Страница:
Внимание взрослых ненадолго переключилось на Таню – Лева хочет испортить свою жизнь из-за нее, а она из-за человека, которого нет в живых.
– Ты что, еще глупей, чем мы думали? – спросила Фаина и сама себе ответила: – Да, ты еще глупей, чем мы думали!.. Ах, он ушел в другой мир из-за непонимания… Твой поэт погиб не от непонимания, а от наркотиков и алкоголя! Я специально консультировалась, это характерный синдром наркотического опьянения!..
Бедный заяц с припухшими со сна глазами, бедная Таня, это была ее История Любви – поиск, обретение, потеря… Смерть от наркотиков превращала Поэта в наркомана, а любовь в медицинский случай. Таня резко согнулась, как будто Фаина выстрелила ей в лицо. Ей бы развернуться, выбежать, хлопнув дверью, но она никогда не была способна к резким движениям, ни в прямом, ни в переносном смысле. Кутельман поморщился – что за театр одного актера в его доме, и действительно получилось театрально, и Танина роль в этом спектакле была – Пьеро, его пинают, он плачет.
– Таня, для нас главное, чтобы Лева остался в математике. У него редкий уровень абстрактного мышления, он мог бы достичь успеха в самой трудной области – в топологии… Ты же понимаешь, кто Лева, а кто ты… Ты моя дочь, должна понимать… из этого следует… именно поэтому… что и требовалось доказать…
– …Нам с папой за тебя стыдно… ты подвела всех нас. Три взрослых человека тебя просят, а ты!..
– …Ты член семьи и должна соблюдать интересы семьи.
Таня не плакала, не раздумывала, не чувствовала ничего, она будто смотрела кино. Папа смотрит на свою дочь с удивлением, она кажется ему самодовольной и наглой… Для папы это очень важно – Левино великое будущее, великая математика, для нашей семьи это настоящая трагедия… Мама смотрит на свою дочь с ужасом, тетя Фира рассердится на маму, и что она будет делать без этой дружбы, которой столько же лет, сколько ей самой? Тетя Фира смотрит страстным взглядом так, что остается только одно – разбиться в лепешку и сделать все, что она велит…
…И вдруг как будто плотину снесло, Фира вскочила и пошатнулась, еще секунда, и она, казалось, упадет.
– Таня! Просто скажи, скажи Леве, что ты его любишь! Ему нужна олимпиада, он же не поступит в университет, он же еврей! Просто скажи, что любишь!.. Ты же хорошая девочка, послушная девочка, скажи, что любишь! Обмани его, обмани, а потом, когда Лева победит, потом – люби своего поэта!
Таня кивнула – конечно, хорошо, как вы хотите.
Таня кивнула, и так велика была сила семьи, что, привычно согласившись сделать все, что они хотят, она почувствовала облегчение – она хорошая девочка, послушная девочка, она обманет и будет любить Поэта потом, когда они разрешат, Поэту ведь все равно, его все равно нет…
– Ну, все, слава богу, разговор окончен, – сказала мама. – И пожалуйста, больше без этих романтических глупостей. Помни, что Лева – это Лева, у него блестящая судьба, а ты обычная, ничем не примечательная девочка. И между прочим, этому есть еще одно подтверждение – письмо из редакции «Юности».
– Мы не читаем твой дневник, не думай… Это произошло случайно, мама думала, что это какая-то моя официальная бумага, – заторопился Кутельман.
Письмо из редакции пришло, когда Таня уже перестала ждать, ходила после гибели Поэта как автомат. Как на автопилоте, после школы побрела на почту и, как на автопилоте, сделала несколько танцевальных движений на слова почтовой девушки «танцуй, тебе письмо!».
Ответ из редакции «Юности» был настоящая рецензия, на двух страницах. Некая Журавлева Т. С. отметила искренность, живой язык, удачные метафоры, название, которое «сразу притягивает взгляд», и юмор. Написала, что рассмешить читателя гораздо труднее, чем заставить плакать, а Тане удалось ее рассмешить. Она даже написала, в каких местах смеялась. Написала, что в рассказе хорошо раскрыта проблема юношеского одиночества. Напечатать рассказ в журнале нельзя – проблема юношеского одиночества раскрыта хорошо, но показана на примере крайне незначительной части населения. В стране большая часть людей не носит джинсы, и страдающая девочка, у которой нет джинсов, вызовет непонимание и раздражение. В конце было написано: «Вы способный человек, продолжайте работать». Таня повторила эти слова про себя сотни раз, сказала сама себе вслух с разным выражением, проиграла в уме множество разных диалогов, всерьез и не очень…
– Татьяна, вы способный человек…
– Ой, а я и не знала.
– Уверяю вас, что это так.
– Я не знала, но я всегда надеялась.
Она хотела рассказать родителям позже, потом, когда немного придет в себя и сможет радоваться вместе с ними. Папа всегда был к ней добр, но она знала, на сколько не оправдывает его ожиданий – на много, на целую себя, и чувствовала, как бы это сказать… чувствовала пределы его отношения к ней, и у нее была цель преодолеть эти пределы. Цель была достигнута, она сможет показать ему письмо из редакции, прочитать вслух «вы способный человек»…Как обидно, что родители уже знают, она хотела сама подарить папе этот подарок, хотела, чтобы это был сюрприз, семейный праздник!..
Фаина улыбнулась – все наконец-то стало хорошо. Таню ввели в ум, Фира не сердится, и, между прочим, можно впредь не играть в эту Фиркину игру, что у детей нет романа. Все хорошо!
– Танечка, я прочитала, потому что это не частная переписка, а официальный ответ, а ты еще несовершеннолетняя. Мы с папой молчали, не хотели тебя обижать, не хотели подчеркивать, что у тебя опять ничего не вышло.
– Фаина, все, она не будет больше писать, она не графоманка, – сказал Кутельман.
Ему всегда было трудно сказать своему аспиранту «не то, не получилось, не вышло», в его голосе звучали смущение, жалость, неловкость, и это был такой голос, Таня его узнала. Но это же ее Успех…
Глупо, но через годы, через целую жизнь, до сих пор она вздрагивает от стыда, что попыталась растолковать, объяснить.
– Вы не понимаете! Там написано, что я способный человек… Там написано «продолжайте работать»! Это не отказ, это разбор, она меня хвалит! Вы прочитайте еще раз, я способный человек…
Кутельман пихнул Фаину локтем – не надо, молчи.
– Эмма, оставь. Это нужно не мне, а ей… Танечка, всем пишут одинаково – «работайте дальше, вы способный человек». На самом деле это означает «не пишите больше». Это просто стандартная форма отказа. Твой рассказ не взяли – это и есть ответ. Не расстраивайся, инженеру не обязательно писать рассказы.
Таня бормотала:
– Нет, это не так… у меня удачные метафоры… и чувство юмора… вы не правы… Я сама про себя знаю… Человек может быть прав, только когда говорит о себе… Это Толстой сказал…
– Кто это сказал?.. – переспросила Фаина. – Толстой?..
– Козел! Козел, козел!.. – закричала Таня.
– Кто, Толстой? – рассеянно спросила Фира. Честно говоря, она немного отвлеклась от разговора и нетерпеливо ерзала, пытаясь сказать Тане, чтобы та уже шла одеваться – и к Виталику, за Левой.
Таня не знала, кого она имела в виду, кто козел. Козел было самое сильное слово, которое пришло ей в голову. Она всю жизнь хотела им нравиться. Как-то в детстве услышала, что мама говорит «у нее здоровое горло, она почти не болеет». Мама гордилась, что она не болеет, и она старалась не болеть. А теперь она хотела им не нравиться, вот и закричала «козел».
– Ты меня предала! – кричала Таня Фаине.
– Ненавижу твою скрипку и тебя ненавижу! – Фаине.
– Я сыграла все трели в «Покинутой Дидоне», а ты меня даже не похвалила! – Фаине.
– Стать инженером! Сама ты инженер! Я лучше умру прямо сейчас! – Фаине.
Таня кричала и чувствовала, как вместе со злостью из нее выходит страх.
И Кутельману:
– У тебя есть Лева, а у меня вообще нет отца! – И даже, кажется: – Подавись своим Левой!
И напоследок, перед тем как развернуться и хлопнуть дверью так, что на столе звякнули чашки:
– Я не буду любить, кого вы скажете!
Все молчали. Услышали, как хлопнула дверь Таниной комнаты, через пару минут еще раз, затем входная дверь.
– Она технически сыграла хорошо, а медленную часть сыграла скучно, я зевала, – дрожа губами, сказала Фаина.
– Нормальная мать не зевает, когда ее ребенок на сцене… – сказал Кутельман.
– Я плохая мать?! Между прочим, у нее и к тебе есть претензии…
Кутельман расстроился – конечно, за Фиру. Думал: Фира по силе своих чувств – герой античной трагедии, трагедии властного материнства, и, как у всякого героя, у нее есть «роковой изъян», в греческой трагедии «гамартия». Трагический изъян характера, источник терзаний слишком активного человека из-за попытки преступить пределы предначертанного человеку, попытки повлиять на судьбу из-за угла… А Таня?.. Что Таня, она одумается, попросит прощения. Для одной ночи и одного утра слишком много было эмоций, и он с наслаждением предвкушал, что сейчас сядет за работу, как измотанные усталостью люди думают: «сейчас наконец-то лягу, засну и буду спать три дня и три ночи».
Ну, а Фирины мысли совершенно очевидны – как же теперь с Левой?! Ей было крайне унизительно просить Таню, такую незначимую в семье, за своего блестящего сына, но она просила. Ее альтернативный фактор – что будет, если она не добьется своего, – был самый сильный: Лева перечеркнет свою жизнь. Таня казалась ей бессердечной эгоисткой с придуманной любовью – ну скажи ты мальчику «люблю», пусть уже он поедет и победит и не ломает из-за тебя свою жизнь…
Фира – герой, а Кутельманы – греческий хор.
Потом, когда все свершилось, Гриша Перельман уехал на олимпиаду, а Лева не поехал, и Фире, и греческому хору стало легче – какая ни есть определенность лучше, чем воспаленное сознание, когда как на горках: то надеялись, Лева одумается, поедет, то отчаяние – нет, не поедет… У Кутельманов в этой истории был сильный альтернативный фактор – они боялись из-за глупой истории с детьми потерять Фирину дружбу. Бедная Таня с ее придуманной любовью к Поэту в этом клубке «любви и дружбы» – пешка. Но и у нее был свой альтернативный фактор – потеря достоинства. Что же, ей так и быть пешкой?
Остается вопрос – как такая история могла случиться в интеллигентной семье?
Но если подумать, это именно что очень интеллигентская история: заставить полюбить ради математики… Профессорская дочка и рокер, непризнанный гений с печатью смерти, и – все для детей, скрипка, математика – математика как самое прекрасное в мире… и заставить полюбить ради математики, почему нет?..
– Эмка, Фаинка, не ссорьтесь… Я пойду?.. Илюшка, наверное, проснулся, а меня нет… – сказала Фира.
Ну, а Илья, как обычно, все самое неприятное проспал.
Дневник Тани
Май. Роковой изъян
Записки Кутельмана
– Ты что, еще глупей, чем мы думали? – спросила Фаина и сама себе ответила: – Да, ты еще глупей, чем мы думали!.. Ах, он ушел в другой мир из-за непонимания… Твой поэт погиб не от непонимания, а от наркотиков и алкоголя! Я специально консультировалась, это характерный синдром наркотического опьянения!..
Бедный заяц с припухшими со сна глазами, бедная Таня, это была ее История Любви – поиск, обретение, потеря… Смерть от наркотиков превращала Поэта в наркомана, а любовь в медицинский случай. Таня резко согнулась, как будто Фаина выстрелила ей в лицо. Ей бы развернуться, выбежать, хлопнув дверью, но она никогда не была способна к резким движениям, ни в прямом, ни в переносном смысле. Кутельман поморщился – что за театр одного актера в его доме, и действительно получилось театрально, и Танина роль в этом спектакле была – Пьеро, его пинают, он плачет.
– Таня, для нас главное, чтобы Лева остался в математике. У него редкий уровень абстрактного мышления, он мог бы достичь успеха в самой трудной области – в топологии… Ты же понимаешь, кто Лева, а кто ты… Ты моя дочь, должна понимать… из этого следует… именно поэтому… что и требовалось доказать…
– …Нам с папой за тебя стыдно… ты подвела всех нас. Три взрослых человека тебя просят, а ты!..
– …Ты член семьи и должна соблюдать интересы семьи.
Таня не плакала, не раздумывала, не чувствовала ничего, она будто смотрела кино. Папа смотрит на свою дочь с удивлением, она кажется ему самодовольной и наглой… Для папы это очень важно – Левино великое будущее, великая математика, для нашей семьи это настоящая трагедия… Мама смотрит на свою дочь с ужасом, тетя Фира рассердится на маму, и что она будет делать без этой дружбы, которой столько же лет, сколько ей самой? Тетя Фира смотрит страстным взглядом так, что остается только одно – разбиться в лепешку и сделать все, что она велит…
…И вдруг как будто плотину снесло, Фира вскочила и пошатнулась, еще секунда, и она, казалось, упадет.
– Таня! Просто скажи, скажи Леве, что ты его любишь! Ему нужна олимпиада, он же не поступит в университет, он же еврей! Просто скажи, что любишь!.. Ты же хорошая девочка, послушная девочка, скажи, что любишь! Обмани его, обмани, а потом, когда Лева победит, потом – люби своего поэта!
Таня кивнула – конечно, хорошо, как вы хотите.
Таня кивнула, и так велика была сила семьи, что, привычно согласившись сделать все, что они хотят, она почувствовала облегчение – она хорошая девочка, послушная девочка, она обманет и будет любить Поэта потом, когда они разрешат, Поэту ведь все равно, его все равно нет…
– Ну, все, слава богу, разговор окончен, – сказала мама. – И пожалуйста, больше без этих романтических глупостей. Помни, что Лева – это Лева, у него блестящая судьба, а ты обычная, ничем не примечательная девочка. И между прочим, этому есть еще одно подтверждение – письмо из редакции «Юности».
– Мы не читаем твой дневник, не думай… Это произошло случайно, мама думала, что это какая-то моя официальная бумага, – заторопился Кутельман.
Письмо из редакции пришло, когда Таня уже перестала ждать, ходила после гибели Поэта как автомат. Как на автопилоте, после школы побрела на почту и, как на автопилоте, сделала несколько танцевальных движений на слова почтовой девушки «танцуй, тебе письмо!».
Ответ из редакции «Юности» был настоящая рецензия, на двух страницах. Некая Журавлева Т. С. отметила искренность, живой язык, удачные метафоры, название, которое «сразу притягивает взгляд», и юмор. Написала, что рассмешить читателя гораздо труднее, чем заставить плакать, а Тане удалось ее рассмешить. Она даже написала, в каких местах смеялась. Написала, что в рассказе хорошо раскрыта проблема юношеского одиночества. Напечатать рассказ в журнале нельзя – проблема юношеского одиночества раскрыта хорошо, но показана на примере крайне незначительной части населения. В стране большая часть людей не носит джинсы, и страдающая девочка, у которой нет джинсов, вызовет непонимание и раздражение. В конце было написано: «Вы способный человек, продолжайте работать». Таня повторила эти слова про себя сотни раз, сказала сама себе вслух с разным выражением, проиграла в уме множество разных диалогов, всерьез и не очень…
– Татьяна, вы способный человек…
– Ой, а я и не знала.
– Уверяю вас, что это так.
– Я не знала, но я всегда надеялась.
Она хотела рассказать родителям позже, потом, когда немного придет в себя и сможет радоваться вместе с ними. Папа всегда был к ней добр, но она знала, на сколько не оправдывает его ожиданий – на много, на целую себя, и чувствовала, как бы это сказать… чувствовала пределы его отношения к ней, и у нее была цель преодолеть эти пределы. Цель была достигнута, она сможет показать ему письмо из редакции, прочитать вслух «вы способный человек»…Как обидно, что родители уже знают, она хотела сама подарить папе этот подарок, хотела, чтобы это был сюрприз, семейный праздник!..
Фаина улыбнулась – все наконец-то стало хорошо. Таню ввели в ум, Фира не сердится, и, между прочим, можно впредь не играть в эту Фиркину игру, что у детей нет романа. Все хорошо!
– Танечка, я прочитала, потому что это не частная переписка, а официальный ответ, а ты еще несовершеннолетняя. Мы с папой молчали, не хотели тебя обижать, не хотели подчеркивать, что у тебя опять ничего не вышло.
– Фаина, все, она не будет больше писать, она не графоманка, – сказал Кутельман.
Ему всегда было трудно сказать своему аспиранту «не то, не получилось, не вышло», в его голосе звучали смущение, жалость, неловкость, и это был такой голос, Таня его узнала. Но это же ее Успех…
Глупо, но через годы, через целую жизнь, до сих пор она вздрагивает от стыда, что попыталась растолковать, объяснить.
– Вы не понимаете! Там написано, что я способный человек… Там написано «продолжайте работать»! Это не отказ, это разбор, она меня хвалит! Вы прочитайте еще раз, я способный человек…
Кутельман пихнул Фаину локтем – не надо, молчи.
– Эмма, оставь. Это нужно не мне, а ей… Танечка, всем пишут одинаково – «работайте дальше, вы способный человек». На самом деле это означает «не пишите больше». Это просто стандартная форма отказа. Твой рассказ не взяли – это и есть ответ. Не расстраивайся, инженеру не обязательно писать рассказы.
Таня бормотала:
– Нет, это не так… у меня удачные метафоры… и чувство юмора… вы не правы… Я сама про себя знаю… Человек может быть прав, только когда говорит о себе… Это Толстой сказал…
– Кто это сказал?.. – переспросила Фаина. – Толстой?..
– Козел! Козел, козел!.. – закричала Таня.
– Кто, Толстой? – рассеянно спросила Фира. Честно говоря, она немного отвлеклась от разговора и нетерпеливо ерзала, пытаясь сказать Тане, чтобы та уже шла одеваться – и к Виталику, за Левой.
Таня не знала, кого она имела в виду, кто козел. Козел было самое сильное слово, которое пришло ей в голову. Она всю жизнь хотела им нравиться. Как-то в детстве услышала, что мама говорит «у нее здоровое горло, она почти не болеет». Мама гордилась, что она не болеет, и она старалась не болеть. А теперь она хотела им не нравиться, вот и закричала «козел».
– Ты меня предала! – кричала Таня Фаине.
– Ненавижу твою скрипку и тебя ненавижу! – Фаине.
– Я сыграла все трели в «Покинутой Дидоне», а ты меня даже не похвалила! – Фаине.
– Стать инженером! Сама ты инженер! Я лучше умру прямо сейчас! – Фаине.
Таня кричала и чувствовала, как вместе со злостью из нее выходит страх.
И Кутельману:
– У тебя есть Лева, а у меня вообще нет отца! – И даже, кажется: – Подавись своим Левой!
И напоследок, перед тем как развернуться и хлопнуть дверью так, что на столе звякнули чашки:
– Я не буду любить, кого вы скажете!
Все молчали. Услышали, как хлопнула дверь Таниной комнаты, через пару минут еще раз, затем входная дверь.
– Она технически сыграла хорошо, а медленную часть сыграла скучно, я зевала, – дрожа губами, сказала Фаина.
– Нормальная мать не зевает, когда ее ребенок на сцене… – сказал Кутельман.
– Я плохая мать?! Между прочим, у нее и к тебе есть претензии…
Кутельман расстроился – конечно, за Фиру. Думал: Фира по силе своих чувств – герой античной трагедии, трагедии властного материнства, и, как у всякого героя, у нее есть «роковой изъян», в греческой трагедии «гамартия». Трагический изъян характера, источник терзаний слишком активного человека из-за попытки преступить пределы предначертанного человеку, попытки повлиять на судьбу из-за угла… А Таня?.. Что Таня, она одумается, попросит прощения. Для одной ночи и одного утра слишком много было эмоций, и он с наслаждением предвкушал, что сейчас сядет за работу, как измотанные усталостью люди думают: «сейчас наконец-то лягу, засну и буду спать три дня и три ночи».
Ну, а Фирины мысли совершенно очевидны – как же теперь с Левой?! Ей было крайне унизительно просить Таню, такую незначимую в семье, за своего блестящего сына, но она просила. Ее альтернативный фактор – что будет, если она не добьется своего, – был самый сильный: Лева перечеркнет свою жизнь. Таня казалась ей бессердечной эгоисткой с придуманной любовью – ну скажи ты мальчику «люблю», пусть уже он поедет и победит и не ломает из-за тебя свою жизнь…
Фира – герой, а Кутельманы – греческий хор.
Потом, когда все свершилось, Гриша Перельман уехал на олимпиаду, а Лева не поехал, и Фире, и греческому хору стало легче – какая ни есть определенность лучше, чем воспаленное сознание, когда как на горках: то надеялись, Лева одумается, поедет, то отчаяние – нет, не поедет… У Кутельманов в этой истории был сильный альтернативный фактор – они боялись из-за глупой истории с детьми потерять Фирину дружбу. Бедная Таня с ее придуманной любовью к Поэту в этом клубке «любви и дружбы» – пешка. Но и у нее был свой альтернативный фактор – потеря достоинства. Что же, ей так и быть пешкой?
Остается вопрос – как такая история могла случиться в интеллигентной семье?
Но если подумать, это именно что очень интеллигентская история: заставить полюбить ради математики… Профессорская дочка и рокер, непризнанный гений с печатью смерти, и – все для детей, скрипка, математика – математика как самое прекрасное в мире… и заставить полюбить ради математики, почему нет?..
– Эмка, Фаинка, не ссорьтесь… Я пойду?.. Илюшка, наверное, проснулся, а меня нет… – сказала Фира.
Ну, а Илья, как обычно, все самое неприятное проспал.
Дневник Тани
30 апреля
Алена меня спасла. Мне стало слишком много всего плохого: и Поэт, и их предательство, и что они меня никогда не любили. Господи, Алена! Сколько же нужно иметь благородства, чтобы рассказать все это про себя, ЧТОБЫ МНЕ ПОМОЧЬ, чтобы я поняла – бывает такое, что нужно сжать зубы и терпеть.
Я сказала Алене: «Моя жизнь кончена, они меня никогда не любили». Алена фыркнула.
Я сказала: «Моя жизнь кончена, я всегда буду любить Поэта». Алена фыркнула.
Я сказала: «Я правда больше не хочу жить».
«Знаешь, почему я стала валютной проституткой?»
Я машинально сказала «нет» и вдруг поняла, что она сказала. Алена – проститутка?!
Она раньше рассказывала мне, как нормальные девочки, студентки, становятся валютными проститутками. Это или шантаж КГБ из-за какой-то провинности, или подстава на деньги, или все вместе. Например, девочка покупает джинсы в туалете Гостиного Двора. Ее ведут в милицию, по дороге подсовывают в карман 10 долларов. Пугают: «Сообщим в институт и родителям на работу, и кстати, у тебя есть брат, ему пора в армии послужить… Но ты можешь искупить свою вину. Как? Нужно войти в доверие к одному человеку, притвориться проституткой, переспать с ним, тебя не убудет, еще и денег заработаешь. Только не надо разыгрывать трагедии, всего один раз…» Девочка – думает «ладно, один раз…» – но один раз не бывает, коготок увяз – всей птичке пропасть.
Но Алена! Причина, по которой Алена стала проституткой, идиотская, немыслимая, так не бывает!
Алена сказала, что она проститутка для тех, кому нужна девственница. Она рассказывала, а я сидела как во сне!
У нее было пять клиентов. Первый был японец. Ему нужно было, чтобы Алена плакала и боялась.
Заплакать Алена не смогла, а боялась по-настоящему. Японец так хвалил Алену Капитану, что тот сказал Алене «ну, ты просто Комиссаржевская». Я не сказала Алене ни слова про Капитана, не хотела быть как моя мама, которая всегда говорит «а я тебя предупреждала!». Почему Комиссаржевская? Наверное, Капитан не знал других великих актрис, а рядом с «Европой» театр им. Комиссаржевской.
Второй был швед, такой застенчивый, что Алене казалось, что на нем штанишки с помочами и сейчас прилетит Карлсон. Он хотел, чтобы у них был не настоящий секс, а как будто они дети и играют в «маму с папой». Это такой комплекс, из-за него он не мог быть с взрослыми женщинами.
Два других были американцы. Один сказал, что его в школе обидела девочка из команды поддержки, самая красивая, как Алена. Ему нужно было доказать самому себе, что он все-таки занимался сексом с лучшей девчонкой на заднем сиденье машины, он даже шептал Алене «давай разложим сиденья». А другому американцу хотелось представить, что он с Мэрилин Монро, он шептал Алене «моя Мэрилин».
– Мне это много дало, – сказала Алена.
– Что?! – сказала я.
Алена сказала, что ей это дало полную власть над мужчинами. Теперь она знает про мужчин главное – что даже самый успешный и прекрасный мужчина всего лишь жалкий пенис. Американец, который шептал в номере «Европейской» «давай разложим сиденья», был красив и богат, он был членом конгресса, и он был таким жалким… Все эти странные мужчины были богатыми и влиятельными. Швед, например, был знаменитым писателем, которого печатали в «Иностранке». Моя мама его любит, и тетя Фира тоже. Знали бы они! Получается, что все ее клиенты не извращенцы, просто несчастливые люди. Оказалось, что в мире столько несчастных людей! Хотя это, конечно, было неинтересное сведение для Алены, ей было наплевать на всех несчастных мужчин мира.
Алена сказала – если нет возможности спастись, нужно сжать зубы и терпеть, обдумывая планы мести. Как отомстить Капитану.
– Я его убью, – сказала Алена, – придет время, и я его убью.
А пятый клиент вообще не собирался с ней спать. Он попросил Алену сделать минет. Алена делала вид, что не понимает, стесняется, боится, а он все пригибал ее голову к себе. По договоренности она могла вызвать Капитана в случае незаконных требований клиента – неожиданно взявшийся третий человек, мужчина или женщина, садомазохистские цепи или наручники. Алена раздумывала, может ли она вызвать Капитана, и все повторяла про себя «назвался груздем – полезай в кузов… назвался груздем – полезай в кузов», и на третьем «кузове» ее вырвало прямо на этот назойливый пенис. Клиент пожаловался Капитану. Капитан сказал Алене «ты или работаешь, или нет». Это была просто фигура речи, он не имел в виду, что она может выбрать не работать. Он очень подлый и хитрый, этот Капитан. Он специально оставил ее девственницей, потому что не хотел под статью. Алена так сказала.
Господи, Алена!
Причина, по которой Алена стала проституткой, нечеловечески нелепая!
Хотя все настоящие причины нелепые и у Алены была именно что человеческая причина.
Она сказала: «У него была моя фотография в таком виде, ну, ты понимаешь… Я не могла, чтобы папа увидел меня в таком виде… Не смейся».
Я и не смеялась, чего это я буду смеяться? Я просто подумала, что Алена идиотка!
А потом я представила, как будто я – Алена. Вот я представила, что я – Алена, и мой папа, МОЙ ПАПА смотрит на МЕНЯ на фотографии. Где я распластанная, как лягушка, как в жестком порно. НЕТ! НИ ЗА ЧТО!
Я бы сделала всё всё что угодно, я бы стала проституткой, я бы умерла, только бы мой папа не увидел меня в таком виде!!
А тем более у Андрея Петровича больное сердце. А тем более он так относится к Алене, будто она икона. Ему увидеть свою Алену в таком виде невозможно, НЕВОЗМОЖНО!
Я плакала, хотя я до этого плакала целый день, и мне уже вроде бы и плакать было нечем. Я восхищаюсь Аленой, ее силой духа, ее благородством, ее преданностью. Я раньше думала, что она все свое смелое делала для себя, чтобы ей было интересно, а она принесла себя в жертву, чтобы защитить своего папу, а я бы смогла? Спасибо тебе, Господи, что я этого никогда не узнаю.
Она так долго со всем этим одна! А я приставала к ней со своими детскими проблемами.
Хорошо, что Ариша не знает. У нее очень тонкая душевная организация, несовместимая с таким знанием.
Я могу умереть за Алену, я могу… Я спросила Алену, что нам делать. Она сказала: «Больше никогда не говори, что не хочешь жить». Это прозвучало как в кино про войну, когда солдат, умирая на поле боя, говорит оставшемуся в живых другу: «Ты живи за меня».
Алена меня спасла. Мне стало слишком много всего плохого: и Поэт, и их предательство, и что они меня никогда не любили. Господи, Алена! Сколько же нужно иметь благородства, чтобы рассказать все это про себя, ЧТОБЫ МНЕ ПОМОЧЬ, чтобы я поняла – бывает такое, что нужно сжать зубы и терпеть.
Я сказала Алене: «Моя жизнь кончена, они меня никогда не любили». Алена фыркнула.
Я сказала: «Моя жизнь кончена, я всегда буду любить Поэта». Алена фыркнула.
Я сказала: «Я правда больше не хочу жить».
«Знаешь, почему я стала валютной проституткой?»
Я машинально сказала «нет» и вдруг поняла, что она сказала. Алена – проститутка?!
Она раньше рассказывала мне, как нормальные девочки, студентки, становятся валютными проститутками. Это или шантаж КГБ из-за какой-то провинности, или подстава на деньги, или все вместе. Например, девочка покупает джинсы в туалете Гостиного Двора. Ее ведут в милицию, по дороге подсовывают в карман 10 долларов. Пугают: «Сообщим в институт и родителям на работу, и кстати, у тебя есть брат, ему пора в армии послужить… Но ты можешь искупить свою вину. Как? Нужно войти в доверие к одному человеку, притвориться проституткой, переспать с ним, тебя не убудет, еще и денег заработаешь. Только не надо разыгрывать трагедии, всего один раз…» Девочка – думает «ладно, один раз…» – но один раз не бывает, коготок увяз – всей птичке пропасть.
Но Алена! Причина, по которой Алена стала проституткой, идиотская, немыслимая, так не бывает!
Алена сказала, что она проститутка для тех, кому нужна девственница. Она рассказывала, а я сидела как во сне!
У нее было пять клиентов. Первый был японец. Ему нужно было, чтобы Алена плакала и боялась.
Заплакать Алена не смогла, а боялась по-настоящему. Японец так хвалил Алену Капитану, что тот сказал Алене «ну, ты просто Комиссаржевская». Я не сказала Алене ни слова про Капитана, не хотела быть как моя мама, которая всегда говорит «а я тебя предупреждала!». Почему Комиссаржевская? Наверное, Капитан не знал других великих актрис, а рядом с «Европой» театр им. Комиссаржевской.
Второй был швед, такой застенчивый, что Алене казалось, что на нем штанишки с помочами и сейчас прилетит Карлсон. Он хотел, чтобы у них был не настоящий секс, а как будто они дети и играют в «маму с папой». Это такой комплекс, из-за него он не мог быть с взрослыми женщинами.
Два других были американцы. Один сказал, что его в школе обидела девочка из команды поддержки, самая красивая, как Алена. Ему нужно было доказать самому себе, что он все-таки занимался сексом с лучшей девчонкой на заднем сиденье машины, он даже шептал Алене «давай разложим сиденья». А другому американцу хотелось представить, что он с Мэрилин Монро, он шептал Алене «моя Мэрилин».
– Мне это много дало, – сказала Алена.
– Что?! – сказала я.
Алена сказала, что ей это дало полную власть над мужчинами. Теперь она знает про мужчин главное – что даже самый успешный и прекрасный мужчина всего лишь жалкий пенис. Американец, который шептал в номере «Европейской» «давай разложим сиденья», был красив и богат, он был членом конгресса, и он был таким жалким… Все эти странные мужчины были богатыми и влиятельными. Швед, например, был знаменитым писателем, которого печатали в «Иностранке». Моя мама его любит, и тетя Фира тоже. Знали бы они! Получается, что все ее клиенты не извращенцы, просто несчастливые люди. Оказалось, что в мире столько несчастных людей! Хотя это, конечно, было неинтересное сведение для Алены, ей было наплевать на всех несчастных мужчин мира.
Алена сказала – если нет возможности спастись, нужно сжать зубы и терпеть, обдумывая планы мести. Как отомстить Капитану.
– Я его убью, – сказала Алена, – придет время, и я его убью.
А пятый клиент вообще не собирался с ней спать. Он попросил Алену сделать минет. Алена делала вид, что не понимает, стесняется, боится, а он все пригибал ее голову к себе. По договоренности она могла вызвать Капитана в случае незаконных требований клиента – неожиданно взявшийся третий человек, мужчина или женщина, садомазохистские цепи или наручники. Алена раздумывала, может ли она вызвать Капитана, и все повторяла про себя «назвался груздем – полезай в кузов… назвался груздем – полезай в кузов», и на третьем «кузове» ее вырвало прямо на этот назойливый пенис. Клиент пожаловался Капитану. Капитан сказал Алене «ты или работаешь, или нет». Это была просто фигура речи, он не имел в виду, что она может выбрать не работать. Он очень подлый и хитрый, этот Капитан. Он специально оставил ее девственницей, потому что не хотел под статью. Алена так сказала.
Господи, Алена!
Причина, по которой Алена стала проституткой, нечеловечески нелепая!
Хотя все настоящие причины нелепые и у Алены была именно что человеческая причина.
Она сказала: «У него была моя фотография в таком виде, ну, ты понимаешь… Я не могла, чтобы папа увидел меня в таком виде… Не смейся».
Я и не смеялась, чего это я буду смеяться? Я просто подумала, что Алена идиотка!
А потом я представила, как будто я – Алена. Вот я представила, что я – Алена, и мой папа, МОЙ ПАПА смотрит на МЕНЯ на фотографии. Где я распластанная, как лягушка, как в жестком порно. НЕТ! НИ ЗА ЧТО!
Я бы сделала всё всё что угодно, я бы стала проституткой, я бы умерла, только бы мой папа не увидел меня в таком виде!!
А тем более у Андрея Петровича больное сердце. А тем более он так относится к Алене, будто она икона. Ему увидеть свою Алену в таком виде невозможно, НЕВОЗМОЖНО!
Я плакала, хотя я до этого плакала целый день, и мне уже вроде бы и плакать было нечем. Я восхищаюсь Аленой, ее силой духа, ее благородством, ее преданностью. Я раньше думала, что она все свое смелое делала для себя, чтобы ей было интересно, а она принесла себя в жертву, чтобы защитить своего папу, а я бы смогла? Спасибо тебе, Господи, что я этого никогда не узнаю.
Она так долго со всем этим одна! А я приставала к ней со своими детскими проблемами.
Хорошо, что Ариша не знает. У нее очень тонкая душевная организация, несовместимая с таким знанием.
Я могу умереть за Алену, я могу… Я спросила Алену, что нам делать. Она сказала: «Больше никогда не говори, что не хочешь жить». Это прозвучало как в кино про войну, когда солдат, умирая на поле боя, говорит оставшемуся в живых другу: «Ты живи за меня».
Май. Роковой изъян
Как в водевиле, где персонажи по очереди выходят, хлопая дверью, и как бы случайно оказываются в одном месте, оба, и Таня, и Лева, оказались у Виталика. Как в водевиле, как в сказке, где к мышке-норушке по очереди стучатся лягушка-квакушка и зайчик-побегайчик. Сначала постучался Лева, за ним Таня. Но где же им еще быть? Виталик жил один, у остальных дома – родители, а «отель» было слово совершенно из иностранной жизни. Они сидели у Виталика, как в крепости. Таня – как волоокая царевна, Лева – как Чайльд Гарольд, угрюмый, томный, Виталик – как мышка-норушка, хозяин теремка, хлопотливый и немного испуганный. Не ходили в школу, не выходили за продуктами, как будто, если выйдут во двор, их схватят.
К Тане приходил Илья, а к Леве – Кутельман. Как всегда, будто перепутали, кто чей ребенок.
Дядя Илюша сказал:
– Ну, Танька, это был твой бенефис!.. А насчет мальчика того погибшего – плачь, Танька, реви. А вот когда наплачешься, у тебя начнется настоящий роман.
Если бы это сказала мама, Таня бы ее не простила… Она и так ее не простила! А Илья сказал – она задумалась. И тут же, не отходя от двери, поняла: дядя Илюша прав, она хочет горевать, но любить все-таки хочет живого человека.
– А домой-то когда вернешься, блудная моя?…Танька?! Что мне им сказать? – спросил Илья как-то даже восхищенно, словно позавидовал, что она им все высказала.
– Лева вернется домой, а мне некуда возвращаться.
– Ладно. Еда под дверью. А деньги я под дверь подсунул, – отозвался за дверью дядя Илюша. – Смотри, рубли по полу ползут…
Лева сказал – не возьмем ни за что, а Виталик взял, купил три бутылки «Изабеллы».
Кутельман тоже беседовал с Левой через дверь. Все беседы были через дверь и с едой в газетных пакетах – посланцы, уходя, Фирины котлеты оставляли под дверью, как будто Лева с Таней были дикие звери в клетке, к ним нельзя зайти и можно только просовывать еду через прутья. Алена с Аришей таскали еду из дома, и Таня три раза в день делала яичницу со всем, что близнецы могли запихать в карманы.
Кутельман Таню не позвал, а сама она не вышла – лежала на Светланиной кровати и думала – папа никогда не простит ей, что Лева отказался от математики.
Они вообще все время проводили на огромной Светланиной кровати, лежали втроем, разговаривали, как эпикурейцы, лежа. Алена с Аришей приходили, валились рядом, лежали впятером, разговаривали, Лева иногда забывался, не замечая, что разговаривает один, но ведь он всегда говорил, а они слушали… Социализм на последнем издыхании, мы должны переходить к рыночной экономике… СССР находится между Востоком и Западом, поэтому буржуазная демократия неизбежна… В российской истории все повторяется, существуют циклы, любое движение протеста заканчивается реакцией… Народ нужно просвещать… Лидера нет, не старикашки же эти… Нужны личности, вот Ленин… Пусть идея дурная, но интеллект, и рядом с ним личности, Троцкий…
– Ага, настоящих буйных мало, вот и нету вожаков… Тебе не надоело: «декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию…», и всегда «страшно далеки они от народа», то есть узкий круг столичных умников типа тебя мечтает о демократии, а народу по фигу… – сказал Виталик. – Зря Ленин вас выпустил из-за черты оседлости, вам, евреям, только бы где-нибудь революцию сделать… Может, тебе революционером стать? За революцию не получишь Нобелевскую премию… Иди, Левка, в науку, в физику, как всякий порядочный еврей…
– Левка, у тебя правда с математикой все?.. – спросила Ариша сочувственно, как будто математика – девушка, с которой у Левы была любовь. Кто из них кого бросил – неизвестно, но все равно плохо, так долго были вместе…
– Нет, я не Гриша Перельман, я другой, – продекламировал Лева.
– Да не хочет Левка на этот матмех! В Петергоф на электричке с Витебского вокзала! Настоящие математики все немного ку-ку, фрики. А Левка не фрик, он ого-го! – поддержал Виталик. – А может, тебе пойти в диссиденты?
Лева толкнул его – сам ты ку-ку – и серьезно сказал:
– Не хочу в диссиденты! Это не мое, я не хочу протестовать, я хочу конкретно делать для страны…
– Я этой стране ни хера не должен, – сказал Виталик.
– А я вообще никому ничего не должна, только друзьям и близким, – сказала Алена.
И понеслось… Кто важнее – друзья или родственники… А если бы твой отец оказался предателем? Каким предателем? Ну, полицаем… Каким полицаем, это же во время войны было… Будет третья мировая война… Причиной третьей мировой будет конфликт религий… Религия, русский народ, православная идея, Достоевский… Достоевский слишком мрачный… Он не мрачный, а нервный. Вот кто безысходно мрачный – это Чехов… С ума сошли – Чехов мрачный!.. Мрачный, мизантроп, вот Стругацкие настоящие оптимисты, вспомните «Обитаемый остров»…
– Нет. Мы должны, патриотизм для меня не пустой звук… – невпопад, отвечая каким-то своим мыслям, сказал Лева, и Виталик с Аленой посмотрели на него с иронической жалостью, словно он сам был героем «Обитаемого острова», попавшим на их планету, полую планету, где они ходят головой к центру шара и любая его попытка объяснить суть вещей ведет к признанию его сумасшедшим.
– А может быть, я хочу заниматься матлингвистикой… или даже филологией… или просто написать роман, – сказал Лева.
– Написать хорошую книгу и есть патриотизм, самое главное, что может человек сделать для человечества, потому что люди, читающие хорошие книги, не станут подлецами, – вступила Таня.
– Нет, количество хороших и плохих людей описывается кривой нормального распределения… Я тебе уже объяснял и кривую рисовал! Это распределение вероятностей, которое задается функцией плотности распределения, балда!..
Балда неуверенно улыбнулась. Здесь, сидя взаперти, Лева мгновенно от отвергнутого возлюбленного перешел к дружеским с ней отношениям. Ни влюбленных взглядов, ни единой попытки дотронуться до нее, ни-че-го, вот такая радикальная перемена. Это было непонятно, и Таня посматривала на Леву сначала требовательно – «что такое, ты же любишь меня!» и робко – «нет, не любишь?..» – и, честно говоря, чувствовала себя обокраденной – быть центром драмы, неумолимой возлюбленной гения, верной погибшему Поэту, – одно, и совсем другое… как бы помягче выразиться… остаться без ничего. Единственное объяснение, которым она располагала, было объяснение общесемейное: Лева опомнился, увидел ее трезвыми глазами, понял, что она его недостойна – все та же старая песня «кто ты, а кто он».
К Тане приходил Илья, а к Леве – Кутельман. Как всегда, будто перепутали, кто чей ребенок.
Дядя Илюша сказал:
– Ну, Танька, это был твой бенефис!.. А насчет мальчика того погибшего – плачь, Танька, реви. А вот когда наплачешься, у тебя начнется настоящий роман.
Если бы это сказала мама, Таня бы ее не простила… Она и так ее не простила! А Илья сказал – она задумалась. И тут же, не отходя от двери, поняла: дядя Илюша прав, она хочет горевать, но любить все-таки хочет живого человека.
– А домой-то когда вернешься, блудная моя?…Танька?! Что мне им сказать? – спросил Илья как-то даже восхищенно, словно позавидовал, что она им все высказала.
– Лева вернется домой, а мне некуда возвращаться.
– Ладно. Еда под дверью. А деньги я под дверь подсунул, – отозвался за дверью дядя Илюша. – Смотри, рубли по полу ползут…
Лева сказал – не возьмем ни за что, а Виталик взял, купил три бутылки «Изабеллы».
Кутельман тоже беседовал с Левой через дверь. Все беседы были через дверь и с едой в газетных пакетах – посланцы, уходя, Фирины котлеты оставляли под дверью, как будто Лева с Таней были дикие звери в клетке, к ним нельзя зайти и можно только просовывать еду через прутья. Алена с Аришей таскали еду из дома, и Таня три раза в день делала яичницу со всем, что близнецы могли запихать в карманы.
Кутельман Таню не позвал, а сама она не вышла – лежала на Светланиной кровати и думала – папа никогда не простит ей, что Лева отказался от математики.
Они вообще все время проводили на огромной Светланиной кровати, лежали втроем, разговаривали, как эпикурейцы, лежа. Алена с Аришей приходили, валились рядом, лежали впятером, разговаривали, Лева иногда забывался, не замечая, что разговаривает один, но ведь он всегда говорил, а они слушали… Социализм на последнем издыхании, мы должны переходить к рыночной экономике… СССР находится между Востоком и Западом, поэтому буржуазная демократия неизбежна… В российской истории все повторяется, существуют циклы, любое движение протеста заканчивается реакцией… Народ нужно просвещать… Лидера нет, не старикашки же эти… Нужны личности, вот Ленин… Пусть идея дурная, но интеллект, и рядом с ним личности, Троцкий…
– Ага, настоящих буйных мало, вот и нету вожаков… Тебе не надоело: «декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию…», и всегда «страшно далеки они от народа», то есть узкий круг столичных умников типа тебя мечтает о демократии, а народу по фигу… – сказал Виталик. – Зря Ленин вас выпустил из-за черты оседлости, вам, евреям, только бы где-нибудь революцию сделать… Может, тебе революционером стать? За революцию не получишь Нобелевскую премию… Иди, Левка, в науку, в физику, как всякий порядочный еврей…
– Левка, у тебя правда с математикой все?.. – спросила Ариша сочувственно, как будто математика – девушка, с которой у Левы была любовь. Кто из них кого бросил – неизвестно, но все равно плохо, так долго были вместе…
– Нет, я не Гриша Перельман, я другой, – продекламировал Лева.
– Да не хочет Левка на этот матмех! В Петергоф на электричке с Витебского вокзала! Настоящие математики все немного ку-ку, фрики. А Левка не фрик, он ого-го! – поддержал Виталик. – А может, тебе пойти в диссиденты?
Лева толкнул его – сам ты ку-ку – и серьезно сказал:
– Не хочу в диссиденты! Это не мое, я не хочу протестовать, я хочу конкретно делать для страны…
– Я этой стране ни хера не должен, – сказал Виталик.
– А я вообще никому ничего не должна, только друзьям и близким, – сказала Алена.
И понеслось… Кто важнее – друзья или родственники… А если бы твой отец оказался предателем? Каким предателем? Ну, полицаем… Каким полицаем, это же во время войны было… Будет третья мировая война… Причиной третьей мировой будет конфликт религий… Религия, русский народ, православная идея, Достоевский… Достоевский слишком мрачный… Он не мрачный, а нервный. Вот кто безысходно мрачный – это Чехов… С ума сошли – Чехов мрачный!.. Мрачный, мизантроп, вот Стругацкие настоящие оптимисты, вспомните «Обитаемый остров»…
– Нет. Мы должны, патриотизм для меня не пустой звук… – невпопад, отвечая каким-то своим мыслям, сказал Лева, и Виталик с Аленой посмотрели на него с иронической жалостью, словно он сам был героем «Обитаемого острова», попавшим на их планету, полую планету, где они ходят головой к центру шара и любая его попытка объяснить суть вещей ведет к признанию его сумасшедшим.
– А может быть, я хочу заниматься матлингвистикой… или даже филологией… или просто написать роман, – сказал Лева.
– Написать хорошую книгу и есть патриотизм, самое главное, что может человек сделать для человечества, потому что люди, читающие хорошие книги, не станут подлецами, – вступила Таня.
– Нет, количество хороших и плохих людей описывается кривой нормального распределения… Я тебе уже объяснял и кривую рисовал! Это распределение вероятностей, которое задается функцией плотности распределения, балда!..
Балда неуверенно улыбнулась. Здесь, сидя взаперти, Лева мгновенно от отвергнутого возлюбленного перешел к дружеским с ней отношениям. Ни влюбленных взглядов, ни единой попытки дотронуться до нее, ни-че-го, вот такая радикальная перемена. Это было непонятно, и Таня посматривала на Леву сначала требовательно – «что такое, ты же любишь меня!» и робко – «нет, не любишь?..» – и, честно говоря, чувствовала себя обокраденной – быть центром драмы, неумолимой возлюбленной гения, верной погибшему Поэту, – одно, и совсем другое… как бы помягче выразиться… остаться без ничего. Единственное объяснение, которым она располагала, было объяснение общесемейное: Лева опомнился, увидел ее трезвыми глазами, понял, что она его недостойна – все та же старая песня «кто ты, а кто он».
Записки Кутельмана
Я разговаривал с ним через дверь. Представлял, как он стоит там, за дверью, красивый мальчик, выше меня, в свои семнадцать лет он как цыпленок, только что вылупившийся из яйца. Глаза у него Фирины, но еще совсем детские, у Фирки были такие глаза, когда мы познакомились, много лет назад.
Бедный мальчик, мучает нас и сам мучается. Сказал: «Математика стала мне мала». Сказал: «Жизнь больше, чем математика» и еще: «Дядя Эмма, я не знаю, я буду думать, но не рядом с мамой». Я почувствовал недоумение, такую же обиду, как Фира.
Он уже все решил: ему не нужна олимпиадная математика. Его слова: эта дрессировка на решение олимпиадных задач не имеет отношения к математике. Более того, ему вообще не нужна математика.
Мои аргументы: безусловно, математика в некотором смысле заменяет жизнь, но для человека с его уровнем абстрактных способностей наука – это единственная возможность свободного развития.
Странная фраза им была сказана: «А может быть, я хочу заработать много денег».
Бедная Фира! Так и вижу, как она краснеет: «Какой стыд, деньги!»
Бедный я – деньги после математики! Так и хочется написать «после всего, что между нами было»! После того, что мы были с ним одно, после всей моей жизни, посвященной ему, после его жизни, посвященной математике!
Если бы он жил на Западе, где деньги такая же ценность, как успех, свобода. Но ведь мы живем при социализме, существующий порядок вещей неизменен, социализм вечен. Мы зашли в тупик, и в этом тупике останемся навсегда, во всяком случае, нам и нашим детям суждено умереть при социализме.
Но откуда в нем такой прагматизм?
Но после этого еще более неожиданное: «Дядя Эмма, я буду чего-то стоить, если откажусь от того, что умею».
Я растерялся: то деньги, то вдруг такой юношеский романтизм. Сложная личность, прагматик и романтик в одном лице. Меня как будто нет, как будто из меня вынули часть, ведь столько лет мы с ним были одно.
Бедный мальчик, мучает нас и сам мучается. Сказал: «Математика стала мне мала». Сказал: «Жизнь больше, чем математика» и еще: «Дядя Эмма, я не знаю, я буду думать, но не рядом с мамой». Я почувствовал недоумение, такую же обиду, как Фира.
Он уже все решил: ему не нужна олимпиадная математика. Его слова: эта дрессировка на решение олимпиадных задач не имеет отношения к математике. Более того, ему вообще не нужна математика.
Мои аргументы: безусловно, математика в некотором смысле заменяет жизнь, но для человека с его уровнем абстрактных способностей наука – это единственная возможность свободного развития.
Странная фраза им была сказана: «А может быть, я хочу заработать много денег».
Бедная Фира! Так и вижу, как она краснеет: «Какой стыд, деньги!»
Бедный я – деньги после математики! Так и хочется написать «после всего, что между нами было»! После того, что мы были с ним одно, после всей моей жизни, посвященной ему, после его жизни, посвященной математике!
Если бы он жил на Западе, где деньги такая же ценность, как успех, свобода. Но ведь мы живем при социализме, существующий порядок вещей неизменен, социализм вечен. Мы зашли в тупик, и в этом тупике останемся навсегда, во всяком случае, нам и нашим детям суждено умереть при социализме.
Но откуда в нем такой прагматизм?
Но после этого еще более неожиданное: «Дядя Эмма, я буду чего-то стоить, если откажусь от того, что умею».
Я растерялся: то деньги, то вдруг такой юношеский романтизм. Сложная личность, прагматик и романтик в одном лице. Меня как будто нет, как будто из меня вынули часть, ведь столько лет мы с ним были одно.