Страница:
Ветер сорвал у меня с головы вязаную шапочку и унес ее прочь. Вскоре я вымок до нитки.
Оглядев бушующий океан, я убедился в полной бесполезности спасательного пояса и тут же снял его.
Прежде чем выскочить на палубу, я обвязался прочной веревкой, а конец ее привязал к поручням рубки. Выждав, пока вода схлынет, я вылез из люка, захлопнул крышку, побежал на шкафут и растянулся на палубе головой к носу яхты. Ветер цепкими пальцами схватил полу моей рубашки, раздул ее, раздирая ее в клочки и отрывая пуговицы. Напрягая все силы, я удерживался на месте. Встать или хотя бы сесть на таком ветру было немыслимо. Когда я на мгновение поднимал голову, глаза начинали болеть, а волосы били меня по лицу.
Еще до урагана я протянул спасательный леер от носа к корме, пропустив его через ванты. Два других леера были протянуты вдоль бортов к румпелю. На этих леерах через каждые два фута были завязаны двойные узлы, за них я теперь хватался каждый раз, как очередной поток воды с шумом прокатывался по палубе.
Я подтянулся на несколько футов вперед и тут же уцепился за леер руками и ногами. Когда вода снова схлынула, я передвинул немного вдоль поручня конец, которым обвязался вокруг пояса, и опять продвинулся вперед. Двигался я, конечно, очень медленно. Наконец, я добрался до правых вант и осмотрел повреждение.
Оказалось, что ослабел талреп задней ванты. Качания мачты, описывавшей широкую дугу, натянули переднюю, более слабую ванту, уже поврежденную скатом, и она лопнула. Теперь мачту удерживала только одна ванта, которая не была достаточно туго натянута, поскольку развинтился талреп. Нагрузка на нее была огромна, и я знал, что долго она не выдержит. Всякий раз, как корма яхты подымалась, а нос врезался в волну, мачта, казалось, готова была переломиться у основания.
Я затянул талреп руками, но этого было недостаточно. Одна ванта не могла удержать мачту. Спасти ее можно было, только сделав отчаянную попытку ослабить талреп штага у форштевня и заложить его за вант-путенс лопнувшей ванты в качестве фальшивой ванты.
Когда очередная волна, окатив меня с ног до головы, исчезла за кормой, я приготовился отвязать конец и закрепить его на несколько футов ближе к носу, чтобы потом пробраться к форштевню. Я двигался по палубе медленно и осторожно. В промежутке между двумя волнами я надежно закрепил конец впереди себя. Если бы не этот трос, волны давно смыли бы меня за корму.
Последний участок палубы до переднего люка был особенно опасным, так как там некуда было привязать конец и я мог держаться только за леера. Я следил за тем, как волны перехлестывают через поручни, выжидал… потом ринулся вперед. Удача! Волны с недовольным ворчанием окатывали меня, когда я приступил к работе. Я торопливо освободил фока-штаг и, крепко сжимая его конец, скользнул назад к вантам.
Лежа на спине, я подставлял ветру только поднятые руки. Я не спешил, тщательно обдумывая каждое свое движение. Наконец все было кончено: «Язычник» вновь обрел все четыре ванты, и я вздохнул с облегчением. Теперь, когда мачта была надежно закреплена, палуба яхты выглядела уже не так мрачно. Но тут я совершил ошибку, едва не стоившую мне жизни. Забыв об урагане, я приподнялся, чтобы полюбоваться делом своих рук. Яростный ветер согнул меня почти пополам, волна с ревом подхватила меня, ударила о рубку, потом о ванты и унесла через поручни в бушующий океан.
К счастью, я был обвязан вокруг пояса тросом. Океан вертел и швырял меня во все стороны. Яхта накренилась, а я барахтался в бурлящей пене, крепко стиснув губы, чтобы не захлебнуться. Я все время ударялся о корпус яхты, то погружаясь в воду, то всплывая на поверхность. Одна из волн нависла так круто, что яхта не могла вскарабкаться на нее. «Язычник» резко накренился, высоко задрав наветренный борт. Меня буквально вырвало из воды, и если бы не ветер, я мог бы прогуляться по борту яхты как по полу. Надо мной с журчанием стекала вода.
Мое суденышко, очутившись между ветром и волной, нырнуло в воду. Я порадовался тому, что меня не было в эту минуту на яхте, так как волна поглотила ее нос и могучим потоком прокатилась по палубе.
Когда океан повлек яхту дальше, я хлебнул немало соленой воды. Я беспорядочно бил по воде руками и ногами, яхта прыгала и кружилась на волнах, казалось, вот-вот она завалится на бок и пойдет ко дну.
Через несколько минут отчаянной борьбы с океаном я вконец обессилел. От ударов о корпус у меня гудела голова, соленая вода попала в желудок и легкие, я начинал задыхаться. Не в силах больше бороться за свою жизнь, я перестал сопротивляться, мне все уже было безразлично. Рядом я видел борт яхты и серую громаду волны, но не мог ни добраться до судна, ни уклониться от удара. Я весь обмяк, стал как бы частью моря. Я уже слышал пение сирен.
Белый корпус «Язычника» был совсем близко, он высился надо мной как стена. Мне хотелось дотянуться до него и вскарабкаться наверх. Я закрыл глаза, ожидая, что будет. Целая вереница волн обрушилась на борт яхты. Меня ударило о поручни и перебросило через них. Палуба круто накренилась, и я налетел на рубку. Яхта начала подниматься на новую волну.
Я сразу понял, что пришло спасение. Помню, как меня рвало соленой водой, как я слабо дергал мокрый узел на поручнях. Потом я скользнул в люк, кое-как задраил его за собой и бессильно повалился на пол в каюте. Я был слишком слаб и измучен, чтобы думать о чем-нибудь. Много часов катался я по полу, ударяясь о койки, когда яхта кренилась то на один, то на другой борт. Потом, собравшись с силами, я залез на койку, обвязался веревками и забылся тяжелым сном.
БЕЗ МАЧТЫ
ВРЕМЕННАЯ ОСНАСТКА
Оглядев бушующий океан, я убедился в полной бесполезности спасательного пояса и тут же снял его.
Еще до урагана я протянул спасательный леер от носа к корме, пропустив его через ванты. Два других леера были протянуты вдоль бортов к румпелю. На этих леерах через каждые два фута были завязаны двойные узлы, за них я теперь хватался каждый раз, как очередной поток воды с шумом прокатывался по палубе.
Я подтянулся на несколько футов вперед и тут же уцепился за леер руками и ногами. Когда вода снова схлынула, я передвинул немного вдоль поручня конец, которым обвязался вокруг пояса, и опять продвинулся вперед. Двигался я, конечно, очень медленно. Наконец, я добрался до правых вант и осмотрел повреждение.
Оказалось, что ослабел талреп задней ванты. Качания мачты, описывавшей широкую дугу, натянули переднюю, более слабую ванту, уже поврежденную скатом, и она лопнула. Теперь мачту удерживала только одна ванта, которая не была достаточно туго натянута, поскольку развинтился талреп. Нагрузка на нее была огромна, и я знал, что долго она не выдержит. Всякий раз, как корма яхты подымалась, а нос врезался в волну, мачта, казалось, готова была переломиться у основания.
Я затянул талреп руками, но этого было недостаточно. Одна ванта не могла удержать мачту. Спасти ее можно было, только сделав отчаянную попытку ослабить талреп штага у форштевня и заложить его за вант-путенс лопнувшей ванты в качестве фальшивой ванты.
Когда очередная волна, окатив меня с ног до головы, исчезла за кормой, я приготовился отвязать конец и закрепить его на несколько футов ближе к носу, чтобы потом пробраться к форштевню. Я двигался по палубе медленно и осторожно. В промежутке между двумя волнами я надежно закрепил конец впереди себя. Если бы не этот трос, волны давно смыли бы меня за корму.
Последний участок палубы до переднего люка был особенно опасным, так как там некуда было привязать конец и я мог держаться только за леера. Я следил за тем, как волны перехлестывают через поручни, выжидал… потом ринулся вперед. Удача! Волны с недовольным ворчанием окатывали меня, когда я приступил к работе. Я торопливо освободил фока-штаг и, крепко сжимая его конец, скользнул назад к вантам.
Лежа на спине, я подставлял ветру только поднятые руки. Я не спешил, тщательно обдумывая каждое свое движение. Наконец все было кончено: «Язычник» вновь обрел все четыре ванты, и я вздохнул с облегчением. Теперь, когда мачта была надежно закреплена, палуба яхты выглядела уже не так мрачно. Но тут я совершил ошибку, едва не стоившую мне жизни. Забыв об урагане, я приподнялся, чтобы полюбоваться делом своих рук. Яростный ветер согнул меня почти пополам, волна с ревом подхватила меня, ударила о рубку, потом о ванты и унесла через поручни в бушующий океан.
К счастью, я был обвязан вокруг пояса тросом. Океан вертел и швырял меня во все стороны. Яхта накренилась, а я барахтался в бурлящей пене, крепко стиснув губы, чтобы не захлебнуться. Я все время ударялся о корпус яхты, то погружаясь в воду, то всплывая на поверхность. Одна из волн нависла так круто, что яхта не могла вскарабкаться на нее. «Язычник» резко накренился, высоко задрав наветренный борт. Меня буквально вырвало из воды, и если бы не ветер, я мог бы прогуляться по борту яхты как по полу. Надо мной с журчанием стекала вода.
Мое суденышко, очутившись между ветром и волной, нырнуло в воду. Я порадовался тому, что меня не было в эту минуту на яхте, так как волна поглотила ее нос и могучим потоком прокатилась по палубе.
Когда океан повлек яхту дальше, я хлебнул немало соленой воды. Я беспорядочно бил по воде руками и ногами, яхта прыгала и кружилась на волнах, казалось, вот-вот она завалится на бок и пойдет ко дну.
Через несколько минут отчаянной борьбы с океаном я вконец обессилел. От ударов о корпус у меня гудела голова, соленая вода попала в желудок и легкие, я начинал задыхаться. Не в силах больше бороться за свою жизнь, я перестал сопротивляться, мне все уже было безразлично. Рядом я видел борт яхты и серую громаду волны, но не мог ни добраться до судна, ни уклониться от удара. Я весь обмяк, стал как бы частью моря. Я уже слышал пение сирен.
Белый корпус «Язычника» был совсем близко, он высился надо мной как стена. Мне хотелось дотянуться до него и вскарабкаться наверх. Я закрыл глаза, ожидая, что будет. Целая вереница волн обрушилась на борт яхты. Меня ударило о поручни и перебросило через них. Палуба круто накренилась, и я налетел на рубку. Яхта начала подниматься на новую волну.
Я сразу понял, что пришло спасение. Помню, как меня рвало соленой водой, как я слабо дергал мокрый узел на поручнях. Потом я скользнул в люк, кое-как задраил его за собой и бессильно повалился на пол в каюте. Я был слишком слаб и измучен, чтобы думать о чем-нибудь. Много часов катался я по полу, ударяясь о койки, когда яхта кренилась то на один, то на другой борт. Потом, собравшись с силами, я залез на койку, обвязался веревками и забылся тяжелым сном.
БЕЗ МАЧТЫ
Когда я открыл глаза, было уже светло.
Проснулся я не потому, что выспался, и не потому, что меня разбудил свет. Даже за двое суток я не мог бы отоспаться, даже мощный прожектор не пробудил бы меня от глубокого сна. Я проснулся потому, что яхта внезапно изменила свое поведение. Теперь она взлетала и падала так резко, как никогда раньше. Она валилась то на один, то на другой борт и поднималась так высоко, что я боялся за киль.
Сперва мне показалось, что яхта кувыркается на волнах. Но потолок все время был у меня над головой, и я стал раздумывать о том, что произошло.
Больше всего меня поразило, что рев непогоды утих. Когда я впал в забытье, ураганные ветры громко завывали в снастях. Теперь же, кроме плеска воды в трюме, стука на палубе да журчания случайной волны, не было слышно почти ничего, и это показалось мне странным.
Сочетание тишины и яростной качки поразило меня.
Развязав свои путы, я добрел до люка, натыкаясь на переборки, приоткрыл люк и выглянул на палубу. Я увидел широкую полосу пены и плещущие волны. Но воздух был неподвижен. Громадные пологие валы исчезли бесследно, и вместо них вздымались и опускались отвесные водяные горы.
Я понял, что нахожусь в центре урагана – штилевой зоне, вокруг которой свирепствуют жестокие ветры. Тысячи волн, гонимые ветрами, со всех сторон сбегаются сюда, сталкиваясь и захлестывая друг друга.
Трудно передать, что это за зрелище. Представьте себе, что вы находитесь на скале, окруженной со всех сторон множеством других скал, и вдруг, словно по команде, они оживают и с остервенением набрасываются друг на друга, как голодные звери.
Вокруг, насколько хватал глаз, вздымались целые водяные пирамиды. То тут, тот там их рассекали другие волны, они меняли очертания и разлетались мелкими брызгами. Палуба почти все время была залита водой, плавучий якорь стал ненужен. Яхта вертелась во все стороны, чертя мачтой воду то справа, то слева. Внезапно она взлетала высоко вверх и так же внезапно падала.
У меня начался приступ морской болезни. Непрерывная качка и вид волнующегося океана вызвали у меня рвоту. Я больше не мог сдерживаться.
Вернувшись в каюту, я снова лег на койку и опутал себя веревками. Нужно было встать, откачать воду из трюма, задраить разбитый люк, но у меня не было сил шевельнуться. Я даже не мог держаться за края койки, когда яхта кренилась, и беспомощно катался из стороны в сторону, удерживаемый от падения веревками.
Все утро у меня кружилась голова, а яхта грозила развалиться на части. Я не мог уснуть,– лежал и прислушивался. Меня мучил страх перед тем, что ожидает мое суденышко в этой нескончаемой яростной схватке с океаном.
Вскоре после полудня яхта попала во внешнюю зону урагана. Снова в снастях завыл и засвистел ветер. Теперь он дул с юга, и моя койка оказалась у наветренного борта. Старая, видавшая виды дубовая обшивка в какой-нибудь дюйм толщиной отделяла меня от бушующего океана. Почти все время моя койка, наклонившись, висела высоко в воздухе. Вода заливала палубу и просачивалась через поврежденный люк. Она окропляла меня, и мне становилось легче, я меньше страдал от морской болезни.
Я все еще был привязан к койке. Движения судна стали плавнее, и тошнота улеглась. Теперь под ветром жестокая качка стала размеренной и привычной.
Я слышал, как ветер дико завывает в снастях, чувствовал, как яхта вздрагивает перед каждым скачком. Волны, подхлестываемые ветром, рычали, как стаи волков. Через люк текла вода, поэтому пришлось встать, чтобы заткнуть отверстие старыми брюками. Я понимал, что теперь нужно выйти на палубу и обрезать гика-шкот, который при каждом взлете на волну колотил по корме. Кроме того, нужно было откачать воду из трюма. Но вспомнив, как я чудом спасся от гибели, я решил, что болтающийся гик и вода в трюме чепуха по сравнению с риском, которому я подвергся бы, выйдя на палубу. Я снова лег на мокрую койку, обвязался веревками и стал ждать, напряженно прислушиваясь.
Чтобы выдержать ураган на маленьком суденышке, надо иметь крепкие нервы. Больше всего угнетает ощущение полной беспомощности. Ураган – всевластный и безраздельный владыка океана, а судно – его игрушка, скорлупка в бушующей стихии.
Есть только один способ выдержать ураган: нужно лечь на спину и привязаться к койке, задраив предварительно все люки и принайтовив все подвижные предметы. Но лежать без дела трудно: все время тревожит мысль о том, что творится на судне. А вдруг где-нибудь образовалась течь или нужно что-нибудь починить? Осматривать судно во время урагана – занятие нелегкое. О том, чтобы выйти на палубу, нечего и думать. И вот долгие мучительные часы я лежал на койке, ждал и пытался на слух определить, что происходит с яхтой.
Возраст «Язычника», его шпангоуты и обшивка, не менявшиеся много лет, вызывали у меня серьезные опасения. Слишком стара яхта, чтобы долго бороться с ураганом,– эта мысль не давала мне покоя. Кроме того, я тревожился о резиновой лодке. Перед ураганом я спустил ее на воду, привязав тросом к корме. Выходя в последний раз на палубу, я заметил, как она прыгает по волнам, то и дело скрываясь в пене и брызгах. Но это было во время затишья, когда у меня начался приступ морской болезни. Теперь я мог только надеяться, что лодка цела. Если нет, в случае аварии мне не на чем будет спастись. Я хотел было выйти на палубу и взглянуть на нее, но тут же решил, что риск слишком велик. В конце концов от этого ничего не изменится: если лодка на месте – хорошо, а если нет – значит, так тому и быть.
Не знаю, сколько часов я пролежал, привязанный к койке, ожидая, когда ураган начнет стихать. Наступила ночь. Время тянулось медленно. Ураган длился уже около тридцати часов; все так же отчаянно сотрясалась яхта, все так же ревел ветер, бушевал океан, трещал рангоут и плескалась вода в трюме.
На рассвете 7 сентября – после двух штормовых дней – произошло несчастье. Впервые я почувствовал, что случилось неладное, когда яхта рыскнула к ветру и не выровнялась. Волны ударяли в борт и перекатывались через палубу. Яхта содрогалась при каждом таком ударе, кренясь сильнее обычного, корпус ее скрипел и трещал. Она металась, словно подталкиваемая чьей-то гиганхской рукой. Да, такое испытание было моему суденышку не по силам.
Развязав веревки, я выглянул наружу. Там творилось то же, что и прежде: беснующиеся волны, потоки воды на пдлубе, брызги и пена, ударяющие в лицо, беспорядочные прыжки яхты при каждом порыве ветра или ударе волны.
Я сразу понял, что плавучего якоря больше нет,– видимо, трос перетерся о ватерштаг. Я стал искать, чем бы заменить его. Нужно было во что бы то ни стало повернуть яхту к ветру, а это возможно только при помощи плавучего якоря. Изготовить его сейчас, когда «Язычник» носился по волнам, я бы не смог, к тому же на это не было времени – за какой-нибудь час яхта развалилась бы на части. Словно в подтверждение моих мыслей большая волна ударила в борт, сильно накренив яхту. Я решительно взялся за дело.
В каюте привязанный к основанию мачты лежал мой заржавленный самодельный якорь. Если поднять его наверх и бросить в воду, он, волочась на цепи за яхтой, заставит ее развернуться носом к ветру. Я решил попытать счастья и стал шарите в темноте. Найдя якорь, я завернул его в кливер и обмотал шкотами. Чтобы он не пошел ко дну, я привязал к лапам свой спасательный пояс и приготовился выбросить якорь через люк в море.
Мне страшно не хотелось выходить на палубу, но это было необходимо. С трудом я вытолкнул якорь наружу, выполз вслед за ним, низко пригибаясь от ветра. Столкнув якорь за борт, я крепко держал конец троса и, приподняв голову на уровне комингса, следил за якорем. Теперь трос нужно было закрепить на носу. Выждав, я решительно двинулся вперед. В это мгновение яхта стала боком к волне, которая должна была отшвырнуть ее в сторону.
Наветренный фальшборт не особенно привлекал меня, и я бросился к другому борту. Под прикрытием рубки я мог идти пригнувшись, но приходилось глядеть в оба: фальшборт правой стороны был снесен волнами. Если меня смоет за борт, ухватиться будет не за что. Миновав рубку, я очутился на ветру, распластался на палубе и пополз. Трос, обвязанный у меня вокруг пояса, все время был прочно закреплен. Кроме того, я держался за леер, протянутый вдоль палубы.
Я опасался, что какая-нибудь большая волна подхватит меня и вынесет за борт, но мне удалось благополучно добраться до форштевня и привязаться к кнехту. Не теряя времени, я соединил трос якоря с цепью и бросился назад под защиту рубки.
Яхта сильно рыскала по воде. Если якорь будет тормозить движение, судно повернется носом к ветру. Я надеялся, что это произойдет скоро.
Но тут налетел могучий порыв ветра, горы воды вздыбились над яхтой. Она резко накренилась, обшивка затрещала так громко, что треск был слышен даже сквозь рев непогоды. В ужасе я бросился вниз.
С каждой волной натиск усиливался. На мгновение яхта почти легла на бок и переборка заняла место пола. Темная каюта наполнилась грохотом сорвавшихся с места вещей. Прежде чем в моем маленьком мирке все успело прийти в порядок, яхта вновь содрогнулась. Потом еще и еще.Теперь волны били уже в правый борт, от их ударов яхта повернулась на 180°. Внезапно послышался треск ломающегося дерева, от которого кровь застыла у меня в жилах. Мачта! Наверное, с ней случилось неладное.
Я понимал, что означает сломанная мачта в такую непогоду. Спотыкаясь, заковылял я в темноте к трапу. Тяжелый удар обрушился на корму – это набежала очередная волна. И тут неожиданно трюмная дверка исчезла из виду, скрытая какой-то серой пеленой. Целый поток хлынул на меня, и я кубарем покатился в дальний угол по пояс в воде.
Передо мной было основание мачты. С одной стороны от него валялись одеяла и матрац, заброшенные сюда волной, с другой – свернутые и увязанные паруса. На колени мне свалился пятнадцатигаллонный бачок с водой, сорвавшийся со своего места; у меня не хватало сил отбросить его прочь. Поток воды швырял его то об основание мачты, то мне в грудь.
Когда яхта, взлетев на гребень волны, начала стремительно падать вниз, поток воды сбил меня на дно и накрыл с головой.
Еще одна волна обрушилась на корму яхты. Вода снова хлынула через люк, теперь она была уже мне по грудь, при каждом движении судна она переливалась от переборки к переборке. Меня то и дело швыряло на дно. Сидеть становилось все труднее.
Внутри яхты разгуливали волны, там было жутко, как в могиле. Вокруг бушевал океан, а я чуть не утонул в собственной каюте. Я решил по крайней мере выбраться на палубу. Лучше уж быть смятым волной, чем задохнуться в трюме, в сотнях миль от берега.
Выскользнув из-под размеренно перекатывавшегося бочонка, я начал пробираться к трапу. В каюте царил хаос. Она была залита, почти все мое имущество плавало в воде. Крышки ящиков соскочили, их содержимое вывалилось наружу. Сами ящики, увлекаемые водой, готовы были сорваться с места. Я выбрался из этой слякоти и вскарабкался в мокрый кокпит. Комингсы были снесены, но, лежа на палубе, я все же был защищен от ветрa. Благодаря якорю «Язычник» начал разворачиваться, я чувствовал, как нос его приводится к ветру.
Мачта треснула – в этом не могло быть сомнений. Я видел, как она раскачивается на фоне темного неба. Вант-путенсы готовы были выскочить из своих гнезд, слышно было, как мачта бьется, грозя разнести всю палубу. Тяжелая мачта держалась только на вантах и штагах. Надломленная, она в любую минуту могла упасть. Каждый толчок, каждый поворот, каждая волна угрожали существованию моего хрупкого суденышка. Лежа в кокпите, я видел все это и понимал, что остается только одно – обрубить ванты и сбросить мачту в море.
Топорик лежал тут же в кокпите. Я пополз, хватаясь за спасательные леера и по мере своего продвижения закрепляя наново конец веревки, обвязанной у меня вокруг пояса. Волны продолжали гулять по палубе, ветер дул с прежней яростью. Лежа на спине, я начал рубить топором то натягивавшиеся, то ослабевавшие проволочные ванты. Вот одна ванта лопнула, и конец ее со свистом скрылся во мраке. Тогда я ударил топором по второй ванте. Она и без того недолго удерживала бы качающуюся мачту. Ванта сразу лопнула, высокая тяжелая мачта повалилась на подветренный борт и плюхнулась в воду.
Когда мачта падала, я прижался к палубе и услыхал громкий плеск.
Без мачты мое суденышко стало остойчивей, ураганные ветры были ему теперь не так страшны. Оно уже не зарывалось в волну, а, взлетало вместе с ней и не кренилось как раньше. Я пополз вдоль рубки и вернулся в кокпит.
В каюте подо мной образовалось настоящее болото. Яхте грозила гибель. Воды в трюме было по щиколотку. Только водонепроницаемые переборки не давали ей затопить нос или корму, когда яхта подымалась или опускалась на волне. Нужно было немедленно откачать воду, пока новые волны не захлестнули яхту.
Но как это сделать? Трюмная помпа была установлена на корме, и идти к ней в такой ветер я не решался. Но все же необходимо было что-то предпринять. Оставалось единственное средство – ведро. После долгих поисков в каюте мне удалось, наконец, выловить его из воды, и я взялся за дело. Цепляясь за карлингсы или за комингсы люка, я пытался справиться с непослушным ведром. Я вычерпывал воду в течение нескольких часов, скоро от усталости у меня потемнело в глазах. Но все же я продолжал работать.
Легче всего было, стоя посреди каюты, выплескивать воду в кокпит, а когда яхта скатывалась с волны, кокпит опорожнялся через пролом в комингсе. Но когда нос яхты задирался, часть воды снова стекала вниз. Кроме того, передняя стенка рубки была повреждена при падении мачты, и время от времени ее захлестывали волны. Три наветренных иллюминатора были разбиты. Однако, напрягая все силы, я все же одолевал упрямую воду.
Я выбивался из сил, морская болезнь снова терзала меня. После долгих часов работы показался, наконец, пол каюты. Теперь можно было заткнуть разбитые иллюминаторы и перенести кое-какие мокрые вещи в надежные места. Затем я снова взялся за ведро и работал до тех пор, пока не вычерпал всю воду.
Положив мокрый матрац на койку, я хотел было отдохнуть немного. В это мгновение яхта завертелась, подброшенная огромным валом, и стала кормой к волне. Вода хлынула через борт и с ревом покатилась по палубе, а я вскочил на койку и, держась за палубный бимс, с ужасом смотрел, как вода залила каюту дюймов на десять,– чтобы вычерпать ее, потребовался бы час напряженной работы.
Новая волна обрушилась на судно, и воды в каюте прибавилось. Я вылез в залитый водой кокпит, пригибаясь от ветра. Третья волна перехлестнула через борт и едва не увлекла меня обратно в каюту. К счастью, яхта тем временем снова начала приводиться к ветру.
Стоять внизу и вычерпывать воду было безопаснее, чем сидеть наверху, где бушевал ветер. Я спустился в затопленную каюту и выудил из воды ведро. Долгие часы я наполнял ведро и выплескивал воду. При этом я механически, молча и равнодушно, выбрасывал все, что подворачивалось под руку. За борт полетели тюфяк, одеяла, инструменты, тарелки, банки с консервами, кокосовые орехи, одежда, бочонки с водой, паруса – все, что мешало мне работать.
Я боролся за свою жизнь, стоя почти по пояс в воде и делая все, чтобы облегчить судно. Каждое мгновение яхта могла зарыться носом в волну и затонуть. И я спешил избавиться от груза, пока на яхту не обрушилась эта последняя волна – если ей суждено было обрушиться. Зачерпывая воду, я всякий раз захватывал какую-нибудь вещь. Так я работал, пока не почувствовал, что не в силах поднять даже пустое ведро.
Утратив способность соображать и даже надеяться – ведь двое суток я не ел, не пил и не спал,– я свалился на голую койку и мгновенно заснул. Я не в силах был даже привязаться к койке и катался из стороны в сторону, покорный движениям судна.
Обессиленный, больной, отупевший, я вынужден был целиком положиться на «Язычника». С той минуты я ничего больше не помню. Не знаю, когда кончился ураган. Может быть, за час до того, как я пришел в сознание, а может быть, за десять часов… за сутки… откуда мне знать? Помню только, что когда я сел на койке, вокруг царила непривычная тишина и яхту качало гораздо меньше, чем все последние дни.
Море слегка волновалось. Погода была пасмурная, хмурая, но безветренная. В той стороне, куда умчался ураган, горизонт был темнее, а изменчивый океан уже успокаивался, готовясь встретить ясное небо, синевшее у другого края горизонта.
Проснулся я не потому, что выспался, и не потому, что меня разбудил свет. Даже за двое суток я не мог бы отоспаться, даже мощный прожектор не пробудил бы меня от глубокого сна. Я проснулся потому, что яхта внезапно изменила свое поведение. Теперь она взлетала и падала так резко, как никогда раньше. Она валилась то на один, то на другой борт и поднималась так высоко, что я боялся за киль.
Сперва мне показалось, что яхта кувыркается на волнах. Но потолок все время был у меня над головой, и я стал раздумывать о том, что произошло.
Больше всего меня поразило, что рев непогоды утих. Когда я впал в забытье, ураганные ветры громко завывали в снастях. Теперь же, кроме плеска воды в трюме, стука на палубе да журчания случайной волны, не было слышно почти ничего, и это показалось мне странным.
Сочетание тишины и яростной качки поразило меня.
Развязав свои путы, я добрел до люка, натыкаясь на переборки, приоткрыл люк и выглянул на палубу. Я увидел широкую полосу пены и плещущие волны. Но воздух был неподвижен. Громадные пологие валы исчезли бесследно, и вместо них вздымались и опускались отвесные водяные горы.
Я понял, что нахожусь в центре урагана – штилевой зоне, вокруг которой свирепствуют жестокие ветры. Тысячи волн, гонимые ветрами, со всех сторон сбегаются сюда, сталкиваясь и захлестывая друг друга.
Трудно передать, что это за зрелище. Представьте себе, что вы находитесь на скале, окруженной со всех сторон множеством других скал, и вдруг, словно по команде, они оживают и с остервенением набрасываются друг на друга, как голодные звери.
Вокруг, насколько хватал глаз, вздымались целые водяные пирамиды. То тут, тот там их рассекали другие волны, они меняли очертания и разлетались мелкими брызгами. Палуба почти все время была залита водой, плавучий якорь стал ненужен. Яхта вертелась во все стороны, чертя мачтой воду то справа, то слева. Внезапно она взлетала высоко вверх и так же внезапно падала.
У меня начался приступ морской болезни. Непрерывная качка и вид волнующегося океана вызвали у меня рвоту. Я больше не мог сдерживаться.
Вернувшись в каюту, я снова лег на койку и опутал себя веревками. Нужно было встать, откачать воду из трюма, задраить разбитый люк, но у меня не было сил шевельнуться. Я даже не мог держаться за края койки, когда яхта кренилась, и беспомощно катался из стороны в сторону, удерживаемый от падения веревками.
Все утро у меня кружилась голова, а яхта грозила развалиться на части. Я не мог уснуть,– лежал и прислушивался. Меня мучил страх перед тем, что ожидает мое суденышко в этой нескончаемой яростной схватке с океаном.
Вскоре после полудня яхта попала во внешнюю зону урагана. Снова в снастях завыл и засвистел ветер. Теперь он дул с юга, и моя койка оказалась у наветренного борта. Старая, видавшая виды дубовая обшивка в какой-нибудь дюйм толщиной отделяла меня от бушующего океана. Почти все время моя койка, наклонившись, висела высоко в воздухе. Вода заливала палубу и просачивалась через поврежденный люк. Она окропляла меня, и мне становилось легче, я меньше страдал от морской болезни.
Я все еще был привязан к койке. Движения судна стали плавнее, и тошнота улеглась. Теперь под ветром жестокая качка стала размеренной и привычной.
Я слышал, как ветер дико завывает в снастях, чувствовал, как яхта вздрагивает перед каждым скачком. Волны, подхлестываемые ветром, рычали, как стаи волков. Через люк текла вода, поэтому пришлось встать, чтобы заткнуть отверстие старыми брюками. Я понимал, что теперь нужно выйти на палубу и обрезать гика-шкот, который при каждом взлете на волну колотил по корме. Кроме того, нужно было откачать воду из трюма. Но вспомнив, как я чудом спасся от гибели, я решил, что болтающийся гик и вода в трюме чепуха по сравнению с риском, которому я подвергся бы, выйдя на палубу. Я снова лег на мокрую койку, обвязался веревками и стал ждать, напряженно прислушиваясь.
Чтобы выдержать ураган на маленьком суденышке, надо иметь крепкие нервы. Больше всего угнетает ощущение полной беспомощности. Ураган – всевластный и безраздельный владыка океана, а судно – его игрушка, скорлупка в бушующей стихии.
Есть только один способ выдержать ураган: нужно лечь на спину и привязаться к койке, задраив предварительно все люки и принайтовив все подвижные предметы. Но лежать без дела трудно: все время тревожит мысль о том, что творится на судне. А вдруг где-нибудь образовалась течь или нужно что-нибудь починить? Осматривать судно во время урагана – занятие нелегкое. О том, чтобы выйти на палубу, нечего и думать. И вот долгие мучительные часы я лежал на койке, ждал и пытался на слух определить, что происходит с яхтой.
Возраст «Язычника», его шпангоуты и обшивка, не менявшиеся много лет, вызывали у меня серьезные опасения. Слишком стара яхта, чтобы долго бороться с ураганом,– эта мысль не давала мне покоя. Кроме того, я тревожился о резиновой лодке. Перед ураганом я спустил ее на воду, привязав тросом к корме. Выходя в последний раз на палубу, я заметил, как она прыгает по волнам, то и дело скрываясь в пене и брызгах. Но это было во время затишья, когда у меня начался приступ морской болезни. Теперь я мог только надеяться, что лодка цела. Если нет, в случае аварии мне не на чем будет спастись. Я хотел было выйти на палубу и взглянуть на нее, но тут же решил, что риск слишком велик. В конце концов от этого ничего не изменится: если лодка на месте – хорошо, а если нет – значит, так тому и быть.
Не знаю, сколько часов я пролежал, привязанный к койке, ожидая, когда ураган начнет стихать. Наступила ночь. Время тянулось медленно. Ураган длился уже около тридцати часов; все так же отчаянно сотрясалась яхта, все так же ревел ветер, бушевал океан, трещал рангоут и плескалась вода в трюме.
На рассвете 7 сентября – после двух штормовых дней – произошло несчастье. Впервые я почувствовал, что случилось неладное, когда яхта рыскнула к ветру и не выровнялась. Волны ударяли в борт и перекатывались через палубу. Яхта содрогалась при каждом таком ударе, кренясь сильнее обычного, корпус ее скрипел и трещал. Она металась, словно подталкиваемая чьей-то гиганхской рукой. Да, такое испытание было моему суденышку не по силам.
Развязав веревки, я выглянул наружу. Там творилось то же, что и прежде: беснующиеся волны, потоки воды на пдлубе, брызги и пена, ударяющие в лицо, беспорядочные прыжки яхты при каждом порыве ветра или ударе волны.
Я сразу понял, что плавучего якоря больше нет,– видимо, трос перетерся о ватерштаг. Я стал искать, чем бы заменить его. Нужно было во что бы то ни стало повернуть яхту к ветру, а это возможно только при помощи плавучего якоря. Изготовить его сейчас, когда «Язычник» носился по волнам, я бы не смог, к тому же на это не было времени – за какой-нибудь час яхта развалилась бы на части. Словно в подтверждение моих мыслей большая волна ударила в борт, сильно накренив яхту. Я решительно взялся за дело.
В каюте привязанный к основанию мачты лежал мой заржавленный самодельный якорь. Если поднять его наверх и бросить в воду, он, волочась на цепи за яхтой, заставит ее развернуться носом к ветру. Я решил попытать счастья и стал шарите в темноте. Найдя якорь, я завернул его в кливер и обмотал шкотами. Чтобы он не пошел ко дну, я привязал к лапам свой спасательный пояс и приготовился выбросить якорь через люк в море.
Мне страшно не хотелось выходить на палубу, но это было необходимо. С трудом я вытолкнул якорь наружу, выполз вслед за ним, низко пригибаясь от ветра. Столкнув якорь за борт, я крепко держал конец троса и, приподняв голову на уровне комингса, следил за якорем. Теперь трос нужно было закрепить на носу. Выждав, я решительно двинулся вперед. В это мгновение яхта стала боком к волне, которая должна была отшвырнуть ее в сторону.
Наветренный фальшборт не особенно привлекал меня, и я бросился к другому борту. Под прикрытием рубки я мог идти пригнувшись, но приходилось глядеть в оба: фальшборт правой стороны был снесен волнами. Если меня смоет за борт, ухватиться будет не за что. Миновав рубку, я очутился на ветру, распластался на палубе и пополз. Трос, обвязанный у меня вокруг пояса, все время был прочно закреплен. Кроме того, я держался за леер, протянутый вдоль палубы.
Я опасался, что какая-нибудь большая волна подхватит меня и вынесет за борт, но мне удалось благополучно добраться до форштевня и привязаться к кнехту. Не теряя времени, я соединил трос якоря с цепью и бросился назад под защиту рубки.
Но тут налетел могучий порыв ветра, горы воды вздыбились над яхтой. Она резко накренилась, обшивка затрещала так громко, что треск был слышен даже сквозь рев непогоды. В ужасе я бросился вниз.
С каждой волной натиск усиливался. На мгновение яхта почти легла на бок и переборка заняла место пола. Темная каюта наполнилась грохотом сорвавшихся с места вещей. Прежде чем в моем маленьком мирке все успело прийти в порядок, яхта вновь содрогнулась. Потом еще и еще.Теперь волны били уже в правый борт, от их ударов яхта повернулась на 180°. Внезапно послышался треск ломающегося дерева, от которого кровь застыла у меня в жилах. Мачта! Наверное, с ней случилось неладное.
Я понимал, что означает сломанная мачта в такую непогоду. Спотыкаясь, заковылял я в темноте к трапу. Тяжелый удар обрушился на корму – это набежала очередная волна. И тут неожиданно трюмная дверка исчезла из виду, скрытая какой-то серой пеленой. Целый поток хлынул на меня, и я кубарем покатился в дальний угол по пояс в воде.
Передо мной было основание мачты. С одной стороны от него валялись одеяла и матрац, заброшенные сюда волной, с другой – свернутые и увязанные паруса. На колени мне свалился пятнадцатигаллонный бачок с водой, сорвавшийся со своего места; у меня не хватало сил отбросить его прочь. Поток воды швырял его то об основание мачты, то мне в грудь.
Когда яхта, взлетев на гребень волны, начала стремительно падать вниз, поток воды сбил меня на дно и накрыл с головой.
Еще одна волна обрушилась на корму яхты. Вода снова хлынула через люк, теперь она была уже мне по грудь, при каждом движении судна она переливалась от переборки к переборке. Меня то и дело швыряло на дно. Сидеть становилось все труднее.
Внутри яхты разгуливали волны, там было жутко, как в могиле. Вокруг бушевал океан, а я чуть не утонул в собственной каюте. Я решил по крайней мере выбраться на палубу. Лучше уж быть смятым волной, чем задохнуться в трюме, в сотнях миль от берега.
Выскользнув из-под размеренно перекатывавшегося бочонка, я начал пробираться к трапу. В каюте царил хаос. Она была залита, почти все мое имущество плавало в воде. Крышки ящиков соскочили, их содержимое вывалилось наружу. Сами ящики, увлекаемые водой, готовы были сорваться с места. Я выбрался из этой слякоти и вскарабкался в мокрый кокпит. Комингсы были снесены, но, лежа на палубе, я все же был защищен от ветрa. Благодаря якорю «Язычник» начал разворачиваться, я чувствовал, как нос его приводится к ветру.
Мачта треснула – в этом не могло быть сомнений. Я видел, как она раскачивается на фоне темного неба. Вант-путенсы готовы были выскочить из своих гнезд, слышно было, как мачта бьется, грозя разнести всю палубу. Тяжелая мачта держалась только на вантах и штагах. Надломленная, она в любую минуту могла упасть. Каждый толчок, каждый поворот, каждая волна угрожали существованию моего хрупкого суденышка. Лежа в кокпите, я видел все это и понимал, что остается только одно – обрубить ванты и сбросить мачту в море.
Топорик лежал тут же в кокпите. Я пополз, хватаясь за спасательные леера и по мере своего продвижения закрепляя наново конец веревки, обвязанной у меня вокруг пояса. Волны продолжали гулять по палубе, ветер дул с прежней яростью. Лежа на спине, я начал рубить топором то натягивавшиеся, то ослабевавшие проволочные ванты. Вот одна ванта лопнула, и конец ее со свистом скрылся во мраке. Тогда я ударил топором по второй ванте. Она и без того недолго удерживала бы качающуюся мачту. Ванта сразу лопнула, высокая тяжелая мачта повалилась на подветренный борт и плюхнулась в воду.
Когда мачта падала, я прижался к палубе и услыхал громкий плеск.
Без мачты мое суденышко стало остойчивей, ураганные ветры были ему теперь не так страшны. Оно уже не зарывалось в волну, а, взлетало вместе с ней и не кренилось как раньше. Я пополз вдоль рубки и вернулся в кокпит.
В каюте подо мной образовалось настоящее болото. Яхте грозила гибель. Воды в трюме было по щиколотку. Только водонепроницаемые переборки не давали ей затопить нос или корму, когда яхта подымалась или опускалась на волне. Нужно было немедленно откачать воду, пока новые волны не захлестнули яхту.
Но как это сделать? Трюмная помпа была установлена на корме, и идти к ней в такой ветер я не решался. Но все же необходимо было что-то предпринять. Оставалось единственное средство – ведро. После долгих поисков в каюте мне удалось, наконец, выловить его из воды, и я взялся за дело. Цепляясь за карлингсы или за комингсы люка, я пытался справиться с непослушным ведром. Я вычерпывал воду в течение нескольких часов, скоро от усталости у меня потемнело в глазах. Но все же я продолжал работать.
Легче всего было, стоя посреди каюты, выплескивать воду в кокпит, а когда яхта скатывалась с волны, кокпит опорожнялся через пролом в комингсе. Но когда нос яхты задирался, часть воды снова стекала вниз. Кроме того, передняя стенка рубки была повреждена при падении мачты, и время от времени ее захлестывали волны. Три наветренных иллюминатора были разбиты. Однако, напрягая все силы, я все же одолевал упрямую воду.
Я выбивался из сил, морская болезнь снова терзала меня. После долгих часов работы показался, наконец, пол каюты. Теперь можно было заткнуть разбитые иллюминаторы и перенести кое-какие мокрые вещи в надежные места. Затем я снова взялся за ведро и работал до тех пор, пока не вычерпал всю воду.
Положив мокрый матрац на койку, я хотел было отдохнуть немного. В это мгновение яхта завертелась, подброшенная огромным валом, и стала кормой к волне. Вода хлынула через борт и с ревом покатилась по палубе, а я вскочил на койку и, держась за палубный бимс, с ужасом смотрел, как вода залила каюту дюймов на десять,– чтобы вычерпать ее, потребовался бы час напряженной работы.
Новая волна обрушилась на судно, и воды в каюте прибавилось. Я вылез в залитый водой кокпит, пригибаясь от ветра. Третья волна перехлестнула через борт и едва не увлекла меня обратно в каюту. К счастью, яхта тем временем снова начала приводиться к ветру.
Стоять внизу и вычерпывать воду было безопаснее, чем сидеть наверху, где бушевал ветер. Я спустился в затопленную каюту и выудил из воды ведро. Долгие часы я наполнял ведро и выплескивал воду. При этом я механически, молча и равнодушно, выбрасывал все, что подворачивалось под руку. За борт полетели тюфяк, одеяла, инструменты, тарелки, банки с консервами, кокосовые орехи, одежда, бочонки с водой, паруса – все, что мешало мне работать.
Я боролся за свою жизнь, стоя почти по пояс в воде и делая все, чтобы облегчить судно. Каждое мгновение яхта могла зарыться носом в волну и затонуть. И я спешил избавиться от груза, пока на яхту не обрушилась эта последняя волна – если ей суждено было обрушиться. Зачерпывая воду, я всякий раз захватывал какую-нибудь вещь. Так я работал, пока не почувствовал, что не в силах поднять даже пустое ведро.
Утратив способность соображать и даже надеяться – ведь двое суток я не ел, не пил и не спал,– я свалился на голую койку и мгновенно заснул. Я не в силах был даже привязаться к койке и катался из стороны в сторону, покорный движениям судна.
Обессиленный, больной, отупевший, я вынужден был целиком положиться на «Язычника». С той минуты я ничего больше не помню. Не знаю, когда кончился ураган. Может быть, за час до того, как я пришел в сознание, а может быть, за десять часов… за сутки… откуда мне знать? Помню только, что когда я сел на койке, вокруг царила непривычная тишина и яхту качало гораздо меньше, чем все последние дни.
Море слегка волновалось. Погода была пасмурная, хмурая, но безветренная. В той стороне, куда умчался ураган, горизонт был темнее, а изменчивый океан уже успокаивался, готовясь встретить ясное небо, синевшее у другого края горизонта.
ВРЕМЕННАЯ ОСНАСТКА
Оказывается, свалившись на койку во время урагана, я проспал целые сутки. Только один раз за все это время, глубокой ночью, я встал на два часа, чтобы откачать воду, затопившую каюту дюймов на двадцать. Я даже не задумался над тем, как она попала туда. Мне и в голову не пришло, что судно дало течь. И хотя океан к тому времени успокоился, я решил, что вода проникла в каюту через люк. Слишком измученный, чтобы думать, я свалился на сырые доски койки и мгновенно уснул. Меня разбудил громкий плеск воды.
Пол каюты был затоплен. Уже рассвело, и я чувствовал себя отдохнувшим. В первый раз после урагана я вышел на палубу, чтобы выкачать воду из трюма и посмотреть, что сталось с яхтой.
Стоял мертвый штиль. Лишь легкая зыбь, напоминавшая об ушедшем урагане, покачивала яхту. Ясное голубое небо и спокойная поверхность океана выглядели так мирно, словно никакого урагана и не было и свинцовые волны не швыряли вверх и вниз никем не управляемое судно.
Я долго стоял на месте, оглядывая яхту.
То, что я увидел, было воплощением хаоса. Яхта, оставшаяся без мачты, казалась голой, и мой «Язычник», со множеством вмятин и царапин, хромающий, точно раненое животное, являл собой печальное зрелище. Я пошел на нос и оттуда оглядел потрепанную палубу. Рангоут и снасти уже не скрипели и не трещали – они были снесены ураганом и волочились за яхтой по воде.
Бушприт исчез, снесенный у самого основания, поручни были сорваны, уцелели только обломки стоек. Гик стакселя, тоже исчез. Брезент, аккуратно настланный на палубе, был изорван, передняя часть рубки обрушилась, очевидно от ударов мачты и волн. Особенно дико выглядел расщепленный обломок мачты высотой около фута. Из всех иллюминаторов уцелел только один, остальные были заткнуты чем попало.
Комингсы кокпита были сломаны, крышка люка бесследно исчезла. Румпель снова соскочил с места, несмотря на то, что перед ураганом я тщательно закрепил его; на этот раз он, повидимому, был снесен качавшимся гиком. Боканец исчез, вероятно также сбитый гиком. Но самым ярким свидетельством ущерба, нанесенного ураганом, были жалкие остатки такелажа, тащившиеся вслед за яхтой; Они свисали с левого борта, волочились за кормой, словно пучки спутанных волос, обвивали мачту, сломанный гик, бушприт и боканец.
Но яхта выдержала ураган, и я был счастлив. Я старался не придавать большого значения поломкам, но то, что я увидел, было мало утешительно.
Полузатонувшая надувная лодка по-прежнему тащилась за кормой; позднее я обнаружил, что в одном месте резина была пропорота, очевидно гиком.
В трюме царил ужасный хаос, такое беспорядочное смешение различных вещей, залитых мутной водой, мог создать только бушующий океан. Это было ужасное зрелище: образовалось целое болото, с которым не справился бы большой отряд уборщиц. Инструменты, одежда, банки, куски троса, исковерканные приборы, лоскутья постельного белья, обувь и щепки – все было свалено в общую кучу.
Океан был спокоен; когда я оглядел его, он показался мне даже более спокойным, чем в самые тихие дни плавания.
Важнее всего было как можно скорее поднять паруса. Но тут я почувствовал сильный голод. Трое суток во рту у меня не было ни крошки. Я извлек из хлама банку помидоров и кокосовый орех, открыл банку топориком и с жадностью проглотил помидоры. Потом стал искать пресную воду.
Пол каюты был затоплен. Уже рассвело, и я чувствовал себя отдохнувшим. В первый раз после урагана я вышел на палубу, чтобы выкачать воду из трюма и посмотреть, что сталось с яхтой.
Стоял мертвый штиль. Лишь легкая зыбь, напоминавшая об ушедшем урагане, покачивала яхту. Ясное голубое небо и спокойная поверхность океана выглядели так мирно, словно никакого урагана и не было и свинцовые волны не швыряли вверх и вниз никем не управляемое судно.
Я долго стоял на месте, оглядывая яхту.
То, что я увидел, было воплощением хаоса. Яхта, оставшаяся без мачты, казалась голой, и мой «Язычник», со множеством вмятин и царапин, хромающий, точно раненое животное, являл собой печальное зрелище. Я пошел на нос и оттуда оглядел потрепанную палубу. Рангоут и снасти уже не скрипели и не трещали – они были снесены ураганом и волочились за яхтой по воде.
Бушприт исчез, снесенный у самого основания, поручни были сорваны, уцелели только обломки стоек. Гик стакселя, тоже исчез. Брезент, аккуратно настланный на палубе, был изорван, передняя часть рубки обрушилась, очевидно от ударов мачты и волн. Особенно дико выглядел расщепленный обломок мачты высотой около фута. Из всех иллюминаторов уцелел только один, остальные были заткнуты чем попало.
Комингсы кокпита были сломаны, крышка люка бесследно исчезла. Румпель снова соскочил с места, несмотря на то, что перед ураганом я тщательно закрепил его; на этот раз он, повидимому, был снесен качавшимся гиком. Боканец исчез, вероятно также сбитый гиком. Но самым ярким свидетельством ущерба, нанесенного ураганом, были жалкие остатки такелажа, тащившиеся вслед за яхтой; Они свисали с левого борта, волочились за кормой, словно пучки спутанных волос, обвивали мачту, сломанный гик, бушприт и боканец.
Но яхта выдержала ураган, и я был счастлив. Я старался не придавать большого значения поломкам, но то, что я увидел, было мало утешительно.
Полузатонувшая надувная лодка по-прежнему тащилась за кормой; позднее я обнаружил, что в одном месте резина была пропорота, очевидно гиком.
В трюме царил ужасный хаос, такое беспорядочное смешение различных вещей, залитых мутной водой, мог создать только бушующий океан. Это было ужасное зрелище: образовалось целое болото, с которым не справился бы большой отряд уборщиц. Инструменты, одежда, банки, куски троса, исковерканные приборы, лоскутья постельного белья, обувь и щепки – все было свалено в общую кучу.
Океан был спокоен; когда я оглядел его, он показался мне даже более спокойным, чем в самые тихие дни плавания.
Важнее всего было как можно скорее поднять паруса. Но тут я почувствовал сильный голод. Трое суток во рту у меня не было ни крошки. Я извлек из хлама банку помидоров и кокосовый орех, открыл банку топориком и с жадностью проглотил помидоры. Потом стал искать пресную воду.