Страница:
Карфангер довольно долго противился уговорам своих друзей и настоятельным просьбам адмиралтейства принять командование «Леопольдом Первым» и не только потому, что не хотел расставаться со своей маленькой флотилией, — в Бранденбурге по-прежнему ожидали его ответа на предложение поступить на службу и курфюрсту. Карфангер все откладывал и откладывал окончательное решение. Когда Регенсбургский рейхстаг от имени империи объявил войну Франции, и помимо Испании, Нидерландов и Дании в коалицию вступили также многие немецкие князья, курфюрст продолжал занимать выжидательную позицию. Ни шведы, ни бранденбуржцы пока что Гамбургу не угрожали. Карфангер ещё раз переговорил обо всем этом с Отто фон Герике, и тот заявил, что господин Беньямин Рауле по-прежнему не отказывается от своего предложения. Все остальное, в том числе и время осуществления этого замысла, пока содержится в строжайшей тайне.
И Карфангер, отбросив все колебания, отправился в адмиралтейство, где объявил о своей готовности принять командование «Леопольдом Первым». Впервые за последние несколько лет гамбургские мореходы вновь стали опасаться выходить в море. Ян Янсен и Юрген Тамм больше не желали ходить через Атлантический океан к берегам Нового Света, отныне они намеревались выходить в море в составе каравана и только под охраной «Леопольда Первого». Михель Шредер стал лейтенантом на тяжелом конвойном фрегате.
Как ни хотелось Карфангеру зачислить в команду «Леопольда Первого» и Венцеля фон Стурзу, все же совет и адмиралтейство настояли на своем решении: офицерами на кораблях гамбургского флота могли становиться только граждане вольного города и лишь коренных гамбуржцев разрешалось нанимать на конвойные фрегаты матросами, матросами или солдатами абордажных команд. Помимо этого, всем им надлежало быть лютеранского вероисповедания. Что касается Венцеля фон Стурзы, то он не был ни тем, ни другим — бывший богемский помещик, обедневший дворянин без родины, принадлежавший к тому же ещё и к гуситам. Карфангер мог взять своего друга с собой только в качестве добровольца, не получающего жалованья.
Наконец настал день, когда служитель приколотил к дверям гамбургской биржи объявление совета: «Достопочтенный совет сим уведомляет достопочтенных господ купцов, шкиперов и прочих, к мореходству причастных, о том, что конвойный фрегат „Леопольд Первый“ в этом году дается в охрану судам, отплывающим на запад, и с Божьей помощью отправится из устья Эльбы в середине июля. Всем торговым кораблям к означенному сроку снаряженными быть.»
Карфангер только что закончил последнее совещание с Иоханном Шульте, капитаном частного конвойного фрегата «Пророк Даниил», отправлявшегося с несколькими «купцами» в Испанию и оттуда дальше в Италию, Яном Янсеном и Юргеном Таммом, чьи корабли вместе с фрегатом Иоханна Шульте составляли арьергард торговой флотилии, когда на палубе «Леопольда Первого» появились члены комиссии адмиралтейства, как всегда прибывшие для проверки готовности каравана к отплытию. Прежде чем приступить к выполнению положенных формальностей, секретарь адмиралтейства Рихард Шредер обратился к Карфангеру:
— Вы слышали последнюю новость с театра военных действий? Бранденбургский курфюрст присоединился к антифранцузской коалиции и вступил в должность главнокомандующего имперской армией.
— Вы уверены, что это именно так? — переспросил Карфангер, которому намерение курфюрста выступить за обще дело всех немцев казалось довольно сомнительным: слишком много лет прошло в напрасном ожидании этого.
— Абсолютно, — заверил его Рихард Шредер. — Доподлинно известно, что он с большими силами движется к Рейну.
— В таком случае мне остается со спокойной душой выйти в море, — сказал Карфангер и громко сообщил услышанную новость капитанам судов каравана, также собравшимся на «Леопольде Первом».
Когда матросы начали поднимать якоря и ставить паруса, когда корабли один за другим стали отваливать от мола, Карфангер ещё раз обратился к господам из адмиралтейства:
— Что собирается предпринять Гамбург в этой войне против французов, стремящихся захватить чужие земли?
— Мы будем помогать общему делу деньгами, — заявил Дидерих Моллер, — в остальном же мы будем стремиться не ввязываться в военные действия.
— Вот как! — Карфангер нахмурился. — Не ввязываться в военные действия? Боюсь, что это будет не лучший способ сохранять нейтралитет, господин ратссекретариус. Я все-таки надеюсь, что совет ещё раз хорошенько обдумает свои намерения, прежде чем ему придется в них раскаиваться.
— Господин адмирал, — отвечал Дидерих Моллер, — мы вносим пашу лепту в общее дело в виде денежных субсидий. Разве это не помощь? Незачем только заявлять об этом во всеуслышание, чтобы не пронюхали французы, которые могут изрядно повредить нашей торговле. Ну все, довольно об этом.
Прощаясь с членами комиссии адмиралтейства, Карфангер сказал:
— Счастливо оставаться, господа! Передайте мои наилучшие пожелания совету. И пусть он, подсчитывая гульдены, не забывает об империи.
— Вам бы только к чему-нибудь придраться, господин адмирал, — промолвил Дидерих Моллер со снисходительным упреком в голосе и откланялся.
Адмиралтейская яхта отвалила от борта фрегата; над устьем Эльбы прогремели залпы прощального салюта. «Леопольд Первый» направился в открытое море, увлекая за собой караван. Чем уже становилась полоска земли на горизонте за кормой, тем легче дышалось адмиралу Карфангеру.
Перед ними расстилались неподвижные, свинцовые воды Северного моря. Теплый зюйд-ост лениво шевелил обвисшие паруса.
— Вроде бы и не в понедельник мы отчалили! — сказал такелажный мастер парусному.
— Это так, но может быть, ритцебюттельский пастор в прошлое воскресенье не с той ноги стал подниматься на кафедру? — высказал тот свое предположение.
— Не иначе, — согласился такелажный мастер и посоветовал своему собеседнику послать матроса на грот-брам-рей дуть в брамсель. По морскому поверью это было первейшее средство борьбы со штилем, уступавшее, может быть, только царапанию фок-мачты.
Но ни одно из проверенных средств не помогло, как не помогли и всевозможные заклинания. Слово длинная вереница огромных улиток полз караван по застывшему в штиле морю — день за днем и ночь за ночью. Но зато, когда они наконец обогнули Шотландию, задул такой могучий норд-вест, что казалось, будто бог морей решил вернуть гамбуржцам все долги. Теперь команды кораблей только успевали поворачиваться: работы хватало всем и на палубе, и на реях, и у помп в трюмах. Тяжело груженные корабли летели вперед, как на крыльях, и волны частенько перехлестывали через их борта.
Корабельный священник, преподобный Гайберман, ненароком подслушавший разговор парусного мастера с такелажником решил пока что повременить с задуманной им проповедью о языческих суевериях и дождаться более подходящей погоды. Но все духи морей и ветров, казалось, весьма благосклонно отнеслись к преступному поклонению закосневших в язычестве и ополчились против пастора Гайбермана: чем дальше на юг продвигался караван, тем сильнее становился ветер. Между Азорскими островами и Бискайским заливом гамбургские корабли попали в полосу жестокого шторма, который едва не разметал караван.
В Кадисе Карфангера встретили со всеми почестями, полагающимися гамбургскому адмиралу. Пушки береговых бастионов приветствовали его фрегат тринадцатью залпами салюта; под гром ответного салюта своих батарей «Леопольд Первый» бросил якорь в кадисской гавани. К нему уже летела яхта испанского губернатора, спешившего лично нанести визит знаменитому мореплавателю и адмиралу. Вслед за губернатором на борт «Леопольда Первого» явились представители самых богатых торговых домов во главе с алькальдом. Карфангер радушно принял их всех, хотя хлопотная должность адмирала торгового флота отнимала уйму времени. К тому же надо было поторапливаться с отплытием из Кадиса: они и без того уже слишком долго задержались в Северном море из-за штиля.
Однако поток посетителей не иссякал. Не успел Карфангер отдать приказ ставить паруса, как к «Леопольду Первому» подошла большая шлюпка, и из неё на борт фрегата поднялись двенадцать монахов, прибывших засвидетельствовать почтение адмиралу Карфангеру.
Это были картезианцы из монастыря, расположенного на полпути, между Хересом и Пуэрто-Реалем. Тамошние монахи издавна занимались виноделием и на этом поприще снискали себе славу. На ярмарке в Пуэрто-Реале они прослышали о прибытии в Кадис прославленного адмирала Карфангера и решили немедленно отправиться на его корабль, чтобы преподнести гамбуржцам скромный дар — бочонок монастырского вина — за мужество, с которым они обороняют от разбойников христианских мореплавателей.
Карфангер горячо поблагодарил монахов, пообещав и впредь самым решительным образом и с Божьей помощью не давать спуску турецким пиратам, а затем пригласил своих капитанов и офицеров вкусить от даров монастырских виноградников. Янтарно-золотистое вино брызнуло в подставленные бокалы, и вскоре выяснилось, что благочестивая братия по части выпивки может посостязаться с иными шкиперами.
Благородное вино огнем заструилось по жилам, лица повеселели, языки развязались. Если для моряков последнее было делом вполне привычным и естественным, то о монахах, связанных традиционным для их ордена обетом молчания, этого никак нельзя было сказать. До сих пор от имени всех говорил лишь старший инок, и то используя при этом самое необходимое для соблюдения приличий количество слов.
Все шло как нельзя лучше, пока Михелю Шредеру, не перестававшему расхваливать монастырское вино, не пришло в голову спросить старшего:
— А не приходилось ли вам, достопочтенный брат, попробовать рому — ямайского или кубинского?
— Нет, капитан, — отвечал монах.
— О! Достопочтенный брат, вы много потеряли. Позвольте, однако, спросить о причине?
— Разве наше вино — не ответ на ваш вопрос? — Монах поднял свой бокал так, что на него упал косой луч солнца, пробивавшийся сквозь иллюминатор, и вино заискрилось, заиграло на свету.
Михель Шредер тоже поднял бокал.
— Смотрите, возлюбленный брат, это — ром. Хотите — обменяемся бокалами? Отведайте-ка лучше рому.
Поколебавшись картезианец взял бокал Михеля Шредера, принюхался, затем пригубил его содержимое и — отхлебнул приличный глоток. В следующий момент у него перехватило дыхание, монах разинул рот и выпучил глаза, не в силах произнести ни слова. Немного придя в себя, он совершенно неподобающим его сану образом воскликнул: «Карамба!», что, вероятно, следовало понимать как признание достоинств напитка.
Бокал с ромом тут же пошел по кругу. Молчаливые братья не заставили себя долго упрашивать и с большим удовольствием пробовали новый для них напиток. Последствия этого легкомыслия не замедлили сказаться: монахи стали один за другим нарушать обет молчания — сначала робко, потом все смелее и смелее и в конце концов принялись петь и плясать. Венцель фон Стурза взял в руки лютню — и тут уж пустилась в пляс вся компания, к вящему удовольствию столпившейся на шканцах команды.
Карфангер, поначалу смеявшийся вместе со всеми над выходками подгулявших чернецов, вскоре посерьезнел: надо было думать, как достойным образом отправить преподобную братию в обратный путь. Малейшая ошибка в выборе средств могла обернуться непредсказуемыми последствиями в этой стране, где церковь обладала поистине неограниченной властью. И дернул же черт этого Михеля Шредера подсунуть им ром!
Карфангер обернулся к Шредеру:
— Пора сниматься с якоря, лейтенант. Из-за вашего эксперимента с ромом мы можем влипнуть в неприятную историю. Как вы собираетесь отправлять их с корабля?
Михель Шредер не растерялся:
— Помнится, когда этот фрегат несколько лет назад спускали на воду, были сказаны такие слова: «Да спасут тебя в трудную минуту Господь и твои грозные орудия!». Прикажите дать прощальный салют, адмирал, держу пари, что достопочтенные иноки от грохота пушек сразу придут в себя.
— Хорошо, попробуйте. И пусть поднимают синий флаг — сигнал к отплытию.
— Слушаюсь, адмирал! — отчеканил Михель Шредер и поспешил выполнять приказ.
На главной орудийной палубе засуетились готлангеры, фейерверкеры и канониры, подгоняемые констеблем. Они заряжали восьмифунтовые пушки и выкатывали их. Вскоре из первого орудийного порта метнулось пламя, оглушительно грохнул выстрел, и монахи от неожиданности умолкли, однако быстро пришли в себя и загорланили пуще прежнего. И второй выстрел не дал желаемого эффекта, больше того: они пришли в совершенный восторг, ринулись к пушкам и принялись отнимать у канониров дымящиеся фитили и требовать, чтобы им тоже дали выстрелить. Карфангеру не оставалось ничего иного, как позволить им это. Тут монахи и вовсе обезумели от радости; пушки разряжались одна за другой. Когда дошла очередь до старшего, выяснилось, что прозвучали уже все тринадцать положенных залпов. Однако глава монашеской братии не собирался отказывать себе в редком удовольствии выстрелить из пушки и упросил-таки Карфангера разрешить произвести четырнадцатый выстрел, правда, с условием, что картезианцы после него сразу же покинут фрегат, в противном случае им придется плыть с гамбуржцами до Малаги.
На том и сошлись. Бухнул последний выстрел, монахи дружно потопали к фалрепу, старший ещё раз сердечно простился с Карфангером и его офицерами, осенив всех напоследок крестным знамением и провозгласив: «Да пребудет с вами пресвятая дева!», затем спустился в шлюпку за остальными, напутствуемый грубоватыми шутками матросов.
Паруса «Леопольда Первого» уже начали наполняться ветром, когда загремели пушки береговых батарей. Гамбуржцы насчитали четырнадцать залпов: понятное дело, испанцы не хотели показаться невежливыми, хотя, наверное, терялись в догадках относительно причин, побудивших гамбуржцев почтить их лишним залпом салюта.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
И Карфангер, отбросив все колебания, отправился в адмиралтейство, где объявил о своей готовности принять командование «Леопольдом Первым». Впервые за последние несколько лет гамбургские мореходы вновь стали опасаться выходить в море. Ян Янсен и Юрген Тамм больше не желали ходить через Атлантический океан к берегам Нового Света, отныне они намеревались выходить в море в составе каравана и только под охраной «Леопольда Первого». Михель Шредер стал лейтенантом на тяжелом конвойном фрегате.
Как ни хотелось Карфангеру зачислить в команду «Леопольда Первого» и Венцеля фон Стурзу, все же совет и адмиралтейство настояли на своем решении: офицерами на кораблях гамбургского флота могли становиться только граждане вольного города и лишь коренных гамбуржцев разрешалось нанимать на конвойные фрегаты матросами, матросами или солдатами абордажных команд. Помимо этого, всем им надлежало быть лютеранского вероисповедания. Что касается Венцеля фон Стурзы, то он не был ни тем, ни другим — бывший богемский помещик, обедневший дворянин без родины, принадлежавший к тому же ещё и к гуситам. Карфангер мог взять своего друга с собой только в качестве добровольца, не получающего жалованья.
Наконец настал день, когда служитель приколотил к дверям гамбургской биржи объявление совета: «Достопочтенный совет сим уведомляет достопочтенных господ купцов, шкиперов и прочих, к мореходству причастных, о том, что конвойный фрегат „Леопольд Первый“ в этом году дается в охрану судам, отплывающим на запад, и с Божьей помощью отправится из устья Эльбы в середине июля. Всем торговым кораблям к означенному сроку снаряженными быть.»
Карфангер только что закончил последнее совещание с Иоханном Шульте, капитаном частного конвойного фрегата «Пророк Даниил», отправлявшегося с несколькими «купцами» в Испанию и оттуда дальше в Италию, Яном Янсеном и Юргеном Таммом, чьи корабли вместе с фрегатом Иоханна Шульте составляли арьергард торговой флотилии, когда на палубе «Леопольда Первого» появились члены комиссии адмиралтейства, как всегда прибывшие для проверки готовности каравана к отплытию. Прежде чем приступить к выполнению положенных формальностей, секретарь адмиралтейства Рихард Шредер обратился к Карфангеру:
— Вы слышали последнюю новость с театра военных действий? Бранденбургский курфюрст присоединился к антифранцузской коалиции и вступил в должность главнокомандующего имперской армией.
— Вы уверены, что это именно так? — переспросил Карфангер, которому намерение курфюрста выступить за обще дело всех немцев казалось довольно сомнительным: слишком много лет прошло в напрасном ожидании этого.
— Абсолютно, — заверил его Рихард Шредер. — Доподлинно известно, что он с большими силами движется к Рейну.
— В таком случае мне остается со спокойной душой выйти в море, — сказал Карфангер и громко сообщил услышанную новость капитанам судов каравана, также собравшимся на «Леопольде Первом».
Когда матросы начали поднимать якоря и ставить паруса, когда корабли один за другим стали отваливать от мола, Карфангер ещё раз обратился к господам из адмиралтейства:
— Что собирается предпринять Гамбург в этой войне против французов, стремящихся захватить чужие земли?
— Мы будем помогать общему делу деньгами, — заявил Дидерих Моллер, — в остальном же мы будем стремиться не ввязываться в военные действия.
— Вот как! — Карфангер нахмурился. — Не ввязываться в военные действия? Боюсь, что это будет не лучший способ сохранять нейтралитет, господин ратссекретариус. Я все-таки надеюсь, что совет ещё раз хорошенько обдумает свои намерения, прежде чем ему придется в них раскаиваться.
— Господин адмирал, — отвечал Дидерих Моллер, — мы вносим пашу лепту в общее дело в виде денежных субсидий. Разве это не помощь? Незачем только заявлять об этом во всеуслышание, чтобы не пронюхали французы, которые могут изрядно повредить нашей торговле. Ну все, довольно об этом.
Прощаясь с членами комиссии адмиралтейства, Карфангер сказал:
— Счастливо оставаться, господа! Передайте мои наилучшие пожелания совету. И пусть он, подсчитывая гульдены, не забывает об империи.
— Вам бы только к чему-нибудь придраться, господин адмирал, — промолвил Дидерих Моллер со снисходительным упреком в голосе и откланялся.
Адмиралтейская яхта отвалила от борта фрегата; над устьем Эльбы прогремели залпы прощального салюта. «Леопольд Первый» направился в открытое море, увлекая за собой караван. Чем уже становилась полоска земли на горизонте за кормой, тем легче дышалось адмиралу Карфангеру.
Перед ними расстилались неподвижные, свинцовые воды Северного моря. Теплый зюйд-ост лениво шевелил обвисшие паруса.
— Вроде бы и не в понедельник мы отчалили! — сказал такелажный мастер парусному.
— Это так, но может быть, ритцебюттельский пастор в прошлое воскресенье не с той ноги стал подниматься на кафедру? — высказал тот свое предположение.
— Не иначе, — согласился такелажный мастер и посоветовал своему собеседнику послать матроса на грот-брам-рей дуть в брамсель. По морскому поверью это было первейшее средство борьбы со штилем, уступавшее, может быть, только царапанию фок-мачты.
Но ни одно из проверенных средств не помогло, как не помогли и всевозможные заклинания. Слово длинная вереница огромных улиток полз караван по застывшему в штиле морю — день за днем и ночь за ночью. Но зато, когда они наконец обогнули Шотландию, задул такой могучий норд-вест, что казалось, будто бог морей решил вернуть гамбуржцам все долги. Теперь команды кораблей только успевали поворачиваться: работы хватало всем и на палубе, и на реях, и у помп в трюмах. Тяжело груженные корабли летели вперед, как на крыльях, и волны частенько перехлестывали через их борта.
Корабельный священник, преподобный Гайберман, ненароком подслушавший разговор парусного мастера с такелажником решил пока что повременить с задуманной им проповедью о языческих суевериях и дождаться более подходящей погоды. Но все духи морей и ветров, казалось, весьма благосклонно отнеслись к преступному поклонению закосневших в язычестве и ополчились против пастора Гайбермана: чем дальше на юг продвигался караван, тем сильнее становился ветер. Между Азорскими островами и Бискайским заливом гамбургские корабли попали в полосу жестокого шторма, который едва не разметал караван.
В Кадисе Карфангера встретили со всеми почестями, полагающимися гамбургскому адмиралу. Пушки береговых бастионов приветствовали его фрегат тринадцатью залпами салюта; под гром ответного салюта своих батарей «Леопольд Первый» бросил якорь в кадисской гавани. К нему уже летела яхта испанского губернатора, спешившего лично нанести визит знаменитому мореплавателю и адмиралу. Вслед за губернатором на борт «Леопольда Первого» явились представители самых богатых торговых домов во главе с алькальдом. Карфангер радушно принял их всех, хотя хлопотная должность адмирала торгового флота отнимала уйму времени. К тому же надо было поторапливаться с отплытием из Кадиса: они и без того уже слишком долго задержались в Северном море из-за штиля.
Однако поток посетителей не иссякал. Не успел Карфангер отдать приказ ставить паруса, как к «Леопольду Первому» подошла большая шлюпка, и из неё на борт фрегата поднялись двенадцать монахов, прибывших засвидетельствовать почтение адмиралу Карфангеру.
Это были картезианцы из монастыря, расположенного на полпути, между Хересом и Пуэрто-Реалем. Тамошние монахи издавна занимались виноделием и на этом поприще снискали себе славу. На ярмарке в Пуэрто-Реале они прослышали о прибытии в Кадис прославленного адмирала Карфангера и решили немедленно отправиться на его корабль, чтобы преподнести гамбуржцам скромный дар — бочонок монастырского вина — за мужество, с которым они обороняют от разбойников христианских мореплавателей.
Карфангер горячо поблагодарил монахов, пообещав и впредь самым решительным образом и с Божьей помощью не давать спуску турецким пиратам, а затем пригласил своих капитанов и офицеров вкусить от даров монастырских виноградников. Янтарно-золотистое вино брызнуло в подставленные бокалы, и вскоре выяснилось, что благочестивая братия по части выпивки может посостязаться с иными шкиперами.
Благородное вино огнем заструилось по жилам, лица повеселели, языки развязались. Если для моряков последнее было делом вполне привычным и естественным, то о монахах, связанных традиционным для их ордена обетом молчания, этого никак нельзя было сказать. До сих пор от имени всех говорил лишь старший инок, и то используя при этом самое необходимое для соблюдения приличий количество слов.
Все шло как нельзя лучше, пока Михелю Шредеру, не перестававшему расхваливать монастырское вино, не пришло в голову спросить старшего:
— А не приходилось ли вам, достопочтенный брат, попробовать рому — ямайского или кубинского?
— Нет, капитан, — отвечал монах.
— О! Достопочтенный брат, вы много потеряли. Позвольте, однако, спросить о причине?
— Разве наше вино — не ответ на ваш вопрос? — Монах поднял свой бокал так, что на него упал косой луч солнца, пробивавшийся сквозь иллюминатор, и вино заискрилось, заиграло на свету.
Михель Шредер тоже поднял бокал.
— Смотрите, возлюбленный брат, это — ром. Хотите — обменяемся бокалами? Отведайте-ка лучше рому.
Поколебавшись картезианец взял бокал Михеля Шредера, принюхался, затем пригубил его содержимое и — отхлебнул приличный глоток. В следующий момент у него перехватило дыхание, монах разинул рот и выпучил глаза, не в силах произнести ни слова. Немного придя в себя, он совершенно неподобающим его сану образом воскликнул: «Карамба!», что, вероятно, следовало понимать как признание достоинств напитка.
Бокал с ромом тут же пошел по кругу. Молчаливые братья не заставили себя долго упрашивать и с большим удовольствием пробовали новый для них напиток. Последствия этого легкомыслия не замедлили сказаться: монахи стали один за другим нарушать обет молчания — сначала робко, потом все смелее и смелее и в конце концов принялись петь и плясать. Венцель фон Стурза взял в руки лютню — и тут уж пустилась в пляс вся компания, к вящему удовольствию столпившейся на шканцах команды.
Карфангер, поначалу смеявшийся вместе со всеми над выходками подгулявших чернецов, вскоре посерьезнел: надо было думать, как достойным образом отправить преподобную братию в обратный путь. Малейшая ошибка в выборе средств могла обернуться непредсказуемыми последствиями в этой стране, где церковь обладала поистине неограниченной властью. И дернул же черт этого Михеля Шредера подсунуть им ром!
Карфангер обернулся к Шредеру:
— Пора сниматься с якоря, лейтенант. Из-за вашего эксперимента с ромом мы можем влипнуть в неприятную историю. Как вы собираетесь отправлять их с корабля?
Михель Шредер не растерялся:
— Помнится, когда этот фрегат несколько лет назад спускали на воду, были сказаны такие слова: «Да спасут тебя в трудную минуту Господь и твои грозные орудия!». Прикажите дать прощальный салют, адмирал, держу пари, что достопочтенные иноки от грохота пушек сразу придут в себя.
— Хорошо, попробуйте. И пусть поднимают синий флаг — сигнал к отплытию.
— Слушаюсь, адмирал! — отчеканил Михель Шредер и поспешил выполнять приказ.
На главной орудийной палубе засуетились готлангеры, фейерверкеры и канониры, подгоняемые констеблем. Они заряжали восьмифунтовые пушки и выкатывали их. Вскоре из первого орудийного порта метнулось пламя, оглушительно грохнул выстрел, и монахи от неожиданности умолкли, однако быстро пришли в себя и загорланили пуще прежнего. И второй выстрел не дал желаемого эффекта, больше того: они пришли в совершенный восторг, ринулись к пушкам и принялись отнимать у канониров дымящиеся фитили и требовать, чтобы им тоже дали выстрелить. Карфангеру не оставалось ничего иного, как позволить им это. Тут монахи и вовсе обезумели от радости; пушки разряжались одна за другой. Когда дошла очередь до старшего, выяснилось, что прозвучали уже все тринадцать положенных залпов. Однако глава монашеской братии не собирался отказывать себе в редком удовольствии выстрелить из пушки и упросил-таки Карфангера разрешить произвести четырнадцатый выстрел, правда, с условием, что картезианцы после него сразу же покинут фрегат, в противном случае им придется плыть с гамбуржцами до Малаги.
На том и сошлись. Бухнул последний выстрел, монахи дружно потопали к фалрепу, старший ещё раз сердечно простился с Карфангером и его офицерами, осенив всех напоследок крестным знамением и провозгласив: «Да пребудет с вами пресвятая дева!», затем спустился в шлюпку за остальными, напутствуемый грубоватыми шутками матросов.
Паруса «Леопольда Первого» уже начали наполняться ветром, когда загремели пушки береговых батарей. Гамбуржцы насчитали четырнадцать залпов: понятное дело, испанцы не хотели показаться невежливыми, хотя, наверное, терялись в догадках относительно причин, побудивших гамбуржцев почтить их лишним залпом салюта.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
В декабре 1674 года шведы напали на Бранденбург. К тому времени уже почти все европейские государства воевали между собой. Для пиратов на всех морях наступила благодатная пора.
В Вест-Индии и в Карибском море бесчинствовал знаменитый вожак флибустьеров Генри Морган, имя которого наводило ужас на всех жителей Центральной Америки. Морган больше не ограничивался нападениями на торговые корабли и суда, доставлявшие в Испанию серебро из колоний. Собрав флот из тридцати семи кораблей, имевших в общей сложности более двух тысяч человек команды, он решил взять штурмом город Панаму, хорошо укрепленный порт, который служил конечной целью плавания всего испанского флота на Тихом океане, привозившего сюда награбленное в Перу золото и серебро. Здесь его грузили на мулов и отправляли в Портобело, где вновь перегружали — теперь уже в трюмы кораблей трансатлантического флота. В двухчасовом сражении на суше люди Моргана разбили испанцев, бросивших против них четыре эскадрона кавалерии и четыре полка пехоты, затем штурмом взяли Панаму, дочиста разграбили город и в конце концов сравняли его с землей.
Если вест-индские флибустьеры хозяйничали в Карибском море, то вся Восточная Атлантика находилась во власти алжирских и тунисских пиратов, встречавших у самых берегов Испании и Португалии тех, кому удалось невредимыми выбраться из Вест-Индии. Тунис, Алжир и Триполитания контролировали все морские торговые пути между Мальтой и Гибралтаром.
Из-за всех этих обстоятельств Карфангеру пришлось очень долго дожидаться в Малаге возвращения «итальянцев», охраняемых «Пророком Даниилом», и он уже начал сомневаться, удастся ли им вообще до наступления холодов добраться до Гамбурга. В конце октября тридцать три корабля наконецто отплыли из Малаги, взяв курс на запад, к Гибралтарскому проливу. Остальные гамбургские «купцы» уже давно с нетерпением ожидали «Леопольда Первого» в Кадисе и Лиссабоне. Однако в открытом море флот Карфангера встретил крутой зюйд-вест, который к тому же все усиливался. Корабли с огромным трудом продвигались вперед, постоянно лавируя. Против ожидания, к вечеру ветер не стих; ночью он переменился на зюйд-ост, который к утру достиг чуть ли не ураганной силы. Теперь потребность в лавировании отпала, парусники шли в полный бейдевинд, но опасность заключалась в том, что буря гнала суда в сторону берега, где они могли сесть на мель. Кроме того, в такой шторм да ещё и в темноте легко было потерять из виду один или даже несколько кораблей каравана.
К несчастью, именно это и произошло: к утру гамбуржцы недосчитались в караване одного паруса, и Карфангер принял решение немедленно отправить «Леопольда Первого» на поиски. Каравану он приказал до возвращения конвойного фрегата укрыться в тихой бухте Альхесираса, защищенной вздымавшимися из моря скалами Гибралтара. «С вами остается „Пророк-Даниил“, — сказал он напоследок, — а к тому же ещё и корабли Юргена Тамма и Яна Янсена. Три таких могучих сторожевых пса сумеют уберечь стадо от волков».
Между тем шкипер Хайнрих Хехт гнал вперед свой отставший от каравана флейт «Буревестник» со всей скоростью, какую только могли выдержать рангоут и снасти корабля, в надежде настигнуть караван ещё до того, как он войдет в Гибралтарский пролив. Пройти Гибралтар в одиночку означало подвергнуть корабль и собственную жизнь ещё большему риску, чем сейчас, хотя судно шло настолько круто к ветру, что матросы не могли устоять на накренившейся палубе, которую к тому же беспрестанно заливали волны да так сильно, что вода не успевала вытекать через шпигаты за борт.
В два часа ночи на флейте переломилась бизань-мачта, и пока команда пыталась поставить новую, кормовые огни последнего судна каравана растворились в непроглядной тьме. Без бизань-мачты нечего было и думать о том, чтобы удержать судно на курсе, да ещё в такую штормовую ночь.
Хайнрих Хехт упорно, час за часом вел свой флейт курсом вест-зюйд-вест, но за кормой у него уже маячили силуэты двух фрегатов, имевших явно не менее двадцати пушек каждый. На их мачтах развевались зловещие зеленые флаги Алжира. Пиратам удалось незаметно подкрасться к флейту, скрываясь за сплошной пеленой дождя.
Хайнрих Хехт принялся на чем свет стоит ругать марсовых, прозевавших разбойничьи корабли, хотя и прекрасно понимал, что за стеной дождя разглядеть их было просто невозможно. «Какого дьявола вы там торчите, — орал он, задрав голову, — если все равно ни черта не видите?!» Отведя таким образом душу, он дал команду «К брасам!», решив переменить курс. Матросы кинулись выполнять маневр, рискуя поскользнуться на наклонной палубе и свернуть себе шею; выбившиеся из сил гамбуржцы едва управлялись с задубевшими от воды и пронзительного ветра парусами. Теперь флейт буквально летел в фордевинд наперегонки с подхлестываемыми ветром огромными валами, держа курс вест-норд-вест, прямо на берег. Хайнрих Хехт поставил бы и лисели, если бы не знал точно: реи и стеньги не выдержат больше ни лоскутка лишней, парусины.
Но несмотря на их отчаянные усилия, пираты все приближались. И вот уже один из них начал отворачивать вправо, а другой — влево. Становилось ясно, что конец неминуем, даже если «Буревестнику» удастся каким-то чудом ускорить свой бег по волнам. Флейту не прорваться ни в северном направлении, ни в южном, а на западе путь преграждал берег. Выбора у капитана не было, и Хайнрих Хехт, стиснув зубы, продолжал гнать флейт прямо на песчаную отмель возле устья Гуадьято. По команде капитана паруса моментально убрали, и «Буревестник», по-прежнему подгоняемый шквалистым ветром, сел на мель, не получив никаких повреждений. Преследовавшие его пираты привели свои фрегаты к ветру на расстоянии полета пушечного ядра от флейта и спустили на воду шлюпки.
— Знакомство с нами им придется пока что отложить, — проворчал Хайнрих Хехт, внимательно следивший за всем маневрами алжирцев, и крикнул: — Слушай мою команду! Взять с собой все, из чего можно стрелять, — и на берег!
Нагрузившись мушкетами, команда «Буревестника» вброд добралась до берега и оттуда открыла огонь по пиратским шлюпкам, танцевавшим на прибойной волне. Алжирцы не могли вести прицельный огонь из мушкетов. Несколько залпов орудий пиратских кораблей также оказались напрасной тратой пороха и ядер, которые либо шлепались в воду у берега, либо ухали в песок далеко за спинами занявших оборону гамбуржцев.
Команда флейта отбила уже три попытки пиратов подобраться к «Буревестнику», однако алжирцы не обращали внимания на потери, не желая упускать добычу. В четвертый раз они избрали другую тактику: их шлюпочная флотилия разделилась, части её стали приближаться к берегу по обе стороны от устья реки, на большом удалении от гамбуржцев.
— Вот оно что! — воскликнул Хайнрих Хехт. — Эти мерзавцы задумали нас окружить! Ничего у них не выйдет, хотя корабль, как видно, придется отдать им на растерзание. — И он приказал своим людям отходить вверх по течению реки.
Не успели гамбуржцы закинуть за спину мушкеты, как поблизости раздалась ружейная пальба. Вскоре показалась целая толпа крестьян, вооруженных цепами, косами и вилами, направлявшаяся в их сторону. Крестьян было не менее полусотни; некоторые держали наперевес длинноствольные кремневые ружья. Хайнрих Хехт сразу отбросил мысль об отступлении. Совместными силами им не составило бы труда отбить и четвертую атаку пиратов. Но все же в глубине души шкипера таилась тревога: что, если пираты погнали этих рыбаков и крестьян из прибрежной деревни против гамбуржцев? Кучке его матросов не справиться с такими превосходящими силами противника. И они окажутся далеко не первыми моряками, кто таким образом угодил из огня да в полымя. Жители морского побережья зачастую весьма радикально решали все проблемы, связанные с выброшенным на берег имуществом: они попросту убивали его владельцев. Поди потом докажи, что все это не куплено на рынке! Одним словом, приближающиеся крестьяне представляли собой довольно сомнительных и ненадежных союзников.
Лихорадочно соображая, что бы такое предпринять, Хайнрих Хехт вдруг увидел, что пиратские шлюпки возвратились к фрегатам под зелеными флагами, сидевшие в них алжирцы стали поспешно подниматься на борт, а затем в такой же спешке втащили на палубы и шлюпки. Мачты фрегатов тут же оделись парусами, и они стали уходить на северо-восток, явно опасаясь встречи и большим двухпалубником, летевшим на всех парусах по направлению к ним. На мачтах его реяли красные флаги.
— «Леопольд» пришел! Виват нашему адмиралу!! — вырвался победный клич из десятков хриплых глоток.
Спустя немного времени адмирал Карфангер уже стоял на берегу в окружении команды «Буревестника» и слушал рассказ шкипера Хехта о случившемся. Затем он сел в шлюпку, осмотрел застрявший на мели корабль и промерил лотом глубину вокруг него, после чего вернулся на берег и обратился к крестьянам с просьбой привести всех лошадей, какие только у них есть, — и немедленно. К полудню «Буревестник» вновь обрел свободу. Карфангер щедро рассчитался с крестьянами порохом и пулями, добавив к ним несколько мушкетов. Те остались очень довольны: североафриканские пираты часто нападали на крошечные прибрежные деревушки, большинство их жителей было вынуждено покинуть береговую полосу и отойти в глубь страны.
К вечеру караван в полном составе собрался в бухте Альхесираса; здесь он мог безбоязненно провести ночь. Ранним утром следующего дня якоря были подняты, и корабли вышли в просторы Атлантики. Дул «неудобный» нордвест, поэтому добраться до Кадиса можно было только лавируя. Чтобы получить простор для маневра, Карфангер приказал отойти на несколько миль на юго-запад.
Ветер все крепчал, пока не прекратился в штормовой; в конце концов он отогнал караван гораздо дальше на юго-запад, чем этого хотелось Карфангеру. Двое суток пришлось гамбургским кораблям под штормовыми парусами пережидать бурю. Наконец ветер начал отходить к западу, и они вновь легли на курс норд. Когда по замыслу Карфангера пора уже было поворачивать на восток и идти прямиком в Кадис, до которого оставалось не более двух дней хода, в адмиральской каюте появился Михель Шредер и доложил:
— На востоке слышна канонада, адмирал.
— Как, по-вашему, далеко до этих орудий?
— Миль десять, не меньше, адмирал.
— Значит, два часа хода… Через два часа там все будет кончено. Прикажите взять курс ост, лейтенант, и глядите в оба.
В Вест-Индии и в Карибском море бесчинствовал знаменитый вожак флибустьеров Генри Морган, имя которого наводило ужас на всех жителей Центральной Америки. Морган больше не ограничивался нападениями на торговые корабли и суда, доставлявшие в Испанию серебро из колоний. Собрав флот из тридцати семи кораблей, имевших в общей сложности более двух тысяч человек команды, он решил взять штурмом город Панаму, хорошо укрепленный порт, который служил конечной целью плавания всего испанского флота на Тихом океане, привозившего сюда награбленное в Перу золото и серебро. Здесь его грузили на мулов и отправляли в Портобело, где вновь перегружали — теперь уже в трюмы кораблей трансатлантического флота. В двухчасовом сражении на суше люди Моргана разбили испанцев, бросивших против них четыре эскадрона кавалерии и четыре полка пехоты, затем штурмом взяли Панаму, дочиста разграбили город и в конце концов сравняли его с землей.
Если вест-индские флибустьеры хозяйничали в Карибском море, то вся Восточная Атлантика находилась во власти алжирских и тунисских пиратов, встречавших у самых берегов Испании и Португалии тех, кому удалось невредимыми выбраться из Вест-Индии. Тунис, Алжир и Триполитания контролировали все морские торговые пути между Мальтой и Гибралтаром.
Из-за всех этих обстоятельств Карфангеру пришлось очень долго дожидаться в Малаге возвращения «итальянцев», охраняемых «Пророком Даниилом», и он уже начал сомневаться, удастся ли им вообще до наступления холодов добраться до Гамбурга. В конце октября тридцать три корабля наконецто отплыли из Малаги, взяв курс на запад, к Гибралтарскому проливу. Остальные гамбургские «купцы» уже давно с нетерпением ожидали «Леопольда Первого» в Кадисе и Лиссабоне. Однако в открытом море флот Карфангера встретил крутой зюйд-вест, который к тому же все усиливался. Корабли с огромным трудом продвигались вперед, постоянно лавируя. Против ожидания, к вечеру ветер не стих; ночью он переменился на зюйд-ост, который к утру достиг чуть ли не ураганной силы. Теперь потребность в лавировании отпала, парусники шли в полный бейдевинд, но опасность заключалась в том, что буря гнала суда в сторону берега, где они могли сесть на мель. Кроме того, в такой шторм да ещё и в темноте легко было потерять из виду один или даже несколько кораблей каравана.
К несчастью, именно это и произошло: к утру гамбуржцы недосчитались в караване одного паруса, и Карфангер принял решение немедленно отправить «Леопольда Первого» на поиски. Каравану он приказал до возвращения конвойного фрегата укрыться в тихой бухте Альхесираса, защищенной вздымавшимися из моря скалами Гибралтара. «С вами остается „Пророк-Даниил“, — сказал он напоследок, — а к тому же ещё и корабли Юргена Тамма и Яна Янсена. Три таких могучих сторожевых пса сумеют уберечь стадо от волков».
Между тем шкипер Хайнрих Хехт гнал вперед свой отставший от каравана флейт «Буревестник» со всей скоростью, какую только могли выдержать рангоут и снасти корабля, в надежде настигнуть караван ещё до того, как он войдет в Гибралтарский пролив. Пройти Гибралтар в одиночку означало подвергнуть корабль и собственную жизнь ещё большему риску, чем сейчас, хотя судно шло настолько круто к ветру, что матросы не могли устоять на накренившейся палубе, которую к тому же беспрестанно заливали волны да так сильно, что вода не успевала вытекать через шпигаты за борт.
В два часа ночи на флейте переломилась бизань-мачта, и пока команда пыталась поставить новую, кормовые огни последнего судна каравана растворились в непроглядной тьме. Без бизань-мачты нечего было и думать о том, чтобы удержать судно на курсе, да ещё в такую штормовую ночь.
Хайнрих Хехт упорно, час за часом вел свой флейт курсом вест-зюйд-вест, но за кормой у него уже маячили силуэты двух фрегатов, имевших явно не менее двадцати пушек каждый. На их мачтах развевались зловещие зеленые флаги Алжира. Пиратам удалось незаметно подкрасться к флейту, скрываясь за сплошной пеленой дождя.
Хайнрих Хехт принялся на чем свет стоит ругать марсовых, прозевавших разбойничьи корабли, хотя и прекрасно понимал, что за стеной дождя разглядеть их было просто невозможно. «Какого дьявола вы там торчите, — орал он, задрав голову, — если все равно ни черта не видите?!» Отведя таким образом душу, он дал команду «К брасам!», решив переменить курс. Матросы кинулись выполнять маневр, рискуя поскользнуться на наклонной палубе и свернуть себе шею; выбившиеся из сил гамбуржцы едва управлялись с задубевшими от воды и пронзительного ветра парусами. Теперь флейт буквально летел в фордевинд наперегонки с подхлестываемыми ветром огромными валами, держа курс вест-норд-вест, прямо на берег. Хайнрих Хехт поставил бы и лисели, если бы не знал точно: реи и стеньги не выдержат больше ни лоскутка лишней, парусины.
Но несмотря на их отчаянные усилия, пираты все приближались. И вот уже один из них начал отворачивать вправо, а другой — влево. Становилось ясно, что конец неминуем, даже если «Буревестнику» удастся каким-то чудом ускорить свой бег по волнам. Флейту не прорваться ни в северном направлении, ни в южном, а на западе путь преграждал берег. Выбора у капитана не было, и Хайнрих Хехт, стиснув зубы, продолжал гнать флейт прямо на песчаную отмель возле устья Гуадьято. По команде капитана паруса моментально убрали, и «Буревестник», по-прежнему подгоняемый шквалистым ветром, сел на мель, не получив никаких повреждений. Преследовавшие его пираты привели свои фрегаты к ветру на расстоянии полета пушечного ядра от флейта и спустили на воду шлюпки.
— Знакомство с нами им придется пока что отложить, — проворчал Хайнрих Хехт, внимательно следивший за всем маневрами алжирцев, и крикнул: — Слушай мою команду! Взять с собой все, из чего можно стрелять, — и на берег!
Нагрузившись мушкетами, команда «Буревестника» вброд добралась до берега и оттуда открыла огонь по пиратским шлюпкам, танцевавшим на прибойной волне. Алжирцы не могли вести прицельный огонь из мушкетов. Несколько залпов орудий пиратских кораблей также оказались напрасной тратой пороха и ядер, которые либо шлепались в воду у берега, либо ухали в песок далеко за спинами занявших оборону гамбуржцев.
Команда флейта отбила уже три попытки пиратов подобраться к «Буревестнику», однако алжирцы не обращали внимания на потери, не желая упускать добычу. В четвертый раз они избрали другую тактику: их шлюпочная флотилия разделилась, части её стали приближаться к берегу по обе стороны от устья реки, на большом удалении от гамбуржцев.
— Вот оно что! — воскликнул Хайнрих Хехт. — Эти мерзавцы задумали нас окружить! Ничего у них не выйдет, хотя корабль, как видно, придется отдать им на растерзание. — И он приказал своим людям отходить вверх по течению реки.
Не успели гамбуржцы закинуть за спину мушкеты, как поблизости раздалась ружейная пальба. Вскоре показалась целая толпа крестьян, вооруженных цепами, косами и вилами, направлявшаяся в их сторону. Крестьян было не менее полусотни; некоторые держали наперевес длинноствольные кремневые ружья. Хайнрих Хехт сразу отбросил мысль об отступлении. Совместными силами им не составило бы труда отбить и четвертую атаку пиратов. Но все же в глубине души шкипера таилась тревога: что, если пираты погнали этих рыбаков и крестьян из прибрежной деревни против гамбуржцев? Кучке его матросов не справиться с такими превосходящими силами противника. И они окажутся далеко не первыми моряками, кто таким образом угодил из огня да в полымя. Жители морского побережья зачастую весьма радикально решали все проблемы, связанные с выброшенным на берег имуществом: они попросту убивали его владельцев. Поди потом докажи, что все это не куплено на рынке! Одним словом, приближающиеся крестьяне представляли собой довольно сомнительных и ненадежных союзников.
Лихорадочно соображая, что бы такое предпринять, Хайнрих Хехт вдруг увидел, что пиратские шлюпки возвратились к фрегатам под зелеными флагами, сидевшие в них алжирцы стали поспешно подниматься на борт, а затем в такой же спешке втащили на палубы и шлюпки. Мачты фрегатов тут же оделись парусами, и они стали уходить на северо-восток, явно опасаясь встречи и большим двухпалубником, летевшим на всех парусах по направлению к ним. На мачтах его реяли красные флаги.
— «Леопольд» пришел! Виват нашему адмиралу!! — вырвался победный клич из десятков хриплых глоток.
Спустя немного времени адмирал Карфангер уже стоял на берегу в окружении команды «Буревестника» и слушал рассказ шкипера Хехта о случившемся. Затем он сел в шлюпку, осмотрел застрявший на мели корабль и промерил лотом глубину вокруг него, после чего вернулся на берег и обратился к крестьянам с просьбой привести всех лошадей, какие только у них есть, — и немедленно. К полудню «Буревестник» вновь обрел свободу. Карфангер щедро рассчитался с крестьянами порохом и пулями, добавив к ним несколько мушкетов. Те остались очень довольны: североафриканские пираты часто нападали на крошечные прибрежные деревушки, большинство их жителей было вынуждено покинуть береговую полосу и отойти в глубь страны.
К вечеру караван в полном составе собрался в бухте Альхесираса; здесь он мог безбоязненно провести ночь. Ранним утром следующего дня якоря были подняты, и корабли вышли в просторы Атлантики. Дул «неудобный» нордвест, поэтому добраться до Кадиса можно было только лавируя. Чтобы получить простор для маневра, Карфангер приказал отойти на несколько миль на юго-запад.
Ветер все крепчал, пока не прекратился в штормовой; в конце концов он отогнал караван гораздо дальше на юго-запад, чем этого хотелось Карфангеру. Двое суток пришлось гамбургским кораблям под штормовыми парусами пережидать бурю. Наконец ветер начал отходить к западу, и они вновь легли на курс норд. Когда по замыслу Карфангера пора уже было поворачивать на восток и идти прямиком в Кадис, до которого оставалось не более двух дней хода, в адмиральской каюте появился Михель Шредер и доложил:
— На востоке слышна канонада, адмирал.
— Как, по-вашему, далеко до этих орудий?
— Миль десять, не меньше, адмирал.
— Значит, два часа хода… Через два часа там все будет кончено. Прикажите взять курс ост, лейтенант, и глядите в оба.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Уже час, как стихли раскаты орудийных залпов, на звук которых плыли гамбуржцы. Однако марсовые по-прежнему не видели никаких парусов: теперь пелена дождя висела у них прямо по курсу.
— Мне кажется, они идут нам навстречу, — предположил Карфангер, поднявшийся на шканцы. — Не иначе какой-нибудь испанец в эту непогоду отбился от каравана и угодил берберийцам в лапы, и теперь они направляются со своим призом в Гибралтар.
— Мне кажется, они идут нам навстречу, — предположил Карфангер, поднявшийся на шканцы. — Не иначе какой-нибудь испанец в эту непогоду отбился от каравана и угодил берберийцам в лапы, и теперь они направляются со своим призом в Гибралтар.