Недавно телевизионная съемочная группа из Челябинска («командор» Павел Рабин, «штурман» Дмитрий Давидович, оператор Юлия Рязанская и др.) совершила захватывающее путешествие по Южной Америке (маршрут см. на www.tv74.ru). В Чили группа встретилась с непосредственными участниками знаменитого проекта. Встреча оказалась такой интересной, что создатели фильма изменили исходный сценарий и сняли сюжет про «Киберсин». Планируются аналогичные съемки в Перу. Узнав об этом, Дуг Макдэвид (Doug McDavid), архитектор по преобразованию бизнеса (Business Transformation Architect) из IBM Academy of Technology, написал им, что был бы рад демонстрации этого сюжета (отражающего важный этап развития системного мышления в ХХ веке) в 2007 году (так как в 2006 уже не успеют) на ежегодной конференции Международного общества развития системных исследований (International Society for the Systems Sciences).
После прихода к власти ярых противников Пиночета в Чили сложилась благоприятная обстановка для возрождения наследия «Киберсина». В связи с тем, что и в прошлом, и сейчас интерпретация событий в Чили при Альенде, в том числе и проекта «Киберсин», часто делается слишком грубо и прямолинейно, имеет смысл более детально остановиться на анализе этого уникального опыта. Это важно для практического использования наследия «Киберсин» в новых условиях.
В [1] уже отмечалось, что режим Альенде был «бельмом на глазу» и для США, и для СССР. Америка боялась второй Кубы, а Советский Союз боялся второй Чехословакии. В обсуждении статьи на форуме выяснилось, что тогда в СССР вопрос о финансовой помощи Альенде решался на самом верху, и было решено помощь не оказывать. По-видимому, повлияло резко отрицательное отношение Альенде к советской бюрократической системе. Не случайно одной из главных задач проекта «Киберсин» была как раз ликвидация жесткой иерархической системы управления. Не случайно также проект «Киберсин» в СССР замалчивался. Информация о нем впервые появилась в России только в 1993 году, после публикации перевода книги «Мозг фирмы».
США тоже не дремали. В дополнение к общим фразам об участии их спецслужб в организации переворота Пиночета в печати появляются и более детальные сведения о роли ЦРУ[На слушаниях, проведенных сенатором Фрэнком Чёрчем (Frank Church) по поводу операций ЦРУ, «чилийский случай» рассматривался в качестве примера. Эти материалы опубликованы в небольшой книжке сенатского комитета США по иностранным делам]. Одним словом, Альенде попал меж двух огней, и «третий путь», по которому он собирался повести страну, так и не был реализован. Все больше людей сегодня склоняются к мысли, что именно этот путь развития цивилизации не ведет в тупик. Как писал Бир [6]: Если «Советский коммунизм» принял собственное крушение, то «Западный капитализм» еще этого не сделал.
Параллели, проводимые некоторыми нашими СМИ между переворотом Пиночета и «шоковой терапией» Гайдара, неправомерны. Целью Гайдара было разрушение огромной бюрократической пирамиды, а в Чили реализация «Киберсина» позволила бы не допустить создания такой пирамиды. Система управления в СССР накануне шоковых реформ все сильнее разлагалась, в Чили же она только возникала. По поводу же неспособности режима Альенде предотвратить переворот как аргумента против эффективности созданной им системы управления Бир говорил [5]: Меня часто спрашивают, почему мы оказались не в состоянии организовать такое поведение страны, которое приспособило бы ее к внешней угрозе. Это все равно что жаловаться на человека… который не сумел приспособиться к пуле, пробившей его сердце.
Возвращаясь из «погружения в прошлое», сделаем два заключительных замечания.
Во-первых [4], желание укрепить жизнеспособность России без использования подхода Бира не даст желаемого результата. Существующие попытки «борьбы с бюрократией» и «сокращения аппарата управления» давно описаны Паркинсоном в его знаменитых Законах, где, в частности, показано, почему подобные мероприятия неизбежно приводят только к раздуванию «аппарата». Бир по этому поводу замечал [5]: Один метод — метод жесткого порядка, хотя и относится к числу чаще всего практически используемых… должен быть исключен… он искажает естественные свойства системы.
Во-вторых, у России есть не только необходимость, но и все возможности воспользоваться наследием Бира для обеспечения нового уровня жизнеспособности, превосходящего достигнутый на Западе. По выражению Бира, мир богатых никогда не признавал кибернетику как инструмент управления и поэтому до смешного неверно к ней относился [5]. Обнадеживает, что тематика, связанная с наследием Бира, все чаще фигурирует на крупных международных конференциях. Из ближайших назовем Третью международную конференцию по системам управления в Москве, Metaphorum-2006 в Ливерпуле и конференцию ISSS Sonoma-2006 в Калифорнии[На всех этих конференциях планируются и доклады автора данной статьи].
Конечно, концепция VSM требует дальнейшего развития — например, интеграции с теорией самовоспроизводящихся систем (Autopoietic systems) Матураны (Maturana) и Варелы (Varela), с биосемиотикой по Алексею Шарову. Это серьезный стимул для активизации работ вокруг наследия Стаффорда Бира.
[2] Л.Н. Отоцкий, «К вопросу о Киберкоммунизме» («КТ» #519, www.computerra.ru/offline/2003/519/30740).
[3] Л.Н. Отоцкий, «Уроки Стаффорда Бира» («КТ» #560, www.offline.computerra.ru/2004/560/35979).
[4] Л.Н. Отоцкий, «Стэффорд Бир и жизнеспособные системы в XXI веке» (www.sim-mipt.ru/content/?fl=284&doc=973).
[5] Стаффорд Бир, «Мозг фирмы». — М.:, УРСС, 2005.
[6] Stafford Beer, «World in torment». (www.staffordbeer.com/papers/World%20in%20Torment.pdf).
[7] Л.Н. Отоцкий, «Чтобы не отстать в 21-м веке» // «Директор ИС», 2001, #3 (www.osp.ru/cio/2001/03/019.htm).
carians.jedi.org.ua. Адрес виртуальной общины — community.livejournal.com/carians.
После прихода к власти ярых противников Пиночета в Чили сложилась благоприятная обстановка для возрождения наследия «Киберсина». В связи с тем, что и в прошлом, и сейчас интерпретация событий в Чили при Альенде, в том числе и проекта «Киберсин», часто делается слишком грубо и прямолинейно, имеет смысл более детально остановиться на анализе этого уникального опыта. Это важно для практического использования наследия «Киберсин» в новых условиях.
В [1] уже отмечалось, что режим Альенде был «бельмом на глазу» и для США, и для СССР. Америка боялась второй Кубы, а Советский Союз боялся второй Чехословакии. В обсуждении статьи на форуме выяснилось, что тогда в СССР вопрос о финансовой помощи Альенде решался на самом верху, и было решено помощь не оказывать. По-видимому, повлияло резко отрицательное отношение Альенде к советской бюрократической системе. Не случайно одной из главных задач проекта «Киберсин» была как раз ликвидация жесткой иерархической системы управления. Не случайно также проект «Киберсин» в СССР замалчивался. Информация о нем впервые появилась в России только в 1993 году, после публикации перевода книги «Мозг фирмы».
США тоже не дремали. В дополнение к общим фразам об участии их спецслужб в организации переворота Пиночета в печати появляются и более детальные сведения о роли ЦРУ[На слушаниях, проведенных сенатором Фрэнком Чёрчем (Frank Church) по поводу операций ЦРУ, «чилийский случай» рассматривался в качестве примера. Эти материалы опубликованы в небольшой книжке сенатского комитета США по иностранным делам]. Одним словом, Альенде попал меж двух огней, и «третий путь», по которому он собирался повести страну, так и не был реализован. Все больше людей сегодня склоняются к мысли, что именно этот путь развития цивилизации не ведет в тупик. Как писал Бир [6]: Если «Советский коммунизм» принял собственное крушение, то «Западный капитализм» еще этого не сделал.
Параллели, проводимые некоторыми нашими СМИ между переворотом Пиночета и «шоковой терапией» Гайдара, неправомерны. Целью Гайдара было разрушение огромной бюрократической пирамиды, а в Чили реализация «Киберсина» позволила бы не допустить создания такой пирамиды. Система управления в СССР накануне шоковых реформ все сильнее разлагалась, в Чили же она только возникала. По поводу же неспособности режима Альенде предотвратить переворот как аргумента против эффективности созданной им системы управления Бир говорил [5]: Меня часто спрашивают, почему мы оказались не в состоянии организовать такое поведение страны, которое приспособило бы ее к внешней угрозе. Это все равно что жаловаться на человека… который не сумел приспособиться к пуле, пробившей его сердце.
Возвращаясь из «погружения в прошлое», сделаем два заключительных замечания.
Во-первых [4], желание укрепить жизнеспособность России без использования подхода Бира не даст желаемого результата. Существующие попытки «борьбы с бюрократией» и «сокращения аппарата управления» давно описаны Паркинсоном в его знаменитых Законах, где, в частности, показано, почему подобные мероприятия неизбежно приводят только к раздуванию «аппарата». Бир по этому поводу замечал [5]: Один метод — метод жесткого порядка, хотя и относится к числу чаще всего практически используемых… должен быть исключен… он искажает естественные свойства системы.
Во-вторых, у России есть не только необходимость, но и все возможности воспользоваться наследием Бира для обеспечения нового уровня жизнеспособности, превосходящего достигнутый на Западе. По выражению Бира, мир богатых никогда не признавал кибернетику как инструмент управления и поэтому до смешного неверно к ней относился [5]. Обнадеживает, что тематика, связанная с наследием Бира, все чаще фигурирует на крупных международных конференциях. Из ближайших назовем Третью международную конференцию по системам управления в Москве, Metaphorum-2006 в Ливерпуле и конференцию ISSS Sonoma-2006 в Калифорнии[На всех этих конференциях планируются и доклады автора данной статьи].
Конечно, концепция VSM требует дальнейшего развития — например, интеграции с теорией самовоспроизводящихся систем (Autopoietic systems) Матураны (Maturana) и Варелы (Varela), с биосемиотикой по Алексею Шарову. Это серьезный стимул для активизации работ вокруг наследия Стаффорда Бира.
Литература
[1] Л.Н. Отоцкий, «Стаффорд Бир и перспективы ИТ» («КТ» #511, www.computerra.ru/offline/2003/511/29598).[2] Л.Н. Отоцкий, «К вопросу о Киберкоммунизме» («КТ» #519, www.computerra.ru/offline/2003/519/30740).
[3] Л.Н. Отоцкий, «Уроки Стаффорда Бира» («КТ» #560, www.offline.computerra.ru/2004/560/35979).
[4] Л.Н. Отоцкий, «Стэффорд Бир и жизнеспособные системы в XXI веке» (www.sim-mipt.ru/content/?fl=284&doc=973).
[5] Стаффорд Бир, «Мозг фирмы». — М.:, УРСС, 2005.
[6] Stafford Beer, «World in torment». (www.staffordbeer.com/papers/World%20in%20Torment.pdf).
[7] Л.Н. Отоцкий, «Чтобы не отстать в 21-м веке» // «Директор ИС», 2001, #3 (www.osp.ru/cio/2001/03/019.htm).
carians.jedi.org.ua. Адрес виртуальной общины — community.livejournal.com/carians.
Против «информационного регулирования»
Автор: Максим Отставнов
Сопряжение далековатых идей, еще по Ломоносову, придает словесному материалу одическую пышность. «Секс и Интернет» остается безотказным подзаголовком для книги в мягкой обложке и медиа-поводом -более десяти лет прошло между первым и самым свежим из полученных мною приглашений высказаться на эту тему.
По эротичности и в то же время долговечности с нею может соперничать, пожалуй, только тема «Право и компьютеры».
Право является общегражданской и общекультурной универсалией, и незнание закона не освобождает от ответственности.
Компьютеры и все, что с ними связано, несмотря на распространение информационных технологий, остаются для широкой публики «вещью в себе», обросшей множеством мифообразных превращенных форм мысли и восприятия. Уже понятно, что «компьютерная грамотность» (хотя бы на уровне знакомства с письменностью или «электрической грамотности» — не знания уравнений Максвелла, а общих представлений о том, что электрическое устройство не заработает без питания и что батарейки можно смело брать в руки, а в розетку пальцы лучше не совать) в обществе может стать результатом только исторического процесса, включающего смену поколений.
На «растяжке» между универсалией и специальной областью происходят довольно предсказуемые процессы.
Во-первых, это проведение групповых (цеховых, сословных) интересов, предполагающее неосведомленность широкой публики о предмете, но требующее хорошего понимания его со стороны самих законотворцев[Аппарата государственных и негосударственных органов, вовлеченных в разработку законопроектов и проектов подзаконных нормативных актов].
Во-вторых, это проведение «регулирования ради регулирования»[Разумеется, наращивание объема регуляторных актов разного уровня само по себе является деятельностью сугубо неправовой и антиправовой, именно в силу общеобязательности и, соответственно, требования доступности (во всех смыслах) нормативных актов, которой увеличение их объема препятствует], где недостаточная компетентность общественности находит отражение и в некомпетентности законотворцев.
Второе уверенно опознается по терминологической неряшливости, за которой стоит неопределенность понятий. Возможно, самым очевидным примером является стягивание в единую риторическую область совершенно разных понятий, объединяемых только омонимией (существованием разных значений) слова «информация», порождающее конъюнктурную и малопрозрачную область «информационного регулирования».
1) «Сведения» и их оборот. Оборот сведений ограничивается или другим образом регулируется независимо от технических средств их оборота. В пределе ограничению подвергаются даже перемещения и коммуникация людей, «владеющих» сведениями, людей, которым нечто известно (поражение в правах «носителей государственной тайны»), то есть ограничение оборота сведений происходит вообще без применения технических средств.
Очевидно, именно в этом значении слово «информация» употреблено в Конституции трижды[Не вполне понятно, в каком значении упомянута «информация» четвертый раз, в ст. 71 Конституции, относящей информацию и связь к федеральному ведению. Предположения высказаны ниже]: а) защита «информации» о частной жизни (ст. 24.1); б) «право… искать, получать, передавать, производить и распространять информацию» (ст. 29); в) «право на… информацию о… состоянии» окружающей среды. Характерно, что во втором случае в ограничительной конструкции употреблено слово «сведения», по всей видимости, как синоним «информации».
Однако во многих случаях тот же текст (и тексты иных актов) обходится и без этого слова. Например, г) в ст. 24.2 говорится о «возможности ознакомления» с определенными документами, которую обязаны обеспечить органы государственной власти, и именно это служит подкреплением аргументации для законодательного регулирования «раскрытия сведений» (или «раскрытия информации»). Ст. 41 говорит о д) «сокрытии фактов», то есть фактически о препятствовании пуску в оборот сведений об этих фактах. В близком, возможно, значении (или, во всяком случае, в значении, включающем получение и распространение сведений) в ст. 28 говорится о е) выборе и распространении «убеждений», а в ст. 29 — о ж) выражении «мнений и убеждений».
Еще раз: все эти нормы (и их конкретизация на уровне законов и подзаконных актов) относятся к обороту сведений принципиально вне всякой зависимости от технических средств.
2) «Данные» и их оборот. Оборот данных ограничивается или другим образом регулируется постольку, поскольку эти данные представлены в форме, допускающей их «отчужденное» существование: сохранение, передачу, в некоторых случаях обработку, могущую дать осмысленный для человека результат, но выполняющиеся без участия человека, посредством механических, электрических и электронных, оптических процессов.
В этом смысле слово «информация» употреблено, например, в ст. 237 Уголовного кодекса, определяющей (косвенно) как «вредоносную» программу для ЭВМ, программу, заведомо приводящую к «несанкционированному уничтожению, блокированию, модификации либо копированию информации»[Возможно, в упомянутой ст. 71 Конституции под «информацией и связью» имеются в виду именно вопросы регулирования связи, включая передачу данных].
В большинстве случаев регулирование данных безразлично к их содержанию и, в частности, к тому, представляют ли эти данные какие-то сведения.
Сегодня в технической речи под «данными» мы, как правило, подразумеваем данные, имеющие «цифровую» («дискретную») природу, однако понятие без видимых противоречий может быть распространено и на «аналоговые» данные, представленные физическими состояниями или процессами, по какому-то параметру «аналогичными» другим состояниям и процессам (граммофонная или магнитная запись, пленочная фотография или кинолента, даже рисунок; состояние акустических и электромагнитных полей).
При таком обобщении под категорию законодательства, регулирующего данные, целиком подпадает и такая уже традиционная отрасль гражданского права, как законодательство об авторском праве и смежных правах, а) принципиально имеющая дело только с отчуждаемыми, «объективными» формами и б) столь же принципиально исключающая из сферы авторского права фактические сведения (в Федеральном законе РФ «Об авторском праве…» это ст. 6.2 и 6.4 соответственно, такие же нормы есть и в международных конвенциях). Авторское право и смежные права регулируют оборот данных в зависимости от того, что именно последние представляют: в общем случае данные должны представлять произведение или фонограмму или видеозапись, чтобы их оборот подпал под авторско-правовое регулирование.
Также при этом обобщении можно отнести к регулированию оборота данных значительное количество положений законодательства об СМИ, что терминологически сомнительно, но понятийно безупречно. В этом случае квалифицирующим признаком будет не столько то, что именно представлено данными[Хотя существует практика выведения из-под действия законов о печати определенных печатных изданий в зависимости от их содержания], сколько «массовость». Заметим, что этот квалифицирующий признак размывается с изменением технологических условий: интерактивно доступный цифровой ресурс в «частном» формате (например, личный дневник) сплошь и рядом набирает массовую аудиторию (что, возможно, и не входило в задачи автора), а бывает и наоборот: ресурс в формате СМИ не востребован публикой.
3) Для полноты набора значений следует также упомянуть меру данных — наиболее строгое, техническое понятие, обозначаемое словом «информация» или выражением «количество информации». Непосредственно оно применимо только к данным, имеющим дискретную (цифровую) природу, поскольку операторно определено через понятие счета, а не понятие измерения, а к данным аналоговой природы применимо лишь опосредованно, в контексте процедуры «оцифровки» или «дискретизации» (органолептического или технического перевода в дискретную, «счетную» форму).
Измерение (точнее, «подсчет») информации, содержащейся в данных, и его результат совершенно безразличны к тому, что этими данными представлено, в частности, к тому, представлены ли ими какие-либо сведения. Неожиданной является для большинства приступающих к изучению теории информации максимальная из возможных информативность «белого шума» — данных, заведомо не несущих никаких сведений для получателя.
В правовых актах «информация» в этом значении пока практически не встречается, за исключением технических регламентов и стандартов, а также актов оперативного управления исполнительной власти, содержащих спецификации закупаемых или создаваемых вычислительных систем и систем связи (емкость носителей данных, скорость обработки данных, пропускную способность коммуникаций и т. п.).
Хорошо, если это можно понять из приводимых в нем определений, из текста самого закона. Однако, например, из текста закона «О международном информационном обмене»[По размышлении этот пример приведен вместо «трехглавого» закона «Об информации, информатизации и защите информации», текст которого по многим параметрам подлежит все же клиническому, чем правовому анализу.] понять, относится ли он к конституционному «праву на информацию»-сведения граждан и «праву на распространение информации» или же (к предположительно конституционным же) полномочиям высшего уровня власти по регулированию отрасли передачи данных, вообще говоря, невозможно. Вопрос ведь серьезный.
Еще менее приемлемое положение складывается с законотворчеством, которое — принципиально или в соответствии с уровнем технического развития — должно иметь дело с двумя или более сферами из числа тех, к которым относятся различные понятия, обозначаемые одним словом.
Актуальным примером является законодательство о раскрытии сведений (раскрытии «информации»). Сами по себе его возможные нормы имеют прототипы. Гласность/секретность деятельности власти, доступность/недоступность ее документации регулировались во многих странах задолго до массового распространения и внедрения вычислительной техники и средств передачи данных («цифровой связи»).
Однако ситуация массовой «информатизации» (распространения средств передачи, сохранения и обработки дискретных данных) создает иные технические условия. Раскрытие сведений может осуществляться в объемах, в формах и с оперативностью, немыслимых в рамках традиционных технологий (печать, электронные СМИ).
Учесть эти новые условия, однозначно сформулировать нормы невозможно без изначального строгого различения указанных понятий.
Другим очевидным примером является законодательство о персональных данных. Сбор, сохранение, обработка и распространение сведений, носящих персональный характер, подлежат регулированию (и, так или иначе, регулируются) в любом обществе, признающем право человека на тайну (грубо говоря, в любом «современном», урбанизированном обществе). Однако актуальность регулирования резко возрастает с ростом цены риска нарушения этой тайны, обусловленным развитием и распространением информационных технологий.
Сопряжение далековатых идей, еще по Ломоносову, придает словесному материалу одическую пышность. «Секс и Интернет» остается безотказным подзаголовком для книги в мягкой обложке и медиа-поводом -более десяти лет прошло между первым и самым свежим из полученных мною приглашений высказаться на эту тему.
По эротичности и в то же время долговечности с нею может соперничать, пожалуй, только тема «Право и компьютеры».
Право является общегражданской и общекультурной универсалией, и незнание закона не освобождает от ответственности.
Компьютеры и все, что с ними связано, несмотря на распространение информационных технологий, остаются для широкой публики «вещью в себе», обросшей множеством мифообразных превращенных форм мысли и восприятия. Уже понятно, что «компьютерная грамотность» (хотя бы на уровне знакомства с письменностью или «электрической грамотности» — не знания уравнений Максвелла, а общих представлений о том, что электрическое устройство не заработает без питания и что батарейки можно смело брать в руки, а в розетку пальцы лучше не совать) в обществе может стать результатом только исторического процесса, включающего смену поколений.
На «растяжке» между универсалией и специальной областью происходят довольно предсказуемые процессы.
Во-первых, это проведение групповых (цеховых, сословных) интересов, предполагающее неосведомленность широкой публики о предмете, но требующее хорошего понимания его со стороны самих законотворцев[Аппарата государственных и негосударственных органов, вовлеченных в разработку законопроектов и проектов подзаконных нормативных актов].
Во-вторых, это проведение «регулирования ради регулирования»[Разумеется, наращивание объема регуляторных актов разного уровня само по себе является деятельностью сугубо неправовой и антиправовой, именно в силу общеобязательности и, соответственно, требования доступности (во всех смыслах) нормативных актов, которой увеличение их объема препятствует], где недостаточная компетентность общественности находит отражение и в некомпетентности законотворцев.
Второе уверенно опознается по терминологической неряшливости, за которой стоит неопределенность понятий. Возможно, самым очевидным примером является стягивание в единую риторическую область совершенно разных понятий, объединяемых только омонимией (существованием разных значений) слова «информация», порождающее конъюнктурную и малопрозрачную область «информационного регулирования».
1
Попробуем их различить.1) «Сведения» и их оборот. Оборот сведений ограничивается или другим образом регулируется независимо от технических средств их оборота. В пределе ограничению подвергаются даже перемещения и коммуникация людей, «владеющих» сведениями, людей, которым нечто известно (поражение в правах «носителей государственной тайны»), то есть ограничение оборота сведений происходит вообще без применения технических средств.
Очевидно, именно в этом значении слово «информация» употреблено в Конституции трижды[Не вполне понятно, в каком значении упомянута «информация» четвертый раз, в ст. 71 Конституции, относящей информацию и связь к федеральному ведению. Предположения высказаны ниже]: а) защита «информации» о частной жизни (ст. 24.1); б) «право… искать, получать, передавать, производить и распространять информацию» (ст. 29); в) «право на… информацию о… состоянии» окружающей среды. Характерно, что во втором случае в ограничительной конструкции употреблено слово «сведения», по всей видимости, как синоним «информации».
Однако во многих случаях тот же текст (и тексты иных актов) обходится и без этого слова. Например, г) в ст. 24.2 говорится о «возможности ознакомления» с определенными документами, которую обязаны обеспечить органы государственной власти, и именно это служит подкреплением аргументации для законодательного регулирования «раскрытия сведений» (или «раскрытия информации»). Ст. 41 говорит о д) «сокрытии фактов», то есть фактически о препятствовании пуску в оборот сведений об этих фактах. В близком, возможно, значении (или, во всяком случае, в значении, включающем получение и распространение сведений) в ст. 28 говорится о е) выборе и распространении «убеждений», а в ст. 29 — о ж) выражении «мнений и убеждений».
Еще раз: все эти нормы (и их конкретизация на уровне законов и подзаконных актов) относятся к обороту сведений принципиально вне всякой зависимости от технических средств.
2) «Данные» и их оборот. Оборот данных ограничивается или другим образом регулируется постольку, поскольку эти данные представлены в форме, допускающей их «отчужденное» существование: сохранение, передачу, в некоторых случаях обработку, могущую дать осмысленный для человека результат, но выполняющиеся без участия человека, посредством механических, электрических и электронных, оптических процессов.
В этом смысле слово «информация» употреблено, например, в ст. 237 Уголовного кодекса, определяющей (косвенно) как «вредоносную» программу для ЭВМ, программу, заведомо приводящую к «несанкционированному уничтожению, блокированию, модификации либо копированию информации»[Возможно, в упомянутой ст. 71 Конституции под «информацией и связью» имеются в виду именно вопросы регулирования связи, включая передачу данных].
В большинстве случаев регулирование данных безразлично к их содержанию и, в частности, к тому, представляют ли эти данные какие-то сведения.
Сегодня в технической речи под «данными» мы, как правило, подразумеваем данные, имеющие «цифровую» («дискретную») природу, однако понятие без видимых противоречий может быть распространено и на «аналоговые» данные, представленные физическими состояниями или процессами, по какому-то параметру «аналогичными» другим состояниям и процессам (граммофонная или магнитная запись, пленочная фотография или кинолента, даже рисунок; состояние акустических и электромагнитных полей).
При таком обобщении под категорию законодательства, регулирующего данные, целиком подпадает и такая уже традиционная отрасль гражданского права, как законодательство об авторском праве и смежных правах, а) принципиально имеющая дело только с отчуждаемыми, «объективными» формами и б) столь же принципиально исключающая из сферы авторского права фактические сведения (в Федеральном законе РФ «Об авторском праве…» это ст. 6.2 и 6.4 соответственно, такие же нормы есть и в международных конвенциях). Авторское право и смежные права регулируют оборот данных в зависимости от того, что именно последние представляют: в общем случае данные должны представлять произведение или фонограмму или видеозапись, чтобы их оборот подпал под авторско-правовое регулирование.
Также при этом обобщении можно отнести к регулированию оборота данных значительное количество положений законодательства об СМИ, что терминологически сомнительно, но понятийно безупречно. В этом случае квалифицирующим признаком будет не столько то, что именно представлено данными[Хотя существует практика выведения из-под действия законов о печати определенных печатных изданий в зависимости от их содержания], сколько «массовость». Заметим, что этот квалифицирующий признак размывается с изменением технологических условий: интерактивно доступный цифровой ресурс в «частном» формате (например, личный дневник) сплошь и рядом набирает массовую аудиторию (что, возможно, и не входило в задачи автора), а бывает и наоборот: ресурс в формате СМИ не востребован публикой.
3) Для полноты набора значений следует также упомянуть меру данных — наиболее строгое, техническое понятие, обозначаемое словом «информация» или выражением «количество информации». Непосредственно оно применимо только к данным, имеющим дискретную (цифровую) природу, поскольку операторно определено через понятие счета, а не понятие измерения, а к данным аналоговой природы применимо лишь опосредованно, в контексте процедуры «оцифровки» или «дискретизации» (органолептического или технического перевода в дискретную, «счетную» форму).
Измерение (точнее, «подсчет») информации, содержащейся в данных, и его результат совершенно безразличны к тому, что этими данными представлено, в частности, к тому, представлены ли ими какие-либо сведения. Неожиданной является для большинства приступающих к изучению теории информации максимальная из возможных информативность «белого шума» — данных, заведомо не несущих никаких сведений для получателя.
В правовых актах «информация» в этом значении пока практически не встречается, за исключением технических регламентов и стандартов, а также актов оперативного управления исполнительной власти, содержащих спецификации закупаемых или создаваемых вычислительных систем и систем связи (емкость носителей данных, скорость обработки данных, пропускную способность коммуникаций и т. п.).
2
Речь идет не о том, что одни слова уместнее других для обозначения определенных понятий (я и не настаиваю на том или ином словоупотреблении), а о том, что смешение в правотворческой практике понятий, в лучшем случае обозначаемых разными значениями одного слова, а в худшем — омонимичными словами, приводит к хаосу, недоразумениям и создает ту самую «мутную воду» из известной пословицы. Представьте себе закон «О косах». Что он регулирует: заточку сельскохозяйственных инструментов, девичьи прически или особенности каботажного мореплавания?Хорошо, если это можно понять из приводимых в нем определений, из текста самого закона. Однако, например, из текста закона «О международном информационном обмене»[По размышлении этот пример приведен вместо «трехглавого» закона «Об информации, информатизации и защите информации», текст которого по многим параметрам подлежит все же клиническому, чем правовому анализу.] понять, относится ли он к конституционному «праву на информацию»-сведения граждан и «праву на распространение информации» или же (к предположительно конституционным же) полномочиям высшего уровня власти по регулированию отрасли передачи данных, вообще говоря, невозможно. Вопрос ведь серьезный.
Еще менее приемлемое положение складывается с законотворчеством, которое — принципиально или в соответствии с уровнем технического развития — должно иметь дело с двумя или более сферами из числа тех, к которым относятся различные понятия, обозначаемые одним словом.
Актуальным примером является законодательство о раскрытии сведений (раскрытии «информации»). Сами по себе его возможные нормы имеют прототипы. Гласность/секретность деятельности власти, доступность/недоступность ее документации регулировались во многих странах задолго до массового распространения и внедрения вычислительной техники и средств передачи данных («цифровой связи»).
Однако ситуация массовой «информатизации» (распространения средств передачи, сохранения и обработки дискретных данных) создает иные технические условия. Раскрытие сведений может осуществляться в объемах, в формах и с оперативностью, немыслимых в рамках традиционных технологий (печать, электронные СМИ).
Учесть эти новые условия, однозначно сформулировать нормы невозможно без изначального строгого различения указанных понятий.
Другим очевидным примером является законодательство о персональных данных. Сбор, сохранение, обработка и распространение сведений, носящих персональный характер, подлежат регулированию (и, так или иначе, регулируются) в любом обществе, признающем право человека на тайну (грубо говоря, в любом «современном», урбанизированном обществе). Однако актуальность регулирования резко возрастает с ростом цены риска нарушения этой тайны, обусловленным развитием и распространением информационных технологий.
Дает ли современный российский университет современные знания?
Автор: Анатолий Шалыто
Моя заметка «Информация или дух?» («КТ» #632) заинтересовала читателей, что и неудивительно — проблема, которая затронута в ней и вынесена в заголовок, волнует сегодня очень многих: школьников, студентов, их родителей, преподавателей, работодателей и даже (судя по недавнему выступлению) лично президента России. Ниже приведены фрагменты переписки по этой проблеме с одним из читателей.
Здравствуйте, Анатолий!
Я не согласен с вашим мнением, что молодые программисты не идут в науку потому, что хотят как можно больше зарабатывать. Настоящая причина — в аспирантуре уже не у кого и нечему учиться.
Работая в фирме, получаешь знаний и науки больше, чем учась в аспирантуре. Работая, ты каждый день узнаешь что-то новое, открываешь новые для себя технологии, придумываешь оригинальные решения. Причем идеи проверяются рынком или коллегами, а не умением красиво оформить нужную бумажку. Люди, с которыми работаешь, имеют больше знаний, чем любой из оставшихся в университете преподавателей.
Аргумент о персонификации своих результатов как стимуле для занятий «чистой наукой» тоже не проходит. Ведь и в программной индустрии можно делать собственные разработки, и даже самостоятельно их продавать.
Нужно стремиться не к тому, чтобы обязательно закончить аспирантуру, а к тому, чтобы попасть в фирму, где много талантливых людей и ярких идей.
С уважением, Михаил
Здравствуйте, Михаил!
Все, что вы пишете, — правда, но от этого не легче, так как ни вы, ни ваши коллеги, похоже, не собираются спасать высшую школу, чтобы там было у кого учиться. При таком подходе о развитии российской компьютерной науки даже и говорить не приходится, так как научные результаты обычно не продаются, но зато с ними может знакомиться и на них учиться неограниченное число людей, а не только сотрудники фирмы.
Если так пойдет и дальше, то скоро вы для своей фирмы толковых людей не найдете. Их некому будет учить ни в школе, ни в университете. Вместо того чтобы со мной «разбираться», пошли бы вы лучше, как герои статьи «Математический шлягер в 3D» («КТ» #632) детей учить (к сожалению, почти бесплатно) и заниматься с ними наукой. Тогда и свою фирму спасете, а может быть, и страну.
Персонификация в программировании, конечно, возможна. Хороший пример — работа Линуса Торвальдса. Но как можно узнать о персональных результатах сотрудников крупной коммерческой фирмы, если вы там не работаете? С наукой все обстоит иначе — все получаемые результаты можно отнести к разряду open source.
Моя заметка «Информация или дух?» («КТ» #632) заинтересовала читателей, что и неудивительно — проблема, которая затронута в ней и вынесена в заголовок, волнует сегодня очень многих: школьников, студентов, их родителей, преподавателей, работодателей и даже (судя по недавнему выступлению) лично президента России. Ниже приведены фрагменты переписки по этой проблеме с одним из читателей.
Здравствуйте, Анатолий!
Я не согласен с вашим мнением, что молодые программисты не идут в науку потому, что хотят как можно больше зарабатывать. Настоящая причина — в аспирантуре уже не у кого и нечему учиться.
Работая в фирме, получаешь знаний и науки больше, чем учась в аспирантуре. Работая, ты каждый день узнаешь что-то новое, открываешь новые для себя технологии, придумываешь оригинальные решения. Причем идеи проверяются рынком или коллегами, а не умением красиво оформить нужную бумажку. Люди, с которыми работаешь, имеют больше знаний, чем любой из оставшихся в университете преподавателей.
Аргумент о персонификации своих результатов как стимуле для занятий «чистой наукой» тоже не проходит. Ведь и в программной индустрии можно делать собственные разработки, и даже самостоятельно их продавать.
Нужно стремиться не к тому, чтобы обязательно закончить аспирантуру, а к тому, чтобы попасть в фирму, где много талантливых людей и ярких идей.
С уважением, Михаил
Здравствуйте, Михаил!
Все, что вы пишете, — правда, но от этого не легче, так как ни вы, ни ваши коллеги, похоже, не собираются спасать высшую школу, чтобы там было у кого учиться. При таком подходе о развитии российской компьютерной науки даже и говорить не приходится, так как научные результаты обычно не продаются, но зато с ними может знакомиться и на них учиться неограниченное число людей, а не только сотрудники фирмы.
Если так пойдет и дальше, то скоро вы для своей фирмы толковых людей не найдете. Их некому будет учить ни в школе, ни в университете. Вместо того чтобы со мной «разбираться», пошли бы вы лучше, как герои статьи «Математический шлягер в 3D» («КТ» #632) детей учить (к сожалению, почти бесплатно) и заниматься с ними наукой. Тогда и свою фирму спасете, а может быть, и страну.
Персонификация в программировании, конечно, возможна. Хороший пример — работа Линуса Торвальдса. Но как можно узнать о персональных результатах сотрудников крупной коммерческой фирмы, если вы там не работаете? С наукой все обстоит иначе — все получаемые результаты можно отнести к разряду open source.