Другие варианты версий сообщают И. И. Сотов из Костромы и В. А. Бражник из Кременчуга:
«Василий не родной сын Сталина. Василий сын героя гражданской войны Александра Пархоменко. Сталин усыновил Василия, когда ему было 3 года. Усыновил его после гибели Пархоменко. Василий Сталин похоронен в г. Москве на Новодевичьем кладбище. Его могила напротив Аллилуевой – жены И. В. Сталина. Это я лично видел. Вам надо поправить эту ошибку».
Ходят слухи, что Василий Сталин не родной сын Сталина, а сын известного революционера Артема и усыновлен Сталиным после гибели Артема в автомобильной катастрофе.
Слухи о том, что Василий не является сыном Надежды Аллилуевой от брака со Сталиным, лишены каких-либо оснований. А вот утверждения о том, что Василий эмигрировал в Китай, очень устойчивы.
«В пятидесятых годах в журнале „Огонек“ я видел фото Василия Сталина в форме генерала. У нас ходят до сих пор о нем слухи, что он после разоблачения культа личности Иосифа Виссарионовича Сталина уехал в Китай и там служил в китайской армии», – пишет П. П. Ярошин из д. Петрилово Минской области.
«О жизни Василия после гибели его отца ничего не известно. Мы знаем только, – утверждает С. Сеидов, – что он перелетел на самолете в Китай и остался там. Он стал там якобы одним из больших авиационных командиров Военно-воздушных сил Китая. Там он и умер, но своей ли смертью?»
«Куда делся сын Сталина Василий? Был слух, что он эмитировал в Китай после того, как был обнародован культ личности его отца», – пишет В. И. Болдин из г. Эртиля.
Миф этот идет от самого Василия. После его заключения в тюрьму он надолго пропал из поля зрения многих людей, знавших его. Пошли разные слухи. Сам он неоднократно писал письма в различные инстанции, где просил выпустить его и отправить для дальнейшей службы в Китай. Видимо, от тех, в чьи руки попадали эти письма, и возникла эта история.
Недостаточно подтвержденные факты, ограниченное количество подлинных документов не позволяют нам пока окончательно разобраться в противоречивых взглядах современников на сложную и печальную жизнь и судьбу Василия Сталина.
СВЕТЛАНА
«Василий не родной сын Сталина. Василий сын героя гражданской войны Александра Пархоменко. Сталин усыновил Василия, когда ему было 3 года. Усыновил его после гибели Пархоменко. Василий Сталин похоронен в г. Москве на Новодевичьем кладбище. Его могила напротив Аллилуевой – жены И. В. Сталина. Это я лично видел. Вам надо поправить эту ошибку».
Ходят слухи, что Василий Сталин не родной сын Сталина, а сын известного революционера Артема и усыновлен Сталиным после гибели Артема в автомобильной катастрофе.
Слухи о том, что Василий не является сыном Надежды Аллилуевой от брака со Сталиным, лишены каких-либо оснований. А вот утверждения о том, что Василий эмигрировал в Китай, очень устойчивы.
«В пятидесятых годах в журнале „Огонек“ я видел фото Василия Сталина в форме генерала. У нас ходят до сих пор о нем слухи, что он после разоблачения культа личности Иосифа Виссарионовича Сталина уехал в Китай и там служил в китайской армии», – пишет П. П. Ярошин из д. Петрилово Минской области.
«О жизни Василия после гибели его отца ничего не известно. Мы знаем только, – утверждает С. Сеидов, – что он перелетел на самолете в Китай и остался там. Он стал там якобы одним из больших авиационных командиров Военно-воздушных сил Китая. Там он и умер, но своей ли смертью?»
«Куда делся сын Сталина Василий? Был слух, что он эмитировал в Китай после того, как был обнародован культ личности его отца», – пишет В. И. Болдин из г. Эртиля.
Миф этот идет от самого Василия. После его заключения в тюрьму он надолго пропал из поля зрения многих людей, знавших его. Пошли разные слухи. Сам он неоднократно писал письма в различные инстанции, где просил выпустить его и отправить для дальнейшей службы в Китай. Видимо, от тех, в чьи руки попадали эти письма, и возникла эта история.
Недостаточно подтвержденные факты, ограниченное количество подлинных документов не позволяют нам пока окончательно разобраться в противоречивых взглядах современников на сложную и печальную жизнь и судьбу Василия Сталина.
СВЕТЛАНА
Светлана родилась в 1926 году. От рождения она была зарегистрирована Сталиной. Ее детство прошло на даче в Зубалове, неподалеку от Москвы, в бывшем доме нефтепромышленника из Батума. С малых лет ее окружали няньки, воспитатели, педагоги. При жизни матери Светлана прожила 6 с половиной лет. Сохранилось только одно письмо Надежды Аллилуевой к своей дочери, написанное, видимо, в 1930 или 1931 году, которое во многом характеризует мать:
Совсем иного характера были письма, которые она получала от отца, когда она или он находились на отдыхе. Между отцом и дочерью установилась такая форма взаимоотношений, когда дочь писала ему в шуточной форме «приказы», а он в ответе докладывал ей об их исполнении, ласково называя хозяйкой. Если же она сердилась на отца, то грозила пожаловаться на него повару, на что отец отвечал ей: «Пожалей меня. Если ты скажешь повару, то я совсем пропал».
Приведем два послания Сталина дочери.
Сохранились и ее детские фотографии на коленях у Л. П. Берии. Тоже счастливое лицо. Берия опекал ее. Когда она ездила в Грузию в гости к бабушке, то останавливалась в его доме. Отсюда пошло ее обращение к нему «дядя Лара».
Детство ее, несмотря на материальное благополучие и любовь отца, однако, нельзя назвать счастливым и безоблачным оно во многом наложило отпечаток на всю ее последующую жизнь.
Никита Сергеевич Хрущев, бывавший в 30-х годах в доме И. В. Сталина, много лет спустя скажет: «Отношения Светланки с отцом складывалось сложно. Он любил ее, но выражал свои чувства оскорбительным образом. Он проявлял свою нежность так, как это делает кошка по отношению к мышке. Вначале он травмировал душу ребенка, позже – девушки, а еще позже – женщины, ставшей матерью. Результатом всего этого явилось постепенное возникновение у Светланки психического расстройства». В ночь с 8 на 9 ноября 1932 года ее мать застрелилась. О ее самоубийстве она узнала, уже будучи взрослой девушкой, прочитав как-то об этом в зарубежной прессе и выяснив это от окружающих ее людей. Для нее, конечно, это было потрясением, тем более что ей стало известно о якобы оставленном матерью политическом завещании. Сама она его никогда не видала и знала о нем только из рассказов прислуги. Письмо это не сохранилось в архивах. Но если принять версию на веру, то в качестве мотивов, приведших Н. Аллилуеву к самоубийству, можно предположить и искажение ленинских заветов, и начавшиеся устрашения Сталиным противников, и коллективизация в той уродливой форме, а могли быть и личные мотивы, и особенности психики. Безусловно, одной из причин ее смерти были какие-то действия Сталина, направленные на оскорбление женского достоинства, как окрик на банкете во время тоста в честь Берии: «Эй ты, пей!», недостаточное внимание к ней, когда Сталин неделями ее не замечал.
И. В. Сталин на похороны матери своих детей не ходил. Хоронили ее родные и близкие.
После смерти матери жизнь Светланы проходила в основном в Кремле или на даче рядом с отцом. Отец следил за ее учебой, почти каждый день интересовался ею, регулярно подписывал дневник. Дочкой он был доволен. Училась она хорошо, но, часто засиживаясь допоздна, она опаздывала на занятия. Как и Василий, в школу она ходила под наблюдением охранника, питалась отдельно. Учителя отмечали ее склонность к литературе. Перед окончанием школы учительница литературы даже написала И. В. Сталину письмо, где делала вывод о целесообразности ее поступления на филологический факультет. Того же хотела и Светлана.
– В литераторы хочешь, – недовольно выговаривал ей отец, – так и тянет тебя в эту богему! Они же необразованные все, и ты хочешь быть такой… Нет, ты получи хорошее образование, ну хотя бы на историческом. Надо знать историю общества, литературу – это тоже необходимо. Изучи историю, а потом занимайся, чем хочешь.
Отец настоял на поступлении Светланы на исторический факультет МГУ, где она начала учебу в 1943 году. После его окончания ее стремление к филологии было, наконец, оценено отцом, получило его поддержку, и в итоге она поступила в аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС, после окончания которой ей была присвоена ученая степень кандидата филологических наук.
Вот что о ее учебе написал профессор Я. Ф. Яскин из Саратова, учившийся в МГУ в те годы: «О том, что у нас в МГУ учится дочь Сталина, можно было даже прочитать на плакате. Хорошо помню, как на площадке лестницы, ведущей на второй этаж здания исторического факультета на улице Герцена, висел плакат: „Сталинские стипендиаты“. Четыре фамилии и среди них – Сталина Светлана. Она окончила истфак по кафедре всеобщей истории и писала дипломную работу под руководством профессора Звавича (что не помешало его дубасить во время борьбы с космополитами). Потом некоторое время она училась в аспирантуре кафедры марксизма-ленинизма МГУ, где ее руководителем значился профессор Кротов. Над диссертацией здесь она не работала и вскоре оказалась на кафедре литературы АОН при ЦК КПСС, где защитила диссертацию по историческому роману, использовав свое базовое образование».
На Новый год в 1952 году в присутствии многочисленных гостей отец преподал ей жестокий урок, когда она, уставшая, не захотела танцевать в кругу людей намного старше ее и бывших уже изрядно пьяными. В ответ на ее отказ отец схватил ее за волосы и, дернув, затащил, плачущую, в круг. Его отцовские чувства даже к дочери имели очень своеобразную форму.
Светлана зарекомендовала себя хорошим специалистом. В СССР она перевела с английского языка книгу «Мюнхенский сговор», а позже, уже за рубежом, написала и издала три книги воспоминаний: в 1967 г. – «Двадцать писем к другу», в 1970 г. – «Всего один год», и в 1984 г. – «Далекие звуки», которые несут на себе печать ее личного восприятия событий, людей и даже конъюнктурные моменты.
Вот фрагмент ее воспоминаний, где она оценивает трагический период в нашей истории: «Какие это были люди! Какие цельные, полнокровные характеры, сколько романтического идеализма унесли с собою в могилу эти ратные рыцари Революции – ее трубадуры, ее жертвы, ее ослепленные подвижники, ее мученики…
А те, кто захотел встать над ней, кто желал ускорить ее ход и увидеть сегодня результаты будущего, кто добивался Добра средствами и методами зла – чтобы быстрее, быстрее крутилось колесо Времени и Прогресса – достигли ли они этого?
А миллионы бессмысленных жертв, а тысячи безвременно ушедших, погасших светильников разума, которым не вместиться ни в эти двадцать писем, ни в двадцать толстых книг – не лучше ли было бы им, живя на земле, служить людям, а не только лишь, «смертью смерть поправ», оставить след в сердцах человечества?
Суд истории строг. Он еще разберется – кто был герой во имя добра, а кто – во имя тщеславия и суеты. Не мне судить. У меня нет такого права.
У меня есть лишь совесть. И совесть говорит мне, что если не видишь бревна в своем глазу, то не указывай на соринку в глазу другого… Все мы ответственны за все.
Пусть судят те, кто вырастет позже, кто не знал тех лет, которые мы знали. Пусть придут молодые, задорные, которым все эти годы будут – вроде царствования Иоанна Грозного – так же далеки, и так же непонятны, и так же странны и страшны…
И вряд ли они назовут наше время «прогрессивным», и вряд ли скажут, что оно было «на благо великой Руси»… Вряд ли…»
Да, она довольно точно сумела предсказать последовавшие в наше время суровые оценки преступлений, допущенных в ходе массовых репрессий и культа личности ее отца, когда были безвинно уничтожены миллионы людей, когда массовое нарушение законности было возведено в ранг официальной политики. Но время все поставило на свои места. Восстановление справедливости, начатое Н. С. Хрущевым вскоре после 1953 года, получило революционное продолжение в ходе развернувшейся под руководством КПСС перестройки и развития демократии, обновления всех сторон жизни общества.
История сурово оценила действительно эпоху «Иосифа Грозного». Принцип справедливости, как Светлана, видимо, и предполагала, сегодня позволил возвратить тысячи имен несправедливо оболганных, а преступников назвать своими именами, не обойдя и ее отца.
Смерть отца, безусловно, внесла коррективы во всю ее последующую жизнь. Смерть отца ее потрясла. Ее она восприняла как страшную трагедию, как уход одного из самых близких ей людей, который любил ее и которого любила она, и кого она многие годы воспринимала как способного преодолеть все и вся, хотя признаки надвигавшейся его старости не проходили мимо ее глаз, да и не только ее. По всей видимости, она тяжело пережила разоблачения преступлений Сталина, и так же, как и ее мать, ее постигло трагическое разочарование. В дальнейшем она была уже не «лелеянным дитем», а прожила 10 трудных для себя лет после XX съезда партии в совсем иных условиях, чем до 1953 года, хотя и пользовалась многими льготами и привилегиями.
В 1962 году она не была на похоронах своего брата Василия в Казани ввиду того, что брак ее брата с Бурдонской не был расторгнут, а к новой жене брата она, видимо, не испытывала симпатий, да и не могла лично знать происходящих там событий. Сказалось также состояние ее здоровья. В Москве она обращалась к К. Е. Ворошилову и А. И. Микояну с просьбой разрешить похоронить брата на Новодевичьем кладбище, рядом с матерью, но в этом было отказано.
Она тем не менее написала: «На похороны собралась чуть ли не вся Казань… На детей и Капитолину смотрели с удивлением – медсестра Маша, успевшая зарегистрировать с ним брак, уверила всех, что она-то и была всю жизнь его „верной подругой“. Она еле допустила до гроба детей». Хотя оснований для такого утверждения у нее, вероятно, не было.
Довольно тяжело складывалась и личная жизнь Светланы. В 17 лет она увлеклась 39-летним Алексеем Яковлевичем Каплером. Это стало известно отцу.
– Мне все известно! – сказал он… – Твой Каплер – английский шпион, он арестован!..
– А я люблю его! – ответила дочь.
– Любишь! – выкрикнул отец с невероятной злобой к самому этому слову, и она впервые в своей жизни получила две пощечины.
– Подумайте, няня, до чего она дошла! Идет такая война, а она занята… – и он произнес грубые мужицкие слова. Каплер провел в заключении десять лет…
Студенткой Светлана вышла замуж за Г. И. Морозова, сына коммерческого директора парфюмерной фабрики в Москве. Григорий учился в одном классе с ее братом Василием. Он бывал в их доме, и было вполне естественным ее увлечение красивым, способным и интеллигентным молодым человеком.
Как и многих родственников Н. С. Аллилуевой, отца мужа Светланы также арестовали по ложно сфабрикованному обвинению и продержали в заключении 6 лет, вплоть до 1953 года. Причем для этого было использовано обвинение, что якобы он изменил фамилию Мороз на Морозов, хотя на сохранившейся до наших дней могиле его отца стоит надгробие с надписью – Морозов. Отец ее, как она сама написала, браку не препятствовал, но с мужем дочери не встречался. В семейную жизнь ее отец не вмешивался. Этот брак распался через три года. От него остался у Светланы сын. Удивительно, как чутко реагировало сталинское окружение на изменения в родственных отношениях вождя. Буквально сразу последовала серия разводов на национальной почве. И первой этот пример повторила дочь Маленкова Валя, которая развелась со своим первым мужем Шамбергом, хотя сам Маленков никогда антисемитом не был. Вскоре Светлана вышла замуж за Ю. А. Жданова. Видимо, в угоду отцу ее сын был переоформлен на фамилию второго мужа. По ее свидетельству, это был брак без особой любви, без особой привязанности, по здравому размышлению. Этот брак также не принес Светлане счастья. Вскоре он распался. Дочь Катю Светлана воспитала без мужа.
После окончания школы Светлана уже не проживала с отцом. По ее просьбе ей была выделена хорошая квартира в «Доме на набережной». В ней она прожила до 1967 года. После ее выезда из СССР некоторое время в ней жил ее сын Иосиф, который оставил эту квартиру в связи с получением другой.
Не удался, судя по объявлению в «Вечерней Москве», и другой брак: «Сванидзе Иван Александрович, проживает по улице Добролюбова, 35, кв. 11, возбуждает дело о разводе с Аллилуевой Светланой Иосифовной, проживающей по ул. Серафимовича, 2, кв. 179. Дело подлежит рассмотрению в нарсуде Тимирязевского района».
После 1953 года существенно изменился и внутренний мир Светланы, что отразилось на ее поведении. Видимо, сказались ( изменения, происшедшие в советском обществе. Сконцентрироваться на каком-либо виде деятельности ей не удавалось. Какое-то короткое время она работала в Литературном институте. Вероятно, работа удовлетворения не приносила. Зато существенно изменилось отношение к ней со стороны многих знавших её людей, причем от заискивания до вражды, от бывших симпатий до отчуждения и просто от хороших отношений до непредсказуемых последствий.
Самым невероятным шагом стало ее обращение к религии. – Я крестилась в Москве в мае 1962 года, – ответит она в Москве на вопрос корреспондента агентства «Рейтер» Чарльза Бремнера. – Я, безусловно, верующий человек, хотя формальная принадлежность к церкви и формальные ритуалы имеют для меня очень малое значение. Я бы даже сказала, что без моего глубокого религиозного чувства у меня просто не было бы вот этой ужасной вины, которая висела надо мной все эти годы и в конце концов привела меня домой. Да, я религиозный человек и сегодня.
Ее обращение к богу, по всей видимости, отражало изменения в оценке нравственных ценностей, происшедших в ее сознании. К религии люди обращаются, как правило, в результате разочарования бытием, окружением или, наоборот, поиском высших нравственных ценностей в потустороннем мире, в обращении к себе, в замкнутом мире, когда единственным поверенным становится божество. У Светланы, наверное, могло быть и то и другое. Фактом остается, видимо, глубокое разочарование всем своим окружением, да самой собой тоже. Имея прекрасные профессиональные задатки, высокую научную квалификацию, она тем не менее потеряла профессиональную перспективу. Видимо, не находила она ее и в личной жизни, да и вся ее жизнь теряла жизненные перспективы в самый расцвет жизненных и творческих сил.
Если обратиться к написанному ею в этот период, то отпечатки религиозности видны довольно четко, и они, видимо, отражают изменения в ее внутреннем состоянии: «И когда умру, пусть меня здесь в землю положат, в Ромашково, на кладбище, возле станции, на горке – там просторно, все вокруг видно, поля кругом, небо… И церковь на горке, старая, хорошая – правда, она не работает и обветшала, но деревья в ограде возле нее так буйно разрослись, и так славно она стоит вся в густой зелени и все равно продолжает служить Вечному Добру на Земле».
И все-таки, что стояло за ее шагом уехать из СССР, бросить все, даже детей? Ее официальная версия: «…мое невозвращение в 1967 году было основано не на политических, а на человеческих мотивах. Напомню здесь, что, уезжая тогда в Индию, чтобы отвезти туда прах близкого друга – индийца, я не собиралась стать дефектором, я надеялась тогда через месяц вернуться домой. Однако в те годы я отдала свою дань слепой идеализации так называемого „свободного мира“, того мира, с которым мое поколение совершенно было незнакомо».
Если верить ее мыслям, высказанным в книге «Двадцать писем к другу», то в течение пяти недель лета 1963 года она подвела итог своей жизни, абсолютно искренне, как на исповеди, и совершилось это на даче в деревне Жуковке. Вот ее концепция: «У меня не было подвигов, я не действовала на сцене. Вся жизнь моя проходила за кулисами. А разве там неинтересно? Там полумрак, оттуда видишь публику, рукоплескающую, разинув рот от восторга, внимающую речам, ослепленную бенгальскими огнями и декорациями, оттуда видны и актеры, играющие царей, богов, слуг, статистов; видно, как они играют, когда разговаривают между собой, как люди. За кулисами полумрак; пахнет мышами, и клеем, и старой рухлядью декораций, но как там интересно наблюдать! Там проводит жизнь гримеров, суфлеров, костюмерш, которые ни на что не променяют свою жизнь и судьбу – и уж кто, как не они, знают, что вся жизнь – это огромный театр, где далеко не всегда человеку достается именно та роль, для которой он предназначен. А спектакль идет, страсти кипят, герои машут мечами, поэты читают оды, венчаются цари, бутафорские замки рушатся и вырастают в мгновение ока, Ярославна плачет, летают феи и злые духи, является тень короля, томится Гамлет, и безмолвствует народ…»
Однако многие собеседники автора, знавшие Светлану довольно близко до ее отъезда из СССР, касаясь многих оценок, данных в ее книге, утверждали образно, что скорее всего это были дневниковые записи, которые она вела и которые, видимо, первоначально не предназначались для посторонних, но впоследствии они и могли послужить основой для такой работы. Подтверждают эту мысль и многие не всегда однозначные ее оценки людей. Отметим хотя бы, что она в своей работе не назвала ни имена, ни фамилии и дала довольно противоречивые характеристики многим людям.
Пройдет всего лишь 14 лет после 1953 года, и Светлана уже будет совсем другим человеком, решившимся на самый радикальный шаг в своей жизни, на самое трудное для себя – покинуть Родину.
В те годы, да и сейчас, о ее личной жизни ходит много слухов, сплетен… Наверное, большинство из них не имели под собой оснований и скорее всего были порождены отсутствием правдивой информации. Н. С. Хрущев по этому поводу сказал: «Мне всегда неприятно было слушать сплетни о плохом поведении Светланы и ее супружеской неверности. Она долгое время жила одна, без мужа. Это нельзя считать нормальным. У нее было двое детей, сын от первого мужа и дочка от младшего Жданова. Разоблачение злоупотреблений властью, которые допускал Сталин, явилось для нее еще одним жестоким ударом. Позднее Микоян рассказал мне, что Светланка приходила к нему за советом. Она хотела выйти замуж за индийского журналиста. Она сказала Микояну, что любит этого человека. Он был старше ее, но она знала его в течение длительного времени, и он был порядочным человеком, коммунистом. Микоян сказал: „Она просила меня выяснить, как ты к этому отнесешься“. Я был удивлен, что она спрашивает мое мнение. С моей точки зрения, это было ее личное дело. Я так и сказал Микояну: „Если она считает его достойным человеком, пусть выходит за него замуж. Что бы она ни решила, не будем вмешиваться. Тот факт, что он не является гражданином Советского Союза, не должен быть препятствием, если она действительно его любит“. И она вышла за него замуж. Я был доволен. Я просто хотел, чтобы она смогла устроить свою личную жизнь.
Смерть и похороны ее третьего мужа стали последней каплей, переполнившей чашу ее терпения.
Я так долго говорю о Светланке частично потому, что она сейчас очень несчастна».
Отъезд Светланы из СССР был отмечен лишением ее гражданства. За рубежом же ей посвящали свои страницы самые престижные органы печати. Делался «новый бестселлер Америки», а вместе с ним там обрела известность и автор. Видимо, для того, чтобы помочь становлению нового кумира, газета «Франс суар» рассказала «о трагических любовных историях Светланы». Газета «Юманите диманш» прокомментировала первые шаги ее за рубежом следующим образом: «Итак, жизнь С. Аллилуевой выставлена напоказ для толпы. Можно не сомневаться, что некоторые заатлантические журналисты, которых не терзают угрызения совести и которые не слишком стеснительны, еще больше добавят того, что они называют „пикантным“. Эммануэль д'Астье де ла Вирежи сообщил газете „Франс суар“, что сокровенное желание Светланы состоит в том, чтобы вернуться в Индию и „закончить свою жизнь в тиши“. Приходится констатировать, что эта „тишь“ начинается очень плохой шумихой и что если „ее судьба состоит в том, чтобы скитаться по свету“, то эти скитания не выглядят такими уж бескорыстными. Прекрасные чувства всегда немножко вызывают опасения, когда украшением этого служит доллар… Да, маловероятно, что доллары принесут удачу этой женщине…»
Французский журналист Анри Бордаж, что называется, попал «в точку». Он предсказал Светлане, и во многом очень точно, жизнь на 20 лет вперед, тяжелую прежде всего для нее самой.
Журнальный вариант «мемуаров» был продан гамбургскому еженедельнику «Шпигель» за 480 тысяч марок, что в переводе на доллары составляет 122 тысячи. Свою жизнь за рубежом Светлана начинала очень обеспеченно. В СССР, по словам ее племянницы Надежды, ее отец оставил всего 30 тысяч рублей.
Денежные дела С. Аллилуевой за рубежом сложились удачно. Покинув Родину, она жила на заработанное писательским трудом и на полученные пожертвования от граждан и организаций. Об этом, как и о многом другом, было не принято говорить, так же, как и опровергать многочисленные слухи о деньгах, переведенных Сталиным в заграничные банки.
«В мае 1943 года немцы в районе станции Зимцы (ж. д. Москва – Рига) бросали в распоряжение наших войск листовки, где утверждали, – пишет житель Калинина Н. Е. Петров, – что И. В. Сталин в период критического положения нашей страны в 1941 году перевел на случай поражения в швейцарский банк 2 миллиона рублей.
«Здравствуй, Светланочка!Письмо матери наводит на серьезные размышления. Адресуется оно пятилетней девочке, дочери, а вот тон его, манера общения слишком черствы. В письме чувствуется мало материнской теплоты и ласки, и даже просто «мама» несет мало привычных для нормального человеческого общения слов, ласковых слов к ребенку, которые мы привыкли воспринимать в устах матери.
Вася мне написал, девочка что-то пошаливает усердно Ужасно скучно получать такие письма про девочку. Я думала, что оставила девочку большую, рассудительную, а она, оказывается, совсем маленькая, и, главное, не умеет жить по-взрослому. Я тебя прошу, Светланочка, поговори с Н. К. (воспитательница. – Автор), как бы так наладить все дела твои, чтобы я больше таких писем не получала. Поговори обязательно и напиши мне, вместе с Васей или Н. К. письмо о том, как вы договорились обо всем. Когда мама уезжала, девочка обещала очень, очень много, а оказывается, делает мало.
Так ты обязательно мне ответь, как ты решила жить дальше, по-серьезному или как-либо иначе. Подумай как следует, девочка уже большая и умеет думать. Читаешь ли ты что-нибудь на русском языке? Жду от девочки ответ. Твоя мама».
Совсем иного характера были письма, которые она получала от отца, когда она или он находились на отдыхе. Между отцом и дочерью установилась такая форма взаимоотношений, когда дочь писала ему в шуточной форме «приказы», а он в ответе докладывал ей об их исполнении, ласково называя хозяйкой. Если же она сердилась на отца, то грозила пожаловаться на него повару, на что отец отвечал ей: «Пожалей меня. Если ты скажешь повару, то я совсем пропал».
Приведем два послания Сталина дочери.
«Сетанке-хозяйке.
Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Как проводишь время? Лельку не встречала? Как ты жива? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Нехорошо. Ты обижаешь папку. Ну, целую. Жду твоего ответа. Папка».
«Здравствуй, Сетанка!На сохранившихся фотографиях счастливый отец чаще в сапогах и кепке рядом с дочерью, она у него на руках. Лица их счастливые. Девочка одета нарядно. Во взглядах отца чувствуется любовь к ней.
Спасибо за подарки. Спасибо также за приказ. Видно, ты забыла папку. Если Вася и учитель уедут в Москву, ты оставайся в Сочи и дожидайся меня. Ладно? Ну, целую. Твой папка».
Сохранились и ее детские фотографии на коленях у Л. П. Берии. Тоже счастливое лицо. Берия опекал ее. Когда она ездила в Грузию в гости к бабушке, то останавливалась в его доме. Отсюда пошло ее обращение к нему «дядя Лара».
Детство ее, несмотря на материальное благополучие и любовь отца, однако, нельзя назвать счастливым и безоблачным оно во многом наложило отпечаток на всю ее последующую жизнь.
Никита Сергеевич Хрущев, бывавший в 30-х годах в доме И. В. Сталина, много лет спустя скажет: «Отношения Светланки с отцом складывалось сложно. Он любил ее, но выражал свои чувства оскорбительным образом. Он проявлял свою нежность так, как это делает кошка по отношению к мышке. Вначале он травмировал душу ребенка, позже – девушки, а еще позже – женщины, ставшей матерью. Результатом всего этого явилось постепенное возникновение у Светланки психического расстройства». В ночь с 8 на 9 ноября 1932 года ее мать застрелилась. О ее самоубийстве она узнала, уже будучи взрослой девушкой, прочитав как-то об этом в зарубежной прессе и выяснив это от окружающих ее людей. Для нее, конечно, это было потрясением, тем более что ей стало известно о якобы оставленном матерью политическом завещании. Сама она его никогда не видала и знала о нем только из рассказов прислуги. Письмо это не сохранилось в архивах. Но если принять версию на веру, то в качестве мотивов, приведших Н. Аллилуеву к самоубийству, можно предположить и искажение ленинских заветов, и начавшиеся устрашения Сталиным противников, и коллективизация в той уродливой форме, а могли быть и личные мотивы, и особенности психики. Безусловно, одной из причин ее смерти были какие-то действия Сталина, направленные на оскорбление женского достоинства, как окрик на банкете во время тоста в честь Берии: «Эй ты, пей!», недостаточное внимание к ней, когда Сталин неделями ее не замечал.
И. В. Сталин на похороны матери своих детей не ходил. Хоронили ее родные и близкие.
После смерти матери жизнь Светланы проходила в основном в Кремле или на даче рядом с отцом. Отец следил за ее учебой, почти каждый день интересовался ею, регулярно подписывал дневник. Дочкой он был доволен. Училась она хорошо, но, часто засиживаясь допоздна, она опаздывала на занятия. Как и Василий, в школу она ходила под наблюдением охранника, питалась отдельно. Учителя отмечали ее склонность к литературе. Перед окончанием школы учительница литературы даже написала И. В. Сталину письмо, где делала вывод о целесообразности ее поступления на филологический факультет. Того же хотела и Светлана.
– В литераторы хочешь, – недовольно выговаривал ей отец, – так и тянет тебя в эту богему! Они же необразованные все, и ты хочешь быть такой… Нет, ты получи хорошее образование, ну хотя бы на историческом. Надо знать историю общества, литературу – это тоже необходимо. Изучи историю, а потом занимайся, чем хочешь.
Отец настоял на поступлении Светланы на исторический факультет МГУ, где она начала учебу в 1943 году. После его окончания ее стремление к филологии было, наконец, оценено отцом, получило его поддержку, и в итоге она поступила в аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС, после окончания которой ей была присвоена ученая степень кандидата филологических наук.
Вот что о ее учебе написал профессор Я. Ф. Яскин из Саратова, учившийся в МГУ в те годы: «О том, что у нас в МГУ учится дочь Сталина, можно было даже прочитать на плакате. Хорошо помню, как на площадке лестницы, ведущей на второй этаж здания исторического факультета на улице Герцена, висел плакат: „Сталинские стипендиаты“. Четыре фамилии и среди них – Сталина Светлана. Она окончила истфак по кафедре всеобщей истории и писала дипломную работу под руководством профессора Звавича (что не помешало его дубасить во время борьбы с космополитами). Потом некоторое время она училась в аспирантуре кафедры марксизма-ленинизма МГУ, где ее руководителем значился профессор Кротов. Над диссертацией здесь она не работала и вскоре оказалась на кафедре литературы АОН при ЦК КПСС, где защитила диссертацию по историческому роману, использовав свое базовое образование».
На Новый год в 1952 году в присутствии многочисленных гостей отец преподал ей жестокий урок, когда она, уставшая, не захотела танцевать в кругу людей намного старше ее и бывших уже изрядно пьяными. В ответ на ее отказ отец схватил ее за волосы и, дернув, затащил, плачущую, в круг. Его отцовские чувства даже к дочери имели очень своеобразную форму.
Светлана зарекомендовала себя хорошим специалистом. В СССР она перевела с английского языка книгу «Мюнхенский сговор», а позже, уже за рубежом, написала и издала три книги воспоминаний: в 1967 г. – «Двадцать писем к другу», в 1970 г. – «Всего один год», и в 1984 г. – «Далекие звуки», которые несут на себе печать ее личного восприятия событий, людей и даже конъюнктурные моменты.
Вот фрагмент ее воспоминаний, где она оценивает трагический период в нашей истории: «Какие это были люди! Какие цельные, полнокровные характеры, сколько романтического идеализма унесли с собою в могилу эти ратные рыцари Революции – ее трубадуры, ее жертвы, ее ослепленные подвижники, ее мученики…
А те, кто захотел встать над ней, кто желал ускорить ее ход и увидеть сегодня результаты будущего, кто добивался Добра средствами и методами зла – чтобы быстрее, быстрее крутилось колесо Времени и Прогресса – достигли ли они этого?
А миллионы бессмысленных жертв, а тысячи безвременно ушедших, погасших светильников разума, которым не вместиться ни в эти двадцать писем, ни в двадцать толстых книг – не лучше ли было бы им, живя на земле, служить людям, а не только лишь, «смертью смерть поправ», оставить след в сердцах человечества?
Суд истории строг. Он еще разберется – кто был герой во имя добра, а кто – во имя тщеславия и суеты. Не мне судить. У меня нет такого права.
У меня есть лишь совесть. И совесть говорит мне, что если не видишь бревна в своем глазу, то не указывай на соринку в глазу другого… Все мы ответственны за все.
Пусть судят те, кто вырастет позже, кто не знал тех лет, которые мы знали. Пусть придут молодые, задорные, которым все эти годы будут – вроде царствования Иоанна Грозного – так же далеки, и так же непонятны, и так же странны и страшны…
И вряд ли они назовут наше время «прогрессивным», и вряд ли скажут, что оно было «на благо великой Руси»… Вряд ли…»
Да, она довольно точно сумела предсказать последовавшие в наше время суровые оценки преступлений, допущенных в ходе массовых репрессий и культа личности ее отца, когда были безвинно уничтожены миллионы людей, когда массовое нарушение законности было возведено в ранг официальной политики. Но время все поставило на свои места. Восстановление справедливости, начатое Н. С. Хрущевым вскоре после 1953 года, получило революционное продолжение в ходе развернувшейся под руководством КПСС перестройки и развития демократии, обновления всех сторон жизни общества.
История сурово оценила действительно эпоху «Иосифа Грозного». Принцип справедливости, как Светлана, видимо, и предполагала, сегодня позволил возвратить тысячи имен несправедливо оболганных, а преступников назвать своими именами, не обойдя и ее отца.
Смерть отца, безусловно, внесла коррективы во всю ее последующую жизнь. Смерть отца ее потрясла. Ее она восприняла как страшную трагедию, как уход одного из самых близких ей людей, который любил ее и которого любила она, и кого она многие годы воспринимала как способного преодолеть все и вся, хотя признаки надвигавшейся его старости не проходили мимо ее глаз, да и не только ее. По всей видимости, она тяжело пережила разоблачения преступлений Сталина, и так же, как и ее мать, ее постигло трагическое разочарование. В дальнейшем она была уже не «лелеянным дитем», а прожила 10 трудных для себя лет после XX съезда партии в совсем иных условиях, чем до 1953 года, хотя и пользовалась многими льготами и привилегиями.
В 1962 году она не была на похоронах своего брата Василия в Казани ввиду того, что брак ее брата с Бурдонской не был расторгнут, а к новой жене брата она, видимо, не испытывала симпатий, да и не могла лично знать происходящих там событий. Сказалось также состояние ее здоровья. В Москве она обращалась к К. Е. Ворошилову и А. И. Микояну с просьбой разрешить похоронить брата на Новодевичьем кладбище, рядом с матерью, но в этом было отказано.
Она тем не менее написала: «На похороны собралась чуть ли не вся Казань… На детей и Капитолину смотрели с удивлением – медсестра Маша, успевшая зарегистрировать с ним брак, уверила всех, что она-то и была всю жизнь его „верной подругой“. Она еле допустила до гроба детей». Хотя оснований для такого утверждения у нее, вероятно, не было.
Довольно тяжело складывалась и личная жизнь Светланы. В 17 лет она увлеклась 39-летним Алексеем Яковлевичем Каплером. Это стало известно отцу.
– Мне все известно! – сказал он… – Твой Каплер – английский шпион, он арестован!..
– А я люблю его! – ответила дочь.
– Любишь! – выкрикнул отец с невероятной злобой к самому этому слову, и она впервые в своей жизни получила две пощечины.
– Подумайте, няня, до чего она дошла! Идет такая война, а она занята… – и он произнес грубые мужицкие слова. Каплер провел в заключении десять лет…
Студенткой Светлана вышла замуж за Г. И. Морозова, сына коммерческого директора парфюмерной фабрики в Москве. Григорий учился в одном классе с ее братом Василием. Он бывал в их доме, и было вполне естественным ее увлечение красивым, способным и интеллигентным молодым человеком.
Как и многих родственников Н. С. Аллилуевой, отца мужа Светланы также арестовали по ложно сфабрикованному обвинению и продержали в заключении 6 лет, вплоть до 1953 года. Причем для этого было использовано обвинение, что якобы он изменил фамилию Мороз на Морозов, хотя на сохранившейся до наших дней могиле его отца стоит надгробие с надписью – Морозов. Отец ее, как она сама написала, браку не препятствовал, но с мужем дочери не встречался. В семейную жизнь ее отец не вмешивался. Этот брак распался через три года. От него остался у Светланы сын. Удивительно, как чутко реагировало сталинское окружение на изменения в родственных отношениях вождя. Буквально сразу последовала серия разводов на национальной почве. И первой этот пример повторила дочь Маленкова Валя, которая развелась со своим первым мужем Шамбергом, хотя сам Маленков никогда антисемитом не был. Вскоре Светлана вышла замуж за Ю. А. Жданова. Видимо, в угоду отцу ее сын был переоформлен на фамилию второго мужа. По ее свидетельству, это был брак без особой любви, без особой привязанности, по здравому размышлению. Этот брак также не принес Светлане счастья. Вскоре он распался. Дочь Катю Светлана воспитала без мужа.
После окончания школы Светлана уже не проживала с отцом. По ее просьбе ей была выделена хорошая квартира в «Доме на набережной». В ней она прожила до 1967 года. После ее выезда из СССР некоторое время в ней жил ее сын Иосиф, который оставил эту квартиру в связи с получением другой.
Не удался, судя по объявлению в «Вечерней Москве», и другой брак: «Сванидзе Иван Александрович, проживает по улице Добролюбова, 35, кв. 11, возбуждает дело о разводе с Аллилуевой Светланой Иосифовной, проживающей по ул. Серафимовича, 2, кв. 179. Дело подлежит рассмотрению в нарсуде Тимирязевского района».
После 1953 года существенно изменился и внутренний мир Светланы, что отразилось на ее поведении. Видимо, сказались ( изменения, происшедшие в советском обществе. Сконцентрироваться на каком-либо виде деятельности ей не удавалось. Какое-то короткое время она работала в Литературном институте. Вероятно, работа удовлетворения не приносила. Зато существенно изменилось отношение к ней со стороны многих знавших её людей, причем от заискивания до вражды, от бывших симпатий до отчуждения и просто от хороших отношений до непредсказуемых последствий.
Самым невероятным шагом стало ее обращение к религии. – Я крестилась в Москве в мае 1962 года, – ответит она в Москве на вопрос корреспондента агентства «Рейтер» Чарльза Бремнера. – Я, безусловно, верующий человек, хотя формальная принадлежность к церкви и формальные ритуалы имеют для меня очень малое значение. Я бы даже сказала, что без моего глубокого религиозного чувства у меня просто не было бы вот этой ужасной вины, которая висела надо мной все эти годы и в конце концов привела меня домой. Да, я религиозный человек и сегодня.
Ее обращение к богу, по всей видимости, отражало изменения в оценке нравственных ценностей, происшедших в ее сознании. К религии люди обращаются, как правило, в результате разочарования бытием, окружением или, наоборот, поиском высших нравственных ценностей в потустороннем мире, в обращении к себе, в замкнутом мире, когда единственным поверенным становится божество. У Светланы, наверное, могло быть и то и другое. Фактом остается, видимо, глубокое разочарование всем своим окружением, да самой собой тоже. Имея прекрасные профессиональные задатки, высокую научную квалификацию, она тем не менее потеряла профессиональную перспективу. Видимо, не находила она ее и в личной жизни, да и вся ее жизнь теряла жизненные перспективы в самый расцвет жизненных и творческих сил.
Если обратиться к написанному ею в этот период, то отпечатки религиозности видны довольно четко, и они, видимо, отражают изменения в ее внутреннем состоянии: «И когда умру, пусть меня здесь в землю положат, в Ромашково, на кладбище, возле станции, на горке – там просторно, все вокруг видно, поля кругом, небо… И церковь на горке, старая, хорошая – правда, она не работает и обветшала, но деревья в ограде возле нее так буйно разрослись, и так славно она стоит вся в густой зелени и все равно продолжает служить Вечному Добру на Земле».
И все-таки, что стояло за ее шагом уехать из СССР, бросить все, даже детей? Ее официальная версия: «…мое невозвращение в 1967 году было основано не на политических, а на человеческих мотивах. Напомню здесь, что, уезжая тогда в Индию, чтобы отвезти туда прах близкого друга – индийца, я не собиралась стать дефектором, я надеялась тогда через месяц вернуться домой. Однако в те годы я отдала свою дань слепой идеализации так называемого „свободного мира“, того мира, с которым мое поколение совершенно было незнакомо».
Если верить ее мыслям, высказанным в книге «Двадцать писем к другу», то в течение пяти недель лета 1963 года она подвела итог своей жизни, абсолютно искренне, как на исповеди, и совершилось это на даче в деревне Жуковке. Вот ее концепция: «У меня не было подвигов, я не действовала на сцене. Вся жизнь моя проходила за кулисами. А разве там неинтересно? Там полумрак, оттуда видишь публику, рукоплескающую, разинув рот от восторга, внимающую речам, ослепленную бенгальскими огнями и декорациями, оттуда видны и актеры, играющие царей, богов, слуг, статистов; видно, как они играют, когда разговаривают между собой, как люди. За кулисами полумрак; пахнет мышами, и клеем, и старой рухлядью декораций, но как там интересно наблюдать! Там проводит жизнь гримеров, суфлеров, костюмерш, которые ни на что не променяют свою жизнь и судьбу – и уж кто, как не они, знают, что вся жизнь – это огромный театр, где далеко не всегда человеку достается именно та роль, для которой он предназначен. А спектакль идет, страсти кипят, герои машут мечами, поэты читают оды, венчаются цари, бутафорские замки рушатся и вырастают в мгновение ока, Ярославна плачет, летают феи и злые духи, является тень короля, томится Гамлет, и безмолвствует народ…»
Однако многие собеседники автора, знавшие Светлану довольно близко до ее отъезда из СССР, касаясь многих оценок, данных в ее книге, утверждали образно, что скорее всего это были дневниковые записи, которые она вела и которые, видимо, первоначально не предназначались для посторонних, но впоследствии они и могли послужить основой для такой работы. Подтверждают эту мысль и многие не всегда однозначные ее оценки людей. Отметим хотя бы, что она в своей работе не назвала ни имена, ни фамилии и дала довольно противоречивые характеристики многим людям.
Пройдет всего лишь 14 лет после 1953 года, и Светлана уже будет совсем другим человеком, решившимся на самый радикальный шаг в своей жизни, на самое трудное для себя – покинуть Родину.
В те годы, да и сейчас, о ее личной жизни ходит много слухов, сплетен… Наверное, большинство из них не имели под собой оснований и скорее всего были порождены отсутствием правдивой информации. Н. С. Хрущев по этому поводу сказал: «Мне всегда неприятно было слушать сплетни о плохом поведении Светланы и ее супружеской неверности. Она долгое время жила одна, без мужа. Это нельзя считать нормальным. У нее было двое детей, сын от первого мужа и дочка от младшего Жданова. Разоблачение злоупотреблений властью, которые допускал Сталин, явилось для нее еще одним жестоким ударом. Позднее Микоян рассказал мне, что Светланка приходила к нему за советом. Она хотела выйти замуж за индийского журналиста. Она сказала Микояну, что любит этого человека. Он был старше ее, но она знала его в течение длительного времени, и он был порядочным человеком, коммунистом. Микоян сказал: „Она просила меня выяснить, как ты к этому отнесешься“. Я был удивлен, что она спрашивает мое мнение. С моей точки зрения, это было ее личное дело. Я так и сказал Микояну: „Если она считает его достойным человеком, пусть выходит за него замуж. Что бы она ни решила, не будем вмешиваться. Тот факт, что он не является гражданином Советского Союза, не должен быть препятствием, если она действительно его любит“. И она вышла за него замуж. Я был доволен. Я просто хотел, чтобы она смогла устроить свою личную жизнь.
Смерть и похороны ее третьего мужа стали последней каплей, переполнившей чашу ее терпения.
Я так долго говорю о Светланке частично потому, что она сейчас очень несчастна».
Отъезд Светланы из СССР был отмечен лишением ее гражданства. За рубежом же ей посвящали свои страницы самые престижные органы печати. Делался «новый бестселлер Америки», а вместе с ним там обрела известность и автор. Видимо, для того, чтобы помочь становлению нового кумира, газета «Франс суар» рассказала «о трагических любовных историях Светланы». Газета «Юманите диманш» прокомментировала первые шаги ее за рубежом следующим образом: «Итак, жизнь С. Аллилуевой выставлена напоказ для толпы. Можно не сомневаться, что некоторые заатлантические журналисты, которых не терзают угрызения совести и которые не слишком стеснительны, еще больше добавят того, что они называют „пикантным“. Эммануэль д'Астье де ла Вирежи сообщил газете „Франс суар“, что сокровенное желание Светланы состоит в том, чтобы вернуться в Индию и „закончить свою жизнь в тиши“. Приходится констатировать, что эта „тишь“ начинается очень плохой шумихой и что если „ее судьба состоит в том, чтобы скитаться по свету“, то эти скитания не выглядят такими уж бескорыстными. Прекрасные чувства всегда немножко вызывают опасения, когда украшением этого служит доллар… Да, маловероятно, что доллары принесут удачу этой женщине…»
Французский журналист Анри Бордаж, что называется, попал «в точку». Он предсказал Светлане, и во многом очень точно, жизнь на 20 лет вперед, тяжелую прежде всего для нее самой.
Журнальный вариант «мемуаров» был продан гамбургскому еженедельнику «Шпигель» за 480 тысяч марок, что в переводе на доллары составляет 122 тысячи. Свою жизнь за рубежом Светлана начинала очень обеспеченно. В СССР, по словам ее племянницы Надежды, ее отец оставил всего 30 тысяч рублей.
Денежные дела С. Аллилуевой за рубежом сложились удачно. Покинув Родину, она жила на заработанное писательским трудом и на полученные пожертвования от граждан и организаций. Об этом, как и о многом другом, было не принято говорить, так же, как и опровергать многочисленные слухи о деньгах, переведенных Сталиным в заграничные банки.
«В мае 1943 года немцы в районе станции Зимцы (ж. д. Москва – Рига) бросали в распоряжение наших войск листовки, где утверждали, – пишет житель Калинина Н. Е. Петров, – что И. В. Сталин в период критического положения нашей страны в 1941 году перевел на случай поражения в швейцарский банк 2 миллиона рублей.