А вот встать под вожделенный горячий душ сил не хватило. Забралась, как была, в мокром шелковом платье под одеяло, натянула его на голову, затряслась, как лихорадкой прибитая. Сколько так билась, не помнила. Потом успокоилась. Окунулась в сырую горячую дрему, скопившуюся под одеялом от слез и мокрого платья. Очнулась от голосов, доносившихся снизу, но разобрать ничего не смогла, как ни прислушивалась. Что-то отчаянно говорил, почти кричал Игорь, ему вторил возмущенный басок Алексея Ивановича. Потом все смолкло. Открылась тихо дверь спальни – Игорь вошел. Сел на край кровати, дотронулся до нее через одеяло, произнес убито:
– Вставай, Лесь… Поговорить надо.
Она еще больше сжалась под одеялом, потом резко скинула его, села на постели, заговорила быстрым отчаянным шепотом:
– Я… Я не знаю, как это получилось, Игорь! Я сама не знаю! Я испугалась… Я не виновата, Игорь…
– Да знаю я, что ты не виновата! Успокойся. Я тебе верю, Лесь. Но понимаешь, тут такая штука… Нельзя тебе больше здесь оставаться. Совсем нельзя. Ты пойми, не может отец место терять. Ну как, как мы дальше жить будем, после всего случившегося? Тут же нашего ничего нет, этот дом на деньги хозяина построен… Такая жизнь, Лесь. Ничего не поделаешь.
– А… Как же мне теперь? Куда мне? Ты… разведешься со мной, да?
– Выходит, разведусь. Нельзя мне перед хозяином быть посмешищем. Отец прав. Прости меня, Лесь…
Он дернулся было к ней, скривился лицом по-мальчишечьи, но на полпути опомнился, шарахнулся обратно, как от прокаженной, сжал голову руками, заскулил щенком. Леся видела сбоку, как замерла мутной каплей слеза на самом кончике его носа. Повисела немного и капнула на ковер. Потом еще одна повисла. Шмыгнув, он отер щеки тыльной стороной ладони, встряхнул головой, решительно встал с кровати. Распахнув дверки шкафа, начал выкидывать на кресло ее одежду – платья, джинсы, костюмы, туда же и шубка норковая полетела, еще не надеванная. Красивая, беленькая, с большим капюшоном. Вместе в магазине выбирали. Скользнув, шубка выпала из общей одежной кучи, упала ему под ноги вялым жалким комком. Он не заметил, ступил на нее ботинком. Потом обернулся к Лесе, развел руки в стороны, проговорил тихо:
– Ну, вот и все вроде бы. Сейчас чемоданы принесу…
– Мне что, прямо сейчас надо уйти? Илька же спит…
– Нет. Куда ты пойдешь ночью? Все это завтра… А Ильку можешь оставить. Пока не устроишься. Мать отца уговорила его оставить. Они привыкли к нему…
– Нет. Он со мной пойдет. Он мой, а не ваш.
Бог его знает, откуда у нее в такой ситуации гордость взялась. Но произнесла она эту фразу определенно с гордостью. Игорь посмотрел на нее удивленно, снова задрожал губами, потом не выдержал, кинулся к ней, обхватил руками, прижал к себе. Сильные у него были руки. Привычно сильные. Она раньше думала, что он сильный, ее муж.
– Лесь… Давай хоть последнюю ночь… Вдвоем…
– Нет. Не будет никакой последней ночи. Иди неси чемоданы. Мне собираться надо.
Он повиновался молча, от двери обернулся, произнес тихо:
– Прости… Не уберег я тебя…
Ранним утром она вместе с Илькой спустилась вниз – гладко причесанная, бледная до синевы, наглухо застегнутая на все пуговицы длинного черного плаща. Игорь нес чемоданы, осторожно спускался за ней по ступенькам, весь будто сосредоточившись на этом занятии. Илька ничего не мог понять спросонья, лупил глазами в белесых ресницах, жался к ее боку испуганно. Вышла из кухни Татьяна Сергеевна – с черными полукружьями под глазами, следами горькой ночной бессонницы.
– Лесь… Давай я его хоть завтраком накормлю… – потянулась руками к Ильке.
– Нет. Не надо. Спасибо.
Вслед за женой выглянул из кухни мрачный Алексей Иванович, глянул виновато и тут же отвел глаза. Пробурчал сердито:
– Тебе есть куда идти, Леся?
– Нет. Некуда.
– Тогда вот…
Он протянул ей какую-то бумажку, и она взяла ее автоматически, сунула в карман плаща.
– Там адрес… Я договорился, это съемная квартира, тебя там ждут. Я за месяц вперед заплачу, живи, пока не устроишься. А Ильку оставь. Он нам не мешает.
– Нет. Он поедет со мной.
– Ну что ж… Тогда с богом. Тебя отвезут. Не держи на нас зла, Леся. Никто не виноват, это жизнь такая. Надо ж ее как-то жить, мать твою…
Махнув рукой, он вздохнул тяжко, сильно провел рукой по плешивому затылку. Леся молчала, смотрела поверх его головы. Надо было сказать что-то, попрощаться по-человечески, но она не могла. Испугалась, что после первого же человеческого слова заплачет, потеряет последние силы, упадет на колени, будет ползать перед этими людьми, просить прощения… Нет, лучше уж так – повернуться молча и уйти. Действительно, не в прощении тут дело. Они бы простили. Они и без прощения все поняли. Только кто она им? Никто. Не перетянет она чашу весов. Куда ей с Командором тягаться.
В той съемной квартире они с Илькой прожили оплаченный Алексеем Ивановичем месяц. Развели их с Игорем в районном ЗАГСе быстро, в один день. Все по-деловому прошло, без слез. Тем более Игорь сильно торопился куда-то, все на часы поглядывал. Татьяна Сергеевна приходила потом, поддерживала ее, как могла. Только поддержка ее на Лесю никак не действовала – сидела в кресле, обхватив коленки худыми руками, смотрела на нее удивленно. А после ухода Татьяны Сергеевны тихо плакать начинала. Хотелось, конечно, по-настоящему пореветь, навзрыд, но Ильку было жалко.
Мальчишка все чувствовал, глядел на нее прозрачными понимающими глазами, ничего не просил, жался к плечу белобрысой головой.
Через месяц хозяйка квартирная позвонила, потребовала решительно: или съезжайте, или дальше платите. А куда им было съезжать? Пришлось тете Маше Яшиной звонить, многодетной маминой подруге, просить совета, как дальше жить. Тетя Маша заохала, запричитала в трубку поначалу, а потом собралась с мыслями, велела к ней приезжать. В двухкомнатную квартирку, где и без Леси с Илькой проживало восемь человек – тетя Маша с мужем, старенькая бабушка и пятеро детей от мала до велика. Старшему было двадцать, как Лесе, а младшему всего шесть, как Ильке. Даже спать на ночь на полу устроиться – и то проблема.
Но ничего, устраивались. Тетя Маша здорово ей тогда помогла, надоумила на курсы компьютерные пойти, где программам всяким операторским учат, и денег дала. Хорошие были курсы. Даже бумажку ей там по окончании выдали, удостоверяющую, что она теперь, Леся Хрусталева, не абы как попусту небо коптит, а является квалифицированным оператором персонального компьютера, всякие разные учетные программы знает. Вскоре она на первую работу устроилась – этим самым оператором. И сразу от тети Маши ушла, поблагодарив ее сердечно за помощь. Квартиру однокомнатную сняла. Правда, потом с той съемной квартиры съехать пришлось, потому как заработанных денег хватило впритык на ее оплату. Потом она подешевле жилье нашла, на окраине города. Их много еще было, квартир всяких. И все равно плата за них в нужный зарплатный баланс никак не вписывалась. Надо было комнату искать. Съемный угол. Так ее судьба в Риткину квартиру и привела…
– … Ну что, все еще дуешься? – прозвучал у нее за спиной Риткин голос, и Леся вздрогнула, улыбнувшись – помяни Ритку в мыслях, она уж и тут как тут. Как черт из поговорки.
– Да делать мне больше нечего… – равнодушно отмахнулась она от нее. – Сейчас все брошу и дуться на тебя начну…
– Ну вот и молодец. А с деньгами – это я так, погорячилась немного. На, возьми свои сто долларов. Нет, сама прикинь, а? Где в жизни справедливость? Я ее в гости пригласила, стол накрыла, а она мне – пустые хлопоты… А тебе – кучу мужиков…
– Да какую кучу, Ритка? Ерунда все это! Не верь.
– Да я и не верю! Откуда у тебя мужики возьмутся? Ты на себя в зеркало давно смотрела? Ходишь – лахудра лахудрой, не одета, не обута… Твоя подруженция могла бы и приодеть тебя с барского плеча! А то ходит тут, на нервы действует!
В прихожей на полуноте тренькнул дверной звонок, и Леся вздохнула облегченно – наконец-то!
Явился племянничек. Только он так в дверь звонил – будто извинялся.
– Иди открывай… Твой пришел. Мужик обещанный.
Ритка хохотнула коротко, уступая ей дорогу, потом вздохнула вслед – ишь как помчалась… Потом постояла еще в коридоре, чутко прислушиваясь к диалогу в прихожей:
– Ты почему так долго, Илюш? Знаешь же, что я волнуюсь!
– Да к нам в школу тетки приходили из какого-то фонда! Пять моих рисунков с собой забрали, будто бы на выставку в Москву повезут…
– Ух ты! Здорово! А почему ты мне не позвонил? Я бы не дергалась…
– Да я, Лесь, телефон потерял.
– Как?! Где?
– Я и сам не знаю… Сунулся – а его в портфеле нет…
– Ох, горе ты мое рассеянное! Это же подарок был, дурья твоя башка! Татьяна Сергеевна старалась, покупала, а ты…
– Да я понимаю все. Но что теперь сделаешь?
– Ладно. Действительно, ничего не сделаешь. Да ладно, не расстраивайся! Жили без телефона и еще проживем. Раздевайся, иди мой руки. Сейчас ужинать будем.
Вздохнув, Ритка махнула рукой, на цыпочках пошла к себе в комнату. Ничего с этой жиличкой не сделаешь – глупая баба, она и есть глупая баба. Вместо того чтоб шею парню намылить, она его утешать взялась. Да если б ее сын вот так заявил, что телефон потерял! Да она бы… Одна только неза дача – нету у нее сына. И даже племянника самого завалящего у нее тоже нет. Никто не подкинул…
Илья вздохнул тяжко, поежился на декабрьском ветру. И сам усмехнулся грозным своим мыслям – надо же, какая ерунда в голову пришла! Трех дней не проживет, главное… Это оттого, наверное, что он на старшеклассников озлобился. Да разве можно на них по большому счету обиду держать? Они ж по ошибке думают, что если раньше родились и больше его ростом вымахали, то, значит, и сильнее. Глупости все это. Сила вовсе не в силе, сила в другом. Она внутри человека живет, а не снаружи. А эти… Они ж не понимают. Чего с них возьмешь? Пусть считают себя крутыми и сильными. Вон стоят у школьного крыльца, гогочут, рыжие патлы Селиванова издалека огнем так и горят. Надо переждать здесь, за углом, потоптаться в снегу. Звонок прозвенит, они на первый урок уйдут. А денег, что они вчера затребовали, у него все равно нет. Хоть они и ждут. Знают же, сволочи, что химичка Светлана Петровна собирает на ремонт своего кабинета, и ждут. Угораздило же Семочкина ей кабинет испортить! Говорили же ему, что не надо, а он – порох, порох… Теперь за этот порох все должны по две тысячи на ремонт нести. Все и принесли, только он один в должниках остался. А у Леськи еще зарплаты не было…
– Вставай, Лесь… Поговорить надо.
Она еще больше сжалась под одеялом, потом резко скинула его, села на постели, заговорила быстрым отчаянным шепотом:
– Я… Я не знаю, как это получилось, Игорь! Я сама не знаю! Я испугалась… Я не виновата, Игорь…
– Да знаю я, что ты не виновата! Успокойся. Я тебе верю, Лесь. Но понимаешь, тут такая штука… Нельзя тебе больше здесь оставаться. Совсем нельзя. Ты пойми, не может отец место терять. Ну как, как мы дальше жить будем, после всего случившегося? Тут же нашего ничего нет, этот дом на деньги хозяина построен… Такая жизнь, Лесь. Ничего не поделаешь.
– А… Как же мне теперь? Куда мне? Ты… разведешься со мной, да?
– Выходит, разведусь. Нельзя мне перед хозяином быть посмешищем. Отец прав. Прости меня, Лесь…
Он дернулся было к ней, скривился лицом по-мальчишечьи, но на полпути опомнился, шарахнулся обратно, как от прокаженной, сжал голову руками, заскулил щенком. Леся видела сбоку, как замерла мутной каплей слеза на самом кончике его носа. Повисела немного и капнула на ковер. Потом еще одна повисла. Шмыгнув, он отер щеки тыльной стороной ладони, встряхнул головой, решительно встал с кровати. Распахнув дверки шкафа, начал выкидывать на кресло ее одежду – платья, джинсы, костюмы, туда же и шубка норковая полетела, еще не надеванная. Красивая, беленькая, с большим капюшоном. Вместе в магазине выбирали. Скользнув, шубка выпала из общей одежной кучи, упала ему под ноги вялым жалким комком. Он не заметил, ступил на нее ботинком. Потом обернулся к Лесе, развел руки в стороны, проговорил тихо:
– Ну, вот и все вроде бы. Сейчас чемоданы принесу…
– Мне что, прямо сейчас надо уйти? Илька же спит…
– Нет. Куда ты пойдешь ночью? Все это завтра… А Ильку можешь оставить. Пока не устроишься. Мать отца уговорила его оставить. Они привыкли к нему…
– Нет. Он со мной пойдет. Он мой, а не ваш.
Бог его знает, откуда у нее в такой ситуации гордость взялась. Но произнесла она эту фразу определенно с гордостью. Игорь посмотрел на нее удивленно, снова задрожал губами, потом не выдержал, кинулся к ней, обхватил руками, прижал к себе. Сильные у него были руки. Привычно сильные. Она раньше думала, что он сильный, ее муж.
– Лесь… Давай хоть последнюю ночь… Вдвоем…
– Нет. Не будет никакой последней ночи. Иди неси чемоданы. Мне собираться надо.
Он повиновался молча, от двери обернулся, произнес тихо:
– Прости… Не уберег я тебя…
Ранним утром она вместе с Илькой спустилась вниз – гладко причесанная, бледная до синевы, наглухо застегнутая на все пуговицы длинного черного плаща. Игорь нес чемоданы, осторожно спускался за ней по ступенькам, весь будто сосредоточившись на этом занятии. Илька ничего не мог понять спросонья, лупил глазами в белесых ресницах, жался к ее боку испуганно. Вышла из кухни Татьяна Сергеевна – с черными полукружьями под глазами, следами горькой ночной бессонницы.
– Лесь… Давай я его хоть завтраком накормлю… – потянулась руками к Ильке.
– Нет. Не надо. Спасибо.
Вслед за женой выглянул из кухни мрачный Алексей Иванович, глянул виновато и тут же отвел глаза. Пробурчал сердито:
– Тебе есть куда идти, Леся?
– Нет. Некуда.
– Тогда вот…
Он протянул ей какую-то бумажку, и она взяла ее автоматически, сунула в карман плаща.
– Там адрес… Я договорился, это съемная квартира, тебя там ждут. Я за месяц вперед заплачу, живи, пока не устроишься. А Ильку оставь. Он нам не мешает.
– Нет. Он поедет со мной.
– Ну что ж… Тогда с богом. Тебя отвезут. Не держи на нас зла, Леся. Никто не виноват, это жизнь такая. Надо ж ее как-то жить, мать твою…
Махнув рукой, он вздохнул тяжко, сильно провел рукой по плешивому затылку. Леся молчала, смотрела поверх его головы. Надо было сказать что-то, попрощаться по-человечески, но она не могла. Испугалась, что после первого же человеческого слова заплачет, потеряет последние силы, упадет на колени, будет ползать перед этими людьми, просить прощения… Нет, лучше уж так – повернуться молча и уйти. Действительно, не в прощении тут дело. Они бы простили. Они и без прощения все поняли. Только кто она им? Никто. Не перетянет она чашу весов. Куда ей с Командором тягаться.
В той съемной квартире они с Илькой прожили оплаченный Алексеем Ивановичем месяц. Развели их с Игорем в районном ЗАГСе быстро, в один день. Все по-деловому прошло, без слез. Тем более Игорь сильно торопился куда-то, все на часы поглядывал. Татьяна Сергеевна приходила потом, поддерживала ее, как могла. Только поддержка ее на Лесю никак не действовала – сидела в кресле, обхватив коленки худыми руками, смотрела на нее удивленно. А после ухода Татьяны Сергеевны тихо плакать начинала. Хотелось, конечно, по-настоящему пореветь, навзрыд, но Ильку было жалко.
Мальчишка все чувствовал, глядел на нее прозрачными понимающими глазами, ничего не просил, жался к плечу белобрысой головой.
Через месяц хозяйка квартирная позвонила, потребовала решительно: или съезжайте, или дальше платите. А куда им было съезжать? Пришлось тете Маше Яшиной звонить, многодетной маминой подруге, просить совета, как дальше жить. Тетя Маша заохала, запричитала в трубку поначалу, а потом собралась с мыслями, велела к ней приезжать. В двухкомнатную квартирку, где и без Леси с Илькой проживало восемь человек – тетя Маша с мужем, старенькая бабушка и пятеро детей от мала до велика. Старшему было двадцать, как Лесе, а младшему всего шесть, как Ильке. Даже спать на ночь на полу устроиться – и то проблема.
Но ничего, устраивались. Тетя Маша здорово ей тогда помогла, надоумила на курсы компьютерные пойти, где программам всяким операторским учат, и денег дала. Хорошие были курсы. Даже бумажку ей там по окончании выдали, удостоверяющую, что она теперь, Леся Хрусталева, не абы как попусту небо коптит, а является квалифицированным оператором персонального компьютера, всякие разные учетные программы знает. Вскоре она на первую работу устроилась – этим самым оператором. И сразу от тети Маши ушла, поблагодарив ее сердечно за помощь. Квартиру однокомнатную сняла. Правда, потом с той съемной квартиры съехать пришлось, потому как заработанных денег хватило впритык на ее оплату. Потом она подешевле жилье нашла, на окраине города. Их много еще было, квартир всяких. И все равно плата за них в нужный зарплатный баланс никак не вписывалась. Надо было комнату искать. Съемный угол. Так ее судьба в Риткину квартиру и привела…
– … Ну что, все еще дуешься? – прозвучал у нее за спиной Риткин голос, и Леся вздрогнула, улыбнувшись – помяни Ритку в мыслях, она уж и тут как тут. Как черт из поговорки.
– Да делать мне больше нечего… – равнодушно отмахнулась она от нее. – Сейчас все брошу и дуться на тебя начну…
– Ну вот и молодец. А с деньгами – это я так, погорячилась немного. На, возьми свои сто долларов. Нет, сама прикинь, а? Где в жизни справедливость? Я ее в гости пригласила, стол накрыла, а она мне – пустые хлопоты… А тебе – кучу мужиков…
– Да какую кучу, Ритка? Ерунда все это! Не верь.
– Да я и не верю! Откуда у тебя мужики возьмутся? Ты на себя в зеркало давно смотрела? Ходишь – лахудра лахудрой, не одета, не обута… Твоя подруженция могла бы и приодеть тебя с барского плеча! А то ходит тут, на нервы действует!
В прихожей на полуноте тренькнул дверной звонок, и Леся вздохнула облегченно – наконец-то!
Явился племянничек. Только он так в дверь звонил – будто извинялся.
– Иди открывай… Твой пришел. Мужик обещанный.
Ритка хохотнула коротко, уступая ей дорогу, потом вздохнула вслед – ишь как помчалась… Потом постояла еще в коридоре, чутко прислушиваясь к диалогу в прихожей:
– Ты почему так долго, Илюш? Знаешь же, что я волнуюсь!
– Да к нам в школу тетки приходили из какого-то фонда! Пять моих рисунков с собой забрали, будто бы на выставку в Москву повезут…
– Ух ты! Здорово! А почему ты мне не позвонил? Я бы не дергалась…
– Да я, Лесь, телефон потерял.
– Как?! Где?
– Я и сам не знаю… Сунулся – а его в портфеле нет…
– Ох, горе ты мое рассеянное! Это же подарок был, дурья твоя башка! Татьяна Сергеевна старалась, покупала, а ты…
– Да я понимаю все. Но что теперь сделаешь?
– Ладно. Действительно, ничего не сделаешь. Да ладно, не расстраивайся! Жили без телефона и еще проживем. Раздевайся, иди мой руки. Сейчас ужинать будем.
Вздохнув, Ритка махнула рукой, на цыпочках пошла к себе в комнату. Ничего с этой жиличкой не сделаешь – глупая баба, она и есть глупая баба. Вместо того чтоб шею парню намылить, она его утешать взялась. Да если б ее сын вот так заявил, что телефон потерял! Да она бы… Одна только неза дача – нету у нее сына. И даже племянника самого завалящего у нее тоже нет. Никто не подкинул…
* * *
И вовсе он не терял его, этот телефон. Старшеклассники отобрали. Рыжий Селиванов из десятого «Б» самолично сумку перетряхивал, а другие смотрели, улыбались довольно. Еще и подзатыльник потом дали. За что подзатыльник-то? Мало им, что ли, телефона? Стояли, смотрели, как он свое барахлишко обратно в сумку складывает, втянув голову в плечи. Не драться же с ними, в самом деле. Он один, а их много. Потом, правда, пацаны из класса подошли, сочувствие проявили. Только что толку от их сочувствия, если каждый сам за себя? Вон у Кольки отец в прокуратуре работает – его не трогают. А у Артема старший брат есть. Сначала они к Артему привязывались, а потом брат пришел, поговорил с ними, и отстали. А у него ни отца, ни брата – одна только тетка, которой самой защита требуется, если по большому счету. Нельзя, чтоб она узнала про Селиванова и его компанию. Расстроится, плакать будет. Уткнется ночью в подушку и будет сопеть через забитый слезами нос. А когда она плакать начинает, ему совсем невмоготу становится. Насобачилась уже по ночам плакать, думает, он не слышит! Глупая. Того не понимает, что он давно уже ее сопение сердцем во сне чует и просыпается сразу, только виду не подает. Потому что нельзя. Потому что нет у него права ее жалеть. Вот станет взрослым мужиком, тогда уж… Тогда уж никто его тетку не обидит! А кто обидит, и трех дней не проживет…Илья вздохнул тяжко, поежился на декабрьском ветру. И сам усмехнулся грозным своим мыслям – надо же, какая ерунда в голову пришла! Трех дней не проживет, главное… Это оттого, наверное, что он на старшеклассников озлобился. Да разве можно на них по большому счету обиду держать? Они ж по ошибке думают, что если раньше родились и больше его ростом вымахали, то, значит, и сильнее. Глупости все это. Сила вовсе не в силе, сила в другом. Она внутри человека живет, а не снаружи. А эти… Они ж не понимают. Чего с них возьмешь? Пусть считают себя крутыми и сильными. Вон стоят у школьного крыльца, гогочут, рыжие патлы Селиванова издалека огнем так и горят. Надо переждать здесь, за углом, потоптаться в снегу. Звонок прозвенит, они на первый урок уйдут. А денег, что они вчера затребовали, у него все равно нет. Хоть они и ждут. Знают же, сволочи, что химичка Светлана Петровна собирает на ремонт своего кабинета, и ждут. Угораздило же Семочкина ей кабинет испортить! Говорили же ему, что не надо, а он – порох, порох… Теперь за этот порох все должны по две тысячи на ремонт нести. Все и принесли, только он один в должниках остался. А у Леськи еще зарплаты не было…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента