Коляда Николай Владимирович. Для тебя

   Молчание.
   ОН. Что-то случилось?
   ОНА. Нет… Нет…
   ОН. Я что-то не так сделал?
   ОНА. Нет… нет… нет…
   ОН. Всё в порядке, ничего страшного не произошло, что с вами, что?
   ОНА (молчит). Я боюсь… Я боюсь этих чёрных пакетов… Я не могу даже смотреть на них, мне сразу становится плохо… Эти чёрные пакеты из-под фотобумаги, они – страшные, страшные. В них что-то такое таится… Что-то дикое, жуткое…
   ОН. Почему?
   ОНА. Спрячьте, пожалуйста, прошу вас, спрячьте, не надо!!!
   ОН молча смотрит на НЕЁ. Спрятал пакет за пазуху.
   ОН. Спрятал.
   ОНА (вытерла слёзы, молчит, потом говорит очень тихо и очень быстро). Мама умерла, когда мне было восемь лет… Я была совсем маленькой, но я помню её похороны. Помню её маленький гробик, её холодную руку. Потом прошло несколько дней и я стала забывать о похоронах, о страшных этих похоронах, о серых лицах людей, о кладбище с крестами, о плачущих лицах, о кошке, которая бегала у всех под ногами – чёрная кошка с горящими безумными глазами… Прошло несколько дней и я стала забывать всё это. Тут пришёл с работы папа. Фотограф, который был на похоронах, на похоронах мамы, передал папе пакет, фотографии. Я не помню этого фотографа, не помню, чтобы нас фотографировали, и зачем, зачем его позвали, зачем есть такая традиция – звать на похороны фотографа? Папа принёс домой фотографии. У него в руках было три таких вот чёрных пакета из-под фотобумаги… Он доставал фотографии и показывал мне. И я опять всё увидела. Увидела людей, увидела страшную эту кошку, увидела маму, мою маму увидела мёртвой, она лежала в гробу, я всё увидела, всё вспомнила и закричала, так страшно закричала, мне стало так плохо, всё потому что вспомнила, так жутко, так страшно, я кричала, кричала, кричала! (молчит, уставившись в одну точку, вытирает слёзы). Вы думаете – я сумасшедшая? Да? Но ведь у многих людей есть предметы, которых они боятся. Вот, когда я доставала ножницы, я увидела, что вы боитесь их, боитесь острых предметов, правильно? Вы испугались ножниц, а я не боюсь их… Но вы не показали виду, что боитесь ножниц, вы – мужчина, я – женщина, глупая женщина и потому я сразу закричала, как только увидела эти чёрные пакеты, то есть, чёрный пакет, который вы достали из сердца. Простите, что я закричала. Я не хотела напугать вас. Мне кажется, что там, в этих чёрных пакетах, в чёрных этих штуках живёт Смерть. Она живёт там и вылетает, как только вы заглядываете туда, в этот пакет. Я не хочу умирать, я не хочу, чтобы кто-то умирал. Пусть живут все. Места всем хватит. И глупым, и умным – всем.
   Молчание. ОН смотрит на неё, не отрываясь.
   Вы простили меня? Я больше не буду кричать и пугать вас. Вы простили меня? Простили?
   ОН (тихо). Я не обиделся. Нет. Я вас понимаю. Я очень хорошо понимаю вас. То, что вы говорите. Понимаю. Это я виноват. Сам. Сам, ничего не говорите. Я буду доставать их отсюда, из груди. Так даже лучше – ведь она у меня в сердце… Она – она в сердце… (Достаёт из-за пазухи фотографию за фотографией. Раскладывает их на стеклянном полу).
   ОНА двигается на коленях от стенки к НЕМУ, внимательно и испуганно смотрит на фотографии. Удивленно посмотрела на МУЖЧИНУ, который продолжает сосредоточенно выкладывать фотографию за фотографией.
   ОН. Вот… Вот… Вот…
   ОНА. Это – она?
   ОН. Да. Она.
   ОНА. Ваша Любовь?
   ОН. Да. Моя Любовь! Любовь!
   ОНА. Она… она любит фотографироваться?
   ОН. Она каждый день приходит ко мне на работу. Садится на стул… На такой же чёрный стул, название которого я не могу вспомнить. Я направляю свет, освещаю её лампами…
   ОНА. Своей Любовью, вы хотели сказать?
   ОН (молчит). Да. Да. Правильно. Своей Любовью. Делаю снимок. Один снимок. Потом она улетает. Каждый день я жду её. Ровно в три часа дня она входит. И так – много лет подряд.
   Молчание.
   ОНА. Она такая разная…
   ОН. Да! Вы правильно заметили! Она умеет каждый день становиться другой! Непохожей на себя в предыдущие дни! Неповторимой! Но это она! Она!
   ОНА. Она очень разная…
   ОН. Да, да! Очень, очень!
   ОНА. Мне даже кажется, что это разные женщины…
   ОН. Нет, нет. Нет! Это – она одна …
   ОНА (помолчала). Нет. Нет. Вы ошибаетесь. Вы глубоко ошибаетесь. Вы ведь не сумасшедший? Посмотрите. Это разные женщины. Вы разве не видите? Многих из них, из этих женщин, я хорошо знаю. Посмотрите?
   ОН (твёрдо, глядя в одну точку). Нет. Нет. Нет. Вы не знаете её. Вы не можете её знать. Не знаете.
   ОНА. Знаю. Знаю очень хорошо. Они все приходили ко мне делать причёски. Да, да. Я знаю их. Перед тем, как идти фотографироваться, они приходили ко мне. Я всем этим женщинам делала причёски. Ваше ателье возле рынка, за углом? Да? А моя парикмахерская рядом, совсем рядом, в двух шагах. И этой я делала причёску, и этой, и этой…
   ОН (твёрдо). Вы – ошибаетесь…
   ОНА (помолчала). Вы – сумасшедший. Теперь я твёрдо уверена. Совершенно твёрдо. Это – разные женщины.
   ОН. Нет.
   ОНА. Не будьте глупцом.
   ОН. Нет. Неправда! Не хочу слушать! Неправда!
   ОНА. Пусть будет неправда. Но я не сказала вам ещё главного. Посмотрите сюда. Вот это – я. Да, да. Это – я. Я всё думала – почему мне так знакомо ваше лицо. И теперь вспомнила. Вот это – моя фотография. Я приходила к вам фотографироваться. Вот это – я. Ну, посмотрите? Посмотрите?! Ну?! Точно такая же фотография есть и у меня. Вот она. (Достаёт из-за пазухи конверт, в нём – фотография.) Видите? Это моя самая любимая фотография. Её мне сделали вы. Нигде и никогда я не была такой красивой, как на этой фотографии. И такой похожей на саму себя. Посмотрите, ну?
   Молчание. МУЖЧИНА долго, внимательно смотрит на фотографию, поднося её близко-близко к глазам. Он словно ощупывает её и внимательно сверяет с ЖЕНЩИНОЙ. Собрал фотографии. Спрятал их за пазуху. Протянул ЖЕНЩИНЕ руку.
   ОН. Вы не закончили. Мне нужно остричь ногти.
   ОНА взяла его ладонь. Улыбается. Осторожно принимается за работу.
   Нужно что-то говорить…
   ОНА. Я не знаю – что…
   ОН. Вы забыли…
   ОНА. Я забыла…
   ОН. Нужно говорить: «Чик-чик»…
   ОНА. Ах, да. Чик-чик. Чик.
   ОН. Чик-чик. Чик.
   ОНА. Чик-чик.
   ОН. Чик-чик.
   ОНА. Чик. Чик. Чик.
   ОН. Чик. Чик. Чик.
   ОНА. Чик. Чик.
   ОН. Чик. Чик.
   ОНА. Чик. Чик.
   ОН. Чик.
   ОНА. Чик.
   Молчат. Смеются.
   ОН. Я вспомнил, как он называется.
   ОНА. Я тоже вспомнила.
   ОН. Венский стул.
   ОНА. Да, да. Венский стул. Венский! Венский стул!
   Смеются.
   ОН (тихо-тихо). Почему вы не сделали с собой то, что хотели, когда они забрали вас?
   ОНА (тихо-тихо). Ножницами? Думаете, нужно было убить себя?
   ОН. Вы же хотели?
   ОНА. Хотела.
   ОН. Почему?
   ОНА. Хорошо, что не сделала. Ведь мы – встретились. Иначе – никогда…
   ОН. Никогда…
   ОНА. Никогда-никогда…
   ОН. Никогда-никогда…
   ОНА. Никогда…
   ОН. Сегодня вы научите меня?
   ОНА. Мы так и не перейдём на «ты»?
   ОН. Нельзя. Ни в коем случае.
   ОНА. Хорошо.
   ОН. Вы не ответили? Сегодня вы научите меня?
   ОНА. Конечно.
   ОН. Иначе всё рухнет.
   ОНА. Теперь уже не рухнет.
   ОН. Когда мы начнём урок? Нужно скорее!
   ОНА. Сейчас. Сейчас начнём. Сейчас. Сейчас. Последний пальчик приведём в порядок. Чик-чик.
   ОН. Чик-чик. Чик. Чик. Чик. Чик.
   ОНА. Чик-чик. Чик. Чик. Чик.
   Гаснут лампы. Темнота.
   ОН. Кажется, прибавили света. Даже жарче стало от света.
   ОНА. Да, немного посветлее стало. Держите меня за руку.
   ОН. Я и не хотел выпускать.
   ОНА. Начнём?
   ОН. Да, да. Сначала – на сантиметрик. Самое главное – один сантиметрик над землёй. Приподняться. Только сантиметрик преодолеть. А потом станет легче. Легче лететь. Выше подняться – легче. Совсем легко будет. Самый трудный – первый сантиметрик… Только один…
   ОНА. Мне жалко их…
   ОН. Почему?
   ОНА. Они смотрят и завидуют нам.
   ОН. Мне тоже жалко. Но что делать? Они так никогда и не смогут… Вот, вот, кажется, получается! Летим! Мы летим!
   С треском, грохотом, скрежетом разваливаются стены.
   Горит ткань обшивки стен. Рвётся, трещит.
   Нет четырёх стен. Небо. Звёзды.
   ОНА. Теперь мы не расстанемся.
   ОН. Теперь нас не догнать. Не достать. Теперь мы вместе. Навсегда. Навсегда?
   ОНА. Навсегда… Навсегда… Навсегда…
   ТИШИНА.
   Вяло догорает, тухнет ткань. Исчезла тюрьма, сумасшедший дом, темница, четыре стены. Влюблённая пара взлетела к звёздам.
   Вы говорите, что это бред, что это – выдумка, что это – невозможно? Верно.
   Невозможно встретиться друг с другом в этом огромном сумасшедшем мире. Невозможно взлететь к звёздам. Но иногда получается.
   Кто-то может. Когда очень-очень любит.
   Я пробовал.
   Теперь хожу по земле.
 
   Конец первой пьесы.

Черепаха Маня
Пьеса в одном действии

   Действующие лица:
   Слава – 35 лет
   Ира – 35 лет
   Черепаха Маня – 300 лет
 
   Однокомнатная «хрущоба», пятыйэтаж.
   Ночь. Осень.
   Двенадцатое сентября.

 

   Куда их девать? Куда поселить моих героев?
   А пусть живут в моей квартире. 18,5 кв. м. Ищу и ищу вот эти 0,5 кв. м. – не могу найти и потому шифоньера вот не имею. Поставить некуда. Вбил в стенку гвозди, повесил костюмы выходные на плечиках. Нормально!
   И у СЛАВЫ с ИРОЙ – пусть будет то же самое в квартире. Только я на первом этаже живу, а они пусть живут на пятом. Ну, чтоб хоть какая-то разница была. А дом пусть стоит на горе, чтобы внизу – весь город видно было. Ну, чтоб красиво было бы, верно? А то «чернуха» эта надоела до чёртиков. И вам, и мне.
   Итак, пусть будет красиво!
   В комнате книги, полки, стол, цветы, диван. Кухня – как у меня: ма-а-аленькая. Ванная и санузел – вместе. В просторечии эта комната называется, кажется, «гованная»? Фу, как некрасиво! Виноват. Больше не буду.
   Ну вот. Что ещё? На полу – зелёный палас. У меня, правда, красный. Но зелёный – красивее!
   На паласе стоит настольная лампа. Только она и горит в комнате, больше нету света. Лампа освещает крохотное существо – ЧЕРЕПАХУ МАНЮ, которой недавно исполнилось триста лет, но об этом никто не знает кроме меня и вас. Перед МАНЕЙ лежит огромная морковка и лист капусты. МАНЯ слабо поднимает голову и смотрит то в одну сторону комнаты, то в другую. МАНЯ и лампа находятся на белой, нарисованной мелом на паласе, черте.
   На диване, накрывшись коричневым в клетку (как у меня!) пледом лежит ИРА. Руки засунула под щёку, чуть свесила голову вниз, смотрит на МАНЮ и слёзы у неё бегут по лицу и капают на палас.
   В другой половине комнаты, отделённой меловой чертой, на матрасе сидит СЛАВА. Книги перебирает, что-то в чемодан складывает.
   Часы тикают. Ночь. Три часа. Темно в комнате. Только МАНЯ в круге света. Дождь за окном. Двенадцатое сентября.
   Мне нравится число «Двенадцать». Потому что оно находится перед несчастным тринадцатым днём месяца. Я всегда верил и верю в приметы. Число двенадцать – маленький, последний, крохотный кусочек счастья перед несчастьем…
   Молчание.
   МАНЯ посмотрела на ИРУ. Потом посмотрела на СЛАВУ. Вздохнула горько-горько. Принялась есть капусту.
   ИРА (плачет). Бедная моя Манечка… Манюнечка ты моя… Красавица ты моя ненаглядная… Ты-то, ты-то за что страдаешь? Тебе, несчастной моей, на спячку надо уже ложиться, уже осень, уже холод, а тебе всё покою не дают эти два мерзавца, да? Манечка? Манюнечка? Манюшенька моя? Бедное моё животное, ты-то в чём виновато, в чём? Слышишь меня, Маня? Маня, Маня… (Плачет).
   СЛАВА (собирает вещи в чемодан). Я тебе уже тыщу раз говорил: черепахи не слышат. Они глухие…
   ИРА. Что? Что ты там бормочешь?
   СЛАВА. Я говорю: черепахи не слышат! Глухие! Глухие!
   ИРА. Не ври. Глухие. Сам ты глухой. Всё она слышит. Всё она слышит, моя лапонька. Всё, всё, всё… А если она не слышит чего-то там, то и так понимает. Многое понимает. Всё понимает…
   Молчание. Стучит дождь за окном.
   (ИРА, глядя на черепаху, улыбается, вытирает слёзы). Вот смотрю на черепаху и сразу лягушек почему-то вспоминаю. Они из одного семейства. Болото вспоминаю… А потом вспоминаю, как лягушки говорят «ква-ква»… А вспомню лягушек – сразу вспоминаю, как я в детстве глядела на заставку в нашем телевизоре, стареньком «кавээне»… На картинке был нарисован Кремль, лучи от него бежали и буквы рядом стояли: «Москва»… А учительница наша в школе нам говорила, что неизвестно, почему Москву называют Москвой… В смысле, никто не знает, откуда произошло это слово. А я маленькая глупая деревенская девочка казалась себе самой умной и удивлялась безграмотности учительницы, потому что мне было так ясно, отчего Москву называют Москвой. Это ведь так понятно. «Москву» надо читать по слогам: «Мос-ква». Сом-ква. Москву строили на болоте. В болоте квакали лягушки: ква-ква. Сом-ква. Наоборот – сом. Сом-ква. Москва. Сом-ква…
   СЛАВА. Как глубоко.
   ИРА (не реагируя). Вот смотрю на черепаху и думаю о Москве… Вот у меня какой ход мыслей… Одно за другое цепляется и что-то такое вылазит, неожиданно вылазит…
   СЛАВА. Вылезает.
   ИРА. Вылазит. Вылезает: в Москву, в Москву, в Москву! Сбежать, сбежать от всего, от всех, куда угодно, хоть в Москву… Сбежать. Господи, куда мне сбежать?! Куда?! (Перевернулась на другой бок, к стене. Плачет). Вылазит… Вылезает… Какая разница… Всё время замечания… Вылазит… Вылезает… Вылезает. Вылазит. Всё время, всю жизнь…
   МАНЯ вздыхает ещё горше, чем в первый раз. Ест капусту. Только хруст стоит по квартире.
   (В стену). Зачем? Зачем? Скажи мне, зачем ты это сделал?
   СЛАВА. Что я сделал? Что я опять сделал?
   ИРА. Зачем?
   СЛАВА. Что?
   ИРА. Зачем ты купил черепаху? Зачем?
   СЛАВА. Затем, что в моей жизни началась полоса исполнения желаний… Не было её и вот она пришла!
   ИРА. Вылазит полоса желаний! Вылезает полоса желаний!
   СЛАВА. Да, да! Пришла полоса желаний! У меня была полоса белая, полоса чёрная, потом опять белая, потом опять…
   ИРА. Зануда!
   СЛАВА. …чёрная, потом белая! А теперь…
   ИРА. Серо-буро-малиновая! Серо-буро-малиновая, зануда, знаю! Знаю!
   СЛАВА. Помолчи. Я сказал – помолчи.
   ИРА плачет.
   Да. Я всю жизнь мечтал иметь черепаху. У меня в детстве потому что была черепаха! И я хотел потому! Да, хотел!
   ИРА. Они же триста лет живут! Почему она у тебя умерла, почему?!
   СЛАВА. Потому что была зима. И я искупал её в ведре с ледяной водой. Она простыла и… и…
   ИРА. И подохла! И подохла!
   СЛАВА. Она погибла! Она умерла, а не подохла!
   ИРА. Подохла!
   СЛАВА. Она умерла! Я был маленький и глупый. Я очень плакал, когда хоронил её!
   ИРА. Ты хоронил её! Ты хоронил её!
   СЛАВА. Да, хоронил! Для меня это было потрясение! Огромное детское потрясение! Которое я пронёс через всю жизнь!
   ИРА. О-о-о! Потрясение! Зануда! Похоронил!
   СЛАВА. Похоронил!
   ИРА. И на камне написал: «У попа была собака, он её любил! Она съела кусок мяса! Он её убил! И похоронил!…»
   СЛАВА. Ты не можешь понять, что такое для крохотного человека похоронить любимое существо и знать при этом, что ты виновен в смерти его, ты, ты, ты! Я был глупый и потому искупал её в холодной воде!
   ИРА. Ты остался им! Ты никогда не вырастал! Ты остался мальчиком-злыднем! Маленький, злобный человеконенавистный негодяй! Дундук! Всегда был и останешься дундуком! Ёкарный бабай, это ж сколько же надо было в башке иметь миллиграммов серого вещества, чтобы черепаху в ледяной воде искупать?!
   СЛАВА (молчит). Я не реагирую. Я держу себя. Мне надоели эти препирательства из-за ерунды.
   ИРА. Ерунды?! Зачем ты купил черепаху, зачем, скажи?! Тебе мало горя в этом доме, ёкарный бабай? Мало, дундук?
   СЛАВА. Какое горе тебе принесла черепаха? Она что тебя – объела?
   ИРА. Она меня не объела! (В стену). Нет не объела она меня! Но я не могу смотреть на животное, которое треснутое, которое – несчастное, которое – одинокое! Она – одинока! И так проживёт триста лет, целых триста лет! Ты понимаешь это или нет? Тебя не будет, меня не будет, никого не будет, а она будет жить, жить, и жить одна! Совсем одна в этом мире! Она одна, одна, одна! Я не могу смотреть на неё, я сразу рыдаю, я сразу себя в её шкуре представляю, то есть, в панцире в её себя я представляю! Мне плохо сразу становится, я понимаю чужую боль, понимаю! Ты не поймёшь, для тебя она – игрушка, забава, развлечение! А то, что она живая, ты это понять не можешь! Не сможешь! Ты её в ледяной воде опять искупаешь! Ты её для этого и взял! Да, да, да, для этого! О-о-о-о-о…
   СЛАВА. Всё?
   ИРА. Что – всё?
   СЛАВА. Я говорю: всё? Нанылась?
   ИРА. Не нанылась, не нанылась! Буду ныть, потому что мне жалко мою Манечку, Манюнечку, Манюшеньку! Жалко её!
   СЛАВА (помолчал). С чего это ты взяла, что это она? Может быть, это вовсе не она, а он.
   ИРА. Ага, он. «Оно» – скажи ещё лучше! Много соображаешь!
   СЛАВА. Не «оно», а «он». Не Маня, а, скажем, Мань. Мэн! Да, это мужчина. И ему совсем не трудно переносить тяготы одиночества. Ему даже нравится быть в гордом одиночестве. Конечно, это мужчина. Это – он. Я вижу, я чувствую, что это – мужик. Во, глаза какие! Мужик!
   ИРА. Ты что, по глазам увидел, что это мужик?
   СЛАВА. Да, по глазам. Видно ведь – где мужские, а где женские глаза. Я вижу, что у него – мужские. И осанка у него такая мужественная. Мэн, мэн! Видишь, откликается. Мужик, конечно.
   ИРА. Ты что, у него яйца видишь? Ты их щупал, да?
   СЛАВА. Манеры у вас, мадам, конечно… Помоечные, что и говорить…
   ИРА. Не трогай помойку! Мою помойку – не трогай! (Повернулась лицом к СЛАВЕ, села на диван). Нет, ты скажи мне, скажи давай, откуда ты знаешь, что это – он? С чего, с чего ты взял, что это не черепаха, а черепах?
   СЛАВА. Я ничего не знаю наверняка. Я пред-по-ла-га-ю. Я не могу знать. Безапелляционно можешь разговаривать у нас только ты. Я предполагаю. Потому что на птичьем рынке мне его продал один дядька…
   ИРА. Пьяный?
   СЛАВА. Выпивший.
   ИРА. Правильно. Он, видно, украл черепаху у своего ребёнка. Ему на бутылку не хватало, вот он и украл. Господи!
   СЛАВА. Да, он был выпивший! Но мне нужна была черепаха и я купил. Я не стал допытываться у него – он, она или оно продаётся! Согласись, смешно было бы мне на рынке проверять знания в биологии какого-то грязного мужика…
   ИРА. В зоологии, образованный…
   СЛАВА. Ну, в зоологии! Какое это теперь имеет значение?
   ИРА встала, ходит по комнате, – то есть, по своей половине. СЛАВА – по своей. За окном – дома. Они как на ладошке расположились. В окнах свет горит.
   ИРА. Зачем ты её купил?! Зачем?! Как мы теперь её с тобой будем делить?! Как?!
   СЛАВА. Делить мы его – его! – не будем! Он – он мой. Я его – его! – купил на свои деньги!
   ИРА. Деньги были общие! Общие!
   СЛАВА. Ещё раз говорю тебе: я не отдам его! Он – мой!
   ИРА. Ещё раз говорю тебе, это не он, а она – это раз…
   СЛАВА. Хоть десять! Он!
   ИРА. Она!
   СЛАВА. С чего ты взяла? Откуда ты знаешь? Ну?!
   ИРА. Потому что я чувствую!
   СЛАВА. Что ты чувствуешь?
   ИРА (помолчала). Я чувствую её одинокую, несчастную, неутолённую, бедную, оскорблённую душу! Женскую душу! Вот так. Её биополе подсказывает мне, что она – это она.
   СЛАВА. Потрясающе! Нахваталась слов: «биополе»! Как чудовищно это звучит в твоих устах, привыкших к матерщине! Если бы ты только посмотрела, послушала бы себя со стороны! Противно! Ты ведь даже знать не знаешь, что такое «биополе»!
   ИРА. Знаю!
   СЛАВА. Не знаешь!
   ИРА. Можно, я договорю?
   СЛАВА. Всё понятно.
   ИРА. Нет, я договорю.
   СЛАВА. Всё понятно.
   ИРА. Нет, я договорю. Итак, это во-первых. Во-вторых, я тебе её не отдам. Ты её замучаешь голодом! Она у тебя сдохнет сразу же! Тотчас же! К тому же твоё биополе отвратительно действует на всё живое, на всё, что ползает, растёт, цветёт, пахнет! Да!
   СЛАВА. Боже! Боже!
   ИРА. Не «божкай»! Вон, посмотри на цветы – даже цветы завяли от тебя! От твоего присутствия!
   СЛАВА. Да они завяли потому, что ты, лентяйка, лентяюга, полить их не можешь! Только хвалишься, что из рабочей семьи, что тебя с детства работать учили! Враньё! Ложь!
   ИРА. Не трогай мою семью!
   СЛАВА. Да, ты лентяйка! Тебе полить цветы даже лень! Вот они и чахнут!
   ИРА. Нет, они завяли от твоего биополя! И я чахну от той гадости, которую ты из себя испускаешь!
   СЛАВА. А грязная посуда? Горы! Ты не лентяйка, скажешь, нет?
   ИРА. Я не виновата, что нет горячей воды! Сам знаешь!
   СЛАВА. Нагрей! Вскипяти!
   ИРА. Я тебе нагрею сейчас, поорешь ещё ты у меня! Нагрею!
   СЛАВА. Дура. Деревня!
   ИРА. Кретин!
   Нда.
   Они так бесконечно могут разговаривать.
   Вот вы говорите: нельзя да нельзя ругаться в пьесах, что театр должен развлекать, ублажать, успокаивать и т.д., ну, а как тут без мата, без «чернухи», когда – тупик?
   Хватит. Пусть говорят как надо. Иначе это никогда в жизни не кончится.
   Вдруг начинается дикий ор, крик, визг, ругань:
   ИРА (она стоит посредине комнаты, волосы у неё на голове торчат в разные стороны). Дерьмо собачье!
   СЛАВА (рвёт волосы у себя на голове). Чмошница!
   ИРА. Дятел долбаный!
   СЛАВА. Свинья!
   ИРА. Козёл!
   СЛАВА. Дура!
   ИРА. Дебил!
   СЛАВА. Коза рогатая!
   ИРА. Скотина подлючая!
   СЛАВА. Фуфло накрашенное!
   ИРА. Сука ты!
   СЛАВА. Сама сука!
   ИРА. Я сука?! Ты сука!
   СЛАВА. Ты сука!
   ИРА. Ты сука!
   СЛАВА. Ты сука!
   ИРА. Ты, ты, ты, ты, ты, сука-сука-сука-сука-сука-сука-сука, падла-падла-падла-падла-падла, козёл-козёл-козёл! Свинья, тварь, подлец, мерзавец, идиот, дебил, фраер, паразит, дерьмо!!!!
   СЛАВА. ….д ..ёб….!!!!!
   ИРА. …….? ….?! …сос. …. …..!!!!!
   СЛАВА. … …? …?! ..у. ….пиз. ….. …. ….. … . уй.. …!!!!!!
   ИРА. ….? ….?! … … ???!!! ………………уя …….удмурта ….., …. т …. ёжика ……..!!!!!!!!!!
   СЛАВА. …… знамя ……ляд……?! ……..!!!! ……………………….триста раз………………..!!!!!!!!!!!
   ИРА. ……………………..Б ………зайца ……………………………нет …………………….!!!!!!!!!!!!
   СЛАВА. ………….!!!!!! …..!!!!!!! ……!!!!!!!!!!!!
   ИРА. …….Х ……!!!!!!!!! ….ку ………!!!!!!!!! …. …. ….пиз ……!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
   Фу-у-у-у-у-у-у…
   Отвёл я душу.
   Ну-ну – больше не буду. А то – некрасиво, вы правы. Ведь театр должен и т.д.
   ИРА и СЛАВА замолчали. Тяжело дышат.
   МАНЯ, бедная, спрятала голову в панцирь, не дышит, не шевелится.
   ИРА и СЛАВА совсем уже были готовы вцепиться друг другу в волосы, но тут ИРА что-то в чемодане у СЛАВЫ увидела.
   ИРА (показала пальцем). Это что такое? Почему?
   СЛАВА. Что – почему?!
   ИРА. Почему ты укладываешь в чемодан Библию? (Быстро прошла на половину СЛАВЫ, забрала книгу, вернулась к дивану).
   СЛАВА. Не смей ходить на мою половину!
   ИРА. Не ори! Не смей брать чужие вещи!
   СЛАВА. Положи Библию на место. Это моя книга!
   ИРА. С чего ты взял, что твоя? Это я её покупала!
   СЛАВА. Библию? Библию? Библию ты покупала? Ты покупала Библию?! Не лги!
   ИРА. Я не лжу!
   СЛАВА. Лжунья! Лгунья, то есть!
   ИРА. Меня блевать тянет от твоих слов!
   СЛАВА. А меня от твоих!!! Ты гнусная лгунья! Если говорить на твоём жаргоне – тебе всегда всё было по фигу! Вот так!
   ИРА. Что-что? Что тебе было не по фигу? Ну-ка, скажи, ну?
   СЛАВА. Религия, дура! Религия! Тебе до фени, а мне всегда… Мне всегда…
   ИРА (зло поёт). «А мне всегда чего-то не хватает, зимою лета! Зимою лета!!!» Тебе не по фигу, да! Тебе не до фени, да! Знаю, знаю, какой ты верующий! Знаю! Так иногда в креста в Господа Мать загнёшь, что стены дрожат, штукатурка валится! Знаю! Знаю я твою веру, креста Господа Мать! Знаю, во что ты веруешь! Интеллигенция! Голубая кровь! Вскрытие покажет, чему ты верил! Покажет!
   СЛАВА. Какая ни на есть, но это моя вера! Отдай Библию! Положи книгу – она моя! Отдай!
   ИРА. Господи, Господи! Услышь ты меня! Услышь! Долбани его чем-нибудь по башке, пришпандорь ты его чем-нибудь! Господи!
   СЛАВА. Я сказал – отдай!
   Топнул ногой, полки валятся, книги с полками тоже. Полный шурум-бурум, куча мала.
   Внизу – СЛАВА. Барахтается под всем под этим. ИРА хохочет.
   ИРА. Довыступался! Достучался ногами! Шмякнуло тебя не хило, надо сказать! Мужик называется! Дерьмо ты! Какой ты мужик – ты баба! Полки как следует прибить не можешь! Есть Бог на этом свете! Услышал он мои молитвы! Метит шельму Бог-то! Видит он всё! Есть! Есть Бог!!! (Ходит по комнате).
   СЛАВА под кучей книг не шевелится.
   Вылезай, дерьмо. И не спорь мне, не спорь. Библию мы покупали вместе. На Кузнецком мосту, много лет назад, у спекулянтов, только-только перестройка началась! Да! Половину тебе отдала потом, отдала, не надо! Из сорока двадцать – не надо. Идея твоя была, сказал: купим Библию, но денег – не надо. Половину я. Я! Да ты на неё только потому рот расшиперил, что у неё корешок золотой. Не надо. Тебе мебля, мебля всегда нужна была, а не книга, не внутренность, не содержание. Ну?! (Молчит).
   СЛАВА не двигается. ИРА визжит.
   Слава?! Слава?! Слава?! Жив?! Жив?! Цело?!! Цело?!!
   СЛАВА выбирается из-под полок.
   СЛАВА (встал). Стоять там. Не двигаться. И не ори. Три часа ночи. (Отряхнулся. Ходит по своей половине, собирает вещи. Весело). Хорошо, что упало. Всё равно книги заберу. И полки тоже мои. Тебе они не нужны. Толку, что в библиотеке работаешь. Не читаешь ведь умных книжек, нет. Потому что неграмотная. Так что – не ори.
   ИРА (молчит). Извините. Не хотела. Обрадовалась просто. От радости это. Думала – шиздец тебе пришёл.
   СЛАВА. Какой ужас…
   ИРА. Да. Радовалась бы, радовалась. Одно жалко – одно.
   СЛАВА. Чего?
   ИРА. Дорогие похороны. Тратиться надо. Вот – плохо. Ведь я пока законная. Хотя – лучше бы ты умер, и всё бы решилось. Раскошелилась бы. Пришлось бы. Только вот это плохо. А так – ну, как по заказу.