Дойл Артур Конан. Торговый дом Гердлстон

   — Звучит очень заманчиво, — задумчиво произнес его сын, — но я не уверен, так ли уж это осуществимо.
   — Все будет хорошо. Насколько человек способен предусмотреть будущее, неудача невозможна. Кроме того, мой мальчик, не забывай, что мы будем спекулировать на чужие деньги, а нам самим терять нечего, абсолютно нечего.
   — Ну, уж этого-то я не забуду! — сердито отрезал Эзра, вновь преисполняясь обидой.
   — Я полагаю, что мы без особого труда сможем занять сорок — пятьдесят тысяч фунтов. Как тебе известно, мое имя пользуется в Сити большим уважением. Почти сорок лет моя репутация оставалась безупречной. Если мы возьмемся за дело немедленно и благоразумно распорядимся деньгами, то все еще может кончиться благополучно.
   — Выбора у нас все равно нет, — ответил молодой человек. — Мы должны испробовать какое-нибудь смелое средство. А вы подыскали хороших агентов? Чтобы подобный слух мог показаться правдоподобным, нужен человек с определенным положением. Иначе на него никто не обратит внимания.
   Джон Гердлстон печально покачал головой.
   — Вряд ли я сумею найти для подобного дела человека с положением, — сказал он.
   — Нет ничего проще, — ответил Эзра с саркастическим смешком. — Я могу подобрать в клубах хоть десяток обнищавших господ, которые будут только рады заработать сотню-другую любым способом, который вы им предложите. Они очень мило и поучительно рассуждают о чести джентльмена и прочем, но это так, для парада. Разумеется, нам придется ему уплатить.
   — «Им» — ты хочешь сказать.
   — Нет, нам понадобится только один человек.
   — А кто же будет скупать камни на алмазных полях?
   — Неужто вы способны свалять такого дурака? — грубо сказал Эзра. — Доверить наши деньги постороннему человеку? Да если бы я дал сорок тысяч фунтов самому архиепископу кентерберийскому, я бы его от себя ни на шаг не отпустил. Нет, туда я отправлюсь сам… То есть, конечно, если не побоюсь оставить вас здесь одного.
   — Ты меня обижаешь, Эзра, — сказал его отец. — А придумал ты превосходно. Я бы и сам это предложил, если бы не тяготы и неудобства подобного путешествия.
   — Уж если делать, то делать как следует, — ответил молодой человек. — Ну, а что касается другого нашего агента, то у меня есть на примете подходящий человек — майор Тобиас Клаттербек. Он достаточно умен и хитер и к тому же всегда без гроша. Только на прошлой неделе он попробовал занять у меня десять фунтов. Такое поручение придется ему очень по вкусу, а его чин и положение в обществе будут весьма способствовать нашему плану. Я гарантирую, что он ухватится за эту идею.
   — В таком случае попробуй с ним поговорить.
   — Хорошо.
   — Я очень рад, Эзра, — сказал старый коммерсант, — что мы с тобой побеседовали по душам. То, что я спекулировал без твоего ведома и обманывал тебя при помощи фальшивой счетной книги, лежало тяжким бременем на моей совести, поверь мне. Признание облегчило мое сердце.
   — Ну, и довольно об этом! — резко оборвал его Эзра. — Мне приходится примириться со случившимся, потому что иного выхода у меня нет. Дело сделано, и изменить ничего нельзя. Но я считаю, что вы растратили капитал фирмы.
   — Поверь мне, я старался сделать как лучше. Доброе имя нашего торгового дома для меня важнее всего. На создание его я отдал всю свою жизнь, и, если суждено наступить дню краха, я надеюсь, что не доживу до него. Ради спасения фирмы я готов пойти на все.
   — Ллойд напоминает об очередных взносах? — сказал Эзра, взглянув на распечатанное письмо. — И почему ни одна из этих дырявых посудин не утонет? Это нам очень бы помогло.
   — Ш-ш-ш!.. — умоляюще сказал Джон Гердлстон. — О подобных вещах надо говорить шепотом.
   — Я вас не понимаю, — раздраженно заявил Эзра. — Из года в год вы страхуете наши суда на огромные суммы. Вот, например, «Леопард»: его страховка вдвое превышала его стоимость, даже когда он был новым. И с «Черным орлом», наверное, то же самое. И все же они знай себе плавают, а два ваших новехоньких незастрахованных парохода топят друг друга.
   — Но что же я могу сделать? — спросил коммерсант. — Они насквозь прогнили. Уже много лет они плавают без ремонта. Рано или поздно они потонут. Я, право, не могу сделать ничего больше.
   — Ну, у меня они бы живо пошли на дно! — с ругательством пробормотал Эзра. — Заставьте Миггса просверлить дырку в днище или бросить спичку в бочонок с керосином. Да ведь такие вещи делаются каждый день. Что это еще за разборчивость?
   — Нет, нет, Эзра! — вскричал его отец. — Только не это. Одно дело — не вмешиваться в естественный ход событий, и совсем другое — распорядиться, чтобы судно утопили. Не говоря уж о том, что после мы окажемся во власти Миггса. Слишком опасно.
   — Ну, как угодно, — насмешливо сказал Эзра. — Вы запутали наши дела, и вы же должны их распутать. А если все сложится скверно, то у меня-то есть выход: я женюсь на Кэт Харстон, расторгну свои отношения с фирмой, предоставлю вам улаживать дела с кредиторами, а сам буду жить на ее сорок тысяч фунтов. — И с этими угрожающими словами младший партнер взял шляпу и неторопливой походкой вышел из кабинета.
   После его ухода Джон Гердлстон провел час, озабоченно обдумывая все детали плана, который только что изложил сыну. Затем его взгляд упал на два письма, по-прежнему лежавшие на столе, и он решил, что следует ими заняться. Пока ему меньше всего хотелось прибегать к кредиту. Однако, как указывалось ранее, Джон Гердлстон был находчивым человеком. Он позвонил и вызвал к себе старшего клерка.
   — Доброе утро, Джон, — сказал он любезно.
   — Доброе утро, мистер Гердлстон, доброе утро, сэр, — ответил Джон Гилрей, от удовольствия потирая сухонькие, желтые ладони.
   — Я слышал, Джон, что вы недавно получили наследство, — продолжал мистер Гердлстон.
   — Да, сэр, полторы тысяч фунтов, сэр. За вычетом налога и побочных расходов — тысячу четыреста двадцать восемь фунтов, шесть шиллингов и четыре пенса. Это брат моей жены Эндрью завещал ей, сэр. Такие большие деньги, сэр!
   Джон Гердлстон улыбнулся снисходительной улыбкой человека, для которого подобная сумма — абсолютно ничего не значащий пустяк.
   — И как вы распорядились этими деньгами, Джон? — спросил он небрежно.
   — Положил их в банк, сэр, в «Юнайтед метрополитен».
   — В «Юнайтед метрополитен», Джон? Погодите-ка! Они, кажется, выплачивают сейчас три с половиной процента?
   — Три, сэр, — ответил Гилрей.
   — Три?! Послушайте, Джон, но это же очень, очень маленький процент! Как хорошо, что я вас об этом спросил! Я как раз собирался попросить тысячу четыреста фунтов ссуды у одного из моих корреспондентов. Я выплачивал бы ему пять процентов. Однако, Джон, вы служите у нас так давно, что я готов оказать предпочтение вам. Больше тысячи четырехсот фунтов я взять никак не могу, но буду рад принять от вас эту сумму и выплачивать указанные пять процентов.
   Такая заботливость и доброта совсем ошеломили Джона Гилрея.
   — Просто не знаю, как вас и благодарить, сэр, за вашу щедрость, — сказал он.
   — Не стоит благодарности, Джон, — величественно ответил коммерсант. — Наша фирма всегда рада позаботиться об интересах своих служащих, когда представляется соответствующая возможность. Чековая книжка у вас с собой? Напишите чек на тысячу четыреста фунтов. Но не больше, Джон, не больше — к сожалению, одолжить вас на большую сумму я не могу.
   Старший клерк выписал чек и поставил свою подпись — такую же старомодную и робкую, как он сам, — получил официальную расписку и был отослан назад в контору. Там он весьма развлек остальных клерков, восторженно описывая великодушие и щедрость их хозяина. А Джон Гердлстон достал из ящика несколько листов голубой бумаги, и его гусиное перо забегало по ним, брызгая и скрипя.

   «Сэр, — писал он управляющему банком, — прилагаю тысячу четыреста фунтов — всю свободную наличность, имеющуюся в настоящее время в конторе. В ближайшее время я собираюсь внести на свой счет значительную сумму. А пока, надеюсь, Вы будете и впредь оплачивать представляемые чеки.

   Искренне Ваш Джон Гердлстон».

   В страховое агентство Ллойда он адресовал следующее:

   «Сэр, прилагаю к письму чек на двести сорок один фунт семь шиллингов шесть пенсов, то есть очередной взнос за „Леопарда“, „Черного орла“ и „Деву Афин“. Прошу извинить задержку, но среди важных дел подобные мелочи порой ускользают из памяти».

   Запечатав и отправив эти два послания, старший Гердлстон почувствовал некоторое облегчение и снова предался невинному развлечению, изыскивая наилучший способ для устройства корнера на алмазах.

Глава XIII

Свет и тень

   Дом Джона Гердлстона на Эклстон-сквер представлял собой обширный и солидный особняк, расположенный в районе, который катившаяся на запад волна моды оставила позади. Однако особняк этот все еще был как бы огражден щитом величайшей респектабельности. Массивный суровый фасад здания никак не позволял предугадать скрытую внутри роскошь. Несмотря на свою аскетическую внешность, старый коммерсант в глубине души был сибаритом и умел ценить земные удовольствия. Огромные апартаменты были обставлены с восточной, почти варварской пышностью, и великолепная мебель соседствовала там со шкурами из Габона, резной слоновой костью из Старого Калабара и с тысячей других ценных редкостей, которые были подарены главе фирмы его агентами в Африке.
   Гердлстон сдержал слово, данное умирающему другу. Он забрал Кэт Харстон из опустевшего дома в Фулеме и поселил ее у себя. Она могла свободно бродить по всем комнатам этого дворца от чердаков до погребов и заниматься там чем угодно. В ее распоряжении был также квадратный сад с зачахшими в дымном воздухе деревьями и блеклым газоном, — она могла гулять там, работать или читать. У нее не было никаких обязанностей. За домом надзирала суровая экономка, которая, если бы не ее платье, была бы вылитым Гердлстоном, и сама решала все хозяйственные дела. Таким образом, Кэт оставалось только существовать и быть счастливой.
   Однако второе было не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Атмосфера этого дома была противопоказана счастью. Изо дня в день Кэт видела только сурового, сдержанного коммерсанта и его развязного, а иногда и просто грубого сына. Вначале, пока еще не притупилось ее горе, она особенно болезненно ощущала перемену в своей жизни, сравнивая новую обстановку со счастливым фулемским домом. Однако, когда боль утихла, она постепенно свыклась с тем, что ее окружало. Оба Гердлстона не очень ей докучали. Коммерсант был так поглощен делами, что у него не оставалось времени интересоваться ее занятиями, а Эзру, имевшего обыкновение возвращаться домой за полночь, Кэт видела обычно лишь за завтраком, но и тогда она только молча и не без некоторой робости слушала его уснащенные жаргонными словами рассказы и циничные замечания в адрес хороших знакомых.
   Гердлстон отнюдь не обрадовался, когда после возвращения Димсдейлов из Эдинбурга узнал, что его подопечная проводила там все время в обществе своего молодого кузена. Он встретил ее очень холодно и надолго запретил ей посещать Филлимор-Гарденс. Кроме того, он воспользовался случаем, чтобы поговорить с ней о Томе, и заверил ее, что этот молодой человек находится на краю духовной гибели.
   — Он отличается чрезвычайно низменными вкусами, — заключил старик, — и я прошу вас избегать его общества.
   Узнав, что младший Димсдейл вернулся в Лондон, Гердлстон из предосторожности даже приставил к Кэт доверенного лакея, который должен был сопровождать ее, когда она выходила из дому, и бдительно оберегать.
   Однако в один прекрасный день Кэт случайно обрела свободу на несколько часов. Вышеупомянутый лакей был послан по какому-то другому поручению. Кэт немедленно вспомнила, что ей нужно бы обменять книги в библиотеке, подобрать кружева и переделать еще несколько столь же важных женских дел. И вот когда она чинно шла по Уорик-стрит, ее взор упал на очень высокого широкоплечего молодого человека, который неторопливо брел ей навстречу, со скучающим видом постукивая тросточкой по садовым решеткам, как часто делают люди, ничем не занятые. Тут Кэт мгновенно забыла и про книгу и про кружева, а высокий юноша перестал стучать по решеткам и, просияв, поспешил к ней широким, упругим шагом.
   — Вот уж не думала, кузен Том, встретить вас здесь! — воскликнула Кэт, когда они поздоровались. — Какая удивительная неожиданность! (Возможно, впрочем, Кэт не слишком удивилась бы, знай она, что последние недели Том каждый день в течение шести часов блокировал все подходы к Эклстон-сквер.)
   — Да, удивительная! — воскликнул молодой лицемер. — Видите ли, я еще не подыскал себе никакого занятия и много гуляю по Лондону. Счастливый случай привел меня именно сюда.
   — А как поживает доктор? — оживленно спросила Кэт. — И миссис Димсдейл? Непременно передайте им от меня самый нежный привет.
   — Почему вы перестали бывать у нас? — с упреком спросил Том.
   — Мистер Гердлстон считает, что последнее время я слишком много развлекалась и мне следует посидеть дома. Боюсь, я теперь не скоро сумею выбраться в Кенсингтон.
   Том про себя послал ее опекуна в область значительно более жаркую, чем даже страны, с которыми вел торговлю старый коммерсант.
   — А куда вы идете? — спросил он вслух.
   — На Виктория-стрит сменить книгу, а потом на Форд-стрит.
   — Как странно! — воскликнул молодой человек. — Я ведь иду именно в этом направлении! (Что было действительно очень странно, так как, когда они встретились, он шел в противоположную сторону. Однако ни Кэт, ни Тому, по-видимому, не хотелось обсуждать это обстоятельство, и они продолжали идти вместе к Виктория-стрит).
   — А вы еще не забыли дни, которые провели в Эдинбурге? — спросил Том после долгого молчания.
   — Ну, конечно нет! — горячо воскликнула его спутница. — Я буду помнить их всю жизнь.
   — И я тоже! — убежденно сказал Том. — А помните день, который мы провели в Пентленде?
   — И как мы объехали Трон Артура?
   — И как мы все вместе были в Рослине и осматривали часовню?
   — И тот день в Эдинбургском замке, когда мы осматривали драгоценности и старинное оружие? Но вы ведь видели все это много раз и прежде! И такого удовольствия, как нам, эти поездки вам доставить не могли.
   — Нет, что вы! Наоборот! — Упрямо сказал Том, удивляясь про себя своему косноязычию, тем более непонятному, что он всегда умел делать изящнейшие комплименты девушкам, к которым был равнодушен. — Видите ли, Кэт, ведь… ну… ведь вас не было рядом, когда я бывал там прежде.
   — Ах! — произнесла благовоспитанная Кэт. — Какая сегодня прекрасная погода! А утром мне показалось, что будет дождь.
   Однако эти метеорологические наблюдения не отвлекли Тома от его темы:
   — Выть может, ваш опекун как-нибудь снова отпустит вас куда-нибудь с моими родителями?
   — Боюсь, что нет, — ответила Кэт.
   — Но почему?
   — Когда я вернулась тогда домой, он, по-моему, был очень рассержен.
   — Но почему же? — спросил Том.
   — Потому что… — И Кэт чуть было не объяснила, что причина этого гнева заключалась в самом Томе, но вовремя спохватилась.
   — Так почему же?
   — Потому что у него было дурное настроение, — ответила Кэт.
   — Как скверно, что вы зависите от чьих-то прихотей и настроений! — объявил молодой человек, сердито взмахивая тростью.
   — Но что здесь такого? — рассмеялась Кэт. — Всегда над человеком кто-то есть. Иначе нельзя было бы отличить, что хорошо, а что дурно.
   — Но он обходится с вами сурово.
   — Что вы! — решительно возразила Кэт. — На самом деле он очень добр ко мне. Если он и бывает строгим, я знаю, что он думает только о моем благе, и я была бы дурочкой, если бы сердилась на это. Кроме того, он очень благочестив и добродетелен, и то, что нам кажется пустяком, в его глазах может быть серьезным проступком.
   — Ах, так он, значит, очень благочестив и добродетелен? — произнес Том с сомнением в голосе. Проницательный доктор Димсдейл придерживался иного взгляда на характер Джона Гердлстона, и сын разделял его мнение.
   — Ну, конечно! — ответила Кэт, поднимая на него большие, полные недоумения глаза. — Разве вам неизвестно, что он главный оплот общины исконных тринитариев на Пербрук-стрит и каждое воскресенье присутствует на трех службах и сидит на передней скамье?
   — А! — сказал Том.
   — Да! А кроме того, он не жалеет денег на всяческую благотворительность и дружит с мистером Джефферсоном Эдвардсом, прославленным филантропом. И вспомните, как он добр ко мне. Ведь он заменил мне отца!
   — Гм! — с сомнением произнес Том, а потом добавил с некоторым страхом: — А Эзра Гердлстон вам тоже нравится?
   — Нет, нисколько! — с жаром воскликнула его собеседница. — Он очень плохой, жестокий человек.
   — Жестокий? Но, конечно, вы имеете в виду не себя!
   — Разумеется. Я всячески стараюсь его избегать, и бывает, что за несколько недель мы и двумя словами не обменяемся. Вы знаете, что он сделал на днях? Я и сейчас дрожу при одном только воспоминании! В саду жалобно мяукала кошка, и я вышла посмотреть, что случилось. Вдруг я увидела в окне Эзру Гердлстона с ружьем в руке — с духовым ружьем, которое стреляет бесшумно. А посреди сада была привязана к кусту кошка и… и он упражнялся в стрельбе. Бедняжка была еще жива, но совсем изувечена…
   — Какой зверь! И что же вы сделали?
   — Я отвязала кошку и унесла ее к себе, но ночью она умерла.
   — А что сказал он?
   — Когда я начала отвязывать кошку, он поднял ружье, словно собирался выстрелить в меня. А позже, когда мы встретились, он сказал, что отучит меня вмешиваться не в свое дело. Но мне было все равно, раз кошка была уже у меня.
   — Он посмел сказать вам это?! — воскликнул Том, краснея от ярости. — Жаль, что его сейчас здесь нет! Я научил бы его приличным манерам или…
   — Вас переедет какая-нибудь карета, если вы не успокоитесь! — перебила его Кэт, так как молодой человек вне себя от негодования начал переходить улицу, не обращая ни малейшего внимания на поток экипажей.
   — Не волнуйтесь так, кузен Том, — продолжала Кэт, положив на его локоть затянутую в перчатку руку. — Право же, у вас нет никаких причин сердиться.
   — Нет? — в бешенстве повторил он. — Да с какой стати вы должны сносить оскорбления от злобного щенка, вроде Эзры Гердлстона!
   К этому времени они кое-как добрались до середины широкой улицы и теперь стояли под прикрытием фонарного столба, а перед ними лился нескончаемый поток желтых, лиловых и коричневых омнибусов, фургонов, пролеток и карет. Они были тут совсем одни, если не считать полицейского, который, повернувшись к ним спиной, размахивал руками, как одушевленный семафор. И среди оглушительного шума и грохота огромного города юная парочка была укрыта от остального мира так же надежно, как если бы прогуливалась где-нибудь в центре Солсберийской равнины.
   — Вам необходим защитник! — объявил Том решительно.
   — Право же, это глупо, кузен Том! Я отлично могу сама себя защитить!
   — Вам нужен человек, который имел бы право заступиться за вас! — Том говорил хрипло, так как у него вдруг по неизвестной причине пересохло в горле.
   — Можете перейти, сэр! — рявкнул полицейский, ибо поток экипажей на мгновение иссяк.
   — Погодите, ради бога, погодите! — в отчаянии крикнул Том, удерживая свою спутницу за рукав жакета. — Мы здесь одни и можем поговорить. Скажите есть ли… есть ли у меня надежда, что вы, быть может, почувствуете ко мне расположение? Я вас так люблю, Кэт, что невольно начинаю надеяться — ведь подобная любовь не может остаться совсем безответной.
   — Путь свободен, сэр! — снова крикнул полицейский.
   — Не обращайте на него внимания, — сказал Том, удерживая ее у фонаря. — С тех пор, как мы встретились в Эдинбурге, Кэт, я живу, как во сне. Что бы я ни делал, куда бы я ни шел, я вижу только вас и слышу ваш милый голос. Наверное, ни одну девушку еще не любили так горячо, как я люблю вас, но мне трудно найти подходящие слова, чтобы выразить то, что я думаю! Ради бога, дайте мне хоть какую-нибудь надежду прежде чем мы расстанемся. Ведь я не противен вам Кэт?
   — Конечно, нет, кузен Том, вы же знаете! — ответила девушка, опустив глаза. (Том так искусно выбрал место перед фонарем, что Кэт не могла обойти его ни справа, ни слева.)
   — Значит, я вам нравлюсь, Кэт? — спросил он нежно, а его серые глаза светились любовью.
   — Конечно.
   — А как вам кажется, вы сможете меня полюбить? — продолжал допытываться настойчивый молодой человек. — То есть не сразу и не сейчас, потому что я недостоин вашей любви, это я знаю, но со временем может быть, вы меня все-таки полюбите?
   — Может быть, — прошептала Кэт, отворачиваясь.
   Эти слова были сказаны так тихо, что расслышать их, по-видимому, было невозможно; и все же они зазвенели в ушах молодого человека, заглушив уличный шум. Правда, он наклонился к ней совсем близко.
   — Не зевайте, сэр! — взревел семафор в полицейском мундире.
   Если бы они стояли в более укромном уголке, Том, возможно, последовал бы этому совету, который хитрый полицейский подал удивительно вовремя. Однако центр оживленного лондонского перекрестка не слишком подходящее место для поцелуев. Впрочем, когда они начали переходить улицу, лавируя между экипажами, Том взял руку своей спутницы, и они обменялись крепким рукопожатием, которое обоим показалось клятвой.
   Какими солнечными и веселыми представлялись теперь этой юной паре унылые улицы, застроенные скучными кирпичными домами! Ведь их глаза смотрели в грядущее и видели там лишь уходящую вдаль перспективу счастья и любви. Несомненно, из всех даров провидения самый милосердный и драгоценный — это наше незнание того, что нас ждет впереди.
   Так безмятежно счастливы были влюбленные, что, только вновь оказавшись на Уорик-стрит, они наконец спустились с облаков на землю и вспомнили о некоторых прозаических обстоятельствах, о которых все же следовало подумать.
   — Конечно, я могу сообщить моим родителям о нашей помолвке, любимая? — спросил Том.
   — Что скажет на это ваша мама? — ответила Кэт с веселым смехом. — Как она удивится!
   — Ну, а Гердлстон? — вдруг сказал Том.
   Впервые за все это время они вспомнили про опекуна Кэт. Теперь они посмотрели друг на друга, и на лице девушки отразилась такая тревога, что Том невольно рассмеялся.
   — Не надо бояться, милая! — сказал он. — Если хотите, я прямо сейчас отправлюсь в львиное логово. Зачем откладывать?
   — Нет, нет, милый Том! — поспешно перебила его Кэт. — Ни в коем случае!
   Она не могла признаться ему, что Гердлстон прямо запретил ей видеться с ним, но понимала, насколько опасной может оказаться их встреча, и сказала:
   — Мы должны скрыть нашу помолвку от мистера Гердлстона.
   Скрыть нашу помолвку!
   — Да, Том. Он много раз предостерегал меня против чего-либо подобного, и я, право, не знаю, как он поступит, если узнает. Во всяком случае, он сможет сделать мое пребывание в его доме невыносимым. Но не огорчайтесь так, ведь мне уже скоро исполнится двадцать, и через год с небольшим я буду совсем свободна. А это не такой уж долгий срок.
   — Не сказал бы, — ответил Том с сомнением. — Однако раз вам так будет спокойнее, то говорить больше не о чем. Хотя и неприятно скрывать нашу помолвку только из-за того, что старый медведь может рассердиться.
   — Но ведь это всего несколько месяцев, Том! Своим же, конечно, расскажите обо всем. А теперь до свидания, милый, и не идите дальше: вас могут увидеть из окна.
   — До свидания, моя любимая!
   Они обменялись рукопожатием и разошлись: он помчался с радостным известием в Филлимор-Гарденс, а она весело направилась к своей темнице, впервые за долгое время совсем забыв тоску и заботы. Прохожие оглядывались на сияющее личико под нарядной шляпкой, а Эзра Гердлстон, увидев ее из окна гостиной, даже подумал, что брак с подопечной его отца будет, пожалуй, не таким уж тяжким испытанием, если спекуляция с алмазами кончится неудачей.

Глава XIV

Небольшое недоразумение

   Открыв Эзре Гердлстону истинное положение их дел, отец нанес ему тягчайший удар. Такой властной и необузданной натуре было трудно смириться с мыслью о крахе, банкротстве и нищете, которые им грозили. Эзра привык сметать со своего пути те незначительные трудности и препятствия, с которыми до сих пор ему приходилось сталкиваться. Теперь же перед ним был почти неодолимый барьер, и он изнывал от бешенства и бессилия. Ярость его только возрастала при мысли, что он сам ни в чем не виноват. Всю свою жизнь он считал само собой разумеющимся, что после смерти отца станет почти миллионером. Получасовая беседа рассеяла это приятное заблуждение, и теперь его непрерывно терзала мысль о надвигающемся разорении. Он почти не спал, совсем утратил прежнее спокойствие, и под глазами у него легли темные круги. Раза два его видели пьяным среди бела дня.