Колупаев Виктор Дмитриевич. Жилплощадь для фантаста

   Испанский сапог, подумал Федор. Это не страшно. Это привычно. Уж тут-то Федька просчитался. Пристав Федька крутанул винт.
   - Будьте людьми!
   Знакомая, привычная боль вошла в суставы ноги.
   - А вот ежели так! - радостно возопил Федька. - Покрепше...
   - Будьте лю...
   И никакой боли. Ничего. Ничего вообще.
   - Отошел, кажись, - появляясь в дверях, растерянно сказал пристав Федор Михайлович Приклонов.
   - Собака! - чему-то испугался опричный боярин Захарья Очин-Плещеев.
   А Федор, иногда выныривая из беспамятства, вставал и шел дальше. Ощупывал стену. И уже что-то незнакомое было под его пальцами. А, это же бетон, как сказывал тот, подумал он и снова нырнул в бездонную темень.
   Окончательно очнулся Федор возле лестницы, ведущей из подвала на первый этаж. Несколько человек из лаборатории стояло вокруг. Слышалось:
   - Что с ним?
   - Кто его так отделал?
   - И ведь уже не в первый раз!
   - Федя! - приподняла его голову Валентина, - Да что же это?!
   - Жив! Смотрит!
   - Все сказал, - прошептал Федор.
   - Что? Что он говорит?
   - Только ведь и сказать-то, по правде говоря, было нечего, - добавил он. - Не поняли.
   - Скорую!
   - Не надо скорую... - Федор попытался встать. Ему помогли. - Все нормально, ребята...
   Валентина вытирала кровь с его лица и плакала.
   - Успокойся, - попросил Федор. - Ничего особенного не произошло. В подвал просто ходил.
   - И куда он там ходит?
   - Да нет там ничего! Нет! Ерунда какая-то.
   - Ты идти-то можешь, Федя?
   - Могу. Пустите. Умоюсь только.
   - Смотри. Через десять минут философский семинар. А тебе доклад делать.
   - Не беспокойтесь. Доложу.
   - Федя, - сквозь слезы прошептала Валентина. - Бросил бы ты все это... а!
   - Ладно... Видно будет... Так вы идите...
   Валентина осталась его ждать.
   Федор вошел в умывальную комнату, начал осторожно смывать с себя кровь. Мешал блестящий браслет из какого-то неизвестного ему металла с куском цепи. Браслет был на правой руке. Ладно, подумал Федор, дома спилю. А пока руку в карман. Нормально все. Нормально. Вот только как там его спаситель?"
   4
   Дня через четыре после нашего несостоявшегося вселения в новую квартиру пришел Афиноген.
   - Здорово, миряне; - прогудел он, заняв собой почти весь коридорчик.
   Афиногена я не придумал.
   Когда мы ехали в фирменном поезде "Фомич", Артемий Мальцев ночью разговаривал с бабусей. Бабуся рассказывала о своем сыне Афиногене. Я не слышал их разговора. Чуть позже я взялся за повесть о наших приключениях и написал выдуманную биографию Афиногена. Артемий читал черновик. Оказалось, что рассказ бабуси я повторил слово в слово. Из окончательном варианта повести биографию Афиногена выбросили по чисто техническим соображениям: она замедляла развитие сюжета, а сам Афиноген в повести так и не появился.
   Вот что тогда выбросили:
   "Бабуся прикусила губу и посмотрела на Артемия сухими, горячими, жгуче молодыми глазами.
   - Все хорошо, голубчик, но вот один шалопай у меня уродился, младшенький. Сорок пять лет уже подлецу стукнуло. А все гудит, гуди-ит. Старшие-то и воевали и ранены были. Работали. Все люди с умом и обстоятельные. А уму помогают своими руками. А этот Афиноген, в войну-то еще мальчишкой был. Уж сообразительный и на всякие выдумки горазд! В колхозе-то каких только хитростей не понапридумывал. Трактора у него сами пахали, а комбайны жали. Сидит, бывало, на пригорочке, а трактор с плугом ходит по полю, сам заворачивает, нигде огрехов не делает. И пахота хорошая".
   Я понимал, что такого в войну не могло быть, но верил. Хотелось верить...
   " - Непривычно все это было, - продолжала бабуся. - Председатель придет и давай костеришь его на чем свет стоит. А малец улыбается. Председателю это и подавно в обиду. Выгоню, говорит, к чертям собачьим! Лоботрясы мне не нужны! Оно с виду-то, может, и похоже было на это. Но ведь трактора-то пахали. Жутко смотреть было, как они без человека ходили. Раз, другой, третий обругал его председатель, а потом и в привычку вошло. Вроде присказки. Афиногенишь, мол. Это о тех, кто плохо работал. Ну, а мой уж школу кончил. Приходит раз домой и говорит: "Хватит, мама. Пусть председатель сохой пашет. Не может он поверить, а я мучиться не хочу. Да и не лежит у меня душа к деревне. В город поеду. В Москву! Учиться буду!" Я так и ахнула. В город! Да еще в Москву! Ждут его там не дождутся! Тут у нас ведь уже и житье полегчало. Старшие шестеро с фронта пришли. У кого еще и перед войной дети были. А другие сразу переженились. Работай, да радуйся, хотя радости-то, правда, было мало. И то счастье великое: живы все. Но Феня заладил свое, ни родителей, ни братовьев не слушает. Что делать? Меньшего вроде всегда балуют. И сам не .замечаешь, а получается. Советовали, увещевали, он все свое. Ну, купили ему хромовые сапоги и отпустили. Месяца три молчал, потом письмо пришло, учится, мол, в Москве, в университете. Я и слова-то такого выговорить не могла. Агроном спросит, на каком он факультете? А я и сказать ничего не могу. И что это такое - факультет? Учился Фена, приезжал на каникулы, рассказывал. Отец, братья соберутся, он им что-то рисует, чертит. Лбы нахмурят, смотрят, молчат. Физика - наука-то, которую он изучал. Молчат, не верят, а потом еще и смеяться начнут. Я их стыжу, а они свое: "Ну, Феня, сочинять ты мастак!" Обидится, уйдет, а потом что-нибудь в колхозе или дома сотворится. То дома перепутаются, глядишь, а соседи уже другие. Сельпо однажды поднял на воздух метров на пять, продавщица Манька по веревке спускалась. А мужики, что за водкой пришли, грозились побить Феню. Ну это они, конечно, так. Столько братовьев, кто его тронет... А лезть по веревке за своими бутылками поопасались. Потом уж, когда бабы пришли кое-чего купить, так он снова магазин в земле укрепил. Будто так и было. А все не верили ему. Фокусы, мол? В цирке в городе и не то показывают! Фокусы... Рассказывал, что ему и в университете не верят. Не может быть там чего-то и все тут! И не помню уж чего... По науке какое-то слово. А так к нему братовья хорошо относились, любили младшенького. Потом как-то приехал, смотрю: выпивши. Отец, да мать, братья вы мои, да племяши хорошие! И два дня беспробудно. И где только зелье доставал? В доме ни капли В сельпо не ходил. Приносил, что ли, кто? Так и не узнала. Потом снова все хорошо. А осенью пишет, что учебу свою бросил. Ну, а раз бросил, то, значит, в армию забрали. Через три года вернулся, неразговорчивый, хмурый. Жену привез. Мальцу-то уже, Коленьке, пятый годок пошел. А ведь ничего Феня нам раньше и не говорил про женитьбу свою. И про науку больше ни слова. Горько уж нам стало, что Феня в физику свою не выбился, ну да ладно, лишь бы человеком был. В деревне не остался. Уехал в Фомск. Работать устроился в мебельный магазин грузчиком. Известно, какая там работа. Погрузил, выгрузил, затаскивать какой-нибудь шкаф поартачился, потому что выше первого этажа бесплатно не положено, ну, а за пятерку - пожалуйста. Сколько их за день-то, этих рейсов. Деньги шальные. От таких толку не бывает. К пяти часам уже и водочки примут. А после пяти у грузчиков вообще частная лавочка открывается. Магазин доставку оформляет только до пяти, а люди-то до пяти в основном сами работают. Вечером самый и наплыв. Крутятся, а все равно едва успевают. Ну и уставали они страшно как. Была, я у него в гостях, видела все. Работа, что ни говори, тяжелая. Товарищи-то знали, что он когда-то на физику учился, да бросил. Так и прозвали - "физик". А что, мол, твоя физика для грузчиков может сделать, кроме подъемного крана? Так нам с ним несподручно. Злился он. Видно, о физике только н думал. Сноха говорила, что пишет он иногда что-то по ночам, но никому не показывает. Да и кому показывать? А потом сделал он друзьям грузчикам подарочек. Какая-то нуль-упаковка называется".
   В Марграде нам с Афиногеном встретиться не довелось. Не до этого было. Да и не знал я, что бабуся и ее внучек Коля привезли Афиногена в Марградское отделение Академии наук на предмет изучения его изобретения: нуль-упаковки. Сам-то я тогда прибыл в Марград в служебную командировку по рекламации на многоканальный тензометрический усилитель. И только в Фомске...
   "Милый ты мой голубчик! Я сейчас знаю, что он хотел от жизни. Он хотел много ей дать, но хотел много в взять. Но то, что он предлагал, никого не заинтересовало, этого даже никто не понял, его просто высмеяли.
   И вот он уже двадцать с лишним лет грузчик. И это с его-то гордостью. Ничего плохого не хочу сказать про грузчицкую работу. Тяжелая, но ничуть не хуже других. Дело в том, что она ничего не дает его душе. В душе-то он все равно физик, хотя я и не понимаю, что он там такое сделал. А эти каждодневные пятерки покупателей, которым он услугу оказал, они ведь на выпивку идут. Не углядела я за ним. Он уже два раза лечился, не помогает. А семья у него хорошая. Трое детей. Коленька вот университет кончил, в Старотайгинском Академгородке работает. Этим-то он в отца пошел. И умом, и ростом, и фигурой. Только бы на кривую дорожку не ступил, как отец. Вот приедет он в Фомск, и тогда отец совсем другим делается. Тут у них разговоры разные начинаются. Сидят, чертят, пишут, спорят. Но верх-то всегда берет Афиноген. Кольке-то еще до отца далеко. И не пьет Феня в это время. Но чувствую, что душа у него все равно болит: пролетела жизнь и ничего в ней интересного не получилось".
   Однажды через мебельный магазин я узнал адрес Афиногена и познакомился со странным грузчиком. И тут оказалось, что оба мы интересны друг другу. Изобретение Афиногена не подтвердилось, и я иногда думал: а вдруг от очередного запоя его спасла именно моя дружба? По вечерам мы иногда ходили друг к другу в гости. Сидели обычно на кухне, если это было у меня, и в комнатке с отгороженной кухней - у Афиногена. В сарае Афиноген оборудовал себе нечто вроде художественной студии. Он рисовал, лепил, чеканил. Эти занятия тоже помогали ему держаться.
   И вообще я вскоре понял, что Афиноген в первую очередь художник. Грузчик ли, физик, но всегда художник.
   В сарай он, правда, меня ни разу не приглашал и картины свои не показывал.
   5
   Ну так вот...
   - Здорово, миряне? - прогудел Афиноген, заняв собой почти весь коридорчик.
   - Здравствуй, Афиноген Каранатович, - ответил я, пожимая огромную ладонь. - Раздевайся, проходи.
   - Разденусь, коли пришел.
   Афиноген был широк в кости, высок, слегка сутул. Таскать шкафы и диваны такому было нипочем. Лестницы вот только в стандартных домах узковаты.
   Он снял шапку, полушубок, валенки, подшитые в два слоя, пригладил седые, торчащие в разные стороны волосы.
   - Вот и зима, Федор Михайлович.
   - Да уж зима, - согласился я. - Ты проходи.
   Афиноген шагнул в комнату. На диване сидела Пелагея Матвеевна и смотрела по телевизору хоккей.
   - Как здоровье, Пелагея Матвеевна? - пробасил Афиноген.
   - Здравствуй, Феня... Какое уж теперь здоровье? Давление вот поднялось. Скорую помощь бесперечь вызывают. Уколы ставют. А так какое здоровье...
   - Здравствуй, Афиноген, - выглянула из кухни Валентина. - Что поделывает жена?
   - Да дома дела найдутся.
   - Ох, и не говори. Все дела, да дела.
   - Здравствуйте, - выглянула из второй комнаты Ольга и тут же скрылась, покрепче притворив дверь. Гость даже и не успел ответить.
   - Подруги там у нее, - объяснил я. - В пальто сидят. На минутку пришли.
   - На минутку, а уж третий час сидят, - сказала Пелагея Матвеевна.
   - Пусть сидят, - махнул я рукой. - Чем по подъездам-то околачиваться...
   - Так, значит, снова с квартирой ничего не выгорело? - спросил Афиноген и с опаской опустился на стул, тяжело под ним заскрипевший.
   - Пока не выгорело, - ответил я.
   - Обещают, обещают, а не дают, - огорченно сказала Пелагея Матвеевна. - Зачем тогда в писатели поступал?
   - Да дадут, дадут.
   - Догонют и еще раз дадут! - сказала старуха н, поджав губы, уставилась в телевизор, звук которого был приглушен. Там в это время забили в чьи-то ворота шайбу. - Федя, ведь это Испазита?
   - Да нет, - с некоторой досадой ответил я. - Эспозито у канадцев играет. А это наши: "Спартак" и "Динамо".
   - А-а... - согласилась теща. - То-то я смотрю, что на Испазиту смахивает.
   Пелагею Матвеевну я не придумал. Жизнь ее прошла тяжело, как и у многих тысяч других женщин, оставшихся во время войны в тылу без мужей, С четырьмя детьми на руках, младшенькая из которых, Валентина, даже и не помнила своего отца. Голодная деревня, голодный город. Мне почему-то казалось, что Пелагея Матвеевна даже не понимала всей трагедии, выпавшей на ее долю. У нее была одна сверхзадача, подсознательная - выжить, чтобы вырастить детей. Малограмотная, непредприимчивая, простоватая, она могла исполнять только подсобные работы. Вершиной ее карьеры была должность вахтера в небольшом гараже. Но это уже ближе к пенсии. Однажды, сразу после войны, она пыталась заняться спекуляцией, если только можно так выразиться. Одолжила у кого-то денег и поехала в Старотайгинск за чугунками, надеясь продать их в Фомске подороже. На обратном пути все чугунки у нее реквизировали, да еще преподнесли штраф за попытку спекулировать. Так прогорело это рискованное мероприятие. А в нетопленой комнате ее ждало четверо детей. Старшие подрастали и начинали работать, работать и учиться, учиться и работать.
   Выжили.
   Валентина поступила в университет уже сразу после школы. Времена стали полегче. Но тут всевозможные болезни начали одолевать старуху. Аукнулись и лесозаготовки, и осенний сплав, холод и голод.
   - А я уж думал, таскать твое барахлишко придется, - сказал Афиноген. Ребят крепких подобрал.
   - Да кому таскать - найдется, - отмахнулся я и от резкого движения сморщился. Жутко саднило кисть руки.
   - Ты что? - спросил Афиноген.
   - Да... пустяки... рука немного болит.
   - Ну-ка, покажи. Да что это с ней?
   - Браслет надавил.
   - Что за браслет? - удивился Афиноген, разглядывая запястье. - Ничего себе браслетик! Тебя в кандалы, что ли, заковывали?
   - Да кто это меня в кандалы? Вроде, не за что... Силу свою в настройке проверяли. Наклеиваешь на пружину с браслетом тензодатчик и растягиваешь ее. А по прибору, измерительному усилителю опре...
   - Вот он, браслетик, - сказала Валентина, показываясь из кухни. В руках у нее было то самое кольцо из неизвестного мне материала. - Едва распилил. Так и ходил бы!
   - Ну-ка, ну-ка, - попросил Афиноген. - И впрямь кандалы! Откуда?
   - Да слушай ты их больше! - рассердился я. - Валентина, просил же...
   - Кандалы и есть! - сказала Валентина. - Ты бы хоть Ольку пожалел!
   - Да никакие это не кандалы! Ну... Писать начал.. Один там у меня в прошлое пропутешествовал, а его в пыточную.
   - Ты знаешь, Афиноген, пишет, пишет по ночам, а утром то избит, то в кандалах, то связанный, то еще что-нибудь. Не знаю, кому "скорую" вызывать.
   - Да ерунда все! - Не любил я эти разговоры. - Это не со мной, а с тем, про кого пишу. Это его в кандалы заковывали... А впрочем, даже и его не заковывали На дыбе он висел.
   Откуда у меня взялся этот странный браслет, я сам до сих пор понять не мог. Не было такого в моих рассказах.
   - Ерунда, а едва распилил железку-то, - подала голос Пелагея Матвеевна. Она хоть и смотрела хоккей, а разговор тоже не пропускала, благо информация тут поступала по разным каналам.
   - О чем рассказ-то, Федор Михайлович? - спросил Афиноген.
   - Да разве это расскажешь... Незакончен он к тому же.
   - А все-таки..,
   - Ну, про боль человеческую.. про пытку жизнью...
   - Ой Валя! - позвала .старушка. - Дай мне лекарство. Опять в глазах круги. Поют, поют, а толку никакого!
   - ...про ответственность...
   Валентина сходила на кухню за лекарством.
   - А ты то принесла?
   - Да то, то, мама.
   - Понимаешь, Афиноген Каранатович, в двух словах пересказать свой же рассказ, это все равно, что перед толпой раздеться, Стыдно, а главное, кажется, никому не нужно.
   - Папа, - выглянула дочь. - Ты по физике можешь задачку решить?
   - Сейчас, Оля. Сейчас решу.
   - Так дай почитать! -почему-то обрадовался Афиноген.
   - Да я же от руки пишу. Ты разве поймешь мои каракули?
   - А ты не беспокойся, Федор Михайлович, пойму, если захочу.
   - У него не фантастика, а черт знает что! - сказала Валентина.
   - Не одна ты такого мнения придерживаешься, - согласился я. - Сейчас принесу. Хочешь, так поразгадывай.
   Я вошел в маленькую комнату. Три дочерины подруги на мгновение стушевались, но тут же вновь зашушукались, чему-то засмеялись.
   Вид комнаты являл собой купе спального вагона. Справа от двери письменный стол дочери, дальше кровать жены. По цельной стене - кровать дочери, шифоньер, моя кровать. Слева от двери -секретер, надстроенный до потолка частью со стеклами распиленного когда-то серванта. Между кроватями дочери и жены - глухая часть того же серванта - пенал для хранения белья. Два стула, возле стола и секретера, заключали обстановку. Больше здесь уже ничего нельзя было разместить при всем желании. Подруги, да н сама Ольга сидели на кроватях.
   - Вы почему не разденетесь-то? - спросил я и понял, что это прозвучало как сигнал к отходу. - Да ладно. Сидите. Где задачка?
   Ольга ткнула пальцем в раскрытый учебник.
   - Вы тут, конечно, уже поломали над ней головы?
   - Поломали, - ответила дочь.
   - Не может быть, чтобы она не имела решения!
   - Ответ, по крайней мере есть. А вот решение...
   - Решим... Совместно будем решать или мне сначала одному?
   - Совместно!
   - Одному!
   Мнения подруг разделились.
   - Одну минуточку! Вы пока прочтите условия задачи. - Я повернулся к секретеру и вытащил из него тетрадь, толстую, в клеточку, 96-листовую. Займу сейчас Афиногена Каранатовича и к вам. - Я вышел в большую комнату.
   Комната была проходной, с огромным проемом в стене между коридорчиком и кухонькой, с очень неудобной планировкой. Три кровати здесь было не разместить. Комнату занимала теща. Здесь стояли: пианино, телевизор, письменный стол Валентины и стенка в торце комнаты с книгами, проигрывателем и магнитофоном.
   Когда-то, лет двенадцать назад, чуть ли не сразу после вселения в эту квартиру, мы поместили Пелагею Матвеевну в маленькую комнату с Ольгой. Но теща неимоверно, ужасающе храпела. Лишь одну ночь втихомолку проплакала в страхе внучка, и старуху вернули в проходную комнату. Конечно, больному человеку было здесь не сладко. Через комнату постоянно приходилось ходить, почти тут же гремели кухонной посудой. Правда, немного скрашивал жизнь старухи вечно включенный телевизор.
   Дочь подросла и спать с нею в одной комнате казалось мне мучительно стыдном. Но другую квартиру раз за разом не давали. Что-то сюрреалистическое было в этих предложениях, комиссиях, посещениях лиц, которые намеревались сюда вселиться. Они нисколечко не стеснялись хозяев, вслух "расставляли" свою мебель по углам и вдоль стен. Это было противно слушать, но я их понимал. Я и сам расставлял мебель в каждой вновь предлагаемой квартире, правда, лишь в своем воображении. Странными казались мне и причины отказов, когда я словно в заколдованном круге ни от кого не мог добиться ответа. Каждый раз мы с женой решали не поддаваться больше на провокации, жить себе и жить здесь, но проходило время, злой волшебник снова предлагал нам квартиру, и когда мы решали, что уж на этот-то раз все будет в порядке, начинали упаковывать вещи, непонятное насыщало атмосферу вокруг нас, и я тыкался как слепой котенок в приемные и кабинеты, выслушивая ничего не значащие обещания, успокаивания и еще что-то, названия чему я не мог придумать, и все закручивалось в какой-то постыдной карусели, откуда меня в конце концов выбрасывало центробежной силой,
   И тогда я покупал бутылку водки, начинал считать себя человеком, освобождался от всего нелепого, что успевал нацепить во время квартирной эпопеи. По ночам меня мучил тещин храп. Каждый вечер, ложась в постель, я уже ждал этого храпа, боялся, ненавидел и потому лишь настраивал себя на него. Уже много лет я не спал нормально. Но когда впереди не было никакого просвета, я чувствовал себя все же увереннее, тогда я не расслаблялся.
   - На вот, - сказал я Афиногену, -в конце там...
   - Вам какую-нибудь закусочку соорудить? - спросила Валентина.
   - Нет, благодарствую, - серьезно ответил Афиноген, - сейчас я очень занят необходимейшим делом, так что выпивки не принимаю.
   - Ох, уж и занят! Что же это за дело, если не секрет?
   - Да никакого секрета и нет. Жилплощадь вот для фантаста пробиваю.
   - Пробьете вы! - развеселилась Валентина. - Сидите уж...
   - Я серьезно, Валентина Александровна.
   - У вас только с бутылкой дело серьезно.
   - Нет, нет. Никаких бутылок. Правда, Федор Михайлович?
   - Правда, Афиноген Каранатович, - согласился я.
   Работать, работать надо было!
   В это время задремавшая было старуха дико всхрапнула. и проснулась. На экране телевизора продолжали бегать хоккеисты.
   - Федя, это ведь Испазита? - как ни в чем не бывало спросила она.
   - Да нет же! - рассмеялся я. - Эспозито играет в другой команде.
   - А че смеешься... Я же вижу, что Испазита.
   - Ну пусть Эспозито.
   - Валя, ведь это Испазита?
   Почему-то из всех хоккеистов Пелагея Матвеевна помнила лишь одного Эспозито.
   - Ах, мама, мне не до хоккея.
   - Конечно, Испазита, - убедила себя старуха. - Смеются еще...
   - Читай, - сказал я Афиногену и снова отворил дверь в маленькую комнату.
   Что-то у девушек вид был совершенно неподходящий для решения задач по физике.
   - Ну, как дела с задачей? - спросил я.
   - Никак.
   - Давайте смотреть. Где она? Так-с... Так-с... А что такое фокальная плоскость? А... Ясно... А это линейчатый спектр?.. Странно... Тогда решетка должна быть.
   - Так она и есть! - сказала Ольга.
   - А! Ну, так тогда все ясно.
   Через минуту задача была решена. Причем я лишь задавал наводящие вопросы, большей частью для самого же себя.
   - А! - воскликнула Ольга, - 3адачка-то ерундовая! И с ответом сходится.
   Подруги меня явно стеснялись, и я поспешил уйти. В большой комнате уже сидела соседка. На лбу Пелагеи Матвеевны лежало мокрое полотенце.
   - Пошли в кабинет, - сказал я Афиногену.
   - Идите, идите, - напутствовала нас Валентина.
   - Ой, я, наверное, помешала? - заволновалась соседка.
   - Нет, нет, - возразила Валентина. - Им там удобнее.
   6
   Кабинетом я вполне серьезно называл кухоньку, крохотную, два метра на два. Но здесь все-таки можно было уединиться.
   - Так что у тебя, Федор Михайлович, с квартирой?
   - Ерунда, - отмахнулся я.
   - А все-таки?
   - Да, понимаешь, мы ведь живем в заводском доме. И в случае, если я съеду отсюда, завод немедленно вселит в квартиру своего очередного.
   - Логично, - кивнул Афиноген.
   - А Учреждение тоже желает поселить сюда кого-нибудь из своей очереди. Раз мне Учреждение дает, то уж старую квартиру ему за это подавай непременно.
   - Так ведь у Учреждения, вроде, никаких прав на нее нет.
   - Нет, - согласился я.
   - В чем же тогда дело?
   - Геннадий Михайлович не может дарить мне четырехкомнатную, да еще заводу двухкомнатную.
   - Да что же он дарит заводу? Его же собственное? И при чем тут дарить?
   - При всем при том. Непосильно для Учреждения так разбрасываться квартирами.
   - Тут мой стариковский ум ничего понять не может. Тебе обещали квартиру?
   - Обещали. Резолюция горисполкома даже есть.
   - Так в чем же дело?
   - Там написано об улучшении жилищных условий писателя Приклонова.
   - Ну?
   - А если мне дадут новую квартиру, а старую заберет завод, то получится, что я получил новую квартиру, вместо того чтобы улучшить.
   - А это что, не одно и то же?
   - Как видишь, не одно.
   - Ничего не понимаю. Тебе обещали квартиру?
   - Обещали. Уже три раза давали... но не до конца. Тут все дело в том, что мне не квартиру положено, а улучшение жилусловий...
   - Совсем ты меня, Федор Михайлович, запутал. Ты мне одно скажи, дадут тебе квартиру?
   - Нет.
   - А что тебе сделают?
   - Улучшат жилищные условия.
   - А каким образом можно улучшить жилищные условия?
   Я обомлел. Смотрел на Афиногена, но не видел его Где-то над затылком возникла точка. Не дышать, задержать ее на мгновение. Сказать: "Так..." Так, так все так. Все мгновенно связалось, расставилось по местам, превратилось в рассказ. Это у меня часто бывает. Возникает точка, в которой уже заключен рассказ. Только бы не спугнуть его. Все еще смутно, подсознательно, но рассказ-то готов. Готов! А как и почему, объяснить не могу. Да и не хочу. Готов рассказ про квартиру, про то, каким образом можно улучшить жилищные условия. Про везучего человека Артемия Мальцева, его жену, детей. Про друзей их. Я уже знал рассказ до последней точки и... еще не знал его. Но это обычно, нормально. Сейчас нужна была только ручка да бумага. Все получится. Я никогда не спешил писать. Приятно носить в голове рассказ, существующий пока лишь в виде точки. Это как секрет, как тайна. Торопиться нельзя и в то же время уже хочется написать этот рассказ. Так, так, все так. Наверное, я глупо улыбался,
   - Тьфу, - сказал Афиноген. - На тебя смотреть, так счастливее человека нет.
   - Сейчас нет.
   Носились же в голове всякие сюжеты. Многое было начато. У меня всегда в работе полтора десятка рассказов. А вот этот вспыхнул, и все в миг изменилось. И что мне теснота! Что мне тещин храп! У меня ведь есть нечто! Я, может, и запел бы сейчас, да вот только не умел.
   - Сколько раз ты уже "вселялся" в новую квартиру?
   - Трижды, Афиноген Каранатович. Трижды.
   - Тогда тоже причины были?
   - Были, были причины. В первый раз оказалось, что нецелесообразно селить всех писателей Фомска в один дом...
   - А сколько вас всех?
   - Пятнадцать.
   - И в тот дом всех поселили?
   - Никого не поселили.
   - При чем тогда: всех?
   - Вот этого, Афиноген Каранатович, не знаю.