Страница:
— Ну ладно, — с облегчением пробурчал другой, опуская дубину. — Не обернись все так, на мою душу легла бы сегодня кровь. Только когда хозяин велел сторожить дверь, он ничего не говорил о соседях. Пойду спрошу его, что делать.
Но Найджел опередил слугу и уже распахнул наружную дверь. Как он ни был проворен, леди Мэри от него не отстала, и они вместе вошли в залу.
Это была большая комната, потолок и стены которой окутывали черные тени. Единственное светлое пятно было в центре: там, на столике, горели две плошки. Стол был накрыт для ужина, но сидели за ним только двое, слуг в зале не было. На ближнем конце сидела Эдит с распущенными золотистыми волосами, струившимися по красно-черному платью для верховой езды.
На дальнем конце сидел хозяин дома. Свет ламп ярко освещал резкие черты его лица и высоко, как у всех горбунов, приподнятые плечи. Растрепанные черные волосы увенчивали высокий выпуклый лоб — лоб мыслителя — с парой глубоко посаженных холодных серых глаз, жестко смотревших из-под густых косматых бровей. Нос у него был тонкий, изогнутый наподобие клюва хищной птицы. А ниже это гладковыбритое сильное, яркое лицо было обезображено чувственными губами сластолюбца и рыхлыми складками тяжелого подбородка. Держа в одной руке нож, а в другой наполовину обглоданную кость, он бросил яростный, как у дикого зверя, которого потревожили в берлоге, взгляд на вошедших.
Найджел остановился на полпути между дверью и столом. Взгляд его скрестился с взглядом Поля де ла Фосса. Но Мэри, с ее женской душой, бросилась вперед и обняла сестру.
Эдит вскочила с места и, отвернув лицо, попыталась оттолкнуть ее.
— Эдит, Эдит, именем Пресвятой Девы, умоляю тебя, пойдем отсюда, прочь от этого испорченного человека! Дорогая сестра, ведь ты не разобьешь сердце нашего отца, не дашь ему лечь в могилу обесчещенным. Поедем домой! Поедем домой, и все будет хорошо.
Но Эдит снова оттолкнула сестру; ее нежные щеки покраснели от гнева.
— Какое право ты имеешь вмешиваться в мои дела? Ты всего на два года старше, и нечего тебе преследовать меня по всей округе, словно я какая-то непутевая крепостная, а ты моя хозяйка. Ступай сама домой и предоставь мне делать то, что я хочу.
Но Мэри не выпускала сестру и все еще пыталась смягчить ее ожесточенное сердце.
— У нас нет матери, Эдит. Слава Богу, что она умерла и не видела тебя под этим кровом! Но обязанности ее перешли ко мне, я всю жизнь их строго исполняла, потому что я — старшая. Именем ее я прошу и заклинаю тебя: не доверяй этому человеку, идем домой, пока не поздно!
Эдит вырвалась наконец из объятий Мэри и теперь стояла поодаль, раскрасневшаяся, непокорная, сверля сестру злым, пылающим взглядом.
— Ты теперь поносишь его, а ведь еще недалеко время, когда моя мудрая, добродетельная сестрица была и ласкова и нежна с Полем де ла Фоссом, если ему случалось заглянуть в Косфорд. Да только он полюбил другую, вот и стал распутником, вот теперь и зазорно быть под его кровом! Моей милой добродетельной сестрице можно скакать ночью наедине с кавалером, а для других это непростительный грех. Посмотри сперва, нет ли у тебя в глазу бревна, милая сестрица, а уж потом вынимай соломинку из чужого.
Не на шутку встревоженная Мэри стояла в нерешительности: она не позволяла себе ни обидеться, ни рассердиться, но совершенно не знала, как лучше обойтись с упрямой и своенравной сестрой.
— Сейчас не время для упреков, милая сестра, — сказала она наконец и тронула Эдит за рукав. — В твоих словах есть доля правды. Да, было время, когда этот человек был другом нам обеим, и я тоже испытала на себе, как легко он может покорить женское сердце. Но теперь-то я знаю, что он такое, а ты еще нет. Я знаю, сколько зла он совершил, какое бесчестье принес людям, как он лжив и вероломен, как обманывает доверие, не выполняет своих обещаний. Я это знаю, а ты — нет. Неужели моя сестра попадется в ту же ловко расставленную ловушку? Она, что, уже захлопнулась за тобой, моя девочка? Неужели я опоздала? Ради Бога, Эдит, скажи, что это не так!
Эдит вырвала рукав из руки сестры и быстро, в два шага подошла к столу.
Поль де ла Фосс все еще сидел молча, не сводя глаз с Найджела. Эдит положила руку ему на плечо.
— Я люблю этого человека, он единственный, кого я когда-либо любила. Это мой муж, — произнесла она. При этих словах Мэри вскрикнула от радости.
— Это правда? Ну, тогда твоя честь не задета, а об остальном позаботится Господь Бог. Если вы муж и жена, обвенчанные перед алтарем, тогда ни мне, ни кому другому нечего становиться между вами. Скажи, что это правда, и я тотчас вернусь домой к отцу со счастливой вестью.
Эдит надула губы, как капризный ребенок.
— Мы муж и жена перед Богом. А скоро обвенчаемся и перед людьми. Мы ждем только следующего понедельника, когда брат Поля, священник из Сент-Олбенс, приедет и обвенчает нас. Гонец за ним уже послан, он скоро приедет, да, любимый мой?
— Да, приедет, — отозвался хозяин Шэлфорда, все так же не сводя глаз с молчащего Найджела.
— Это ложь. Он не приедет, — раздался голос от двери. Слова эти произнес старый священник, который, как оказалось, последовал за Мэри и Найджелом и теперь стоял у порога.
— Он не приедет, — повторил он, входя в залу. — Дочь моя, послушай того, кто так стар, что годится тебе в отцы. Эта ложь стара как мир. Так же он погубил многих и до тебя. У этого человека нет брата в Сент-Олбенсе. Я хорошо знаю всех его братьев, среди них нет священников. Еще до понедельника, когда будет уже поздно, ты сама узнаешь правду, как до тебя узнавали ее другие. Не доверяйся ему, едем с нами домой!
Поль де ла Фосс взглянул на нее, на лице его мелькнула улыбка, и он похлопал Эдит по плечу.
— Скажи им, Эдит, — произнес он. Она с презрением оглядела каждого: женщину, юношу и старика.
— Я могу сказать им только одно. Пусть они скорее уходят и больше нам не докучают. Разве я не свободная женщина? Разве я не сказала уже, что это единственный человек, которого я любила? Я давно люблю его. Он этого не знал и в отчаянье искал утешения у другой. Теперь он все знает, и никто больше не встанет между нами. Так что я остаюсь здесь, в Шэлфорде, и никогда не вернусь в Косфорд, разве что опираясь на руку своего мужа. Меня не обманешь всеми этими сказками, которые выдумали, чтобы очернить его. Разве так уж трудно ревнивой женщине и бродячему священнику навыдумывать всякой лжи? Нет, Мэри, уезжай отсюда, да забери с собой своего кавалера и священника, а я останусь здесь, верная своей любви. Я ничего не боюсь, честь его мне порукой.
— Клянусь, хорошо сказано, моя золотая птичка, — прервал хозяин Шэлфорда. — А теперь и я кое-что добавлю. В своих неучтивых речах вы, леди Мэри, не пожелали признать за мной ни одной добродетели; и все же вы должны согласиться, что у меня, по крайней мере, есть довольно терпения, — я ведь не натравил собак на ваших друзей, которые нарушили мой покой. Однако терпенью даже самых добродетельных приходит конец и простые человеческие слабости могут возобладать над духом; а посему прошу вас, удалитесь, да прихватите своего священника и доблестного странствующего рыцаря. А не то ваш уход, когда вам все-таки придется уйти, может оказаться более поспешным и куда менее достойным. Сядь, любовь моя, и давай займемся ужином. — Он жестом указал Эдит на стул и налил ей и себе по чаше вина.
С той минуты, как Найджел вошел в залу, он не произнес ни слова, но с лица его не сходило выражение решимости, а задумчивый взгляд ни на миг не отрывался от глумливого лица горбуна, хозяина Шэлфорда. Теперь он быстро, словно приняв окончательное решение, повернулся к Мэри и священнику.
— Всё, — сказал он тихо, — вы сделали все, что могли; теперь мой черед сыграть роль, как я сумею. Прошу вас, Мэри, и вас, добрый отец, подождите меня снаружи.
— Что вы, Найджел, если есть опасность...
— Мне удобнее, если вас тут не будет, Мэри. Пожалуйста, уйдите. Так мне проще говорить с этим человеком.
Она бросила на него вопросительный взгляд и пошла к двери.
Найджел тронул священника за рясу.
— Скажите, пожалуйста, отец, требник у вас с собой?
— Конечно, Найджел, он всегда у меня на груди.
— Достаньте его, отец.
— Зачем, сын мой?
— Откройте его на двух местах: там, где венчальная служба, и там, где заупокойная. А теперь идите за леди Мэри, отец, и ждите, когда я вас позову.
Он затворил за ними дверь и остался наедине с этой странноватой парой. Оба они повернулись и посмотрели на него: Эдит с вызовом, Поль де ла Фосс с кривой усмешкой на губах и лютой ненавистью в глазах.
— Как! — выдавил он. — Странствующий рыцарь еще здесь? Правда, мы наслышаны о его славолюбии. Чего он ждет? О каком новом подвиге мечтает?
Найджел подошел к столу.
— То, что мне приходится сделать, не подвиг и славы мне не прибавит. Но я приехал с определенным намерением и выполню его. Я слышал от вас самой, Эдит, что вы не оставите этого человека.
— Раз у вас есть уши, значит слышали.
— Вы, как вы сказали, свободная женщина и никто не может противостоять вашим желаниям. Но ведь я знаю вас, Эдит, с детских лет, еще когда мы вместе играли в вересках. И я намерен спасти вас от коварства этого человека и вашей собственной глупой слабости.
— Что вы хотите сделать?
— Там, за дверью, ждет священник. Сейчас он вас повенчает. Я не уйду отсюда, пока вы не станете замужней женщиной.
— А иначе? — презрительно бросил Поль де ла Фосс.
— А иначе вы сами никогда больше не выйдете из этой залы. Не надо, не зовите слуг и собак. Клянусь святым Павлом, я обещаю вам, что все это останется между нами троими. А если по вашему зову сюда войдет четвертый, сами вы не увидите, чем все это кончится. Что вы теперь скажете, Поль де ла Фосс? Женитесь вы на этой женщине или нет?
Эдит вскочила и, раскинув руки, бросилась между ними.
— Отойдите, Найджел. Он мал и слаб. Вы не причините ему вреда. Разве не вы говорили об этом сегодня вечером? Ради Бога, Найджел, не смотрите на него так. У вас в глазах смерть.
— Змея тоже мала и слаба, Эдит, и все же всякий порядочный человек раздавит ее каблуком. А теперь отойдите в сторону — я не отступлюсь.
— Поль! — закричала она, обратив взгляд на бледное, но глумливое лицо. — Подумай, Поль! Почему ты не хочешь сделать то, что он просит? Какая тебе разница — сейчас или в понедельник? Прошу тебя, милый Поль, ради меня, сделай, как он говорит. Твой брат прочитает службу еще раз, если ему так хочется. Давай обвенчаемся прямо сейчас и все будет хорошо.
Поль встал со стула и оттолкнул ее трогательно протянутые к нему руки.
— Ты, глупая женщина, — прорычал он, — и ты, спаситель хорошеньких девиц, молодец против калеки! Знайте вы оба: хоть я слаб телом, во мне живет дух моего рода. Как! Жениться только потому, что этого хочет хвастливый велеречивый деревенский сквайр? Ну нет, клянусь Господом Богом, я скорее умру, чем уступлю. Мы обвенчаемся в понедельник и ни днем раньше. Вот вам мой ответ.
— Такой ответ я и хотел услышать, — сказал Найджел. — Брак этот не будет счастливым, и лучше решить все иначе. Отойдите в сторону, Эдит.
Он осторожно отвел ее в сторону и обнажил меч. Увидев это, де ла Фосс громко вскрикнул.
— У меня нет меча! Не станете же вы меня убивать! — проговорил он, откидываясь назад на стуле. Лицо его осунулось, глаза горели. В свете ламп блеснула сталь. Эдит отшатнулась, закрыв лицо руками.
— Возьмите этот меч! — сказал Найджел и протянул рукоять горбуну. — Ну, — добавил он, вытаскивая охотничий кинжал, — убей меня, Поль де ла Фосс, если сможешь, а не то я убью тебя, да поможет мне Бог.
Почти без памяти, словно завороженная, смотрела Эдит на это странное единоборство. Минуту горбун стоял как бы в нерешительности, держа меч в бессильных пальцах. Потом вдруг сообразил, какое преимущество дает ему меч против кинжала, и чувственные губы его плотно сжались в жестокой улыбке. Опустив подбородок на грудь, медленно, шаг за шагом, стал он продвигаться вперед. Глаза его сверкали из-под густых, кустистых бровей, как пламя сквозь хворост. Найджел ожидал, спокойно и внимательно глядя на него. Левую руку он вытянул вперед, кинжал держал у бедра.
Все ближе и ближе, еле заметно скользя по полу, подходил к нему Поль де ла Фосс и вдруг, взревев от переполнявшей его ненависти, прыгнул вперед, чтобы поразить врага. Удар был хорошо рассчитан, но в схватке с гибким телом и упругими ногами острие кинжала победило клинок меча. С быстротой молнии Найджел рванулся к врагу и оказался вне досягаемости меча; левой рукой он изо всей силы прижал к себе его рукоять, так что рассек руку, и в следующее мгновение горбун был на полу, а кинжал — у его горла.
— Ты, пес! — прошептал Найджел. — Теперь ты в моей власти. Последний раз, да побыстрее, пока я не всадил тебе нож в глотку, говори: женишься или нет?
Ушиб от падения и острие кинжала у горла сломили дух Поля де ла Фосса. Он побледнел, на лбу выступила испарина, в глазах стоял страх.
— Убери кинжал, — закричал он, — я не хочу умирать, как теленок на бойне!
— Ты женишься?
— Да, да, женюсь. Девка она хорошая, могла попасться и хуже. Дай мне встать! Говорю тебе, я женюсь на ней, чего тебе еще надо?
Найджел стоял над ним, держа ногу на уродливом теле. Он подобрал меч и приставил его острие к груди горбуна.
— Это еще не все. Теперь ты подождешь вот так, как ты есть. Раз уж тебе выпало жить, — а моя совесть вопиет против этого, — по крайней мере, венчанье твое будет по твоим грехам. Лежи и не шевелись, как раздавленный червяк! — Тут он повысил голос и позвал: — Отец Атанасий, эй, отец Атанасий!
Старый священник прибежал на зов. Прибежала и леди Мэри. Удивительное зрелище представилось их глазам: в ярком круге света стояла едва помнящая себя девушка, а на полу распростерлось тело горбуна, над которым, уперев в него меч, возвышался Найджел.
— Вашу книгу, отец! — закричал Найджел. — Не знаю, хорошо ли мы поступаем или плохо, только их надо обвенчать, другого выхода нет.
Но тут девушка у стола вскрикнула и, обняв сестру, разрыдалась, уткнув нос ей в шею.
— О, Мэри, слава Богу, что ты приехала, слава Богу, что ты приехала вовремя. Что он сказал? Что он, де ла Фосс, не станет венчаться под угрозой меча. Душа моя потянулась к нему. А я-то разве не Баттесторн? Мне никто не может сказать, будто я вышла за человека, которого вели к алтарю с мечом у горла. Да, теперь я вижу, каков он на самом деле — подлая душа да лживый язык. Я по глазам его вижу, что он обманывал меня, что он бросил бы меня, как бросал других! Отвези меня домой, Мэри, сестра моя. Сегодня ты вытащила меня из преддверия ада.
И так хозяин Шэлфорда, бледный и злой, остался один со своим вином, а златокудрая красавица из Косфорда, сгорая от стыда, со слезами, струившимися по прекрасному лицу, покинула дом бесчестья и вступила в тишину и покой мирной звездной ночи.
Но Найджел опередил слугу и уже распахнул наружную дверь. Как он ни был проворен, леди Мэри от него не отстала, и они вместе вошли в залу.
Это была большая комната, потолок и стены которой окутывали черные тени. Единственное светлое пятно было в центре: там, на столике, горели две плошки. Стол был накрыт для ужина, но сидели за ним только двое, слуг в зале не было. На ближнем конце сидела Эдит с распущенными золотистыми волосами, струившимися по красно-черному платью для верховой езды.
На дальнем конце сидел хозяин дома. Свет ламп ярко освещал резкие черты его лица и высоко, как у всех горбунов, приподнятые плечи. Растрепанные черные волосы увенчивали высокий выпуклый лоб — лоб мыслителя — с парой глубоко посаженных холодных серых глаз, жестко смотревших из-под густых косматых бровей. Нос у него был тонкий, изогнутый наподобие клюва хищной птицы. А ниже это гладковыбритое сильное, яркое лицо было обезображено чувственными губами сластолюбца и рыхлыми складками тяжелого подбородка. Держа в одной руке нож, а в другой наполовину обглоданную кость, он бросил яростный, как у дикого зверя, которого потревожили в берлоге, взгляд на вошедших.
Найджел остановился на полпути между дверью и столом. Взгляд его скрестился с взглядом Поля де ла Фосса. Но Мэри, с ее женской душой, бросилась вперед и обняла сестру.
Эдит вскочила с места и, отвернув лицо, попыталась оттолкнуть ее.
— Эдит, Эдит, именем Пресвятой Девы, умоляю тебя, пойдем отсюда, прочь от этого испорченного человека! Дорогая сестра, ведь ты не разобьешь сердце нашего отца, не дашь ему лечь в могилу обесчещенным. Поедем домой! Поедем домой, и все будет хорошо.
Но Эдит снова оттолкнула сестру; ее нежные щеки покраснели от гнева.
— Какое право ты имеешь вмешиваться в мои дела? Ты всего на два года старше, и нечего тебе преследовать меня по всей округе, словно я какая-то непутевая крепостная, а ты моя хозяйка. Ступай сама домой и предоставь мне делать то, что я хочу.
Но Мэри не выпускала сестру и все еще пыталась смягчить ее ожесточенное сердце.
— У нас нет матери, Эдит. Слава Богу, что она умерла и не видела тебя под этим кровом! Но обязанности ее перешли ко мне, я всю жизнь их строго исполняла, потому что я — старшая. Именем ее я прошу и заклинаю тебя: не доверяй этому человеку, идем домой, пока не поздно!
Эдит вырвалась наконец из объятий Мэри и теперь стояла поодаль, раскрасневшаяся, непокорная, сверля сестру злым, пылающим взглядом.
— Ты теперь поносишь его, а ведь еще недалеко время, когда моя мудрая, добродетельная сестрица была и ласкова и нежна с Полем де ла Фоссом, если ему случалось заглянуть в Косфорд. Да только он полюбил другую, вот и стал распутником, вот теперь и зазорно быть под его кровом! Моей милой добродетельной сестрице можно скакать ночью наедине с кавалером, а для других это непростительный грех. Посмотри сперва, нет ли у тебя в глазу бревна, милая сестрица, а уж потом вынимай соломинку из чужого.
Не на шутку встревоженная Мэри стояла в нерешительности: она не позволяла себе ни обидеться, ни рассердиться, но совершенно не знала, как лучше обойтись с упрямой и своенравной сестрой.
— Сейчас не время для упреков, милая сестра, — сказала она наконец и тронула Эдит за рукав. — В твоих словах есть доля правды. Да, было время, когда этот человек был другом нам обеим, и я тоже испытала на себе, как легко он может покорить женское сердце. Но теперь-то я знаю, что он такое, а ты еще нет. Я знаю, сколько зла он совершил, какое бесчестье принес людям, как он лжив и вероломен, как обманывает доверие, не выполняет своих обещаний. Я это знаю, а ты — нет. Неужели моя сестра попадется в ту же ловко расставленную ловушку? Она, что, уже захлопнулась за тобой, моя девочка? Неужели я опоздала? Ради Бога, Эдит, скажи, что это не так!
Эдит вырвала рукав из руки сестры и быстро, в два шага подошла к столу.
Поль де ла Фосс все еще сидел молча, не сводя глаз с Найджела. Эдит положила руку ему на плечо.
— Я люблю этого человека, он единственный, кого я когда-либо любила. Это мой муж, — произнесла она. При этих словах Мэри вскрикнула от радости.
— Это правда? Ну, тогда твоя честь не задета, а об остальном позаботится Господь Бог. Если вы муж и жена, обвенчанные перед алтарем, тогда ни мне, ни кому другому нечего становиться между вами. Скажи, что это правда, и я тотчас вернусь домой к отцу со счастливой вестью.
Эдит надула губы, как капризный ребенок.
— Мы муж и жена перед Богом. А скоро обвенчаемся и перед людьми. Мы ждем только следующего понедельника, когда брат Поля, священник из Сент-Олбенс, приедет и обвенчает нас. Гонец за ним уже послан, он скоро приедет, да, любимый мой?
— Да, приедет, — отозвался хозяин Шэлфорда, все так же не сводя глаз с молчащего Найджела.
— Это ложь. Он не приедет, — раздался голос от двери. Слова эти произнес старый священник, который, как оказалось, последовал за Мэри и Найджелом и теперь стоял у порога.
— Он не приедет, — повторил он, входя в залу. — Дочь моя, послушай того, кто так стар, что годится тебе в отцы. Эта ложь стара как мир. Так же он погубил многих и до тебя. У этого человека нет брата в Сент-Олбенсе. Я хорошо знаю всех его братьев, среди них нет священников. Еще до понедельника, когда будет уже поздно, ты сама узнаешь правду, как до тебя узнавали ее другие. Не доверяйся ему, едем с нами домой!
Поль де ла Фосс взглянул на нее, на лице его мелькнула улыбка, и он похлопал Эдит по плечу.
— Скажи им, Эдит, — произнес он. Она с презрением оглядела каждого: женщину, юношу и старика.
— Я могу сказать им только одно. Пусть они скорее уходят и больше нам не докучают. Разве я не свободная женщина? Разве я не сказала уже, что это единственный человек, которого я любила? Я давно люблю его. Он этого не знал и в отчаянье искал утешения у другой. Теперь он все знает, и никто больше не встанет между нами. Так что я остаюсь здесь, в Шэлфорде, и никогда не вернусь в Косфорд, разве что опираясь на руку своего мужа. Меня не обманешь всеми этими сказками, которые выдумали, чтобы очернить его. Разве так уж трудно ревнивой женщине и бродячему священнику навыдумывать всякой лжи? Нет, Мэри, уезжай отсюда, да забери с собой своего кавалера и священника, а я останусь здесь, верная своей любви. Я ничего не боюсь, честь его мне порукой.
— Клянусь, хорошо сказано, моя золотая птичка, — прервал хозяин Шэлфорда. — А теперь и я кое-что добавлю. В своих неучтивых речах вы, леди Мэри, не пожелали признать за мной ни одной добродетели; и все же вы должны согласиться, что у меня, по крайней мере, есть довольно терпения, — я ведь не натравил собак на ваших друзей, которые нарушили мой покой. Однако терпенью даже самых добродетельных приходит конец и простые человеческие слабости могут возобладать над духом; а посему прошу вас, удалитесь, да прихватите своего священника и доблестного странствующего рыцаря. А не то ваш уход, когда вам все-таки придется уйти, может оказаться более поспешным и куда менее достойным. Сядь, любовь моя, и давай займемся ужином. — Он жестом указал Эдит на стул и налил ей и себе по чаше вина.
С той минуты, как Найджел вошел в залу, он не произнес ни слова, но с лица его не сходило выражение решимости, а задумчивый взгляд ни на миг не отрывался от глумливого лица горбуна, хозяина Шэлфорда. Теперь он быстро, словно приняв окончательное решение, повернулся к Мэри и священнику.
— Всё, — сказал он тихо, — вы сделали все, что могли; теперь мой черед сыграть роль, как я сумею. Прошу вас, Мэри, и вас, добрый отец, подождите меня снаружи.
— Что вы, Найджел, если есть опасность...
— Мне удобнее, если вас тут не будет, Мэри. Пожалуйста, уйдите. Так мне проще говорить с этим человеком.
Она бросила на него вопросительный взгляд и пошла к двери.
Найджел тронул священника за рясу.
— Скажите, пожалуйста, отец, требник у вас с собой?
— Конечно, Найджел, он всегда у меня на груди.
— Достаньте его, отец.
— Зачем, сын мой?
— Откройте его на двух местах: там, где венчальная служба, и там, где заупокойная. А теперь идите за леди Мэри, отец, и ждите, когда я вас позову.
Он затворил за ними дверь и остался наедине с этой странноватой парой. Оба они повернулись и посмотрели на него: Эдит с вызовом, Поль де ла Фосс с кривой усмешкой на губах и лютой ненавистью в глазах.
— Как! — выдавил он. — Странствующий рыцарь еще здесь? Правда, мы наслышаны о его славолюбии. Чего он ждет? О каком новом подвиге мечтает?
Найджел подошел к столу.
— То, что мне приходится сделать, не подвиг и славы мне не прибавит. Но я приехал с определенным намерением и выполню его. Я слышал от вас самой, Эдит, что вы не оставите этого человека.
— Раз у вас есть уши, значит слышали.
— Вы, как вы сказали, свободная женщина и никто не может противостоять вашим желаниям. Но ведь я знаю вас, Эдит, с детских лет, еще когда мы вместе играли в вересках. И я намерен спасти вас от коварства этого человека и вашей собственной глупой слабости.
— Что вы хотите сделать?
— Там, за дверью, ждет священник. Сейчас он вас повенчает. Я не уйду отсюда, пока вы не станете замужней женщиной.
— А иначе? — презрительно бросил Поль де ла Фосс.
— А иначе вы сами никогда больше не выйдете из этой залы. Не надо, не зовите слуг и собак. Клянусь святым Павлом, я обещаю вам, что все это останется между нами троими. А если по вашему зову сюда войдет четвертый, сами вы не увидите, чем все это кончится. Что вы теперь скажете, Поль де ла Фосс? Женитесь вы на этой женщине или нет?
Эдит вскочила и, раскинув руки, бросилась между ними.
— Отойдите, Найджел. Он мал и слаб. Вы не причините ему вреда. Разве не вы говорили об этом сегодня вечером? Ради Бога, Найджел, не смотрите на него так. У вас в глазах смерть.
— Змея тоже мала и слаба, Эдит, и все же всякий порядочный человек раздавит ее каблуком. А теперь отойдите в сторону — я не отступлюсь.
— Поль! — закричала она, обратив взгляд на бледное, но глумливое лицо. — Подумай, Поль! Почему ты не хочешь сделать то, что он просит? Какая тебе разница — сейчас или в понедельник? Прошу тебя, милый Поль, ради меня, сделай, как он говорит. Твой брат прочитает службу еще раз, если ему так хочется. Давай обвенчаемся прямо сейчас и все будет хорошо.
Поль встал со стула и оттолкнул ее трогательно протянутые к нему руки.
— Ты, глупая женщина, — прорычал он, — и ты, спаситель хорошеньких девиц, молодец против калеки! Знайте вы оба: хоть я слаб телом, во мне живет дух моего рода. Как! Жениться только потому, что этого хочет хвастливый велеречивый деревенский сквайр? Ну нет, клянусь Господом Богом, я скорее умру, чем уступлю. Мы обвенчаемся в понедельник и ни днем раньше. Вот вам мой ответ.
— Такой ответ я и хотел услышать, — сказал Найджел. — Брак этот не будет счастливым, и лучше решить все иначе. Отойдите в сторону, Эдит.
Он осторожно отвел ее в сторону и обнажил меч. Увидев это, де ла Фосс громко вскрикнул.
— У меня нет меча! Не станете же вы меня убивать! — проговорил он, откидываясь назад на стуле. Лицо его осунулось, глаза горели. В свете ламп блеснула сталь. Эдит отшатнулась, закрыв лицо руками.
— Возьмите этот меч! — сказал Найджел и протянул рукоять горбуну. — Ну, — добавил он, вытаскивая охотничий кинжал, — убей меня, Поль де ла Фосс, если сможешь, а не то я убью тебя, да поможет мне Бог.
Почти без памяти, словно завороженная, смотрела Эдит на это странное единоборство. Минуту горбун стоял как бы в нерешительности, держа меч в бессильных пальцах. Потом вдруг сообразил, какое преимущество дает ему меч против кинжала, и чувственные губы его плотно сжались в жестокой улыбке. Опустив подбородок на грудь, медленно, шаг за шагом, стал он продвигаться вперед. Глаза его сверкали из-под густых, кустистых бровей, как пламя сквозь хворост. Найджел ожидал, спокойно и внимательно глядя на него. Левую руку он вытянул вперед, кинжал держал у бедра.
Все ближе и ближе, еле заметно скользя по полу, подходил к нему Поль де ла Фосс и вдруг, взревев от переполнявшей его ненависти, прыгнул вперед, чтобы поразить врага. Удар был хорошо рассчитан, но в схватке с гибким телом и упругими ногами острие кинжала победило клинок меча. С быстротой молнии Найджел рванулся к врагу и оказался вне досягаемости меча; левой рукой он изо всей силы прижал к себе его рукоять, так что рассек руку, и в следующее мгновение горбун был на полу, а кинжал — у его горла.
— Ты, пес! — прошептал Найджел. — Теперь ты в моей власти. Последний раз, да побыстрее, пока я не всадил тебе нож в глотку, говори: женишься или нет?
Ушиб от падения и острие кинжала у горла сломили дух Поля де ла Фосса. Он побледнел, на лбу выступила испарина, в глазах стоял страх.
— Убери кинжал, — закричал он, — я не хочу умирать, как теленок на бойне!
— Ты женишься?
— Да, да, женюсь. Девка она хорошая, могла попасться и хуже. Дай мне встать! Говорю тебе, я женюсь на ней, чего тебе еще надо?
Найджел стоял над ним, держа ногу на уродливом теле. Он подобрал меч и приставил его острие к груди горбуна.
— Это еще не все. Теперь ты подождешь вот так, как ты есть. Раз уж тебе выпало жить, — а моя совесть вопиет против этого, — по крайней мере, венчанье твое будет по твоим грехам. Лежи и не шевелись, как раздавленный червяк! — Тут он повысил голос и позвал: — Отец Атанасий, эй, отец Атанасий!
Старый священник прибежал на зов. Прибежала и леди Мэри. Удивительное зрелище представилось их глазам: в ярком круге света стояла едва помнящая себя девушка, а на полу распростерлось тело горбуна, над которым, уперев в него меч, возвышался Найджел.
— Вашу книгу, отец! — закричал Найджел. — Не знаю, хорошо ли мы поступаем или плохо, только их надо обвенчать, другого выхода нет.
Но тут девушка у стола вскрикнула и, обняв сестру, разрыдалась, уткнув нос ей в шею.
— О, Мэри, слава Богу, что ты приехала, слава Богу, что ты приехала вовремя. Что он сказал? Что он, де ла Фосс, не станет венчаться под угрозой меча. Душа моя потянулась к нему. А я-то разве не Баттесторн? Мне никто не может сказать, будто я вышла за человека, которого вели к алтарю с мечом у горла. Да, теперь я вижу, каков он на самом деле — подлая душа да лживый язык. Я по глазам его вижу, что он обманывал меня, что он бросил бы меня, как бросал других! Отвези меня домой, Мэри, сестра моя. Сегодня ты вытащила меня из преддверия ада.
И так хозяин Шэлфорда, бледный и злой, остался один со своим вином, а златокудрая красавица из Косфорда, сгорая от стыда, со слезами, струившимися по прекрасному лицу, покинула дом бесчестья и вступила в тишину и покой мирной звездной ночи.
Глава XIII
Как сотоварищи ехали по древней дороге
Подходила пора безлунных ночей, и планы короля уже созрели. Все приготовления велись в глубокой тайне. Гарнизон Кале, состоявший из пяти сотен лучников и двух сотен копейщиков, уже мог бы, предупрежденный вовремя, отразить любое нападение. Однако в намерения короля входило не только отразить нападение, но и захватить врага в плен. Кроме того, ему хотелось найти подходящий случай, чтобы вступить в одну из тех рискованных схваток, которые принесли ему славу образцового главы странствующего рыцарства во всем христианском мире.
И все же в подготовке нужна была особая тщательность. Прибытие в Кале подкреплений, даже просто высадка любого известного воина, встревожило бы французов и показало бы, что заговор раскрыт. Поэтому избранные для дела воины и оруженосцы переправлялись в Кале по двое и по трое на каракках и грузовых судах, постоянно курсировавших от берега к берегу. В Кале прибывшие проходили ночью через водные ворота прямо в замок, где вплоть до самого начала действий можно было укрыться от любопытных глаз городского люда.
Найджел получил от Чандоса приказ встретиться с ним в Уинчелси, на постоялом дворе «Под цветком дрока». За три дня до встречи Найджел с Эйлвардом во всеоружии выехали из Тилфорда, готовые к бою. Найджел ехал верхом в нарядном охотничьем костюме, а его драгоценные доспехи и небольшой багаж покоились на спине еще одной лошади, которую вел в поводу Эйлвард. Сам Эйлвард восседал на славной гнедой кобыле, тяжелой и неповоротливой, но очень сильной, — она легко несла его могучее тело. На нем была кольчуга и стальной шлем, сбоку висел огромный прямой меч, из-за плеч виднелся длинный желтый лук; снаряжение дополнял колчан со стрелами на малиновой перевязи. Словом, это был воин, которым вправе был бы гордиться любой рыцарь. Когда они медленно поднимались по пологому склону Круксберийского холма, весь Тилфорд высыпал из домов, чтобы проводить их.
На вершине подъема Найджел придержал коня и посмотрел назад, на деревушку, лежавшую внизу. Возле дверей старого темного господского дома стояла одинокая согбенная фигура и, опираясь на палку, глядела ему вслед. Найджел перевел глаза на высокую крутую крышу, бревенчатые стены, длинный хвост голубого дыма, поднимавшегося от их единственного очага, и кучку старых слуг, столпившихся у ворот, — повара Джона, менестреля Уэдеркота и старого солдата-инвалида Рыжего Суайера. За рекой, среди деревьев, виднелась мрачная серая башня Уэверлийского монастыря, и пока он смотрел на нее, железный колокол, голос которого всегда казался ему грозным хриплым вражеским боевым кличем, зазвонил, созывая монахов на молитву. Найджел снял бархатную шляпу и тоже стал молиться: он молился о том, чтобы дому его был ниспослан мир, чтобы на войне его ждала удача, чтобы за рубежом он стяжал честь и славу. Потом, помахав на прощанье рукой своим домочадцам, он развернул лошадь и медленно поехал на восток. И тут же Эйлвард оторвался от лучников и смеющихся девушек, которые толпой окружали его, держась кто за уздечку, кто за стремя, и двинулся вслед за Найджелом, посылая назад воздушные поцелуи. Вот так два благородных и простодушных товарища пустились в путь навстречу удаче.
В тех краях бывает две поры: желтая, когда все пылает от распустившегося дрока, и малиновая, когда склоны покрываются тлеющим огнем цветущего вереска. Тогда была малиновая пора. Следуя по узкой дороге, настолько узкой, что папоротники и вереск со всех сторон касались его ног, Найджел время от времени оборачивался назад, и ему казалось, что, куда бы не занесла его судьба, никогда он не увидит ничего прекраснее родных мест. Далеко на запад, горя под лучами раннего солнца, катились волны малинового верескового моря, пока не сливались с темной тенью Вулмерского леса и светлой чистой зеленью Батсерских меловых холмов. Найджелу никогда не случалось раньше бывать дальше этих мест, и потому так дороги ему были эти леса, холмы и верески. С болью в сердце покидал он все это; но, хотя дом его был на западе, впереди, на востоке, лежал огромный мир, полный неожиданностей, великолепная сцена, на которой каждый из предков сыграл в свое время достойную роль и оставил потомкам доблестное имя.
Как томительно долго ждал он этого дня! Но вот он наступил, и ничто не омрачало его. Леди Эрментруда была на попечении короля. Будущее старых слуг обеспечено. Распря с уэверлийскими монахами закончена миром. Под ним благородный конь, у него отменное снаряжение, позади следует отважный товарищ. А самое главное — его ждет благородное дело, и поведет его вперед храбрейший рыцарь Англии. Такие мысли одна за другой пробегали у него в голове, и он то смеялся, то пел от радости, а Поммерс, чувствуя настроение хозяина, играл под ним и делал курбеты. Вскоре, обернувшись назад, Найджел увидел, что у лучника опущены глаза, а на лбу собрались морщины, и понял, что того что-то беспокоит. Он придержал лошадь, чтобы Эйлвард поравнялся с ним.
— Как дела, Эйлвард? — спросил он. — Право же, сегодня мы с тобой самые счастливые люди во всей Англии: впереди нас ждут успех и слава. Клянусь святым Павлом, прежде чем мы снова увидим эти вересковые холмы, мы либо сумеем достойно снискать славу, либо, добиваясь ее, не пожалеем жизни. От таких мыслей должно быть весело, а ты чем-то удручен. В чем дело?
Эйлвард передернул широкими плечами, на его грубоватом лице мелькнула кривая усмешка.
— Я размяк, как промокшая тетива, — ответил он. — Человек всегда печалится, когда покидает женщину, которую любит.
— Истинная правда! — воскликнул Найджел, и перед его взором встали темные глаза Мэри Баттесторн; он услышал ее низкий, нежный, горячий голос, какой слышал в ту ночь, когда они вернули домой из Шэлфорда ее легкомысленную сестру. Этот голос пробуждал в душе человека все самое возвышенное и благородное. — И все же, лучник, женщина любит в мужчине не его грубое тело, а, скорее, душу, честь, славу, подвиги, которые делают его жизнь прекрасной. И теперь, едучи на войну, ты завоевываешь не только славу, но и любовь.
— Может оно и так, — отозвался Эйлвард, — да только сердце у меня разрывается, когда я вижу, как плачет красотка; я и сам готов заплакать с ней вместе. Когда Мэри... нет, кажется, Долли нет, нет, это была Марта, рыжая девчонка с мельницы, — так вот когда она прижалась к моей перевязи, а я оторвался от нее, у меня словно жилы в сердце лопнули.
— Ты называешь то одно имя, то другое. А как же ее все-таки зовут — ту девушку, что ты любишь?
Эйлвард сдвинул на затылок шлем и озадаченно почесал щетинистую голову.
— Ее зовут, — сказал он наконец, — Мэри-Долли-Марта-Сьюзен-Джейн-Сесили-Эгнес-Джоанна-Кейт.
Когда Эйлвард произнес это удивительное имя, Найджел рассмеялся.
— Похоже, я не имел права брать тебя на войну. Клянусь святым Павлом, из-за тебя овдовело полприхода... Да, я видел перед отъездом твоего престарелого отца. Подумай, как приятно ему будет узнать, что во Франции ты совершил лихой поступок и тем прославил себя в глазах всех.
— Боюсь, моя слава не поможет ему уплатить недоимки по аренде уэверлийскому ризничему, — ответил Эйлвард. — Как бы я там ни прославился, но, если он не раздобудет к следующему Крещенью десять золотых, ему придется идти просить милостыню. А вот если бы я завоевал какой выкуп или принял участие в штурме богатого города — вот тогда старик, и верно, гордился бы мною. Когда на прощанье мы расцеловались, отец сказал: «Твой меч должен помочь моей лопате, Сэмкин». Вот был бы счастливый день — для него, да и для всех, — если б я приехал домой с полным вьюком золотых! И дай мне Бог запустить руку в чей-нибудь карман, прежде чем я снова увижу Круксберийский холм!
Найджел покачал головой; он отлично видел всю безнадежность своих попыток перекинуть мост через разделявшую их пропасть. Они проделали уже большой путь по верховой тропе через верески, когда впереди завиднелся холм св. Катарины, на вершине которого едва проступали очертания древней святыни. В этом месте они пересекли Южную Лондонскую дорогу. Возле перекрестка их поджидали два всадника, они приветственно помахали руками, и Найджел увидел высокую, стройную темноволосую женщину на белой кобыле и грузного краснолицего старика, под тяжестью которого, казалось, прогнулась спина крепкого серого жеребца.
— Эй, Найджел! — крикнул он. — Мэри сказала, что ты отправляешься сегодня утром, вот мы и ждем здесь уже больше часа, чтобы повидаться с тобой. Ну, давай выпьем по кубку славного английского эля — сколько раз еще, наливая кислое французское вино, ты с грустью вспомнишь его белую пену под самым носом и славное тихое шипенье.
Найджелу пришлось отклонить предложение, потому что он собрался заехать в Гилдфорд, стоявший примерно на милю от его пути; зато он с радостью поддержал мысль Мэри — подняться вместе к древней гробнице и вознести там последнюю молитву. Старый рыцарь и Эйлвард остались с лошадьми внизу, а Найджел и Мэри оказались одни под торжественными сводами старой готической церкви, перед темной нишей, в которой слабо мерцала золотая гробница святой. Молча опустились они на колени и помолились; потом снова вышли из тьмы и мрака в светлое солнечное летнее утро. Прежде чем спускаться с холма, они остановились и посмотрели во все стороны на прекрасные луга и голубую Уэй, вьющуюся по долине.
— О чем вы молились, Найджел? — спросила Мэри.
— Я молился о том, чтобы Господь Бог и его святые поддержали мой дух и позволили мне вернуться из Франции таким, чтобы я мог смело прийти к вам и просить вас стать моей женой.
— Подумайте хорошенько о том, что вы говорите, Найджел, — ответила девушка. — Только мое сердце знает, что вы для меня значите. Но я скорее соглашусь никогда больше вас не увидеть, чем хотя бы на дюйм приуменьшить высоту славы и доблестных подвигов, которой вы можете достичь.
— Что вы, милая, прекрасная дама! Как вы можете их приуменьшить, если сама мысль о вас будет укреплять мой дух и руку?
— Подумайте еще раз, славный рыцарь, и пусть слова, только что сказанные вами, вас нисколько не связывают. Пусть они будут легким ветром, который коснулся наших лиц и улетел дальше. Ваша душа жаждет славы. Так было всегда. Есть ли в ней место и для любви? Возможно ли, чтобы в одной душе любовь и слава могли стоять одинаково высоко? Разве вы не помните, что Галахад и другие великие рыцари старины совсем отказались от женщин, чтобы всю душу, всю силу отдать доблестным подвигам? Ведь может случиться, что я стану тяжким бременем, которое вынудит ваше сердце отказаться от какого-нибудь славного дела только потому, что вы не захотите причинить мне боль и страданья? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать, мой славный повелитель: сердце мое будет разбито, если когда-нибудь любовь ко мне помешает вам осуществить ваши мечты и высокие замыслы.
И все же в подготовке нужна была особая тщательность. Прибытие в Кале подкреплений, даже просто высадка любого известного воина, встревожило бы французов и показало бы, что заговор раскрыт. Поэтому избранные для дела воины и оруженосцы переправлялись в Кале по двое и по трое на каракках и грузовых судах, постоянно курсировавших от берега к берегу. В Кале прибывшие проходили ночью через водные ворота прямо в замок, где вплоть до самого начала действий можно было укрыться от любопытных глаз городского люда.
Найджел получил от Чандоса приказ встретиться с ним в Уинчелси, на постоялом дворе «Под цветком дрока». За три дня до встречи Найджел с Эйлвардом во всеоружии выехали из Тилфорда, готовые к бою. Найджел ехал верхом в нарядном охотничьем костюме, а его драгоценные доспехи и небольшой багаж покоились на спине еще одной лошади, которую вел в поводу Эйлвард. Сам Эйлвард восседал на славной гнедой кобыле, тяжелой и неповоротливой, но очень сильной, — она легко несла его могучее тело. На нем была кольчуга и стальной шлем, сбоку висел огромный прямой меч, из-за плеч виднелся длинный желтый лук; снаряжение дополнял колчан со стрелами на малиновой перевязи. Словом, это был воин, которым вправе был бы гордиться любой рыцарь. Когда они медленно поднимались по пологому склону Круксберийского холма, весь Тилфорд высыпал из домов, чтобы проводить их.
На вершине подъема Найджел придержал коня и посмотрел назад, на деревушку, лежавшую внизу. Возле дверей старого темного господского дома стояла одинокая согбенная фигура и, опираясь на палку, глядела ему вслед. Найджел перевел глаза на высокую крутую крышу, бревенчатые стены, длинный хвост голубого дыма, поднимавшегося от их единственного очага, и кучку старых слуг, столпившихся у ворот, — повара Джона, менестреля Уэдеркота и старого солдата-инвалида Рыжего Суайера. За рекой, среди деревьев, виднелась мрачная серая башня Уэверлийского монастыря, и пока он смотрел на нее, железный колокол, голос которого всегда казался ему грозным хриплым вражеским боевым кличем, зазвонил, созывая монахов на молитву. Найджел снял бархатную шляпу и тоже стал молиться: он молился о том, чтобы дому его был ниспослан мир, чтобы на войне его ждала удача, чтобы за рубежом он стяжал честь и славу. Потом, помахав на прощанье рукой своим домочадцам, он развернул лошадь и медленно поехал на восток. И тут же Эйлвард оторвался от лучников и смеющихся девушек, которые толпой окружали его, держась кто за уздечку, кто за стремя, и двинулся вслед за Найджелом, посылая назад воздушные поцелуи. Вот так два благородных и простодушных товарища пустились в путь навстречу удаче.
В тех краях бывает две поры: желтая, когда все пылает от распустившегося дрока, и малиновая, когда склоны покрываются тлеющим огнем цветущего вереска. Тогда была малиновая пора. Следуя по узкой дороге, настолько узкой, что папоротники и вереск со всех сторон касались его ног, Найджел время от времени оборачивался назад, и ему казалось, что, куда бы не занесла его судьба, никогда он не увидит ничего прекраснее родных мест. Далеко на запад, горя под лучами раннего солнца, катились волны малинового верескового моря, пока не сливались с темной тенью Вулмерского леса и светлой чистой зеленью Батсерских меловых холмов. Найджелу никогда не случалось раньше бывать дальше этих мест, и потому так дороги ему были эти леса, холмы и верески. С болью в сердце покидал он все это; но, хотя дом его был на западе, впереди, на востоке, лежал огромный мир, полный неожиданностей, великолепная сцена, на которой каждый из предков сыграл в свое время достойную роль и оставил потомкам доблестное имя.
Как томительно долго ждал он этого дня! Но вот он наступил, и ничто не омрачало его. Леди Эрментруда была на попечении короля. Будущее старых слуг обеспечено. Распря с уэверлийскими монахами закончена миром. Под ним благородный конь, у него отменное снаряжение, позади следует отважный товарищ. А самое главное — его ждет благородное дело, и поведет его вперед храбрейший рыцарь Англии. Такие мысли одна за другой пробегали у него в голове, и он то смеялся, то пел от радости, а Поммерс, чувствуя настроение хозяина, играл под ним и делал курбеты. Вскоре, обернувшись назад, Найджел увидел, что у лучника опущены глаза, а на лбу собрались морщины, и понял, что того что-то беспокоит. Он придержал лошадь, чтобы Эйлвард поравнялся с ним.
— Как дела, Эйлвард? — спросил он. — Право же, сегодня мы с тобой самые счастливые люди во всей Англии: впереди нас ждут успех и слава. Клянусь святым Павлом, прежде чем мы снова увидим эти вересковые холмы, мы либо сумеем достойно снискать славу, либо, добиваясь ее, не пожалеем жизни. От таких мыслей должно быть весело, а ты чем-то удручен. В чем дело?
Эйлвард передернул широкими плечами, на его грубоватом лице мелькнула кривая усмешка.
— Я размяк, как промокшая тетива, — ответил он. — Человек всегда печалится, когда покидает женщину, которую любит.
— Истинная правда! — воскликнул Найджел, и перед его взором встали темные глаза Мэри Баттесторн; он услышал ее низкий, нежный, горячий голос, какой слышал в ту ночь, когда они вернули домой из Шэлфорда ее легкомысленную сестру. Этот голос пробуждал в душе человека все самое возвышенное и благородное. — И все же, лучник, женщина любит в мужчине не его грубое тело, а, скорее, душу, честь, славу, подвиги, которые делают его жизнь прекрасной. И теперь, едучи на войну, ты завоевываешь не только славу, но и любовь.
— Может оно и так, — отозвался Эйлвард, — да только сердце у меня разрывается, когда я вижу, как плачет красотка; я и сам готов заплакать с ней вместе. Когда Мэри... нет, кажется, Долли нет, нет, это была Марта, рыжая девчонка с мельницы, — так вот когда она прижалась к моей перевязи, а я оторвался от нее, у меня словно жилы в сердце лопнули.
— Ты называешь то одно имя, то другое. А как же ее все-таки зовут — ту девушку, что ты любишь?
Эйлвард сдвинул на затылок шлем и озадаченно почесал щетинистую голову.
— Ее зовут, — сказал он наконец, — Мэри-Долли-Марта-Сьюзен-Джейн-Сесили-Эгнес-Джоанна-Кейт.
Когда Эйлвард произнес это удивительное имя, Найджел рассмеялся.
— Похоже, я не имел права брать тебя на войну. Клянусь святым Павлом, из-за тебя овдовело полприхода... Да, я видел перед отъездом твоего престарелого отца. Подумай, как приятно ему будет узнать, что во Франции ты совершил лихой поступок и тем прославил себя в глазах всех.
— Боюсь, моя слава не поможет ему уплатить недоимки по аренде уэверлийскому ризничему, — ответил Эйлвард. — Как бы я там ни прославился, но, если он не раздобудет к следующему Крещенью десять золотых, ему придется идти просить милостыню. А вот если бы я завоевал какой выкуп или принял участие в штурме богатого города — вот тогда старик, и верно, гордился бы мною. Когда на прощанье мы расцеловались, отец сказал: «Твой меч должен помочь моей лопате, Сэмкин». Вот был бы счастливый день — для него, да и для всех, — если б я приехал домой с полным вьюком золотых! И дай мне Бог запустить руку в чей-нибудь карман, прежде чем я снова увижу Круксберийский холм!
Найджел покачал головой; он отлично видел всю безнадежность своих попыток перекинуть мост через разделявшую их пропасть. Они проделали уже большой путь по верховой тропе через верески, когда впереди завиднелся холм св. Катарины, на вершине которого едва проступали очертания древней святыни. В этом месте они пересекли Южную Лондонскую дорогу. Возле перекрестка их поджидали два всадника, они приветственно помахали руками, и Найджел увидел высокую, стройную темноволосую женщину на белой кобыле и грузного краснолицего старика, под тяжестью которого, казалось, прогнулась спина крепкого серого жеребца.
— Эй, Найджел! — крикнул он. — Мэри сказала, что ты отправляешься сегодня утром, вот мы и ждем здесь уже больше часа, чтобы повидаться с тобой. Ну, давай выпьем по кубку славного английского эля — сколько раз еще, наливая кислое французское вино, ты с грустью вспомнишь его белую пену под самым носом и славное тихое шипенье.
Найджелу пришлось отклонить предложение, потому что он собрался заехать в Гилдфорд, стоявший примерно на милю от его пути; зато он с радостью поддержал мысль Мэри — подняться вместе к древней гробнице и вознести там последнюю молитву. Старый рыцарь и Эйлвард остались с лошадьми внизу, а Найджел и Мэри оказались одни под торжественными сводами старой готической церкви, перед темной нишей, в которой слабо мерцала золотая гробница святой. Молча опустились они на колени и помолились; потом снова вышли из тьмы и мрака в светлое солнечное летнее утро. Прежде чем спускаться с холма, они остановились и посмотрели во все стороны на прекрасные луга и голубую Уэй, вьющуюся по долине.
— О чем вы молились, Найджел? — спросила Мэри.
— Я молился о том, чтобы Господь Бог и его святые поддержали мой дух и позволили мне вернуться из Франции таким, чтобы я мог смело прийти к вам и просить вас стать моей женой.
— Подумайте хорошенько о том, что вы говорите, Найджел, — ответила девушка. — Только мое сердце знает, что вы для меня значите. Но я скорее соглашусь никогда больше вас не увидеть, чем хотя бы на дюйм приуменьшить высоту славы и доблестных подвигов, которой вы можете достичь.
— Что вы, милая, прекрасная дама! Как вы можете их приуменьшить, если сама мысль о вас будет укреплять мой дух и руку?
— Подумайте еще раз, славный рыцарь, и пусть слова, только что сказанные вами, вас нисколько не связывают. Пусть они будут легким ветром, который коснулся наших лиц и улетел дальше. Ваша душа жаждет славы. Так было всегда. Есть ли в ней место и для любви? Возможно ли, чтобы в одной душе любовь и слава могли стоять одинаково высоко? Разве вы не помните, что Галахад и другие великие рыцари старины совсем отказались от женщин, чтобы всю душу, всю силу отдать доблестным подвигам? Ведь может случиться, что я стану тяжким бременем, которое вынудит ваше сердце отказаться от какого-нибудь славного дела только потому, что вы не захотите причинить мне боль и страданья? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать, мой славный повелитель: сердце мое будет разбито, если когда-нибудь любовь ко мне помешает вам осуществить ваши мечты и высокие замыслы.