Страница:
Павел Комарницкий
Последний наказ
Историческая драма
Солнце наконец село. Багровый закат еще грел небо обманчивым, призрачным теплом, но на снегу уже вовсю гуляли синие морозные тени, предвкушая наступление ночи. Зимние сумерки коротки, и это давало надежду. Татары до сих пор не освоились толком в кондовых русских лесах, они будут ждать до утра. И только тогда…
Огонь плясал в зеве русской печи, разгоняя мрак. Изба топилась по-черному, и дым давно наполнил бы курную избу, если бы не прореха в крыше. Должно быть, монголы растаскали соломенную крышу на корм своим диким степным лошадям, когда выяснилось, что стога сена, заботливо заготовленные крестьянами на зиму, сожжены. Нет, что ни говори, а живучие кони у этих двуногих зверей. Спят на снегу, сроду не зная стойла, едят траву из-под снега, и даже продымленная соломенная крыша курной крестьянской избы годится им. И кровь из них пьют поганые, когда нечего жрать. Любой русский конь, каким бы ни был могучим, давно пал бы при таком обращении. А этим хоть бы что.
У огня сидели двое.
Один – немолодой уже человек, в густой, черной короткой бороде которого кое-где блестели первые седые волоски, видимые даже при неверном, пляшущем свете огня. На груди витязя – а судя по корзну на меховом плаще, это был витязь дружины княжьей – тускло поблескивала броня. Чешуи панциря кое-где были слегка промяты, и опытный глаз сразу угадал бы во вмятинах следы стрел.
Рядом с витязем сидела молодая женщина, закутанная в темный плащ с меховым подбоем. На измученном тонком лице вспыхивали отсветами пламени огромные темные глаза, цвет которых было невозможно увидеть в неверном пляшущем свете печного огня.
– Ну что, госпожа моя, на сей раз ушли. Глядишь, и завтра уйдем, а там и до Новагорода недалече.
– Что нам с того, Ратибор Вышатич? – женщина протянула к пламени тонкие руки, зябко повела плечами.
– Ну как же. Ведь это же вольная Русь, княгиня. Новагород покуда поганые не заяли, и неведомо, займут ли.
Женщина молчала долго, глядя в огонь. Огонь… Везде огонь, по всей великой Руси пляшет неистовое пламя. Огню теперь раздолье.
– Почто так мыслишь, Вышатич? Уж сколько их было. Рязань пала, Тверь пала, Москва, Суздаль. Сам Владимир Великий восемнадцать ден простоял только. А мелких городов и не счесть. Про иные веси и не вспоминаю уже – княгиня говорила равнодушно, медленно.
Теперь замолчал тот, кого она называла Ратибором. Молчал он долго, и только скулы ходили ходуном, угадываясь сквозь бороду.
– Нет. Не возьмут они всей Руси Великой, не верю я. Где-то же должен быть положен им предел, нехристям поганым!
– Помнишь купца того, из магометанских земель? Он сказывал, будто у их шаха было пятьсот тысяч воинов, и всех их побили поганые татары. А до того они заяли страну китайскую, где воинов было и вовсе несчитанно. Почто же им не заять землю русскую?
Он искоса глянул на молодую княгиню. Женщина не повела взглядом в ответ. Сидела, глядя в огонь остановившимся взглядом. Ратибор содрогнулся. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять – жизнь покидает эту женщину, хотя на ее молодом, здоровом теле нет покуда ни единой царапины.
– Не верю я!
– Займут они и великий Новагород, и златоглавый Киев, Вышатич. Пройдут, как саранча, и пойдут дальше. Тот купец сказывал – хотят они пройти всю землю из конца в конец, до последнего моря, и везде сделать пусто.
– Нет. Не может такого быть, чтобы Русь погибла – холодея от справедливости страшных, равнодушных слов, упрямо повторил Ратибор – Жива еще русская сила! Ежели ее всю взять…
Княгиня наконец оторвала взгляд от огня, прямо взглянув на витязя. В углу рта залегла жесткая усмешка, разом состарившая юное прекрасное лицо.
– Так почто не взяли до сей поры? Почто не помогли рязанцам, когда те просили? А до того еще булгарам? Нет, Ратибор Вышатич. Некому ныне собрать воедино силу русскую. Прошли те времена, когда по слову князя Святослава Игоревича сбирались воедино дружины со всех городов, и шли бить поганых хазар. Вместе нынче поганые, а мы, русские, поврозь. И посейчас еще немало князей мыслит отсидеться в своих уделах, за крепкими стенами. И будут татары брать город за городом, покуда не вылущат землю русскую, как голодная белка шишку.
Ратибор трудно сглотнул. Подбросил в огонь дров, и пламя, чуть опешив сперва от нежданного угощения, с жадностью кинулось на свежее дерево, стремясь пожрать его. Как татары, подумал Ратибор. Такие же ненасытные, как огонь, такие же беспощадные.
– Ладно, госпожа моя – витязь тяжело поднялся – погляжу коней. Отдыхать нам некогда, покуда ночь, надо успеть уйти подальше. Завтра днем поганые нам проходу не дадут. Ты, княгиня, покушай пока.
Ратибор надел железную рукавицу, взял уголек из печи, прямо в ладонь. Отвалил почерневшую, забухшую дверь, сбитую из трех грубо отесанных плах. Петель у двери не было, вместо них были прибиты куски войлока, уже слегка разлохматившиеся на сгибе. Ратибор усмехнулся – хорошие петли. Не заскрипят.
Он вышел во двор, постоял, ощущая, как после курной избы морозный воздух вливается в легкие. Темнота уже поглотила двор, и только конек крыши еще смутно вырисовывался на бледном пепельном фоне угасающего заката. После глядения на огонь тьма казалась непроглядной. И ни единого звука не издавала мертвая деревня.
Ратибор снова задвигал желваками. Так и на землях русских. Сперва огонь, и потом наступит тьма. Долгая, долгая морозная ночь опускается на Русь. Права молодая княгиня, и нечего надеяться на несбыточное.
Ратибор рассердился на себя за такие мысли. Шумно вздохнул, тряхнул головой. Помирать до смерти – последнее дело. У него есть задача – доставить княгиню в Новгород.
Вот только выполнить его оказалась куда как непросто. Везде хозяйничали татарские разъезды, перехватывая путников, всех без разбору – погорельцев из разоренных весей, чудом уцелевших беженцев из разоренных и сожженных городов, монахов из опустошенных обителей. Никого не щадили поганые, все, кто не мог держать меч, гибли под ударами татарских сабель. А если кто мог – тех татары расстреливали издали, засыпая стрелами из своих тугих коротких луков.
* * *
… Огни свечей озаряли горницу, ровно храм божий на Пасху. Ратибор мельком удивился – ижеславский князь Владислав был человеком бережливым, к ненужному расточительству не склонным. В дверях Ратибор столкнулся с человеком в коротком полушубке – тот пропустил витязя, чуть поклонившись, и вышел, даже не дождавшись ответного кивка. Гонец, понял он. Понятно.
– Звал, княже? – слегка поклонился он.
– Садись, Вышатич. Дело есть, и немалое.
Князь перехватил взгляд своего вятшего витязя [1], усмехнулся.
– О свечах ли думать ныне, Ратибор Вышатич? Мыслю я, на наш остатний век хватит.
Ратибор сел, не задавая вопросов. Зачем вопросы не ко времени? Сам скажет.
– Князь Юрий зовет в Рязань. Со всей ратью.
И снова замолчал, угрюмо глядя на огонь свечей, отражавшихся в глазах. Из-за обилия свечей казалось, что глаза князя лишены зрачков, светятся, как у вурдалака.
– Худые вести, Вышатич. Посольство князя Федора перебито безбожным Батыгой. Не удалось умаслить зверей хищных, как мыслил князь Юрий. И сына потерял зазря. И невестку молодую Евпраксию тоже, и внука. Как услыхала она, что с Федором сотворили, так и с колокольни вниз… С младенцем Иваном на руках, значит…
– Когда сбираться, княже? – уточнил Ратибор.
– Кому как, Ратибор Вышатич. Мне к послезавтрему вечеру быть в Рязани. А тебе…
Князь наконец повернул к нему голову.
– А тебе хочу я поручить самое главное, что есть у меня. Ладу мою переправить надобно подале. Чую, здесь будет крови…
Он снова замолчал, угрюмо глядя на плямя свечей.
– А что князь Владимирский Георгий? – все-таки не утерпел Ратибор.
Князь скривился желчно.
– А не слыхать Георгия Всеволодовича. Думают оне.
– О чем?
– А о том, похоже, как бы разом две рыбки словить. Нашими руками татар отбить, а не выйдет у нас – так еще лучше. Прибрать к рукам всю землю рязанскую – чем плоха мечта?
– Князь Георгий ранее вроде как слабоумием не страдал – изумился Ратибор – Неуж не понимает, что за нами его черед встанет?
– Вот именно. Шибко умным мнит себя князь Георгий, да и на силу свою надеется. Ослеплен гордынею. Истинно горе от ума.
И снова тяжелое молчание разлилось по горнице.
– Скажу еще тебе, Вышатич. Воевода рязанский Евпатий Коловрат, ну, ты знаешь его (витязь кивнул) отправлен в Чернигов, молить о подмоге. Князь Юрий крепко надеется. Однако дело сие к тебе нынче не относится.
Князь встал, подошел к поставцу, взял в руки высокий узкогорлый кувшин венецианского стекла, поглядел сквозь него на пламя свечей.
– Послезавтра новое посольство из Рязани во Владимир выходит – Владислав снова криво усмехнулся – уж не просить подмоги – умолять, в ногах валяться. Князь Юрий, похоже, согласен встать под руку Георгия. Пес с ним! Уж лучше так, нежели…
Он повернулся всем телом, одновременно поставив кувшин на место.
– Вот с ними и повезешь Ладу мою во Владимир. А там видно будет. Никому из наших боле не могу доверить дело сие, Ратибор Вышатич. Ты в прознатчиках тайных [2] сколь ходил?
– Семь лет, княже.
– Ну вот. Лучше тебя те места токмо медведи местные знают, и то не все. Не всюду на торные дороги надейся, бывает, тропы тайные сподручнее.
Ратибор встряхнул космами.
– Сделаю, княже. Только быстро собираться надо. Лучше всего – сейчас.
– Дам я тебе полста человек дружины – князь усмехнулся – все одно в Рязани сбор, чуть раньше прибудут… Ты о своих-то домочадцах подумал, како они без тебя?
Ратибор молчал. А что тут можно придумать, когда дома мать старая, да дочка малая, да сын едва ходить выучился. А хозяйки и вовсе нету, померла при родах.
– Ладно – крякнул князь неловко – покуда жив буду, не дам твоих в обиду. В терем сюда заберу, вот что. Завтра с утра и заберу, и в Рязань со мной поедут.
Ратибор еще помолчал. Не учен он красно говорить, о чем жалел иногда. Все мечом махать больше.
– Спрашивай уже, не тяни – подбодрил князь.
– Что с Ижеславлем будет, понятно… Ежу понятно, не устоять тут, спалят град дотла… Что с народом будет, княже?
Князь засопел угрюмо. Понятно, крайне неприятен вопрос. Каждый князь в ответе за своих людей, и не только за дружину – за всех горожан, вплоть до младенцев и юродивых.
– Народ, Ратибор Вышатич, он тебе не корова – веревку на рога да и повел, куда хочешь. Бабы, ребятишки, скотина… Добро все нажитое бросить… И даже налегке если – уже не успеть, похоже.
Князь остро взглянул в глаза витязя, и по спине Ратибора пробежала холодная ящерка. Вот как, значит…
– Вот так, значит – будто прочел его мысли князь – Вот оттого князь Юрий и сбирает ратных людей со всех городов да весей. Батыга взял Нузлу, и разъезды его уж с нашими сшибались под Пронском. Князь Юрий хочет в поле выйти, встретить Батыгу и отбить.
Вот теперь холодная ящерка забегала вдоль хребта туда-сюда.
– Этого нельзя делать, княже!
– Вот как? – князь усмехнулся – Али ты уж набольший воевода рязанский, что князю Юрию указывать будешь?
– Этого нельзя делать! – Ратибор упрямо тряхнул патлами – В поле татары перемогут нас числом, и всех побьют, всех до единого! Вспомни-ко Калку! И кто тогда встанет на стены рязанские? Надобно всех ратных, сколько есть, стянуть в Рязань да поставить на стены… Выслушай, княже… Ведь на стене один воин за четверых идет… Всех ратных надобно на стены поставить, да разделить наполовину – покуда одни бьются, другие отдыхают. Иначе изнемогут ратники, и стены не спасут тогда!
– Верно мыслишь – криво усмехнулся князь – Быть тебе великим воеводой. То все про Рязань. Ладно, Рязань отобьется. А другие? А Пронск, а Белгород, Ожск со Свирельском, а Переяславль-Рязанский? А наш Ижеславль как? А веси бессчетные? Что будет с землей рязанской, ты подумал? Много ли народу успеет укрыться за стенами рязанскими, и сколько не успеет?
Ратибор угрюмо замолк.
– Вот ты спрашивал – что будет с народом? Князь Юрий в ответе за всю землю рязанскую. Не хочет он допустить всеобщего разорения. И не тебе решать, как и где биться. И не мне даже. Как решит, так и будет. В поле так в поле.
Ратибор молчал, глядя на колеблющееся пламя множества свечей. Свечки, поставленные слишком густо, плавили друг друга, и перед глазами витязя вдруг встало жуткое видение горящего города.
– В общем, так – подвел итог беседе князь – Мой последний наказ ты слышал. И слово мое, что покуда жив, твои домочадцы нужды знать не будут. Ну а ежели не устоим, ежели убьют меня… Не серчай тогда.
– Мертвые сраму не имут, княже.
Князь пронзительно смотрел своему витязю в глаза.
– Не про тебя это, Вышатич. Заклинаю тебя и молю – сбереги мою Ладушку. Живой ли, мертвый – сбереги. Ничего боле не прикажу тебе!
Ратибор снова тряхнул длинными волосами. Встал.
– Дозволь собираться, княже, время не терпит.
Князь тоже встал. Подкинул на ладони тяжелый, длинный, как чулок, до отказа набитый кожаный кошель, кинул Ратибору – тот поймал на лету.
– Сто гривен тут. Это тебе на дорогу. Иди. Бери коней любых, ключников буди сейчас. Чуть кто чего не отыщет – бей в зубы, по княжьему слову. Я потом добавлю.
Ратибор покосился на княгиню. Молодая женщина вела себя вполне достойно – не всхлипывала, не куксилась. Сидела прямо, мерно покачиваясь в такт конской рыси, и смотрела вперед огромными сухими глазами, и только на дне этих глаз стыла осенней темной водой тревога.
– Не озябла?
Женщина бледно улыбнулась.
– Хороша больно погодка. Радует сердце, к прочему всему.
Витязь скупо улыбнулся в ответ.
– Отличная, госпожа моя. Мы никого не видим, нас никто не видит. В такую погоду никто никому жить не мешает, княгиня.
Сказал, и сам удивился. Может, однако!
– Ты уж философии греческой не учен ли, Ратибор Вышатич? – заметно развеселилась княгиня, и стылая тревога-кручина на время ушла из ее глаз.
– Это как из лука на скаку бить, что ли? – недоуменно спросил Ратибор.
– Ну не совсем так – окончательно развеселилась княгиня – Но близко.
Ратибор про себя усмехнулся. Вообще-то он знал, что такое философия. Батюшка Варсонофий, накушавшись меду либо браги, любил поучать паству цитатами из Библии и других греческих книг, и при этом вздевал палец к небу: «сие есьм философия, наука о премудростях всяческих». Но сейчас важно отвлечь молодую женщину от тяжких дум.
И вообще, сейчас умение бить на скаку из тяжелого, в рост человека, русского лука куда важнее всех и всяческих премудростей.
– Князь Владислав с остатней ратью и будет завтра, господине.
– Велика ли рать?
– Двести двадцать человек, к этим полуста. Все, способные держать оружие.
– И то хлеб.
Князь Олег Красный, брат князя Олега, принимавший отряд на постой, был хмур и взвинчен. По всему терему слышался гомон, туда-сюда сновали какие-то бабы и девки, таща в охапках теплую лопотину и прочее, размашисто проходили окольчуженные ратники. Пламя свечей и масляных ламп металось от движения воздуха, освещая все происходящее неверным трепещущим светом. Ржали во дворе кони, кто-то зычно бранился.
– Содом, не иначе – перехватил взгляд витязя князь Олег – У нас на Руси без этого никак. Ладно, сейчас разместят вас где-нито. И каша с мясом найдется, я распоряжусь. Отдыхайте. Посольство утром выедет, до свету, тебя разбудят. Княгиню Ладу в светелку к моей… хотя спят уж…
– Нет, княже.
Олег Красный поднял бровь.
– Не понял…
– Не гневайся, княже. Положи ее где-нибудь отдельно. А я у порога лягу.
– Снаружи, как пес? – насмешливо спросил Олег.
– В точности как пес, княже. Только изнутри.
Олег рассмеялся.
– А горшок тебе отдельно, или вам одного с княгиней хватит? Лепо ли видеть тебе госпожу твою, как раздевается она на ночь?
– Что делать – без улыбки ответил Ратибор – Придется привыкать нам.
– Ладно – хмыкнул князь Олег – будь по-твоему. Так стало быть, не верит князь Ижеславский в крепость Рязани. Подале княгиню свою отправил…
– Верит ли, не верит – о том мне неведомо, княже. Но биться будет вместе со всеми, в поле или на стенах.
– Хорошо – махнул рукой Олег Красный – Ступай.
– И за няньку, и за мамку, и за девок сенных я теперь у тебя – витязь не принял шутки.
– Так ведь тут княжий терем, Ратибор Вышатич, не поле бранное. Там ли ты угрозу ищешь, да сторожкость свою…
– Береженого Бог бережет – без улыбки ответил Ратибор.
Княгиня смотрела на него, чуть склонив голову набок.
– Всегда ли бережет?
Витязь чуть подумал.
– Не всегда. Но чаще, чем небереженого.
Княгиня фыркнула, по-девчоночьи блестя глазами.
– Ой, зрю я, и философ ты…
– И это тоже, госпожа моя. Философ. Вот не сойти с места – на пятьсот шагов стрелой достаю…
Ну наконец-то она рассмеялась по-настоящему – весело, звонко, и даже голову чуть закинула. Как смеялась еще совсем недавно, дней десять назад.
Как в страшно далекие отсюда мирные времена.
Молодая женщина испуганно открыла глаза, разом вырываясь из зыбкого сна.
– А? Уже?
– Посольство рязанское собралось почти. Завтракать пожалуй.
Она поднялась, не скидывая с себя меховое одеяло.
– Отвернись, одеваться буду. Вещи наши где?
– Вещи я увязал, и к седлам приторочил. Поспешать надо нам.
Слюдяное окошко в частом свинцовом переплете истекало прозрачными слезами, внося в жарко натопленную горницу холодную струю. На дворе еще стояла беспросветная темень. Где-то перекликались часовые. Совсем рядом, под окнами, шел разговор: «Муромские уж прибыли, так спят в седлах, умаялись» «А когда выступать?» «А я знаю? Переяславских ждем еще, да ижеславские вот должны…». Голоса удалялись, разговор стал неразборчив.
– Готова я, Вышатич – молодая женщина уже стояла одетая, и подпоясана даже. Когда успела?
Копыта глухо цокали по укрытому свежим снежком льду Оки, извечной русской дороги – летом на лодьях, зимой на санях. Всадники перекликались, продвигаясь резвой рысью. Сытые кони легко одолевали неглубокий покуда снег.
Маленький обоз – семь саней о-триконь, да два десятка всадников – шел по самой середине реки. Башни и колокольни Рязани давно скрылись их виду, а впереди уже смутно чернели островерхие крыши угловых башен Переяславля-Рязанского.
Боярин Вячко сидел на коне, подобно копне, в своей шубе, поверх которой напущена роскошнейшая борода – перину набить можно. Он придержал коня, поравнялся с витязем и молодой княгиней, ехавшей на сей раз в возке, запряженном тройкой. Выделил князь Юрий.
– Сегодня заночуем в Переяславле, а завтра уж в Коломне будем. На князя Георгия земле.
Ратибор помолчал.
– Я тебе не указ, боярин. Но ежели бы ты меня спросил – ночевать надо в Коломне, а назавтра быть уже в Москве.
– Так не успеем же дотемна…
– Ну так что же. Придется идти в темноте. Река вот она, не заплутаем. Сейчас каждый день дорог, боярин.
Боярин крякнул.
– Эй, Олеша! Не сворачивай на Переяславль, слышь! Идем до Коломны!
– Послы князя Рязанского к великому князю Георгию Всеволодовичу Владимирскому!
Послышался шум, замелькали отсветы огня. На башне появились люди с факелами, в свете которых стало видно малую дружину рязанского посла. Ворота заскрипели, медленно отворились обе створки, сбитые из могучих дубовых брусьев внахлест.
– Добро пожаловать, боярин!
Ратибор проехал в тесноватые коломенские ворота, плотно прижимая коня к саням, в которых ехала княгиня. Он так и держался подле на своем Серке, как приклеенный, и оседланную кобылу Игреню, на которой княгиня прибыла в Рязань, держал в поводу. Так надежнее.
Створки тяжело бухнули сзади, заскрежетал в проушинах затворный брус. Город уже спал, ни единого огонька не виднелось в черном скопище домов и построек. Только факелы воротной стражи трещали на ветру, выхватывая из темноты неровный огненный круг.
– Ну что там у вас? Слышно, хан Батыга крепко наседает?
– О том едем говорить с князем Георгием – решительно пресек расспросы боярин Вячко – А ну, голова, укажи нам постой!
...Послов князя Юрия Рязанского определили на постой в обширной горнице княжьего гостиного дома, стоявшего сейчас пустым. Князь Георгий Всеволодович слыл крепким хозяином, и в каждом городе, подпадавшем под его руку, имел такие вот постоялые дворы, в которых при нужде могло разместиться сотни две конных дружинников – очень удобно, когда объезжаешь владения.
Княгине Ижеславской отвели отдельную комнату, в которую углом вдавалась громадная небеленая печь, сложенная из дикого камня, с трубой – княжьи покои топились по-белому. Камни печи потрескивали, прогреваясь, видимо, дров не жалели. Зев печи выходил в другую комнату, побольше. Жаль. Ратибор любил глядеть на пляшущее в печи пламя…
Возле печи уже суетились две сенные девки, устраивая постель для княгини – две широкие сдвинутые вместе лавки, застеленные кошмой в три слоя, и уже поверх кошмы льняная простыня. Да еще и пышная подушка с собольим одеялом. Богатая постель.
Девицы перешептывались, поблескивая искоса глазами на рослого витязя. Должно быть, обсуждали, как это госпожа не боится ночевать одна в комнате с мужчиной. Наплетут теперь с три короба… А, пусть их. Не о том теперь думать надобно.
– Не надо ли чего, госпожа?
– Идите, идите, милые.
– Спокойной ночи, госпожа – девки упорхнули вон, давясь смехом. Ну, дуры…
– Я тут постою, за дверью, госпожа моя. Покличешь… – Ратибор взялся за железное кольцо, вделанное в дверь.
– Слышь, Вышатич… Ты бы лавку себе добыл – княгиня распустила волосы, расчесывала их гребнем – Ну чего ты, в самом деле, на пороге спишь…
– Так безопасней – улыбнулся витязь – с лавки же упасть можно…
Княгиня фыркнула, блестя глазами, и не сдержалась – рассмеялась.
Низкорослый кочевник на маленьком мохнатом коньке распался надвое вместе с конем – Ратибор срубил его наотмашь, с оттягом, от плеча наискось. И не успел витязь опустить меч, как обе половинки степняка с противным чавканьем зашевелились, вспучились, и вот уже вместо одного против Ратибора стоят двое.
– У-у-у-у! – с волчьим воем враги атакуют, норовя зайти с двух сторон.
Эх, неверно ударил… Ладно…
Х-ха! Х-ха!
Головы степных разбойников отлетают прочь. Миг, другой – и вместо отрубленных голов на плечах вспухают новые. Но самое страшное – у отрубленных голов внизу начинает шевелиться, расти нечто бледное, постепенно превращаясь в недостающее до полного комплекта – коней с сидящими на них туловищами. Еще чуть, и против Ратибора стоят четверо.
– Уррагх! – вся четверка атакует одинокого витязя, норовя окружить. Теперь Ратибору по-настоящему трудно, но он все-таки ухитряется отрубить пару рук с кривыми саблями. Тщетно – на месте отрубленных у степняков тут же отрастают новые, и притом уже с саблями, а из отрубленных рук медленно вспучиваются новые бойцы…
И тут Ратибора пронзает запоздалое прозрение – лук! Их надо бить из лука, и только из лука! Их всех надо бить только из луков, не подпуская близко…
Страшный удар кривой сабли обрушивается на голову. Пропустил-таки…
– …А-ах… Любый мой, Владушко… Не отправляй меня от себя… Не надо… Как я жить без тебя…
Ратибор мгновенно проснулся, рука по привычке сцапала черен меча. Сердце колотилось сильными, неровными толчками и непривычно ныло тупой болью. Фу ты…
– А-а… Не оставляй… Не уходи…
Во тьме смутно белело пятно. Княгиня Лада скинула с себя соболье одеяло – жарко возле самой печи – беспомощно раскидалась на постели.
– А-а… Не умирай…
Знакомо пробежала по спине холодная ящерка. Не выдержав, Ратибор встал, нашарил огниво, зачиркал кремнем по мелко насеченному каленому железу. Затлел трут, вспыхнуло пламя – витязь зажег свечу.
Княгиня Лада уже не спала. Лежала на спине, неподвижно глядела перед собой огромными темными глазами, в которых медленно оседал ужас ночного кошмара.
– Ты кричала, госпожа моя – Ратибор поправил скинутое на пол одеяло.
– Сон я видела, Вышатич.
Огонь плясал в зеве русской печи, разгоняя мрак. Изба топилась по-черному, и дым давно наполнил бы курную избу, если бы не прореха в крыше. Должно быть, монголы растаскали соломенную крышу на корм своим диким степным лошадям, когда выяснилось, что стога сена, заботливо заготовленные крестьянами на зиму, сожжены. Нет, что ни говори, а живучие кони у этих двуногих зверей. Спят на снегу, сроду не зная стойла, едят траву из-под снега, и даже продымленная соломенная крыша курной крестьянской избы годится им. И кровь из них пьют поганые, когда нечего жрать. Любой русский конь, каким бы ни был могучим, давно пал бы при таком обращении. А этим хоть бы что.
У огня сидели двое.
Один – немолодой уже человек, в густой, черной короткой бороде которого кое-где блестели первые седые волоски, видимые даже при неверном, пляшущем свете огня. На груди витязя – а судя по корзну на меховом плаще, это был витязь дружины княжьей – тускло поблескивала броня. Чешуи панциря кое-где были слегка промяты, и опытный глаз сразу угадал бы во вмятинах следы стрел.
Рядом с витязем сидела молодая женщина, закутанная в темный плащ с меховым подбоем. На измученном тонком лице вспыхивали отсветами пламени огромные темные глаза, цвет которых было невозможно увидеть в неверном пляшущем свете печного огня.
– Ну что, госпожа моя, на сей раз ушли. Глядишь, и завтра уйдем, а там и до Новагорода недалече.
– Что нам с того, Ратибор Вышатич? – женщина протянула к пламени тонкие руки, зябко повела плечами.
– Ну как же. Ведь это же вольная Русь, княгиня. Новагород покуда поганые не заяли, и неведомо, займут ли.
Женщина молчала долго, глядя в огонь. Огонь… Везде огонь, по всей великой Руси пляшет неистовое пламя. Огню теперь раздолье.
– Почто так мыслишь, Вышатич? Уж сколько их было. Рязань пала, Тверь пала, Москва, Суздаль. Сам Владимир Великий восемнадцать ден простоял только. А мелких городов и не счесть. Про иные веси и не вспоминаю уже – княгиня говорила равнодушно, медленно.
Теперь замолчал тот, кого она называла Ратибором. Молчал он долго, и только скулы ходили ходуном, угадываясь сквозь бороду.
– Нет. Не возьмут они всей Руси Великой, не верю я. Где-то же должен быть положен им предел, нехристям поганым!
– Помнишь купца того, из магометанских земель? Он сказывал, будто у их шаха было пятьсот тысяч воинов, и всех их побили поганые татары. А до того они заяли страну китайскую, где воинов было и вовсе несчитанно. Почто же им не заять землю русскую?
Он искоса глянул на молодую княгиню. Женщина не повела взглядом в ответ. Сидела, глядя в огонь остановившимся взглядом. Ратибор содрогнулся. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять – жизнь покидает эту женщину, хотя на ее молодом, здоровом теле нет покуда ни единой царапины.
– Не верю я!
– Займут они и великий Новагород, и златоглавый Киев, Вышатич. Пройдут, как саранча, и пойдут дальше. Тот купец сказывал – хотят они пройти всю землю из конца в конец, до последнего моря, и везде сделать пусто.
– Нет. Не может такого быть, чтобы Русь погибла – холодея от справедливости страшных, равнодушных слов, упрямо повторил Ратибор – Жива еще русская сила! Ежели ее всю взять…
Княгиня наконец оторвала взгляд от огня, прямо взглянув на витязя. В углу рта залегла жесткая усмешка, разом состарившая юное прекрасное лицо.
– Так почто не взяли до сей поры? Почто не помогли рязанцам, когда те просили? А до того еще булгарам? Нет, Ратибор Вышатич. Некому ныне собрать воедино силу русскую. Прошли те времена, когда по слову князя Святослава Игоревича сбирались воедино дружины со всех городов, и шли бить поганых хазар. Вместе нынче поганые, а мы, русские, поврозь. И посейчас еще немало князей мыслит отсидеться в своих уделах, за крепкими стенами. И будут татары брать город за городом, покуда не вылущат землю русскую, как голодная белка шишку.
Ратибор трудно сглотнул. Подбросил в огонь дров, и пламя, чуть опешив сперва от нежданного угощения, с жадностью кинулось на свежее дерево, стремясь пожрать его. Как татары, подумал Ратибор. Такие же ненасытные, как огонь, такие же беспощадные.
– Ладно, госпожа моя – витязь тяжело поднялся – погляжу коней. Отдыхать нам некогда, покуда ночь, надо успеть уйти подальше. Завтра днем поганые нам проходу не дадут. Ты, княгиня, покушай пока.
Ратибор надел железную рукавицу, взял уголек из печи, прямо в ладонь. Отвалил почерневшую, забухшую дверь, сбитую из трех грубо отесанных плах. Петель у двери не было, вместо них были прибиты куски войлока, уже слегка разлохматившиеся на сгибе. Ратибор усмехнулся – хорошие петли. Не заскрипят.
Он вышел во двор, постоял, ощущая, как после курной избы морозный воздух вливается в легкие. Темнота уже поглотила двор, и только конек крыши еще смутно вырисовывался на бледном пепельном фоне угасающего заката. После глядения на огонь тьма казалась непроглядной. И ни единого звука не издавала мертвая деревня.
Ратибор снова задвигал желваками. Так и на землях русских. Сперва огонь, и потом наступит тьма. Долгая, долгая морозная ночь опускается на Русь. Права молодая княгиня, и нечего надеяться на несбыточное.
Ратибор рассердился на себя за такие мысли. Шумно вздохнул, тряхнул головой. Помирать до смерти – последнее дело. У него есть задача – доставить княгиню в Новгород.
Вот только выполнить его оказалась куда как непросто. Везде хозяйничали татарские разъезды, перехватывая путников, всех без разбору – погорельцев из разоренных весей, чудом уцелевших беженцев из разоренных и сожженных городов, монахов из опустошенных обителей. Никого не щадили поганые, все, кто не мог держать меч, гибли под ударами татарских сабель. А если кто мог – тех татары расстреливали издали, засыпая стрелами из своих тугих коротких луков.
* * *
… Огни свечей озаряли горницу, ровно храм божий на Пасху. Ратибор мельком удивился – ижеславский князь Владислав был человеком бережливым, к ненужному расточительству не склонным. В дверях Ратибор столкнулся с человеком в коротком полушубке – тот пропустил витязя, чуть поклонившись, и вышел, даже не дождавшись ответного кивка. Гонец, понял он. Понятно.
– Звал, княже? – слегка поклонился он.
– Садись, Вышатич. Дело есть, и немалое.
Князь перехватил взгляд своего вятшего витязя [1], усмехнулся.
– О свечах ли думать ныне, Ратибор Вышатич? Мыслю я, на наш остатний век хватит.
Ратибор сел, не задавая вопросов. Зачем вопросы не ко времени? Сам скажет.
– Князь Юрий зовет в Рязань. Со всей ратью.
И снова замолчал, угрюмо глядя на огонь свечей, отражавшихся в глазах. Из-за обилия свечей казалось, что глаза князя лишены зрачков, светятся, как у вурдалака.
– Худые вести, Вышатич. Посольство князя Федора перебито безбожным Батыгой. Не удалось умаслить зверей хищных, как мыслил князь Юрий. И сына потерял зазря. И невестку молодую Евпраксию тоже, и внука. Как услыхала она, что с Федором сотворили, так и с колокольни вниз… С младенцем Иваном на руках, значит…
– Когда сбираться, княже? – уточнил Ратибор.
– Кому как, Ратибор Вышатич. Мне к послезавтрему вечеру быть в Рязани. А тебе…
Князь наконец повернул к нему голову.
– А тебе хочу я поручить самое главное, что есть у меня. Ладу мою переправить надобно подале. Чую, здесь будет крови…
Он снова замолчал, угрюмо глядя на плямя свечей.
– А что князь Владимирский Георгий? – все-таки не утерпел Ратибор.
Князь скривился желчно.
– А не слыхать Георгия Всеволодовича. Думают оне.
– О чем?
– А о том, похоже, как бы разом две рыбки словить. Нашими руками татар отбить, а не выйдет у нас – так еще лучше. Прибрать к рукам всю землю рязанскую – чем плоха мечта?
– Князь Георгий ранее вроде как слабоумием не страдал – изумился Ратибор – Неуж не понимает, что за нами его черед встанет?
– Вот именно. Шибко умным мнит себя князь Георгий, да и на силу свою надеется. Ослеплен гордынею. Истинно горе от ума.
И снова тяжелое молчание разлилось по горнице.
– Скажу еще тебе, Вышатич. Воевода рязанский Евпатий Коловрат, ну, ты знаешь его (витязь кивнул) отправлен в Чернигов, молить о подмоге. Князь Юрий крепко надеется. Однако дело сие к тебе нынче не относится.
Князь встал, подошел к поставцу, взял в руки высокий узкогорлый кувшин венецианского стекла, поглядел сквозь него на пламя свечей.
– Послезавтра новое посольство из Рязани во Владимир выходит – Владислав снова криво усмехнулся – уж не просить подмоги – умолять, в ногах валяться. Князь Юрий, похоже, согласен встать под руку Георгия. Пес с ним! Уж лучше так, нежели…
Он повернулся всем телом, одновременно поставив кувшин на место.
– Вот с ними и повезешь Ладу мою во Владимир. А там видно будет. Никому из наших боле не могу доверить дело сие, Ратибор Вышатич. Ты в прознатчиках тайных [2] сколь ходил?
– Семь лет, княже.
– Ну вот. Лучше тебя те места токмо медведи местные знают, и то не все. Не всюду на торные дороги надейся, бывает, тропы тайные сподручнее.
Ратибор встряхнул космами.
– Сделаю, княже. Только быстро собираться надо. Лучше всего – сейчас.
– Дам я тебе полста человек дружины – князь усмехнулся – все одно в Рязани сбор, чуть раньше прибудут… Ты о своих-то домочадцах подумал, како они без тебя?
Ратибор молчал. А что тут можно придумать, когда дома мать старая, да дочка малая, да сын едва ходить выучился. А хозяйки и вовсе нету, померла при родах.
– Ладно – крякнул князь неловко – покуда жив буду, не дам твоих в обиду. В терем сюда заберу, вот что. Завтра с утра и заберу, и в Рязань со мной поедут.
Ратибор еще помолчал. Не учен он красно говорить, о чем жалел иногда. Все мечом махать больше.
– Спрашивай уже, не тяни – подбодрил князь.
– Что с Ижеславлем будет, понятно… Ежу понятно, не устоять тут, спалят град дотла… Что с народом будет, княже?
Князь засопел угрюмо. Понятно, крайне неприятен вопрос. Каждый князь в ответе за своих людей, и не только за дружину – за всех горожан, вплоть до младенцев и юродивых.
– Народ, Ратибор Вышатич, он тебе не корова – веревку на рога да и повел, куда хочешь. Бабы, ребятишки, скотина… Добро все нажитое бросить… И даже налегке если – уже не успеть, похоже.
Князь остро взглянул в глаза витязя, и по спине Ратибора пробежала холодная ящерка. Вот как, значит…
– Вот так, значит – будто прочел его мысли князь – Вот оттого князь Юрий и сбирает ратных людей со всех городов да весей. Батыга взял Нузлу, и разъезды его уж с нашими сшибались под Пронском. Князь Юрий хочет в поле выйти, встретить Батыгу и отбить.
Вот теперь холодная ящерка забегала вдоль хребта туда-сюда.
– Этого нельзя делать, княже!
– Вот как? – князь усмехнулся – Али ты уж набольший воевода рязанский, что князю Юрию указывать будешь?
– Этого нельзя делать! – Ратибор упрямо тряхнул патлами – В поле татары перемогут нас числом, и всех побьют, всех до единого! Вспомни-ко Калку! И кто тогда встанет на стены рязанские? Надобно всех ратных, сколько есть, стянуть в Рязань да поставить на стены… Выслушай, княже… Ведь на стене один воин за четверых идет… Всех ратных надобно на стены поставить, да разделить наполовину – покуда одни бьются, другие отдыхают. Иначе изнемогут ратники, и стены не спасут тогда!
– Верно мыслишь – криво усмехнулся князь – Быть тебе великим воеводой. То все про Рязань. Ладно, Рязань отобьется. А другие? А Пронск, а Белгород, Ожск со Свирельском, а Переяславль-Рязанский? А наш Ижеславль как? А веси бессчетные? Что будет с землей рязанской, ты подумал? Много ли народу успеет укрыться за стенами рязанскими, и сколько не успеет?
Ратибор угрюмо замолк.
– Вот ты спрашивал – что будет с народом? Князь Юрий в ответе за всю землю рязанскую. Не хочет он допустить всеобщего разорения. И не тебе решать, как и где биться. И не мне даже. Как решит, так и будет. В поле так в поле.
Ратибор молчал, глядя на колеблющееся пламя множества свечей. Свечки, поставленные слишком густо, плавили друг друга, и перед глазами витязя вдруг встало жуткое видение горящего города.
– В общем, так – подвел итог беседе князь – Мой последний наказ ты слышал. И слово мое, что покуда жив, твои домочадцы нужды знать не будут. Ну а ежели не устоим, ежели убьют меня… Не серчай тогда.
– Мертвые сраму не имут, княже.
Князь пронзительно смотрел своему витязю в глаза.
– Не про тебя это, Вышатич. Заклинаю тебя и молю – сбереги мою Ладушку. Живой ли, мертвый – сбереги. Ничего боле не прикажу тебе!
Ратибор снова тряхнул длинными волосами. Встал.
– Дозволь собираться, княже, время не терпит.
Князь тоже встал. Подкинул на ладони тяжелый, длинный, как чулок, до отказа набитый кожаный кошель, кинул Ратибору – тот поймал на лету.
– Сто гривен тут. Это тебе на дорогу. Иди. Бери коней любых, ключников буди сейчас. Чуть кто чего не отыщет – бей в зубы, по княжьему слову. Я потом добавлю.
* * *
Копыта коней месили снег, и с мутного неба сыпались густые мелкие хлопья, неприятно лепившиеся на лицо. Видно было от силы на пятнадцать шагов. Все исчезало в белесой мути, и оттого казалось, что маленький отряд движется в каком-то нереальном, потустороннем мире, где нет ничего, кроме вот этой белесой бесконечности и бесконечного же снега… И только время от времени из этой белесой круговерти то справа, то слева выплывала угрожающе-темная масса ельника или призрачно-серая опушка березняка, вплотную подступавшего к дороге, и снова исчезала в снежной круговерти.Ратибор покосился на княгиню. Молодая женщина вела себя вполне достойно – не всхлипывала, не куксилась. Сидела прямо, мерно покачиваясь в такт конской рыси, и смотрела вперед огромными сухими глазами, и только на дне этих глаз стыла осенней темной водой тревога.
– Не озябла?
Женщина бледно улыбнулась.
– Хороша больно погодка. Радует сердце, к прочему всему.
Витязь скупо улыбнулся в ответ.
– Отличная, госпожа моя. Мы никого не видим, нас никто не видит. В такую погоду никто никому жить не мешает, княгиня.
Сказал, и сам удивился. Может, однако!
– Ты уж философии греческой не учен ли, Ратибор Вышатич? – заметно развеселилась княгиня, и стылая тревога-кручина на время ушла из ее глаз.
– Это как из лука на скаку бить, что ли? – недоуменно спросил Ратибор.
– Ну не совсем так – окончательно развеселилась княгиня – Но близко.
Ратибор про себя усмехнулся. Вообще-то он знал, что такое философия. Батюшка Варсонофий, накушавшись меду либо браги, любил поучать паству цитатами из Библии и других греческих книг, и при этом вздевал палец к небу: «сие есьм философия, наука о премудростях всяческих». Но сейчас важно отвлечь молодую женщину от тяжких дум.
И вообще, сейчас умение бить на скаку из тяжелого, в рост человека, русского лука куда важнее всех и всяческих премудростей.
* * *
– Рано вы, господа ижеславцы. Мы вас к завтрему ждали, не раньше. А где сам князь?– Князь Владислав с остатней ратью и будет завтра, господине.
– Велика ли рать?
– Двести двадцать человек, к этим полуста. Все, способные держать оружие.
– И то хлеб.
Князь Олег Красный, брат князя Олега, принимавший отряд на постой, был хмур и взвинчен. По всему терему слышался гомон, туда-сюда сновали какие-то бабы и девки, таща в охапках теплую лопотину и прочее, размашисто проходили окольчуженные ратники. Пламя свечей и масляных ламп металось от движения воздуха, освещая все происходящее неверным трепещущим светом. Ржали во дворе кони, кто-то зычно бранился.
– Содом, не иначе – перехватил взгляд витязя князь Олег – У нас на Руси без этого никак. Ладно, сейчас разместят вас где-нито. И каша с мясом найдется, я распоряжусь. Отдыхайте. Посольство утром выедет, до свету, тебя разбудят. Княгиню Ладу в светелку к моей… хотя спят уж…
– Нет, княже.
Олег Красный поднял бровь.
– Не понял…
– Не гневайся, княже. Положи ее где-нибудь отдельно. А я у порога лягу.
– Снаружи, как пес? – насмешливо спросил Олег.
– В точности как пес, княже. Только изнутри.
Олег рассмеялся.
– А горшок тебе отдельно, или вам одного с княгиней хватит? Лепо ли видеть тебе госпожу твою, как раздевается она на ночь?
– Что делать – без улыбки ответил Ратибор – Придется привыкать нам.
– Ладно – хмыкнул князь Олег – будь по-твоему. Так стало быть, не верит князь Ижеславский в крепость Рязани. Подале княгиню свою отправил…
– Верит ли, не верит – о том мне неведомо, княже. Но биться будет вместе со всеми, в поле или на стенах.
– Хорошо – махнул рукой Олег Красный – Ступай.
* * *
– … Это что же выходит? Это ты мне заместо няньки-кормилицы теперь? – молодая женщина была серьезно рассержена – Выдумал тоже – спать у порога…– И за няньку, и за мамку, и за девок сенных я теперь у тебя – витязь не принял шутки.
– Так ведь тут княжий терем, Ратибор Вышатич, не поле бранное. Там ли ты угрозу ищешь, да сторожкость свою…
– Береженого Бог бережет – без улыбки ответил Ратибор.
Княгиня смотрела на него, чуть склонив голову набок.
– Всегда ли бережет?
Витязь чуть подумал.
– Не всегда. Но чаще, чем небереженого.
Княгиня фыркнула, по-девчоночьи блестя глазами.
– Ой, зрю я, и философ ты…
– И это тоже, госпожа моя. Философ. Вот не сойти с места – на пятьсот шагов стрелой достаю…
Ну наконец-то она рассмеялась по-настоящему – весело, звонко, и даже голову чуть закинула. Как смеялась еще совсем недавно, дней десять назад.
Как в страшно далекие отсюда мирные времена.
* * *
– …Вставай, госпожа моя.Молодая женщина испуганно открыла глаза, разом вырываясь из зыбкого сна.
– А? Уже?
– Посольство рязанское собралось почти. Завтракать пожалуй.
Она поднялась, не скидывая с себя меховое одеяло.
– Отвернись, одеваться буду. Вещи наши где?
– Вещи я увязал, и к седлам приторочил. Поспешать надо нам.
Слюдяное окошко в частом свинцовом переплете истекало прозрачными слезами, внося в жарко натопленную горницу холодную струю. На дворе еще стояла беспросветная темень. Где-то перекликались часовые. Совсем рядом, под окнами, шел разговор: «Муромские уж прибыли, так спят в седлах, умаялись» «А когда выступать?» «А я знаю? Переяславских ждем еще, да ижеславские вот должны…». Голоса удалялись, разговор стал неразборчив.
– Готова я, Вышатич – молодая женщина уже стояла одетая, и подпоясана даже. Когда успела?
* * *
– Э-эй, не отставай!Копыта глухо цокали по укрытому свежим снежком льду Оки, извечной русской дороги – летом на лодьях, зимой на санях. Всадники перекликались, продвигаясь резвой рысью. Сытые кони легко одолевали неглубокий покуда снег.
Маленький обоз – семь саней о-триконь, да два десятка всадников – шел по самой середине реки. Башни и колокольни Рязани давно скрылись их виду, а впереди уже смутно чернели островерхие крыши угловых башен Переяславля-Рязанского.
Боярин Вячко сидел на коне, подобно копне, в своей шубе, поверх которой напущена роскошнейшая борода – перину набить можно. Он придержал коня, поравнялся с витязем и молодой княгиней, ехавшей на сей раз в возке, запряженном тройкой. Выделил князь Юрий.
– Сегодня заночуем в Переяславле, а завтра уж в Коломне будем. На князя Георгия земле.
Ратибор помолчал.
– Я тебе не указ, боярин. Но ежели бы ты меня спросил – ночевать надо в Коломне, а назавтра быть уже в Москве.
– Так не успеем же дотемна…
– Ну так что же. Придется идти в темноте. Река вот она, не заплутаем. Сейчас каждый день дорог, боярин.
Боярин крякнул.
– Эй, Олеша! Не сворачивай на Переяславль, слышь! Идем до Коломны!
* * *
– Кого несет? – страж на воротной башне Коломны был спросонья, и оттого зол. Оно и понятно, ежели разоспавшегося в тепле необъятной дохи человека уже заполночь выдернуть на мороз…– Послы князя Рязанского к великому князю Георгию Всеволодовичу Владимирскому!
Послышался шум, замелькали отсветы огня. На башне появились люди с факелами, в свете которых стало видно малую дружину рязанского посла. Ворота заскрипели, медленно отворились обе створки, сбитые из могучих дубовых брусьев внахлест.
– Добро пожаловать, боярин!
Ратибор проехал в тесноватые коломенские ворота, плотно прижимая коня к саням, в которых ехала княгиня. Он так и держался подле на своем Серке, как приклеенный, и оседланную кобылу Игреню, на которой княгиня прибыла в Рязань, держал в поводу. Так надежнее.
Створки тяжело бухнули сзади, заскрежетал в проушинах затворный брус. Город уже спал, ни единого огонька не виднелось в черном скопище домов и построек. Только факелы воротной стражи трещали на ветру, выхватывая из темноты неровный огненный круг.
– Ну что там у вас? Слышно, хан Батыга крепко наседает?
– О том едем говорить с князем Георгием – решительно пресек расспросы боярин Вячко – А ну, голова, укажи нам постой!
...Послов князя Юрия Рязанского определили на постой в обширной горнице княжьего гостиного дома, стоявшего сейчас пустым. Князь Георгий Всеволодович слыл крепким хозяином, и в каждом городе, подпадавшем под его руку, имел такие вот постоялые дворы, в которых при нужде могло разместиться сотни две конных дружинников – очень удобно, когда объезжаешь владения.
Княгине Ижеславской отвели отдельную комнату, в которую углом вдавалась громадная небеленая печь, сложенная из дикого камня, с трубой – княжьи покои топились по-белому. Камни печи потрескивали, прогреваясь, видимо, дров не жалели. Зев печи выходил в другую комнату, побольше. Жаль. Ратибор любил глядеть на пляшущее в печи пламя…
Возле печи уже суетились две сенные девки, устраивая постель для княгини – две широкие сдвинутые вместе лавки, застеленные кошмой в три слоя, и уже поверх кошмы льняная простыня. Да еще и пышная подушка с собольим одеялом. Богатая постель.
Девицы перешептывались, поблескивая искоса глазами на рослого витязя. Должно быть, обсуждали, как это госпожа не боится ночевать одна в комнате с мужчиной. Наплетут теперь с три короба… А, пусть их. Не о том теперь думать надобно.
– Не надо ли чего, госпожа?
– Идите, идите, милые.
– Спокойной ночи, госпожа – девки упорхнули вон, давясь смехом. Ну, дуры…
– Я тут постою, за дверью, госпожа моя. Покличешь… – Ратибор взялся за железное кольцо, вделанное в дверь.
– Слышь, Вышатич… Ты бы лавку себе добыл – княгиня распустила волосы, расчесывала их гребнем – Ну чего ты, в самом деле, на пороге спишь…
– Так безопасней – улыбнулся витязь – с лавки же упасть можно…
Княгиня фыркнула, блестя глазами, и не сдержалась – рассмеялась.
* * *
Х-ха!Низкорослый кочевник на маленьком мохнатом коньке распался надвое вместе с конем – Ратибор срубил его наотмашь, с оттягом, от плеча наискось. И не успел витязь опустить меч, как обе половинки степняка с противным чавканьем зашевелились, вспучились, и вот уже вместо одного против Ратибора стоят двое.
– У-у-у-у! – с волчьим воем враги атакуют, норовя зайти с двух сторон.
Эх, неверно ударил… Ладно…
Х-ха! Х-ха!
Головы степных разбойников отлетают прочь. Миг, другой – и вместо отрубленных голов на плечах вспухают новые. Но самое страшное – у отрубленных голов внизу начинает шевелиться, расти нечто бледное, постепенно превращаясь в недостающее до полного комплекта – коней с сидящими на них туловищами. Еще чуть, и против Ратибора стоят четверо.
– Уррагх! – вся четверка атакует одинокого витязя, норовя окружить. Теперь Ратибору по-настоящему трудно, но он все-таки ухитряется отрубить пару рук с кривыми саблями. Тщетно – на месте отрубленных у степняков тут же отрастают новые, и притом уже с саблями, а из отрубленных рук медленно вспучиваются новые бойцы…
И тут Ратибора пронзает запоздалое прозрение – лук! Их надо бить из лука, и только из лука! Их всех надо бить только из луков, не подпуская близко…
Страшный удар кривой сабли обрушивается на голову. Пропустил-таки…
– …А-ах… Любый мой, Владушко… Не отправляй меня от себя… Не надо… Как я жить без тебя…
Ратибор мгновенно проснулся, рука по привычке сцапала черен меча. Сердце колотилось сильными, неровными толчками и непривычно ныло тупой болью. Фу ты…
– А-а… Не оставляй… Не уходи…
Во тьме смутно белело пятно. Княгиня Лада скинула с себя соболье одеяло – жарко возле самой печи – беспомощно раскидалась на постели.
– А-а… Не умирай…
Знакомо пробежала по спине холодная ящерка. Не выдержав, Ратибор встал, нашарил огниво, зачиркал кремнем по мелко насеченному каленому железу. Затлел трут, вспыхнуло пламя – витязь зажег свечу.
Княгиня Лада уже не спала. Лежала на спине, неподвижно глядела перед собой огромными темными глазами, в которых медленно оседал ужас ночного кошмара.
– Ты кричала, госпожа моя – Ратибор поправил скинутое на пол одеяло.
– Сон я видела, Вышатич.