Кондратьев Вячеслав. Сашка

   Посидели они еще немного. Сашка с Жорой кое о чем еще поговорили, а Володька мусолил одну самокрутку за другой и ни слова. Но надо и идти, понежились, и хватит. Перевязки на ранах у них пожелтели, бурые пятна на них выступили, а внутри присохли и при движении об раны терли, больно было. А с этим крюком на Бабино, возней с лепехами и отдыхом после потеряли они времени много, да и шли не ходко, дойти до дотемна к этому Лужкову вряд ли удастся.
   И верно, к вечеру пришлось им в какой-то безымянной деревеньке ночлега просить.
   Оприютили их две женщины пожилые, сестры видимо, и приняли хорошо, участливо, про войну спрашивали, и ужинали они щами, постными, ясно, но горячими. Хлебца им дали по кусочку махонькому и по две картофелины большие. И на этом спасибо, и то здорово.
   Предложили хозяйки две постели на троих (больше не было, свои уступали), но они отказались и постелились опять на полу. Спали крепко, потому как все же сытые были, хоть и не очень.
   У Сашки и Жоры раны ночью прибаливали больше, а у лейтенанта наоборот, тот с утра начинал кривиться и кисть раненой руки водой примачивать.
   Из этой деревни вышли они вскоре опять на большую дорогу... Тут тоже машины ходили - и газики и "ЗИСы-пятые", - но на их поднятые руки ноль внимания. А лейтенант тяжелей всех шел, красный весь, небось жар поднялся, и каждую прошедшую машину матерком провожал.
   И вот один "ЗИС" порожний показался, лейтенант на дорогу вышел, руку поднял, и по лицу видно - не отступит. "ЗИС" засигналил, но скорости, лярва, не сбавил и только в шагах нескольких от лейтенанта вывернул круто в лужу огромную, обдал Володьку грязью с ног до головы и дальше покатил.
   И тут лейтенант не выдержал, матюгнулся жутко, из кармана пистолет выхватил (не знали, что при оружии он) и пальнул вслед два раза, хотел, видно, по шинам, но промазал. "ЗИС" тормознул до юза, из окна кабины высунулась рожа толстая, а затем и ствол автомата...
   Они замерли поневоле - чем черт не шутит, может, пьян шофер, бабахнет попугать, но ненароком и задеть может. Только Володька, пистолета не пряча, к машине поперся, шальной, право... Шофер дверцу открыл и вышел, стал баллоны задние осматривать. Ну, тогда и Сашка с Жорой тронулись.
   Володька к "ЗИСу" подошел и криком:
   - Ты что, гад, остановиться не можешь?! Видишь, ноги еле тянем.
   - Полегче, лейтенант, и пушку спрячь, - спокойненько так сказал шофер. Без запаски я. Пробил бы баллон, что делать, а я по заданию. Эх, надо бы по вас очередишку да в кювет загнать, может, опомнились бы...
   - Голосуем, голосуем, и ни одна машина не остановится, - вступил Сашка.
   - И правильно. Вы ж через полчаса обратно проситься будете.
   - Это почему ж? - спросил Жора.
   - А потому. Ну, ладно, залезайте, только по-быстрому.
   Залезли в кузов. Жора бледный, зуб на зуб не попадает.
   - Ты, лейтенант, эти штучки с пистолетом брось. На кого другого нарвался и врезал бы. А я свои два месяца отгулять хочу.
   - Не ной, отгуляешь ты свои два месяца. И бабешку какую найдешь побаловаться.
   - Между прочим, - сказал Жора задумчиво, - странное дело, о женщинах совсем не думаю. И во сне не снятся.
   - А с чего им сниться-то? - усмехнулся лейтенант.
   - Нет, странно все же... Молодой я...
   - Довела тебя, знать, Жора, передовая. Смотри, на всю жизнь можно таким остаться, - продолжал травить Володька.
   - Неужто? - забеспокоился Жора. - Разве у вас не так?
   - У нас? - засмеялся лейтенант. - Нам с Сашкой только подай. Верно, Сашок?
   - Нет, правда? - волновался Жора.
   - Ну какие бабы, Жора? Другие мысли у нас - где пожрать, где курева достать... - успокоил его Сашка.
   А дорожка не приведи боже! Кидает их из стороны в сторону, и каждый толчок в ранах отдается, да еще бочка с бензином по кузову катается, то одного, то другого по ногам трахнет. Километров пять помучились, а потом застучали в кабину - давай останавливайся.
   - Ну что? Говорил вам, порастрясет. По такой дороге и здоровому душу вытряхнет. Потому и не берем вас. Версты три проедете и слезаете. Только время с вами терять. А мне вот к такому-то пункту надо ровно в ноль-ноль. Поняли? сказал шофер, нетерпеливо глядя, как они из кузова выкарабкиваются. - Ну, бывайте.
   - Поняли, - вздохнули они и потопали опять пехом.
   Когда мимо картофельных полей проходили, видели, как копошатся там калечные, дымят кострами. Не одни они, значит, так кормятся. Тоже какой дед надоумил, а может, своим умом дошли. В общем, эта картошечка некопаная идет в ход вовсю, помогает раненым эту дорогу выдюжить.
   Пришлось им вскоре опять на лесную дорогу свернуть, от большака вправо. Сказали им, так поближе будет, верст несколько сократить можно. Но, как вошли, пожалели, что послушались. Неприветливая дорога, сумрачная... По обеим сторонам ели вековые наверху ветвями сплелись, света белого не видно.
   Когда полями шли, перелесками, по опушкам, взгляду было где разгуляться. И солнце видно, и дали, и воздуху кругом полно, в общем, "красота", как Жора говорил, а здесь даже дыхание сперло - сыро, душно, смрадно. А дальше еще больше дорога поугрюмела, их передовую стала напоминать. Войско вроде зимой тут стояло, а может, и бои были, потому как валялись по сторонам каски простреленные, сумки от противогазов, ящики цинковые от патронов, обмотки ржавые, обрывки бинтов окровавленных, и даже труп один они приметили, но подходить не стали - хватит, на всю жизнь насмотрелись!
   Только мысли о войне они с трудом отбросили, а дорога эта опять к ней возвратила. У лейтенанта губы сжались, взглядом в одну точку уставился, и у Сашки сердце тяжестью прихватило. Разговора не получалось - каждый свое вспомнил. Только Жора, впереди их идущий, без внимания это оставил (наверно, нарочно) и даже насвистывал что-то, пока Сашка не крикнул ему вслед:
   - Брось, Жора, свистеть!
   - А что? - остановился тот.
   - Место вроде не для свиста... Бои были... Люди погибали...
   - Вот ты о чем, - вроде небрежно бросил Жора и пошел дальше, но насвистывать перестал.
   - С него еще телячий восторг не сошел... Все радуется, что живым остался, - немного раздраженно заметил лейтенант.
   Видел Сашка, что Жора лейтенанту на нервы действует - и улыбочкой своей постоянной, и охами и ахами по всякому поводу, но что поделаешь? Свела и дорога и доля одинаковая - терпите, приноравливайтесь друг к другу.
   Лейтенант труднее других шел. Боли его не отпускали, нерв же перебитый, а он дает боль непрестанную, только ночами отходит. Сашка поэтому равнял шаг на него, хотя и мог идти шибче. А сейчас, видя, что совсем лейтенант еле ногами переступает, предложил перекур, на что тот с радостью согласился.
   Присели, завернули по цигарке, задымили... Жора из глаз скрылся, делала дорога тут поворот. Ладно, догадается, что перекуривают они, обождет.
   - Лейтенант... - начал было Сашка, но тот перебил:
   - Опять?
   - Ну, ладно, Владимир. Давно я хотел спросить: почему ты звания командирского не хотел? Мой ротный тоже, когда кубарь ему повесили, что-то не радовался.
   - Значит, не дурак твой ротный.
   - Я понимаю, - сказал Сашка, - людей на смерть посылать трудно, но все же лучше такие командиры, как вы, кадровую отслужившие, чем из училища "фазаны" желторотые. Разве не так?
   - Может, и так... - неохотно как-то ответил лейтенант, потом задумался и досказал не сразу: - У меня все "отцы" были во взводе из запаса, семейные все... Ох, как не хотелось им помирать. А я - вперед, мать вашу так-то, вперед! - и примолк, опять задумавшись.
   Сашка помолчал немного, тоже вспомнил, как наступали...
   - Приказ же, - немного погодя сказал он.
   - Что приказ?.. Мне сержант мой, помкомвзвода, который на войне второй раз, советовал завести взвод за балочку и там переждать немного, чуял он, захлебнется наступление... А я ни в какую! Вперед и вперед! А ребят косит то слева, то справа. Клочья от взвода летят, а я вперед и вперед. Потом залегли, невозможно дальше было, и через минуту-две отход. Если б в этой балочке переждали, считай, полвзвода сохранил бы. Понимаешь, Сашок? И все по своей дурости, умней людей себя воображал. И помкомвзвода моего хлопнуло. Ну как после этого? А?
   - Да, - протянул Сашка. - Выходит, рядовым-то спокойней?
   - Еще бы. Рядовой только за себя в ответе... Да что говорить! - махнул рукой Володька. - Я тоже забыть все хочу, как и Жора, но не выходит. Наверно, на всю жизнь это...
   - Так война же, Володя...
   И тут грохнул впереди взрыв. Глухо так вначале, а потом раскатился эхом голосистей.
   Они вскочили, не понимая - откуда, что? Самолеты вроде не гудели, от фронта далеко... И тут словно толкнуло что-то Сашку в грудь.
   - Жора!!! - закричал он и бросился бегом по дороге, а за ним и побелевший лейтенант.
   Поворот они проскочили, и дорога далеко видна стала, но Жоры на ней не было. Пробежали еще немного, остановились, по сторонам стали осматриваться и... увидели: слева, на прогалине, шагах в десяти от дороги, лежал Жора, опрокинутый навзничь, руки разметаны, а грудь вся в дырах... И на глазах у них расползаются на ватнике бурые пятна у дыр, и, странно очень, на неподвижном и мертвом еще движется что-то...
   Улыбки уже не было на Жорином лице, только скривлены были губы в удивленной, недоуменной гримасе и обиженно приоткрыты... Чуть поодаль от его тела у ели синел подснежник. За ним-то, наверное, и свернул Жора с дороги, и словно услышал Сашка его голос: "Смотрите, ребята, цветок какой! Красота!"
   Ни одна смерть на передке не ошеломляла так, как эта... Стояли они будто оглушенные, и ни одного слова не выдавливалось. Лейтенант стал как-то оседать и неуклюже опустился на корточки, прикрыв лицо трясущейся рукой, закашлялся неестественно, стремясь, видно, перебить кашлем рвущиеся из горла всхлипы. А у Сашки рука сама потянулась к ушанке, стянул он ее перед покойником, чего никогда не делали они там, пальцы невольно сложились щепотью и пошли ко лбу, хотя не был Сашка, конечно, верующим (в церквах, правда, бывал на панихидах, когда родственников отпевали, и там крестился, как все), и, когда коснулся лба, разомкнул пальцы и провел просто ими по волосам.
   - А я все смеялся над ним... - пробормотал лейтенант сквозь кашель.
   - Покури, - сказал Сашка и протянул кисет, а сам пошел за Жориной шапкой, отброшенной взрывом в сторону.
   - Не ходи! - взвизгнул Володька, но Сашка не послушал, только внимательно смотрел под ноги - нет ли еще тут этих проклятых "шпрингмин", - подняв шапку, накрыл ею Жорино лицо. Вроде легче стало, а то нет мочи глядеть на скривленные Жорины губы.
   Лейтенант уже выпрямился, и искурили они по цигарке, молча и стоя, а потом Сашка подошел к Жоре и, распахнув ватник, полез в карман гимнастерки - надо же документы взять, но все было порвано, измазано кровью, красноармейская книжка расползлась в Сашкиных руках.
   - Медальон ищи, - сказал лейтенант, а сам отвернулся.
   Смертный медальон хоть так и называется, но на медальон не похож. Поначалу выдали им такие жестяные ладанки, на шею вешать, отсюда и "медальон", наверно. А потом уж футлярчики черные из пластмассы. Сашка нашел его в кармане брюк и, развинтив, вынул оттуда желтую бумажку, в которой и прописано все, что надо знать живым о погибшем: имя, фамилия, год рождения, каким райвоенкоматом призван, домашний адрес и группа крови по Янскому.
   - Не Жора он - Григорий... - прочел Сашка.
   - Спрячь. В госпиталь дойдем, напишем родным.
   - Напишем... Только правды не надо.
   - Конечно... Погиб смертью храбрых в боях за Родину.
   - Может, лапником его закидать? - сказал Сашка.
   - Не надо. Так увидит его кто, проезжая, захоронят. - Лейтенант вытащил пистолет и подошел к телу. - Ну, Жора, прости за насмешки... Не пришлось тебе в госпитале погулять. Прощай, - и выстрелил в воздух.
   Негромкий звук выстрела одиноко и тоскливо прокатился эхом по лесу и иссяк где-то вдали.
   Шли они дальше молча, какие тут слова... Лейтенант кусал губы, часто нападал на него кашель, и только одно вымолвил за дорогу:
   - Напиться бы...
   От стопки и Сашка не отказался бы - такая маета на душе. Вроде бы случайный был Жора попутчик, в боях вместе не были, а ведь так спаялись за дорогу, словно родными стали, и идти им сейчас вдвоем как-то неприют-то, не хватает Жориных выкриков по поводу и без повода. Эх, Жора, Жора, не свернул бы за этим подснежником, шли бы вместе. Как же нелепо вышло. Пройти бои такие страшенные, а по дороге в тыл, к жизни погибнуть...
   К середине дня доплелись они до Лужкова, до эвакогоспиталя. Встретили их тут приветно. Правда, обед чуть-чуть не захватили, и терпеть им теперь до ужина. Но что делать, раз такие порядки в тылу: хоть и есть у тебя продаттестат, хоть он десять дней не использованный, но на довольствие ставят лишь с того дня, как прибыл, и за прошлое ни грамма.
   Лейтенант было зашумел, чтобы пайки хлеба за обед дали, но порядки эти криком не переломаешь, да и шумел он не очень - умаян был и не до хлеба как-то сейчас, после того, как товарища они потеряли.
   Зарегистрировали их и в баню направили, а там в раздевалке девчата. Как при них раздеваться? А они тут как раз им для помощи и без стеснения стаскивают с ребят гимнастерки, брюки, белье даже нижнее - и в прожарку. Ну, тут еще ничего, прикрыли срамные места руками и скорей в баню шмыгнули, а там тоже девки! И что делать? А девчата смеются - привыкли, видно, - и подходят то к одному, то к другому и мыться помогают: и спину потрут, и головы намылят. Раненные-то все больше в руки, мыться одной рукой несподручно, но неудобно при женщинах. Правда, девчата веселые, смеются: "Вы для нас сейчас не мужчины, а бойцы раненые, так что не стесняйтесь".
   Только один из них бесстыжим оказался, носился по бане голый, бил себя в грудь и гоготал: "Глядите-ка на меня. Все для фронта на мне написано", - а сам, видно, и был лещеватый, а теперь мослы так и торчат и ребрышки все пересчитать можно. Чудной парень, словно чокнутый или клоуна из себя строит.
   Сашке его крики и посмешки не понравились, и он подошел к нему:
   - Чего изгиляешься? Над чем смеешься? Кончай базар...
   А Володька-лейтенант, услыхав это, крикнул:
   - Дай ему, Сашок, правой, а я левой добавлю!
   Тот попятился.
   - Ну чего вы, ребята, посмеяться, что ли, нельзя? Да вы на меня поглядите, верно же...
   - Замолкни, - перебил Сашка.
   После бани направили их на перевязку. Как увидел Сашка сестренок в белых халатах, так и кольнуло сердце - нет, не ушла Зина из души... А девчата ласковые, приветливые. Разбинтовывали их раны осторожно, чтоб боль не причинить.
   С лейтенантом врач долго возился и, сказав, что ранение серьезное, посоветовал ему дальше не идти, а полежать тут недельку и дождаться транспорта (дороги вот-вот пообсохнут), но Володька ни в какую! Хочет он во что бы то ни стало до Москвы добраться и с матерью повидаться.
   А Сашка здесь с удовольствием бы остался отлежаться и подкормиться, что ни говори, тяжелая выдалась им дорога, но, раз лейтенант не хочет, покидать его Сашка не будет. Может, и ему самому, пока раненый и вне строя, тоже домой махнуть? До Москвы вместе с Володькой доберется, а там недалеко. Тоже мать более двух лет не видал, и если сейчас не свидеться, то вряд ли в другой раз случай такой выпадет.
   После перевязки повели их в большой дом, клуб раньше был, наверно, а там разместили на двойных нарах, но у каждого матрасик, простыня, одеяло. Лейтенанта хотели было в другую палату, командирскую, но он наотрез отказался, и лежали они теперь вместе, чистенькие после бани, на чистом белье, - красота, сказал бы Жора.
   Лейтенант, полежав немного, вынул из кармана пачку тридцаток, пересчитал и, ничего Сашке не говоря, смылся. Видать, в деревню, самогону доставать.
   К ужину пришел повеселевший малость и, когда стали еду разносить, вытащил из кармана бутылку мутного желтоватого самогону и одну луковицу на закуску.
   - Знаешь, сколько отдал?
   - Сколько?
   - Пять сотен!
   - Деньги-т о какие по мирному времени! - удивился Сашка. - Совести на них нет, что ли?
   - И то еле выпросил, за деньги-то. Если б керосинчика, говорят, или крупы какой, или что из одежонки, тогда бы с радостью.
   Ужин дали приличный. Ребята, кто давно здесь, говорили, что в обед и вчера и сегодня котлеты были и по стопке выдали в честь праздника - третье мая уж наступило. И сейчас каша из гречки, хлеба по полной норме, сахар к чаю. Если б не такие оголодалые были, хватило бы. Но сейчас это для них на один заглот. Как хлебушек увидели, скулы свело.
   Раздобыл Сашка кружки, разлили, чокнулись... Соседи по нарам поглядывали жадно, но бутылка-то одна, на всех не разделишь.
   - Жору помянем, - сказал лейтенант и всю кружку одним махом влил в себя, не поморщившись.
   А Сашка выпил с трудом, еще до армии чуть этим самогоном не отравился и запаха его не терпел, но сейчас не до вкуса - забыться бы на миг, отогреть душу...
   Потом за победу пили... За то, что живыми пока остались... За матерей своих выпили ждущих (это Володька предложил). Как выпили, подобрели и соседям своим ближайшим чуток налили. И потекли разговоры разные: кто про бои, кто про дом, кто про прошлую жизнь на гражданке, кто гадал, что после войны будет, и все дружно начпродов материли, потому как со жратвой везде плохо было.
   Тут один лейтенанта спросил, как тот наступления их понимает, каков смысл был, все же он командир, может, ему поболе известно.
   Володька задумался, потер лоб, скривил губы.
   - Сам голову ломаю... Одно знаю, немцам покоя от нас не было, то в одном месте куснем, то в другом. Может, в том и смысл, что не давали ему маневра, связывали его... Так, наверное...
   Сосед ответом не очень удовлетворился и пробурчал:
   - Может, и так... Но людей все же много поубивало, вот что...
   - На то и война, чтоб убивало, - заметил Сашка.
   На том разговор этот прекратился и перешел на мелочи, которые вскоре и забылись начисто.
   Утром на врачебном обходе опять доктор посоветовал лейтенанту остаться, тем более, предупредил он, до самой станции Щербово, где госпиталь, ни продпунктов, ни эвакогоспиталей других не будет. Но разве Володьку убедишь в чем. А Сашке ох как не хотелось уходить отсюда.
   С ними в путь собрались еще человек десять. Уж неизвестно, по каким таким причинам они уходить решили, небось просто от фронта подальше захотелось, где и с кормежкой будет получше, и с помещением, и с уходом.
   Вышли они не рано, часов в десять, после завтрака, и к другим прибиваться не стали, вдвоем-то лучше, чем табуном идти: и с ночевкой легче, и еду попросить на двоих как-то удобней.
   Больше пятнадцати верст за день им теперь не одолеть и к Щербову одним переходом не попасть, где-то ночь придется проводить, где-то на ночлег проситься.
   После самогона идти плохо - горло пересохло, у каждого колодца или ручья водой наливаются, а от нее слабость еще больше. Потеть стали в ватниках, а снять - не жарко, ветерок майский продувает, просквозит запросто. Это там никакая их простуда не брала, но то передовая! Там и захочешь приболеть, ан нет, не выходит. Там они словно железные были. А тут в мире и расслаб, и заболеть можно ненароком, и им это совсем ни к чему, им добраться до места надо.
   Шли они очень неходко, версты четыре протопают - и перекур на полчаса, а то и поболее. На одном из передыхов Сашка лейтенанту про своего немца и рассказал, давно на языке вертелось, да все как-то не выходило. Володька слушал внимательно, переживал, видно, себя на место Сашки ставил, а в конце рассказа раскашлялся, этим он всегда так свое волнение скрывал.
   - Ну, Сашок... Ты человек... И как ты думаешь, комбат шел к тебе, уже решив отменить свой приказ немца шлепнуть или тебя проверить?
   - Тогда думал, идет меня проверять и силой заставить приказ исполнять или хлопнуть за невыполнение, а сейчас думаю, может, еще в блиндаже одумался и шел с отменой...
   - Мда... случай... Дай-ка лапу, Сашка, - лейтенант протянул руку и стиснул Сашкину в крепком рукопожатии. - Я бы не смог.
   - Ну да, - улыбнулся Сашка, - еще как смог бы. Непростое дело человека убить... да безоружного. И ты бы не стал... Люди же мы, не фашисты, - досказал Сашка просто, а лейтенант еще долго глядел ему в глаза с интересом, словно впервые видел, словно старался отыскать в них что-то особенное, пока Сашка не сказал: - Ну, чего на меня глаза пялишь, как на девку. Ничего во
   мне нету.
   Володька глаза отвел, но не раз после этого замечал на себе Сашка его взгляд, любопытствующий и уважительный.
   Немного они протопали, а дню конец уже приходил... Попалась им прохожая случайная, спросили, скоро ль деревня какая. Ответила, что верстах в трех будет, но там ночлегу лучше не просить.
   - Это почему же? - выкатил глаза лейтенант.
   - Да побитая она вся. Фронт тут держался. В Прямухино идите, село большое, под немцем не было. Там хорошо примут.
   - А до него сколько? - спросил Сашка.
   - Верст семь будет...
   Послушались прохожую, двинули на Прямухино. А ту деревню, ближнюю, прошли, и верно, всего три дома целых, куда уж тут на ночлег проситься... Да что говорить, насмотрелись они по дороге на многое. Обидный путь выдался. И главная обида, что продпункты эти проклятые, как нарочно, с места на место переезжают - и знать никто не знает куда. Вот и приходится картоху копать на виду у людей, а при ночевках глаза голодные прятать... И представляли они себе, каково бабонькам каждую ночь постояльцев принимать и делиться с ними последним куском... Памятник им, этим бабам из прифронтовых деревень, после войны поставить надо...
   Лейтенанту Володьке, московской, городской жизнью балованному, к голоду непривычному, тяжче, конечно, ну а Сашка к невзгодам более приученный - был в детстве и недоед, а в тридцатых и голод настоящий испытал, - ему эту дорогу перемочь легче.
   Подходили они к этому Прямухину, где ночевать проситься, с щемотью в сердцах - ходи опять по избам, кланяйся, проси приюта. Хорошо, что последний это ночлег, дойдут завтра до Щербова, до госпиталя настоящего, и там все законное получат - и место, и довольствие.
   Начали они с краю... Домов побогаче на вид уже не выбирали, лишь бы куда приткнуться. Постучали в первый же дом. Вышла женщина рябоватая, посмотрела на них, головой покачала - небось на обтрепанные, обожженные их телогрейки, на небритые опавшие щеки - и сказала:
   - К председателю идите. У нас черед установлен, кому вас, горемычных, принимать. Сегодня вроде Степанида должна...
   - Порядок, значит, установили? - буркнул лейтенант.
   - А как же? Вы все норовите дом поприглядней выбрать, а достаток у нас сейчас один. Это когда при мужиках были, разнились. А теперь бабы работники, вот и сравнялись все. И выходит, одни чуть ли не каждый день раненых принимают, а другим не достается.
   - Где председателя искать? - спросил Володька.
   - А к середке идите. Там сельсовет у нас.
   - Ну, спасибо. Может, у вас и такой порядок заведен - кормить раненых?
   - Конечно. На то черед и установили. С едой, конечно, у нас не очень, но что бог послал, как говорится.
   Двинулись они к сельсовету, и на душе покойно, везде бы так - без мытарства, без упрашиваний.
   Лейтенант губы кривить перестал и на лицо даже поживел немного.
   У сельсовета народу толпилось много, женщины, конечно... Одна крикнула громко, заметив подходивших к ним Сашку и лейтенанта:
   - Степанида! Принимай гостей! Пришли к тебе на постой. Где ты, Степанида?
   Степанида - грузная, крупная - подошла, оглядела их и, улыбнувшись добродушно, сказала:
   - Ну, пошли ко мне, герои... Как в вас душа-то держится?
   - Держится покамест, - ответно улыбнулся Сашка, но тут первая женщина, которая Степаниду звала, приблизилась к ним, остановилась и странно как-то, очень внимательно осмотрела Сашку с ног до головы, а осмотрев, сказала:
   - Этого ясноглазого я к себе возьму. Пойдешь, парень?
   - Так с лейтенантом я...
   - Ничего. Лейтенант твой к Степаниде пойдет, а ты ко мне. Он теперь тебе не начальник.
   - Не в том дело, - перебил Сашка. - Вместе идем почти с самого фронта.
   - Иди, иди, - усмехнулся Володька. - Раз тебе персональное приглашение, отказываться не следует.
   - Если ты не возражаешь... - неуверенно произнес Сашка.
   - Иди, иди. Хозяюшка-то твоя ничего... Не зря зовет.
   - Ладно, ты зубы не скаль, командир, - обрезала она. - Раз зову, значит, причина есть. Понял?
   - Как не понять, - опять осклабился лейтенант.
   Сашка оглядел ее, статную, крутобедрую, молодую, годков на несколько только его старше, наверное, и решил:
   - Согласный я, пошли...
   - Видали, согласный он! - засмеялась Степанида, да и остальные бабы. - Да Пашка у нас, поди, первая красавица на деревне, а он сомневается еще.
   Смутился Сашка немного от смеха бабьего, а Володька не удержался добавить:
   - Смотри, Сашок, не теряйся.
   На что Паша замахнулась на него рукой:
   - Заткнись, лейтенант! На мужиков-то вы уже не похожие, а мысли кобелиные все оставить не можете. Куды вам не теряться? До постели бы ноги дотянули, а вы... Разве неверно говорю?
   - В самую точку! - засмеялся Володька.
   - То-то и оно. Пошли, парень. Зовут-то как?
   - Александром, - ответил Сашка.
   - Александром? - переспросила она почему-то. - Я думала, по-другому тебя кличут.
   - Почему?
   - А так.
   Шли они к дому молча. Паша впереди, и Сашка поневоле видел, как колышутся под юбкой ядреные ее ягодицы, как поблескивают полные икры, не закрытые голенищами коротких сапог, но волнений особых вид этот у него не вызвал, только отметил в мыслях, что баба-то в самом соку и без мужика ей небось трудно.
   Ввела она его в избу, показала, где телогрейку повесить, где руки помыть, и сказала:
   - Ты пока отдыхай, покури, а я через полчасика управлюсь, приду, и ужинать будем, - и ушла по своим делам.
   Сашка присел на скамью, крутить цигарку начал. Покойно как-то на душе стало, размяк тот камень тяжелый, что всю дорогу грудь давил. Закурил он, огляделся... Ну, конечно, как и во всех деревенских избах, на стенах фотографии старые висели. Подошел Сашка ближе для разгляду - чинные, приодетые, глядели на него старики и старухи, родители или деды Пашины или мужа ее. Но все это без интереса для Сашки, а вот мужчиной в полушубке белом и шлеме красноармейском он заинтересовался. Глядел тот с фотографии весело, с улыбочкой, и папироска длинная в углу рта торчала как-то задорно, и показалось Сашке лицо его очень знакомым. Но откуда? И не сразу догадался он, что парень этот на него, Сашку, очень похожий. Такие же скулы приметные, такой же нос чуть курносый, и глаза так же широко ставлены. Усмехнулся Сашка - бывает же такое! Словно брат родной или сродственник близкий, чудеса прямо.