Коллинз Уильям Уилки. Черная ряса

   Добившись того, что мне было надо, я отправился в дом засвидетельствовать свое почтение Ромейну.
   Он был в кабинете вместе со своим милым другом и секретарем. После обычных приветствий Пенроз оставил нас наедине. С первого взгляда я увидел, что есть новости. Я ничего не спрашивал, полагая, что, быть может, Ромейн случайно объяснит мне все.
   — Надеюсь, вы в лучшем расположении духа с тех пор, как приехал ваш товарищ? — спросил я.
   — Я очень рад, что Пенроз здесь, — ответил он и затем, нахмурившись, стал смотреть в окно на гулявших по саду двух дам.
   Я подумал, что, быть может, мистрис Эйрикорт занимает обычное фальшивое положение тещи. Но ошибся. Ромейн не думал о матери своей жены — он думал о жене.
   — Вы знаете о намерении Пенроза обратить меня? — спросил он вдруг.
   Я был с ним весьма откровенен и ответил, что не только знал, но и способствовал его намерению.
   — Могу я надеяться, что Артуру удалось убедить вас? — решился я прибавить.
   — Он, вероятно, преуспел бы в своем намерении, если бы захотел продолжить.
   Этот ответ, вы легко можете себе представить, застал меня врасплох.
   — Неужели вы оказались таким неподатливым, что Артур отчаялся в вашем обращении? — спросил я.
   — Нисколько! Я думал об этом, много думал и могу сказать, что был готов идти ему навстречу.
   — В чем же тогда затруднение? — воскликнул я.
   Он указал через окно на жену.
   — Вот оно, — сказал он с иронической покорностью.
   Хорошо зная характер Артура, я, наконец, понял, что случилось. С минуту мне действительно было досадно. Но при этих обстоятельствах благоразумие требовало, чтобы я молчал, пока не буду в состоянии говорить с примерным хладнокровием. Человеку в моем положении не следует выказывать своего гнева.
   Ромейн продолжал:
   — В последний раз, когда вы были у меня, мы говорили о моей жене. Тогда вы знали только то, что прием, оказанный ею Винтерфильду, побудил его решиться никогда больше не бывать у меня. Чтобы вам далее было известно, как меня желают держать «под башмаком», сообщу вам, что мистрис Ромейн приказала Пенрозу отступиться от своего намерения обратить меня. По взаимному согласию, мы уже никогда не касаемся этого вопроса.
   Горькая ирония, слышавшаяся до сих пор в его голосе, исчезла. Он проговорил это поспешным и озабоченным тоном.
   — Вы не будете сердиться на Артура? — спросил он.
   Тем временем мой припадок неудовольствия миновал, и я ответил — и, в известном смысле, совершенно искренне:
   — Я знаю Артура слишком хорошо, чтобы сердиться на него.
   Ромейн, казалось, почувствовал облегчение.
   — Я только затем и заговорил с вами об этих домашних делах, чтобы просить вас быть снисходительным к Пенрозу, — продолжал он. — Я уже начинаю смыслить кое-что в церковной иерархии, отец Бенвель! Вы начальник моего милого друга и имеете власть над ним. О, он лучший и добрейший из людей! Он не виноват, что вопреки своему убеждению уступил мистрис Ромейн, честно веря, что того требуются интересы нашей семейной жизни.
   Я не думаю, что неверно передал настроение духа Ромейна, и обману вас, если выскажу свое убеждение, что вторичное вмешательство жены в его отношение к другу приведет именно к таким результатам, которых она опасается. Припомните мои слова, написанные после внимательного наблюдения за Ромейном, — это новое раздражение столь чувствительного самоуважения Ромейна ускорит его обращение. Вы поймете, что после случившегося я буду вынужден занять место, которое остается свободным после удаления Пенроза. Я даже не намекнул ему на это. Я должен повести дело так, чтобы он сам предложил мне докончить дело обращения, — кроме этого, ничего нельзя предпринять, пока Пенроз здесь. Надо дать развиться тайному раздражению, и в этом может помочь время.
   Я перевел разговор на его литературные труды.
   Его теперешнее настроение вообще не благоприятствует подобной работе, требующей большого напряжения… Даже работая с помощью Пенроза, он не доволен своим трудом, а между тем им сильнее, чем когда-либо, овладело желание составить имя. Все благоприятствует нам — решительно все!
   Я попросил позволения повидаться с Пенрозом наедине и, получив согласие Ромейна, дружески распростился с ним. Если я захочу, то могу заставить большинство людей полюбить себя. Владетель аббатства Венж не составляет исключения из этого правила. Кстати, сообщал ли я вам, что в последнее время это имение дает намного меньше дохода — всего тысяч шесть в год? Когда оно вернется к церкви, мы улучшим его.
   Мое свидание с Пенрозом длилось две минуты. Безо всяких церемоний я взял его под руку и повел в садик перед домом.
   — Я узнал все, — сказал я, — и не могу скрывать, что вы опечалили меня. Но я знаю ваш характер и прощаю вас. В вас, любезнейший Артур, есть некоторые качества, вследствие которых вы, может быть, не совсем на месте между нами. Я должен сообщить о вашем поступке, но я представлю вас в хорошем свете. Протяните мне вашу руку и, пока нас не разлучили, будем друзьями.
   Вы можете быть уверены, что я говорил так, предвидя, что мои снисходительные слова будут переданы Ромейну, и таким образом я стану еще выше в его глазах. Но я действительно думал так в то время, когда говорил. Бедняга с благодарностью поцеловал мою протянутую руку, не будучи в состоянии говорить.
   Не знаю, может быть, я слишком снисходителен к Артуру? Прошу вас, замолвите за него словечко, когда его поведение будет обсуждаться, но, пожалуйста, не упоминайте о моей слабости и не предполагайте, что я мог бы симпатизировать слабости его характера, которая заставила его подчиняться мистрис Ромейн. Если бы я когда-либо чувствовал хоть какое-нибудь уважение к ней — но я не могу припомнить, чтобы в моей душе было нечто подобное, — то ее письмо к Винтерфильду уничтожило бы его. Коварная женщина для меня отвратительна.
   В заключение своего письма я могу успокоить моих почтенных собратьев, объявив, что моего первоначального нежелания лично принять участие в обращении Ромейна уже не существует.
   Да, несмотря на мои годы и привычки, я решил выслушивать и опровергать ничтожные аргументы человека, который по годам мог бы быть моим сыном. Я напишу осторожное письмо Ромейну по поводу отъезда Пенроза и пошлю ему книгу, от чтения которой ожидаю самых благотворных результатов. Эта книга не трактует о преимуществах религии — Артур предупредил меня об этом, — это сочинение Виземана «Воспоминание о папах». Я надеюсь, что живое описание церковного блеска, обширного влияния и могущества духовенства в этой необыкновенно легко написанной книге возбудит воображение Ромейна.
   Вас удивляет внезапно овладевший мною энтузиазм? Быть может, вы также теряетесь в догадках, что он может означать?
   Это значит, друзья мои, что я вижу в новом свете наши отношения с Ромейном. Извините меня, если я пока не скажу ничего больше. Я предпочитаю молчать, пока обстоятельства не оправдают моей смелости.

V
КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ БЕРНАРДА ВИНТЕРФИЛЬДА

1

От мистрис Ромейн к мистеру Винтерфильду

   "Получили ли вы мое письмо? Я адресовала его так же, как это, в Бопарк, не зная вашего лондонского адреса.
   Вчера отец Бенвель был в Тен-Акр-Лодже. Сначала он пришел к моей матери и ко мне и повел разговор так, что упомянул ваше имя. Он сделал это со своей обычной ловкостью, и я не заметила бы этого, если б он не взглянул на меня. Я надеюсь и желаю, чтоб это была только моя фантазия, но, мне кажется, я прочла в его глазах признание, что я в его власти и что он в любую минуту может выдать меня мужу.
   Я не могу предъявлять вам претензий, но мало имею причин доверять вам. Мне показалось, что вы хорошо отнеслись ко мне, когда мы с вами говорили здесь. На основании этого я прошу вас сказать мне, успел ли отец Бенвель войти в ваше доверие и сообщили ли вы ему нечто такое, что ставит меня в зависимость от него?"
 

2

От мистера Винтерфильда к мистрис Ромейн

   "Я получил оба ваших письма.
   Я имею причины думать, что вы заблуждаетесь в своих взглядах на отца Бенвеля. Но я знаю по горькому опыту, как вы дорожите мнением, запавшим в вашу голову. В данном случае я рад, что могу рассеять ваши опасения, по крайней мере что касается меня. Я не сказал ни одного слова, даже не намекнул отцу Бенвелю на что-то такое, из чего он мог бы почерпнуть какие-нибудь сведения относительно нашей прошлой жизни. Ваша тайна священна для меня, и я ее всегда буду ревностно хранить.
   Одно выражение из вашего письма весьма огорчило меня. Вы говорили со мной так же, как говорили некогда.
   Вы пишете, что имеете мало причин доверять мне.
   Я, со своей стороны, имею причины оправдываться не иначе, как с известным условием, а именно: если бы я мог советовать и служить вам, как друг и брат. В таком случае я смогу доказать даже вам, что с вашей стороны было жестокой несправедливостью сомневаться во мне, и что нет на свете человека, которому можно было бы верить больше, чем мне.
   Мой лондонский адрес вы найдете в начале письма".
 

3

От доктора Уайброва мистеру Винтерфильду

   "Я получил ваше письмо, где вы выражаете желание сопутствовать мне в моем следующем визите к мальчику-французу, которого я посещаю в приюте и который так странно связан с бумагами, переданными вам отцом Бенвелем.
   Ваше предложение дошло до меня слишком поздно. Несчастный ребенок расстался с жизнью. Он не мог поправиться от потрясающего влияния горячки. В последние дни при нем была его мать. Эта прекрасная женщина приобрела мою полную симпатию, но не скрою от вас, что о смерти мальчика нечего сожалеть. В случае, сообщенном в журнале, больной поправился бы и его слабоумие вернулось со здоровьем.
   Преданный вам Иосиф Уайбров".

VI
САМЫЕ ГРУСТНЫЕ СЛОВА

   На десятое утро со дня отправки отцом Бенвелем письма в Рим Пенроз писал в своем кабинете в Тен-Акр-Лодже, между тем как Ромейн сидел в другом конце комнаты и пристально смотрел на чистый лист бумаги, лежавший перед ним, положив перо возле него. Вдруг он встал и, схватив бумагу и перо, раздраженно бросил их в огонь.
   — Не следует писать дальше, — сказал он Пенрозу. — Мои мечты окончены. Бросьте мои рукописи в корзину для бумаг и не напоминайте мне никогда о моих литературных работах.
   — У каждого пишущего человека бывают припадки такого недоверия к себе, — ответил Пенроз. — Забудьте о вашем сочинении и велите подать себе лошадь. Свежий воздух и движение восстановят ваши силы.
   Ромейн слушал его рассеянно. Он повернулся к камину и смотрел на отражение своего лица в зеркале.
   — Я становлюсь все хуже и хуже, — задумчиво проговорил он.
   Это походило на правду. Лицо его осунулось, побледнело и покрылось морщинами, он ходил с трудом, словно старик. Перемена к худшему началась в нем со времени отъезда из Венжа.
   — Бесполезно скрывать от меня! — вдруг заговорил он, обращаясь к Пенрозу. — Я думаю, хотя вы все отрицаете это, что я ответствен в смерти мальчика. Голос его все продолжает звучать у меня в ушах, а кровь его брата на мне. Я околдован! Верите вы в ведьм, этих безжалостных старух, которые делают восковые изображения людей, обидевших их, и втыкают в них булавки, чтобы замечать, как их жертвы тают с каждым днем? Люди не верят в них, но их существование никогда не опровергалось.
   Он остановился, посмотрел на Пенроза и вдруг изменил тон:
   — Артур? Что с вами? Вы дурно спали? Что-нибудь случилось?
   В первый раз с тех пор, как его знал Ромейн, Пенроз отвечал уклончиво:
   — Разве я могу спокойно слушать то, что вы говорите? Бедный мальчик умер от горячки. Должен ли я еще раз напоминать вам, что он был обязан счастьем своей жизни вам и вашей доброй жене.
   Ромейн смотрел на него, не обращая внимания на его слова.
   — Вы, конечно, не думаете, что я обманываю вас? — спросил Пенроз.
   — Нет, я думал совсем о другом. Я думал, в самом ли деле я так хорошо знаю вас, как мне кажется? Не ошибся ли я, что вы не честолюбивы?
   — Мое единственное стремление — вести достойную жизнь и быть, по мере сил, полезным другим людям. Вы довольны?
   Ромейн колебался.
   — Мне странно… — начал он.
   — Что странно?
   — Я не говорю, мне странно, что вы священник, — объяснил Ромейн, — но я только удивляюсь, как такой чистосердечный человек, как вы, вступил в Орден иезуитов.
   — Вспомните, что обстоятельства часто влияют на человека при выборе призвания, — сказал Пенроз. — Так было и со мной. Я из католической семьи. Вблизи нашего места жительства была иезуитская коллегия, и один их моих родственников — теперь умерший — был там преподавателем.
   Он замолчал и прибавил, понизив голос:
   — Едва выйдя из детского возраста, я перенес горе, изменившее мой характер на всю жизнь. Я искал убежища в коллегии, и с этого времени мир и терпение не покидали меня. О, друг мой, вы были бы гораздо счастливее…
   Он снова остановился. Участие к Ромейну могло подвигнуть его на многое, но не могло заставить забыть обещание, данное его жене.
   Ромейн протянул ему руку.
   — Извините, если я без намерения обидел вас, — произнес он.
   Пенроз взял протянутую руку и горячо пожал ее. Он пытался говорить, но вдруг содрогнулся, как от боли.
   — Мне что-то нездоровится сегодня, — сказал он, — я думаю, мне будет легче, если я пройдусь по саду.
   Уход Пенроза усилил подозрения Ромейна. Вероятно, случилось нечто такое, чего его друг не решался сообщить ему. Он снова сел за свою конторку и попробовал читать. Время шло, никто не приходил к нему. Наконец дверь отворилась, и в комнату вошла Стелла.
   — Видела ты Пенроза? — спросил он. Отчуждение между мужем и женой в последнее время усилилось. Ромейн высказывал свое неудовольствие по поводу ее вмешательства в его отношения с Пенрозом с таким видом, который являлся самым тяжелым наказанием для любящей его женщины. Стелла гордо молчала в ответ — она не могла найти более подходящей формы протеста. Когда в этот раз она вошла в кабинет мужа, на лице ее застыло выражение, которое он тотчас же заметил. Она смотрела на него глазами, смягченными печалью. Она не успела ответить на его первый вопрос, как он задал ей другой.
   — Пенроз в самом деле болен?
   — Нет, Луис, но он в горе.
   — Отчего?
   — Ему жаль и тебя, и себя.
   — Он собирается уехать?
   — Да.
   — Но он вернется?
   Стелла села возле мужа.
   — Мне грустно за тебя, Луис, — сказала она. — Даже мне грустно расставаться с ним. Поверишь ли, я искренне уважаю милого мистера Пенроза.
   При других обстоятельствах это признание в чувстве к человеку, пожертвовавшему своим самым дорогим стремлением ради ее счастья, могло бы вызвать резкий ответ. Но на этот раз Ромейном овладело беспокойство.
   — Ты говоришь так, будто Артур уезжает из Англии, — произнес он.
   — Да, он уезжает в Рим, сегодня после обеда, — отвечала она.
   — Почему он сказал тебе об этом, а не мне? — спросил Ромейн.
   — Он не мог решиться заговорить об этом с тобой. Он просил меня подготовить тебя…
   У нее не хватило духу продолжить. Она остановилась. Ромейн нетерпеливо постукивал рукой по крышке пюпитра.
   — Говори! — закричал он. — Если Рим не конечная цель его путешествия, то куда же его отправляют?
   Стелла перестала колебаться.
   — Он едет в Рим, чтобы получить инструкции и познакомиться с миссионерами, отправляющимися с ним. Они отправляются с первым кораблем, отплывающим в Центральную Америку. Им поручено восстановить одну из иезуитских миссий, несколько лет назад разрушенную дикарями. Они найдут церковь в развалинах и следы дома, служившего жилищем убитым священникам. От них не скрывают, что и они могут умереть мученической смертью. Они воины Креста и охотно идут, подвергая свою жизнь опасности, спасать души индейцев.
   Ромейн встал и пошел к двери. Здесь он остановился и спросил:
   — Где Артур?
   Стелла ласково остановила его.
   — Он просил меня передать тебе еще одно.., прошу тебя, выслушай меня, — сказала она с просьбой в голосе. — Его печалит разлука с тобой. Если бы не это, он с удовольствием посвятил бы себя опасной деятельности, призывающей его. Он давно надеялся получить подобное назначение и готовился к нему. Таковы были его собственные слова, Луис.
   Кто-то постучался в дверь. Показался слуга и доложил, что экипаж подан.
   После его ухода в комнату вошел Пенроз.
   — Сообщили ли вы то, о чем я просил вас? — спросил он Стеллу.
   Она смогла ответить только кивком. Пенроз со слабой улыбкой обратился к Ромейну:
   — Сейчас я должен произнести самое грустное слово: «Прощайте!»
   Бледный и дрожащий, Ромейн взял его за руку.
   — Это дело рук отца Бенвеля? — спросил он.
   — Нет, — решительно ответил Пенроз. — По месту, занимаемому им, он мог бы это сделать, если бы не был так добр ко мне. В первый раз с тех пор, как я знаю его, он не взял на себя ответственность и ради меня предоставил ее Риму. Рим решил. О, мой друг…
   Голос его прервался, но с решимостью, геройской для такой любящей натуры, он преодолел себя.
   — Постараемся сделать расставание менее грустным, — сказал он. — При каждой возможности мы будем писать друг другу. И кто знает? Я, быть может, еще вернусь к вам. Господь хранил своих служителей в опасностях еще больших. Да хранит и благословит вас Господь. О, Ромейн, как счастливы мы были вместе!
   Он уже был не в силах сдерживать свое горе. Слезы благородной печали затуманили взор, никогда не смотревший иначе, как с любовью, на его брата по сердцу. Он поцеловал Ромейна.
   — Помогите мне уйти! — сказал он, шагнув, ничего не видя, к зале, где его ждал слуга. Но не слуга должен был оказать эту последнюю услугу. С нежностью сестры Стелла взяла его за руку и вывела из комнаты.
   — Я буду с благодарностью вспоминать о вас всю свою жизнь, — сказала она ему, когда дверца кареты захлопнулась.
   Он сделал ей прощальный знак из кареты, и она уже не видела его более.
   Стелла вернулась в кабинет.
   Ромейн не нашел облегчения в слезах. После ухода Пенроза он упал в кресло. Как окаменелый, сидел он, опустив голову, неподвижно устремив глаза в одну точку.
   В эту минуту жена его забыла взаимную холодность последних дней. Она приблизилась к нему, подняла его голову с нежностью прижала к своей груди. Сердце ее было переполнено — она предоставила молчаливой ласке говорить за себя.
   Он чувствовал это, его холодные пальцы с благодарностью сжали ее руку, но он ничего не сказал. После долгого молчания он произнес первые слова, которые свидетельствовали, что он все еще думал о Пенрозе.
   — Нет на мне благословения Божьего, — произнес он, — я лишился своего лучшего друга!
   Много лет спустя Стелла вспомнила эти слова и тон, которым они были сказаны.

VII
ВПЕЧАТЛИТЕЛЬНАЯ ПОЛОВИНА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА

   Несколько дней спустя отец Бенвель по приглашению Ромейна опять был гостем в Тен-Акр-Лодже. Патер занял то самое кресло, в котором обыкновенно сидел Пенроз.
   — С вашей стороны, — сказал Ромейн, — было очень любезно приехать ко мне так скоро после моего извещения о получении вашего письма. Не могу выразить, как я тронут вашим сочувствием к Пенрозу. К своему стыду, я должен признаться, что не имел ни малейшего понятия о вашей горячей привязанности к нему.
   — Я сам этого не сознавал, мистер Ромейн, пока нашего дорогого Артура не отняли у нас.
   — Если б вы воспользовались вашим влиянием, отец Бенвель, то смогли бы убедить его?..
   — Оставить миссию? О, мистер Ромейн, вы должны знать Артура. Даже в его мягком характере есть известная решительность. Энтузиазм первых мучеников христианства пылает в сердце этого благородного характера. Миссия была мечтою его жизни — она привлекает его теми опасностями, которые нас устрашают. Разве есть возможность убедить Артура покинуть дорогих и преданных собратьев, принявших его в свою среду? Это так же легко, как убедить вот ту статую в саду оставить свой пьедестал и прийти к нам в комнату. Переменим этот неприятный разговор. Получили ли вы книгу, которую я вам прислал вместе с письмом?
   Ромейн взял книгу со стола. Но прежде чем он успел что-либо сказать о ней, за дверью кто-то резко спросил: «Можно войти?» — и затем, не дожидаясь приглашения, появилась мистрис Эйрикорт, в изящном утреннем туалете, распространяя при каждом движении запах духов по всей комнате. Она взглянула на патера и всплеснула унизанными кольцами руками с кокетливым ужасом.
   — Ах, Боже мой! Я не предполагала, что вы здесь, отец Бенвель. Прошу десять тысяч извинений. Дорогой и несравненный Ромейн, вам как будто не совсем приятно видеть меня? Ах, Господи! Я не прервала исповеди, надеюсь?
   Отец Бенвель со своей прелестнейшей отеческой улыбкой предложил свой стул мистрис Эйрикорт, у которой по временам последствия болезни выражались дерганием головы и рук.
   Она вошла в комнату в сильном подозрении, что дело обращения продолжается и в отсутствие Пенроза, и решилась прервать его. Своим тонким умом отец Бенвель постиг ее побуждения, едва она отворила дверь.
   Мистрис Эйрикорт грациозно поблагодарила и села на предложенный стул.
   Отец Бенвель улыбнулся своей сладкой отеческой улыбкой и предложил сходить за скамеечкой.
   — Как я рад, — произнес он, — видеть вас в вашем обычном веселом расположении духа! Но с вашей стороны было коварством говорить о перерыве исповеди. Как будто мистер Ромейн принадлежит к числу наших! Самой королеве Елизавете не пришло бы в голову сказать такую едкую вещь бедному католическому священнику!
   — Вы умный человек! — ответила мистрис Эйрикорт. — Как легко вам видеть насквозь такую простую женщину, как я! И вот вам мое обещание, никогда больше не пробовать обмануть вас. Знаете ли, отец Бенвель, у меня вдруг появилось странное желание. Пожалуйста, не обижайтесь. Мне бы хотелось, чтоб вы были евреем.
   — Смею спросить почему? — осведомился отец Бенвель, с апостольской кротостью, достойной лучших дней Рима.
   Мистрис Эйрикорт объяснилась с видом скромного замешательства пятнадцатилетней девочки.
   — Ведь я, право, так несведуща, что не знаю, как объяснить это. Но ученые люди говорили мне, что это особенность евреев — скажу лучше: очаровательная особенность евреев, — никогда не делать прозелитов. Было бы чрезвычайно мило, если бы вы прочитывали по страничке из их книги, когда мы имеем счастье принимать вас здесь. Мое пылкое воображение представляет вас в двух ролях. Вы всюду отец Бенвель, а в Тен-Акр-Лодже патриарх Авраам.
   Отец Бенвель протянул свои руки с убедительным протестом.
   — Дорогая леди! Прошу вас, успокойтесь. Ни одного слова, касающегося религии, не было сказано между мистером Ромейном и мною.
   — Извините, — прервала мистрис Эйрикорт, — я не вполне расслышала вас. Мой зять смотрит на меня, как будто хочет съесть, естественно, что я не могла быть достаточно внимательна. Вы, кажется, хотели сказать…
   — Я только хотел сказать, дорогая мистрис Эйрикорт, что вы волнуетесь без всякой причины. Ни одного слова по поводу обращения не было произнесено.
   Мистрис Эйрикорт вскинула голову с грациозной живостью птички.
   — А все-таки может быть!.. — проговорила она лукаво.
   Отец Бенвель снова протестовал безмолвным жестом, а Ромейн потерял хладнокровие.
   — Мистрис Эйрикорт! — закричал он сурово.
   Мистрис Эйрикорт вскрикнула и поднесла руки к ушам.
   — Я не глуха, любезнейший Ромейн, и меня не так легко запугать неуместным проявлением домашнего деспотизма. Отец Бенвель показывает вам пример христианской умеренности. Я бы посоветовала вам последовать ему.
   Ромейн отказался.
   — Говорите о чем угодно ином, мистрис Эйрикорт, но, прошу вас, не принуждайте меня употреблять более резкое выражение, прошу вас воздержаться как в моем присутствии, так и в присутствии отца Бенвеля от дальнейшего выражения вашего мнения о религиозных предметах.
   Зять может просить, а теща может отказаться от исполнения просьбы.
   Мистрис Эйрикорт отказалась.
   — Нет, мистер Ромейн, этому не бывать. Я могу ради дочери сожалеть о вашем несносном характере, но я знаю, что говорю, и вы не выведете меня из терпения. Мой почтенный друг и я понимаем друг друга. Он сумеет извинить чувствительную женщину, видавшую в собственной семье грустный пример обращения. Отец Бенвель, мою старшую дочь — бедную, глупенькую девочку — уговорили поступить в монастырь. В последний раз, когда я видела ее — какая она была прежде хорошенькая и как обожал ее отец! — в последний раз у нее нос был красный и что еще более не соответствовало ее возрасту — двойной подбородок. Она встретила меня, сжав губы и опустив глаза в землю, и еще имела дерзость сказать, что будет молиться за меня. Я не свирепый старик с длинной седой бородой, я не проклинаю дочь и не грожу ей всякими бедствиями, но чувствую то, что чувствовал король Лир, и так же, как он, я с трудом сдержала рыдания. Я уверена, что вы — с вашим удивительным знанием человеческой природы, — вы сочувственно отнесетесь ко мне и извините меня. Дочь моя говорила мне, что мистер Пенроз поступил как истинный джентльмен. Я обращаюсь с призывом к вашей снисходительности. При одной мысли, что наш дорогой друг сделается католиком…