Комм Ульрих. Идти полным ветром

   Так было на всех судах каравана: от шедшей первой "Морской ласточки" до "Анн-Шарлотт" под командованием Михеля Шредера, замыкавшей кильватерный строй. Тишину нарушали только скрип реев да плеск рассекаемой форштевнями волны.
   Капитан "Морской ласточки" велел поставить на юте кресло с высокой спинкой, натянуть над ним кусок парусины наподобие тента, и теперь блаженствовал, развалясь в кресле и поглаживая свой внушительный живот. Симон Рике любил комфорт и вообще-то с гораздо большим удовольствием предпочел бы сидеть в какой-нибудь теплой конторе на берегу, чем болтаться по морям-океанам. Однако его отец, в прошлом лихой старший боцман, много сил положил на то, чтобы сын пошел дальше и непременно стал капитаном. Симон Рике безропотно подчинился отцовской воле, много лет ходил в море и наконец в самом деле дослужился до капитана, хотя никогда особого призвания к морскому делу не ощущал и давно бы уже все бросил, если бы не отец. Худо-бедно, а из Симона Рике вышел в итоге совсем даже недурной капитан, которому без особой тревоги доверяли груз и корабль, ибо Симон Рике был человеком осторожным до крайности.
   Вот и сейчас возглавляемый им караван, опять же по причине исключительной осторожности выборного адмирала, держался как можно ближе к берегу, ровно настолько, чтобы ещё хватало фарватера для маневра. Корабли буквально крались вдоль полосы прибоя, опасаясь упустить его из виду, как боятся выпустить из рук перила шаткого мостика, перекинутого через бездонное ущелье. Так плавали на заре мореходства. Точно так же, крадучись, ходили в свое время вдоль берегов ганзейские когги и хульки - только днем, с закатом солнца сразу же бросая якорь. Симон Рике с удовольствием последовал бы примеру своих предков, если бы только не опасался сделаться всеобщим посмешищем. Ведь уже полтора столетия прошло с тех пор, как Христофор Колумб отправился на запад в Атлантический океан, а Васко да Гама отважился обогнуть мыс Доброй Надежды и добрался до Индии. Ровно сто сорок лет назад Фернан Магеллан открыл пролив, названный впоследствии его именем. Кого нынче удивишь рассказами о многомесячных морских путешествиях? Мореходы давно научились использовать в навигации достижения науки, в первую очередь, геометрии и астрономии - чего, впрочем, нельзя было сказать о кораблестроителях. Инструменты для ориентирования и определения местоположения судна в безбрежных океанских просторах достигли высокого совершенства.
   В то время как Симон Рике то и дело прикладывался к оловянной фляге с вином стоявшей подле кресла, Михель Шредер беспокойно расхаживал по шканцам "Анн-Шарлотт", кидаясь то к правому борту, то к левому. У правого он до рези в глазах вглядывался в линию горизонта - не покажется ли где чужой парус. Потом переводил взор на небо, опасаясь появления грозовых облаков, предвестников шторма; у левого наводил подзорную трубу на отвесный берег, внимательно разглядывая каждую бухточку, каждый скалистый островок.
   - С вашего разрешения, капитан, - раздался за его спиной голос штурмана, - позволю себе заметить, что ваша осторожность чрезмерна. Погода, видать по всему, продержится ещё долго.
   - О погоде я и не беспокоюсь, - отозвался Михель Шредер, - хотя все равно не стоит держаться слишком близко к берегу. Как раз он-то и не внушает мне особого доверия, штурман.
   - Но почему, капитан? Мы ведь с Испанией в мире.
   - Насчет испанцев и португальцев тревожиться нечего, это верно. Вы лучше поглядите на эти необитаемые островки да на изрезанный бухтами берег, где тоже не найдется ни одной живой души до самого Виго. Если где-нибудь здесь прячутся в засаде алжирские рейсы, то никакой мир с Испанией нас не спасет.
   - Вы опасаетесь, что...
   - Ничего я не опасаюсь! Прикажите-ка лучше на всякий случай открыть орудийные порты и выкатить пушки. Мы так близко от суши, что можем с этим и опоздать, ежели что случится.
   Штурман отправился выполнять распоряжение. Пушкари, досадливо ворча, нехотя потащились к орудиям. Куда как приятнее было бездельничать, греясь на солнышке! Но едва только пушки выкатили и принайтовили, раздалась новая команда: "Шлюпку на воду!"
   Спуск на воду большой шлюпки также относился к числу приготовлений к возможному бою: тем самым освобождалось место для канониров и готлангеров на нижней палубе, а кроме того, шлюпка была все время наготове, на случай, если команде придется покинуть судно.
   - Не иначе нашему капитану привиделся Летучий Голландец, - съязвил боцман. Парусный мастер резонно возразил, что этот корабль-призрак, предвестник несчастья, держится все больше в южных широтах, поблизости от мыса Доброй Надежды. Уж если кто капитану и привиделся, то это мог быть лишь красноглазый и зеленоволосый корабельный домовой.
   - Так он же добрый дух, старик, - ввязался в диспут штурман.
   - Это верно, - согласился парусный мастер. - Ежели ночью крепления шпангоутов поскрипывают - значит все в порядке: это он конопатит щели, чтоб нигде вода не просачивалась. А иногда он своим деревянным молотком указывает на то место, где обшивка прохудилась. Да-да, корабельный домовой - дух добрый. Но если увидишь его сидящим верхом на рее - плохи дела, жди большой беды.
   - Ну и как, слыхал ты скрип прошлой ночью?
   - Ничего я не слыхал, штурман.
   - И видеть его тоже не видел?
   - Да как бы я сейчас перед тобой стоял, а? Нешто ты не знаешь, что все, кто его видел, в одночасье помирали? Ни один...
   Тираду парусного мастера прервал истошный крик марсового:
   - Паруса! Слева по борту два паруса!!
   Штурман побежал наверх, на полуют. Михель Шредер уже разглядывал в подзорную трубу два больших фрегата, которые только что вынырнули из-за очередного острова и теперь мчались наперерез каравану. Носы двухпалубных, вытянутых в длину парусников украшали фигуры орлов, а не львов, как у английских или голландских судов. Это могли быть французы; выкрашенные светло-голубой краской борта кораблей подтверждали такое предположение. Каждый борт щетинился двадцатью четырьмя орудиями, выглядывавшими из открытых портов. И, конечно же, на палубах у них были установлены более легкие аркебузы... Шредер ясно различал в подзорную трубу зияющие жерла пушек. Намерения у этих невесть откуда взявшихся незнакомцев были явно не из лучших, к тому же ни на топах стеньг, ни на кормовых флагштоках флагов не было. Шредер решил, что это французские корсары, которые в этих местах обычно охотились за испанскими и португальскими кораблями. Хотя всехристианнейший "король-солнце" Людовик ХIV и не питал дружеских чувств к испанцам, все же в то время Франция и Испания не воевали между собой. Впрочем, вопросы войны и мира всегда мало интересовали морских разбойников с каперскими патентами, а французскому королю их неразборчивость была только на руку. Во-первых, они наносили урон испанцам, а во-вторых, исправно отдавали королю десятую часть награбленной добычи. Поэтому корсарские капитаны чаще всего вообще не интересовались, на чей корабль нападают.
   Гамбуржцы, в свою очередь, тоже могли не ломать головы насчет того, чьи это корабли: французских ли корсаров, или алжирских пиратов. Разница могла заключаться только в их последующей судьбе: если это французы, то они попадут на скамьи французских гребных галер, если алжирцы - алжирских. Спорить можно было бы лишь о том, где придется хуже. Ну, а тем, кому суждено пасть от пули, и вовсе безразлично, из какого мушкета она вылетит, тем более что алжирцы чаще всего обзаводились огнестрельным оружием у тех же французов.
   Внезапное появление обоих фрегатов мгновенно развеяло сонное оцепенение, царившее на палубах гамбургских торговых кораблей. Известие о предстоящем конце света не произвело бы, пожалуй, большего фурора. Началась суматошная беготня. Капитаны и их помощники надрывались, стараясь перекричать друг друга, и отдавали при этом бестолковые приказы, которые только усугубляли переполох. Лишь в одном, как казалось, никого не надо было убеждать, а именно - в необходимости немедленно спускать на воду шлюпки. При иных обстоятельствах можно было бы только позавидовать той быстроте, с которой это было сделано.
   Тем временем оба фрегата пронеслись перед самым форштевнем "Морской ласточки", и Симон Рике совсем потерял от страха голову: на топах стеньг и на кормовых флагштоках уже реяли зловеще-зеленые алжирские флаги.
   - Что будем делать, адмирал? Какие будут приказания? - Симон Рике даже не понял, чего от него хочет штурман, будучи не в силах оторвать взгляд от фрегатов, которые, пройдя с кабельтов, повернули и зарифили паруса. Теперь они находились с наветренной стороны, выгодной для нападения, и выжидали удобный момент для атаки.
   - Что делать? - словно эхо отозвался Симон Рике. - О Боже, что делать?! Стоит ли нам вообще за-защищаться, штурман, они ведь перестреляют нас, как за-за-зайцев?
   Звуки с трудом вылетали из сдавленного ужасом горла адмирала. Однако штурман был не из робкого десятка и не поддался панике.
   - Прикажите каравану сомкнуться, адмирал, - быстро заговорил он, чтобы пушки наших кораблей не палили во все стороны без толку. У наших бортовых батарей всего на десять орудий меньше. А ежели мы сообща навалимся на один из фрегатов, то против его двадцати шести пушек будет почти сорок наших. Не давайте загнать себя в угол, господин адмирал! Подпустите их поближе - и картечью по абордажной команде! Вперед, адмирал, нас же восемь против двоих!
   Но страх окончательно парализовал способность Симона Рике соображать. Поняв это, штурман решительно повернулся к нему спиной и рявкнул так, что прочие голоса на несколько секунд умолкли:
   - А ну, ребята, к пушкам! Картечью - заряжай!
   Наиболее хладнокровные кинулись к пушкам, однако большинство попрежнему бестолково топталось на месте. Штурман погнал к орудиям и остальных, применяя отнюдь не только словесные методы воздействия. К нему присоединился боцман и тоже принялся подбадривать оробевших: "Вперед, ребята, зададим им перцу!"
   Однако вместо дружных действий отовсюду слышался нарастающий ропот. "Нас всего малая горсточка против полчищ берберийцев", - кричали одни. "Ради кого нам лезть под пули и сабли - ради адмирала, который со страху в штаны наложил?" - вторили им другие. "Пусть Утенхольт сам бьется за свои корабли", - повторяли все вместе.
   - В шлюпки, братцы, чего медлить! - раздался клич. - Прежде чем берберийцы доберутся до нас, мы успеем добраться до берега!
   - Хо-хо! С превеликим удовольствием! К берегу, ребята, в шлюпки - и к берегу! - эхом прозвучало в ответ.
   Все дружно побросали банники и вымбовки. Многие кинулись к фалрепу. На их пути встал штурман и угрожающе вскинул руки.
   - Назад! Да это же бунт! Назад, говорю, кому жизнь дорога! - Он выхватил из-за пояса два длинноствольных пистолета и щелкнул курками.
   - А ну, слушай мою команду! Мокрые вы курицы, а не моряки!
   За спиной у товарищей несколько матросов выдернули тяжелые вымбовки из якорного шпиля и гурьбой пробились вперед.
   - Спасайся на берег, кому жизнь дорога! И если тебе, штурман, тоже дорога жизнь - прочь с дороги!
   - Назад, мерзавцы, говорю вам, назад! - прорычал штурман и наставил на них стволы пистолетов. Но в этот момент с полуюта кубарем скатился вконец обезумевший Симон Рике, вопя, как одержимый:
   - Они подходят! Спасайся, кто может, братцы! Спасайтесь!
   Кое-кто ещё остановился, чтобы взглянуть на пиратский фрегат, загородивший "Морской ласточке" дорогу и изготовившийся к нападению, остальные сломя голову ринулись к фалрепу, отшвырнув штурмана в сторону. Тот чертыхнулся, сунул пистолеты за пояс и последовал за остальными. А когда шлюпка, подгоняемая торопливыми ударами весел, полетела к берегу, за её кормой раскатился грохот первого залпа пиратских пушек по брошенной на произвол судьбы "Морской ласточке". Теперь паника перекинулась и на остальные корабли каравана. Никто не хотел рисковать жизнью и свободой, сражаясь за добро толстосумов, если даже их выборный адмирал сдал свой корабль пиратам без боя. Наконец вырвалась наружу давно исподволь тлевшая в людях ненависть к бестолковым и деспотичным командирам, к жадным судовладельцам и толстопузым купцам, проживавшим в своих роскошных домах все, что они, оборванные и полуголодные, добывали для них в поте лица. Напрасно капитаны сыпали угрозами и проклятьями: что могло быть страшнее, чем попасть в лапы к пиратам? И если сами капитаны хотели избежать этой участи, им не оставалось ничего иного, кроме как последовать за своими командами.
   И от "купцов" начали отчаливать шлюпки - под радостные вопли пиратов, бравших на абордаж гамбургские корабли один за другим. Одному только Михелю Шредеру с великим трудом удавалось пока ещё держать команду "Анн-Шарлотт" в руках. Он, конечно, не собирался сражаться в одиночку с пиратами: что-нибудь бессмысленнее этого трудно было и придумать. Однако он не терял надежды спастись бегством. Пиратские корабли не могли взять на абордаж всех "купцов" одновременно. Воспользовавшись удобным моментом, "Анн-Шарлотт", прикрытая остальными судами каравана, промчалась на всех парусах под самым берегом в южном направлении. Михель Шредер рассчитывал выиграть несколько миль, прежде чем пираты заметят его маневр, и успеть добраться хотя бы до Виго. Однако до Виго оставалось ещё двадцать с лишним миль, а до спасительных сумерек - не менее шести часов. Тем не менее команда "Анн-Шарлотт" воспрянула духом и, по мере того как удалялся, стихая, гром пушек за кормой, проникалась все большим уважением к своему молодому капитану.
   Михель Шредер то и дело поглядывал назад, прикидывая, хватит ли им этой форы, чтобы уйти от пиратов. Однако надежда на удачный исход их отчаянной попытки бегства стала быстро таять, когда один из фрегатов пустился за ними в погоню, подняв все паруса до последнего. Если никто не придет на помощь; старушке "Анн-Шарлотт" не уйти, она обречена. Но от кого здесь ждать помощи? От французов? Они и глаза бы не открыли, не то что орудийные порты. У англичан и голландцев с Алжиром мирные договоры, которые они не станут нарушать из-за какого-то гамбуржца. Оставались испанцы и португальцы, но их массивные галионы в этих водах появлялись редко: охрана "серебряных" караванов была им куда важнее.
   Михель Шредер созвал команду и объявил, что дальнейшее бегство бессмысленно, корабль им не спасти, поэтому пусть все быстро собирают пожитки и готовятся сесть в шлюпки.
   Алжирский фрегат в кильватере "Анн-Шарлотт" неотвратимо настигал её, однако спасительный берег становился все ближе. Михель Шредер спустился в крюйт-камеру, зажег там один конец длинного фитиля, а другой сунул в бочку с порохом. По его расчетам, фитиль мог тлеть не менее получаса. Примерно столько же времени понадобится пиратам, чтобы захватить "Анн-Шарлотт". Затем капитан вновь поднялся на палубу, приказал ещё немного обрасопить реи, чтобы "Анн-Шарлотт" легла на новый курс - прочь от берега, переложил руль и только после этого сел в шлюпку к остальным.
   Оставшаяся без команды "Анн-Шарлотт" прошла в нескольких саженях от одного из островков и повернула на юго-запад. Тем временем гамбуржцы в шлюпке торопливо гребли прямо к островку и вскоре к нему причалили. Михель Шредер взобрался да уступ скалы, откуда "Анн-Шарлотт" была видна, как на ладони. Пираты, судя по всему, не заметили отчалившей от неё шлюпки. Капитан поспешил назад к товарищам и приказал грести к берегу, держась при этом на одной линии с пиратским фрегатом и островком, чтобы алжирцы не могли их увидеть. Правда, и гамбуржцы теперь не видели, что происходило в нескольких кабельтовых от берега. Вскоре они высадились на сушу возле какой-то рыбачьей деревни - и тут с моря донесся грохот сильного взрыва. Все кинулись вдоль кромки прибоя в сторону от островка, мешавшего увидеть, что произошло.
   Они увидели в море пиратский фрегат - и больше ничего. В подзорную трубу Михель Шредер разглядел, что у алжирца порваны в клочья несколько парусов. Других повреждений у фрегата, в момент взрыва, вероятно, стоявшего борт о борт с "Анн-Шарлотт", он не обнаружил.
   - Жаль, - посетовал кто-то из матросов. - Даже фальшборт ему не проломило.
   - И такелаж не загорелся, - протянул другой.
   - Ничего, - сказал Михель Шредер, складывая подзорную трубу, - хватит с них и того, что добыча уплыла из рук.
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   Когда голландская почта принесла в Гамбург весть о захвате алжирскими пиратами восьми торговых судов, в городе началось столпотворение. Узкие улочки мгновенно заполнились высыпавшими из домов горожанами, и через час с небольшим площадь перед ратушей была запружена народом. Городская стража с трудом сдерживала натиск бушевавшей толпы. Гамбуржцы требовали призвать к ответу совет и адмиралтейство.
   В доме братства мореходов тоже кипели страсти. Купеческая гильдия направила свои делегации в сенат, адмиралтейство и на биржу, чтобы высказать озабоченность по поводу нынешнего состояния и будущего морской торговли. Вслед за ними пришли жаловаться судовладельцы и маклеры страховых контор. Мало кто из них при этом беспокоился о моряках, которые могли погибнуть или угодить в плен к алжирцам: новую команду набрать было нетрудно. Но корабли, груз, страховые сборы и, не в последнюю очередь, выплаченный командам аванс - все это стоило денег, и немалых. К тому же потеря восьми кораблей, сколь бы ни была она тяжела сама по себе, нанесла ещё и сокрушительный удар по репутации гамбургского торгового флота.
   Мадридский резидент Ганзы господин Дельбрюгге направил любекскому сенату послание, в котором писал: "Скорбная весть о наших судах, захваченных на днях турками, и меня, и друзей наших в превеликое уныние повергла. В происшествии сием виню голландцев, кои чересчур поспешно с турками перемирие заключили. Нынче же и в испанских портах купцы не желают грузить товар" на ганзейские корабли". Любекцы не преминули поделиться этой новостью с соседями в Гамбурге. Из торговых контор в Испании тоже раздавались стоны: "Потеря восьми судов обернулась для нас полной потерей доверия, и почти никто не соглашается грузить товары свои на наши корабли. Выгоду от сего англичане и голландцы немалую имеют, а сие есть по нашей коммерции сокрушительный удар".
   Гамбургский консул в Нидерландах Леве ван Айтзема писал сенату о том, что генеральные штаты подумывают о продлении договора с турками, поэтому Гамбургу, Бремену и Любеку неплохо было бы присоединиться к этому договору в качестве союзников, о чем необходимо походатайствовать в Гааге. В противном случае морская торговля будет подвержена постоянной опасности.
   Из-за Ла-Манша тоже приходили слухи о переговорах Англичан с беем, имеющих целью достижение долговременного перемирия. В Лондон отправился член муниципалитета Каспар Вестерман, чтобы там совместно с любекскими и бременскими депутатами вести переговоры о статусе Штальхофа - той самой ганзейской фактории в Лондоне, основанной ещё в 1473 году, исконные права которой англичане теперь стремились всячески ограничить. Помимо этого господин Вестерман имел поручение ходатайствовать о присоединении Гамбурга к англо-алжирскому договору о перемирии. Одновременно в Гааге консул ван Айтзема от имени вольного и имперского города Гамбурга передал генеральным штатам послание с просьбой включить ганзейские города вообще и Гамбург в частности в договор с морскими разбойниками, если таковой предполагается заключить.
   С англичанами гамбургские ратманы при этом особых надежд не связывали, как впрочем и с голландцами тоже. Все их усилия должны были прежде всего показать, что отцы города тоже не дремлют. Однако ни члены коммерц-депутации, ни судовладельцы, больше всех не дававшие адмиралтейству покоя, этим не удовлетворились. Уже загружался товарами для Испании следующий караван из семи "купцов", и его капитаны отказывались выходить в море без надежной охраны. О частных конвоирах никто уже и слышать не хотел. Коммерц-депутация со всей настойчивостью продолжала требовать у сената и адмиралтейства серьезно рассмотреть предложение Карфангера о постройке нескольких военных кораблей для охраны торговых караванов.
   Сенат, адмиралтейство и парламент наконец взвесили все "за" и "против" и объявили судовладельцам, купцам и старейшинам гильдий шкиперов и матросов о своем решении, которое гласило: снарядить для охраны торговых кораблей, отплывающих в Испанию, два тяжелых фрегата. Часть расходов при этом берет на себя купеческая гильдия, другую - городская казна.
   Карфангер, ещё не вернувшийся из плавания в Новый Амстердам, обо всем этом не знал. Теперь, во всяком случае, он мог быть вполне доволен, если бы такой благоприятный поворот событий не был вызван столь драматическими обстоятельствами.
   Не успели стихнуть бурные дискуссии и рассеяться толпы народа на улицах, как в город прибыли первые команды кораблей, захваченных алжирцами. Капитаны судов во главе Симоном Рике с мужеством отчаяния пробивались сквозь разъяренную толпу к ратуше. И только когда городская стража вклинилась в людскую массу, расталкивая её направо и налево, оттесняя народ в стороны древками пик, уже изрядно потрепанным капитанам удалось наконец добраться до дверей ратуши и скрыться за ней.
   В ходе слушания дела в зале заседаний капитаны пытались свалить всю вину на команды, которые якобы подняли бунт и отказались сражаться. Один лишь Михель Шредер заявил, что команда его не подвела и что при благоприятном стечении обстоятельств им непременно удалось бы уйти от пиратов.
   Заслышав это, Захариас Спрекельсен опять набросился на Томаса Утенхольта и Симона Рике.
   - Ага, вот, значит, как было дело! Почему тогда на ваших судах, господин Утенхольт, такие никудышние команды, ежели вы беретесь конвоировать чужие?
   Утенхольт, в свою очередь, принялся трясти Симона Рике.
   - Я доверил вам мой превосходный корабль, а вы набрали на него не команду, а шайку трусов и бездельников! Живо выкладывайте, как было дело!
   Симон Рике стал оправдываться: команда, мол, взбунтовалась не из-за него, а из-за штурмана, что это он все подстроил, а сам теперь науськивает толпу на площади против него, Симона Рике, и против остальных капитанов каравана.
   - Так значит это штурман отказался повиноваться и подбивал команду на бунт против вас? - решил уточнить Дидерих Моллер.
   - Да, ваша честь, точно так, как вы сказали, ваша честь. Этот штурман...
   Бессовестное вранье Симона Рике прервал решительный голос, неожиданно раздавшийся у самой двери:
   - Капитан Рике лжет!
   Все обернулись. Кричавший протискивался к столу, расталкивая стоявших плечом к плечу шкиперов и купцов.
   - Кто вы такой? - спросил Дидерих Моллер.
   - Кто я такой? Да вы взгляните только на Симона Рике - его прямо трясет от одного моего вида. Так точно, почтенные господа, я и есть Хармс Гуль, штурман с "Морской ласточки". И вот что я вам скажу: точно так же, как сейчас, трясся Симон Рике, когда пиратские фрегаты шли нам наперерез. От страха он и пальцем не мог пошевелить, не то что кораблем командовать. Потому-то мне и пришлось взять командование на себя.
   - Выходит, это вы отдали приказ спустить шлюпки и бросить корабль? - в упор спросил Томас Утенхольт.
   Штурман расхохотался, однако быстро посерьезнел и рассказал, отчего караван стал легкой добычей пиратов. Не умолчал он и о том, как угрожал матросам оружием, пытаясь заставить их сражаться, и как ему помешал капитан.
   - И вы полагаете, что караван мог бы успешно сразиться с берберийцами? - допытывался Дидерих Моллер.
   - Тут многое зависит от того, есть ли вообще желание сражаться. Ясно одно: будь при караване хотя бы один военный корабль, было бы гораздо легче отбиваться от пиратов. А кроме того, в будущем неплохо было бы брать на борт каждого "купца" хотя бы с дюжину солдат из городской гвардии.
   - На случай, если берберийцы полезут на абордаж, как я понимаю? опять спросил Дидерих Моллер.
   - И на этот случай тоже. Спросите-ка у голландцев, англичан или французов, кто у них осмеливается бунтовать на корабле, - отвечал Хармс Гуль, широко осклабившись. - Эта банда бездельников должна все время чувствовать, чем ей грозит неповиновение.
   Шкиперы и судовладельцы одобрительно зашумели: К штурману подошел Томас Утенхольт и покровительственно похлопал его по плечу.
   - Вот речь истинного моряка! Именно таким в моем представлении должен быть настоящий капитан. Все остальные - ни рыба, ни мясо. Ну как, хотите ко мне на службу? - И он как от назойливой мухи отмахнулся от Симона Рике, порывавшегося что-то сказать.
   Собравшиеся начали понемногу расходиться, и вскоре зал заседаний ратуши опустел. Однако толпа на улице все не унималась, требуя выдачи горекапитанов ей на расправу. Судовладельцы и купцы, добро которых они погубили, даже не собирались брать их под защиту. Однако Дидерих Моллер как член муниципалитета не мог допустить самосуда над гражданами вольного города. Он подозвал служителя и велел ему вывести капитанов через потайную дверь, при этом наказал им на некоторое время, пока страсти не улягутся, покинуть пределы города. Один Михель Шредер не последовал за всеми, а отправился вместе с братом в погребок ратуши, чтобы там подо; ждать, пока толпа утихомирится.
   Не успели они и пригубить из бокалов, как в погребок ввалился встрепанный Захариас Спрекельсен и сразу же накинулся на капитана Шредера.