Страница:
Джон Коннолли
Порода убийц
Пролог
Наш мир похож на пчелиный улей с сотами. Он прячет в себе пустоту.
Истина природы, полагал Демокрит, лежит в глубоких пещерах мироздания. Стабильность того, что мы видим и чувствуем у себя под ногами, — это всего лишь иллюзия, потому что жизнь сама по себе не то, что кажется на первый взгляд. В глубинах бытия расщелины и тупики с затхлым воздухом, который никогда не вырвется на поверхность. Темные холодные реки, не обозначенные ни на одной карте, текут среди вековых наростов куда-то еще глубже. Это место представляет собой лабиринт из бесконечных пещер, каменистых водопадов, кристаллических образований и промерзших колонн, где история становится будущим, а былое — настоящим. Ведь в абсолютной темноте время не имеет никакого значения.
Настоящее грубо наслаивается на прошлое, при этом не всегда в полной мере следуя устоявшимся связям между событиями. То, что падает вниз и умирает, разлагается, создавая новые пласты и тем самым выстраивая еще одну тонкую границу, скрывающую то, что находится под ней. Новые миры основываются на останках старых. День за днем, год за годом, век за веком пласты продолжают накапливаться, преумножая несовершенство. Прошлое никогда не отмирает окончательно. Оно всегда находится где-то там, под поверхностью, и мы все периодически о него спотыкаемся, когда предаемся воспоминаниям. Перед нашим мысленным взором проплывают бывшие возлюбленные, потерянные дети, покойные родители, моменты, когда нам, пусть ненадолго, удавалось уловить ускользающую красоту мира. Мы всегда держим эти воспоминания под рукой, чтобы суметь легко найти их, когда нам это необходимо.
Но иногда нам не приходится выбирать: фрагменты настоящего отходят на второй план, и тогда прошлое становится уязвимым. После этого мы уже не можем воспринимать мир по-старому. В свете новых открытий нам приходится производить переоценку того, во что мы раньше верили. Истина обнаруживается тогда, когда мы делаем неверный шаг и чувствуем, как нечто у нас под ногами отзывается неправильно. Это прошлое вырывается наружу потоком раскаленной лавы, и на пути ее следования жизни превращаются в пепел.
Мир похож на пчелиный улей с сотами. Наши действия отдаются эхом в его глубинах.
Здесь, внизу, течет темная жизнь: микроорганизмы, черпающие энергию из гумуса, более древние, чем первые растительные клетки, принесшие в мир цвет. Каждая лужица полна ими, каждая шахта, каждый ледник. Они существуют и погибают неувиденными.
Но есть и другие живые организмы — существа, которым знаком только голод, которые способны лишь охотиться и убивать. Они непрерывно движутся своими потаенными тропами, щелкая челюстями в кромешной ночи. Они выбираются на поверхность, только если их вынуждают, и тогда все живое разбегается у них на пути.
Теперь они пришли за доктором Бэк.
Шестидесятилетняя Элисон Бэк занималась абортами с 1974 года, начав практиковать искусственное прерывание беременности сразу после дела «Ро против Уэйд». Еще в молодости она присоединилась к движению «Желанные дети», возникшему после эпидемии краснухи в начале шестидесятых, когда тысячи американок рожали младенцев с серьезными патологиями. Позже доктор Бэк открыто состояла в организации «Сегодня» и Национальной ассоциации за аннулирование Закона об абортах, вместе со своими единомышленниками добившись его отмены. Это позволило ей открыть собственную клинику в Миннеаполисе. С тех пор Элисон неоднократно бросала вызов организации «За спасение нерожденных» Джозефа Шилдера, его адвокатам и мафиозным структурам, стоящим за ним; решительно противостояла с Рэндалу Тьери, когда участники движения «Спасем от абортов» пытались блокировать ее клинику в 1989. Она боролась с поправкой Хайда, согласно которой сокращалось финансирование медицинских услуг по разделу «аборты», и плакала, когда ярый противник абортов Эверет Куп стал главным хирургом США. Трижды активисты из числа противников абортов проносили масляную кислоту в клинику, так что приходилось приостанавливать работу на несколько дней — пока ядовитые пары не выветрятся. Шины ее автомобиля прокалывали столько раз, что она сбилась со счета, и только специальное стекло в окне клиники задержало самодельное поджигающее устройство, сделанное из огнетушителя, и спасло все здание от пожара.
Но в последние годы напряжение, связанное с ее профессией, стало сказываться: Элисон как-то резко сдала и постарела. На протяжении почти тридцати лет ее окружало крайне мало мужчин, с которыми ей было приятно находиться рядом. Дэвид был лучшим из них, и она вышла за него, и любила его, но Дэвида уже не было. Элисон была с ним до последнего и до сих пор хранила рубашку, снятую с его остывшего тела; пятна крови расплывались на ней, как тени темных облаков. Другие мужчины находили множество поводов, чтобы расстаться с этой незаурядной женщиной, но главной причиной оставался страх: Элисон Бэк преследовали несчастья. Каждый день она просыпалась с сознанием того, что существуют люди, которые предпочли бы видеть ее скорее мертвой, нежели продолжающей свою работу. Немногие хотели быть рядом с такой женщиной.
Она знала статистику наизусть. За последний год было зарегистрировано двадцать семь фактов жестокого насилия против американских клиник, занимающихся абортами; двое докторов погибли. Семь специалистов и ассистентов были убиты в предыдущие пять лет, и многие другие были ранены при террористических актах. Элисон знала обо всем этом так хорошо, потому что более двадцати лет документировала случаи насилия, устанавливала связи между этими инцидентами. Это было единственной возможностью отвлечься после потери Дэвида. Исследование стало серьезным аргументом, когда группа врачей, занимающихся абортами, обратилась к закону о вымогательстве, связывая повсеместное закрытие клиник с заговором, охватывающим всю страну. Это была победа, которая далась тяжело.
Но постепенно другой, менее четкий рисунок всплывал в памяти: отголоски имен, одиноким эхом блуждающие в коридорах времени, неясные образы тех, кто пал жертвой насилия. Совпадения можно было установить едва ли в десятке случаев, но, тем не менее, они были очевидными. Она была уверена в этом, и другие ее поддерживали. Все вместе они ближе и ближе подходили к истине.
Но порой нет ничего опаснее поисков истины.
В доме у Элисон Бэк была установлена сигнализация, напрямую связанная с частной охранной фирмой, а двое вооруженных охранников всегда дежурили в клинике. В платяном шкафу ее спальни хранился пуленепробиваемый жилет, который она, несмотря на все неудобства, надевала, когда ехала в клинику. Точно такой жилет висел и у нее в кабинете. Красный «порше» был ее единственной отдушиной: Элисон коллекционировала талоны за превышение скорости, как другие коллекционируют марки.
Консерватор в одежде, она обычно носила расстегнутый жакет до середины бедра и брюки либо с коричневым, либо с черным поясом, в зависимости от цвета ее костюма. На поясе висела кобура с пятизарядным револьвером, рассчитанным на патроны калибра 40 мм (одно время она ходила с шестизарядным, но иногда он застревал в складках одежды). Укороченная рукоятка этого грозного оружия идеально ложилась в ее маленькую руку: Элисон была хрупкой женщиной ростом чуть выше 160 сантиметров. Но на стрельбище она могла поразить мишень, находящуюся на расстоянии десяти метров, пять раз в течение менее чем десяти секунд.
В ее дамской сумочке лежали газовый баллончик и электрошок, способный пропустить через человека разряд напряжением до 20 000 вольт. Хотя ей не доводилось в ярости стрелять из пистолета, баллончиком однажды пришлось воспользоваться. Это случилось, когда какой-то противник абортов попытался проникнуть в ее дом. Позже она вспоминала с некоторым стыдом, что чувствовала себя чертовски хорошо, когда опрыскивала его из баллончика. Доктор Бэк выбрала свой жизненный путь сама, но страх и гнев, ненависть и враждебность тех, кто презирал ее и ненавидел, оставили отпечаток в ее душе, который она пыталась скрыть. В тот ноябрьский вечер, когда Элисон держала в руках баллончик, а низкорослый бородатый мужчина корчился от рези в глазах у нее в гостиной, все ее внутреннее напряжение вышло наружу. Стоило только нажать на кнопку распылителя.
Элисон Бэк была известной в обществе фигурой. Дважды в месяц она покидала свой дом на тихой улице Миннеаполиса, чтобы съездить в собственную клинику в Сиукс-Фоллс (Южная Дакота). Она регулярно появлялась на местном телевидении, противостоя тому, что понимала как «постепенную утрату женщинами права выбора». Клиники закрываются, и уже в 83 процентах американских округов нет учреждений, занимающихся абортами, говорила она, выступая по NBC на прошлой неделе. Тридцать шесть конгрессменов, двенадцать сенаторов и четыре губернатора открыто выступили против нее. Между тем Римская католическая церковь стала крупнейшей организацией, предоставляющей медицинские услуги в Америке, и такие вещи, как аборт, стерилизация, контроль над рождаемостью, искусственное оплодотворение, стали труднодоступными.
Встретившись со сладкоречивой девушкой из миннесотской организации «Право на жизнь», которая посвящала большую часть свободного времени просмотру женских журналов на тему здоровья, Элисон начала тяготиться собственной резкостью и нетерпимостью, ощутив, что времена изменились, а она только сейчас это заметила.
Но нечто другое пугало ее. Она вновь видела его, странного рыжеволосого человека, и знала, что он хочет причинить зло ей и не только ей.
— Но они не могли узнать, — пытался ее переубедить Мерсье. — Мы пока ничего против них не предпринимали.
— Говорю тебе, они знают. Я видела его и...
— Да?
— Я кое-что нашла у себя в машине сегодня утром.
— И что же?
— Кожу. Паучью кожу.
Пауки растут, сбрасывая свой прежний экзоскелет и заменяя его более свободным покровом, — процесс, известный как линька. Сброшенная «кожа», или exuvium, которую Элисон Бэк нашла на пассажирском сидении своей машины, принадлежала декоративному тарантулу из Шри-Ланки Poecilotheria fasciata,красиво окрашенному, но темпераментному арахниду. Его тельце около двух дюймов длиной было покрыто серо-черно-кремовым узором, сам же паук вместе с лапками имел в диаметре четыре дюйма. Элисон была напугана, и страх не отпустил ее, даже когда она обнаружила, что рядом с ней лишь пустая оболочка.
Мерсье какое-то время молчал, а потом посоветовал ей уехать на какое-то время, пообещав предупредить их товарищей, чтобы они были осторожны.
Так Элисон Бэк решила взять отпуск впервые почти за два года. Она собралась съездить в Монтану, чтобы навестить старую подругу по колледжу в Бозмане. Оттуда они планировали отправиться в Национальный парк Гласьер, если по дорогам можно будет проехать: стоял апрель, и снег мог еще не растаять.
Когда пунктуальная Элисон не приехала в воскресенье вечером, как обещала, ее подруга начала беспокоиться. А когда к середине вечера понедельника от нее все еще не было никаких вестей, женщина позвонила в штаб полиции Миннеаполиса. Двоим патрульным, Эймсу и Фрайну, знающим Элисон по прошлым инцидентам, было поручено проверить ее дом на 26-й Западной улице, 604.
На звонок в дверь никто не ответил, а въезд в гараж был закрыт. Эймс приложил руки к окну и принялся всматриваться внутрь дома. В дверном проеме, ведущем на кухню, стояли два чемодана, а кухонная табуретка лежала опрокинутой на полу. Секундой позже Эймс натянул перчатки, разбил боковое окно и вошел в дом с пистолетом наготове. Фрайн обошел дом сзади и проник внутрь через черный ход. Дом представлял собой маленькое двухэтажное строение, так что полицейским не понадобилось много времени, чтобы убедиться в том, что он пуст. Сквозь матовое стекло двери, ведущий из кухни в гараж, были отчетливо видны очертания красного «порше» Элисон Бэк.
Эймс глубоко вдохнул и открыл дверь.
В гараже было темно. Он вытащил фонарь, прикрепленный к поясу, и включил его. В первое мгновение, когда луч света пронзил темноту, полицейский не был уверен в том, что увидел. Поначалу ему показалось, будто ветровое стекло разбито: тонкие линии расходились по нему во всех направлениях. Расходились они от точек неправильной формы, напоминающих пулевые отверстия. Когда Эймс подошел ближе к водительской двери, он подумал, что машину каким-то образом наполнили сахарной ватой, потому что стекла изнутри были покрыты чем-то белым и мягким. И, только, когда он направил луч фонаря прямо на ветровое стекло и нечто стремительное и коричневое пронеслось по стеклу, он понял, в чем дело.
Это была паутина, серебрящаяся в свете фонаря. За ее завесой виднелся темный силуэт на водительском сидении.
— Доктор Бэк, — позвал он.
Он взялся за ручку двери рукой в перчатке и потянул ее на себя.
Послышался звук отрывающейся клейкой ленты, и шелковые нити разметались по воздуху, когда дверь открылась. Что-то упало Эймсу на ногу с едва различимым звуком. Опустив глаза, он увидел, как маленький коричневый паук ползет по бетонному полу к его правой ноге. Это была отбившаяся от остальных особь в полдюйма длиной с темной выемкой на спине. Инстинктивно Эймс поднял ногу в окованном железом ботинке и наступил на паука. На какой-то момент он задумался, можно ли было расценить его действие как уничтожение улики, но все сомнения отпали, когда он заглянул в салон. С тем же успехом можно было украсть песчинку с пляжа или каплю воды из океана.
Элисон Бэк была раздета до белья и привязана к водительскому сидению. Ее голову примотали к спинке серой изолентой. Лицо ее было раздуто до неузнаваемости, тело покрыто пятнами разложения, а в области шеи виднелся аккуратный квадрат красной плоти там, где был срезан верхний покров кожи. Телесные повреждения были скрыты фрагментами паутины, словно вуалью; лицо почти закрыто белыми нитями. Вокруг умершей бегали на изогнутых ножках маленькие коричневые пауки. Их конечности задвигались, реагируя на движение воздуха. Некоторые же продолжали копошиться в темных укромных уголках. Там же с паутины свисали оранжевые мешочки с яйцами, похожие на грозди ядовитых фруктов. Останки насекомых и пауков, которые стали добычей собственных сородичей, заполняли развешенные тенеты. Фруктовые мушки роились вокруг сидений, Эймс увидел гниющие апельсины и груши на полу возле ног Элисон Бэк. Где-то еще подавали голос невидимые сверчки, еще одна часть своеобразной и жуткой экосистемы, образовавшейся в машине. Но самая бурная деятельность происходила вокруг лица Элисон: миниатюрные коричневые пауки легко перемещались по ее щекам и векам, продолжая мастерить свои беспорядочные сети, которые и так заполняли чуть ли не всю машину.
Но оставался еще один сюрприз для тех, кто нашел тело Элисон. Когда при вскрытии изоленту убрали с лица и рот освободили, черные с красными пятнами шарики величиной с монету слетели с ее губ и упали на стальной стол, потеряв всякую форму. Точно такие же были найдены в грудной клетке и под языком. Некоторые застряли в зубах, раздавленные, когда ее челюсти конвульсивно сжимались во время укусов.
Только один из них был еще жив. Когда с помощью пинцета его стали вытаскивать из носовой полости, удерживая за брюшко, паук еще слабо сопротивлялся давлению, но время его истекло. И в неестественном свете ламп морга глаза «черной вдовы» [1] мерцали, как маленькие темные звезды.
Наш мир похож на пчелиный улей с сотами. История наполняет его содержанием...
Прокладчики линий, нанятые совместно фирмами Main Public Service Company и New England Telephone and Telegraph Company, чтобы расчистить деревья и кусты вдоль дороги, держатся группой. Свою работу они должны были выполнить осенью, когда земля была сухой и чистой, но никак не в апрельскую распутицу. Но прокладчики давно перестали удивляться действиям своих работодателей и просто довольствуются тем, что дождь не льет им на головы.
Вторую группу составляют рабочие, нанятые неким Жаном Болье, чтобы очистить берега озера Святого Фройда от растительности для постройки дома. Это просто совпадение, что две группы людей встретились ясным утром на одном участке дороги, но они переговариваются о природе, о погоде и дают друг другу прикурить.
Примерно окраине городка Орлиное Озеро рабочие поворачивают на запад по Рэд Ривер-роуд; слева от них течет речка Рыбная, справа расположено красное кирпичное здание Управления коммунальных дел Орлиного Озера. Небольшое проволочное заграждение заканчивается там, где река впадает в озеро Святого Фройда, и уже можно разглядеть дома на берегу. Между ветвей деревьев посверкивает гладь воды.
Вскоре к звуку шагов добавляется еще один. На земельном участке, что чуть выше дороги, из деревянных будок появляются серые животные с густым мехом и умными глазами. Это помесь волка и собаки. Они лают и завывают, звеня цепями в тщетных попытках добраться до незваных гостей. Эта странная порода достаточно распространена на севере штата — своего рода местная достопримечательность, удивляющая туристов. Некоторые рабочие останавливаются, чтобы поглазеть, другие дразнят зверей с безопасного расстояния, но самые мудрые идут дальше. Они знают, что лучше оставить их в покое. Работа начинается. Ее сопровождают многоголосие работающих моторов, выкриков, звяканье кирок и лопат, врезающихся в землю, жужжание бензопил, обрушивающихся на ветки и стволы деревьев; запахи выхлопных газов и сырой земли наполняют воздух. Эти звуки нарушают естественный ритм природы: не слышно лягушек, надрывающих глотки, одиноких дроздов и крапивников. День идет на убыль, солнце движется на запад. На земле Жана Болье человек снимает желтую каску, вытирает лоб рукавом и закуривает сигарету перед тем, как вернуться к бульдозеру. Он забирается в кабину и начинает медленно разворачиваться; гул мотора соединяется с голосами людей и звуками природы. Собаки опять начинают выть, бульдозерист устало кивает человеку в красной каске.
Эта земля оставалась нетронутой на протяжении многих лет: трава высока, кустарники крепко держатся корнями в твердой почве. Человеку в кабине нет причин сомневаться в том, что берег, на котором он стоит, не обрушится. Но вдруг машина издает рык, достойный обезумевшего в панике животного, и целые пласты земли оседают под ее гусеницами. Завывание полусобак-полуволков постепенно усиливается, некоторые из них натягивают цепи, откликаясь на новые звуки.
Корни белой ели торчат из земли после того, как земляной массив обрушивается, и дерево медленно сползает в воду. Бульдозер, который, казалось, на какой-то момент завис в воздухе (одна гусеница еще на берегу, а вторая уже над водой), все-таки опрокидывается с громким всплеском на отмель. Водитель, в последний момент выпрыгнувший из кабины, отбегает на безопасное расстояние. Остальные бросают работу и тоже бегут. Они толпятся у новообразовавшегося берега, там, где бурые воды поспешили отбить у суши клочок территории. Их товарищ поднимается, весь промокший и, едва сдерживая дрожь, растерянно улыбается и делает им знак рукой — все в порядке. Люди собираются на берегу, глядя на опрокинутый бульдозер. Некоторые возбужденно обмениваются комментариями. Слева от них обрушивается еще один пласт земли, но этого они не замечают: надо поскорее вытащить своего из холодной воды.
Но человек в красной каске не смотрит ни на бульдозер, ни на руки, протянутые к пострадавшему. Он замер с бензопилой в руках, его взгляд обращен налево, к месту последнего оползня. Его зовут Лайал Доббс. Дома у него остались жена и двое детей, и сейчас он отчаянно хочет оказаться где угодно, только не на берегу озера Святого Фройда, где его приветствуют почерневшие кости меж корней деревьев; маленький череп медленно исчезает под водой.
— Билли! — кричит он.
Билли Лоутон, прораб, удивленно оборачивается: неужели у Доббса есть что-то поважнее случившейся аварии:
— Да?
В горле у Лайала пересохло, и некоторое время он не может вымолвить ни слова. Судорожно сглотнув, лесоруб продолжает:
— Билли, тут где-нибудь поблизости есть кладбище?
Лоутон, по-прежнему, стоя спиной к оползню, озадаченно морщит лоб и достает из кармана свернутую карту.
— Нет, — качает он головой.
Доббс смотрит на прораба, и лицо его бледнеет.
— Теперь есть.
Истина природы, полагал Демокрит, лежит в глубоких пещерах мироздания. Стабильность того, что мы видим и чувствуем у себя под ногами, — это всего лишь иллюзия, потому что жизнь сама по себе не то, что кажется на первый взгляд. В глубинах бытия расщелины и тупики с затхлым воздухом, который никогда не вырвется на поверхность. Темные холодные реки, не обозначенные ни на одной карте, текут среди вековых наростов куда-то еще глубже. Это место представляет собой лабиринт из бесконечных пещер, каменистых водопадов, кристаллических образований и промерзших колонн, где история становится будущим, а былое — настоящим. Ведь в абсолютной темноте время не имеет никакого значения.
Настоящее грубо наслаивается на прошлое, при этом не всегда в полной мере следуя устоявшимся связям между событиями. То, что падает вниз и умирает, разлагается, создавая новые пласты и тем самым выстраивая еще одну тонкую границу, скрывающую то, что находится под ней. Новые миры основываются на останках старых. День за днем, год за годом, век за веком пласты продолжают накапливаться, преумножая несовершенство. Прошлое никогда не отмирает окончательно. Оно всегда находится где-то там, под поверхностью, и мы все периодически о него спотыкаемся, когда предаемся воспоминаниям. Перед нашим мысленным взором проплывают бывшие возлюбленные, потерянные дети, покойные родители, моменты, когда нам, пусть ненадолго, удавалось уловить ускользающую красоту мира. Мы всегда держим эти воспоминания под рукой, чтобы суметь легко найти их, когда нам это необходимо.
Но иногда нам не приходится выбирать: фрагменты настоящего отходят на второй план, и тогда прошлое становится уязвимым. После этого мы уже не можем воспринимать мир по-старому. В свете новых открытий нам приходится производить переоценку того, во что мы раньше верили. Истина обнаруживается тогда, когда мы делаем неверный шаг и чувствуем, как нечто у нас под ногами отзывается неправильно. Это прошлое вырывается наружу потоком раскаленной лавы, и на пути ее следования жизни превращаются в пепел.
Мир похож на пчелиный улей с сотами. Наши действия отдаются эхом в его глубинах.
Здесь, внизу, течет темная жизнь: микроорганизмы, черпающие энергию из гумуса, более древние, чем первые растительные клетки, принесшие в мир цвет. Каждая лужица полна ими, каждая шахта, каждый ледник. Они существуют и погибают неувиденными.
Но есть и другие живые организмы — существа, которым знаком только голод, которые способны лишь охотиться и убивать. Они непрерывно движутся своими потаенными тропами, щелкая челюстями в кромешной ночи. Они выбираются на поверхность, только если их вынуждают, и тогда все живое разбегается у них на пути.
Теперь они пришли за доктором Бэк.
Шестидесятилетняя Элисон Бэк занималась абортами с 1974 года, начав практиковать искусственное прерывание беременности сразу после дела «Ро против Уэйд». Еще в молодости она присоединилась к движению «Желанные дети», возникшему после эпидемии краснухи в начале шестидесятых, когда тысячи американок рожали младенцев с серьезными патологиями. Позже доктор Бэк открыто состояла в организации «Сегодня» и Национальной ассоциации за аннулирование Закона об абортах, вместе со своими единомышленниками добившись его отмены. Это позволило ей открыть собственную клинику в Миннеаполисе. С тех пор Элисон неоднократно бросала вызов организации «За спасение нерожденных» Джозефа Шилдера, его адвокатам и мафиозным структурам, стоящим за ним; решительно противостояла с Рэндалу Тьери, когда участники движения «Спасем от абортов» пытались блокировать ее клинику в 1989. Она боролась с поправкой Хайда, согласно которой сокращалось финансирование медицинских услуг по разделу «аборты», и плакала, когда ярый противник абортов Эверет Куп стал главным хирургом США. Трижды активисты из числа противников абортов проносили масляную кислоту в клинику, так что приходилось приостанавливать работу на несколько дней — пока ядовитые пары не выветрятся. Шины ее автомобиля прокалывали столько раз, что она сбилась со счета, и только специальное стекло в окне клиники задержало самодельное поджигающее устройство, сделанное из огнетушителя, и спасло все здание от пожара.
Но в последние годы напряжение, связанное с ее профессией, стало сказываться: Элисон как-то резко сдала и постарела. На протяжении почти тридцати лет ее окружало крайне мало мужчин, с которыми ей было приятно находиться рядом. Дэвид был лучшим из них, и она вышла за него, и любила его, но Дэвида уже не было. Элисон была с ним до последнего и до сих пор хранила рубашку, снятую с его остывшего тела; пятна крови расплывались на ней, как тени темных облаков. Другие мужчины находили множество поводов, чтобы расстаться с этой незаурядной женщиной, но главной причиной оставался страх: Элисон Бэк преследовали несчастья. Каждый день она просыпалась с сознанием того, что существуют люди, которые предпочли бы видеть ее скорее мертвой, нежели продолжающей свою работу. Немногие хотели быть рядом с такой женщиной.
Она знала статистику наизусть. За последний год было зарегистрировано двадцать семь фактов жестокого насилия против американских клиник, занимающихся абортами; двое докторов погибли. Семь специалистов и ассистентов были убиты в предыдущие пять лет, и многие другие были ранены при террористических актах. Элисон знала обо всем этом так хорошо, потому что более двадцати лет документировала случаи насилия, устанавливала связи между этими инцидентами. Это было единственной возможностью отвлечься после потери Дэвида. Исследование стало серьезным аргументом, когда группа врачей, занимающихся абортами, обратилась к закону о вымогательстве, связывая повсеместное закрытие клиник с заговором, охватывающим всю страну. Это была победа, которая далась тяжело.
Но постепенно другой, менее четкий рисунок всплывал в памяти: отголоски имен, одиноким эхом блуждающие в коридорах времени, неясные образы тех, кто пал жертвой насилия. Совпадения можно было установить едва ли в десятке случаев, но, тем не менее, они были очевидными. Она была уверена в этом, и другие ее поддерживали. Все вместе они ближе и ближе подходили к истине.
Но порой нет ничего опаснее поисков истины.
В доме у Элисон Бэк была установлена сигнализация, напрямую связанная с частной охранной фирмой, а двое вооруженных охранников всегда дежурили в клинике. В платяном шкафу ее спальни хранился пуленепробиваемый жилет, который она, несмотря на все неудобства, надевала, когда ехала в клинику. Точно такой жилет висел и у нее в кабинете. Красный «порше» был ее единственной отдушиной: Элисон коллекционировала талоны за превышение скорости, как другие коллекционируют марки.
Консерватор в одежде, она обычно носила расстегнутый жакет до середины бедра и брюки либо с коричневым, либо с черным поясом, в зависимости от цвета ее костюма. На поясе висела кобура с пятизарядным револьвером, рассчитанным на патроны калибра 40 мм (одно время она ходила с шестизарядным, но иногда он застревал в складках одежды). Укороченная рукоятка этого грозного оружия идеально ложилась в ее маленькую руку: Элисон была хрупкой женщиной ростом чуть выше 160 сантиметров. Но на стрельбище она могла поразить мишень, находящуюся на расстоянии десяти метров, пять раз в течение менее чем десяти секунд.
В ее дамской сумочке лежали газовый баллончик и электрошок, способный пропустить через человека разряд напряжением до 20 000 вольт. Хотя ей не доводилось в ярости стрелять из пистолета, баллончиком однажды пришлось воспользоваться. Это случилось, когда какой-то противник абортов попытался проникнуть в ее дом. Позже она вспоминала с некоторым стыдом, что чувствовала себя чертовски хорошо, когда опрыскивала его из баллончика. Доктор Бэк выбрала свой жизненный путь сама, но страх и гнев, ненависть и враждебность тех, кто презирал ее и ненавидел, оставили отпечаток в ее душе, который она пыталась скрыть. В тот ноябрьский вечер, когда Элисон держала в руках баллончик, а низкорослый бородатый мужчина корчился от рези в глазах у нее в гостиной, все ее внутреннее напряжение вышло наружу. Стоило только нажать на кнопку распылителя.
Элисон Бэк была известной в обществе фигурой. Дважды в месяц она покидала свой дом на тихой улице Миннеаполиса, чтобы съездить в собственную клинику в Сиукс-Фоллс (Южная Дакота). Она регулярно появлялась на местном телевидении, противостоя тому, что понимала как «постепенную утрату женщинами права выбора». Клиники закрываются, и уже в 83 процентах американских округов нет учреждений, занимающихся абортами, говорила она, выступая по NBC на прошлой неделе. Тридцать шесть конгрессменов, двенадцать сенаторов и четыре губернатора открыто выступили против нее. Между тем Римская католическая церковь стала крупнейшей организацией, предоставляющей медицинские услуги в Америке, и такие вещи, как аборт, стерилизация, контроль над рождаемостью, искусственное оплодотворение, стали труднодоступными.
Встретившись со сладкоречивой девушкой из миннесотской организации «Право на жизнь», которая посвящала большую часть свободного времени просмотру женских журналов на тему здоровья, Элисон начала тяготиться собственной резкостью и нетерпимостью, ощутив, что времена изменились, а она только сейчас это заметила.
Но нечто другое пугало ее. Она вновь видела его, странного рыжеволосого человека, и знала, что он хочет причинить зло ей и не только ей.
— Но они не могли узнать, — пытался ее переубедить Мерсье. — Мы пока ничего против них не предпринимали.
— Говорю тебе, они знают. Я видела его и...
— Да?
— Я кое-что нашла у себя в машине сегодня утром.
— И что же?
— Кожу. Паучью кожу.
Пауки растут, сбрасывая свой прежний экзоскелет и заменяя его более свободным покровом, — процесс, известный как линька. Сброшенная «кожа», или exuvium, которую Элисон Бэк нашла на пассажирском сидении своей машины, принадлежала декоративному тарантулу из Шри-Ланки Poecilotheria fasciata,красиво окрашенному, но темпераментному арахниду. Его тельце около двух дюймов длиной было покрыто серо-черно-кремовым узором, сам же паук вместе с лапками имел в диаметре четыре дюйма. Элисон была напугана, и страх не отпустил ее, даже когда она обнаружила, что рядом с ней лишь пустая оболочка.
Мерсье какое-то время молчал, а потом посоветовал ей уехать на какое-то время, пообещав предупредить их товарищей, чтобы они были осторожны.
Так Элисон Бэк решила взять отпуск впервые почти за два года. Она собралась съездить в Монтану, чтобы навестить старую подругу по колледжу в Бозмане. Оттуда они планировали отправиться в Национальный парк Гласьер, если по дорогам можно будет проехать: стоял апрель, и снег мог еще не растаять.
Когда пунктуальная Элисон не приехала в воскресенье вечером, как обещала, ее подруга начала беспокоиться. А когда к середине вечера понедельника от нее все еще не было никаких вестей, женщина позвонила в штаб полиции Миннеаполиса. Двоим патрульным, Эймсу и Фрайну, знающим Элисон по прошлым инцидентам, было поручено проверить ее дом на 26-й Западной улице, 604.
На звонок в дверь никто не ответил, а въезд в гараж был закрыт. Эймс приложил руки к окну и принялся всматриваться внутрь дома. В дверном проеме, ведущем на кухню, стояли два чемодана, а кухонная табуретка лежала опрокинутой на полу. Секундой позже Эймс натянул перчатки, разбил боковое окно и вошел в дом с пистолетом наготове. Фрайн обошел дом сзади и проник внутрь через черный ход. Дом представлял собой маленькое двухэтажное строение, так что полицейским не понадобилось много времени, чтобы убедиться в том, что он пуст. Сквозь матовое стекло двери, ведущий из кухни в гараж, были отчетливо видны очертания красного «порше» Элисон Бэк.
Эймс глубоко вдохнул и открыл дверь.
В гараже было темно. Он вытащил фонарь, прикрепленный к поясу, и включил его. В первое мгновение, когда луч света пронзил темноту, полицейский не был уверен в том, что увидел. Поначалу ему показалось, будто ветровое стекло разбито: тонкие линии расходились по нему во всех направлениях. Расходились они от точек неправильной формы, напоминающих пулевые отверстия. Когда Эймс подошел ближе к водительской двери, он подумал, что машину каким-то образом наполнили сахарной ватой, потому что стекла изнутри были покрыты чем-то белым и мягким. И, только, когда он направил луч фонаря прямо на ветровое стекло и нечто стремительное и коричневое пронеслось по стеклу, он понял, в чем дело.
Это была паутина, серебрящаяся в свете фонаря. За ее завесой виднелся темный силуэт на водительском сидении.
— Доктор Бэк, — позвал он.
Он взялся за ручку двери рукой в перчатке и потянул ее на себя.
Послышался звук отрывающейся клейкой ленты, и шелковые нити разметались по воздуху, когда дверь открылась. Что-то упало Эймсу на ногу с едва различимым звуком. Опустив глаза, он увидел, как маленький коричневый паук ползет по бетонному полу к его правой ноге. Это была отбившаяся от остальных особь в полдюйма длиной с темной выемкой на спине. Инстинктивно Эймс поднял ногу в окованном железом ботинке и наступил на паука. На какой-то момент он задумался, можно ли было расценить его действие как уничтожение улики, но все сомнения отпали, когда он заглянул в салон. С тем же успехом можно было украсть песчинку с пляжа или каплю воды из океана.
Элисон Бэк была раздета до белья и привязана к водительскому сидению. Ее голову примотали к спинке серой изолентой. Лицо ее было раздуто до неузнаваемости, тело покрыто пятнами разложения, а в области шеи виднелся аккуратный квадрат красной плоти там, где был срезан верхний покров кожи. Телесные повреждения были скрыты фрагментами паутины, словно вуалью; лицо почти закрыто белыми нитями. Вокруг умершей бегали на изогнутых ножках маленькие коричневые пауки. Их конечности задвигались, реагируя на движение воздуха. Некоторые же продолжали копошиться в темных укромных уголках. Там же с паутины свисали оранжевые мешочки с яйцами, похожие на грозди ядовитых фруктов. Останки насекомых и пауков, которые стали добычей собственных сородичей, заполняли развешенные тенеты. Фруктовые мушки роились вокруг сидений, Эймс увидел гниющие апельсины и груши на полу возле ног Элисон Бэк. Где-то еще подавали голос невидимые сверчки, еще одна часть своеобразной и жуткой экосистемы, образовавшейся в машине. Но самая бурная деятельность происходила вокруг лица Элисон: миниатюрные коричневые пауки легко перемещались по ее щекам и векам, продолжая мастерить свои беспорядочные сети, которые и так заполняли чуть ли не всю машину.
Но оставался еще один сюрприз для тех, кто нашел тело Элисон. Когда при вскрытии изоленту убрали с лица и рот освободили, черные с красными пятнами шарики величиной с монету слетели с ее губ и упали на стальной стол, потеряв всякую форму. Точно такие же были найдены в грудной клетке и под языком. Некоторые застряли в зубах, раздавленные, когда ее челюсти конвульсивно сжимались во время укусов.
Только один из них был еще жив. Когда с помощью пинцета его стали вытаскивать из носовой полости, удерживая за брюшко, паук еще слабо сопротивлялся давлению, но время его истекло. И в неестественном свете ламп морга глаза «черной вдовы» [1] мерцали, как маленькие темные звезды.
Наш мир похож на пчелиный улей с сотами. История наполняет его содержанием...
* * *
В далеких Северных лесах штата Мэн по дороге движутся силуэты людей. За ними едут бульдозер с отвалом и два грузовика — маленькая процессия, ползущая по глухой дороге на звук плещущейся воды. Слышатся смех и переругивания, и облачка сигаретного дыма спешат слиться с утренним туманом. Этим мужчинам и женщинам хватает места в грузовиках, но они предпочитают идти пешком, наслаждаясь ощущением земли под ногами, чистым воздухом у себя в груди, товариществом тех, с кем скоро вместе будут трудиться, весенним солнцем и ветром, который овеет их во время работы.Прокладчики линий, нанятые совместно фирмами Main Public Service Company и New England Telephone and Telegraph Company, чтобы расчистить деревья и кусты вдоль дороги, держатся группой. Свою работу они должны были выполнить осенью, когда земля была сухой и чистой, но никак не в апрельскую распутицу. Но прокладчики давно перестали удивляться действиям своих работодателей и просто довольствуются тем, что дождь не льет им на головы.
Вторую группу составляют рабочие, нанятые неким Жаном Болье, чтобы очистить берега озера Святого Фройда от растительности для постройки дома. Это просто совпадение, что две группы людей встретились ясным утром на одном участке дороги, но они переговариваются о природе, о погоде и дают друг другу прикурить.
Примерно окраине городка Орлиное Озеро рабочие поворачивают на запад по Рэд Ривер-роуд; слева от них течет речка Рыбная, справа расположено красное кирпичное здание Управления коммунальных дел Орлиного Озера. Небольшое проволочное заграждение заканчивается там, где река впадает в озеро Святого Фройда, и уже можно разглядеть дома на берегу. Между ветвей деревьев посверкивает гладь воды.
Вскоре к звуку шагов добавляется еще один. На земельном участке, что чуть выше дороги, из деревянных будок появляются серые животные с густым мехом и умными глазами. Это помесь волка и собаки. Они лают и завывают, звеня цепями в тщетных попытках добраться до незваных гостей. Эта странная порода достаточно распространена на севере штата — своего рода местная достопримечательность, удивляющая туристов. Некоторые рабочие останавливаются, чтобы поглазеть, другие дразнят зверей с безопасного расстояния, но самые мудрые идут дальше. Они знают, что лучше оставить их в покое. Работа начинается. Ее сопровождают многоголосие работающих моторов, выкриков, звяканье кирок и лопат, врезающихся в землю, жужжание бензопил, обрушивающихся на ветки и стволы деревьев; запахи выхлопных газов и сырой земли наполняют воздух. Эти звуки нарушают естественный ритм природы: не слышно лягушек, надрывающих глотки, одиноких дроздов и крапивников. День идет на убыль, солнце движется на запад. На земле Жана Болье человек снимает желтую каску, вытирает лоб рукавом и закуривает сигарету перед тем, как вернуться к бульдозеру. Он забирается в кабину и начинает медленно разворачиваться; гул мотора соединяется с голосами людей и звуками природы. Собаки опять начинают выть, бульдозерист устало кивает человеку в красной каске.
Эта земля оставалась нетронутой на протяжении многих лет: трава высока, кустарники крепко держатся корнями в твердой почве. Человеку в кабине нет причин сомневаться в том, что берег, на котором он стоит, не обрушится. Но вдруг машина издает рык, достойный обезумевшего в панике животного, и целые пласты земли оседают под ее гусеницами. Завывание полусобак-полуволков постепенно усиливается, некоторые из них натягивают цепи, откликаясь на новые звуки.
Корни белой ели торчат из земли после того, как земляной массив обрушивается, и дерево медленно сползает в воду. Бульдозер, который, казалось, на какой-то момент завис в воздухе (одна гусеница еще на берегу, а вторая уже над водой), все-таки опрокидывается с громким всплеском на отмель. Водитель, в последний момент выпрыгнувший из кабины, отбегает на безопасное расстояние. Остальные бросают работу и тоже бегут. Они толпятся у новообразовавшегося берега, там, где бурые воды поспешили отбить у суши клочок территории. Их товарищ поднимается, весь промокший и, едва сдерживая дрожь, растерянно улыбается и делает им знак рукой — все в порядке. Люди собираются на берегу, глядя на опрокинутый бульдозер. Некоторые возбужденно обмениваются комментариями. Слева от них обрушивается еще один пласт земли, но этого они не замечают: надо поскорее вытащить своего из холодной воды.
Но человек в красной каске не смотрит ни на бульдозер, ни на руки, протянутые к пострадавшему. Он замер с бензопилой в руках, его взгляд обращен налево, к месту последнего оползня. Его зовут Лайал Доббс. Дома у него остались жена и двое детей, и сейчас он отчаянно хочет оказаться где угодно, только не на берегу озера Святого Фройда, где его приветствуют почерневшие кости меж корней деревьев; маленький череп медленно исчезает под водой.
— Билли! — кричит он.
Билли Лоутон, прораб, удивленно оборачивается: неужели у Доббса есть что-то поважнее случившейся аварии:
— Да?
В горле у Лайала пересохло, и некоторое время он не может вымолвить ни слова. Судорожно сглотнув, лесоруб продолжает:
— Билли, тут где-нибудь поблизости есть кладбище?
Лоутон, по-прежнему, стоя спиной к оползню, озадаченно морщит лоб и достает из кармана свернутую карту.
— Нет, — качает он головой.
Доббс смотрит на прораба, и лицо его бледнеет.
— Теперь есть.
* * *
Наш мир похож на пчелиный улей с сотами. Нужно смотреть, куда идешь. И нужно быть готовым к тому, что можешь найти.
Книга 1
Тяжела колея жизни, но в танце смерти
Легко возвращаться по ней...
Эдвард Томас «Дороги»
Глава 1
Была весна, и в мир вернулся цвет.
Далекие горы изменялись, серые деревья оживали; хотя робкие листочки были пока лишь отдаленным напоминанием о буйстве летней зелени. Преобладали клены, но набирали силу и зеленовато-желтые дубы, и серебристые тополя, и зеленые осины, березы и буки. Ивы, вязы и лещина приближались к пику цветения, а леса наполнились пением вернувшихся птиц.
Я видел леса из окна спортзала в «Уан Сити Центр», макушки вечнозеленых деревьев высились над лиственными. В Портленде шел дождь, и люди под зонтами копошились на улицах, как мелкие насекомые.
Впервые за последний месяц я чувствовал себя хорошо. У меня были почти постоянная работа, налаженный быт, и три или четыре дня в неделю я бывал в тренажерном зале. А еще Рейчел Вулф обещала приехать из Бостона в следующий уик-энд, а значит, будет кому оценить мою физическую форму. Меня не мучили больше кошмары, и призраки не тревожили с прошлого Рождества, когда я соприкоснулся с ними в последний раз.
Я покончил со штангой и опустил ее на крепления. Пот ручьями катился с лица. Сев на скамейку и приложившись к бутылке с водой, я увидел, как двое мужчин вошли в зал со стороны приемной, огляделись и направились ко мне. Они были одеты в строгие костюмы и мрачные галстуки. Один был массивным, с коричневыми волнистыми волосами и густыми усами. Он походил на порнозвезду в отставке. В зеркале за его спиной я отчетливо видел очертания пистолета в кобуре. Второй производил впечатление аккуратного, в чем-то щеголеватого человека. Ростом он был ниже первого, волосы его тронула ранняя седина. Высокий держал в руках солнцезащитные очки, а переносицу его спутника украшали обычные очки в прямоугольной позолоченной оправе. Последний на ходу улыбнулся мне.
— Мистер Паркер? — спросил он, сложив руки за спиной.
Я утвердительно кивнул, и руки разомкнулись. Правая метнулась ко мне в хищном движении, словно акула, рассекающая океанские воды.
— Меня зовут Квентин Харольд, мистер Паркер, — сказал он. — Я работаю на мистера Джека Мерсье.
Вытерев правую руку о полотенце, я ответил на рукопожатие. Харольд слегка поморщился, когда моя все еще потная рука коснулась его руки, но устоял перед искушением вытереть ее о штанину. По-моему, он не хотел помять идеально заглаженную стрелку на брюках. Благосостояние Джека Мерсье уходило корнями в далекие времена. Бывший сенатор, как и его дед и отец, жил в доме с видом на море в Проутс-Нэк. Он вложил свой капитал в деревообработку, издание газет, кабельное телевидение, программное обеспечение и в Интернет-проекты — то есть туда, где можно было получить прибыль, увеличив свое состояние. Будучи сенатором, он придерживался либеральных позиций и до сих пор поддерживал несколько правозащитных и экологических групп, переводя им средства. Примерный семьянин, насколько мне было известно, Мерсье никогда не изменял своей жене. А легкий флирт с политикой пошел только на пользу репутации бывшего сенатора, что явилось результатом скорее финансовой независимости, чем честности и неподкупности. Ходили слухи, что он собирается вернуться в политику как независимый кандидат в губернаторы, но сам Мерсье их не подтверждал. Квентин Харольд кашлянул в ладонь, воспользовавшись этим как предлогом для того, чтобы достать из кармана платок и незаметно вытереть-таки руку.
— Господин Мерсье хотел бы вас видеть, — произнес он таким тоном, словно обращался к уборщику бассейна или шоферу. — У него есть для вас работа.
Я взглянул на него. Он улыбнулся. Я улыбнулся в ответ. Мы молча улыбались друг другу до тех пор, пока не осталось два варианта: либо заговорить, либо начать встречаться на свиданиях.
— Видимо, вы не расслышали, мистер Паркер, у мистера Мерсье есть для вас работа.
— Ну и?..
Улыбка Харольда исчезла.
— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, мистер Паркер.
— Вы думаете, мне так сильно нужна работа, что я готов, словно пес, помчаться за брошенной палкой?
Это было не совсем так. Портленд отнюдь не гнездо безнравственности и коррупции, где частный сыщик может найти себе работу с полпинка. Если в Харольд выглядел получше и был женщиной, я бы понесся за палкой, а потом перевернулся на спину, чтоб мне почесали брюшко, и то если бы знал, что за это мне дадут хоть пару долларов.
Далекие горы изменялись, серые деревья оживали; хотя робкие листочки были пока лишь отдаленным напоминанием о буйстве летней зелени. Преобладали клены, но набирали силу и зеленовато-желтые дубы, и серебристые тополя, и зеленые осины, березы и буки. Ивы, вязы и лещина приближались к пику цветения, а леса наполнились пением вернувшихся птиц.
Я видел леса из окна спортзала в «Уан Сити Центр», макушки вечнозеленых деревьев высились над лиственными. В Портленде шел дождь, и люди под зонтами копошились на улицах, как мелкие насекомые.
Впервые за последний месяц я чувствовал себя хорошо. У меня были почти постоянная работа, налаженный быт, и три или четыре дня в неделю я бывал в тренажерном зале. А еще Рейчел Вулф обещала приехать из Бостона в следующий уик-энд, а значит, будет кому оценить мою физическую форму. Меня не мучили больше кошмары, и призраки не тревожили с прошлого Рождества, когда я соприкоснулся с ними в последний раз.
Я покончил со штангой и опустил ее на крепления. Пот ручьями катился с лица. Сев на скамейку и приложившись к бутылке с водой, я увидел, как двое мужчин вошли в зал со стороны приемной, огляделись и направились ко мне. Они были одеты в строгие костюмы и мрачные галстуки. Один был массивным, с коричневыми волнистыми волосами и густыми усами. Он походил на порнозвезду в отставке. В зеркале за его спиной я отчетливо видел очертания пистолета в кобуре. Второй производил впечатление аккуратного, в чем-то щеголеватого человека. Ростом он был ниже первого, волосы его тронула ранняя седина. Высокий держал в руках солнцезащитные очки, а переносицу его спутника украшали обычные очки в прямоугольной позолоченной оправе. Последний на ходу улыбнулся мне.
— Мистер Паркер? — спросил он, сложив руки за спиной.
Я утвердительно кивнул, и руки разомкнулись. Правая метнулась ко мне в хищном движении, словно акула, рассекающая океанские воды.
— Меня зовут Квентин Харольд, мистер Паркер, — сказал он. — Я работаю на мистера Джека Мерсье.
Вытерев правую руку о полотенце, я ответил на рукопожатие. Харольд слегка поморщился, когда моя все еще потная рука коснулась его руки, но устоял перед искушением вытереть ее о штанину. По-моему, он не хотел помять идеально заглаженную стрелку на брюках. Благосостояние Джека Мерсье уходило корнями в далекие времена. Бывший сенатор, как и его дед и отец, жил в доме с видом на море в Проутс-Нэк. Он вложил свой капитал в деревообработку, издание газет, кабельное телевидение, программное обеспечение и в Интернет-проекты — то есть туда, где можно было получить прибыль, увеличив свое состояние. Будучи сенатором, он придерживался либеральных позиций и до сих пор поддерживал несколько правозащитных и экологических групп, переводя им средства. Примерный семьянин, насколько мне было известно, Мерсье никогда не изменял своей жене. А легкий флирт с политикой пошел только на пользу репутации бывшего сенатора, что явилось результатом скорее финансовой независимости, чем честности и неподкупности. Ходили слухи, что он собирается вернуться в политику как независимый кандидат в губернаторы, но сам Мерсье их не подтверждал. Квентин Харольд кашлянул в ладонь, воспользовавшись этим как предлогом для того, чтобы достать из кармана платок и незаметно вытереть-таки руку.
— Господин Мерсье хотел бы вас видеть, — произнес он таким тоном, словно обращался к уборщику бассейна или шоферу. — У него есть для вас работа.
Я взглянул на него. Он улыбнулся. Я улыбнулся в ответ. Мы молча улыбались друг другу до тех пор, пока не осталось два варианта: либо заговорить, либо начать встречаться на свиданиях.
— Видимо, вы не расслышали, мистер Паркер, у мистера Мерсье есть для вас работа.
— Ну и?..
Улыбка Харольда исчезла.
— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, мистер Паркер.
— Вы думаете, мне так сильно нужна работа, что я готов, словно пес, помчаться за брошенной палкой?
Это было не совсем так. Портленд отнюдь не гнездо безнравственности и коррупции, где частный сыщик может найти себе работу с полпинка. Если в Харольд выглядел получше и был женщиной, я бы понесся за палкой, а потом перевернулся на спину, чтоб мне почесали брюшко, и то если бы знал, что за это мне дадут хоть пару долларов.