Конран Ширли. Мужья и любовники

   Пэйган шокировал его менторский тон.
   — И все равно даже пять веков назад Венеция была более демократичным государством, чем Сидон сегодня, — горячо заговорила она.
   — Пэйган, не будь наивна. Демократия может восторжествовать только в государстве, где существуют поголовная грамотность, высокий уровень жизни и некоррумпированная экономика.
   В моей же стране народ проголосует за любого, кто пообещает ему пару гусей и браслет для жены.
   — А я думала, ты счастлив в своей роли деспота-благотворителя.
   — Демократия еще не гарантирует здоровье государству. А хорошее правительство — да.
   — Но в демократических государствах власть не сосредоточивается в руках нескольких племенных кланов, как в Сидоне.
   — Это глупое замечание.
   — Только не будь так отвратительно самоуверен, — вспыхнула Пэйган, резко повернувшись на каблуках. Она прошла в другую огромную комнату, а услышав за собой чьи-то шаги, обернулась: к ней торопился один из телохранителей Абдуллы, а сам король как ни в чем не бывало разговаривал с гидом. Она ускорила шаг. Ей казалась отвратительной такая опека.
   Пройдя через триумфальную арку дворца и попав на людную площадь Святого Марка, она все еще слышала за собой шаги телохранителя.
   «Черт возьми, я не позволю его ищейкам ходить за мной по пятам!» — сердито подумала она, смешавшись с толпой немецких туристов.
   Увидев ресторан, где они утром пили «Беллини», Пэйган наугад открыла" одну из дверей, расположенных с тыла. Это оказалась дверь на кухню. Пэйган пронеслась мимо изумленных официантов и поваров, мимо корзин с фруктами и овощами прямо по направлению к выходу с другой стороны комнаты.
   Выйдя из двери, она оказалась в узком переулке, куда почти не проникал солнечный свет из-за нависающих с обеих сторон балконов.
   Нагнувшись, она долго вглядывалась в замочную скважину кухонной двери, пока не убедилась, что ее никто не преследует. А потом заторопилась по переулку, как ей казалось, в направлении своего отеля.
   И хотя с утра они много путешествовали по городу, Пэйган вдруг поняла, что не имеет ни малейшего представления о том, где она находится.
   Впрочем, она никогда не боялась заблудиться.
   «Напротив, даже приятно не знать, где ты находишься, — размышляла она, идя по аллее. — Жизнь становится необыкновенно полна, а предвкушение неожиданностей приятно бодрит».
   Обнаружив перед собой тяжелую дубовую дверь, Пэйган вошла внутрь и очутилась в церкви. Вскоре послышались чьи-то шаги. Пэйган стояла в углу, не оборачиваясь, пока не сообразила вдруг, что шаги эти слишком быстры и целенаправленны для какой-нибудь степенно молящейся матроны. Она торопливо вышла из храма и направилась к каналу.
   Шла она уверенно, но, все время слышала у себя за спиной чьи-то легкие шаги.
   Она обернулась, сердце ее екнуло. Район, по которому она сейчас шла, был совершенно пустынен.
   Шаги за спиной смолкли. Пэйган уже почти бежала среди вырастающих с двух сторон глухих стен.
   Она остановилась еще раз и опять прислушалась. Звука шагов вновь не было слышно..
   Пэйган обернулась. Дорога в этом месте делала изгиб, вокруг не было видно ни души, но она уже не сомневалась: кто-то ее преследовал. И ей стало страшно.
   Темнота все сгущалась.
   Пробегая один переулок за другим, петляя, то и дело натыкаясь на тупики, Пэйган поняла, что окончательно заблудилась. Шаги за спиной раздавались все отчетливее. Наконец она в растерянности остановилась на перекрестке.
   И вдруг тяжелая рука опустилась ей на плечо, и кто-то с силой развернул Пэйган к себе. Это был Абдулла.
   С облегчением она упала к нему в объятия.
   — Я не думала, что ты пойдешь меня догонять.
   — Но почему ты убегала?
   — Мне казалось, за мной кто-то гонится, — ответила Пэйган, не желая признаться, как она испугалась.
   — Ты знаешь, где мы находимся?
   — Нет, а где?
   — Не имею ни малейшего представления. Знаю только, что Венеция самый запутанный город в мире.
   Абдулла взглянул на ее уставшее лицо и, нагнувшись, крепко поцеловал.
   — Я ждала от тебя этого целый день. — Пэйган обвила руки вокруг его тела. — Как хорошо хоть ненадолго остаться без твоих хранителей и наперсников.
   — Но теперь тебе придется к ним привыкать. — Абдулла нежно поцеловал ее брови.
   — Не думаю, что мне удастся когда-либо к этому привыкнуть. У меня тут же возникает чувство клаустрофобии. Как все-таки здорово, что мне удалось от них смыться.
   — Надеюсь, что тебе это не удалось. — Он быстро оглянулся. — Если их нет сейчас рядом, нам придется возвращаться в отель немедленно.
   Они заторопились прочь.
   — Абди, кто-то идет за нами. Может, это наконец объявились твои телохранители?
   — Глупости, Пэйган. Это всего лишь эхо наших собственных шагов. В Венеции звук рикошетом отлетает от всего.
   — Да, конечно, — согласилась она, но уверенности в ее голосе не было.
   Пэйган и Абдулла были уже совсем рядом с каналом, когда от стены вдруг отделились фигуры двух молодых людей и загородили им дорогу.
   Оттолкнув Пэйган в ближайший дверной пролет, Абдулла схватил одного из парней за шею и, быстро найдя нужную точку, с силой надавил на нее.
   В руках другого блеснуло острие кинжала.
   — Беги, Пэйган! — крикнул Абдулла и в этот момент, поскользнувшись на скользких камнях мостовой, упал, увлекая за собой противника.
   Пэйган уже ничего не боялась. Она чувствовала даже легкое возбуждение. Сняв с ноги туфлю с острым каблуком, она подбежала к все еще лежавшему на мостовой парню и с силой ударила его металлическим концом шпильки по голове.
   Второй парень рванулся вперед, но Абдулла перехватил занесенную над ним руку с кинжалом и ловким приемом сбросил нападающего в канал.
   Потом Абдулла поспешил к Пэйган, а в это время второй юноша поднялся и бросился наутек. Бежал парень быстро, но ему не повезло: за ближайшим углом он попал прямо в объятия телохранителей Абдуллы.
   — Господи, как жестоко ты дрался! — произнесла Пэйган, откидывая со лба волосы.
   — Но я же король, — ответил он, — а короли должны уметь драться жестоко.
 
   Вечером они ужинали на лоджии своего номера, глядя, как пляшут огни на площади Святого Марка.
   — Закрой глаза, — попросил Абдулла.
   Она услышала, как скрипнул его стул. Потом его руки подняли волосы у нее на спине, и что-то теплое и тяжелое опустилось ей на шею.
   — Надеюсь, теперь ты уже достаточно повзрослела, чтобы принять у меня ожерелье, — прошептал Абдулла.
   Пэйган бросилась к старинному венецианскому зеркалу. Платиновое ожерелье, сверкая изумрудами, драгоценным узором обвивалось вокруг шеи.
   Подошедший сзади Абдулла обнял ее за плечи.
   — Мы дружно действовали сегодня вечером, — произнес он.
   — Да, оказывается, ты обладаешь еще кое-чем, кроме приятной наружности, — улыбнулась Пэйган.
   — А ты не так уж несговорчива и упряма, как кажешься.
   — Ты оказался очень надежным.
   — А ты храброй. Не могли бы мы провести вместе больше, чем два дня?
   — Я не знаю.
   — Не согласишься ли ты провести остаток лета в моем дворце в Канне?
   — Я не знаю, — повторила она.
   — А если я приглашу Максину и Чарльза, ты согласишься?
   — Никогда не представляла себе Максину в роли компаньонки, — рассмеялась она, но под настойчивым взглядом Абдуллы все у нее внутри похолодело. — Думаю, что это будет… — Она собиралась сказать «невозможно», но вдруг услышала, как губы ее произнесли:
   — Замечательно.
   — Послушай, Пэйган, — услышала она вдруг серьезный голос Абдуллы. — Я хочу поговорить с тобой о Сидоне. Фундаменталисты получают поддержку от прокоммунистических блоков, и, если мне не удастся в ближайшее время разбить бандитские группировки, в стране вспыхнет крупномасштабная гражданская война. Я не в силах победить их без помощи американцев, а в данный момент заручиться активной поддержкой Штатов я не могу.
   Пэйган меньше всего рассчитывала прослушать лекцию по текущему политическому моменту.
   — Я знаю, что именно попытка обновления и модернизации твоей страны вызвала к жизни все эти проблемы, — произнесла она, пытаясь скрыть разочарование.
   — Да, но еще одна проблема моей страны — это женщины.
   — В каком смысле? — вежливо поинтересовалась Пэйган, которую, впрочем, меньше всего в данный момент волновали проблемы, связанные с другими женщинами.
   — Во всех смыслах. Женщине намного труднее, чем мужчине, стать частью современного мира. Независимость пугает их, но терпеть до бесконечности прежний порядок вещей они тоже не могут. Они жалеют западных женщин, которым приходится самим, без мужской поддержки, бороться за жизнь.
   — Но ведь это не так! — воскликнула Пэйган.
   — Согласно Корану, мужчина обязан поддерживать всех женщин своего дома. На Западе же муж волен развестись с женой когда заблагорассудится, и он не понесет за это почти никакой ответственности. Поэтому права западной женщины в семейной жизни защищены далеко не на все сто процентов.
   Вспомнив развод со своим первым мужем, Пэйган могла только согласно кивнуть.
   — Тем не менее новое поколение женщин моей страны ставит под сомнение многие сидонские традиции, и это правильно. Необходимо, чтобы рядом со мной находилась энергичная, образованная, по-настоящему современная женщина. Без этого не выжить моей стране.
   — Ты все это говоришь таким тоном, будто зачитываешь вслух объявление: «Требуется…»
   Абдулла отпустил ее плечи и прошелся взад-вперед по террасе.
   — Мне необходим человек, который бы знал и понимал западную цивилизацию и западных женщин и в то же время мог помочь нашим женщинам утвердиться в этом мире.
   — Почему бы тебе не предложить этот пост Глории Штайнем?
   Рот Абдуллы искривился от гнева.
   — Я поклялся себе, что не потеряю самообладания. Пэйган, я не позволю тебе не понять меня вновь! — Он с силой схватил ее за плечи. — Я знаю, ты упряма, импульсивна и…
   — Самоуверенна? — прервала его Пэйган. — Ты это имеешь в виду? Ведь именно поэтому у нас с тобой раньше вспыхивали бесконечные ссоры. Тогда еще, когда оба мы были юны. Ты был неровен и очень напыщен. А я просто нервна.
   За спиной Абдуллы возвышался Дворец дожей, и его филигранный фасад красиво отражался в сверкающей огнями воде лагуны.
   — Но мы оба уже не юны, — констатировал он.
   — А ты к тому же еще и очень тактичен, — рассмеялась Пэйган. — Но, Абди, когда я с тобой, я по-прежнему ощущаю себя юной, нервной и неуверенной в себе.
   — Тебе придется привыкнуть ко мне.
   И неожиданно Дэйган осенило, предисловием к чему была вся эта лекция по текущей политике.
   — Я прошу тебя выйти за меня замуж, — церемонно произнес Абдулла и взволнованно добавил:
   — Пэйган, давай не упустим больше нашу судьбу.
   — Я не могу в это поверить. Я понимаю, почему тебе нужна королева, но зачем тебе понадобилась жена?
   Последовала пауза.
   — Затем же, зачем и всем, — наконец произнес он, глядя в сторону.
   — Абди, каждая женщина в душе навсегда остается семнадцатилетней. А семнадцатилетние все хотят слышать одно и то же. — «Я заставлю его сказать это, пусть это для него равносильно смерти», — поклялась она себе.
   — Я люблю тебя, — пробормотал Абдулла наконец, глядя в пол.
   — И я люблю тебя, — нежно прошептала Пэйган.
   — Означает ли это, что твой ответ «да»?
   — Я знаю, обычно об этом не спрашивают в столь торжественный момент, но мне необходимо это знать: ты верный муж, Абдулла?
   — Почему вы на Западе вечно смешиваете секс с любовью? Сексуальная верность имеет к браку мало отношения.
   — Собираешься ли ты хранить мне верность? — Пэйган чувствовала, что ступает по тонкому льду, но была полна решимости получить от Абдуллы однозначный ответ. — Ведь и на Востоке сексуальная верность играет далеко не последнюю роль — в отношении жены. Неверных жен обезглавливают, не так ли? Каковы же твои намерения, Абдулла?
   — Когда знаешь, что любое количество юных красоток будет к твоим услугам, стоит лишь щелкнуть пальцами, щелкать не очень и хочется.
   — Абди, не уклоняйся от моего вопроса. Будешь ли ты верен мне?
   — Я сомневаюсь.
   — То есть ты можешь почувствовать желание щелкнуть пальцами?
   — Мы же сейчас играем начистоту.
   Пэйган почувствовала тупую боль.
   — Тогда я отвечаю — нет, — гордо произнесла она, уже чуть не воя от боли. Она отступила от него — злая, разочарованная. — Почему ты так невыносимо высокомерен?
   — Ты просила меня быть откровенным. И опять ты позволила своей гордости заслонить от тебя реальную жизнь. — Он пристально смотрел на нее, пытаясь совладать со своим гневом. — Я поклялся, что не позволю тебе вывести меня из терпения.
   — Тебя! Вывести из терпения?! — закричала Пэйган.
   Абдулла схватил ее за руку.
   — Нам пора остановиться.
   — Абдулла, я не думаю, что подобный брак сможет когда-либо состояться.
   Последние огни фейерверка погасли, и на город спустилась темнота.
   — Но ты ведь согласишься поехать со мной в Канн? — Он решил пойти на временное отступление.
   — Если ты все еще хочешь, чтобы я поехала.
   — Я думаю, мы оба должны подумать над тем, что можем потерять.
   «Что он имеет в виду?» — напряженно размышляла Пэйган.
   — Да, я приеду в Канн, — пообещала она. — Сразу же после благотворительного гала-концерта.

Глава 12

Июль 1979 года

   — Мы потратили дополнительно много денег на напитки, организацию приема и лотерею, — заявила шотландская герцогиня, оглядывая бальную комнату. Женщины с обнаженными плечами в ярких платьях из тафты беседовали с мужчинами в рубашках, усеянных бриллиантами, демонстрируя друг другу свои безукоризненные манеры.
   Пэйган, лицо которой уже болело от бесконечных улыбок, вполуха слушала беспокойное квохтанье герцогини.
   Пэйган встревоженно следила за стрелками часов, висевших над дверью. Еще пять минут, и она отправится произносить приветственную речь, а потом сопровождать две тысячи гостей в Королевский театр.
   Неожиданно рядом с ней выросла фигура распорядителя.
   — Ради бога, простите! Можно вас на пару слов, миледи?
   — Что случилось, мистер Гейтс?
   — Я только что разговаривал с господином Циммером, он звонил из театра. У них там какие-то технические сложности, что-то связанное с противопожарным занавесом. Он просил вас объявить гостям, что гала-концерт начнется на час позже, в восемь тридцать.
   — Как это неприятно, мистер Гейтс, — произнесла Пэйган вслух, про себя подумав: «Гребаный пожарный занавес!» — Пожалуй, я объявлю об этом прямо сейчас.
   Она направилась к подиуму, взошла по ступенькам и взяла в руки микрофон:
   — Дорогие леди и джентльмены…
 
   — Занавес должен был подняться десять минут назад, но зал пуст! — В глазах Лили стояли слезы. Перед ней, прильнувшей к щели между полотнищами занавеса, простирались две тысячи пустых мест.
   Распорядитель смущенно кивнул.
   — Действительно, в театре до сих пор нет ни одного человека.
   Лили нервно стащила с правой руки длинную черную перчатку.
   — Я не могу в это поверить. — Она покачала головой, и три страусовых пера — корона принцессы Уэльса — затрепетали в ее прическе. — Что могло случиться? — Она прикусила нижнюю губу, пытаясь скрыть волнение, потом стала нервно оправлять телесного цвета облегающее трико.
   — Не знаю. — Менеджер взъерошил пятерней свои русые волосы. — Гости должны были прибыть по меньшей мере полчаса назад. Но здание совершенно пусто.
   Лили в отчаянии топнула серебряным каблучком.
   — Пожалуйста, проверьте билеты еще раз! Действительно ли там указано верное время?
   — Мы уже проверяли. С приглашениями все в порядке. — Циммер обнял Лили. — Не плачь, дорогая, а то испортишь грим. Сташ сейчас выяснит, что за чертовщина там произошла.
   Сташ ободряюще кивнул, потрепал Лили по плечу и заторопился к служебному телефону.
   Циммер не сомневался, что зрителей задержало нечто из ряда вон выходящее — грандиозная катастрофа перед отелем или авария «Боинга-707» в районе Пиккадили, но в его обязанности входило прежде всего успокоить звезду.
   — Соберись, Лили! Ты же профессионал. В театре происходили истории и похуже. Например, убили Линкольна.
   Лили слабо улыбнулась в ответ. Циммер бывал незаменим, когда что-то не клеилось.
   Сташ тем временем уже появился у Лили в гримерной.
   — Тайна раскрылась, — заявил он. — Они все еще в отеле. Кто-то позвонил туда и сообщил, что из-за технических проблем представление откладывается на час. Я говорил с леди Свонн, и она обещает, что гости будут здесь самое позднее через пятнадцать минут. Они уже заказали все лондонские такси.
   — На то, чтобы рассесться, уйдет еще пятнадцать минут, — заявил Циммер. — Итак, Лили, у тебя есть полчаса, чтобы успокоиться, войти в роль и разогреть ноги.
   Через двадцать минут раздался стук в дверь и в гримерную Лили вошли смертельно расстроенная Пэйган в атласном платье с юбкой в форме тюльпана и Абдулла.
   — Я не знаю, как именно это произошло, Лили, ясно только, что кто-то попытался разрушить наш праздник. Но мы не позволим им! Через пятнадцать минут у тебя будет полный зал.
   — Все это очень мило с твоей стороны, Пэйган, но тебе ведь, в отличие от меня, не придется сейчас выйти на сцену, и улыбаться, и пытаться сразить их всех наповал так, будто ничего не случилось.
   — Лили должна остаться одна, — твердо заявил Циммер, нежно выпроваживая Пэйган и ее спутника из гримерной.
   Пэйган вышла на середину сцены, ощущая, как дрожат ноги. На какое-то мгновение ее ослепили огни прожекторов. Она подняла руку, призывая к молчанию, и увидела обращенные к ней лица в первых рядах партера. Далее зияла чернота, хотя Пэйган знала, что зал переполнен. Она улыбнулась собравшимся и начала:
   — Многое может нарушить самообладание звезды. Но есть один кошмар, который неотступно преследует любого актера: то, что никто не захочет прийти на его представление. Потому что без зрителя нет театра. — Пэйган услышала глубокий вздох, пробежавший по залу, и продолжала:
   — Сегодня в течение почти целого часа этот кошмар стал реальностью для нашей звезды, для Лили…
   Как только Пэйган закончила речь, несколько первых хлопков тут же переросли в громоподобную овацию. Софит направил свой луч на одинокую серебряную фигурку Лили, стоящую на верхней ступеньке лестницы.
   Овации продолжались и не смолкали целые пять минут. Аудитория стоя выражала свое восхищение. Наконец Лили запела: «C'est Paris…»
 
   — «…Можно только восхититься ее удивительным мужеством» — это «Мейл». — Агент Лили бросил газету ей на кровать. — «Таймс» называет тебя наследницей Пиаф и Гарланд, а «Сан» отводит первую полосу: «Драма богини секса». Они преподносят все это как самые животрепещущие новости. У твоего гала огромная пресса.
   — А ты все еще не знаешь, кто организовал эту страшную шутку?
   — Все, что мы знаем о нем, — его несомненное богатство. Шутка недешево стоила.
 
   Джуди пододвинула к себе материалы по рекламе на август. Похоже, картина в следующем месяце будет еще более удручающей, чем в июле.
   Впрочем, лето всегда мертвый сезон для рекламодателей.
   Раздался стук в дверь, и вошел Тони.
   — Вы оставили эту папку в машине, Джуди.
   Мне очень жаль, что мы потеряли леди Мирабель.
   Джуди удивленно подняла глаза. Том ведь говорил, что никто не знает об этом. Выходя, Тони столкнулся в дверях с Томом. Подождав, когда дверь закроется. Том сказал:
   — О'кей, Джуди. Мы готовы к прорыву, если он состоится. Единственное, к чему я пока не готов, — это сдать в залог наши часы.
   Каждый вечер, когда все расходились по домам, Том втайне от сотрудников начинал работу по подготовке журнала к возможному закрытию.
   Постепенно он перевел всю собственность «Вэв!» на баланс фирм, специально для этого созданных. Таким образом, все более или менее ценное — от арендованного помещения до мотоцикла мальчика-рассыльного — было спасено на тот случай, если придется начать все сначала. Том проверил контракты со всеми сотрудниками и, не ставя в известность Джуди, договорился с конкурирующими изданиями, что те возьмут на работу нескольких лучших редакторов, и таким образом будут сэкономлены деньги, которые надо было бы выплатить им в компенсацию. У него уже не осталось сожаления о годах их с Джуди делового триумфа, а только твердое намерение выжить. И, как он надеялся, его трезвая голова и умение вести дело позволят сохранить крышу над обоими домашними очагами. Кейт ничего не знала о надвигающейся катастрофе, но их городская квартира и загородная резиденция уже были переоформлены на ее имя. На имя его бывшей жены и двух сыновей также был переведен срочный вклад, к которому пока никто не имел права притрагиваться. Том всегда был более реалистичен, чем Джуди. И хотя он часто шел в бизнесе на риск, этот риск был тщательно выверен. Хороший картежник всегда распознает неудачу, коли уж та вздумает к нему подкрасться, и тогда он бросит карты на стол и скажет: «Привет!»
 
   — Боюсь, что их придется расстрелять, Сулейман, причем чем скорее, тем лучше. Отдай приказ.
   Генерал Сулейман, отсалютовав, вышел из комнаты. Абдулла откинулся на стуле и позволил себе на несколько минут прикрыть глаза. Он нащупал ту точку на переносице, массируя которую можно было снять напряжение. Потом он поднялся и по зеленой траве Сент-Джеймского парка пошел к посольству Сидона, вглядываясь в серую громаду Букингемского дворца. Он вернулся из Венеции два дня назад и обнаружил, что в государстве сложилась очередная кризисная ситуация.
   — Ну что? — откинув назад тяжелые каштановые волосы, Пэйган с тревогой посмотрела на Абдуллу. Кажется, за эти два дня, пока он решал судьбу террористов, ее возлюбленный постарел на десять лет.
   — Казнь. Мой отец был прав: забудь вкус милосердия, когда имеешь дело с врагом.
   «Кошку не надо приучать сидеть возле огня, а бедуина — быть жестоким, — подумала Пэйган. — Жизнь в пустыне жестока, и жестоким становится каждый, кто там выживает. Существование там беспощадно, и еще беспощаднее должно быть наказание».
   Пэйган понимала бедуинскую природу Абдуллы, но не знала, сможет ли она привыкнуть к нему.
   — Твой отец никогда не имел дела с исламскими фундаменталистами, — заметила Пэйган, подумав про себя, что старый мошенник вообще имел дело только со своими многочисленными кузенами, которые все норовили воткнуть нож в спину друг друга.
   — Это действительно так, но тогда приходилось иметь дело с другими фанатиками.
   — А что скажет религиозная верхушка? — Пэйган понимала, что казнь террористов может превратить их в национальных героев.
   — Когда они узнают об этом, будет уже слишком поздно. Трудно будет играть на событии через несколько месяцев после того, как оно произошло. А даже если эти люди были популярны в своей местности, то большего взрыва эмоций, чем при их аресте, уже не последует. Самое большее, что удастся организовать, — это какую-нибудь демонстрацию. Мне кажется, влияние религии наконец-то начало ослабевать. Она использует невежество людей. Но Сидону удалось преодолеть расстояние в несколько веков за тридцать лет, и то же самое можно сказать о любой стране в Персидском заливе. Но я не хочу, чтобы Сидон пошел по пути Ирана, не хочу видеть мою страну втянутой в пучину невежества и предрассудков.
   Мой долг привести государство в двадцатый век.
   Он вскочил и в волнении заходил по комнате.
   — С тех пор, как я стал королем, я избавился от одиннадцати революционных группировок. — Голос его был мрачен. — Во главе каждой из них стоял кто-нибудь из моей родни, и все они казнены, «Неудивительно, что у Абди всего лишь один наследник», — подумала Пэйган.
   — Все они хотят Лишь одного — власти. И церковники тоже, с той только разницей, что предательство свое они освящают именем пророка.
   Они сеют смятение и страх в народе моей страны, который, как каждый народ, ненавидит перемены. Стране действительно трудно отойти от традиционных путей развития и прийти на дорогу, проложенную западной цивилизацией. Люди предпочитают вернуться назад, в средние века.
   — Но ведь тот же выбор стоит и перед тобой, не правда ли?
   — Что ты имеешь в виду? — искренне удивился Абдулла.
   — Ты тоже застрял между двумя мирами. Ты не можешь стать абсолютным правителем, как твой отец…
   Рожденный на Востоке, Абдулла был отдан учиться на Запад, специально для того, чтобы впоследствии он смог свободно иметь дело с западными правителями. Западная половина его собственного "я" научила Абдуллу критическому отношению к народу: он отказался от одной культуры, но и другой не был принят в ее лоно. В результате он чувствовал себя в изоляции, и Пэйган это давно уже поняла.
   Абдулла протянул руки к Пэйган и поцеловал ее чуть вздернутый нос.
   — Задачей моего отца, — сказал он, — было заставить кочевника построить дом. Потом — убедить, что в доме необходимо построить уборную.
   Я же, когда стал королем, должен был объяснить им, что надо стоять перед писсуаром, а не забираться на него верхом. Мулла же пытается им внушить, что писать в пределах дома — грех перед аллахом.
 
   Когда Пэйган прибыла в Шато де Шазалль, ее провели в широкую, выдержанную в желтых тонах галерею на втором этаже, которая официально именовалась «исторической», домашние же ее звали «аллея предков».