Страница:
Запомнился мне и еще один путевой эпизод. Мы нагнали 4-й Видземский латышский стрелковый полк Я. Я. Лациса. Полк этот пользовался доброй славой. Но произошли какие-то неурядицы, солдаты были чем-то недовольны и отказались двигаться дальше на фронт. Об этом, насколько я помню, доложил Тухачевскому комендант станции Рузаевка. Михаил Николаевич сам отправился к латышам. Поговорил со стрелками, разобрался в причинах отказа, тут же принял какие-то меры чисто организационного порядка и «забузивший» полк как ни в чем не бывало выступил по указанному ему маршруту…
На станцию Инза мы прибыли рано утром 22 июля. Отсюда Казанская железная дорога разветвлялась на Симбирск и на Сызрань. Пристанционный поселок coстоял из нескольких домов, старой кирпичной казармы и 20–25 дощатых бараков питательного пункта, построенных для проходящих воинских эшелонов в первую мировую войну. Весь штаб армии размещался в вагонах, хотя мог бы устроиться и получше, в стационарных поселковых помещениях. Но Михаил Николаевич заботился не только о своем штабе и подчиненных ему войсках. Коммунисту Тухачевскому близки были и нужды рабочих Инзенского узла, ютившихся в страшной тесноте. Сохранился любопытный документ тех дней, являющийся ярким свидетельством этой черты характера командарма 1-й Революционной. Не могу удержаться от соблазна воспроизвести его здесь.
«Инзенский районный исполнительный комитет на общем собрании 18 июля с. г. постановил:
Поручить делегатам – председателю Инзенского районного комитета Андрееву, секретарю Николяй и врачу 20 участка Заглухинскому выразить глубокую благодарность командующему 1-й Революционной армии тов. Тухачевскому и начальнику штаба тов. Захарову от лица всех рабочих, служащих и мастеровых Инзенского района за предоставление 11 бараков под квартиры…»[22]
Но вернемся к прерванному рассказу о нашем приезде в Инзу. Там было очень неспокойно. Начальник штаба армии Иван Николаевич Захаров доложил Тухачевскому, что связь с Сенгилеевской и Симбирской группами войск утеряна. Левый фланг армии в пространстве между железными дорогами Инза – Сызрань и Инза – Симбирск оказался оголенным. Под непосредственной угрозой находилась и Инза. Противнику достаточно было подбросить сюда один усиленный батальон, чтобы разгромить армейский штаб и захватить всех нас во главе с командармом в плен.
Вскоре стало известно, что Симбирск занят противником. Мое назначение начальником штаба Симбирской группы само собой отпадало.
Толстой, вступивший уже в исполнение своих обязанностей, пригласил меня к командарму. В салон-вагоне происходило совещание. Кроме Михаила Николаевича здесь находились О. Ю. Калнин, И. Н. Устичев, старшие адъютанты – по оперативной части Диков и по разведывательной Скворцов. Иван Николаевич Захаров отсутствовал: в придачу к своему туберкулезу он подхватил малярию.
– Мы решили, Николай Иванович, назначить вас генерал-квартирмейстером армии,[23] – объявил Тухачевский.
Я был обескуражен. Для нас, строевых офицеров, не только «генкварм», но и начдив представлялись не иначе как маститыми старцами. Попытался отказаться, просил полк.
Михаил Николаевич рассмеялся:
– Да ведь и я не родился командармом. На фронте командовал лишь ротой, и то недолго.
А Оскар Юрьевич Калнин, с трудом выговаривая русские слова, добавил:
– Не бог горшки слепил.
На этом вопрос был исчерпан. Началась моя служба в непосредственном подчинении М. Н. Тухачевского.
Из-за болезни И. Н. Захарова мне пришлось некоторое время исполнять и его обязанности. А после эвакуации Ивана Николаевича в Москву я окончательно был утвержден в должности начальника штаба армии.
С первых же дней моего пребывания в 1-й Революционной мне довелось наблюдать работу командарма не только в штабе, но и в непосредственной близости к полю боя.
Сразу же после захвата белыми Симбирска для обеспечения нашего левого фланга и прикрытия направления Инза – Симбирск на станцию Чуфарово был выброшен отряд под командованием М. Н. Толстого. Отряд формировался наскоро, из сил, имевшихся под рукой.
Вечером 23 июля В. В. Куйбышев и я тоже выехали на станцию Чуфарово.
Первоначально Михаил Николаевич ставил Толстому задачу овладеть Симбирском. Но это оказалось делом непосильным, и фактически действия отряда свелись к успешной разведке противника боем. Было установлено, что белогвардейцы укрепляют Симбирск, воздвигая на подступах к городу инженерные оборонительные сооружения.
Я. Я. Лацис доносил, что и в полосе Инзенской дивизии враг активизируется. Особенно на стыке с отрядом Толстого.
Обеспокоенный создавшейся обстановкой, Тухачевский сам поспешил на станцию Вешкайма и в ночь на 25 июля вызвал к себе меня вместе с Толстым.
Обычно Михаил Николаевич выезжал в расположение войск в своем салон-вагоне, к которому прицеплялись классный вагон охраны, теплушка для лошадей и платформа для автомобиля. При командарме всегда находились состоящий для особых поручений и адъютанты. Иногда его сопровождал кто-либо из командиров штарма или начальник полевого управления. Такими специальными поездами пользовались в гражданскую войну почти все командующие.
В тот раз для особых поручений при командарме состоял бывший старший лейтенант флота Потемкин, а адъютантами были Метлош и Гавронский. Обязанности каждого из них четко разграничивались. Метлош ведал текущей перепиской. Гавронский вел «Дневник событий в армии». На Потемкине лежала ответственность за оперативную карту и разработку вопросов взаимодействия с Волжской флотилией.
К поезду командующего мы с Толстым явились ранним утром. Проводник салон-вагона сообщил нам, что Михаил Николаевич умывается, и совсем конфиденциально добавил:
– За всю ночь только часика три вздремнул, а то все читал…
В те годы некоторые бывшие офицеры стремились всячески «опроститься»: редко брились, щеголяли в драных гимнастерках, не чистили сапог. Им казалось, что таким образом они приобретают «пролетарский вид», А чтобы еще больше приспособиться к «простому люду», некоторые даже сквернословили, сплевывали под ноги, курили козьи ножки, лущили семечки.
Михаил Николаевич не подражал этой «моде» и ни к кому не приспосабливался. При любых обстоятельствах Тухачевский был верен себе. И в то раннее утро он вышел к нам, как всегда, бодрый, подтянутый, тщательно выбритый. Совсем не чувствовалось, что «только часика три вздремнул». К слову замечу, что опрятность командарма очень влияла на всех окружавших его. Скоро даже наши ординарцы, садясь на коня, стали надевать перчатки.
Приняв от меня и Толстого рапорты, Михаил Николаевич пригласил нас позавтракать. За столом шел разговор об обстановке в районе действий отряда Толстого. Михаил Николаевич приказал Толстому ретироваться на Вешкайму, занять здесь оборону и сосредоточить основное внимание на глубокой разведке. Сам он намеревался сразу же после завтрака ехать на рекогносцировку недавно образовавшегося симбирского направления и распорядился, чтобы я находился при нем.
Мы отправились верхом в сопровождении небольшого конвоя. Погода стояла великолепная. Местность вокруг отличалась исключительной живописностью – слегка всхолмленная, с оврагами и перелесками. Михаил Николаевич моментально фиксировал возможности маневрирования, скрытых передвижений войск, их маскировки. И вместе с тем любовался природой. Полководец и художник словно бы соперничали в нем. Однако шла война, и полководец брал верх.
В этом прилегавшем к Инзенскому железнодорожному узлу районе он проектировал сооружение инженерных укреплений. Сторонник высокой подвижности войск и ярый противник «окопной войны», Тухачевский тем не менее еще тогда, в 1918 году, продумывал систему укрепленных районов, взаимодействующих с полевыми армиями.
Чем ближе мы подъезжали к фронту, тем чаще приходилось спешиваться. И все-таки раза два-три попали под жестокий обстрел противника.
Михаил Николаевич держал себя с удивительным хладнокровием, вникал во все мелочи, неторопливо беседовал с бойцами и командирами передовых разведывательных дозоров и сторожевых застав. Это спокойствие командарма вселяло во всех уверенность, надежду на скорую победу.
Поздно вечером мы вернулись в Вешкайму, и Тухачевский продиктовал приказ, уточнявший задачу отряду Толстого.
Из этой поездки я вынес первое впечатление о Тухачевском как военачальнике. Михаил Николаевич был отважен, крепок и вынослив. Быстро оценивал обстановку и принимал решения. Обратило на себя внимание и его отношение к подчиненным. Со всеми он был одинаково вежлив, прост, в каждом уважал человека.
Все эти качества свидетельствовали не только о прекрасной выучке, но, я бы сказал, и о командирском призвании Тухачевского. Одно для меня оставалось еще не ясным: под силу ли ему успешное руководство крупными войсковыми соединениями? Ведь военное училище, которое закончил Михаил Николаевич, готовило младших офицеров. Там отрабатывались задачи максимум за батальон на фоне полка. Да и первая мировая война была для Тухачевского не очень-то длительной школой – на фронте он провел всего 6–7 месяцев. А теперь ему доверена армия, насчитывающая 10–12 тысяч человек, занимающая фронт в 400–500 километров, и к тому же еще слабо оснащенная.[24]
С этими сомнениями я явился на первое для меня служебное совещание руководящего состава 1-й Революционной. Здесь присутствовали оба политических комиссара армии – В. В. Куйбышев и О. Ю. Калнин, начальник административного управления И. Н. Устичев, начарт тов. Гарднер, интендант армии тов. Шевчук и другие.
Михаил Николаевич сообщил им результаты рекогносцировки и пункт за пунктом стал излагать план будущей операции по освобождению Симбирска. Он как бы отвечал на мой никому не высказанный вопрос. И ответ этот был обнадеживающим.
– Наше первое преимущество перед противником, – говорил командарм, – наш революционный боец. Главное – в его революционной сознательности, в его инициативе, сметке, отваге и выносливости.
Но Тухачевский не закрывал глаза и на наши тогдашние слабости. Перед отъездом из Москвы он слышал выступление Ленина на заседании Московской городской партийной организации, помнил слова Ильича о том, что первоочередной задачей является задача организационная, которая требует не порыва, не клича, не боевого лозунга, а длительной напряженной упорнейшей работы, строжайшей дисциплинированности. Исходя из этой ленинской установки, Михаил Николаевич делал упор на необходимость такой организации войск, которая полностью соответствовала бы принципам регулярной армии.
В. В. Куйбышев в своих воспоминаниях отмечает, что армия, возглавляемая М. Н. Тухачевским, была первой не только по номеру, но и вообще первым в Советских Вооруженных Силах регулярным объединением. Превращение ее в таковую осуществлялось в невероятно трудных условиях.
На широком пространстве от Волги до Белой и почти до западных склонов Уральского хребта были разбросаны многочисленные красногвардейские, рабочие, продовольственные отряды, точную численность которых установить нельзя. Всего насчитывалось примерно до 80 отрядов, а в каждом из них от 20 до 250 активных штыков.
Первоначально Михаил Николаевич свел эти разрозненные отряды в группы, которые в последующем становились основой дивизий. Так возникли старейшие дивизии Советской Армии – Пензенская, получившая 20-й номер, и Инзенская, имевшая номер 15-й.
По мысли Михаила Николаевича 1-я Революционная армия на первом этапе развертывания должна была иметь четыре дивизии. Кроме того, по его инициативе началось комплектование корпуса под командованием тов. Лончара, а также армейской конницы.
Таковы были далеко идущие планы Тухачевского. Однако события, происходившие на Восточном фронте (измена главкома Муравьева, падение Симбирска, а затем и Казани), вносили свои коррективы, план подвергался изменениям.
Новый главком Восточного фронта И. И. Вацетис сосредоточил все свое внимание на Казани. От Тухачевского он требовал одного – немедленно и во что бы то ни стало наступать на Симбирск с целью отвлечения сил противника. Эти свои требования главком нередко сопровождал угрозами по адресу Михаила Николаевича. Однако Тухачевский продолжал неуклонно и твердо проводить линию на организационное укрепление армии, бороться с партизанщиной.
– Не теряя боевого соприкосновения с противником, – говорил командарм, – надо реорганизовывать отряды в регулярные полки, батальоны, роты и тем повышать нашу боеспособность.
Тухачевский принимает решение пополнить войска за счет мобилизации в полосе армии. Для этой цели в штабе создается мобилизационный отдел. Его возглавил старый большевик тов. Ибрагимов, в помощь которому было выделено до сотни агитаторов и пропагандистов. Несмотря на все трудности, мобилизация проводилась успешно. Одновременно шло интенсивное сколачивание частей.
Одним из основных вопросов был в то время вопрос материального обеспечения войск всем необходимым для боя и жизни. Решая его, Тухачевский предложил создать в составе армейского управления отдел заготовок, не предусмотренный никакими положениями. Возглавлявший этот отдел молодой энергичный работник тов. Штейнгауз получил мандат, дававший ему право собирать по железным дорогам невостребованные грузы.
Чего только наши заготовители не обнаруживали по тупикам и пакгаузам! Там было все, начиная от текстиля и кончая пулеметами, даже пушками.
При отделе заготовок развернулись мастерские по ремонту обуви, обмундирования, пошивке белья.
Эта инициатива Тухачевского быстро получила всеобщее признание. Аналогичные отделы появились и в других армиях, а затем даже в центре было учреждено управление заготовок.
Находил Михаил Николаевич время и для систематического изучения военной теории. Это как бы органически включалось в его текущую практическую работу. На письменном столе Тухачевского всегда была та или иная книга, относившаяся к разрабатываемому им в данный момент вопросу. С карандашом в руках он проштудировал еще дореволюционное «Положение о полевом управлении войсками в военное время» и курсы администрации, некогда читанные опытными генералами.
Из старых пособий Михаил Николаевич умел извлечь все мало-мальски полезное, ценное, переосмыслить опыт прошлого с учетом особенностей сегодняшнего дня. Он заново перечитывал военную историю и находил в ней то, что шло на пользу армии победившего Октября.
Страстью к учебе, любовью к книге командарм заразил и окружающих. Пензенский губвоенком получил задание – собрать библиотеки всех частей, квартировавших в Пензе до первой мировой войны. Через некоторое время к нам прибыло несколько вагонов с книгами, и при штабе 1-й Революционной была создана своя довольно обширная военная библиотека.
Я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что полководческий талант М. Н. Тухачевского впервые проявился во всем своем блеске в Симбирской и Сызрано-Самарской операциях.
Учитывая сложившуюся обстановку и принимая к исполнению требование И. И. Вацетиса, Михаил Николаевич готовил Симбирскую операцию с твердым убеждением, что проводить ее придется только наличными силами, за счет их перегруппировки.
На симбирское направление, в район станции Майна, вышла Сенгилеевская группа под командованием Г. Д. Гая. Михаил Николаевич и Валериан Владимирович выехали лично встречать ее. Я их сопровождал.
После взаимных приветствий и объятий перешли к деловым разговорам. Несколько охладив пыл Гая, мечтавшего тотчас броситься на Симбирск, Михаил Николаевич приказал ему прежде всего реорганизовать группу в регулярную дивизию, немедленно приступить к сформированию штадива. Г, Д. Гай отныне становился начальником дивизии, получившей наименование Симбирской Железной. Комиссаром же этой дивизии был назначен Б. С. Лифшиц, наштадивом Э, Ф. Вилумсон.
Для помощи Г. Д. Гаю в реорганизации из штарма вызвали начальника организационно-административного управления И. Н. Устичева. Сами же Тухачевский и Куйбышев направились в части, чтобы ознакомиться с состоянием войск. Красноармейцы и командиры были переутомлены, голодны, плохо одеты и обуты, но при всем этом бросались в глаза их спайка и дисциплинированность.
Почти всю ночь на 29 июля мы с Михаилом Николаевичем провели в его салон-вагоне. Вырабатывали решение, окончательно уточняли план предстоящих действий. Со скрупулезной тщательностью командарм изучал по карте местность, прикидывал, как лучше расположить войска, измерял маленьким карманным циркулем расстояния от исходного положения войск до рубежей, подлежащих занятию в ходе наступления.
В ту ночь я впервые услышал от него сатирические строчки Л. Н. Толстого:
Наступление должно было вестись по концентрическим в отношении Симбирска линиям. Соблюдая одновременность занятия рубежей и постепенно сокращая фронт, нашим войскам надлежало к моменту атаки возможно глубже охватить оба фланга противника. Это составляло основу замысла операции.
У начдива Железной идеи командарма нашли полную и безраздельную поддержку. Г. Д. Гай, всегда любивший «шикануть», на этот раз устроил даже нечто вроде торжественного приема в честь М. Н. Тухачевского. У входа в штадив командарма встретил с рапортом штабной командир Дормидонтов. Затем на крыльце появились Гай, Лифшиц, Вилумсон и сразу провели всех нас к столу. На столе, покрытом домотканой, с русской вышивкой скатертью, были расставлены тарелки с жареными курами, салом и прочей деревенской снедью. Тухачевскому особенно понравился пирог с душистой лесной земляникой. Хозяйничали за столом сестра милосердия Лия Ильинична Шерман, ставшая вскоре женой Гая, и делопроизводитель штадива Клавдия Михайловна Павлова.
Здесь, собственно, и произошло первое знакомство Михаила Николаевича с некоторыми товарищами, ставшими на долгие годы его соратниками на войне и ближайшими сотрудниками в период мирного строительства Советских Вооруженных Сил. За этим столом были тогда, помнится: Михаил Дмитриевич Великанов, которого не покидала жизнерадостность даже в самых тяжелых условиях боя; Александр Игнатьевич Седякин, педантичный, с виду сухой, необщительный, а на самом деле человек большой доброты и доброжелательности; отважный Устинов, солдат царской армии, до «муравьевщины» – левый эсер, после же нее – честный большевик; наштадив Вилумсон, бывший офицер Латышской бригады, своим спокойствием и хладнокровием как бы уравновешивавший темпераментного Гая; молодой, но уже опытный начартдивизии Мароевский; испытанные и закаленные в красногвардейских отрядах командиры бригад Павловский и Недзведский. Из комиссаров, если мне не изменяет память, здесь сидели кроме Лифшица тт. Шверник, Самсонов и Шуватов.
Не надо думать, будто это был банкет в современном смысле слова. Нет, мы собрались тогда за стаканом чая на дружескую беседу о наших общих делах. В такой обстановке Михаил Николаевич и объявил свое решение.
Прежде всего командарм подчеркнул одну из особенностей предстоящей операции: несоответствие между шириной фронта и численностью действующих на нем войск. Армия в то время занимала фронт от Вольска до Симбирска (т. е. примерно 300 километров), имея общую численность 10–12 тысяч человек, а активных штыков не более 7–8 тысяч. Ее полки, насчитывавшие в своем составе по 500–600 человек, располагались разбросанно, иногда – поротно. Такое положение, по мнению Михаила Николаевича, требовало даже от самих младших начальников большой личной инициативы, умения маневрировать.
Маневренность в сочетании с подвижностью Тухачевский считал основой основ действий в гражданской войне. Сенгилеевская группа при переброске к Майне пользовалась крестьянским транспортом, или, как тогда говорили, «обывательскими подводами». Этот способ передвижения войск Михаил Николаевич рекомендовал применять при любой возможности. Идея подвижной пехоты уже в то время занимала Тухачевского. Он выработал определенный порядок построения походных колонн с мерами разведки и охранения…
Помимо маневренности и подвижности Тухачевский обратил особое внимание собравшихся за столом на обеспечение флангов, предостерег от распространенной в то время болезни «флангобоязни». Затем призвал командиров беречь каждый патрон, каждый снаряд.
– На нынешнем этапе войны, – так примерно говорил Михаил Николаевич, – надо стремиться дорваться до штыковой схватки. Поскольку моральное превосходство на нашей стороне, успех в рукопашной нам обеспечен.
Свои мысли М. Н. Тухачевский излагал не только с завидной точностью и ясностью, но и с большим увлечением, которое сразу передавалось исполнителям его воли.
Запомнилась интересная подробность. Когда Михаил Николаевич говорил о том, что части дивизии будут вести наступление концентрически, один командир из старых унтер-офицеров спросил, что означает это слово. «Ведь в уставе его нет». Некоторые, более образованные, командиры с улыбкой переглянулись. Но Михаил Николаевич не проявил и тени иронии. Он спокойно и серьезно объяснил, как надо понимать концентричность. Командарм умел беречь достоинство и самолюбие каждого человека…
Симбирскую операцию предполагалось начать в середине августа. Но уже б-го числа белогвардейцы и интервенты после горячего боя овладели Казанью.
М. Н. Тухачевский в тот день находился в Кузнецке – в 20-й Пензенской дивизии, и поток телеграмм от И. И. Вацетиса и С. И. Аралова, требовавших немедленного наступления на Симбирск, обрушился на меня. Я отдал ряд предварительных распоряжений Г. Д. Гаю и донес об этом командарму.
Михаил Николаевич поспешно покинул Кузнецк. В штарме он задержался только для того, чтобы подписать оперативный приказ, и сейчас же проследовал в Чуфарово, в штаб Симбирской Железной дивизии.
8 августа Железная перешла в наступление. Однако первая наша попытка освободить Симбирск не увенчалась успехом. Прибывшая из фронтового резерва Курская бригада, не успев еще полностью разгрузиться, на станции Охотничья подверглась артиллерийскому обстрелу и бомбежке с воздуха. Этого оказалось достаточно, чтобы бойцы в панике разбежались. Их с трудом удалось остановить лишь в районе станции Выра. А тем временем противник значительными силами стал нажимать на левый фланг Железной. Несмотря на то, что правофланговые ее части, успешно продвигаясь вперед, уже выходили на ближние подступы к Симбирску, положение здесь складывалось катастрофическое.
Тухачевский сам прибыл на станцию Охотничья. Общими усилиями паника была предотвращена, порядок восстановлен. Однако о возобновлении наступления пока что не приходилось и помышлять.
Командарм приказал всей дивизии вернуться в исходное положение. При отходе наибольшую дисциплинированность проявил 2-й Симбирский полк (командир М. Д. Великанов, комиссар Н. М. Шверник).
Неудача наступления одних повергла в уныние, других ожесточила. К нам прибыл страшно разгневанный член Реввоенсовета Востфронта П. А. Кобозев. Вспомнилась почему-то история с Муравьевым, и всю вину свалили на «золотопогонников». Кобозев, а заодно с ним и Калнин грозили Михаилу Николаевичу арестом.
Член Реввоенсовета, находившийся в большой дружбе с Г. Д. Гаем, требовал передачи в руки последнего командования армией. Он писал и тут же рвал телеграммы Вацетису и Троцкому.
Все это происходило в салон-вагоне командарма, но Михаил Николаевич сохранял присутствие духа и молчал. На его защиту встал Куйбышев. Валериан Владимирович предложил спокойно обсудить причины неудачи и принять меры к их устранению.
Слово было предоставлено Михаилу Николаевичу.
Причину нашего вынужденного отхода от Симбирска командарм усматривал прежде всего в недостаточной дисциплинированности, а также в слабом авторитете многих младших и средних командиров. Другой причиной Тухачевский считал все еще не изжитую подозрительность к военспецам. При этом он напомнил, как чуть ли не накануне операции ставился на голосование вопрос: давать или нет оружие командирам из бывших офицеров?
– Такое отношение, – говорил Михаил Николаевич, – не только оскорбительно, оно еще и связывает командира, лишает его смелости, инициативы.
Наконец, Тухачевский указал на то, что Симбирская Железная дивизия вынуждена была выступить, не закончив реорганизацию.
Совещание проходило довольно бурно, однако благодаря такту Михаила Николаевича и принципиальности В. В. Куйбышева на нем в конце концов по-деловому были обсуждены все вопросы, связанные с подготовкой нового наступления на Симбирск.
На станцию Инза мы прибыли рано утром 22 июля. Отсюда Казанская железная дорога разветвлялась на Симбирск и на Сызрань. Пристанционный поселок coстоял из нескольких домов, старой кирпичной казармы и 20–25 дощатых бараков питательного пункта, построенных для проходящих воинских эшелонов в первую мировую войну. Весь штаб армии размещался в вагонах, хотя мог бы устроиться и получше, в стационарных поселковых помещениях. Но Михаил Николаевич заботился не только о своем штабе и подчиненных ему войсках. Коммунисту Тухачевскому близки были и нужды рабочих Инзенского узла, ютившихся в страшной тесноте. Сохранился любопытный документ тех дней, являющийся ярким свидетельством этой черты характера командарма 1-й Революционной. Не могу удержаться от соблазна воспроизвести его здесь.
«Инзенский районный исполнительный комитет на общем собрании 18 июля с. г. постановил:
Поручить делегатам – председателю Инзенского районного комитета Андрееву, секретарю Николяй и врачу 20 участка Заглухинскому выразить глубокую благодарность командующему 1-й Революционной армии тов. Тухачевскому и начальнику штаба тов. Захарову от лица всех рабочих, служащих и мастеровых Инзенского района за предоставление 11 бараков под квартиры…»[22]
Но вернемся к прерванному рассказу о нашем приезде в Инзу. Там было очень неспокойно. Начальник штаба армии Иван Николаевич Захаров доложил Тухачевскому, что связь с Сенгилеевской и Симбирской группами войск утеряна. Левый фланг армии в пространстве между железными дорогами Инза – Сызрань и Инза – Симбирск оказался оголенным. Под непосредственной угрозой находилась и Инза. Противнику достаточно было подбросить сюда один усиленный батальон, чтобы разгромить армейский штаб и захватить всех нас во главе с командармом в плен.
Вскоре стало известно, что Симбирск занят противником. Мое назначение начальником штаба Симбирской группы само собой отпадало.
Толстой, вступивший уже в исполнение своих обязанностей, пригласил меня к командарму. В салон-вагоне происходило совещание. Кроме Михаила Николаевича здесь находились О. Ю. Калнин, И. Н. Устичев, старшие адъютанты – по оперативной части Диков и по разведывательной Скворцов. Иван Николаевич Захаров отсутствовал: в придачу к своему туберкулезу он подхватил малярию.
– Мы решили, Николай Иванович, назначить вас генерал-квартирмейстером армии,[23] – объявил Тухачевский.
Я был обескуражен. Для нас, строевых офицеров, не только «генкварм», но и начдив представлялись не иначе как маститыми старцами. Попытался отказаться, просил полк.
Михаил Николаевич рассмеялся:
– Да ведь и я не родился командармом. На фронте командовал лишь ротой, и то недолго.
А Оскар Юрьевич Калнин, с трудом выговаривая русские слова, добавил:
– Не бог горшки слепил.
На этом вопрос был исчерпан. Началась моя служба в непосредственном подчинении М. Н. Тухачевского.
Из-за болезни И. Н. Захарова мне пришлось некоторое время исполнять и его обязанности. А после эвакуации Ивана Николаевича в Москву я окончательно был утвержден в должности начальника штаба армии.
С первых же дней моего пребывания в 1-й Революционной мне довелось наблюдать работу командарма не только в штабе, но и в непосредственной близости к полю боя.
Сразу же после захвата белыми Симбирска для обеспечения нашего левого фланга и прикрытия направления Инза – Симбирск на станцию Чуфарово был выброшен отряд под командованием М. Н. Толстого. Отряд формировался наскоро, из сил, имевшихся под рукой.
Вечером 23 июля В. В. Куйбышев и я тоже выехали на станцию Чуфарово.
Первоначально Михаил Николаевич ставил Толстому задачу овладеть Симбирском. Но это оказалось делом непосильным, и фактически действия отряда свелись к успешной разведке противника боем. Было установлено, что белогвардейцы укрепляют Симбирск, воздвигая на подступах к городу инженерные оборонительные сооружения.
Я. Я. Лацис доносил, что и в полосе Инзенской дивизии враг активизируется. Особенно на стыке с отрядом Толстого.
Обеспокоенный создавшейся обстановкой, Тухачевский сам поспешил на станцию Вешкайма и в ночь на 25 июля вызвал к себе меня вместе с Толстым.
Обычно Михаил Николаевич выезжал в расположение войск в своем салон-вагоне, к которому прицеплялись классный вагон охраны, теплушка для лошадей и платформа для автомобиля. При командарме всегда находились состоящий для особых поручений и адъютанты. Иногда его сопровождал кто-либо из командиров штарма или начальник полевого управления. Такими специальными поездами пользовались в гражданскую войну почти все командующие.
В тот раз для особых поручений при командарме состоял бывший старший лейтенант флота Потемкин, а адъютантами были Метлош и Гавронский. Обязанности каждого из них четко разграничивались. Метлош ведал текущей перепиской. Гавронский вел «Дневник событий в армии». На Потемкине лежала ответственность за оперативную карту и разработку вопросов взаимодействия с Волжской флотилией.
К поезду командующего мы с Толстым явились ранним утром. Проводник салон-вагона сообщил нам, что Михаил Николаевич умывается, и совсем конфиденциально добавил:
– За всю ночь только часика три вздремнул, а то все читал…
В те годы некоторые бывшие офицеры стремились всячески «опроститься»: редко брились, щеголяли в драных гимнастерках, не чистили сапог. Им казалось, что таким образом они приобретают «пролетарский вид», А чтобы еще больше приспособиться к «простому люду», некоторые даже сквернословили, сплевывали под ноги, курили козьи ножки, лущили семечки.
Михаил Николаевич не подражал этой «моде» и ни к кому не приспосабливался. При любых обстоятельствах Тухачевский был верен себе. И в то раннее утро он вышел к нам, как всегда, бодрый, подтянутый, тщательно выбритый. Совсем не чувствовалось, что «только часика три вздремнул». К слову замечу, что опрятность командарма очень влияла на всех окружавших его. Скоро даже наши ординарцы, садясь на коня, стали надевать перчатки.
Приняв от меня и Толстого рапорты, Михаил Николаевич пригласил нас позавтракать. За столом шел разговор об обстановке в районе действий отряда Толстого. Михаил Николаевич приказал Толстому ретироваться на Вешкайму, занять здесь оборону и сосредоточить основное внимание на глубокой разведке. Сам он намеревался сразу же после завтрака ехать на рекогносцировку недавно образовавшегося симбирского направления и распорядился, чтобы я находился при нем.
Мы отправились верхом в сопровождении небольшого конвоя. Погода стояла великолепная. Местность вокруг отличалась исключительной живописностью – слегка всхолмленная, с оврагами и перелесками. Михаил Николаевич моментально фиксировал возможности маневрирования, скрытых передвижений войск, их маскировки. И вместе с тем любовался природой. Полководец и художник словно бы соперничали в нем. Однако шла война, и полководец брал верх.
В этом прилегавшем к Инзенскому железнодорожному узлу районе он проектировал сооружение инженерных укреплений. Сторонник высокой подвижности войск и ярый противник «окопной войны», Тухачевский тем не менее еще тогда, в 1918 году, продумывал систему укрепленных районов, взаимодействующих с полевыми армиями.
Чем ближе мы подъезжали к фронту, тем чаще приходилось спешиваться. И все-таки раза два-три попали под жестокий обстрел противника.
Михаил Николаевич держал себя с удивительным хладнокровием, вникал во все мелочи, неторопливо беседовал с бойцами и командирами передовых разведывательных дозоров и сторожевых застав. Это спокойствие командарма вселяло во всех уверенность, надежду на скорую победу.
Поздно вечером мы вернулись в Вешкайму, и Тухачевский продиктовал приказ, уточнявший задачу отряду Толстого.
Из этой поездки я вынес первое впечатление о Тухачевском как военачальнике. Михаил Николаевич был отважен, крепок и вынослив. Быстро оценивал обстановку и принимал решения. Обратило на себя внимание и его отношение к подчиненным. Со всеми он был одинаково вежлив, прост, в каждом уважал человека.
Все эти качества свидетельствовали не только о прекрасной выучке, но, я бы сказал, и о командирском призвании Тухачевского. Одно для меня оставалось еще не ясным: под силу ли ему успешное руководство крупными войсковыми соединениями? Ведь военное училище, которое закончил Михаил Николаевич, готовило младших офицеров. Там отрабатывались задачи максимум за батальон на фоне полка. Да и первая мировая война была для Тухачевского не очень-то длительной школой – на фронте он провел всего 6–7 месяцев. А теперь ему доверена армия, насчитывающая 10–12 тысяч человек, занимающая фронт в 400–500 километров, и к тому же еще слабо оснащенная.[24]
С этими сомнениями я явился на первое для меня служебное совещание руководящего состава 1-й Революционной. Здесь присутствовали оба политических комиссара армии – В. В. Куйбышев и О. Ю. Калнин, начальник административного управления И. Н. Устичев, начарт тов. Гарднер, интендант армии тов. Шевчук и другие.
Михаил Николаевич сообщил им результаты рекогносцировки и пункт за пунктом стал излагать план будущей операции по освобождению Симбирска. Он как бы отвечал на мой никому не высказанный вопрос. И ответ этот был обнадеживающим.
– Наше первое преимущество перед противником, – говорил командарм, – наш революционный боец. Главное – в его революционной сознательности, в его инициативе, сметке, отваге и выносливости.
Но Тухачевский не закрывал глаза и на наши тогдашние слабости. Перед отъездом из Москвы он слышал выступление Ленина на заседании Московской городской партийной организации, помнил слова Ильича о том, что первоочередной задачей является задача организационная, которая требует не порыва, не клича, не боевого лозунга, а длительной напряженной упорнейшей работы, строжайшей дисциплинированности. Исходя из этой ленинской установки, Михаил Николаевич делал упор на необходимость такой организации войск, которая полностью соответствовала бы принципам регулярной армии.
В. В. Куйбышев в своих воспоминаниях отмечает, что армия, возглавляемая М. Н. Тухачевским, была первой не только по номеру, но и вообще первым в Советских Вооруженных Силах регулярным объединением. Превращение ее в таковую осуществлялось в невероятно трудных условиях.
На широком пространстве от Волги до Белой и почти до западных склонов Уральского хребта были разбросаны многочисленные красногвардейские, рабочие, продовольственные отряды, точную численность которых установить нельзя. Всего насчитывалось примерно до 80 отрядов, а в каждом из них от 20 до 250 активных штыков.
Первоначально Михаил Николаевич свел эти разрозненные отряды в группы, которые в последующем становились основой дивизий. Так возникли старейшие дивизии Советской Армии – Пензенская, получившая 20-й номер, и Инзенская, имевшая номер 15-й.
По мысли Михаила Николаевича 1-я Революционная армия на первом этапе развертывания должна была иметь четыре дивизии. Кроме того, по его инициативе началось комплектование корпуса под командованием тов. Лончара, а также армейской конницы.
Таковы были далеко идущие планы Тухачевского. Однако события, происходившие на Восточном фронте (измена главкома Муравьева, падение Симбирска, а затем и Казани), вносили свои коррективы, план подвергался изменениям.
Новый главком Восточного фронта И. И. Вацетис сосредоточил все свое внимание на Казани. От Тухачевского он требовал одного – немедленно и во что бы то ни стало наступать на Симбирск с целью отвлечения сил противника. Эти свои требования главком нередко сопровождал угрозами по адресу Михаила Николаевича. Однако Тухачевский продолжал неуклонно и твердо проводить линию на организационное укрепление армии, бороться с партизанщиной.
– Не теряя боевого соприкосновения с противником, – говорил командарм, – надо реорганизовывать отряды в регулярные полки, батальоны, роты и тем повышать нашу боеспособность.
Тухачевский принимает решение пополнить войска за счет мобилизации в полосе армии. Для этой цели в штабе создается мобилизационный отдел. Его возглавил старый большевик тов. Ибрагимов, в помощь которому было выделено до сотни агитаторов и пропагандистов. Несмотря на все трудности, мобилизация проводилась успешно. Одновременно шло интенсивное сколачивание частей.
Одним из основных вопросов был в то время вопрос материального обеспечения войск всем необходимым для боя и жизни. Решая его, Тухачевский предложил создать в составе армейского управления отдел заготовок, не предусмотренный никакими положениями. Возглавлявший этот отдел молодой энергичный работник тов. Штейнгауз получил мандат, дававший ему право собирать по железным дорогам невостребованные грузы.
Чего только наши заготовители не обнаруживали по тупикам и пакгаузам! Там было все, начиная от текстиля и кончая пулеметами, даже пушками.
При отделе заготовок развернулись мастерские по ремонту обуви, обмундирования, пошивке белья.
Эта инициатива Тухачевского быстро получила всеобщее признание. Аналогичные отделы появились и в других армиях, а затем даже в центре было учреждено управление заготовок.
Находил Михаил Николаевич время и для систематического изучения военной теории. Это как бы органически включалось в его текущую практическую работу. На письменном столе Тухачевского всегда была та или иная книга, относившаяся к разрабатываемому им в данный момент вопросу. С карандашом в руках он проштудировал еще дореволюционное «Положение о полевом управлении войсками в военное время» и курсы администрации, некогда читанные опытными генералами.
Из старых пособий Михаил Николаевич умел извлечь все мало-мальски полезное, ценное, переосмыслить опыт прошлого с учетом особенностей сегодняшнего дня. Он заново перечитывал военную историю и находил в ней то, что шло на пользу армии победившего Октября.
Страстью к учебе, любовью к книге командарм заразил и окружающих. Пензенский губвоенком получил задание – собрать библиотеки всех частей, квартировавших в Пензе до первой мировой войны. Через некоторое время к нам прибыло несколько вагонов с книгами, и при штабе 1-й Революционной была создана своя довольно обширная военная библиотека.
Я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что полководческий талант М. Н. Тухачевского впервые проявился во всем своем блеске в Симбирской и Сызрано-Самарской операциях.
Учитывая сложившуюся обстановку и принимая к исполнению требование И. И. Вацетиса, Михаил Николаевич готовил Симбирскую операцию с твердым убеждением, что проводить ее придется только наличными силами, за счет их перегруппировки.
На симбирское направление, в район станции Майна, вышла Сенгилеевская группа под командованием Г. Д. Гая. Михаил Николаевич и Валериан Владимирович выехали лично встречать ее. Я их сопровождал.
После взаимных приветствий и объятий перешли к деловым разговорам. Несколько охладив пыл Гая, мечтавшего тотчас броситься на Симбирск, Михаил Николаевич приказал ему прежде всего реорганизовать группу в регулярную дивизию, немедленно приступить к сформированию штадива. Г, Д. Гай отныне становился начальником дивизии, получившей наименование Симбирской Железной. Комиссаром же этой дивизии был назначен Б. С. Лифшиц, наштадивом Э, Ф. Вилумсон.
Для помощи Г. Д. Гаю в реорганизации из штарма вызвали начальника организационно-административного управления И. Н. Устичева. Сами же Тухачевский и Куйбышев направились в части, чтобы ознакомиться с состоянием войск. Красноармейцы и командиры были переутомлены, голодны, плохо одеты и обуты, но при всем этом бросались в глаза их спайка и дисциплинированность.
Почти всю ночь на 29 июля мы с Михаилом Николаевичем провели в его салон-вагоне. Вырабатывали решение, окончательно уточняли план предстоящих действий. Со скрупулезной тщательностью командарм изучал по карте местность, прикидывал, как лучше расположить войска, измерял маленьким карманным циркулем расстояния от исходного положения войск до рубежей, подлежащих занятию в ходе наступления.
В ту ночь я впервые услышал от него сатирические строчки Л. Н. Толстого:
Основной документ Симбирской операции – свою директиву командарм написал собственноручно, красными чернилами, на хорошей бумаге. Он ценил культуру в штабной работе.
Гладко вписано в бумаге,
Да забыли про овраги,
А по ним ходить…
Наступление должно было вестись по концентрическим в отношении Симбирска линиям. Соблюдая одновременность занятия рубежей и постепенно сокращая фронт, нашим войскам надлежало к моменту атаки возможно глубже охватить оба фланга противника. Это составляло основу замысла операции.
У начдива Железной идеи командарма нашли полную и безраздельную поддержку. Г. Д. Гай, всегда любивший «шикануть», на этот раз устроил даже нечто вроде торжественного приема в честь М. Н. Тухачевского. У входа в штадив командарма встретил с рапортом штабной командир Дормидонтов. Затем на крыльце появились Гай, Лифшиц, Вилумсон и сразу провели всех нас к столу. На столе, покрытом домотканой, с русской вышивкой скатертью, были расставлены тарелки с жареными курами, салом и прочей деревенской снедью. Тухачевскому особенно понравился пирог с душистой лесной земляникой. Хозяйничали за столом сестра милосердия Лия Ильинична Шерман, ставшая вскоре женой Гая, и делопроизводитель штадива Клавдия Михайловна Павлова.
Здесь, собственно, и произошло первое знакомство Михаила Николаевича с некоторыми товарищами, ставшими на долгие годы его соратниками на войне и ближайшими сотрудниками в период мирного строительства Советских Вооруженных Сил. За этим столом были тогда, помнится: Михаил Дмитриевич Великанов, которого не покидала жизнерадостность даже в самых тяжелых условиях боя; Александр Игнатьевич Седякин, педантичный, с виду сухой, необщительный, а на самом деле человек большой доброты и доброжелательности; отважный Устинов, солдат царской армии, до «муравьевщины» – левый эсер, после же нее – честный большевик; наштадив Вилумсон, бывший офицер Латышской бригады, своим спокойствием и хладнокровием как бы уравновешивавший темпераментного Гая; молодой, но уже опытный начартдивизии Мароевский; испытанные и закаленные в красногвардейских отрядах командиры бригад Павловский и Недзведский. Из комиссаров, если мне не изменяет память, здесь сидели кроме Лифшица тт. Шверник, Самсонов и Шуватов.
Не надо думать, будто это был банкет в современном смысле слова. Нет, мы собрались тогда за стаканом чая на дружескую беседу о наших общих делах. В такой обстановке Михаил Николаевич и объявил свое решение.
Прежде всего командарм подчеркнул одну из особенностей предстоящей операции: несоответствие между шириной фронта и численностью действующих на нем войск. Армия в то время занимала фронт от Вольска до Симбирска (т. е. примерно 300 километров), имея общую численность 10–12 тысяч человек, а активных штыков не более 7–8 тысяч. Ее полки, насчитывавшие в своем составе по 500–600 человек, располагались разбросанно, иногда – поротно. Такое положение, по мнению Михаила Николаевича, требовало даже от самих младших начальников большой личной инициативы, умения маневрировать.
Маневренность в сочетании с подвижностью Тухачевский считал основой основ действий в гражданской войне. Сенгилеевская группа при переброске к Майне пользовалась крестьянским транспортом, или, как тогда говорили, «обывательскими подводами». Этот способ передвижения войск Михаил Николаевич рекомендовал применять при любой возможности. Идея подвижной пехоты уже в то время занимала Тухачевского. Он выработал определенный порядок построения походных колонн с мерами разведки и охранения…
Помимо маневренности и подвижности Тухачевский обратил особое внимание собравшихся за столом на обеспечение флангов, предостерег от распространенной в то время болезни «флангобоязни». Затем призвал командиров беречь каждый патрон, каждый снаряд.
– На нынешнем этапе войны, – так примерно говорил Михаил Николаевич, – надо стремиться дорваться до штыковой схватки. Поскольку моральное превосходство на нашей стороне, успех в рукопашной нам обеспечен.
Свои мысли М. Н. Тухачевский излагал не только с завидной точностью и ясностью, но и с большим увлечением, которое сразу передавалось исполнителям его воли.
Запомнилась интересная подробность. Когда Михаил Николаевич говорил о том, что части дивизии будут вести наступление концентрически, один командир из старых унтер-офицеров спросил, что означает это слово. «Ведь в уставе его нет». Некоторые, более образованные, командиры с улыбкой переглянулись. Но Михаил Николаевич не проявил и тени иронии. Он спокойно и серьезно объяснил, как надо понимать концентричность. Командарм умел беречь достоинство и самолюбие каждого человека…
Симбирскую операцию предполагалось начать в середине августа. Но уже б-го числа белогвардейцы и интервенты после горячего боя овладели Казанью.
М. Н. Тухачевский в тот день находился в Кузнецке – в 20-й Пензенской дивизии, и поток телеграмм от И. И. Вацетиса и С. И. Аралова, требовавших немедленного наступления на Симбирск, обрушился на меня. Я отдал ряд предварительных распоряжений Г. Д. Гаю и донес об этом командарму.
Михаил Николаевич поспешно покинул Кузнецк. В штарме он задержался только для того, чтобы подписать оперативный приказ, и сейчас же проследовал в Чуфарово, в штаб Симбирской Железной дивизии.
8 августа Железная перешла в наступление. Однако первая наша попытка освободить Симбирск не увенчалась успехом. Прибывшая из фронтового резерва Курская бригада, не успев еще полностью разгрузиться, на станции Охотничья подверглась артиллерийскому обстрелу и бомбежке с воздуха. Этого оказалось достаточно, чтобы бойцы в панике разбежались. Их с трудом удалось остановить лишь в районе станции Выра. А тем временем противник значительными силами стал нажимать на левый фланг Железной. Несмотря на то, что правофланговые ее части, успешно продвигаясь вперед, уже выходили на ближние подступы к Симбирску, положение здесь складывалось катастрофическое.
Тухачевский сам прибыл на станцию Охотничья. Общими усилиями паника была предотвращена, порядок восстановлен. Однако о возобновлении наступления пока что не приходилось и помышлять.
Командарм приказал всей дивизии вернуться в исходное положение. При отходе наибольшую дисциплинированность проявил 2-й Симбирский полк (командир М. Д. Великанов, комиссар Н. М. Шверник).
Неудача наступления одних повергла в уныние, других ожесточила. К нам прибыл страшно разгневанный член Реввоенсовета Востфронта П. А. Кобозев. Вспомнилась почему-то история с Муравьевым, и всю вину свалили на «золотопогонников». Кобозев, а заодно с ним и Калнин грозили Михаилу Николаевичу арестом.
Член Реввоенсовета, находившийся в большой дружбе с Г. Д. Гаем, требовал передачи в руки последнего командования армией. Он писал и тут же рвал телеграммы Вацетису и Троцкому.
Все это происходило в салон-вагоне командарма, но Михаил Николаевич сохранял присутствие духа и молчал. На его защиту встал Куйбышев. Валериан Владимирович предложил спокойно обсудить причины неудачи и принять меры к их устранению.
Слово было предоставлено Михаилу Николаевичу.
Причину нашего вынужденного отхода от Симбирска командарм усматривал прежде всего в недостаточной дисциплинированности, а также в слабом авторитете многих младших и средних командиров. Другой причиной Тухачевский считал все еще не изжитую подозрительность к военспецам. При этом он напомнил, как чуть ли не накануне операции ставился на голосование вопрос: давать или нет оружие командирам из бывших офицеров?
– Такое отношение, – говорил Михаил Николаевич, – не только оскорбительно, оно еще и связывает командира, лишает его смелости, инициативы.
Наконец, Тухачевский указал на то, что Симбирская Железная дивизия вынуждена была выступить, не закончив реорганизацию.
Совещание проходило довольно бурно, однако благодаря такту Михаила Николаевича и принципиальности В. В. Куйбышева на нем в конце концов по-деловому были обсуждены все вопросы, связанные с подготовкой нового наступления на Симбирск.