Опять Министр Финансов рассказывает басни, которых никогда не было".