Коллинз Джеки. Шансы. Том 2

   Губы Эрика приблизились вплотную к его губам. Дарио не ощутил никакого отвращения — только какое-то необычное любопытство.
   — Мне кажется, я смог бы полюбить такого мальчика, как ты, — неясным, сдавленным шепотом проговорил Эрик.
   Дарио не устоял перед его поцелуями. Не устоял перед тем, что последовало за ними…
   Впервые в жизни он чувствовал себя любимым, желанным и находящимся в абсолютной безопасности.
   Димитрий Станислопулос — крупный мужчина с ястребиным носом, густой копной белоснежных волос, своенравным взглядом и раздражающей собеседника привычкой начинать каждую фразу с высокомерного «Я считаю…»
   Через пятнадцать минут их знакомства Джино был уже по горло сыт тем, что он там считает.
   Вместе они отправились в парижскую резиденцию Димитрия, чтобы расспросить домоправительницу. Пожилая женщина оказалась напуганной и тупой; при виде двух мужчин те немногие английские слова, что она знала, напрочь выпали из ее памяти. Димитрий обратился к ней по-французски, быстро выговаривая фразы и энергично размахивая руками. Он был похож на ветряную мельницу.
   Она отвечала ему мрачным, малоразборчивым бормотанием.
   — Глупая корова! — пожаловался Станислопулос. — Боится, что я обвиню ее во всем и дам пипка под зад.
   — Что она говорит? — с нетерпением спросил Джино.
   — Ничего такого, что было бы для нас новостью.
   Олимпия забрала машину в прошлый понедельник. Сказала, что собирается навестить мать.
   — То есть пять дней назад. За это время они могли уехать черт-те куда.
   — Я считаю, что частная компания, которой я поручил разыскать машину, сделает это уже сегодня. Там работают лучшие детективы. А потом, не забывайте — две привлекательные девушки в дорогом автомобиле. На них неизбежно будут обращать внимание.
   В три часа пополудни частная компания, о которой говорил Димитрий Станислопулос, действительно получила информацию об автомобиле. Машина превратилась в кучу мятого искореженного металла, столкнувшись на большой скорости со встречной на узком шоссе где-то неподалеку от Канн. За рулем было найдено тело девушки, опознать которую не представилось возможным.
   Не прошло и часа, как Джино вместе с Димитрием вылетели на юг Франции.

ЛАКИ. 1966

   Небо стало медленно затягиваться облаками, солнце скрылось. Поднялся неприятный холодный ветер.
   — Мистраль, — с отвращением проговорил Уоррис. — Черт возьми, вечеринка накрылась!
   — Это почему? — удивилась Олимпия.
   — Да потому, малышка, что надвигается настоящая буря, а кто захочет, чтобы она захватила его в горах?
   — Какой позор! Я-то думала, что у нас будет фантастическое сборище, правда. Лаки? Лаки!
   — Что? — От неожиданности Лаки вздрогнула. Она погрузилась в воспоминания о Бель Эйр. Большой прохладный дом, окруженный ухоженным садом. Ее комната, просторная и светлая, с телевизором, коллекцией пластинок, с книгами и со всеми ее старыми игрушками. — Я думаю, мне нужно возвращаться домой.
   — Что-о-о?! — Глаза Олимпии расширились.
   — Нет, правда.
   — Оставь. С чего это?
   Лаки неуверенно пожала плечами.
   — Не знаю… Просто мне самой так хочется. Теперь уже глаза Олимпии превратились в две щелочки.
   — Но ты не можешь этого сделать.
   — Это почему?
   — Потому что не можешь, вот почему. Мы ввязались в эту авантюру вместе и, значит, так же ее и закончим вместе.
   — Это вовсе не обязательно, — усмехнулась Лаки.
   — Но сегодня утром ты обещала мне, что останешься.
   — Я не обещала. И я хочу уехать.
   — Какая же ты эгоистка!
   Ха! Она — эгоистка. Ха! Все утро Олимпия провела, запершись в спальне с Уоррисом. Сейчас два часа дня, а они только-только соизволили вылезти на белый свет. Ей надоело чувствовать себя здесь лишней.
   — Слушай, — сказала Лаки. — Я ухожу, и тут ты ничего не сделаешь.
   Уоррис со стороны наблюдал за девушками, и впервые за все это время он вдруг неожиданно увидел, как необычайно красива Лаки. Он никогда особенно не вглядывался в нее, а оказывается, за этими черными волосами и смуглой оливковой кожей скрыта настоящая, дикая, какая-то цыганская красота! Как же так — прожить с ней под одной крышей столько времени и не рассмотреть'. Да ведь она куда более привлекательна, чем Олимпия. Та, если забыть о ее грудях и длинных, цвета спелой пшеницы волосах — самая обыкновенная девушка, с самой обыденной внешностью. В Лаки же не было ни грамма обыденности.
   — У меня от твоих речей разболелась голова. Пойду прилягу, — бросила Олимпия. — Поговори с ней, Уоррис, постарайся ей объяснить, что, вернувшись назад, она опять угодит в какую-нибудь дурацкую школу. Скажи ей!
   Она прошла в спальню и захлопнула за собой дверь. Уоррис и Лаки продолжали сидеть в гостиной, где по углам от предгрозового неба ужо залегли ранние тени. Глядя друг на друга, оба молчали.
   — Почему ты хочешь уехать? — спросил в конце концов он.
   — У меня нет никаких особых причин, — холодно ответила Лаки. — И не ей меня здесь удерживать. Уоррис встал, потянулся.
   — Когда Пиппа вернется, я отвезу тебя в аэропорт, если захочешь. А чем ты собираешься оплатить свой билет на самолет?
   — Я подумаю над этим, когда выберусь отсюда. — После крохотной паузы она окинула его подозрительным взглядом. — И вправду отвезешь?
   Он медленно направился к ней.
   — А почему нет?
   Лаки сидела на полу в шортах и вязаной голубой блузке, вытянув свои длинные загорелые ноги. Уоррис протянул ей руки.
   — Поднимайся. С билетом что-нибудь придумаем. Она вложила свои ладони в его, и Уоррис помог ей встать.
   — Что придумаем?
   — Не знаю. Нужно подумать.
   Так и не выпустив ее рук, он приблизился к Лаки вплотную, и не успела она понять, что происходит, не успела остановить его, как Уоррис уже целовал ее.
   — Эй, — запротестовала Лаки, отталкивая его. — Прекрати это немедленно.
   — Почему? — Каким-то образом руки его оказались во всех местах сразу. — Я заметил, как ты смотрела на нас с Олимпией. Ты думаешь, я не понимаю, что нравлюсь и тебе тоже?
   — У тебя в голове дерьмо вместо мозгов!
   — Посмотрим, что ты скажешь, когда я разложу тебя на постели, когда мой малыш войдет в тебя, когда…
   Со всей силой, на которую она была способна, Лаки нанесла Уоррису удар коленом. Тот мгновенно скрючился от боли, зажав ладонями пах, будто вся его жизнь зависела от того, сможет ли он их там удержать.
   — Сука!
   Она с опаской смотрела на него. Внезапно ей захотелось рассмеяться: Уоррис выглядел так потешно. Но тут же Лаки поняла, что это разозлит его еще больше, а кто знает, что этот тип тогда вытворит?
   Не в силах разогнуться, Уоррис упал на кушетку.
   — Что же ты не спешишь в аэропорт? — прохрипел он. — Уж я-то тебя туда не повезу, не рассчитывай. И чем скорее ты уберешься отсюда, тем лучше будет для всех.
   — Что же мне, пешком туда идти?
   — А кого это колышет?
   Лаки и сама не поняла, отчего вдруг глаза ее наполнились слезами. Как же это она умудрилась вляпаться в такое дерьмо? Забраться во Францию на какую-то дурацкую виллу, где нет никого, кроме Олимпии и этого подонка? А ведь если бы не он, то как бы чудесно они провели время! Надо же было ему все испортить. Глядя сквозь высокие, от пола до потолка, окна, она размышляла над тем, что ей делать. Пошел дождь — настоящий ливень, падающий из темных туч, подобно водопаду. Лаки очень хотелось стать опять маленькой девочкой, чтобы кто-нибудь из взрослых пожалел ее и научил, что делать.
   — Не волнуйся, — пробормотала она, — уйду. Как только дождь кончится.
   Оставив Уорриса лежащим на кушетке, Лаки пошла собирать те немногие вещи, что были у нее с собой.
   Долбать его. Равно как и ее лучшую подругу, Олимпию.
   Она уезжает, и никому не удастся остановить ее.
   Не дававшие Джино покоя в полете мысли становились далеко не самыми приятными. Что, если тело в машине было телом Лаки? Что, если это его маленькая девочка?
   На память пришла их последняя встреча. Квартира в Нью-Йорке. Неестественное молчание за столом. В то время, как она бубнила себе под нос что-то о том, что не желает возвращаться в школу, он одним глазом косил на экран телевизора. Не слушал ее. А жаль. На следующее утро она села в его черный лимузин и была такова; он даже не проводил ее. Но, черт побери, тогда он еще не отошел от ее выходки в Швейцарии. Что оставалось ему делать — расцеловать дочь за то, что ее застали ночью голой в постели с парнем? В пятнадцать лет. Пятнадцать, Господи!
   Димитрий Станислопулос тоже хранил молчание, задавая себе один и тот же вопрос: почему Богу угодно было наградить его дочерью, доставлявшей хлопот больше, чем все бывшие жены, вместе взятые?
   Наконец самолет приземлился в аэропорту Ниццы. Прямо у трапа их ждала машина. Шел проливной дождь, а сильный ветер не мог разогнать тяжелые, низко ползущие тучи.
   Джино посмотрел на часы. Семь вечера. Урчание в желудке напоминало о том, что за целый день у него и крошки во рту не было. Но кто станет думать о еде в такой ситуации?
   С тяжелым сердцем он сел в машину, приходя в ужас от поездки, конечной целью которой был городской морг.
   Сама с собой Лаки рассуждала, что же ей предпринять. Она собрала все свои вещи и вторую половину дня, до самого вечера, просидела, ожидая, что вот-вот вернется Пиппа или закончится дождь. В семь часов ливень хлестал по-прежнему, и не было даже намека на то, что Пиппа все же появится.
   В четыре часа в гостиную вышла Олимпия и, убрав куда-то пыльные покрывала, стала расставлять на столе фужеры, видимо, рассчитывая все же на приезд гостей. Подруги старательно избегали всяких попыток начать разговор.
   Уоррис спал на кушетке, и храп его раздражал их обеих.
   В шесть Олимпия зажгла в доме свечи, разбудила Уорриса и сказала:
   — Ну, куда же запропастилась твоя чертова подружка?
   Мрачное настроение Уорриса ничуть не улучшилось после сна, мошонка от неожиданного контакта с коленом Лаки продолжала гореть.
   — Приедет.
   — Она наверняка не теряет времени даром.
   — Она приедет, я же уже сказал.
   Уоррис сполз с кушетки и вместе с Олимпией направился в спальню, захлопнув за собою дверь.
   Лаки сидела у окна, безучастно глядя на резкие вспышки молний, на бесконечные струи падающей воды, затопившей уже половину сада. Чувствовала она себя совершенно подавленной. Очутиться в клетке само по себе уже отвратительно, но насколько гаже быть пойманной в капкан!
   С огромным облегчением увидела она приближающийся издалека свет автомобильных фар. Если Пиппа откажется довезти ее до аэропорта; что ж, придется забрать «мерседес» и отправиться самой. Что может быть проще?
   Подобрав с полу свою сумку. Лаки потянула на себя створку высокой двери и бросилась наружу.
   Непрекращающийся дождь в одно мгновение превратил ее в подобие мокрой кошки.
   Когда она осознала, что это не «мерседес» и не Пиппа, было уже слишком поздно. Господи Всеблагий! Джино!
   Приехал ее отец.

СТИВЕН. 1967

   Зизи любила пойти куда-нибудь потанцевать — Стивен предпочитал остаться дома и
   послушать музыку. Он знал толк в джазе, не был против рока, но особенно ценил соул. Часами он мог сидеть, включив стереоколонки на полную громкость, полностью отдавая себя стихии звуков. Айзек Хэйес, Марвин Гей, Арета Фрэнклип.
   Зизи больше нравилась ритмичная музыка диско и латиноамериканские мелодии. Супруги вечно спорили о том, чья очередь ставить на вертушку новую пластинку.
   — Терпеть не могу дерьма, которое ты слушаешь, — жаловалась Зизи. — Где ритм, где огонь? Давай-ка лучше двинем куда-нибудь и затанцуем это дело.
   Любимый ее дансинг находился в испанском квартале Гарлема. Крошечный, всегда переполненный, с грохочущей музыкой. Зизи неизбежно оказывалась в центре внимания. Глядя на то, как она извивается и кружится на небольшом пятачке со своим партнером, а то и с несколькими сразу, Стивен начинал медленно закипать. Вот уже год они были мужем и женой, однако ревность его ничуть не ослабевала.
   Зизи это нравилось. Она всячески дразнила его, наслаждаясь тем, как выдержка начинала изменять Стивену, и приходила в восторг, когда он, бывало, выбрасывал ее незадачливого партнера за дверь.
   — Ты совершенно не умеешь ладить с людьми, — сказал ему как-то за обедом Джерри. — Подумай, ну что это за юрист, если он то и дело затевает драки? Кончится все это тем, что кто-нибудь вызовет тебя повесткой в твой собственный суд. Как ты думаешь, что скажет на это судья?
   — Ты прав, но что я еще могу поделать? Она ведь растворена в каждой клеточке моего тела, Джерри. Я люблю ее.
   — Любишь! Да ты смеешься. Она же веревки из тебя вьет.
   Стивен в рассеянности ковырял вилкой в салате.
   — Ты говорил с моей матерью.
   — Конечно говорил. А ты представляешь себе, какие чувства она испытывает?
   — Проблема с матерью заключается в том, что слишком уж она любит натягивать вожжи. Ее бы воля — и я был бы сейчас женат на черной старой деве лет двадцати пяти, из безукоризненной семьи, с университетским дипломом в сумочке и мастерице готовить.
   — Неужели среди выпускниц университета можно найти девственницу?
   Стивен аккуратными кусочками нарезал свой бифштекс.
   — Мне бы хотелось, чтобы ты поговорил с пей еще раз, — может, тебе удастся убедить ее, что мы должны встретиться, она и я.
   — Попробую.
   Джерри знал, что затея эта обречена на провал, что с каждой проходящей неделей Кэрри исполнялась все большей решимости не иметь с сыном никаких дел до тех пор, пока он не избавится от «этого мусора», как она определила для себя Зизи.
   — Я был бы очень признателен тебе, — сказал Стивен. — Знаешь, порой кажется, что у меня уже не осталось друзей.
   — А я кто? Бутерброд с цыпленком? Стивен рассмеялся.
   — Нет, ты и вправду друг — единственный. Произнеся эту фразу, Стивен неожиданно для себя понял, что это так и есть. У него была работа. Была Зизи и все.
   — А о предложении моем ты не забыл? — мимоходом поинтересовался Джерри, когда принесли кофе.
   — Я много думал о нем, и должен сказать, что оно изрядно льстит моему самолюбию. Но все-таки частная практика — не для меня.
   — Не зарекайся до тех пор, пока не попробуешь.
   — Я и не зарекаюсь, я говорю только, что это не для меня.
   — Может, ты еще изменишь свое мнение. — Джерри сделал знак официанту.
   — За обед плачу я, — быстро проговорил Стивен.
   — Не пори чепухи. — И Джерри полез в бумажник за кредитной карточкой. — Потом сочтемся.
   — У меня, конечно, нет частной практики, — с некоторым вызовом произнес Стивен, — но расплатиться за обед денег хватит.
   — Нравится?
   Расставив ноги, Зизи стояла перед рабочим столом Стивена, занимавшим едва ли не половину их маленькой квартирки.
   Стивен с головой ушел в бумаги, выстраивая в голове аргументы, необходимые для предстоящего завтра слушания очередного дела. Отсутствующим взглядом он посмотрел на жену.
   Зизи была одета в переливающееся люрексом платье, у которого спереди шел разрез чуть ли не до пупа.
   — Чудесно, да?
   Более отвратительного туалета Стивену еще не приходилось видеть. Кричащая, вульгарная дешевка.
   — Я видеть его не могу.
   На лице Зизи появилось выражение скуки.
   — А было бы лучше, если бы оно тебе поправилось, поскольку твой кошелек полегчал на сто двадцать долларов. — Она сплюнула.
   Вновь погрузившись в изучение документов, Стивен рассеянно проговорил:
   — Отнеси его назад, и они вернут тебе деньги. Он оказался абсолютно не готов к вспышке ее дикой ярости. Дернувшись, как от удара током, Зизи подскочила к столу, скомкала лежавшие перед мужем бумаги, а затем своими длинными и отточенными ногтями вцепилась ему в лицо.
   — Что бы я ни делала, тебе все не так! — истошным голосом завопила она. — Я по горло сыта твоими вечными придирками, ты, сукин сын! Тоже мне умник выискался!
   Стивен успел перехватить эти хищные руки и с силой прижал их к се телу.
   — Что это с тобой? — начал он, и в этот момент на него накатило — так, как это бывало всякий раз, как только он касался ее тела. Молния на брюках встопорщилась, казалось, еще одно мгновение — и она не выдержит давления распиравшей ее изнутри плоти. Во всяком случае, ощущение у него было именно таким.
   Он принялся срывать с нее расшитую золотой нитью ткань, не обращая ни малейшего внимания на то, что под его сильными пальцами та рвется. Зизи же только распаляла его своими низкими стонами и вздохами. Джерри оказался прав. Зизи и в самом деле могла веревки из него вить, и она сама знала это.
   — Вот так, миссис Беркли. Замечательно! Великолепно! Покажите ваши зубки — чуть-чуть. Отлично!
   Фотограф продолжал счастливо ворковать, пока Кэрри автоматически меняла позы и выражение лица. Это было для нее привычным — сколько раз ей приходилось делать это прежде.
   Смешно, не правда ли? Так легко стать знаменитостью, именем, не ударив даже пальцем о палец. Ненужным оказывался и талант. Важны только деньги, немножко вкуса и правильно выбранный муж.
   Она была замужем за двумя такими, только Бернард помнился ей нежным и щедрым, а Эллиот — сноб, начисто лишенный чувства юмора. Временами она даже удивлялась тому, что он решил жениться на ней. Она же черная, а черных он на дух не переносил. Для него они представлялись людьми второго сорта. Он просто никогда не замечал цвета ее кожи — только ее вкус и манеры. Он считал себя владельцем собственной Африканской Принцессы. О Боже! Если бы Эллиот когда-нибудь узнал о ней всю правду, он, наверное, убил бы себя и ее.
   Она не любила Эллиота, но безусловно получала удовольствие от своего образа жизни.
   — Последняя пленка, — радостным голосом сообщил фотограф. — Может, вам стоит сменить туалет на что-нибудь от Ива Сен-Лорана? Если вы, конечно, не против.
   Нет, она вовсе не против. В сопровождении парикмахера, косметолога и двух девушек-костюмерш Кэрри прошла в соседнее помещение фотостудии. Поднялась обычная суета. Кэрри переоделась.
   Посмотрев на себя в зеркало, она изумилась тому, что увидела. Когда же произошло это превращение ничтожной чернокожей проститутки в изысканно-элегантное создание, смотревшее на нее из зеркала?
   С приходом в ее жизнь Бернарда, естественно. Это он сделал ее такой.
   — Вы выглядите божественно, милочка, — пропел парикмахер.
   Кэрри не могла не признать это правдой. Однако каким трудным оказался ее путь к горным высям.

ЛАКИ. 1966

   Прошло четыре недели. Вилла на юге Франции превратилась в смутное воспоминание. Реальность представляла собой особняк в Бель Эйр. Точнее сказать, тюрьму в Бель Эйр. С момента возвращения свобода Лаки подверглась жестким ограничениям. На сцене появилась домоправительница мисс Дрю. Она глаз не спускала с Лаки.
   И все-таки в памяти ее иногда всплывала та, пропитанная дождем, ночь. Потрясение, испытанное при виде Джино, его мрачного, злого лица. Он цепко схватил тогда ее за плечи, так, что пальцы, казалось, вонзались в тело. Не произнеся ни слова, он затряс дочь с таким ожесточением, что у Лаки в буквальном смысле застучали зубы.
   Это был какой-то кошмар. Из машины появился отец Олимпии.
   — Я так и знал! Я знал, что они здесь!
   Втроем они так и стояли под потоками воды, и Лаки с отчаянием думала, как бы ей предупредить Олимпию, которая, скорее всего, лежит сейчас в постели с Уоррисом — большую часть времени эти двое проводили именно там.
   Все вместе они направились в дом. Джино крепко держал ее за руку, как бы боясь, что она вырвется и убежит, а Димитрий потрясение вздыхал:
   — Боже мой! Во что они превратили дом сестры! Проливной дождь в этот момент перешел в ужасающую по силе грозу. Ослепительные вспышки молний, чудовищные раскаты грома.
   В то самое время, когда Джино прокричал ей в ухо вопрос о том, каким образом с ними оказалась Пиппа Санчес, Димитрий потянул на себя обе створки двери спальни, и взглядам их предстала Олимпия, вернее, ее круглая попка, обращенная к потолку, а сама она, подобно прилежной прихожанке, стоя на коленях меж расставленных ног Уорриса, неистово и со знанием дела работала губами и языком, доставляя своему партнеру наслаждение, которого тому еще не приходилось испытывать.
   В спальне стояла полная тишина, нарушаемая лишь чмокающими и чавкающими звуками, издаваемыми Олимпией.
   Без всяких колебаний Димитрий шагнул к постели и со всего маху обрушил свою ладонь на пухлые ягодицы. К сожалению, вышло так, что именно в это мгновение Уоррис кончил, и когда Олимпия с криком «В чем дело?» повалилась от отцовского ударе на бок, сгусток спермы, описав в воздухе безукоризненную дугу, шлепнулся на руку мистера Станислопулоса.
   — Боже! — вскричал Димитрий.
   — Боже — вскричал Уоррис.
   Известие о смерти Пиппы набросило на происходящее вуаль некоторой печали. Уоррис скорчился в кресле, закрыв лицо руками.
   — О Господи! Я не могу в это поверить.
   — Что она здесь делала? — требовательно спросил Джино.
   — Ее здесь в не было, — пробормотал Уоррис. — Она просто моя хорошая знакомая, она всего лишь попросила машину, и все.
   Ярость двух мужчин не имела пределов.
   — Вы превратили дом в помойку! — ревел Димитрий. — Воя отсюда!
   — И побыстрее, — вставил Джино, — все, разом! Все остальное вспоминалось как поток бессвязных раздраженных криков, истерики Олимпии, взаимных обвинений всех я вся. Уорриса заставили собрать свои вещи и вышвырнули из дома прямо под дождь, в ночь, с двумя его новенькими кожаными чемоданами от Гуччи. А потом полный молчания полет домой, полет, в течение которого с лица отца не сходило каменное выражение. Самолет в Лос-Анджелес. Самолет в Бель Эйр. И ни слова. Почему же он не пытался даже заговорить с ней? Почему они не могли ничего сказать друг другу?
   Ее даже не стали наказывать. Но наказанием стало уже то, что Лаки осталась в одиночестве — на следующий же по возвращении день Джино снова куда-то уехал, и она оказалась в обществе мисс Дрю, всего лишь мисс. Дрю, атлетического телосложения дамы лет тридцати, которая даже и не пробовала хоть как-то с ней сблизиться.
   «Интересно, как там Олимпия? Наверное, ее сослали в другой город, в другую школу. Ничего, когда-нибудь они сами за ней побегут». Лаки пыталась дозвониться до подруги по нескольким адресам, но обнаружила, что телефонные номера повсюду сменились.
   — Твой отец против того, чтобы ты общалась с мисс Станислопулос, — прямо сообщила ей мисс Дрю.
   Очевидно, так оно и было.
   Проснувшись утром в день своего шестнадцатилетия, Лаки обнаружила, что отец вернулся. Спускаясь вниз к завтраку, она увидела его сидящим во внутреннем дворике у бассейна с чашкой кофе в руке и улыбающимся. Вот так.
   Ей очень о многом хотелось расспросить его. Как он умудрился отыскать ее во Франции? Что он думал? Рад ли тому, что она опять дома?
   — Привет, папа. — Она испытующе посмотрела на пего.
   Улыбка отца стала еще шире.
   — Я решил паши проблемы, малышка.
   «Наши проблемы? Что это еще за наши проблемы? Другая школа?» Если так, то ей вновь придется удариться в бега.
   — У тебя есть приличное платье? Вот так хорошо он ее знает. Платья она ненавидела и никогда их не носила.
   — А что такое? — с подозрением в голосе спросила Лаки.
   — А то, что я хочу отправиться с тобой в небольшое путешествие, познакомить тебя со своими друзьями.
   — Путешествие куда?
   — В Вегас. Миссис Петер Ричмонд устраивает в моем отеле грандиозный благотворительный вечер.
   — Вегас?
   Лицо Лаки прояснилось. Лас-Вегас был таким местом, которое ей всегда хотелось увидеть собственными глазами.
   — Ты серьезно?
   — Абсолютно. Вылетим где-то около часа. Пойди собери вещи.
   Она не могла поверить такой удаче.
   — Честное слово? Джино расхохотался.
   — Честное слово. И упакуй, пожалуйста, в свою сумку что-нибудь действительно приличное. Мне надоели твои дырявые джинсы и старая майка, из которых ты не вылезаешь.
   — Само собой.
   Лаки бросилась в свою комнату и начала суетливо копаться в гардеробе. В Вегасе жил Марко. Необходимо найти какой-нибудь сногсшибательный туалет.
   В дверях встала мисс Дрю, ее топкие губы раздвинулись в улыбке.
   — Как я понимаю, ты пробудешь там несколько дней. Несколько дней! Ура! Настроение у Лаки продолжало подниматься.
   — Да, — ответила она. — Джино э-э… Папа берет меня с собой.
   — Замечательно.
   — Еще бы!
   — С днем рождения, малышка.
   Джино чокнулся с ней бокалом шампанского, вручил дочери маленькую коробочку.
   У Лаки было такое ощущение, что в жизни ее вдруг все удивительным образом наладилось. Ей шестнадцать. Вот она, сидит рядом со своим отцом в отеле «Мираж» в Лас-Вегасе. Напротив — Марко, загорелый и серьезный, ставший даже еще более привлекательным по сравнению с тем, каким она его помнила. Правда, ее собственный внешний вид шел вразрез с ее уже сложившимся вкусом. Но если Джино он нравился…
   Сразу по прибытии в Лас-Вегас отец настоял на том, чтобы Лаки отправилась в салон красоты при отеле. Парикмахерша в салоне получила от Джино строжайшие инструкции относительно того, как должна выглядеть его дочь. Аккуратно уложен каждый локон. Просто ужас какой-то! Джино сказал, что выглядит она неотразимо.
   И платье он ей выбрал сам. Розовое. С кружевами вокруг шеи и по подолу. Трудно представить себе нечто более отвратительное. Уф! Джино сказал, что в нем она очаровательна.