Колбасьев Сергей. Салажонок

   Глава третья
   Море медленно колыхалось сплошной маслянистой зеленью. Васька уже знал, что это происходит от цветения какой-то водоросли, и слышал, как задумчивый кок с "Даная", вздохнув, сказал:
   - Как есть зеленые щи, только что крутые яйца не плавают.
   Щей с яйцом Васька в жизни своей не ел, а теплая ярко-зеленая жижа казалась ему омерзительной. Вообще о море ему думать не хотелось. Он с ним раз навсегда распрощался. Хватит.
   Он сидел на большом камне на берегу у основания волнореза, и рядом с ним лежали его вещи - казенный брезентовый чемодан. Он только что ушел со "Степана Разина" и возвращаться на него не собирался. Откровенно говоря, его списали на берег. Еще откровеннее - вышибли.
   Поодаль на волнорезе в белом кителе и под ручку с белой девицей сидел помощник с "Пролетария". В их сторону Васька старался не смотреть - белый цвет для него был невыносим: Безенцов победил.
   Он старался не вспоминать, но всякая пакость сама лезла в голову.
   Началось с выхода в море. В воротах гавани "Сталин" чуть не придавил "Даная". Потом "Свобода" ни с того ни с сего повернулась поперек фарватера и стала. У нее скисла машина.
   На мостике "Разина" было тревожно и нехорошо, но еще хуже стало, когда "Знамя" поднял свой первый сигнал. Ни сигнальщик Ежов, ни Васька не могли его разобрать - флаги колбасками висели в неподвижном воздухе и были непонятны. Наконец прочли. Вышло невесть что: "Флагманский врач" и "Прекратить охоту на моржей".
   Безенцов кричал петушиным голосом, и даже Дымов ругался. Снова читали флаги и рылись в книге, но получалось то же самое. Наконец остальные суда подняли "Ясно вижу" до половины. Это значит: "Вижу, но не понимаю". Тогда "Знамя" спустил свой сигнал и поднял флаги в обратном порядке.
   За "знаменских" знаменитых сигнальщиков чуть что по шее не надавали! И при воспоминании о такой несправедливости Васька даже съежился от злости.
   - Здорово, сынок! - вдруг сказал за его плечами голос Ситникова.
   Васька исподлобья оглянулся, но промолчал. Разговаривать было не о чем. Даже с Ситниковым.
   - Полагается отвечать "здравия желаю", - спокойно сказал Ситников и сел рядом. - Слыхал, что тебя списали. Однако ты не жалуйся: поделом списали.
   Васька жаловаться не собирался, и Ситников продолжал:
   - Не лезь на командира. Не разводи панику в боевой обстановке. "Продали!" - тоже выдумал, что кричать.
   Васька засопел носом. Он был бессилен. Объяснять Ситникову он не мог. Выходили в бой - кричали "ура!", а вышли - получилась одна пакость. Одна радость Бе-зенцову.
   - Знаю, что было, - неожиданно ответил Васькиным мыслям Ситников. - Всю петрушку знаю. Ничего. Наука.
   - "Знамя" дал сигнал следовать по способности к Кривой косе, - усмехнулся Васька. - Последовали.., точно коровы с водопоя - кто куда. Попробуй на земле-отвозных грязнухах догнать ледоколы!
   Ситников покачал головой:
   - Не тот человек командовал. Матвей Вершин, первого дивизиона начальник, раньше кочегаром был и дела не знает. Однако и он ни при чем. Просто флотилия еще не сделанная.
   Васька промолчал. Осуждать Вершина ему не хотелось. Вершина осуждал Безенцов. Весь поход посмеивался; хорошо распорядился товарищ начальник. Доползут корабли до белых, а те их поодиночке перещелкают. Матвея Вершина Васька не знал, но чувствовал своим.
   - Пойду, пожалуй, - вдруг сказал он и нагнулся вперед, чтобы встать, но не встал. Ситников положил ему руку на плечо.
   - Некуда тебе спешить. Рассказывай, как авралил.
   - Нечего рассказывать. - Васька взглянул на руку Ситникова, тяжелую и волосатую. - Поправилась рука-то?
   Вместо ответа Ситников хлопнул его по плечу.
   - Выкладывай!
   Ситниковская рука, очевидно, была в порядке. Васька поморщился.
   - Да нечего мне... - но передумал. - Ну, пришли, стали стрелять. Больше "Знамя" и "Сталин", а мы смотрели. Потом на "Сталине" замок у носовой пушки вырвало. Мы рядом стояли. Видели, как раненых с бака понесли. . Потом пришли грязнухи. Постреляли и бросили. . Потом все в кучу сбились и повернули назад... Тут я ему и сказал...
   - Герой! - улыбнулся Ситников. - И дурак, между прочим. Орешь, не разобравшись. На "Буденном" и "Звезде" пушки просели - сдали крепления. И еще трубопровод машинный перелопался, оттого что пушки над самыми машинами поставлены... На "Сталине" взрыв, а на "Свободе" поломка в машине. А кто же виноват? Безенцов твой, что ли?
   Васька молча уставился на зеленую воду. От скользкой, жирной ряби его мутило, но отвернуться он не мог.
   - Вот что я тебе, щенок, скажу, - продолжал Ситников. - Если кто и виноват, так не тебе в том деле распоряжаться. Ты за своим смотри. И еще я тебе скажу: молодцы наши ребята. На недоделанных калошах в бой пошли. Пошли и повоевали что надо.
   - Что надо? - удивился Васька. Так удивился, что даже повернулся к Ситникову.
   - Что надо, - спокойно ответил Ситников. - Ты как думаешь: их на форменный бой послали? Чтоб как следует с неприятелем сразиться? Брось. Если б по-настоящему, так неготовых кораблей не брали бы. И весь штаб на судах пошел бы. А тут простая демонстрация. Пугнуть хотели белых: пять канлодок и три сторожевика - сила! И пугнули, между прочим. Преследовали они? Ничего не преследовали, а даже в Керчь смылись. - Ситников, улыбнувшись, покачал головой. - Белые по науке воюют, потому и пугаются. А мы напором. Нипочем они нас не побьют... После боя бросили свой десант, а Красная Армия тот десант ликвидировала. Вот тебе и все... Ты пойми, щенок, был бы ты умнее командующего, тебя бы и посадили командовать. А тебя не посадили - значит, помалкивай.
   - Здорово, - сказал неубежденный Васька. - Здорово толкуешь. Больно умный, только тоже командовать не дают.
   - Накрыл, - засмеялся Ситников. Васька ему определенно нравился. С головой парень. - Накрыл, да промазал. Командиром меня как раз назначили. Пойдем покажу.
   От такой неожиданности Васька опешил. Первой мыслью было: если правда значит, не одни Безенцовы, значит, своя власть, значит, дело говорит Ситников. Но сразу же пересилила недоверчивость: а не врет?
   Васька вскочил. Забыл бы свой чемодан, если бы Ситников не напомнил.
   - Куда идти-то?
   - А за мной.
   И они пошли по железнодорожным путям. На ходу Васькино образование продолжалось. Ситников разъяснял:
   - Одним напором, однако, не возьмешь. Будь у нас налаженность, бой дали бы, не только показ. Ни один враг не ушел бы. Значит, никуда еще не годимся, а когда как следует наладимся, возьмем верх.
   Васька кивал головой. Теперь он все понимал. Теперь он снова хотел служить на флотилии. Но примут ли после "Разина"?
   - Наши истребители, - сказал Ситников.
   У стенки под самым плавучим краном на платформах стояли серые корпуса. Деревянные, со стальной рубкой, маленькие и какие-то угловатые. На носу ближайшего была надпись "Зоркий", на втором - "Смелый", на третьем "Прочный". Васька названия прочел , вслух, но они ничего не объяснили.
   - Какие такие истребители?
   - Так называются, - ответил Ситников. - Их сперва против подводных лодок строили. Моторные они и ходят по двадцать пять узлов. Весь здешний флот как стоячий обшибут. - И совсем другим голосом добавил: - Документы из госпиталя получил, товарищ начальник.
   Васька быстро обернулся. Перед Ситниковым стоял огромных размеров, еще совсем молодой, но уже сильно бородатый командир. Синий китель его был измазан, и синие глаза смотрели весело.
   - Ты что за юноша? - спросил он Ваську. Голос у него был густой, и Васька проникся к нему уважением.
   - Ученик-сигнальщик, товарищ начальник.
   - Пиши семафором: "Ситников - скотина, долго шляется".
   Ваське в голову не пришло оспаривать авторитет товарища начальника. Он поставил чемодан наземь и написал не быстро, но отчетливо. Сигнальщик Ежов обучал его толком.
   - Правильно, - сказал начальник.
   - Был отпущен на берег до трех, - доложил Ситников.
   - А теперь четверть четвертого, - и, покончив с Ситниковым, начальник снова повернулся к Ваське: - Какой флаг "Добро"? Что значит флаг "Ш"?
   - "Добро" - желтый прямоугольный, "Ш" означает позывной "миноносец". Васька отвечал без запинки. Флаги он знал твердо.
   - Угадал. У нас этот самый "Ш" будет позывным истребителей... Где служишь?
   - Списан со сторожевого судна "Степан Разин". Получил предписание в экипаж.
   - Останешься у меня. Бумаги сдашь писарю в третьей теплушке... мы сами с экипажем сделаемся. Как фамилия?
   - Саженков, товарищ начальник.
   - Моя - Дудаков, чтоб ты не забыл. Саженков, значит? Будешь Салажонков. Так проще.
   - Есть Салажонков! -обрадовался Васька.
   - Ситников, бери его к себе на "Смелый". Он тоже на "С" начинается, а сигнальщика у вас нет. Посмотри, чтоб подучился семафору. Медленновато пишет.
   - Есть! - ответил Ситников.
   Так Васька познакомился с товарищем Дудаковым, начальником дивизиона истребителей, и стал сигналыци* ком "Смелого", вся команда которого усилиями начдива была подобрана на "С": командир, он же рулевой старшина, - Ситников, рулевые - Скаржинский и Суслов, старый Васькин знакомый, комендоры - Совчук и Савша, старшина-моторист - Суноплев, мотористы - Столбов, Суомалайнен и Сенник, сигнальщик - Салажонков Васька.
   Суслов на "Смелом" работал и помалкивал, красоту наводить не успевал. Прочие тоже о себе не думали. Все мысли, вся красота были отданы истребителю. Его три мотора были прочищены до последнего блеска, проверены и налажены, его внутренние помещения заново отремонтированы, борта и надстройки покрашены темно-серым шаровым цветом, перекрытая брезентом палуба - черным битумом, а подводная часть - зеленым патентом. Белые буквы надписи подвели красным, а всю надпись для фасона заключили в кавычки.
   - Отставить, - приказал начальник дивизиона. - Не годится истребителю быть смелым в кавычках. - Мотивировка приказания осталась непонятой, но само приказание было выполнено в два счета. Кавычки соскребли и закрасили.
   Последние дни перед спуском на воду работали круглые сутки. По ночам на стенке четырьмя лунами горели мощные дуговые фонари. Сперва боялись, что с моря заметит противник, потом плюнули и забыли.
   Васька совсем сбился с ног. Нужно было искать людей и вещи, передавать приказания - все делать бегом, а потом вместе с рулевым проверять штуртрос и красить рубку, вместе с мотористами поджимать подшипники и вместе с комендорами чистить сорокасемимиллиметровую. Он не спал двое суток, но был вполне доволен: его корабль был настоящим - самым быстрым на флоте, с подлинным боевым прошлым и несомненным боевым будущим.
   Спускали "Смелого" ночью. Подвели под корпус два стропа - две обшитых брезентом петли из стального троса - и краном подняли с платформы в ослепительную -высоту.
   Васька дрожал от волнения. Стропы могли лопнуть или соскользнуть.
   - Краску, черти, портят, - бормотал он, чтобы успокоиться; но истребитель, блеснув лаковым бортом, развернулся и сел вниз в черную воду. Сразу же к стенке подкатили четыре бочки горючего: спирт с бензолом и керосином.
   - Плохо, комиссар, без бензина, - сказал голос Дудакова.
   - Баку теперь наш. Бензин будет, - ответил комиссар, и Васька узнал: это был Дымов. Узнал и похолодел - вышибет. Вышибет, как раз когда начиналась настоящая служба.
   Васька хотел спрятаться в тень, но не успел. Дымов вышел прямо на него:
   - Ты здесь что?
   - Сигнальщик на "Смелом", - твердо ответил Васька. Он стоял прямо и в упор смотрел на Дымова. Глаза опускать не годилось.
   - Так, - сказал Дымов и задумался. Васька терпел долго. Потом на шаг отступил и с отчаяния сплюнул, как всегда, когда бывал доведен до крайности.
   Дымов обернулся к Дудакову:
   - Говоришь, пойдет на этой-то смеси? - и толкнул бочку ногой.
   Васька вздохнул полной грудью: Дымов оставил. Пронесло. . Подошел к краю стенки и спрыгнул вниз на палубу "Смелого". Она чуть ходила под ногами, и это ощущение было великолепно. Она стала живой.
   Принимали горючее и прибирались до шести утра. За это время были спущены "Зоркий", "Жуткий", "Прочный" и "Счастливый" - все истребители дивизиона, все, как один, серые и плоские. В шесть часов Дудаков и Дымов пришли на "Смелый". Дудаков прямо прошел в рубку.
   Отзвенел машинный телеграф, и сразу взревели два мотора. "Смелый" затрясся и как-то затих, только слегка вздрагивал и толкал. Оглянувшись, Васька остолбенел: стенка быстро оседала назад.
   - Лево, - скомандовал Дудаков. - Одерживай... Так держать. - И истребитель проскочил в ворота.
   - Вот черт, - опомнился Васька.
   Загудел третий мотор, затряс палубу и тоже затих, включившись на передний ход. За кормой поднялась стена пены, а нос одним рывком выскочил из воды. Теперь казалось, что весь корпус пробует выскользнуть из-под ног. Чувствовалось, как он тянет вперед.
   - Около двадцати, - сказал Дудаков. Расправил бороду и добавил: - Поднимем еще сколько-нибудь.
   - Хорош, - ответил вцепившийся в рубку Дымов.
   Они стояли нагнувшись вперед, грудью в ветер, а мимо них по обоим бортам летела вогнутая блестящая вода. Справа промелькнул красный треугольный бакен. Промелькнул и зарылся в налетевшей на него пене.
   - Курс чистый вест, - приказал Дудаков, и "Смелый" круто свернул.
   На повороте Васька чуть не вылетел за борт, а на новом курсе вдруг начало бить. Короткий удар, с носа ливень брызг, прыжок и снова удар. "Смелый" пошел против волны.
   - Хорош! - громче, чем в первый раз, сказал Дымов. Даже он опьянел от ветра и быстроты.
   - Неплох, - ответил Дудаков. - Ситников, не катайся на курсе!
   Из машинного люка вдруг высунулась голова Суноплева, взъерошенная и лоснящаяся. Он подмигнул и захохотал:
   - Даешь! - И сразу исчез.
   Корпус дрожал все сильнее, вода и пена по бортам смешивались в сплошную ленту, ветер гудел полной мощью трех моторов по полтораста сил.
   - Все двадцать пять, - сказал Дудаков, но в голосе его было удивление и почти тревога.
   Внезапно зазвонил машинный телеграф. Какого черта он звонит, когда с рубки его никто не трогал? Указатели два раза прокатились по всему циферблату и стали на "самый полный". Потом из переговорной трубы кто-то закричал петухом.
   Дымов посерел, а Дудаков склонил голову, точно прислушиваясь. Даже Васька начал понимать, что творится неладное. Обеими руками стиснул поручень и от неожиданного испуга закрыл глаза.
   Дудаков шагнул к телеграфу. Схватился за ручки и поставил их на "стоп", но телеграф ответил: "Самый полный вперед". Снова Дудаков приказал стопорить, и снова взбесившийся телеграф отказался. "Смелый" уже не дрожал, а прыгал. Он ревел, рвался вперед, подбрасывал и бил.
   Комиссар Дымов, шатаясь, добрался до машинного люка. Распахнул его, повернулся и, пятясь, сполз вниз.
   Почти сразу же моторы стали. "Смелый" грудью ударил в волну, в последний раз вздрогнул и остановился.
   Море лежало ровное, почти без зыби, и это было неожиданностью. Еще большей неожиданностью была тишина. Она давила на уши и угнетала.
   - Дела! - вздохнул Ситников. Бросил штурвал и распрямил затекшие пальцы. Невиданные дела!
   Из машинного люка показалась голова Дымова. Он вылез так же не спеша, как влезал. За ним выскочил мокрый и красный Суноплев.
   - Товарищ начальник, - заговорил Дымов. - По возвращении в порт передадим машинную команду в ревтрибунал. Перепились!
   - Да что ты! - вскрикнул Суноплев. Он с трудом держался на ногах, но от страха трезвел. - Разве ж это можно? Я же коммунист!
   - Все равно. - Дымов поднял руку и щелкнул пальцами. - Вот что дадут. Товарищ начальник, домой не пора ли?
   - Стой ты! - закричал Суноплев, бледнея. - Я ж тебе говорю: никто не пил! Это от моторов. Мы ведь пробные краники открывали...
   - Хватит, - отрезал Дымов. - После поговоришь. Ступай в моторы.
   Но Суноплев остановиться не мог:
   - Да ты пойми - это ж пробные краники. Из них ведь газом бьет. И от мотора, от всего... ты пойми... - и, захлебнувшись, замолк.
   - Петуховина! - вдруг сказал Дудаков и, лодумав, добавил: - Комиссар, проверить надо. Ситников, ходи отсюда до входного бакена и назад.
   С начальником и комиссаром дивизиона в машинном помещении "Смелый* на среднем ходу описал две широких петли. Когда во второй раз подходили к бакену, Дудаков вылез из машинного люка. Вылез и помог подняться Дымову.
   - Отрава чертова, - покачнувшись, сказал Дымов. Дудаков замотал головой и протер глаза. Потом хриплым голосом приказал:
   - Веди к фарватеру в гавань... Слышишь, Ситников?
   - Есть! - ответил Ситников и переложил руля.
   - Вот так ящерица, - пробормотал Дудаков. - Слушай, комиссар, опасно это. На трех моторах вовсе нельзя ходить: еще отравятся газом.
   - Что делать-то? - спросил Дымов. Он держался прямо и говорил медленно, видимо, с трудом.
   Дудаков напряженно подумал, но махнул рукой:
   - Может, вентиляцию, может, еще что. Сейчас не могу. Дома изобретем.
   Изобретать, однако, не пришлось. Вернувшись в порт, на стенке над истребителем увидели шесть железнодорожных цистерн бензина.
   - Кончена петуховина, - сказал Дудаков, под этим диковинным словом разумея занятные, но, с точки зрения службы, нежелательные приключения. Он не ошибся: для флотилии наступил деловой период.
   Батареями на Белосарайской косе и минными полями была создана укрепленная база. Учетом всех ошибок, перестройкой и перевооружением канлодок основные корабли флотилии приведены в боевую готовность.
   Суда были разные: ледоколы, истребители, грязнухи, баржи и невесть что. Командиры тоже: Мазгана, Безен-цов, Вершин, Дудаков, хорошие и плохие, свои и почти ненадежные. Только команды были однородны - моряки четырех морей, но одной революционной крови. Ими и было спаяно дело.
   - Скоро начнем, - сказал Ситников. - Будет тебе, салага, занятие. Сигнальщиков нехватка.
   Слова его подтвердились в тот же день. Перед Бердянском в море наблюдался дым, и канлодку "III Интернационал" выслали в дозор к Белосарайке. Васька, прикомандированный на поход, увидел редкостное происшествие, а заодно совсем новый тип командира - товарища Лайцена, артиллериста второго дивизиона, коммуниста и курсанта Военно-морского училища.
   Вышли ночью и должны были стать в проходе между заграждением и косой. Командир "III Интернационала", седой и небритый Прокофьев, нервничал. Он слишком живо представлял себе стоящие на якорях шаровые мины, а потому жался к берегу.
   Лаицен на случай ночного боя приказал поставить прицелы на десять кабельтовых. Приказал, обошел орудия, чтобы проверить выполнение, а потом снова вернулся на мостик.
   Была штилевая ночь с густой облачностью и плохой видимостью, Васькин сектор горизонта по левому борту от носа до траверза был сплошь черен. В бинокле расплывалась густая вода, и по ней плавали золотые искры. Васька закрыл глаза, но искры не исчезали. Они были обманом переутомленного зрения.
   - Посматривай! - тихо сказал командир. - Посматривай! - И Васька снова поднял бинокль. В любой момент из черноты могло выйти еще более черное пятно неприятель, и от этого все чувства напряглись до предела.
   - Двадцать два сорок, - передал в переговорную трубу старшина-сигнальщик. Очевидно, из машины спрашивали, который час.,. Без двадцати одиннадцать... До конца вахты оставалось еще двадцать минут. Васька вздохнул и опустил бинокль. У него немели пальцы.
   Внизу на палубе было темно и пусто. Прислуга спала у заряженных орудий. Только с полубака жаловался тоненький голос лотового:
   - Проносит!.. Проносит!., Командир кашлянул.
   - Что? - спросил Лайцен, еле видная фигура на другом крыле мостика.
   - Думаю, взять правее, - с трудом ответил командир.- Если проносит значит, большие глубины, а на больших глубинах... - и кончил шепотом: - Мины!
   В Васькином бинокле вдруг появилось черное пятно. Он чуть не вскрикнул, но сдержался. Пятно медленно расплылось.,, Показалось.
   - Проносит! - издали проблеял лотовый.
   Мины! Смертельные шары в тихой непроницаемой воде. Одно прикосновение - и нет ни корабля, ни людей; вихрь огня и клочьев..,
   - Десять вправо! - не выдержал командир.
   - Напрасно, - отозвался Лайцен. Он не хотел вмешиваться в распоряжения командира, но должен был сказать: - Здесь далеко мины... Полторы мили от берега. . А мы по прокладке под самой косой.
   - Проносит!
   - Видите! - заволновался командир. - Здесь по карте пятнадцать футов, а у него проносит. Может, прямо на них идем. Еще десять вправо!
   Васька старался не слушать, но слышал и холодел. Мины! Он вспомнил их такими, какими видел на заградителе, - тяжелыми, с рогами и опасными. С ними обращались бережно и возле них не курили. Но здесь они были еще страшнее.
   - Проносит!
   Может, и вправду пронесет? Васька заставил себя смотреть. Смотреть до боли в глазах, смотреть что есть силы в тусклое, сжатое немеющими пальцами поле бинокля.
   - Какая-то чепуха! - совсем близко пробормотал Лайцен. Его смуглое слабо освещенное лицо висело в темноте над компасом, и глаза от компасной лампочки по-волчьему отсвечивали красным. - Курс двести тридцать. На берег прем, товарищ.
   - Компас, - дрожащим голосом отозвался командир. - Я не знаю... он, может быть, врет.
   - Проносит, - снова пожаловался лотовый, и сразу весь корпус канлодки задрожал. Короткие толчки сменились шипением и мягкой качкой, потом тишиной. Даже машина стала.
   - Мы сидим, - сказал Лайцен.
   - Невозможно, - не поверил командир, - если лот проносит... Наша осадка семь футов.,. Что же делать? - И сбежал с мостика.
   Он был совершенно растерян, он должен был сам увидеть, что делается на баке.
   - Хорош! - сказал все время молчавший комиссар Баклан.
   - Непривычный человек, - пожал плечами Лайцен. - Военного дела не понимает.
   На баке вспыхнул электрический фонарь. Быстрым пятном он скользнул по воде и остановился. На серой волне колыхался плававший лот.
   - Этого не может быть! - удивился Лайцен. - Он не должен плавать. Он свинцовый.
   - Сволочь! - вдруг вскрикнул командир, и вся палуба как по команде зашевелилась. Темные люди стали появляться из-под брезентов и орудийных чехлов.
   - Поганая сволочь! - продолжал командир. - Это же не лот, а деревянная колотушка! Бросательный конец, а не лот!
   - Непонятно, - пробормотал Лайцен. - На лине слабина, а ему кажется, что проносит. Почему?
   Внизу кто-то спросонья выругался. Другой захохотал, но сразу замолк.
   - Прожектор!
   Слева из моря вытянулся тусклый луч. Прошел над головами, замигал и исчез. Потом снова возник где-то наверху, вздрогнул и упал в воду.
   Своих судов в море не было, свои суда прожекторов не имели - значит, неприятель. Значит, гибель, потому что корабль сидит на мели.
   - Боевая тревога! - закричал командир. - Все наверх! Все по местам!
   - Ишь напорол! - ужаснулся комиссар.
   - Такой команды нет, - согласился Лайцен. - Теперь будет непорядок.
   Внизу топотали ноги и щелкали неизвестно зачем появившиеся винтовки. Носовое орудие установилось на прожектор, а среднее - почти на мостик.
   Это уже не был непорядок, это была паника. Лайцен перегнулся через поручень:
   - На баке, потушить фонарь!
   Фонарь потух, и сразу же на палубе стало тише.
   - Товарищи... - заговорил Лайцен. Голос его звучал размеренно и спокойно. Он без напряжения перекрывал всю канлодку до самого полубака. - Этот прожектор не представляет опасности. Он просто прожектор Красной Армии на мысе Сазальник. А у нас не военный корабль, а плавучее заведение. - И так же ровно добавил:- Товарищ командир, дайте отбой тревоги... Наводчикам поставить орудия по положению.
   Командир вернулся на мостик тихим и сконфуженным, команда разошлась. Ей тоже было неловко.
   - Давайте сниматься, - предложил Лайцен, и командир покорно стал к телеграфу. Попробовали дать задний ход, но отказались: винты задевали о грунт. Попробовали шестом обмерять глубины, и вышло: шесть футов кругом, а под носом - пять.
   - Товарищи, что же делать? Подождем? - спросил командир. Всем своим видом и всем своим голосом он извинялся. Распоряжаться без ведома товарищей Лай-цена и комиссара он больше не собирался и в этом хотел их уверить.
   - Ладно, подождем, - подтвердил Лайцен. - Утром нас увидит буксир, который стоит у дежурной плавучей батареи. Утром будем сниматься.
   - Есть, - ответил командир. - Разрешите...
   - Силуэт с левого борта, - вмешался Васька. Сердце его яростно колотилось, но он старался говорить, как Лайцен.
   Слева в темноте, качаясь, скользило низкое черное тело. Сразу отсверкали пять длинных вспышек и три коротких.
   - Ноль, слово, - прочел Васька. - Наш опознавательный. Свои.
   - Ответь, - распорядился Лайцен.
   Васька поставил аккумуляторный фонарь на поручень и ответил. Отвечал он больше для порядка. Из темноты уже доносился измененный мегафоном голос:
   - На "Интере"!
   - Есть на "Интере"! - откликнулся Лайцен.
   Силуэт подошел почти вплотную и оказался истребителем. Только тогда командир понял, что не успел испугаться. Понял и шумно вздохнул.
   - Почему вы под берегом? - спросил истребитель.
   - Сидим, - объяснил Лайцен. - Кто говорит?
   - Истребитель "Смелый". Командир Ситников.,, Флот в полном составе выходит за косу...
   - Передайте комфлоту: своими силами сняться не можем.
   Истребитель вдруг дал ход.
   - Есть!.. Вас все равно оставляли у косы. Флот выходил в открытое море, флот шел на врага, и истребители были впереди. Васька не вытерпел:
   - Ситников! Возьми!
   Но Ситников не ответил. Его больше не было. Ни его, ни "Смелого". Была сплошная чернота. - Эх! - сказал Васька.
   Глава четвертая
   Носовой кубрик "Смелого" до отказа был набит мешками с нехитрой провизией, ящиками пулеметных лент, кисло пахнущим мокрым дождевым платьем и уставшими за поход, насквозь промокшими людьми. Тяжелый табачный дым тучей качался под подволоком, узкими струями тянулся к открытым иллюминаторам. Комиссар Дымов говорил: