Кондратьев Вячеслав. Встречи на Сретенке

   По дороге он думал, что скажет на суде в защиту Гошки, если не сработает контузия. Вспомнил, сколько "языков" приволок Гоша, как бесстрашно и спокойно собирался в поиск, с улыбочкой колдуя над пятаком - орел-решка, - как не раз, легко раненный, отказывался идти в санроту, отлеживался несколько деньков в землянке, а потом сам предлагал: "В порядке я, командир. Можно меня в дело". Да что там, ордена и медали сами за себя говорят. Должен учесть это суд.
   На другой день в половине десятого Володька был у здания нарсуда на Сретенке. Вскоре подошла Надюха, подурневшая, с припухшими глазами, но подмазанная, поздоровалась молча за руку. Гошу привели два милиционера - на скуле ссадина, в зубах папироска, вид бодрый. Не верит, видать, что за такую малость, за обыкновенную драчку в пивнухе, могут его, орденоносца и лихого разведчика, засудить.
   - Чего ты? Порядок будет, - буркнул он Надюхе. - И тебя взбаламутила? спросил Володьку.
   - Ты, Гошка, про контузию не забудь. Ведь не помнишь ничего, что вышло? сказал Володька четко, чтобы Гошка усек значение этих слов.
   - Конечно, не помню, убей меня бог, - сразу же сообразил тот.
   - Так и говори. Понял? - с напором произнес Володька.
   - Как было, так и скажу, - подмигнул он, таясь от милицейских взглядов, но те на разговор ноль внимания - не уголовщина тут, а простое хулиганство.
   Дав Гоше докурить папироску, они повели его в здание суда. Надюха и Володька за ним. Подошли к залу номер четыре, а там на двери уже бумажка, какие дела будут разбираться. Пробежал Володька глазами: "Селюков Георгий Иванович по обвинению по статье 74 ч. I", и ойкнул обрадованно статьи за ношение холодного оружия не было! Значит, майор в протокол про финку не записал! Хорошим мужиком оказался. Отлегло от души, хотя 74 ч. I грозила годом с лишением московской прописки после отбытия.
   Но вот вызвали в зал. Гошку милиционеры провели за барьер - на скамью подсудимых, а Надюха с Володькой в зале уселись, поближе к суду. Там и свидетели обвинения, помятые, с подбитыми физиономиями, которым, на Володькин взгляд, только одного хотелось до смерти - опохмелиться. Володька подсел к ним: - Как же он вас троих один? - спросил он.
   - Ловкий, гад, - промычал тот, кто постарше.
   - Что же вы в милицию сразу? Сами накостылять не смогли?
   - Да мы ему дали, - сказал молодой. - Но участковый как раз появился, давайте, говорит, его в отделение. Еле скрутили черта.
   - Так он разведчик бывший, - сказал Володька.
   - Оно и видно. Приемчики применял.
   - Ребята, - начал Володька, - засудят же парня. Давайте придумаем что. Ну, подрались по пьянке, а кто виноват, кто начал, не помним. После суда выпьем как следует, освежим голову.
   - Конечно, все пьяные были, но он первый задрался. Ко мне прицепился...
   - Чего там счеты сводить, - положил Володька руку на плечо пострадавшего. - Разопьем мировую, и все дела. Ну как?
   Но ответить тот не успел, вышла секретарша и:
   - Встать, суд идет.
   Все поднялись, потом сели, когда судья, приятная молодая женщина, с заседателями за дубовым столом устроилась. Ну, и началась процедура...
   - Подсудимый Селюков, расскажите, что произошло вчера вечером в пивной.
   Гошка поднялся, сделал невинное лицо и честные-пречестные глаза.
   - Ничего не помню, граждане судьи. Ей-богу! Помню, как в пивную зашел, а дальше ничего.
   - Сильно пьяные были?
   - Нет. В том-то и дело. Всего сто пятьдесят перед этим выпил. А в пивной как затмение нашло. Утром в отделении проснулся, говорят, в суд собирайся, а я, хоть убей, ничего не понимаю.
   - На фронте были?
   - А как же! Всю войну в разведке! Награжден орденами и медалями. Жена принесла мою орденскую книжку. Покажи, Надя.
   Надюха подошла к судейскому столу, выложила. Судья рассмотрела, передала заседателям.
   - Что же произошло? Вы так хорошо воевали, столько наград и... хулиганство? - спросила судья, поправив красивые рыжие волосы.
   - Так говорил я, не помню ничего, - развел руками Гошка.
   - У вас были ранения, контузии? - Голос судьи был мягок и доброжелателен.
   - И не упомню сколько! - воскликнул Гошка. - Вот тут мой бывший командир сидит, скажет... И контузия сильная была, без памяти несколько ден валялся.
   Володька встал, хотел было выступить, но судья сделала ему знак рукой, чтоб сел, и стала шепотом о чем-то совещаться с заседателями. Володька почти успокоился. Понравилась ему судья, ее спокойный голос, и не верилось, что такая приятная особа засудит Гошку. Пошептались с заседателями, судья поднялась, поднялись и все.
   - Суд принял решение направить обвиняемого Селюкова на судебно-медицинскую экспертизу. Из-под стражи освободить. Взять подписку о невыезде. Получите направление, Селюков.
   Сияющий Гошка подошел к судейскому столу, взял направление... Из суда вышли все вместе. И "пострадавшие" тоже.
   - Что же вы, лярвы, в милицию меня? - не зло, а скорее добродушно спросил их Гошка. - Да ладно, айда в шалман - угощаю, а там поговорим.
   В пивной на Сретенке пробыли недолго. Гоша поставил "пострадавшим" по стопке и по пиву, уговорил их не показывать насчет того, что матерился. Тогда, разъяснил он им, будет просто драка, а ежели мат, то хулиганство, статья 74, год лишения верняком и прощай, Москва. Ребята, опохмелившись, подобрели и обещали насчет матюжка свои показания изменить, которые в милиции давали, пьяные были тоже, не помним, дескать, что подписывали... Расстались друзьями...
   - А начальничек-то, майор, мировой мужик. Про финочку ни-ни. Жаль, не отдаст, конечно, но черт с ней, - сказал Гоша при выходе из пивной.
   - Это, наверное, мой разговор подействовал, - заметил Володька.
   - А ты говорил с ним? - спросил Гошка. - Ну, спасибо, - растрогался он, похлопав Володьку по спине. - Невменяемым меня не признают. Но ничего, с этими ребятами выпью еще перед судом, и будет порядок. А ты, Надюха, скисла. Не из таких переделок выходил Гоша, - самодовольно закончил он.
   - Опять в командировке? - спросил Володька Тальянцева, столкнувшись с ним на улице.
   - Да... - рассеянно ответил он, чем-то, видно, озабоченный. Вызвали. Неприятности у меня, понимаешь... Выпить хочешь? - спросил вдруг.
   - Да нет.
   - Проводи меня тогда. Поговорим.
   - Пошли, - согласился Володька.
   - Комбриг у меня новый... Ну, а новая метла, сам понимаешь... Не поладили с ним, короче. Да история еще у меня... Помнишь, я говорил, что жену демобилизовал, чтоб не путалась под ногами в части. Меня же она обманом женила. Сказала, беременна, командованию сообщит, ну и пришлось... А люблю я другую. Старый комбриг знал, оставлял это дело без внимания, а новый аморалку шьет... На повышение я должен идти, батальоном уже накомандовался, хватит... Хочешь выпить? - спросил Левка.
   Володька мотнул головой, ему и вправду не хотелось в хороший, ясный день затуманивать голову хмельным.
   - А то посидим где-нибудь? Ты поддавал на фронте?
   - Нет... Очень редко.
   - А мне приходилось. Иной раз, бывало, по нескольку ночей не спал. Только этим и держался. Когда переправу мастеришь, сам командуешь. Тут тебе и самолетные бомбежки, и артобстрелы. Нервишки на пределе. Да чего там, сам хлебнул...
   Володька кивнул, хотя и знал, что война Тальянцева была полегче его собственной, саперы - все же не пехота, но и им доставалось.
   Дойдя до Сретенских ворот, Тальянцев повернул налево, за ним и Володька, которому делать было нечего. Он только спросил:
   - Ты куда?
   - К Кировскому метро, - ответил Тальянцев, посмотрев на часы.
   - Свидание?
   - Вроде... Кстати, Володька, у тебя нет знакомых, у кого бы комнату снять можно? Понимаешь, она здесь, но жить негде.
   - Кто она? - не понял сначала Володька.
   - Я ж говорил тебе, - нетерпеливо бросил он.
   - Ах да... Подумаю, но, по-моему, нет таких. Ты Сергею позвони. К ней, значит, идешь? Может, мне обратно?
   - Иди со мной. Хочу показать. Обалдеешь.
   Они дошли до Кировской. Тальянцев еще раз посмотрел на часы и повел Володьку за здание метро. Там они сели на скамейку, закурили. Из метро выходил народ, и Тальянцев напряженно вглядывался... Он был взволнован и не мог скрыть этого. Наконец от толпы выходящих отделилась женская фигурка и, цокая каблучками, побежала к ним. Тальянцев поднялся, и его лицо озарилось такой радостью, что стало совсем мальчишеским, потеряв на время свою значительность.
   - Левочка! - немного театрально, как показалось Володьке, вскрикнула женщина и, подбежав, бросилась на шею Левке. Он прижал ее, поцеловал, не стесняясь окружающих, и усадил на скамейку. - Наконец-то я с тобой! Боже, как я соскучилась, - защебетала она, не выпуская Левкиной руки из своей.
   - Познакомься, Люся. Мой школьный друг Владимир.
   - Вы с Левочкой в школе учились? Как интересно! - сверкнула она черными цыганскими глазами.
   - Ну как, хороша? - спросил Тальянцев, улыбаясь счастливой улыбкой и восхищенно глядя на свою Люсю.
   - Хороша, - протянул Володька, приглядываясь к смуглому красивому лицу, в котором было что-то твердое, самоуверенное.
   - Как не стыдно! При мне. Что ты, Лева, неудобно же.
   - Удобно, - усмехнулся Тальянцев. - Пусть завидует, что у меня все экстра-класс, - сказал шутливо, но Володька подумал, что и верно, хотелось Левке похвастать.
   Он поднялся... Тальянцев не стал его удерживать.
   На обратном пути около табачного магазина на Сретенке Володька увидел Женьку Казакова, который почему-то отвернулся от него и прошел мимо. Все же непроизвольно Володька окликнул его. Тот остановился.
   - Привет, - буркнул Женька. - Прошвыриваешься?
   - Да...
   Женька сильно похудел после той, первой встречи и был чем-то озабочен.
   - А я вкалываю... Ну, чего новенького? Никто из наших не попадался? спросил он вскользь, без особого интереса.
   - Никто... Видно, что вкалываешь, осунулся.
   - Осунешься, жратвы-то не хватает, а потом... - махнул он рукой.
   - Что-нибудь случилось?
   - Неохота рассказывать, Володька... Курить есть?
   Они закурили.
   - Ладно, пройдем до бульвара, присядем... - сказал Женька, видно, решил все же поделиться с Володькой.
   До бульвара шли молча, а когда присели на свободную скамейку, выплюнув окурок, Женька отрывисто сказал:
   - Полетело у меня все к чертовой матери. Вот что.
   - Что полетело? - не понял вначале Володька.
   - Все! Понимаешь, все! Не ждала она меня по-настоящему! Путалась с кем-то! Чуть не убил. - Он выругался и потянулся к Володьке за новой папиросой.
   - Мда-а, - промычал Володька, не зная, что сказать.
   - А мы с тобой на Дальнем Востоке целочками ходили, потом фронт - не до баб. Я и в госпитале ни с кем не крутил, а возможности были, еще как липли, хрипло выбросил он.
   - А что она тебе сама-то сказала?
   - Чего-чего? Выдумала историю, будто на студенческой вечеринке напоили ее, заснула, ну и воспользовался какой-то гад... Сейчас она чего угодно наплетет, чтоб жалость вызвать. Я ее в первую ночь и выгнал прямо на улицу. На другой день приползла - слезы, рев, прости, родненький, люблю же тебя, ну и прочее. Но я все! Обрезать, так сразу. Я и немцев так. Одним ударом. Странно, вояки были крепкие, а ранят как поросята визжат. Наш, пусть плюгавенький какой, долбанет его - молчит, только постанывает. Чудно, правда?
   - Да, я тоже замечал это. - Володька был рад, что разговор перекинулся на другое, но Казаков возвратился к своему:
   - Раз она для меня первая, значит, и я для нее должен быть первым. Понимаешь?
   - Понимаю, Женька... Но может, правда не виновата она.
   - Не виновата! - повторил он. - На гулянки не ходи, когда твой в окопах вшей кормит. Вот и не будешь виновата ни в чем. Ты это брось! Такое не прощается. Ведь каждую ночь будешь мучиться, что вот она с кем-то так же, как с тобой... Нет, все! Да и развелись уже, - он помолчал немного, затем добавил, усмехнувшись: - Говоришь, похудел я? Так кроме работы еще гуляю напропалую. Девчат у нас в лаборатории полно, ну... вот и отыгрываюсь за все годы. Да со зла еще. Если хочешь, могу познакомить. Есть девочки - класс!
   - Нет, Женька, неохота что-то.
   Они посидели еще недолго, поговорили о том о сем, вспомнили о Дальнем Востоке, об однополчанах и разошлись. Под конец Казаков сказал:
   - Вот так, Володька Все мои мечты о тихой семейной жизни вдребезги. Ни одной бабе теперь верить не буду. Вчера один тип в пивной стихи читал, не знаю уж чьи, но запомнились: "Нет, не надо считать Мадонною ту, которую полюбил, ни одного расставанья со стоном - взял, переспал, забыл..." Здорово?
   - Ничего...
   - Я теперь так и буду - взял, переспал, забыл... Ну их всех!
   Утром после самомассажа Володька приподнял левой рукой половину предплечья правой, и - о радость - на какой-то миг задержалось, не упало плетью, как прежде. Он бросился к матери.
   - Мама, смотри, держится! Не обманул, выходит, врач, когда говорил, что прорастет нерв.
   Почти целый день Володька занимался одним - приподнимал предплечье, стараясь усилием воли удержать его в этом состоянии, и на какие-то секунды фиксировалось. Значит, рука будет жить! Он ликовал. Как угнетала его до этого она, безжизненная, все больше сохнущая. Теперь он станет упражнять ее, остановит атрофию, может, и возвратит силу мышцам.
   Прервал его радость телефонный звонок. Звонила Майя.
   - Я не хотела звонить, - сказала она. - Но все же решила. Нам надо встретиться.
   - Что-нибудь случилось? - встревожился Володька.
   - Нет, ничего, - спокойно ответила она. - Ты выходи сейчас, я недалеко от твоего дома.
   Когда Володька вышел из парадного, Майка уже не спеша подходила к нему нарядная, без следа какой-либо озабоченности на красивом лице. Да и что могло случиться с уверенной в себе Майкой, подумал он.
   - Пройдемся или зайдем к тебе? - спросила она.
   - Как хочешь.
   - Давай к тебе. Не люблю курить на ходу.
   Они поднялись на третий этаж, и Майка уверенно остановилась около Володькиной двери.
   - Разве ты была у меня? - удивился он.
   - Нет... А помнишь открытки, которые получал от неизвестной поклонницы? Я опускала их вот сюда, - показала она на почтовый ящик.
   - Значит, это ты? Такие смешные старинные открытки.
   Они прошли в комнату. Майя села на диван, небрежно положив ногу на ногу, закурила, оглядывая комнату.
   - Смешно... Когда-то я мечтала попасть к тебе, посмотреть, как ты живешь. И вот у тебя, - она еще раз огляделась, а потом спокойно с улыбкой объявила: Я беременна, Володька.
   Он даже отшатнулся от неожиданности.
   - Не может быть..
   - Удивительный вы народ, - засмеялась она. - Всегда для вас это неожиданность. Причем не очень приятная.
   - Я как-то не думал об этом...
   - Разумеется... У тебя сейчас премилый вид. Такой, как я и предполагала.
   - Что же делать, Майя? - растерянно спросил он.
   - Вот об этом я и хотела поговорить с тобой. - Она улыбалась, что никак не вязалось с серьезностью взгляда ее серых глаз.
   Володька нервно закурил и начал вышагивать по комнате, абсолютно не зная, что и как говорить. Майя следила за ним глазами и так же улыбалась. На миг Володьке подумалось, что она его разыгрывает, это успокоило, и он остановился.
   - Ты разыгрываешь меня?
   - Увы, милый, к сожалению, нет... Думай.
   - А что думать? - глупо спросил он.
   Майка опять рассмеялась.
   - Если я оставлю ребенка, он будет твой и не твой, а... Олега. Вот и подумай, - сказала она, затянувшись папиросой.
   - А он мой, Майя?
   - Наконец-то догадался! - она перестала улыбаться и сказала устало: Зачем же мне было приходить к тебе, Володька? Ребенок твой... Оставлять его или не оставлять, вот что мы должны решить. Понял ты?
   - Я... не знаю... - растерянно сказал он.
   Майя поднялась с дивана, потушила папиросу.
   - Господи, ну чего я от тебя могла ждать, кроме "не знаю". Ладно, кончим на этом. Я пойду...
   Володька пошел проводить ее. У двери она погладила его по щеке небрежным, но ласковым жестом.
   - Мальчик ты, мальчик... Какой из тебя отец, - сказала тихо и стала спускаться по лестнице.
   Володька еще постоял у двери, прислушиваясь к стуку ее каблуков, к звуку захлопнутой двери в парадном, и только тогда вернулся в комнату. Он сознавал, что вел себя не так, что Майя ждала от него каких-то мужских слов, а он нес чушь и глупость. Но он действительно был растерян, даже потрясен так, что плохо, совсем плохо соображал, ведь такое с ним впервые... Ему вспомнилось, как при посадке в эшелон, когда уже знал точно, едет на фронт, где возможна смерть, у него вспыхнуло яркое, но странное желание - хорошо, если бы у него был ребенок от Юльки. Тогда он усмехнулся про себя: заработал инстинкт продолжения рода... И вот сейчас это реальность, у него может быть ребенок, а что-то невнятно бормотал, испугавшись, видимо...
   Вечером после некоторых колебаний он решил рассказать все матери. Нельзя сказать, что она обрадовалась, но, не раздумывая, твердо сказала:
   - Если ребенок твой, ты обязан жениться на Майе.
   - Она замужем, мама, - промямлил он.
   - Ну и что из этого? - спросила мать. - Ты понимаешь, в какое положение она попала! Если Майя - порядочный человек, то как...
   - Ты опять, мама... Порядочный, непорядочный, - перебил Володька.
   - Да, опять, - повысила голос мать. - Ты пойми, изменить мужу - это одно, а обманывать его всю жизнь, заставить содержать и воспитывать не его ребенка это другое. А потом, разве ты сам согласишься, чтобы у твоего ребенка был чужой отец?
   - Но как мы будем жить, мама?.. Ты же знаешь...
   - Как-нибудь проживем, - тут же мать прервала его. - Надо уметь отвечать за свои поступки. Честно говоря, мне трудно понять твои колебания, жестковато добавила она.
   - Хорошо. Я сейчас позвоню ей.
   - Да, иди и звони.
   Володька пошел в коридор к телефону, набрал Майкин номер... Очень долго никто не подходил, наконец взял трубку ее муж.
   - А, Володя... Добрый вечер. Почему не приходите к нам? Майя у своей матери, позвоните туда.
   Володька позвонил в Коптельский, долго слушал длинные гудки, а когда подняли трубку, голос был не Майкин.
   - Ей нездоровится. Кто спрашивает?
   Володька назвал себя.
   - Сейчас узнаю, сможет ли она подойти.
   Спустя несколько минут, показавшихся ему очень долгими, услышал Майку:
   - Что скажешь?
   - Майя, прости меня... Я растерялся, но... но, наверно, тебе надо разойтись с Олегом, а нам...
   - Поздно, Володька, - перебила она. - У нас уже никого нет.
   - Как нет? Не понимаю!
   - Повторяю, - приглушив голос, сказала она, - никого нет. Теперь понял, глупенький?
   - Понял, - глухо ответил он. - Как ты себя чувствуешь?
   - Неважно... Я пойду прилягу. Пока, Володя.
   Она повесила трубку, а Володька, понурив голову, вернулся в комнату.
   - Сказал? - спросила мать.
   - Мама, она говорит... она говорит, что уже никого нет, - упавшим голосом тихо произнес Володька.
   - Господи... - прошептала мать и достала папиросы.
   Володька пошел в "купе", как называл он свою комнатку при кухне. Лег на кушетку с тяжелым ощущением непоправимости. Ему вспомнилась Майкина усмешка, когда она сказала: "... ну чего я от тебя могла ждать..." А наверно, ждала, иначе зачем было приходить? Ждала хотя бы каких-то серьезных мужских слов, а не маловразумительного бормотания.
   На утро следующего дня он позвонил ей - как чувствует себя?
   - Ничего, но на работу не пошла.
   - Я приду к тебе, - с полувопросом сказал он.
   Она долго не отвечала.
   - Если очень хочешь.
   - Хочу, - быстро ответил он.
   Майя открыла ему дверь сама, но была очень бледна и, впустив его, сразу легла на диван, укрывшись пледом.
   - Я очень виноват, Майя... - горячо начал Володька.
   - Не надо, - тихо сказала она, устало махнув рукой. - Не надо...
   О чем говорить дальше, Володька не знал. Он пришел просить прощения, каяться, но она этого не желала слушать.
   - Володя, смени воду в грелке, - она вынула из-под пледа грелку и подала ему. - Холодную надо.
   - Я сейчас, - обрадовался он и бросился на кухню. - Вот, холодная-прехолодная.
   - Спасибо... Может, ты и чайник на плитку поставишь? - слабо улыбнулась она.
   - Конечно. Что еще надо? - Он был рад заняться каким-то делом. - Может, за хлебом сходить? Я мигом.
   - Все есть, Володя. Заваришь чай, и будем завтракать. - Она вдруг поморщилась.
   - Болит? - участливо спросил он, ощутив опять укол вины.
   - Немного... Хорошо, что врач знакомая, бюллетень дала. Отлежусь три дня. Лишь бы осложнений не было.
   - А могут быть? - встревоженно спросил он.
   - Не знаю... Я же в первый раз...
   Затем они стали пить чай. Володька подал чашку и тарелку с хлебом и колбасой Майе в постель. Ей, видимо, были приятны его ухаживания, хотя делал он все довольно неумело, нескладно.
   - Это ты здесь сделала? - спросил он с трудом.
   - Нет... Еле до дома доплелась. Мать, наверно, догадалась, но ничего не спросила. У нас с ней такие отношения - каждый сам по себе. Как и с Олегом, кстати, - грустно добавила она.
   - Ты его не любишь?
   - Глупенький... Если бы любила, ничего бы у нас с тобой не было. Неужели не понимаешь?
   - Тогда, Майя... тогда... - Володька запнулся.
   - Что тогда? Ты делаешь мне предложение? Так я поняла?
   - Так! - отрубил Володька решительно.
   - Чтобы искупить свою вину? - Она улыбнулась.
   - Не только... - Он хотел продолжать, но она остановила его:
   - Не говори больше ничего. Не надо, - и легонько потрепала его по щеке. Все остается по-прежнему... Ох, какой идиотский вид у тебя был вчера. - Она тихонько рассмеялась.
   - Я серьезно, Майя...
   - Признайся, милый, отлегло от души? Не смущайся, я понимаю... Ты иди, Володя... Знаю, как не любят мужчины сидеть у больных.
   - Почему не любят?
   - Уж не знаю. - Она чуть улыбнулась, но тут же лицо дернулось от боли. Уходи, Володька, - повторила она немного раздраженно.
   - Я буду звонить и заходить, - пообещал он.
   - Спасибо, - совсем тихо сказала Майя и отвернулась.
   * * *
   Гошку, конечно, признали вменяемым, несмотря на то, что Володька, проштудировав курс психиатрии и вычитав там о патологическом опьянении, советовал Гошке напирать, что выпил всего сто пятьдесят и после этого потерял память. Но забыли они оба, что в своих показаниях милиции говорил Гошка совсем другое и речь шла о бутылке... Но Гошка не волновался. Он не один раз угощал "пострадавших", и те обещали показывать на суде, что мата не было.
   За несколько дней до суда зашел Володька к Рае, принес ей десяток пирожных из коммерческого. Она смущенно благодарила, говоря "зачем это", но поглядывала на пирожные с умилением, признавшись, что не ела их с довоенного времени. Сказала, что красивая рыжая женщина-судья - ее однокурсница, что она, вспомнив дело, объяснила: учитывая фронтовое прошлое подсудимого, можно применить условное наказание, хотя таковое к 74-й применяется редко, в исключительных случаях. Володька успокоился сам, успокоил Надюху, ну а Гошку нечего было успокаивать, тот был уверен, что выкрутится.
   Но все повернулось по-другому... Видать, судебная экспертиза написала в своем заключении, что Гоша пытался симулировать патологическое опьянение, а судью возмутили измененные показания "пострадавших", она поняла, разумеется, что обработал их Гоша. Пригрозила возбудить дело о лжесвитедельстве, и те, струхнув, начали мяться, нести что-то несусветное: забыли, не помним, сами пьяные были и тому подобное. Красивая судья все хмурила и хмурила брови, и в результате короткого совещания с заседателями приговор! Год лишения свободы!
   Надюха вскрикнула. У Володьки упало сердце, а к скамье подсудимых уже подходили два милиционера, чтобы взять Гошку под стражу.
   - Ну вот, - сказала Надюха, когда вышли они из здания судя. - Доигрался Гошка. Теперь в Москве не пропишут, опять я одна буду.
   - Погоди, Надюха, надо адвоката взять на пересмотр дела в горсуде, сказал Володька.
   - Возьму, конечно, да вряд ли что выйдет... Вообще-то устала я от него. Пока, Володька, - подала холодную, вялую руку.
   Черт возьми, как нелепо все получилось, думал Володька, и неожиданно, главное. Гошка, конечно, в лагере не пропадет, но Москвы ему не видать. Проходя Селиверстов переулок, он машинально завернул к бару - размочить горе, выпить кружку пивка. Народу было полно. Сильно хмельной инвалид с аккордеоном безбожно перевирал мотив "Землянки", но ему все же подпевали, путая слова... За столиком в углу шумели. Приглядевшись, Володька увидел Вовку Деева, какую-то девицу и Левку Тальянцева - это они громыхали разговором.
   - Засранец ты! - со смаком выкрикивал Деев любимое свое словцо. - Думаешь, майора схватил - умнее других стал. Врешь! Ты же троечником в школе был. Меня же к тебе Зинаида прикрепила, чтоб я поднатаскал по математике. Не помнишь? А сейчас нос кверху, орденами похваляешься. Знаю я, как "звездочки" хватают!
   - Очнись! Ты что сказал?! И кому? Мне?! - оборвал его Тальянцев, побледнев. - За такое и врезать можно.
   - Попробуй! Меня теперь можно! Мне на одной ноге не устоять.
   - Думай, что говоришь!
   - Я думаю! Кстати, мне есть чем думать-то. Я в архитектурный с первого захода поступил. Канаев срезался, а я поступил. Понял?
   - Теперь ты хвастаешься, - примирительно сказал Тальянцев. - Хватит лаяться, дружили же в школе.
   - Ладно, - успокоился и Деев. - Знаешь, почему я завелся? Вот из-за такого же майора, который выслуживался, меня и долбануло. Послал, гад, в безнадежное дело. Ты хоть ранен-то был?
   - Контузия сильная была.
   - А меня пулькой разрывной! Чуешь разницу?
   - Кончай базар! - крикнул Володька, подходя к ним. - Чего завелись? Подсесть можно?