Кондратьев Вячеслав. Встречи на Сретенке

   - Получится, - она дотронулась до его руки и слегка пожала.
   Они вышли к Страстному бульвару, повернули направо и двинулись к Трубной. Возле пивной, где сегодня напророчили Володьке скорую смерть, он остановился.
   - Зайду куплю папирос. Подожди меня.
   Через несколько минут он вышел с пачкой в руках. Около Майки стоял какой-то пожилой, хорошо одетый мужчина и, держа ее за локоть, что-то говорил. Володька подошел и с недоумением уставился на него.
   - Володька, этому гражданину я очень понравилась. Приглашает в ресторан. Скажи ему пару слов, - спокойно проговорила она, усмехнувшись.
   - А ну пшел! - процедил Володька, отрывая руку мужчины от Майкиного локтя. - Пшел! - повторил он, надвигаясь на него.
   Тот растерянно скривил рот, потоптался на месте, ища выхода из создавшегося положения, но, когда Володька отвел руку для удара, пробормотал:
   - Извините, я не знал, что дама не одна... - и отошел от них.
   - Вот видишь, - рассмеялась Майка. - А ты говорил - в армию...
   - Надо было врезать... Сколько сволочей развелось, - угрюмо проворчал Володька.
   - Ты все такой же, - ласково потрепала она его по щеке, вспомнив, видно, школьные "подвиги" и частые отметины на Володькиной физиономии.
   - Я сегодня на этом самом месте уже дал одному...
   И рассказал про утреннее происшествие.
   - Ты уверен, что он из твоей роты? - немного помедлив, спросила Майка.
   - Черт его знает!
   - Забудь об этом. Просто какой-то псих, - сказала Майка.
   Пройдя дальше по бульвару, они присели на скамейку и закурили. Володька с наслаждением тянул дымок "Казбека", казавшийся таким ароматным после махры, которую он постоянно курил.
   - Скажи, Володька, у тебя был кто-нибудь на фронте? - вдруг спросила она.
   - Не было... Я же в пехоте воевал, а там... - О Клаве он умолчал. - Почему ты спрашиваешь?
   - Так... Не переживай, у тебя все будет.
   - Я и не переживаю, - улыбнулся он. Потом поднялся и решительно произнес: - Пойдем в ресторан.
   - Нет, - покачала она головой, - не хочется. Погуляем еще...
   Домой Володька вернулся не поздно, чему мать, видевшая его приготовления перед уходом, удивилась:
   - Ты уже пришел? Давай ужинать.
   За скудным ужином - немножко хлеба, жидкий чай с полкусочком сахара - мать опять спросила, когда же он пойдет к Юлькиным родителям.
   Володька сразу сжался и пробормотал, что пока ему очень трудно.
   - Знаю, но это нужно, - настойчиво сказала она.
   - Мама, я четыре года делал только то, что надо... Я устал от этого.
   - Володя, ты думаешь, если окончилась война, это слово потеряло свое значение? Нет, оно на всю жизнь. - Она вздохнула и внимательно поглядела на него.
   Он поднялся из-за стола и, закурив, стал ходить по комнате. Вдруг остановился, осененный новой для него мыслью.
   - Знаешь, мама, наверно, сейчас я имею право делать все, что х о ч у. И к черту всякие "надо"! По крайней мере, пока, до института. - Он смотрел на мать, ожидая ответа, но она отвечать не спешила, покачала головой, взяла папиросу, прикурила от Володькиной и только потом сказала:
   - Это может тебя далеко завести.
   - Нет, мама, - горячо возразил он. - Просто нужно немного расслабиться. Сама же говорила...
   - Я говорила о другом, Володя, - перебила она и, помедлив, спросила: - Как ты себя вообще чувствуешь?
   - Хорошо. Почему ты вдруг?..
   - Так... - неопределенно ответила мать, еще раз поглядев на него. И он понял, что она не поверила в его "хорошо".
   Вовка Деев выписался из госпиталя и позвонил Володьке.
   - Ну вот я и вышел на волю, так сказать, - сказал он в трубку, - а посему приглашаю долбануть по этому поводу.
   - Куда пойдем?
   - Заходи ко мне, решим... Куда-нибудь недалече от дома, а то ковылять на этих чертовых костылях трудновато.
   - Приду.
   Недолго размышляя, они решили отправиться в самотечную "Нарву" - и от Деева недалеко, и место знакомое. Деев долго рассматривал меню.
   - Мясца охота... Давай по бифштексу по-гамбургски.
   - Валяй, - согласился Володька, ощутив, как рот наполнился слюной.
   - Так... По стопочке, конечно, и пивка холодного, - чмокнул губами Деев.
   Жареного мяса Володька не ел с тридцать девятого года, не считая лошадиной губы, которую, проткнув штыком, поджаривал на костре под Ржевом. И Вовка Деев, наверно, тоже давно не едал такого, а потому проглотили они залитое яйцом мясо в один присест, не ощутив сытости. Деев, немного помявшись, все же решился выбросить еще пару сотен - заказал по второй порции и еще по стопке. В головы немного ударило, и Деев начал:
   - Ты же знаешь, с отцом у меня еще до войны были сложные отношения, гулял он, бабник невозможный, а тут совсем распоясался - начальничек же... Ведь, считай, с дочками спал, с девчатами нашего с тобой возраста, меня не стеснялся. Короче, мне эта тыловая, прифронтовая жизнь, как передохнул и отъелся после училища, осточертела, плевать я на нее хотел, воевать же шел, а не в тылу отираться, - он задумался. - Тут и получилась история.
   - Какая? - заинтересовался Володька.
   - Из-за девки, конечно.
   - У тебя из-за девчонки? - удивился Володька.
   - Чего удивляешься? В школе, и верно, я девчатами не интересовался, но пришло, видать, время, двадцать два стукнуло. И понравилась одна. Девчонка была красивая, многие за ней ухлестывали. Вот я и сцепился с одним лейтенантом. Вначале по мордасам друг друга лупили, а потом за пистолеты схватились... Ну и влепил я ему в плечо... Трибунал, как сам понимаешь. Тогда штрафбатов еще не было, разжаловали и на передок рядовым... - Он отхлебнул еще пива, нахмурился и выдохнул: - Досталось... Через три месяца за то, что в самое пекло лез, звание вернули и судимость сняли... А через полгода шлепнуло меня. Остальное знаешь.
   В ресторане было шумно, дымно и душно... Большинство посетителей военные, но и штатских хватало. Около военных крутились раскрашенные девицы, которых сразу приглашали за столик, и они жадно наваливались на еду. Фронтовики, ошалевшие и оттого, что вышли из войны живыми, и оттого, что находятся в столице - многие, возможно, впервые и проездом, - пораженные непривычным ресторанным великолепием довольно-таки замызганной "Нарвы", широко пировали с подцепленными девицами. Один капитан, сидевший за соседним столиком и напоминавший Володьке кого-то, щедрым жестом бросил на стол часики и растроганным от собственной доброты голосом предложил своей спутнице:
   - Выбирай любые... Дарю на память.
   Около Деева и Володьки девицы не вились, оба без погон, без орденов и медалей, столик их был скромным, да и заняты они своим разговором.
   - После всего, Володька, что мы хватили, гулять бы нам хоть полгодика напропалую, ан не на что, - Деев обвел взглядом веселящийся зал.
   - Тебе охота учиться? - спросил вдруг Володька.
   - Наверно, да, - задумчиво сказал Деев, разгоняя рукой дым от Володькиной папиросы, а потом, вздохнув, добавил: - Что мне еще остается? Чем черт не шутит, быть может, удастся сказать свое слово в архитектуре, оставлю, так сказать, след...
   - А мне что-то неохота, - протянул Володька. Деев понимающе глянул на него.
   - Надо же, Володька.
   - Для чего? - В глазах Володьки была тоска.
   - Ну как для чего? - встрепенулся Деев. - Высшее образование, специальность...
   - Только для этого? Скучно... - он выдохнул дым и смял докуренную папиросу.
   - Придумал более веселое?
   - Ни черта я не придумал! Понимаешь, после того, что мы сделали, все остальное кажется мне какой-то мелкой возней - институт, учеба, потом работа... - Он замолк, разливая пиво. - У меня такое ощущение, что главное в жизни нами уже совершено, а дальше... дальше пойдет что-то малоинтересное.
   - Тебе что, здорово интересно было на войне? - осклабился Деев.
   - Представь себе, да. Тяжело было, страшно, но - интересно.
   - Хреновину порешь! Вы с Сергеем любили философию разводить по любому поводу, вот и теперь чушь городишь. Может, в штабах тыловых или где-нибудь около фронта и было кой-кому интересно, а на передовой... - он задумался. Знаешь, идиоты мы были все-таки, мальчишки сопливые! Сами под пули лезли! Разве не так? - У Деева запрыгали губы, и он опрокинул стопку.
   - Не так! - стукнул по столу Володька. - Мы выше себя брали!
   - А ну тебя! Романтик ты моря, - пренебрежительно бросил Деев.
   Вышли они из ресторана нельзя сказать чтобы пьяные, но сытые, и это ощущение сытости пьянило больше, чем водка
   - Зайдем к тебе, хочу твою маму повидать, - сказал Деев, и они отправились к Володьке домой
   Володькина мать обняла Деева, поцеловала, но ни словом не обмолвилась о ранении. Деев, видимо, оценил это и, когда благодарил ее за теплые письма и посылку, не мог сдержать дрожь в голосе, даже прослезился, чем очень удивил Володьку. Грубоватый, всегда насмешничавший над другими, с излюбленным своим словечком "засранец", Деев вдруг размяк, растрогался и был совсем не похож на себя.
   - Вова, ты знаешь, что этот молодой человек, - она показала на Володьку, не желает учиться в архитектурном?
   Володькина мать обращалась к Дееву на "ты", так как знала его с третьего класса. С Сергеем же познакомилась, когда ребята были в восьмом, и величала его на "вы".
   - Слыхал, - ответил Деев.
   - Что скажешь по этому поводу?
   - Трудно ему будет...
   - Разумеется, но разве из-за этого "трудно" можно бросить институт, в который он поступал два раза?
   - Мама, мне и вправду стал неинтересен архитектурный, - вмешался Володька.
   - Почему так вдруг? - с недоумением спросила она.
   - А вот этого объяснить не могу. Неинтересен, и все, - упрямо повторил Володька и перевел разговор на другое.
   Мать не стала продолжать, но Володька понимал ее разочарование - выходило, что он испугался трудностей, а это было не так, действительно архитектура перестала его занимать. И для чего тогда мучиться, учиться рисовать и чертить левой, когда нечем прижать рейсшину, накапать тушь в рейсфедер и прочее, прочее...
   Деев начал рассказывать что-то про училище. Вспоминал его плохо, не раз вырывались крепкие словеса, которыми крыл он почем зря всех, начиная от начальника и кончая отделенными. Для Володьки училище прошло легко. После двух лет кадровой службы все было знакомо и оказалось гораздо проще полковой школы на первом году службы.
   После ухода Деева Володьке почему-то припомнился капитан из "Нарвы", даривший трофейные часики... Кого же он ему напоминал? Ба, да Генку Атласова, конечно!
   Их было пятеро - пожилой подполковник, подтянутый интеллигентный капитан, старший лейтенант с озорными глазками, молоденький лейтенантик и Володька. В коротком ночном марш-броске им было не до знакомства, а теперь вот в землянке при слабом свете коптилки Володька разглядывал тех, с кем завтра идти ему в бой.
   За ночь протопали они по раскисшим, в ухабах и ямах проселкам не менее сорока верст, и на коротких привалах было не до разговоров. Сейчас, когда, усталые и промокшие, они бухнулись на пол, застеленный лапником, и долго не могли отдышаться, тоже не до разговоров. Лишь потом, понемногу придя в себя, стали присматриваться друг к другу.
   - Ну, давайте знакомиться... Кто за что? Или: "Как вы попали на этот курорт?" - первым начал старший лейтенант, процитировав реплику Кости-"капитана" из фильма "Заключенные". - Закуривайте. - И он широким жестом бросил Володьке, ближнему от него, расшитый кисет, оглядел всех голубыми навыкате глазами.
   Неспешно завернув по цигарке, все с наслаждением закурили, но представляться никто не стал - измотаны вусмерть, болтать неохота. Старшой же продолжил:
   - Молчите? Ну, я не робкий, начну первый... Звать меня Генка, звание гвардии старший лейтенант... На курорт этот попал по дурости.
   - От большого ума сюда не попадают, - усмехнулся Володька.
   - Но я действительно по дурости... Потоптал на отдыхе одну, а она, стерва, с комполка путалась. Ну и началось. Заявила, что я силой, а сама и не рыпалась... - Старший лейтенант затянулся махорочным дымом, помолчал немного, затем продолжил: - Теперь вот искупай кровью! А за что? Сама со мной в лес ночью пошла. Чай, не маленькая, должна соображать, что к чему... Ну, какая моя вина? - развел руками Генка и сплюнул.
   - Не понимаете? - тихо спросил сидящий напротив него капитан и прошелся по Генке брезгливым взглядом.
   - Ни черта!
   - Завтра поймете... Под пулями.
   - Не знаю, как другим, а нам это не впервой. Мы в штабах не отсиживались, - отпарировал Генка, и ему нельзя было отказать в наблюдательности: капитан, и верно, был похож на штабника. Потом с улыбочкой поинтересовался: - А вот вы за какие такие подвиги в нашу компанию попали?
   - Рассчитался с мерзавцем вроде вас, - спокойно и так же тихо ответил капитан.
   Генка вскочил, ударился головой о потолок, матюкнулся, и всем показалось, что он бросится сейчас с кулаками на капитана, но удержался и только процедил угрожающе, с кривой усмешечкой:
   - Знаешь, капитан, я к таким ласковым прозвищам не привык.
   - А вы привыкайте, - спокойно бросил капитан, затем, обернувшись к остальным, добавил: Словцо-то какое выдумал - потоптал. А невдомек было, что девушка эта в армию, на фронт пошла ему же помогать, его раны перевязывать... Может, и полюбить его хотела, а он... в лес и потоптал... Подлость!
   Генка окинул всех вопрошающим взглядом, стараясь угадать реакцию. Подполковник, лежавший в углу, видно, дремал, молоденький лейтенант стыдливо опустил глаза, Володька бросил недокуренную цигарку в сторону Генки и прохрипел:
   - Знал бы, не взял табаку у тебя ни крохи. Один такой тип сейчас в госпитале коряжится.
   - По вашей милости в госпитале-то? - спросил капитан, улыбнувшись.
   - По моей...
   - Понятно, - и капитан вроде участливо посмотрел на Володьку.
   - Что вы, ребята? Что вы? Ведь сама в лес меня потащила... Ладно, завтра в бой вместе идти, ссориться нам ни к чему. - Генка говорил растерянно. Не ожидал, видно, общего осуждения.
   Володька после участливого "понятно", сказанного капитаном, расположился к нему и подвинулся ближе. Капитан протянул руку.
   - Ширшов Иван Алексеевич.
   Володька крепко пожал руку и тоже представился. Они помолчали, потом капитан наклонился к Володьке.
   - Вот вы сказали, что от большого ума сюда не попадают. Может быть, - он задумался. - Я поначалу тоже так думал: погорячился, безрассудно поступил. А потом поразмыслил - нет, правильно...
   - А за что вы? - спросил Володька осторожно, добавив: - Если не хотите, не рассказывайте.
   - Тайны никакой нет... Представляете, сижу в блиндаже, слушаю доклад командира взвода разведки, и вдруг выстрелы! Выбегаю, перед строем немцев, которых разведчики приволокли, стоит какой-то пьяный майор, причем не из нашей части, хлопает из пистолета поверх голов, чуть ли не пилотки с них сбивает... Один здоровый рыжий немец мундир рванул, хрипит: "Шиссен, сволошь!" Я к майору: "Прекратите безобразие! Нечего над пленными издеваться!" За руку хватаю, пытаюсь пистолет вырвать, а он уже мало что соображает и... в меня. Промазал. Ну тогда я... из его же пистолета...
   - Насмерть? - спросил Володька.
   - Нет, к счастью. Ранил.
   Как ни тихо говорил капитан, Генка услышал и, усмехнувшись, процедил зло:
   - Самосуд, значит? Хорош штабник! А не подумал, капитан, что у этого майора, может, семья немцами загублена или еще что...
   - Ничто не дает права издеваться над безоружным. Есть соответствующие приказы в отношении военнопленных.
   - Приказы? - насмешливо повторил Генка. - А они, гады, не издеваются над нашими? Уж больно добренький вы, капитан. А "Убей его!" разве забыли?
   - В бою, старший лейтенант. В бою! - отрезал капитан Ширшов.
   Разговор на этом заглох... Пожилой подполковник, умученный маршем более других, закрыл лицо воротником шинели и ни на что не реагировал. Лейтенантик с розовым личиком, назвавшийся Вадимом, сидел в углу, сжавшись комочком, и неумело докуривал цигарку, часто покашливая, и в разговор не вступал, занятый, видимо, своими мыслями, пока капитан Ширшов не спросил его:
   - Вы, наверное, недавно в армии?
   - Да, всего полгода...
   - Что же натворили? - мягко задал вопрос капитан.
   - Я? Не спрашивайте! Такая получилась история, - Вадим махнул рукой и еще больше вжался в угол землянки.
   - История! - усмехнулся Генка. - Струсил небось, вот и вся история.
   - Нет, не струсил! - почти вскрикнул Вадим, приподнявшись, а потом добавил угасшим голосом, опять вжимаясь в угол: - Хуже, я приказ не выполнил.
   - Хорош, голубчик! - воскликнул Генка.
   - Почему же не выполнили? - спросил капитан, невольно убирая мягкость в голосе.
   - Он... он показался мне... явно преступным... - не совсем уверенно произнес Вадим.
   - Без году неделя как в армии, а уже ему показалось, - с издевкой сказал Генка.
   - Да, показалось, - увереннее повторил лейтенант и обвел всех взглядом. Понимаете ли, мой взвод посылают в наступление первым, причем только мой взвод... А до нас батальон наступал и... весь на поле остался... Разве это не преступно?
   - В штаны наложил, ясно, - пренебрежительно бросил Генка.
   - Говорю, не струсил я! - Вадим покраснел, голос его дрожал. - Я ротному сказал - один пойду, а людей не поведу. И пошел бы...
   - Фазан ты... Раз приказ такой дали, значит, какие-то соображения у начальства были. Может, ты своим взводом отвлечь внимание немцев должен был или еще что... Скажи, струсил, - Генка глядел презрительно.
   - Нет! Честное слово, нет! - почти вскрикнул Вадим. - Вот увидите завтра.
   - Завтра... - пробурчал Генка. - Завтра трусить не придется... Завтра только вперед. - Он сжал пальцы рук, и блеск его нагловатых глаз потух.
   И всех прихватило этим "завтра"... Представилось запорошенное мокрым снежком поле, на котором будут они как на ладони, и страшная жгучая команда "вперед", не оставляющая надежд. Володька завернул еще цигарку и жадно затянулся. Вадим побледнел. Заворочался в углу немолодой подполковник. Смачно сплюнул Генка. Хрустнул пальцами капитан. Стало тихо, тихо... Эта тишина была неприятна, она угнетала, и потому, когда капитан Ширшов сказал, что неплохо бы подумать, как будут они действовать завтра, все облегченно вздохнули, а Генка сразу кинулся в спор:
   - Чего думать, капитан? Оперативный план наступления, что ли, будем разрабатывать? Эх, все от своих штабных замашек не избавишься, начальничек. Рядовые мы теперь! Наше дело телячье - куда погонят, там и пасись. Винтовочку в руки - и ать-два! От карандашика надо отвыкать, капитан.
   - Да, пожалуй, нам думать нечего, - заметил Володька.
   - Думать всегда надо, - не согласился капитан Ширшов. - Вы, конечно, понимаете, что никакой поддержки не будет. Командование и не рассчитывает, что мы возьмем этот населенный пункт. Цель другая - разведка боем, как вы сами догадываетесь. - Ширшов обвел всех взглядом, немного помолчал, а потом огорошил: - А если мы эту деревню возьмем?! Что тогда?
   - Брось, капитан, - махнул рукой Генка. - Слыхал я, что здесь не одна часть наступала и ни хрена не вышло... Лично у меня только одна мыслишка ранило бы, да не очень сильно. Искупил кровью, и все.
   - Если мы возьмем ту деревню, то вину может искупить весь батальон, а не только те, кого ранит. Ясно? - И капитан Ширшов уперся взглядом в Генку.
   - Вот ты как, капитан, завернул, - пробормотал Генка недоверчиво. - Такое дело обмозговать, наверно, стоит. А ты что, старшой, думаешь? - повернулся он к Володьке.
   - Во-первых, как нам ее взять? Потом, почему вы, капитан, решили, что нам за это вину скостят?
   - Я не решил, а высказал предположение. А вот как взять, об этом и думаю. Ведь целый офицерский батальон! Стоит же он чего-то!
   Пожилой подполковник перестал посапывать, опустил воротник и повернулся к ним - заинтересовался, видать, разговором. Вадим глядел на Ширшова широко раскрытыми глазами.
   - А что? Давайте возьмем! Во будет здорово! - вырвалось у него. - И всех отпустят...
   - Ну куда ты лезешь, фазан? - уже добродушно остановил его Генка.
   Но у остальных не вызвал улыбки наивный лепет Вадима, наоборот, они насупились, задумавшись о том, что ждет их завтра, точнее, уже сегодня на рассвете, а Вадим подвинулся ближе к Володьке, который казался ему доступнее других.
   - Вы знаете, - зашептал он, - до сих пор не могу опомниться... Все как во сне... передовая, приказ, наступление... и все, что случилось... Мне орден надо во что бы то ни стало, а я... я в штрафбате...
   - Орден? Во что бы то ни стало? - усмехнулся Володька.
   - Да, - очень серьезно ответил Вадим. - Мне он вот так, - поднял он руку к шее, показывая жестом, что орден ему нужен позарез.
   - Своей девчонке обещался героем вернуться?
   - Нет, - покачал головой тот. - Я человека могу спасти...
   - Вот что... - протянул Володька.
   - Поможет орден, как вы думаете? - Губы его дрожали.
   - Должен помочь, - стараясь придать голосу убежденность, ответил Володька, кладя руку на плечо Вадима.
   - Спасибо, что так ответили. А то мне некоторые говорили... Спасибо... Вадим схватил Володькину руку, пожал, а потом добавил: - Лишь бы не убило... раньше времени. - И сказал это как-то так спокойно, отрешенно, что Володьку передернуло и он перевел взгляд на Ширшова.
   Тот сидел в той же позе, сжав пальцы рук, а потухшая цигарка торчала в тонких, крепко сжатых губах.
   - Ну, что надумал, капитан? - небрежно спросил Генка.
   - Разве мы с вами на "ты"? - поднял глаза Ширшов, почему-то только сейчас обративший внимание на это, хотя Генка и до того говорил ему "ты".
   - На воле выкать будем, а здесь нечего, одна должность - рядовые, буркнул тот и повторил вопрос: - Что надумал, спрашиваю?
   Ширшов не успел ответить, полог из плащ-палатки, закрывавший вход в землянку, приоткрылся, и по земляным ступеням стал спускаться к ним молодой розовощекий командир штрафбата в лихо заломленной кубанке, из-под которой вился светлый чуб. Вадим и Володька приподнялись первыми, но комбат остановил.
   - Сидите, - сказал он, присев на корточки у печурки. - Курить будем? достал пачку "Беломора" и протянул.
   - Спасибо, - поблагодарил Ширшов, взяв папиросу. - Очень хорошо, что вы зашли. Мы вот думаем тут, товарищ старший лейтенант, как взять нам деревню, на которую завтра будем наступать.
   - Взять? - поднял брови комбат и с интересом посмотрел на Ширшова. - Два месяца с этой деревенькой бьются. Потому нас и прислали. Трудно будет. Очень трудно. Что вы придумали, капитан?
   - В сорок втором в нашем подразделении сложилась схожая обстановка, тоже была поставлена задача овладеть населенным пунктом, а до нас его не могли взять несколько частей, все поле было усеяно. Мы с командиром батальона решились на такую операцию: к концу ночи вывести батальон на исходные позиции и, пока темно, проползти сколько удастся, а потом в атаку, причем молча, без всяких "ура" и без перебежек. С ходу пробежать остаток поля, несмотря ни на какой огонь...
   - Получилось? - перебил комбат.
   - Получилось. И потерь было мало. Немцы очнулись, когда мы были уже на полпути. Бежали быстро, они не успевали менять минометные прицелы. Все поле только бегом! Полагаю, раз такое могли обыкновенные солдаты, то мы офицерский батальон - тем более. - Ширшов замолчал.
   Комбат штрафного оглядел всех.
   - Как остальные на это дело смотрят?
   - Если возьмем деревню, искупим вину? - спросил Генка.
   - Это будет решать командование, - суховато сказал комбат и неодобрительно взглянул на Генку. - Я бы на вашем месте, старший лейтенант, постеснялся о таком спрашивать. Выполните боевую задачу сперва.
   - Прости, старшой, вырвалось невзначай, - Генка не очень смутился. - А вообще стоит. Может, с ходу и выйдет. Договориться надо со всеми - без перебежек так без перебежек! Чтоб только раненый имел право залечь,ну и... убитый, конечно...
   - Разумеется, только так, - подтвердил Ширшов.
   - Сколько до деревни, комбат? Метров восемьсот?
   - Даже чуть меньше.
   - Пробежим, где наша не пропадала! - резанул ладонью воздух Генка.
   - Ну, что же... - поднялся комбат. - Пойдемте со мной, капитан.
   - Есть, - вытянулся Ширшов.
   Когда комбат с Ширшовым вышли из землянки, Генка продолжил:
   - Такое по мне. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Соображает штабник все-таки. А ты как смотришь? - спросил он Володьку.
   - Другого-то нету!
   Тут подал голос пятый, и они увидели полноватое, обрюзгшее лицо подполковника.
   - Чернов, - представился он. - Я слышал предложение капитана. Мне, конечно, трудновато будет без перебежек, мотор уже не тот, но, думаю, можно надеяться на успех. Главное - надежда... - Он завернул цигарку и закурил.
   Некоторое время все молчали... Вадим занялся печкой, ломал ветки сушняка и подкладывал в огонь. Генка вынул кисет, подвинулся к Володьке.
   - Закуривай, - предложил он. - Тебя Володькой звать?
   Володька кивнул.
   - Просьба к тебе, Владимир. Вот я тут адресок нашей части нацарапал... В случае чего отпишешь Галке, что очень сожалел Генка Атласов о случившемся, что просит простить... Ну и что искупил кровью, жизнью своей молодой. Отпишешь?
   - Отпишу, если...
   - Не думай об этом! Я и сам надеюсь, что не прибьют, но... на всякий случай. Галине Велиховой. Разобрал, что я нацарапал?
   - Разобрал.
   - Понимаешь, врал я вам, что она с комполка путалась... Слухи, конечно, ходили. Я верил и не верил. Сейчас почему-то понял, брехня это была. А что нажаловалась на меня, так на грубость обиделась... Пьяный же я был, не соображал... Отпиши еще, Володимир, что, ежели в живых останусь... женюсь на ней, искуплю грех...
   - Ну ты это сам, раз живой останешься, - не мог не улыбнуться Володька.
   - Да, верно, заговорился... Отпиши, что любовь у меня была, вот и все. Генка задумался, потом встряхнулся. - А чего я хороню себя прежде времени? Не знаешь?
   - Не знаю.
   - Вообще-то вроде как в психическую пойдем.
   - Как в психическую?! - встрепенулся Вадим.
   Угадал Володька, что закрутились перед глазами младшего лейтенанта кадры из "Чапаева", в которых шагают каппелевцы... Нет, не так они пойдут. Они побегут, рассыпавшись редкой цепью, и бегом, бегом, что есть мочи, не останавливаясь ни на секунду, скорей, скорей к той деревне, где их ждет рукопашная... Володька ощутил знакомое противное посасывание где-то под ложечкой, тянущееся снизу и постепенно подкатывающееся к сердцу, наполнявшее холодком, неизбывное состояние перед боем, от которого не избавиться, видно, до самого конца войны.