– Ты серьезно? – спросила жрица, тоном давая понять, что ему лучше бы хорошенько подумать, прежде чем говорить.
Киркус знал, о чем она предупреждает. В Косе старуха могла отказать в чем-то подобном; так она и сделала, когда он после бала потребовал себе Лару. Тогда Кира не решилась нарушить хрупкий баланс сил, благодаря которому его мать и держалась у власти. Но здесь? В присутствии этого провинциального шута? Донос подтверждался – Белиас только играл роль священника, но не исполнял взятые на себя обязанности.
– Ты же знаешь, что это за люди. Да, я хочу ее.
Словно защищаясь от надвигающейся угрозы, девушка вскинула руку к горлу и повернулась к отцу. Жених положил руку ей на плечо и поднялся, как будто намереваясь заявить протест, но так ничего и не сказал. Мать все еще хихикала.
Жрица вздохнула. О чем она думала? Присутствующие могли только гадать. Какое-то время старуха и внук смотрели друг на друга, ничего не говоря. Тишина сгущалась.
Кира повернулась к Белиасу, лицо которого под ее пристальным взглядом побледнело и осунулось. Похоже, эта перемена и подтолкнула жрицу к решению. Улыбка на ее губах была не более чем данью вежливости.
– Первосвященник Белиас, – заговорила она, отодвинув тарелку, – я задам вам вопрос.
Губернатор прокашлялся.
– Да, госпожа?
– Скажите, откуда исходит величайшая угроза нашему ордену?
Он беззвучно открыл и закрыл рот. Повторил попытку – и снова ничего. Затем…
– Я… я не знаю. Мы правим большей частью известного мира. Мы сильнее других. Я… не вижу никаких угроз…
Ее веки опустились, словно не выдержав собственной тяжести.
– Величайшая угроза всегда идет изнутри. Мы обязаны остерегаться наших собственных слабостей. Нельзя стать мягкими. Нельзя допускать в орден тех, кто не имеет настоящей веры. Когда такое происходит, религия утрачивает смысл. Вы должны понимать это.
– Госпожа, я…
Она открыла глаза, и первосвященник умолк на полуслове. Его застывшие над скатертью руки заметно дрожали.
– Благодарю за оказанное гостеприимство. – Старуха промокнула салфеткой губы и положила ее на стол. Потом подняла руку и щелкнула пальцами. Звук получился такой, словно сломалась кость. Четверо алтарников, стоявших дотоле в углах зала, направились к столу.
Рианна вскрикнула.
Движимый паникой и отчаянием, ее жених ударил одного из стражников в подбородок. В следующее мгновение другой выхватил меч. Защищаясь, жених вскинул руку, и алтарник, действуя с бездумной простотой мясника, рассек ее одним ударом и тут же, немедля, нанес второй, выше. Отрубленная кисть упала на пол. За ней, неуклюже и тяжело, грохнулась рука. Жених, крича от боли, свалился рядом с раскрытой ладонью. Из раны била кровь.
Хозяйка вскочила и тут же извергла на скатерть фонтан еще не переварившихся креветок.
Бормоча что-то нечленораздельное, губернатор шагнул к дочери, но поскользнулся на луже крови и едва устоял на ногах. Лицо его болезненно сморщилось.
Двери распахнулись, и в комнату с оружием наготове ворвалась внутренняя стража. Глазам солдат открылась жуткая картина: их хозяин, шатаясь, словно пьяный, стоял в дальнем конце зала; на полу корчился и кричал измазанный кровью мужчина; дочь губернатора билась в руках алтарников, и лишь двое в белых мантиях, сидевшие в разных концах стола, преспокойно пили вино.
Солдаты медленно отступили и осторожно затворили за собой дверь.
Глухо застонав, первосвященник упал на колени перед поднявшейся со стула жрицей.
– Пожалуйста… – только и смог пробормотать он, схватившись за грудь. В ее руке появился небольшой кинжал. Одно короткое, отточенное движение… слева направо, поперек горла…
– Мать тоже возьмите, – приказала старуха, стоя над умирающим.
Стражники схватили обеих, жену и дочь, и выволокли их из комнаты. Кира посмотрела в закатившиеся глаза Белиаса.
– Не отчаивайтесь, – сказала она, хотя он вряд ли что-то слышал. – Вы неплохо пожили благодаря нам.
Кира перешагнула через тело и, оставляя за собой кровавый след, направилась к выходу.
Киркус, допив залпом вино, последовал за ней.
Внутренняя стража ждала в большом зале. Солдаты едва скрывали страх. Перед ними, пряча руки в длинные рукава белой мантии, стоял канцлер первосвященника. Седые, словно выкрашенные серебром, волосы обрамляли раскрасневшееся лицо. В первый момент Киркус принял это возбуждение за злость, но потом заметил в глазах канцлера, следившего за тем, как мать и дочь выводят под дождь, любопытный блеск.
Интересно, не он ли сочинил ту записку?
– Нам надобен новый первосвященник, – обратилась к канцлеру Кира.
– Пожалуй, – согласился Эган.
– Надеюсь, вы проявите себя более преданным сторонником веры, чем ваш предшественник.
Эган склонил голову:
– Он был слаб, госпожа. Я – нет.
Кира окинула его оценивающим взглядом, шмыгнула носом и, повернувшись, вышла.
Киркус поспешил за бабушкой.
Глава 5. Полет
Киркус знал, о чем она предупреждает. В Косе старуха могла отказать в чем-то подобном; так она и сделала, когда он после бала потребовал себе Лару. Тогда Кира не решилась нарушить хрупкий баланс сил, благодаря которому его мать и держалась у власти. Но здесь? В присутствии этого провинциального шута? Донос подтверждался – Белиас только играл роль священника, но не исполнял взятые на себя обязанности.
– Ты же знаешь, что это за люди. Да, я хочу ее.
Словно защищаясь от надвигающейся угрозы, девушка вскинула руку к горлу и повернулась к отцу. Жених положил руку ей на плечо и поднялся, как будто намереваясь заявить протест, но так ничего и не сказал. Мать все еще хихикала.
Жрица вздохнула. О чем она думала? Присутствующие могли только гадать. Какое-то время старуха и внук смотрели друг на друга, ничего не говоря. Тишина сгущалась.
Кира повернулась к Белиасу, лицо которого под ее пристальным взглядом побледнело и осунулось. Похоже, эта перемена и подтолкнула жрицу к решению. Улыбка на ее губах была не более чем данью вежливости.
– Первосвященник Белиас, – заговорила она, отодвинув тарелку, – я задам вам вопрос.
Губернатор прокашлялся.
– Да, госпожа?
– Скажите, откуда исходит величайшая угроза нашему ордену?
Он беззвучно открыл и закрыл рот. Повторил попытку – и снова ничего. Затем…
– Я… я не знаю. Мы правим большей частью известного мира. Мы сильнее других. Я… не вижу никаких угроз…
Ее веки опустились, словно не выдержав собственной тяжести.
– Величайшая угроза всегда идет изнутри. Мы обязаны остерегаться наших собственных слабостей. Нельзя стать мягкими. Нельзя допускать в орден тех, кто не имеет настоящей веры. Когда такое происходит, религия утрачивает смысл. Вы должны понимать это.
– Госпожа, я…
Она открыла глаза, и первосвященник умолк на полуслове. Его застывшие над скатертью руки заметно дрожали.
– Благодарю за оказанное гостеприимство. – Старуха промокнула салфеткой губы и положила ее на стол. Потом подняла руку и щелкнула пальцами. Звук получился такой, словно сломалась кость. Четверо алтарников, стоявших дотоле в углах зала, направились к столу.
Рианна вскрикнула.
Движимый паникой и отчаянием, ее жених ударил одного из стражников в подбородок. В следующее мгновение другой выхватил меч. Защищаясь, жених вскинул руку, и алтарник, действуя с бездумной простотой мясника, рассек ее одним ударом и тут же, немедля, нанес второй, выше. Отрубленная кисть упала на пол. За ней, неуклюже и тяжело, грохнулась рука. Жених, крича от боли, свалился рядом с раскрытой ладонью. Из раны била кровь.
Хозяйка вскочила и тут же извергла на скатерть фонтан еще не переварившихся креветок.
Бормоча что-то нечленораздельное, губернатор шагнул к дочери, но поскользнулся на луже крови и едва устоял на ногах. Лицо его болезненно сморщилось.
Двери распахнулись, и в комнату с оружием наготове ворвалась внутренняя стража. Глазам солдат открылась жуткая картина: их хозяин, шатаясь, словно пьяный, стоял в дальнем конце зала; на полу корчился и кричал измазанный кровью мужчина; дочь губернатора билась в руках алтарников, и лишь двое в белых мантиях, сидевшие в разных концах стола, преспокойно пили вино.
Солдаты медленно отступили и осторожно затворили за собой дверь.
Глухо застонав, первосвященник упал на колени перед поднявшейся со стула жрицей.
– Пожалуйста… – только и смог пробормотать он, схватившись за грудь. В ее руке появился небольшой кинжал. Одно короткое, отточенное движение… слева направо, поперек горла…
– Мать тоже возьмите, – приказала старуха, стоя над умирающим.
Стражники схватили обеих, жену и дочь, и выволокли их из комнаты. Кира посмотрела в закатившиеся глаза Белиаса.
– Не отчаивайтесь, – сказала она, хотя он вряд ли что-то слышал. – Вы неплохо пожили благодаря нам.
Кира перешагнула через тело и, оставляя за собой кровавый след, направилась к выходу.
Киркус, допив залпом вино, последовал за ней.
Внутренняя стража ждала в большом зале. Солдаты едва скрывали страх. Перед ними, пряча руки в длинные рукава белой мантии, стоял канцлер первосвященника. Седые, словно выкрашенные серебром, волосы обрамляли раскрасневшееся лицо. В первый момент Киркус принял это возбуждение за злость, но потом заметил в глазах канцлера, следившего за тем, как мать и дочь выводят под дождь, любопытный блеск.
Интересно, не он ли сочинил ту записку?
– Нам надобен новый первосвященник, – обратилась к канцлеру Кира.
– Пожалуй, – согласился Эган.
– Надеюсь, вы проявите себя более преданным сторонником веры, чем ваш предшественник.
Эган склонил голову:
– Он был слаб, госпожа. Я – нет.
Кира окинула его оценивающим взглядом, шмыгнула носом и, повернувшись, вышла.
Киркус поспешил за бабушкой.
Глава 5. Полет
В каюте пахло плесенью, сыростью и рвотой. Мягкое движение воздухолета обнаруживалось только в поскрипывании переборок, дрожании болтающегося под потолком фонаря и коротком ощущении подъема или падения. Несчастный, разбитый, бледный, Нико лежал плашмя на своей койке.
Корабль едва поднялся над Бар-Хосом и еще только набирал высоту, когда Нико, посмотрев вниз, замер в изумлении – земля уходила, и все, что было на ней, стремительно уменьшалось. В следующий момент голова закружилась, в животе что-то перевернулось, и он едва успел ухватиться за поручень. Прошло три дня, а он так и лежал, не поднимаясь, одолеваемый страхом, сражаясь с приступами тошноты, в постоянном напряжении, и только время от времени свешивался с койки к стоящему на полу деревянному ведру. Желчь высушила горло, так что даже говорить было больно. Ел он мало, только проглатывал суп да пил воду, – все прочее изрыгалось, не успев даже перевариться. И при этом, независимо от того, спал он или бодрствовал, в голове гвоздем сидела одна и та же мысль: между ним и землей пропасть пустоты. Он постоянно ощущал напряжение канатов и распорок, удерживавших корпус под брюхом хрупкой, наполненной газом оболочки. Каждый доносящийся с палубы крик, каждый топот ног или изменение в движении корабля возвещало надвигающуюся неумолимо катастрофу. Никогда еще Нико не испытывал таких страданий.
Большую часть времени он был один. Вообще-то тесную каюту делил с ним Эш, но старик, похоже, был начисто лишен сострадания и плохо переносил затяжные приступы рвоты. Когда это случалось, терпения ему хватало ненадолго. Он откладывал томик поэзии и, бормоча что-то под нос, отправлялся на палубу. Так что ухаживал за страдальцем, принося еду и воду, только корабельный юнга Берл.
– Ты должен поесть, – снова повторил он, протягивая чашку с бульоном. – Посмотри на себя – ничего не осталось, кожа да кости.
Но Нико только поморщился и оттолкнул чашку.
Берл укоризненно поцокал языком.
– Тогда хотя бы воды выпей. Пить нужно обязательно, даже если удержать не можешь.
Нико покачал головой.
– Не выпьешь – позову твоего хозяина.
Пришлось согласиться. Он сделал несколько глотков – только лишь для того, чтобы успокоить заботливого мальчишку. Потом спросил, который час.
– Скоро вечер. Да тебе-то какая разница – ставни все равно постоянно закрыты. Тебе требуется свежий воздух, здесь уже и дышать нечем. Неудивительно, что твой хозяин столько времени проводит на палубе.
– Больно уж вид не нравится, – объяснил Нико, вспомнив первое утро, когда, распахнув ставни, тут же отшатнулся в ужасе от увиденного. – Со мной определенно что-то не так, – простонал он, кладя на живот руку.
Берл ухмыльнулся:
– Меня в первом полете тошнило целую неделю. Обычное дело. Просто у некоторых крылья вырастают быстрее, чем у других.
– Крылья?
– Да. Но ты не беспокойся – через пару дней будешь в порядке.
– Если не помру раньше.
Берл поднес к его губам мех с водой.
На вид парнишке было лет четырнадцать, не больше, но держался он не по годам уверенно. Вытирая рот, Нико присмотрелся к юнге повнимательнее. Лицо узкое, у бровей, особенно над глазами, мелкие шрамы, напоминающие давно зажившие раны.
– Работал под Щитом, – объяснил Берл, перехватив его взгляд.
Вот оно что. Отец как-то рассказывал, что защитники города иногда используют в туннелях мальчишек. Подкопы часто бывают слишком узкими для взрослых мужчин, и тогда в них запускают детей или специально обученных собак. Нико даже упомянул, что его отец тоже сражался у стен города, но Берл не стал развивать тему и только кивнул, а потом поставил на пол мех с водой.
– Пока хватит, но ты должен постоянно пить, слышишь?
– Да, буду, – пообещал Нико. – А скажи-ка, где мы сейчас?
– Над Салиной. Утром прошли над ее восточным побережьем.
– А я думал, мы уже идем к Чиму.
– Пойдем, когда поймаем попутный ветер. Капитан старается по возможности не тратить топливо. Вот поймаем ветер и сразу рванем на север, через блокаду. Да ты не волнуйся, воздухолетов у маннианцев не больше нашего, а «Фалькон» – корабль быстрый, так что пройдем с ходу.
Берл повернулся к выходу.
– Если будешь сносно себя чувствовать, выходи на палубу. Свежий воздух хорошо помогает. – Он легко пересек каюту, хотя пол уже заметно накренился – корабль снова набирал высоту. Нико услышал, как загудели движители, сжигая драгоценное топливо.
У выхода Берл остановился и обернулся, держась рукой за косяк.
– А ты и правда будешь учиться на рошуна?
– Вообще-то это вроде как секрет, – ответил Нико.
Юнга кивнул и задумчиво выпятил губу. Потом вышел, притворив за собой хлипкую дверь.
Нико снова лег и закрыл глаза. Не видя наклона, сдерживать тошноту было легче.
Прошло всего лишь несколько дней, а прежняя жизнь казалась такой далекой.
На следующее утро полегчало. Похоже, истощенный организм решил устроить себе разгрузку и не обращать внимания на проблемы, тревоги и волнения. Облегченно вздохнув, Нико скатился с пропитанной потом койки.
Каюта размещалась в задней, хвостовой части воздухолета. Под окном, на выступе, крепилась раковина, в углу – уборная. Нико глубоко вдохнул, распахнул ставни и на мгновение зажмурился от ударившего в глаза света. Небо было ясное и удивительно голубое. Неподалеку, на уровне глаз, проплывало белое облачко. Легкий бриз освежил лицо и разогнал остатки сна. Преодолев себя, Нико перегнулся через подоконник. Далеко внизу расстилался живописный, зеленое с бурым, ландшафт – судя по очертаниям береговой линии, это был остров – с разбегающимися в разные стороны дорогами и окутанными туманной дымкой городишками. Большая часть дорог сходилась к обнесенному стеной воздухопорту. С поросших лесом холмов сбегали к озерам и далее к морю сверкающие под солнцем речки. Нико покрепче сжал подоконник и заставил себя успокоиться.
Вылив содержимое ведра – пора избавиться от вони, – он снял с себя грязную одежду. В Бар-Хосе перед отбытием Эш купил ему все необходимое для путешествия и дорожный мешок. Нико достал из него кусочек мыла и умылся, промочив от усердия деревянный пол. Потом выудил пакетик с ароматизированной корой, развернул обертку из вощеной бумаги и тщательно почистил зубы.
Надевая чистую одежду – мягкую хлопчатобумажную майку, тунику и штаны из грубого брезента, кожаные башмаки, пояс с деревянной застежкой, – он вдруг поймал себя на том, что ужасно проголодался.
Осторожно, короткими шажками, Нико выбрался из каюты и двинулся по коридору, влекомый запахом чи, в общую комнату, просторное, с низким потолком помещение. За столами сидели группками члены экипажа. Неторопливо завтракая, люди негромко переговаривались. В воздухе уже растекался трубочный дымок. Провожаемый не слишком приветливыми взглядами, Нико прошел к стойке, у которой кок, тощий, лысоватый мужчина с вытатуированными усами выдавал чашки с горячим чи и тарелки с сыром и сухарями. Здесь же работал – подбрасывал дрова в гудящую каменную печь – и Берл. Увидев подопечного, юнга приветливо кивнул, но от дела не оторвался. Нико навалил на тарелку горку еды, а чашку чи поставил перед ним кок, который тут же вернулся к работе, заключавшейся, похоже, в громыхании сковородами и кастрюлями, размахивании влажным полотенцем, усталых вздохах и проклятиях в свой же адрес. Сев за пустой столик в уголке, Нико осторожно, проверяя желудок, приступил к завтраку. Зацепившись взглядом за установленные вдоль борта орудия, он старался не обращать внимания на то и дело бросаемые в его сторону неприязненные взгляды.
Интересно, остальные здесь тоже такие дружелюбные?
Закончив, Нико поблагодарил кока и решил подняться на верхнюю палубу. Каждый шаг давался с трудом, ладони скользили по поручням при попытке оторвать ногу от ступеньки, так что перед последним участком он даже взял паузу, чтобы привести себя в порядок.
Шагнув наконец на верхнюю палубу, Нико постарался представить, что находится на обычном морском корабле, рассекающем волны, а не плывущем в воздушном безбрежье. Помогло то, что палубы «Фалькона» почти не отличались от палуб судов, видеть которые ему доводилось в гавани: за спиной возвышался квартердек, впереди – фордек. Неподалеку, негромко переговариваясь, вязали канаты пять или шесть матросов. Чуть дальше несколько их товарищей забавлялись игрой в кости. В какой-то момент игроки из-за чего-то заспорили, и одного, порывавшегося затеять драку, даже пришлось удерживать. В целом команда выглядела довольно молодой, и лишь немногим, как показалось Нико, перевалило за тридцать. Все были худощавы, все носили бороды и длинные волосы.
Непривычной была и окружавшая их тишина, нарушаемая только треском полотна. Подняв голову, он увидел огромную, трепещущую под ветром оболочку из белого шелка, заключенную в тонкую сеть канатов и деревянных распорок. Отбрасываемая ею тень накрывала всю палубу. Под носом оболочки раздувались паруса, натянутые между прочными тиковыми штангами. По бокам ее выступали две огромные, похожие на крылья лопасти. Между тугими, трепещущими от ветра шелковыми полотнищами по решетке удерживающего их такелажа карабкались люди.
«Сумасшедшие, – подумал Нико. – Безумцы».
Воздух на такой высоте был не просто прохладный, а холодный. Ветер кусал даже сквозь одежду, и по коже побежали мурашки. Нико уже подумывал о том, чтобы вернуться в каюту и одеться потеплее, но заметил на фор-деке Эша. Как всегда в черном, старик сидел неподвижно, подобрав ноги и, похоже, полностью уйдя в себя.
Нико уже обнаружил, что пребывание на палубе вполне можно вынести, если не смотреть вниз через поручень и постоянно внушать себе, что находишься на борту обычного морского корабля. Руководствуясь этими правилами, он поднялся по ступенькам и подошел к старику.
На первый взгляд могло показаться, что Эш спит, но взгляд за опущенными ресницами свидетельствовал об обратном, хотя и оставался застывшим, сосредоточенным на некоей точке, которая могла быть и далеко и близко. Поражала и полная неподвижность фигуры; казалось, это не живой человек, а каменное изваяние. Даже грудь его не поднималась и не опускалась вместе с дыханием.
– Как ты? – спросил Эш, даже не пошевелившись.
Пытаясь согреться, Нико обхватил себя руками.
– Сегодня лучше. Спасибо за заботу, старик.
Эш сухо усмехнулся:
– Я здесь не для того, чтобы с тобой нянчиться. – Он открыл глаза, посмотрел на юношу и протянул руку.
Секунду Нико смотрел на нее непонимающе – блестящие ногти и розовато-черная кожа вокруг них, – потом сжал загрубевшую, как кора, ладонь и помог старику подняться.
– Если ходишь, значит, все хорошо, – сказал Эш. – А раз так, то пора начинать обучение. Урок первый: ты – мой ученик. Следовательно, можешь называть меня мастером или мастером Эшем. Но не стариком.
Кровь бросилась в лицо – такой тон Нико не понравился.
– Как скажете.
– Не испытывай мое терпение, парень. Будешь и дальше выказывать неуважение – ударю.
Примерно так разговаривал иногда отец, возвращаясь домой со службы, и один из тех придурков, которых приводила мать.
– Ну так ударьте. Этот урок я уже знаю.
В выражении лица Эша не изменилось ничего, но краем глаза Нико заметил, как сжалась в кулак опущенная правая рука. Заметил и напрягся.
Однако, вместо того чтобы подкрепить словесную угрозу делом, старик лишь глубоко вздохнул:
– Ладно, давай посидим.
Он первым опустился на колени, но теперь уже лицом к Нико. После недолгого колебания юноша последовал его примеру.
– Сделай глубокий вдох, – сказал Эш. – Так, хорошо. Теперь еще раз.
Нико вдохнул и почувствовал, как разжижается и уходит злость.
– Итак, ты – мерсианец, – начал Эш. – Твой народ следует путем Дао, или того, что называют иногда Судьбой. А раз так, то ты должен знать, кто такой Большой Глупец.
Вопрос застиг его врасплох.
– Конечно, – осторожно ответил Нико. Старик кивнул, но ничего не сказал, давая понять, что ждет продолжения. – Я бывал в храмах, слышал, как там читают его высказывания. На День Глупца мать обычно брала меня с собой.
Эш едва заметно сдвинул брови, показывая, что ничем особенным ученик его не впечатлил.
– А тебе известно, где родился Большой Глупец?
– Мне говорили, что он родился на одной из лун и свалился на Эрес с горящей скалой.
Старик покачал головой:
– Он родился на моей родине, Хоншю, шестьсот сорок девять лет назад. Хоншю – родина даосизма. Большой Глупец прожил там всю свою жизнь и нигде больше не бывал, что бы там ни утверждали ваши легенды. Учение о Пути принесла в Мидерес его Великая Последовательница, и именно благодаря ей и ее ученикам оно распространилось, в различных формах, по южным землям, в том числе и вашей. Ты медитируешь?
– Как монахи?
– Да, как монахи.
Нико покачал головой.
– Хо. Тогда, как я и ожидал, ты не знаешь ничего, кроме религии. Мы, в ордене, тоже даосы, но следуем истинным учениям Большого Глупца, без всей той чепухи, которой обросли его слова. Если ты пойдешь его путем, как и должно быть, поскольку ты намерен стать настоящим рошуном, то забудь, что знал, и сосредоточься на одном-единственном. Научись, как быть неподвижным.
Нико медленно кивнул:
– Понимаю.
– Ничего ты не понимаешь, но скоро начнешь. А теперь делай то, что я скажу. Вложи левую руку в правую. Да, так. Теперь выпрями спину. Еще. Не сутулься. Хорошо. Прикрой глаза. Выбери точку перед собой и сфокусируйся на ней. Дыши. Расслабься.
Странно, какое отношение это все имеет к рошунам? Тем не менее Нико расслабился.
– Следи за тем, как воздух входит в нос, как проходит через тебя, как выходит. Дыши глубже, животом. Да, вот так.
– И что дальше? – У него уже заболели колени.
Взгляд Эша оставался неподвижным, лишь крылья носа чуть заметно дрогнули.
– Ум, который вечно чем-то занят, болен. Ум спокойный следует течению Дао. Если ты следуешь течению Дао, твои поступки согласуются со всем сущим. Вот чему учит нас Большой Глупец.
Нико пытался делать так, как сказал старик. В некотором отношении это напоминало жонглирование одновременно тремя предметами: приходилось следить за дыханием, держать прямой спину и не упускать из виду щербинку на поручне. На все сразу концентрации не хватало, он забывал то об одном, то о другом. И, ловя себя на упущении, начинал раздражаться. Он уже потерял ощущение времени и не мог бы сказать, сколько они сидят вот так, минуты или часы.
Чем усерднее он старался оставаться неподвижным, тем сильнее становилась потребность поболтать с собой. Чесалась щека. Ныла спина. В коленях пульсировала боль. Урок превратился в истязание, так что в какой-то момент Нико, чтобы отвлечься от всех своих неудобств, направил мысли на посторонние предметы: куда идет корабль, что подадут на обед…
Казалось, минули годы, прежде чем колокол отбил конец часа.
Эш поднялся и помог встать ученику.
– Как себя чувствуешь?
Нико с трудом удержался, чтобы не ляпнуть первое, что пришло на ум.
– Я спокоен, – соврал он. – Спокоен и неподвижен.
Глаза старика насмешливо блеснули.
Позже в тот же день воздухолет снизился на несколько сотен футов в надежде найти более благоприятный ветер и, к общей радости, попал в быстрый поток, движущийся в направлении на северо-запад. Стоявший на квартердеке капитан Тренч распорядился убрать задние лопасти и развернуть главные. Он еще не закончил, а его люди уже бросились выполнять приказ. Высокий, лет тридцати, чисто выбритый, капитан отличался крайней худобой. Белые костлявые руки он держал в карманах серо-синей шинели без каких-либо знаков отличия, что могло быть и своего рода манерностью, и свидетельством прошлой флотской карьеры, поскольку командование воздухолетом мало чем отличалось от командования торговым судном. Взгляд его единственного глаза то и дело устремлялся вверх, где дрожала под порывами бокового ветра оболочка. Сидевший на плече у капитана керидо то наклонялся к его уху и трещал, словно ведя с хозяином разговор, то переступал с лапки на лапку, поддерживая равновесие. «Фалькон» поворачивался, будто рыба, втискивался, задрав хвост и теряя высоту, в воздушный поток.
Вцепившись побелевшими пальцами в поручень, Нико с тревогой вслушивался в скрип деревянных распорок, соединявших оболочку с корпусом. Громадные лопасти подхватили ветер; стоявший у штурвала вахтенный громко считывал показания скорости. Набирая ход, корабль рвался вперед.
Они покидали наконец-то воздушное пространство Свободных портов.
Вечером капитан пригласил пассажиров пообедать в его расположенной под квартердеком каюте, помещении с низким потолком, растянувшемся на всю ширину корпуса. Вдоль стен шли окна; перекрещивающиеся свинцовые полосы делили толстые стеклянные панели на ромбы, прозрачные и полупрозрачные, зеленые и желтые. Горизонт за ними сливался с облаками, подкрашенными падающим шаром солнца.
На обед подали рисовый суп, жареный картофель, свежие овощи, копченое мясо и вино. Стол был сервирован керамической посудой, серовато-белой, изящной и, похоже, дорогой. Каждый предмет украшало изображение летящего сокола. Подарок капитану, решил Нико.
Разговоры отошли на второй план – все отдали должное еде, не позволяя блюдам стынуть. Эш и капитан ели сосредоточенно, не отвлекаясь, как люди, поставившие целью насладиться всем, что только предлагает жизнь, пока это возможно. Далас, первый помощник капитана – здоровенный, с длинными, заплетенными в тугие косички волосами корициец в распахнутом кожаном жакете, со свисающим с шеи изогнутым охотничьим рогом, – был, по-видимому, нем от рождения. Даже любимец Тренча, керидо, разволновавшийся поначалу из-за присутствия на обеде двух гостей, скоро притих, устроившись на столе, рядом с тарелкой хозяина, и лишь щелкал изредка клювом да пускал слюни. Глядя на птицу, Нико вспоминал Буна. Мать готовила кое-как, второпях, и он, сидя за завтраком или ужином, всегда старался незаметно передать другу под стол дополнительный кусочек. Нико видел ке-ридо впервые в жизни, хотя знал о них из представлений «Повести Рыбы», что разыгрывали уличные артисты. В некоторых из этих историй рассказывалось о купцах, которые, путешествуя через пустыню, попадали в оазис, где теряли рассудок и находили смерть. Керидо всегда изображался там существом мелким, но зловредным. Теперь, имея возможность наблюдать за представителем этого рода вживую, Нико понимал, что такое представление возникло не на пустом месте. Цвета его шкуры вызывали неясные образы густой, накрытой тенью растительности, в которой крадется некий, готовый вдруг выскочить хищник. Ему бы и в голову не пришло, что такую тварь можно держать у себя дома.
Из привинченного к полу и запертого на замок шкафчика достали красное вино. Капитан, Далас и Эш заканчивали вторую бутылку, тогда как Нико все еще потягивал из первого стакана. Первые двое, похоже, малость опьянели.
– Это хорошо, что ты наконец-то поднялся, – заметил Тренч, промокая платком бледные губы и награждая Нико немигающим взглядом своего слепого, затянутого белой пленкой глаза. Лицо его даже в мягких тонах заката выглядело бледным, словно пропиталось влажной серостью дождя.
Эш хмыкнул, и Нико тут же посмотрел на старика, но тот отвел глаза.
– К большому небу приспособиться нелегко, – продолжал Тренч с легким акцентом человека, получившего дорогостоящее образование. – Здесь похуже, чем в море, это почти каждый подтвердит. Так что стыдиться нечего, обычная реакция. Я и сам чувствую себя не лучше, когда возвращаюсь на землю. Денек со шлюхой кувыркаюсь, прежде чем освоюсь. – Он добродушно улыбнулся, подмигнул и тут же, словно застеснявшись сказанного, поспешно отвернулся.
Нико тоже улыбнулся, хотя и немного принужденно, – капитан ему нравился. Похоже, капитану было важно понравиться тем, кто оказался с ним в одной компании. Выглядело это странно, если вспомнить, как он вел себя днем, как кричал на подчиненных, срываясь и брызжа слюной, так что в какой-то момент Нико даже забеспокоился – а в себе ли он. В конце концов Дал ас увел Тренча в свою кабину – с глаз долой, – хотя крики доносились и оттуда.
Теперь, за обедом, капитан был абсолютно спокоен, часто улыбался и смотрел на гостей так, словно хотел извиниться. Если его и терзали какие-то демоны, сейчас их сдерживал мягкий, добродушный нрав, более соответствовавший его истинной природе. Так что, несмотря на тот неприятный срыв, Нико чувствовал себя вполне уверенно в обществе капитана.
Сидевший напротив Далас посмотрел на Нико без особой теплоты и, подцепив вилкой кусок мяса, отправил его в рот. При этот верзила корициец изобразил свободной рукой жест сколь быстрый, столь и выразительный: сжатый кулак качнулся из стороны в сторону, изобразил волнистое движение и раскрылся ладонью вверх.
– Не обращай внимания, – посоветовал Тренч.
Но Нико уже не мог отвести взгляд от руки корицийца, указательный палец которой терся о подушечку большого.
– Почему? Что он сказал?
Тренч снова поднес к губам платок.
– Он говорит, мой юный друг, что сомневается в том, что ты хотя бы раз выходил в море, не говоря уже о большем.
Далас замер в ожидании ответа и даже перестал жевать.
– Если так, то он прав, – признался Нико.
– Да, но ты, возможно, не обратил внимания, как он это сказал. Жест с покачиванием считается оскорбительным. – Капитан посмотрел на своего помощника и укоризненно покачал головой. Корициец нахмурился. – Далас родился на корабле и всю жизнь провел на палубе, вот откуда неприязнь к тем, кто не был в море. Он полагает, что у них неверно определены приоритеты.
Нико смущенно улыбнулся обоим:
– Однажды, лет в десять, я купался в море и нашел бревно. Оно и было моим кораблем.
Тренч чуть сдвинул в сторону платок.
– Бревно, говоришь?
– Да, большое.
Капитан рассмеялся, а рассмеявшись, закашлялся, так что ему снова пришлось прикрыться платком. Даже Далас смягчился и проглотил задержавшийся во рту кусок.
– Ты почти не пьешь, – заметил Тренч, отдышавшись. – Берл, будь добр, подлей нашему гостю.
Стоявший в сторонке юнга послушно шагнул к столу и подлил вина.
Нико с сомнением посмотрел на кубок.
– Вижу, по-настоящему ты его еще не распробовал, – проворчал Тренч, поднимая свой. – Ничего, это придет, можешь мне поверить. В такой жизни, как наша, к вину привыкаешь легко и быстро. Посмотри на своего мастера. Когда он был здесь в последний раз, мне пришлось держать запасы под замком, иначе он все бы выпил. Вот какая бывает жажда.
– Чепуха. – Эш вылил в себя то, что оставалось на дне, и показал на пустой кубок.
Корабль едва поднялся над Бар-Хосом и еще только набирал высоту, когда Нико, посмотрев вниз, замер в изумлении – земля уходила, и все, что было на ней, стремительно уменьшалось. В следующий момент голова закружилась, в животе что-то перевернулось, и он едва успел ухватиться за поручень. Прошло три дня, а он так и лежал, не поднимаясь, одолеваемый страхом, сражаясь с приступами тошноты, в постоянном напряжении, и только время от времени свешивался с койки к стоящему на полу деревянному ведру. Желчь высушила горло, так что даже говорить было больно. Ел он мало, только проглатывал суп да пил воду, – все прочее изрыгалось, не успев даже перевариться. И при этом, независимо от того, спал он или бодрствовал, в голове гвоздем сидела одна и та же мысль: между ним и землей пропасть пустоты. Он постоянно ощущал напряжение канатов и распорок, удерживавших корпус под брюхом хрупкой, наполненной газом оболочки. Каждый доносящийся с палубы крик, каждый топот ног или изменение в движении корабля возвещало надвигающуюся неумолимо катастрофу. Никогда еще Нико не испытывал таких страданий.
Большую часть времени он был один. Вообще-то тесную каюту делил с ним Эш, но старик, похоже, был начисто лишен сострадания и плохо переносил затяжные приступы рвоты. Когда это случалось, терпения ему хватало ненадолго. Он откладывал томик поэзии и, бормоча что-то под нос, отправлялся на палубу. Так что ухаживал за страдальцем, принося еду и воду, только корабельный юнга Берл.
– Ты должен поесть, – снова повторил он, протягивая чашку с бульоном. – Посмотри на себя – ничего не осталось, кожа да кости.
Но Нико только поморщился и оттолкнул чашку.
Берл укоризненно поцокал языком.
– Тогда хотя бы воды выпей. Пить нужно обязательно, даже если удержать не можешь.
Нико покачал головой.
– Не выпьешь – позову твоего хозяина.
Пришлось согласиться. Он сделал несколько глотков – только лишь для того, чтобы успокоить заботливого мальчишку. Потом спросил, который час.
– Скоро вечер. Да тебе-то какая разница – ставни все равно постоянно закрыты. Тебе требуется свежий воздух, здесь уже и дышать нечем. Неудивительно, что твой хозяин столько времени проводит на палубе.
– Больно уж вид не нравится, – объяснил Нико, вспомнив первое утро, когда, распахнув ставни, тут же отшатнулся в ужасе от увиденного. – Со мной определенно что-то не так, – простонал он, кладя на живот руку.
Берл ухмыльнулся:
– Меня в первом полете тошнило целую неделю. Обычное дело. Просто у некоторых крылья вырастают быстрее, чем у других.
– Крылья?
– Да. Но ты не беспокойся – через пару дней будешь в порядке.
– Если не помру раньше.
Берл поднес к его губам мех с водой.
На вид парнишке было лет четырнадцать, не больше, но держался он не по годам уверенно. Вытирая рот, Нико присмотрелся к юнге повнимательнее. Лицо узкое, у бровей, особенно над глазами, мелкие шрамы, напоминающие давно зажившие раны.
– Работал под Щитом, – объяснил Берл, перехватив его взгляд.
Вот оно что. Отец как-то рассказывал, что защитники города иногда используют в туннелях мальчишек. Подкопы часто бывают слишком узкими для взрослых мужчин, и тогда в них запускают детей или специально обученных собак. Нико даже упомянул, что его отец тоже сражался у стен города, но Берл не стал развивать тему и только кивнул, а потом поставил на пол мех с водой.
– Пока хватит, но ты должен постоянно пить, слышишь?
– Да, буду, – пообещал Нико. – А скажи-ка, где мы сейчас?
– Над Салиной. Утром прошли над ее восточным побережьем.
– А я думал, мы уже идем к Чиму.
– Пойдем, когда поймаем попутный ветер. Капитан старается по возможности не тратить топливо. Вот поймаем ветер и сразу рванем на север, через блокаду. Да ты не волнуйся, воздухолетов у маннианцев не больше нашего, а «Фалькон» – корабль быстрый, так что пройдем с ходу.
Берл повернулся к выходу.
– Если будешь сносно себя чувствовать, выходи на палубу. Свежий воздух хорошо помогает. – Он легко пересек каюту, хотя пол уже заметно накренился – корабль снова набирал высоту. Нико услышал, как загудели движители, сжигая драгоценное топливо.
У выхода Берл остановился и обернулся, держась рукой за косяк.
– А ты и правда будешь учиться на рошуна?
– Вообще-то это вроде как секрет, – ответил Нико.
Юнга кивнул и задумчиво выпятил губу. Потом вышел, притворив за собой хлипкую дверь.
Нико снова лег и закрыл глаза. Не видя наклона, сдерживать тошноту было легче.
Прошло всего лишь несколько дней, а прежняя жизнь казалась такой далекой.
На следующее утро полегчало. Похоже, истощенный организм решил устроить себе разгрузку и не обращать внимания на проблемы, тревоги и волнения. Облегченно вздохнув, Нико скатился с пропитанной потом койки.
Каюта размещалась в задней, хвостовой части воздухолета. Под окном, на выступе, крепилась раковина, в углу – уборная. Нико глубоко вдохнул, распахнул ставни и на мгновение зажмурился от ударившего в глаза света. Небо было ясное и удивительно голубое. Неподалеку, на уровне глаз, проплывало белое облачко. Легкий бриз освежил лицо и разогнал остатки сна. Преодолев себя, Нико перегнулся через подоконник. Далеко внизу расстилался живописный, зеленое с бурым, ландшафт – судя по очертаниям береговой линии, это был остров – с разбегающимися в разные стороны дорогами и окутанными туманной дымкой городишками. Большая часть дорог сходилась к обнесенному стеной воздухопорту. С поросших лесом холмов сбегали к озерам и далее к морю сверкающие под солнцем речки. Нико покрепче сжал подоконник и заставил себя успокоиться.
Вылив содержимое ведра – пора избавиться от вони, – он снял с себя грязную одежду. В Бар-Хосе перед отбытием Эш купил ему все необходимое для путешествия и дорожный мешок. Нико достал из него кусочек мыла и умылся, промочив от усердия деревянный пол. Потом выудил пакетик с ароматизированной корой, развернул обертку из вощеной бумаги и тщательно почистил зубы.
Надевая чистую одежду – мягкую хлопчатобумажную майку, тунику и штаны из грубого брезента, кожаные башмаки, пояс с деревянной застежкой, – он вдруг поймал себя на том, что ужасно проголодался.
Осторожно, короткими шажками, Нико выбрался из каюты и двинулся по коридору, влекомый запахом чи, в общую комнату, просторное, с низким потолком помещение. За столами сидели группками члены экипажа. Неторопливо завтракая, люди негромко переговаривались. В воздухе уже растекался трубочный дымок. Провожаемый не слишком приветливыми взглядами, Нико прошел к стойке, у которой кок, тощий, лысоватый мужчина с вытатуированными усами выдавал чашки с горячим чи и тарелки с сыром и сухарями. Здесь же работал – подбрасывал дрова в гудящую каменную печь – и Берл. Увидев подопечного, юнга приветливо кивнул, но от дела не оторвался. Нико навалил на тарелку горку еды, а чашку чи поставил перед ним кок, который тут же вернулся к работе, заключавшейся, похоже, в громыхании сковородами и кастрюлями, размахивании влажным полотенцем, усталых вздохах и проклятиях в свой же адрес. Сев за пустой столик в уголке, Нико осторожно, проверяя желудок, приступил к завтраку. Зацепившись взглядом за установленные вдоль борта орудия, он старался не обращать внимания на то и дело бросаемые в его сторону неприязненные взгляды.
Интересно, остальные здесь тоже такие дружелюбные?
Закончив, Нико поблагодарил кока и решил подняться на верхнюю палубу. Каждый шаг давался с трудом, ладони скользили по поручням при попытке оторвать ногу от ступеньки, так что перед последним участком он даже взял паузу, чтобы привести себя в порядок.
Шагнув наконец на верхнюю палубу, Нико постарался представить, что находится на обычном морском корабле, рассекающем волны, а не плывущем в воздушном безбрежье. Помогло то, что палубы «Фалькона» почти не отличались от палуб судов, видеть которые ему доводилось в гавани: за спиной возвышался квартердек, впереди – фордек. Неподалеку, негромко переговариваясь, вязали канаты пять или шесть матросов. Чуть дальше несколько их товарищей забавлялись игрой в кости. В какой-то момент игроки из-за чего-то заспорили, и одного, порывавшегося затеять драку, даже пришлось удерживать. В целом команда выглядела довольно молодой, и лишь немногим, как показалось Нико, перевалило за тридцать. Все были худощавы, все носили бороды и длинные волосы.
Непривычной была и окружавшая их тишина, нарушаемая только треском полотна. Подняв голову, он увидел огромную, трепещущую под ветром оболочку из белого шелка, заключенную в тонкую сеть канатов и деревянных распорок. Отбрасываемая ею тень накрывала всю палубу. Под носом оболочки раздувались паруса, натянутые между прочными тиковыми штангами. По бокам ее выступали две огромные, похожие на крылья лопасти. Между тугими, трепещущими от ветра шелковыми полотнищами по решетке удерживающего их такелажа карабкались люди.
«Сумасшедшие, – подумал Нико. – Безумцы».
Воздух на такой высоте был не просто прохладный, а холодный. Ветер кусал даже сквозь одежду, и по коже побежали мурашки. Нико уже подумывал о том, чтобы вернуться в каюту и одеться потеплее, но заметил на фор-деке Эша. Как всегда в черном, старик сидел неподвижно, подобрав ноги и, похоже, полностью уйдя в себя.
Нико уже обнаружил, что пребывание на палубе вполне можно вынести, если не смотреть вниз через поручень и постоянно внушать себе, что находишься на борту обычного морского корабля. Руководствуясь этими правилами, он поднялся по ступенькам и подошел к старику.
На первый взгляд могло показаться, что Эш спит, но взгляд за опущенными ресницами свидетельствовал об обратном, хотя и оставался застывшим, сосредоточенным на некоей точке, которая могла быть и далеко и близко. Поражала и полная неподвижность фигуры; казалось, это не живой человек, а каменное изваяние. Даже грудь его не поднималась и не опускалась вместе с дыханием.
– Как ты? – спросил Эш, даже не пошевелившись.
Пытаясь согреться, Нико обхватил себя руками.
– Сегодня лучше. Спасибо за заботу, старик.
Эш сухо усмехнулся:
– Я здесь не для того, чтобы с тобой нянчиться. – Он открыл глаза, посмотрел на юношу и протянул руку.
Секунду Нико смотрел на нее непонимающе – блестящие ногти и розовато-черная кожа вокруг них, – потом сжал загрубевшую, как кора, ладонь и помог старику подняться.
– Если ходишь, значит, все хорошо, – сказал Эш. – А раз так, то пора начинать обучение. Урок первый: ты – мой ученик. Следовательно, можешь называть меня мастером или мастером Эшем. Но не стариком.
Кровь бросилась в лицо – такой тон Нико не понравился.
– Как скажете.
– Не испытывай мое терпение, парень. Будешь и дальше выказывать неуважение – ударю.
Примерно так разговаривал иногда отец, возвращаясь домой со службы, и один из тех придурков, которых приводила мать.
– Ну так ударьте. Этот урок я уже знаю.
В выражении лица Эша не изменилось ничего, но краем глаза Нико заметил, как сжалась в кулак опущенная правая рука. Заметил и напрягся.
Однако, вместо того чтобы подкрепить словесную угрозу делом, старик лишь глубоко вздохнул:
– Ладно, давай посидим.
Он первым опустился на колени, но теперь уже лицом к Нико. После недолгого колебания юноша последовал его примеру.
– Сделай глубокий вдох, – сказал Эш. – Так, хорошо. Теперь еще раз.
Нико вдохнул и почувствовал, как разжижается и уходит злость.
– Итак, ты – мерсианец, – начал Эш. – Твой народ следует путем Дао, или того, что называют иногда Судьбой. А раз так, то ты должен знать, кто такой Большой Глупец.
Вопрос застиг его врасплох.
– Конечно, – осторожно ответил Нико. Старик кивнул, но ничего не сказал, давая понять, что ждет продолжения. – Я бывал в храмах, слышал, как там читают его высказывания. На День Глупца мать обычно брала меня с собой.
Эш едва заметно сдвинул брови, показывая, что ничем особенным ученик его не впечатлил.
– А тебе известно, где родился Большой Глупец?
– Мне говорили, что он родился на одной из лун и свалился на Эрес с горящей скалой.
Старик покачал головой:
– Он родился на моей родине, Хоншю, шестьсот сорок девять лет назад. Хоншю – родина даосизма. Большой Глупец прожил там всю свою жизнь и нигде больше не бывал, что бы там ни утверждали ваши легенды. Учение о Пути принесла в Мидерес его Великая Последовательница, и именно благодаря ей и ее ученикам оно распространилось, в различных формах, по южным землям, в том числе и вашей. Ты медитируешь?
– Как монахи?
– Да, как монахи.
Нико покачал головой.
– Хо. Тогда, как я и ожидал, ты не знаешь ничего, кроме религии. Мы, в ордене, тоже даосы, но следуем истинным учениям Большого Глупца, без всей той чепухи, которой обросли его слова. Если ты пойдешь его путем, как и должно быть, поскольку ты намерен стать настоящим рошуном, то забудь, что знал, и сосредоточься на одном-единственном. Научись, как быть неподвижным.
Нико медленно кивнул:
– Понимаю.
– Ничего ты не понимаешь, но скоро начнешь. А теперь делай то, что я скажу. Вложи левую руку в правую. Да, так. Теперь выпрями спину. Еще. Не сутулься. Хорошо. Прикрой глаза. Выбери точку перед собой и сфокусируйся на ней. Дыши. Расслабься.
Странно, какое отношение это все имеет к рошунам? Тем не менее Нико расслабился.
– Следи за тем, как воздух входит в нос, как проходит через тебя, как выходит. Дыши глубже, животом. Да, вот так.
– И что дальше? – У него уже заболели колени.
Взгляд Эша оставался неподвижным, лишь крылья носа чуть заметно дрогнули.
– Ум, который вечно чем-то занят, болен. Ум спокойный следует течению Дао. Если ты следуешь течению Дао, твои поступки согласуются со всем сущим. Вот чему учит нас Большой Глупец.
Нико пытался делать так, как сказал старик. В некотором отношении это напоминало жонглирование одновременно тремя предметами: приходилось следить за дыханием, держать прямой спину и не упускать из виду щербинку на поручне. На все сразу концентрации не хватало, он забывал то об одном, то о другом. И, ловя себя на упущении, начинал раздражаться. Он уже потерял ощущение времени и не мог бы сказать, сколько они сидят вот так, минуты или часы.
Чем усерднее он старался оставаться неподвижным, тем сильнее становилась потребность поболтать с собой. Чесалась щека. Ныла спина. В коленях пульсировала боль. Урок превратился в истязание, так что в какой-то момент Нико, чтобы отвлечься от всех своих неудобств, направил мысли на посторонние предметы: куда идет корабль, что подадут на обед…
Казалось, минули годы, прежде чем колокол отбил конец часа.
Эш поднялся и помог встать ученику.
– Как себя чувствуешь?
Нико с трудом удержался, чтобы не ляпнуть первое, что пришло на ум.
– Я спокоен, – соврал он. – Спокоен и неподвижен.
Глаза старика насмешливо блеснули.
Позже в тот же день воздухолет снизился на несколько сотен футов в надежде найти более благоприятный ветер и, к общей радости, попал в быстрый поток, движущийся в направлении на северо-запад. Стоявший на квартердеке капитан Тренч распорядился убрать задние лопасти и развернуть главные. Он еще не закончил, а его люди уже бросились выполнять приказ. Высокий, лет тридцати, чисто выбритый, капитан отличался крайней худобой. Белые костлявые руки он держал в карманах серо-синей шинели без каких-либо знаков отличия, что могло быть и своего рода манерностью, и свидетельством прошлой флотской карьеры, поскольку командование воздухолетом мало чем отличалось от командования торговым судном. Взгляд его единственного глаза то и дело устремлялся вверх, где дрожала под порывами бокового ветра оболочка. Сидевший на плече у капитана керидо то наклонялся к его уху и трещал, словно ведя с хозяином разговор, то переступал с лапки на лапку, поддерживая равновесие. «Фалькон» поворачивался, будто рыба, втискивался, задрав хвост и теряя высоту, в воздушный поток.
Вцепившись побелевшими пальцами в поручень, Нико с тревогой вслушивался в скрип деревянных распорок, соединявших оболочку с корпусом. Громадные лопасти подхватили ветер; стоявший у штурвала вахтенный громко считывал показания скорости. Набирая ход, корабль рвался вперед.
Они покидали наконец-то воздушное пространство Свободных портов.
Вечером капитан пригласил пассажиров пообедать в его расположенной под квартердеком каюте, помещении с низким потолком, растянувшемся на всю ширину корпуса. Вдоль стен шли окна; перекрещивающиеся свинцовые полосы делили толстые стеклянные панели на ромбы, прозрачные и полупрозрачные, зеленые и желтые. Горизонт за ними сливался с облаками, подкрашенными падающим шаром солнца.
На обед подали рисовый суп, жареный картофель, свежие овощи, копченое мясо и вино. Стол был сервирован керамической посудой, серовато-белой, изящной и, похоже, дорогой. Каждый предмет украшало изображение летящего сокола. Подарок капитану, решил Нико.
Разговоры отошли на второй план – все отдали должное еде, не позволяя блюдам стынуть. Эш и капитан ели сосредоточенно, не отвлекаясь, как люди, поставившие целью насладиться всем, что только предлагает жизнь, пока это возможно. Далас, первый помощник капитана – здоровенный, с длинными, заплетенными в тугие косички волосами корициец в распахнутом кожаном жакете, со свисающим с шеи изогнутым охотничьим рогом, – был, по-видимому, нем от рождения. Даже любимец Тренча, керидо, разволновавшийся поначалу из-за присутствия на обеде двух гостей, скоро притих, устроившись на столе, рядом с тарелкой хозяина, и лишь щелкал изредка клювом да пускал слюни. Глядя на птицу, Нико вспоминал Буна. Мать готовила кое-как, второпях, и он, сидя за завтраком или ужином, всегда старался незаметно передать другу под стол дополнительный кусочек. Нико видел ке-ридо впервые в жизни, хотя знал о них из представлений «Повести Рыбы», что разыгрывали уличные артисты. В некоторых из этих историй рассказывалось о купцах, которые, путешествуя через пустыню, попадали в оазис, где теряли рассудок и находили смерть. Керидо всегда изображался там существом мелким, но зловредным. Теперь, имея возможность наблюдать за представителем этого рода вживую, Нико понимал, что такое представление возникло не на пустом месте. Цвета его шкуры вызывали неясные образы густой, накрытой тенью растительности, в которой крадется некий, готовый вдруг выскочить хищник. Ему бы и в голову не пришло, что такую тварь можно держать у себя дома.
Из привинченного к полу и запертого на замок шкафчика достали красное вино. Капитан, Далас и Эш заканчивали вторую бутылку, тогда как Нико все еще потягивал из первого стакана. Первые двое, похоже, малость опьянели.
– Это хорошо, что ты наконец-то поднялся, – заметил Тренч, промокая платком бледные губы и награждая Нико немигающим взглядом своего слепого, затянутого белой пленкой глаза. Лицо его даже в мягких тонах заката выглядело бледным, словно пропиталось влажной серостью дождя.
Эш хмыкнул, и Нико тут же посмотрел на старика, но тот отвел глаза.
– К большому небу приспособиться нелегко, – продолжал Тренч с легким акцентом человека, получившего дорогостоящее образование. – Здесь похуже, чем в море, это почти каждый подтвердит. Так что стыдиться нечего, обычная реакция. Я и сам чувствую себя не лучше, когда возвращаюсь на землю. Денек со шлюхой кувыркаюсь, прежде чем освоюсь. – Он добродушно улыбнулся, подмигнул и тут же, словно застеснявшись сказанного, поспешно отвернулся.
Нико тоже улыбнулся, хотя и немного принужденно, – капитан ему нравился. Похоже, капитану было важно понравиться тем, кто оказался с ним в одной компании. Выглядело это странно, если вспомнить, как он вел себя днем, как кричал на подчиненных, срываясь и брызжа слюной, так что в какой-то момент Нико даже забеспокоился – а в себе ли он. В конце концов Дал ас увел Тренча в свою кабину – с глаз долой, – хотя крики доносились и оттуда.
Теперь, за обедом, капитан был абсолютно спокоен, часто улыбался и смотрел на гостей так, словно хотел извиниться. Если его и терзали какие-то демоны, сейчас их сдерживал мягкий, добродушный нрав, более соответствовавший его истинной природе. Так что, несмотря на тот неприятный срыв, Нико чувствовал себя вполне уверенно в обществе капитана.
Сидевший напротив Далас посмотрел на Нико без особой теплоты и, подцепив вилкой кусок мяса, отправил его в рот. При этот верзила корициец изобразил свободной рукой жест сколь быстрый, столь и выразительный: сжатый кулак качнулся из стороны в сторону, изобразил волнистое движение и раскрылся ладонью вверх.
– Не обращай внимания, – посоветовал Тренч.
Но Нико уже не мог отвести взгляд от руки корицийца, указательный палец которой терся о подушечку большого.
– Почему? Что он сказал?
Тренч снова поднес к губам платок.
– Он говорит, мой юный друг, что сомневается в том, что ты хотя бы раз выходил в море, не говоря уже о большем.
Далас замер в ожидании ответа и даже перестал жевать.
– Если так, то он прав, – признался Нико.
– Да, но ты, возможно, не обратил внимания, как он это сказал. Жест с покачиванием считается оскорбительным. – Капитан посмотрел на своего помощника и укоризненно покачал головой. Корициец нахмурился. – Далас родился на корабле и всю жизнь провел на палубе, вот откуда неприязнь к тем, кто не был в море. Он полагает, что у них неверно определены приоритеты.
Нико смущенно улыбнулся обоим:
– Однажды, лет в десять, я купался в море и нашел бревно. Оно и было моим кораблем.
Тренч чуть сдвинул в сторону платок.
– Бревно, говоришь?
– Да, большое.
Капитан рассмеялся, а рассмеявшись, закашлялся, так что ему снова пришлось прикрыться платком. Даже Далас смягчился и проглотил задержавшийся во рту кусок.
– Ты почти не пьешь, – заметил Тренч, отдышавшись. – Берл, будь добр, подлей нашему гостю.
Стоявший в сторонке юнга послушно шагнул к столу и подлил вина.
Нико с сомнением посмотрел на кубок.
– Вижу, по-настоящему ты его еще не распробовал, – проворчал Тренч, поднимая свой. – Ничего, это придет, можешь мне поверить. В такой жизни, как наша, к вину привыкаешь легко и быстро. Посмотри на своего мастера. Когда он был здесь в последний раз, мне пришлось держать запасы под замком, иначе он все бы выпил. Вот какая бывает жажда.
– Чепуха. – Эш вылил в себя то, что оставалось на дне, и показал на пустой кубок.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента