Страница:
Константин Григорьев
Курзал
Андрей Добрынин. Рыжий путник
Константин Андреевич Григорьев (сценическое имя – Константэн) родился в 1968 году в Омске, но детство и отрочество провел в городе Балхаш Казахской ССР. Нежные воспоминания об этом городе сопровождали Костю всю жизнь – он вообще был верным в своих привязанностях. Перемены в жизни не могли заставить его забыть, отбросить то, что было светлого в прошлом. Балхашские мотивы постоянно возникают в его стихах, прозе, мемуарах. Именно к балхашскому периоду относятся первые творческие опыты Григорьева: там он начал сочинять стихи, песни, музыку, там вместе со школьными друзьями, связи с которыми не терял до конца дней, создал рок-группу и стал выступать с концертами. Окончив школу, он отправился в Ленинград и поступил там в кораблестроительный техникум, из которого был призван в армию и служил в Ораниенбауме. Помню, с каким восторгом он поехал в Ораниенбаум, когда мы как-то были в Питере на гастролях и питерские друзья предложили ему посмотреть места, где он служил. Однако вернулся он грустный: нахлынули тяжелые воспоминания. Оно и понятно: в его части процветала дедовщина, и такому миролюбивому человеку, как Костя, приходилось тяжело. К счастью, он много чего умел: играть на разных музыкальных инструментах, рисовать плакаты, оформлять стенды… Люди с такими навыками в армии всегда были востребованы, и потому Григорьев стал служить в штабе, отдалившись от воинского коллектива с его постоянной грызней. А главное – он стал часто получать увольнения. Они – главная отрада для любого солдата, а для Григорьева вдвойне: рыжий очкастый солдатик стройбата как раз тогда становился поэтом. Питер способен сделать поэтом любого – хоть на день, на час, на минуту; что уж говорить о человеке, который поэтом родился и для расцвета таланта нуждался в соответствующей среде.
Григорьев без устали бродил по городу, посещал музеи, а потом проторил дорожку на литературные семинары Ленинграда и стал их регулярно посещать. Ознакомившись с его творчеством, руководители семинаров принялись наперебой советовать ему связать свою жизнь с литературой и попытаться поступить в Литературный институт. Безусловно, это делает честь литературным наставникам, так как за незрелостью тогдашних опытов Григорьева они сумели разглядеть твердую основу для дальнейшего развития, а в самом застенчивом рыжем солдатике – человека, наделенного помимо таланта еще и незаурядным упорством (незаменимое для творческой личности свойство). Произошло даже ритуальное благословение: последний оставшийся к тому времени в живых обэриут И. В. Бахтерев дал Григорьеву аудиенцию и предоставил нечто вроде лицензии на право заниматься поэзией. Получение лицензии облегчилось, видимо, тем, что писал тогда Григорьев и впрямь в обэриутском духе. Вот с этим письменным благословением и пачкой довольно невнятных стихов, в которых там и сям сверкали блестки гениальности, Григорьев немедленно после демобилизации явился в Литературный институт и был принят, несмотря на недобор одного или двух баллов – тогдашний ректор Е. Сидоров, видимо, разглядел в абитуриенте и его стихах то же самое, что ранее впечатлило питерских литературных мэтров.
В институте Григорьев познакомился с целым рядом занятных людей: с Т. Липольцем, ходячей энциклопедией всех наркотических веществ, с И. Гребенкиным, выступившим на 55-летии Центрального Дома литераторов в чем мать родила, и, наконец, с В. Степанцовым и В. Пеленягрэ, которые предложили Григорьеву присоединиться к придуманному ими Ордену куртуазных маньеристов. Понятно, почему эта затея пришлась Григорьеву по вкусу: его всегда, и тогда, и позже, тошнило от политических страстей, которые в те времена с особой силой захлестнули Отечество и от которых зарождавшееся поэтическое движение намеревалось подчеркнуто дистанцироваться. Кроме того, влюбленный в жизнь и ценивший все ее блага и красоты Григорьев оценил также и чувственную, гедонистическую подоплеку куртуазного маньеризма, его тотальное женолюбие. Безусловно, чрезвычайно привлекательной для него оказалась также смеховая, ироническая ипостась куртуазного маньеризма, так как наш герой всегда любил пошутить и посмеяться, но эту свою склонность воплотить в стихах еще не успел. Остроумие, изящное злословие, подчеркнутый аристократизм, богемная легкость – много привлекательного было в куртуазном маньеризме на первых порах. И, разумеется, успех у публики – концерты, переполненные залы, гастроли, телевидение… Разумеется, первые, самые драгоценные книги, изданные с огромным трудом, зато легко продававшиеся и приносившие деньги. А деньги тогда еще бедным куртуазным маньеристам были ох как нужны. Но главное, конечно, не в них, а в том, что поэт Григорьев получил тогда выход к широкой публике, как на концертах, так и на страницах книг, обрел имя, профессиональный статус, убедился в собственной востребованности. Именно в то время Григорьев выработал в себе творческую смелость и отказался от той юношеской усложненности, за которой всегда скрывается боязнь ясности и прямоты: а вдруг не получится? вдруг не умею? вдруг глупость скажу? вдруг засмеют? Оказалось, что Григорьев умеет уже очень многое. Именно в то время родилось немало его шедевров, достойных войти в золотой фонд русской поэзии. Именно тогда Григорьев нашел свой неповторимый стиль, которому уже не изменял и характерными чертами которого являются откровенность, искренность, самоирония, бурная фантазия… Все эти прекрасные качества имеются, конечно, и у других поэтов, хотя редко вот так все вместе – чаще у одного одно, у другого другое. Читая Григорьева, лишний раз убеждаешься в справедливости известного правила: подлинный поэт должен выразить в стихах свою личность, свое отношение к жизни во всех ее проявлениях. Нет в стихах личности автора – значит, стихи есть, а поэта нет. Ныне это правило особенно актуально, ибо расплодилось множество стихотворцев, о личности которых по их произведениям нельзя сказать ровным счетом ничего: она скрыта либо за набившей уже оскомину иронией, либо за странными словесными конструкциями, понятными только одному их создателю, либо за плетением изысканно правильных оборотов, которое становится самоцелью. Иначе говоря, в наше время можно считаться поэтом, по сути дела таковым не являясь. А вот Григорьев поэтом родился, и потому даже в откровенно шуточных стихах, которые вроде бы и не являются лирикой как таковой, личность их творца не просто чувствуется – она безошибочно узнаваема.
Вообще время учебы в Литературном институте было, как мне кажется, золотым временем для Кости: жилось небогато, но спокойно, на хлеб хватает, только учись и твори. Он и творил. Немалым подспорьем, конечно, стало наличие дружественной среды: товарищей по Ордену куртуазных маньеристов, а также доброжелательной, порой даже восторженной публики. Побуждали к творчеству концерты, все как на подбор успешные, гастроли, съемки, книги, собрания Ордена, сопровождавшиеся чтением стихов и бурным весельем в кругу поклонниц… Кстати, в те же времена, еще при советской власти, Григорьев со Сте-панцовым создали известную ныне группу «Бахыт-Компот». В дальнейшем в жизни Григорьева уже мало окажется таких счастливых периодов, но каждый из них неизменно будет сопровождаться бурным творческим подъемом.
Разразилась гайдаровская экономическая реформа, и в результате после окончания института Григорьев оказался нищ, как и множество таких же, как он, вчерашних студентов, особенно гуманитариев. Да, стихи приносили ему какой-то доход, но на такие деньги можно разве что покутить вечерок, но не жить изо дня в день. А ведь Григорьев в 1990 году женился по большой любви на женщине с маленьким ребенком. Жена его была больна, болезнь (как позже выяснилось, неизлечимая) постепенно обострялась.
Приходилось самому ухаживать за ребенком, а после окончания института и снимать жилье – жить у родителей жены не получалось из-за тесноты. Работу по специальности найти не удавалось. В жизни Григорьева начался самый нелегкий период. Ему довелось поработать сидельцем в ночном ларьке и пережить налеты рэкетиров; он трудился грузчиком на ВВЦ – возил на тележке купленные клиентами телевизоры; он торговал видеокассетами в азербайджанском магазине «Наманган»; в промежутках, когда работы не было, случалось Григорьеву и сидеть у Птичьего рынка, продавая всякое барахло из дома. Глупцы полагают, что поэт, мол, должен быть голодным. Что за чушь? Кому он это должен? Стихи – тяжелый труд, требующий полной сосредоточенности, но можно ли сосредоточиться на них, если голова полна заботами о хлебе насущном? Григорьев в это время писал мало, хотя голодным бывал частенько. Одно время он даже хотел совсем бросить писать и перестать помышлять о литературной карьере. Помню долгий разговор с ним об этом в ночном парке «Дубки». К счастью, мне удалось отговорить его от этого безумного шага, и вскоре он показал нам, своим товарищам по Ордену, несколько новых стихотворений, написанных после долгого перерыва. Стихи были интересны по замыслу, но в формальном отношении кое-где явно хромали – Костя был из тех поэтов, которым требуются регулярные упражнения в стихосложении. Вскоре он в этом окончательно убедился и с тех пор не прекращал «точить когти». То, что писалось для тренировки, он обычно отправлял в архив, но иногда зря: литературоведам известно, сколько шедевров начинало писаться только ради разминки. Ряд таких извлеченных из архива произведений, думается, украсит эту книгу и будет приятным открытием для поклонников григорьевского творчества.
Костя несколько отдохнул душой, когда устроился корреспондентом в газету «Московская правда», точнее, в приложение к ней – «Ночное рандеву», посвященное культурной жизни столицы. Он стал встречаться со знаменитостями, брать у них интервью, ходить на их тусовки… Конечно, знаменитости то были большей частью не высшего разбора, то есть деятели попсы, и сам Григорьев отзывался об их творческих достижениях с иронией, однако занятные личности попадаются везде. Зарабатывал в газете Григорьев мало, но вращался в мирке благополучных людей, в ресторанах за него платили, а тем временем продолжались наши концерты и гастроли (например, не меньше года мы каждый месяц собирали полный зал в Политехническом), а также выходили и продавались наши новые книги. Деятельность Ордена, в частности книжная торговля, служила важным материальным подспорьем для семьи Григорьевых. А во время выступлений Ордена Костя становился все более заметной фигурой, реализуя на поэзоконцертах свои таланты не только как поэт, но и как музыкант и шоумен. В двух последних ипостасях он не пришелся ко двору в группе «Бахыт-Компот», поскольку оказался слишком крупной творческой личностью для этого коллектива, который, как постепенно выяснилось, задумывался вторым его основателем исключительно под себя. Впрочем, вытеснение Григорьева не помешало «Бахыт-Компоту» долгие годы бесплатно пользоваться его сочинениями. В конце концов, несмотря на поистине удивительное миролюбие Григорьева, такое свободное обращение с его песнями все же привело к трениям, послужившим одной из причин распада Ордена куртуазных маньеристов.
Несмотря на всю свою приятность, время работы в прессе оказалось для Григорьева-художника, на мой взгляд, слишком суматошным. Для того чтобы создавать шедевры, ему всегда требовались покой и сосредоточенность, а в «Московской правде» жизнь представляла собой сплошную беготню. Да и вообще, заигрывания с попсой если и не губили настоящих творцов (загубить их не так-то просто), то на пользу уж точно никому из них не шли. Таким образом, закрытие «Ночного рандеву», происшедшее как раз перед знаменитым дефолтом 1998 года, хотя и огорчило Григорьева как человека, после всех удовольствий вдруг вновь оказавшегося на мели, но на творчество его повлияло скорее благотворно. А вскоре он нашел себе новую работу: стал на пару с автором этих строк редактировать захудалую юмористическую газету «Клюква». Трудно удивляться тому, что «Клюква» до нас захирела: делали ее люди с явно недоразвитым чувством юмора, и купить такую газету человек, находящийся в здравом уме, мог разве что случайно. Зато наши номера до сих пор приятно перечитывать. Сколько там блестящих находок! И огромная заслуга в преображении «Клюквы» принадлежит Григорьеву. То удачное, что сочинил не он, а его товарищ, Костя всегда умел понять, поддержать, умно похвалить, далекий от всякой творческой ревности. К сожалению, журналистской свободой наслаждались мы недолго: хозяева газеты, унылые районные функционеры с армейским прошлым, принялись цензурировать наши материалы и вставлять свои – совершенно идиотские. Вспоминаю, например, материал «Сладость секса»: нашим отставным полковникам кто-то сказал, что газеты, пишущие про секс, здорово продаются, однако то, о чем шла речь в статье со столь завлекательным названием, знали в 98-м году даже малые дети. Лишь для отставных полканов такие банальности могли выглядеть откровением. Ну и так далее… Ко всему прочему, хозяева взяли моду задерживать нашу зарплату, и без того крохотную, а гонорары и вовсе перестали платить и нам (а ведь мы писали три четверти материалов), и нашим авторам. Пришлось нам с Костей вновь переходить на вольные хлеба. Применительно к писакам это означает переход в сословие литературных негров. Так вышло и с нами. О себе умолчу, а Григорьев, воспользовавшись моими связями в издательском мире, сначала около года редактировал боевики, а потом и сам взялся их сочинять. Кое-что он дописывал за других: это когда обессиленный успехом мэтр сдавал в издательство кое-как слепленную болванку и Григорьеву приходилось дописывать любовную линию, или линию бизнеса, или порнографические сцены (а как же без них). Однако для будущих литературоведов сообщу: Григорьев написал и два вполне самостоятельных романа под псевдонимом «Андрей Грачев» для издательства «Вагриус». Зная, что я ранее уже написал несколько боевиков и продолжаю заниматься тем же, Григорьев обсуждал сюжеты своих романов со мной. Вряд ли я сильно помог ему в разработке сюжетных линий, зато уж повеселились мы изрядно. Григорьев старался вставлять в свои боевики всех близких ему творческих людей, поэтому там фигурируют и куртуазные маньеристы, и группа «Лосьон», в которой он много работал, и группа «Бахыт-Компот», и различные представители литературной богемы… Так вот он старался помочь своим приятелям и знакомым.
В конце 1999 года я вновь поступил на службу в издательство и через некоторое время уломал начальство принять в штат и Григорьева. Года два мы работали вместе, бок о бок. Работа была спокойная, я бы даже сказал, милая: читать, отбирать и редактировать рукописи, писать рецензии, встречаться с авторами… При этом мы не прекращали давать концерты и (спасибо начальству) даже выезжать на гастроли. С этим временем совпадает очередной расцвет творчества Григорьева: его поэтические успехи, как я уже говорил, всегда напрямую зависели не столько от достатка как такового, сколько от возможности сосредоточиться над замыслами, не опасаясь за грядущий день. В 2000 году судьба самым жестоким образом нарушила эту идиллию: у Кости погибла жена. Он предвидел, что такое может случиться, но все же был потрясен. Его семейная жизнь протекала очень непросто, но Костя всегда умел отделять то светлое, что было в его любимой женщине, от влияния порой овладевавших ею темных сил (как-то не поворачивается язык называть это болезнью). Не успел Костя хоть немного оправиться, как редакцию решили расформировать, а ее сотрудников сократить. Некоторое время мы с ним пытались существовать за счет концертов, но тут перед нами в полный рост встала крайне неприятная проблема взаимоотношений внутри Ордена куртуазных маньеристов.
Чтобы не давать пищи сплетням, скажу только самое главное: в это время окончательно выяснилось, что Орден, который мы считали нашим совместным детищем, на самом-то деле, как и «Бахыт-Компот», задумывался только под одного человека. Мы в этом проекте должны были выполнять роль свиты (кордебалета, почтительного окружения, поставщиков идей и т. п.). То, что мы немало сделали для, как говорится, «раскрутки проекта», дела не меняло. Разумеется, на вышеназванную роль мы согласиться не могли, и Орден совершенно закономерно распался. Мы с Григорьевым испустили вздох облегчения, так как нам больше не приходилось делать хорошую мину при плохой игре, но коммерческому успеху концертной деятельности распад Ордена, конечно, не способствовал, особенно на первых порах. Вскоре Григорьеву пришлось искать работу. Нашел он ее в офисе одной интернет-компании. О коллективе той компании он всегда отзывался тепло (кстати, коллектив отвечал ему взаимностью), но само времяпрепровождение в офисе ненавидел. Дело было, конечно, прежде всего в том, что офисная действительность и творчество – почти полные антиподы. Костя мог мириться с любой деятельностью, если она оставляла ему лазейку для творчества (либо для духовного развития, целью которого являлось опять же творчество), но отсутствие такой лазейки заставляло Костю роптать. При этом речь вовсе не идет о том, что он хотел на службе лишь имитировать деятельность, а тем временем тихонько сочинять. Нет, для этого он был слишком здравомыслящим, а главное – слишком добросовестным человеком. Его добросовестность (она же обязательность, она же пунктуальность) являлась не просто его достоинством как работника – она составляла одну из главных, бросающихся в глаза черт его характера. Над такими характерными черточками своих героев во все времена любили подтрунивать драматурги. Однако мало кто задумывался о том, что эта самая добросовестность у Григорьева являлась лишь внешним выражением другого, более глубокого и несравненно более важного свойства личности. Это свойство называется честностью. Костя был очень честен и, как все честные люди, очень трудолюбив (честных лентяев не бывает). Но он был вдобавок и очень талантлив. Именно поэтому он страдал, оказываясь в такой обстановке, где его таланту приходилось погружаться в спячку. Именно поэтому он и вздохнул с облегчением, в очередной раз попав под сокращение штатов. Да, впереди вновь замаячили нищета и бездомность, но до того он мог хоть на несколько дней полностью предаться сочинительству. К тому же Григорьеву не впервой было выпутываться из самых сложных житейских ситуаций, и потому он верил в свою счастливую звезду. И он оказался прав: ему предложили работу, причем совершенно по специальности. Ему предстояло сочинять: сочинять сценарии корпоративных празднеств, тексты песен для малоизвестных, но денежных исполнителей, стихотворные поздравления для богатых юбиляров, репризы для концертирующих юмористов и т. д. и т. п. Разумеется, всякий настоящий поэт к такому предложению отнесся бы с ужасом; не стал исключением и Григорьев. Он прекрасно понимал, как будет иссушать творческие силы такая работа. Но куда ему было деваться? Альтернативой был офис, да и тот следовало еще поискать. А тут зарплата позволяла оплачивать жилье… Костя согласился и вскоре, как и следовало ожидать, стал жаловаться на творческий упадок. К тому же он прекрасно понимал, что получает лишь малую часть стоимости тех заказов, которые он успешно выполнял. Тем не менее главного он достиг: жить было можно. Постепенно он научился и самому главному в профессии литературного негра: проводить грань между заказной работой и работой «для души». Творчество его стало оживляться. Вдобавок ему помогли устроиться на очень спокойную должность в одной крупной компании, где работать практически не требовалось, но требовалось являться в присутствие. Из-за этого поэтических заказов стало меньше (чему Григорьев только радовался), а уменьшение дохода компенсировалось зарплатой на новой службе. Жизнь в целом наладилась, впереди маячили новые творческие горизонты… И в это самое время Костя внезапно умер. Произошло это в день 20-летия куртуазного маньеризма, когда Костя шел на работу. С собой у него была сумка с книгами, костюмами, текстами стихов и песен, потому что вечером мы должны были давать юбилейный концерт. Мы его и дали, но уже как концерт памяти. Читали только стихи Григорьева. И постепенно оглушенный внезапной бедой зал начал смеяться.
Так жил поэт Григорьев. Такова внешняя канва его жизни – остальное в его стихах, романах, дневниках. Он стал одним из тех счастливцев, которые ушли, оставив потомкам собственное подробное жизнеописание. Сейчас наша задача – опубликовать не только его стихи (это само собой), но и прозу, и дневники, потому что в них запечатлена жизнь их автора, но и наша жизнь тоже. Можно было бы привести множество других «потому что», но ясно главное: произведения такого рода, если они написаны с любовью, сплачивают людей, а значит, заслуживают публикации и долгой жизни.
В завершение хочу обратиться к будущим исследователям григорьевского поэтического наследия. Как я уже сказал, Григорьев создавал свои наиболее удачные стихи в обстановке покоя и сосредоточенности, работал над ними вдумчиво, но в дальнейшем возвращаться к ним не любил – предпочитал создать что-то новое, а не шлифовать старое. Так продолжалось довольно долго, но в последние годы творческие привычки Григорьева явно изменились. Его потянуло к старым стихам, он стал находить вкус в устранении тех недоделок и шероховатостей, которые на волне вдохновения или в концертном шуме порой кажутся маловажными, но, перекочевав на лист бумаги, режут глаз искушенного читателя. Не думаю, что Костя стал все чаще возвращаться к уже написанному из-за каких-то дурных предчувствий. Нет, возвращение являлось только признаком зрелости. Постепенно сам автор становится тем самым «искушенным читателем» – это весьма распространенное явление, которое можно только приветствовать. К тому же автор Григорьев обладал несомненными редакторскими способностями и зорко подмечал собственные недоработки. Говорю об этом с такой уверенностью, поскольку претензиями к самому себе Григорьев постоянно делился со мной. Возможно, я удивлю читателя, сообщив, что мы с Костей созванивались каждый день – да, буквально каждый день. Тем для разговоров у нас находилось много, но, как легко догадаться, одной из главных являлось собственное творчество собеседников. Мы читали друг другу свежие опусы, а со временем Костя все чаще сообщал мне, что решил исправить старое, и зачитывал – как именно. Мне обычно приходил в голову какой-то свой вариант, Костя порой принимал его, но чаще обещал подумать. В результате стихи менялись к лучшему: дотошный исследователь сможет убедиться в этом, сравнивая некоторые тексты из этой книги и книг, выпущенных прежде. Кстати, точно так же советовался с Григорьевым и я. В конце концов Григорьев так уверился в плодотворности нашего сотрудничества, что, составив свою книгу «Курзал», назначил меня ее редактором, причем заявил, что примет любые внесенные мной исправления. Для исконно самолюбивых поэтов такое заявление поистине удивительно, а для меня оно – большая честь. Однако выступить редактором мне не довелось, так как Костя не успел найти издателя для своей книги, а издание за свой счет было ему не по карману. Поэтому если я и помогал Григорьеву в работе над стихами, то «в рабочем порядке»: по телефону, при личных встречах, перед концертами… А окончательное решение всегда оставалось за Костей, и, на мой взгляд, оно практически всегда оказывалось правильным.
Скажу несколько слов о составе этой книги. Ее ядром является «Курзал», составленный самим автором. Костя старался не занимать места в будущей книге ранее опубликованными стихами. Поэтому «Курзал» пришлось дополнить избранными стихами из сольной книги Григорьева «Мой океан фантазии», изданной не где-нибудь, а в Караганде (название может показаться чересчур выспренним, но для Григорьева с его буйной фантазией оно удивительно точное). В книгу вошли избранные стихи из общих книг куртуазных маньеристов «Волшебный яд любви», «Любимый шут принцессы Грезы», «Триумф непостоянства», «Клиенты Афродиты», «Услады киборгов», «Песни сложных устройств». В архиве Григорьева нашлась также безымянная книга его ранних стихов, по большей части еще доманьеристских, написанных под явным влиянием обэриутов (куртуазные стихи появляются лишь в конце этой книги). Многое из этой книги также вошло в настоящее издание и, несомненно, станет открытием для поклонников творчества Григорьева. И, наконец, в новый, расширенный «Курзал» вошли многие стихи, найденные в архиве – те, которые ранее не печатались и, насколько я помню, не исполнялись на концертах. Временами Григорьев был излишне строг к самому себе. Я знаю, что он работал над этими стихами, но выход к читателю они получают только сейчас. Поздно? И да и нет. Думается, время для творчества Григорьева теперь мало что значит. «Мы уже в вечности, брат».
Григорьев без устали бродил по городу, посещал музеи, а потом проторил дорожку на литературные семинары Ленинграда и стал их регулярно посещать. Ознакомившись с его творчеством, руководители семинаров принялись наперебой советовать ему связать свою жизнь с литературой и попытаться поступить в Литературный институт. Безусловно, это делает честь литературным наставникам, так как за незрелостью тогдашних опытов Григорьева они сумели разглядеть твердую основу для дальнейшего развития, а в самом застенчивом рыжем солдатике – человека, наделенного помимо таланта еще и незаурядным упорством (незаменимое для творческой личности свойство). Произошло даже ритуальное благословение: последний оставшийся к тому времени в живых обэриут И. В. Бахтерев дал Григорьеву аудиенцию и предоставил нечто вроде лицензии на право заниматься поэзией. Получение лицензии облегчилось, видимо, тем, что писал тогда Григорьев и впрямь в обэриутском духе. Вот с этим письменным благословением и пачкой довольно невнятных стихов, в которых там и сям сверкали блестки гениальности, Григорьев немедленно после демобилизации явился в Литературный институт и был принят, несмотря на недобор одного или двух баллов – тогдашний ректор Е. Сидоров, видимо, разглядел в абитуриенте и его стихах то же самое, что ранее впечатлило питерских литературных мэтров.
В институте Григорьев познакомился с целым рядом занятных людей: с Т. Липольцем, ходячей энциклопедией всех наркотических веществ, с И. Гребенкиным, выступившим на 55-летии Центрального Дома литераторов в чем мать родила, и, наконец, с В. Степанцовым и В. Пеленягрэ, которые предложили Григорьеву присоединиться к придуманному ими Ордену куртуазных маньеристов. Понятно, почему эта затея пришлась Григорьеву по вкусу: его всегда, и тогда, и позже, тошнило от политических страстей, которые в те времена с особой силой захлестнули Отечество и от которых зарождавшееся поэтическое движение намеревалось подчеркнуто дистанцироваться. Кроме того, влюбленный в жизнь и ценивший все ее блага и красоты Григорьев оценил также и чувственную, гедонистическую подоплеку куртуазного маньеризма, его тотальное женолюбие. Безусловно, чрезвычайно привлекательной для него оказалась также смеховая, ироническая ипостась куртуазного маньеризма, так как наш герой всегда любил пошутить и посмеяться, но эту свою склонность воплотить в стихах еще не успел. Остроумие, изящное злословие, подчеркнутый аристократизм, богемная легкость – много привлекательного было в куртуазном маньеризме на первых порах. И, разумеется, успех у публики – концерты, переполненные залы, гастроли, телевидение… Разумеется, первые, самые драгоценные книги, изданные с огромным трудом, зато легко продававшиеся и приносившие деньги. А деньги тогда еще бедным куртуазным маньеристам были ох как нужны. Но главное, конечно, не в них, а в том, что поэт Григорьев получил тогда выход к широкой публике, как на концертах, так и на страницах книг, обрел имя, профессиональный статус, убедился в собственной востребованности. Именно в то время Григорьев выработал в себе творческую смелость и отказался от той юношеской усложненности, за которой всегда скрывается боязнь ясности и прямоты: а вдруг не получится? вдруг не умею? вдруг глупость скажу? вдруг засмеют? Оказалось, что Григорьев умеет уже очень многое. Именно в то время родилось немало его шедевров, достойных войти в золотой фонд русской поэзии. Именно тогда Григорьев нашел свой неповторимый стиль, которому уже не изменял и характерными чертами которого являются откровенность, искренность, самоирония, бурная фантазия… Все эти прекрасные качества имеются, конечно, и у других поэтов, хотя редко вот так все вместе – чаще у одного одно, у другого другое. Читая Григорьева, лишний раз убеждаешься в справедливости известного правила: подлинный поэт должен выразить в стихах свою личность, свое отношение к жизни во всех ее проявлениях. Нет в стихах личности автора – значит, стихи есть, а поэта нет. Ныне это правило особенно актуально, ибо расплодилось множество стихотворцев, о личности которых по их произведениям нельзя сказать ровным счетом ничего: она скрыта либо за набившей уже оскомину иронией, либо за странными словесными конструкциями, понятными только одному их создателю, либо за плетением изысканно правильных оборотов, которое становится самоцелью. Иначе говоря, в наше время можно считаться поэтом, по сути дела таковым не являясь. А вот Григорьев поэтом родился, и потому даже в откровенно шуточных стихах, которые вроде бы и не являются лирикой как таковой, личность их творца не просто чувствуется – она безошибочно узнаваема.
Вообще время учебы в Литературном институте было, как мне кажется, золотым временем для Кости: жилось небогато, но спокойно, на хлеб хватает, только учись и твори. Он и творил. Немалым подспорьем, конечно, стало наличие дружественной среды: товарищей по Ордену куртуазных маньеристов, а также доброжелательной, порой даже восторженной публики. Побуждали к творчеству концерты, все как на подбор успешные, гастроли, съемки, книги, собрания Ордена, сопровождавшиеся чтением стихов и бурным весельем в кругу поклонниц… Кстати, в те же времена, еще при советской власти, Григорьев со Сте-панцовым создали известную ныне группу «Бахыт-Компот». В дальнейшем в жизни Григорьева уже мало окажется таких счастливых периодов, но каждый из них неизменно будет сопровождаться бурным творческим подъемом.
Разразилась гайдаровская экономическая реформа, и в результате после окончания института Григорьев оказался нищ, как и множество таких же, как он, вчерашних студентов, особенно гуманитариев. Да, стихи приносили ему какой-то доход, но на такие деньги можно разве что покутить вечерок, но не жить изо дня в день. А ведь Григорьев в 1990 году женился по большой любви на женщине с маленьким ребенком. Жена его была больна, болезнь (как позже выяснилось, неизлечимая) постепенно обострялась.
Приходилось самому ухаживать за ребенком, а после окончания института и снимать жилье – жить у родителей жены не получалось из-за тесноты. Работу по специальности найти не удавалось. В жизни Григорьева начался самый нелегкий период. Ему довелось поработать сидельцем в ночном ларьке и пережить налеты рэкетиров; он трудился грузчиком на ВВЦ – возил на тележке купленные клиентами телевизоры; он торговал видеокассетами в азербайджанском магазине «Наманган»; в промежутках, когда работы не было, случалось Григорьеву и сидеть у Птичьего рынка, продавая всякое барахло из дома. Глупцы полагают, что поэт, мол, должен быть голодным. Что за чушь? Кому он это должен? Стихи – тяжелый труд, требующий полной сосредоточенности, но можно ли сосредоточиться на них, если голова полна заботами о хлебе насущном? Григорьев в это время писал мало, хотя голодным бывал частенько. Одно время он даже хотел совсем бросить писать и перестать помышлять о литературной карьере. Помню долгий разговор с ним об этом в ночном парке «Дубки». К счастью, мне удалось отговорить его от этого безумного шага, и вскоре он показал нам, своим товарищам по Ордену, несколько новых стихотворений, написанных после долгого перерыва. Стихи были интересны по замыслу, но в формальном отношении кое-где явно хромали – Костя был из тех поэтов, которым требуются регулярные упражнения в стихосложении. Вскоре он в этом окончательно убедился и с тех пор не прекращал «точить когти». То, что писалось для тренировки, он обычно отправлял в архив, но иногда зря: литературоведам известно, сколько шедевров начинало писаться только ради разминки. Ряд таких извлеченных из архива произведений, думается, украсит эту книгу и будет приятным открытием для поклонников григорьевского творчества.
Костя несколько отдохнул душой, когда устроился корреспондентом в газету «Московская правда», точнее, в приложение к ней – «Ночное рандеву», посвященное культурной жизни столицы. Он стал встречаться со знаменитостями, брать у них интервью, ходить на их тусовки… Конечно, знаменитости то были большей частью не высшего разбора, то есть деятели попсы, и сам Григорьев отзывался об их творческих достижениях с иронией, однако занятные личности попадаются везде. Зарабатывал в газете Григорьев мало, но вращался в мирке благополучных людей, в ресторанах за него платили, а тем временем продолжались наши концерты и гастроли (например, не меньше года мы каждый месяц собирали полный зал в Политехническом), а также выходили и продавались наши новые книги. Деятельность Ордена, в частности книжная торговля, служила важным материальным подспорьем для семьи Григорьевых. А во время выступлений Ордена Костя становился все более заметной фигурой, реализуя на поэзоконцертах свои таланты не только как поэт, но и как музыкант и шоумен. В двух последних ипостасях он не пришелся ко двору в группе «Бахыт-Компот», поскольку оказался слишком крупной творческой личностью для этого коллектива, который, как постепенно выяснилось, задумывался вторым его основателем исключительно под себя. Впрочем, вытеснение Григорьева не помешало «Бахыт-Компоту» долгие годы бесплатно пользоваться его сочинениями. В конце концов, несмотря на поистине удивительное миролюбие Григорьева, такое свободное обращение с его песнями все же привело к трениям, послужившим одной из причин распада Ордена куртуазных маньеристов.
Несмотря на всю свою приятность, время работы в прессе оказалось для Григорьева-художника, на мой взгляд, слишком суматошным. Для того чтобы создавать шедевры, ему всегда требовались покой и сосредоточенность, а в «Московской правде» жизнь представляла собой сплошную беготню. Да и вообще, заигрывания с попсой если и не губили настоящих творцов (загубить их не так-то просто), то на пользу уж точно никому из них не шли. Таким образом, закрытие «Ночного рандеву», происшедшее как раз перед знаменитым дефолтом 1998 года, хотя и огорчило Григорьева как человека, после всех удовольствий вдруг вновь оказавшегося на мели, но на творчество его повлияло скорее благотворно. А вскоре он нашел себе новую работу: стал на пару с автором этих строк редактировать захудалую юмористическую газету «Клюква». Трудно удивляться тому, что «Клюква» до нас захирела: делали ее люди с явно недоразвитым чувством юмора, и купить такую газету человек, находящийся в здравом уме, мог разве что случайно. Зато наши номера до сих пор приятно перечитывать. Сколько там блестящих находок! И огромная заслуга в преображении «Клюквы» принадлежит Григорьеву. То удачное, что сочинил не он, а его товарищ, Костя всегда умел понять, поддержать, умно похвалить, далекий от всякой творческой ревности. К сожалению, журналистской свободой наслаждались мы недолго: хозяева газеты, унылые районные функционеры с армейским прошлым, принялись цензурировать наши материалы и вставлять свои – совершенно идиотские. Вспоминаю, например, материал «Сладость секса»: нашим отставным полковникам кто-то сказал, что газеты, пишущие про секс, здорово продаются, однако то, о чем шла речь в статье со столь завлекательным названием, знали в 98-м году даже малые дети. Лишь для отставных полканов такие банальности могли выглядеть откровением. Ну и так далее… Ко всему прочему, хозяева взяли моду задерживать нашу зарплату, и без того крохотную, а гонорары и вовсе перестали платить и нам (а ведь мы писали три четверти материалов), и нашим авторам. Пришлось нам с Костей вновь переходить на вольные хлеба. Применительно к писакам это означает переход в сословие литературных негров. Так вышло и с нами. О себе умолчу, а Григорьев, воспользовавшись моими связями в издательском мире, сначала около года редактировал боевики, а потом и сам взялся их сочинять. Кое-что он дописывал за других: это когда обессиленный успехом мэтр сдавал в издательство кое-как слепленную болванку и Григорьеву приходилось дописывать любовную линию, или линию бизнеса, или порнографические сцены (а как же без них). Однако для будущих литературоведов сообщу: Григорьев написал и два вполне самостоятельных романа под псевдонимом «Андрей Грачев» для издательства «Вагриус». Зная, что я ранее уже написал несколько боевиков и продолжаю заниматься тем же, Григорьев обсуждал сюжеты своих романов со мной. Вряд ли я сильно помог ему в разработке сюжетных линий, зато уж повеселились мы изрядно. Григорьев старался вставлять в свои боевики всех близких ему творческих людей, поэтому там фигурируют и куртуазные маньеристы, и группа «Лосьон», в которой он много работал, и группа «Бахыт-Компот», и различные представители литературной богемы… Так вот он старался помочь своим приятелям и знакомым.
В конце 1999 года я вновь поступил на службу в издательство и через некоторое время уломал начальство принять в штат и Григорьева. Года два мы работали вместе, бок о бок. Работа была спокойная, я бы даже сказал, милая: читать, отбирать и редактировать рукописи, писать рецензии, встречаться с авторами… При этом мы не прекращали давать концерты и (спасибо начальству) даже выезжать на гастроли. С этим временем совпадает очередной расцвет творчества Григорьева: его поэтические успехи, как я уже говорил, всегда напрямую зависели не столько от достатка как такового, сколько от возможности сосредоточиться над замыслами, не опасаясь за грядущий день. В 2000 году судьба самым жестоким образом нарушила эту идиллию: у Кости погибла жена. Он предвидел, что такое может случиться, но все же был потрясен. Его семейная жизнь протекала очень непросто, но Костя всегда умел отделять то светлое, что было в его любимой женщине, от влияния порой овладевавших ею темных сил (как-то не поворачивается язык называть это болезнью). Не успел Костя хоть немного оправиться, как редакцию решили расформировать, а ее сотрудников сократить. Некоторое время мы с ним пытались существовать за счет концертов, но тут перед нами в полный рост встала крайне неприятная проблема взаимоотношений внутри Ордена куртуазных маньеристов.
Чтобы не давать пищи сплетням, скажу только самое главное: в это время окончательно выяснилось, что Орден, который мы считали нашим совместным детищем, на самом-то деле, как и «Бахыт-Компот», задумывался только под одного человека. Мы в этом проекте должны были выполнять роль свиты (кордебалета, почтительного окружения, поставщиков идей и т. п.). То, что мы немало сделали для, как говорится, «раскрутки проекта», дела не меняло. Разумеется, на вышеназванную роль мы согласиться не могли, и Орден совершенно закономерно распался. Мы с Григорьевым испустили вздох облегчения, так как нам больше не приходилось делать хорошую мину при плохой игре, но коммерческому успеху концертной деятельности распад Ордена, конечно, не способствовал, особенно на первых порах. Вскоре Григорьеву пришлось искать работу. Нашел он ее в офисе одной интернет-компании. О коллективе той компании он всегда отзывался тепло (кстати, коллектив отвечал ему взаимностью), но само времяпрепровождение в офисе ненавидел. Дело было, конечно, прежде всего в том, что офисная действительность и творчество – почти полные антиподы. Костя мог мириться с любой деятельностью, если она оставляла ему лазейку для творчества (либо для духовного развития, целью которого являлось опять же творчество), но отсутствие такой лазейки заставляло Костю роптать. При этом речь вовсе не идет о том, что он хотел на службе лишь имитировать деятельность, а тем временем тихонько сочинять. Нет, для этого он был слишком здравомыслящим, а главное – слишком добросовестным человеком. Его добросовестность (она же обязательность, она же пунктуальность) являлась не просто его достоинством как работника – она составляла одну из главных, бросающихся в глаза черт его характера. Над такими характерными черточками своих героев во все времена любили подтрунивать драматурги. Однако мало кто задумывался о том, что эта самая добросовестность у Григорьева являлась лишь внешним выражением другого, более глубокого и несравненно более важного свойства личности. Это свойство называется честностью. Костя был очень честен и, как все честные люди, очень трудолюбив (честных лентяев не бывает). Но он был вдобавок и очень талантлив. Именно поэтому он страдал, оказываясь в такой обстановке, где его таланту приходилось погружаться в спячку. Именно поэтому он и вздохнул с облегчением, в очередной раз попав под сокращение штатов. Да, впереди вновь замаячили нищета и бездомность, но до того он мог хоть на несколько дней полностью предаться сочинительству. К тому же Григорьеву не впервой было выпутываться из самых сложных житейских ситуаций, и потому он верил в свою счастливую звезду. И он оказался прав: ему предложили работу, причем совершенно по специальности. Ему предстояло сочинять: сочинять сценарии корпоративных празднеств, тексты песен для малоизвестных, но денежных исполнителей, стихотворные поздравления для богатых юбиляров, репризы для концертирующих юмористов и т. д. и т. п. Разумеется, всякий настоящий поэт к такому предложению отнесся бы с ужасом; не стал исключением и Григорьев. Он прекрасно понимал, как будет иссушать творческие силы такая работа. Но куда ему было деваться? Альтернативой был офис, да и тот следовало еще поискать. А тут зарплата позволяла оплачивать жилье… Костя согласился и вскоре, как и следовало ожидать, стал жаловаться на творческий упадок. К тому же он прекрасно понимал, что получает лишь малую часть стоимости тех заказов, которые он успешно выполнял. Тем не менее главного он достиг: жить было можно. Постепенно он научился и самому главному в профессии литературного негра: проводить грань между заказной работой и работой «для души». Творчество его стало оживляться. Вдобавок ему помогли устроиться на очень спокойную должность в одной крупной компании, где работать практически не требовалось, но требовалось являться в присутствие. Из-за этого поэтических заказов стало меньше (чему Григорьев только радовался), а уменьшение дохода компенсировалось зарплатой на новой службе. Жизнь в целом наладилась, впереди маячили новые творческие горизонты… И в это самое время Костя внезапно умер. Произошло это в день 20-летия куртуазного маньеризма, когда Костя шел на работу. С собой у него была сумка с книгами, костюмами, текстами стихов и песен, потому что вечером мы должны были давать юбилейный концерт. Мы его и дали, но уже как концерт памяти. Читали только стихи Григорьева. И постепенно оглушенный внезапной бедой зал начал смеяться.
Так жил поэт Григорьев. Такова внешняя канва его жизни – остальное в его стихах, романах, дневниках. Он стал одним из тех счастливцев, которые ушли, оставив потомкам собственное подробное жизнеописание. Сейчас наша задача – опубликовать не только его стихи (это само собой), но и прозу, и дневники, потому что в них запечатлена жизнь их автора, но и наша жизнь тоже. Можно было бы привести множество других «потому что», но ясно главное: произведения такого рода, если они написаны с любовью, сплачивают людей, а значит, заслуживают публикации и долгой жизни.
В завершение хочу обратиться к будущим исследователям григорьевского поэтического наследия. Как я уже сказал, Григорьев создавал свои наиболее удачные стихи в обстановке покоя и сосредоточенности, работал над ними вдумчиво, но в дальнейшем возвращаться к ним не любил – предпочитал создать что-то новое, а не шлифовать старое. Так продолжалось довольно долго, но в последние годы творческие привычки Григорьева явно изменились. Его потянуло к старым стихам, он стал находить вкус в устранении тех недоделок и шероховатостей, которые на волне вдохновения или в концертном шуме порой кажутся маловажными, но, перекочевав на лист бумаги, режут глаз искушенного читателя. Не думаю, что Костя стал все чаще возвращаться к уже написанному из-за каких-то дурных предчувствий. Нет, возвращение являлось только признаком зрелости. Постепенно сам автор становится тем самым «искушенным читателем» – это весьма распространенное явление, которое можно только приветствовать. К тому же автор Григорьев обладал несомненными редакторскими способностями и зорко подмечал собственные недоработки. Говорю об этом с такой уверенностью, поскольку претензиями к самому себе Григорьев постоянно делился со мной. Возможно, я удивлю читателя, сообщив, что мы с Костей созванивались каждый день – да, буквально каждый день. Тем для разговоров у нас находилось много, но, как легко догадаться, одной из главных являлось собственное творчество собеседников. Мы читали друг другу свежие опусы, а со временем Костя все чаще сообщал мне, что решил исправить старое, и зачитывал – как именно. Мне обычно приходил в голову какой-то свой вариант, Костя порой принимал его, но чаще обещал подумать. В результате стихи менялись к лучшему: дотошный исследователь сможет убедиться в этом, сравнивая некоторые тексты из этой книги и книг, выпущенных прежде. Кстати, точно так же советовался с Григорьевым и я. В конце концов Григорьев так уверился в плодотворности нашего сотрудничества, что, составив свою книгу «Курзал», назначил меня ее редактором, причем заявил, что примет любые внесенные мной исправления. Для исконно самолюбивых поэтов такое заявление поистине удивительно, а для меня оно – большая честь. Однако выступить редактором мне не довелось, так как Костя не успел найти издателя для своей книги, а издание за свой счет было ему не по карману. Поэтому если я и помогал Григорьеву в работе над стихами, то «в рабочем порядке»: по телефону, при личных встречах, перед концертами… А окончательное решение всегда оставалось за Костей, и, на мой взгляд, оно практически всегда оказывалось правильным.
Скажу несколько слов о составе этой книги. Ее ядром является «Курзал», составленный самим автором. Костя старался не занимать места в будущей книге ранее опубликованными стихами. Поэтому «Курзал» пришлось дополнить избранными стихами из сольной книги Григорьева «Мой океан фантазии», изданной не где-нибудь, а в Караганде (название может показаться чересчур выспренним, но для Григорьева с его буйной фантазией оно удивительно точное). В книгу вошли избранные стихи из общих книг куртуазных маньеристов «Волшебный яд любви», «Любимый шут принцессы Грезы», «Триумф непостоянства», «Клиенты Афродиты», «Услады киборгов», «Песни сложных устройств». В архиве Григорьева нашлась также безымянная книга его ранних стихов, по большей части еще доманьеристских, написанных под явным влиянием обэриутов (куртуазные стихи появляются лишь в конце этой книги). Многое из этой книги также вошло в настоящее издание и, несомненно, станет открытием для поклонников творчества Григорьева. И, наконец, в новый, расширенный «Курзал» вошли многие стихи, найденные в архиве – те, которые ранее не печатались и, насколько я помню, не исполнялись на концертах. Временами Григорьев был излишне строг к самому себе. Я знаю, что он работал над этими стихами, но выход к читателю они получают только сейчас. Поздно? И да и нет. Думается, время для творчества Григорьева теперь мало что значит. «Мы уже в вечности, брат».
Предисловие[1]
Из неназванной книги 1993 года
Константин (Константэн) Григорьев… Человек-легенда… Услышав это имя, дамы на всей территории бывшего Союза неожиданно впадают в состояние, близкое к обмороку, причем могут оставаться в странном оцепенении много часов подряд.
Вот как описывает зарубежный корреспондент один из подобных случаев: «…в прошлом году ей был присужден титул «мисс Вселенная»! Мы говорили с этой русской девушкой, наверное, обо всем на свете – о водке и о политике, о проблеме абортов и о лунных затмениях… Однако стоило мне упомянуть имя хорошо известного на Западе русского поэта Константэна Григорьева, как девушка покачнулась и, закатив глаза, со стоном рухнула на паркет, увлекая за собой стоявший на скатерти драгоценный сервиз флорентийского стекла, который тут же со страшным грохотом превратился в бесполезную груду сверкающих осколков… Полчаса спустя мне удалось привести красавицу в чувство, но с тех пор я больше не отваживался на подобные эксперименты…» («Нувель Обсерватер», 1992 год).
Вот как описывает зарубежный корреспондент один из подобных случаев: «…в прошлом году ей был присужден титул «мисс Вселенная»! Мы говорили с этой русской девушкой, наверное, обо всем на свете – о водке и о политике, о проблеме абортов и о лунных затмениях… Однако стоило мне упомянуть имя хорошо известного на Западе русского поэта Константэна Григорьева, как девушка покачнулась и, закатив глаза, со стоном рухнула на паркет, увлекая за собой стоявший на скатерти драгоценный сервиз флорентийского стекла, который тут же со страшным грохотом превратился в бесполезную груду сверкающих осколков… Полчаса спустя мне удалось привести красавицу в чувство, но с тех пор я больше не отваживался на подобные эксперименты…» («Нувель Обсерватер», 1992 год).