Константинов Андрей Дмитриевич. Дело о дуэли на рассвете

Андрей Константинов
 
Дело о дуэли на рассвете
(Агентство «Золотая Пуля» — 3)

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Перед вами — третья книга из цикла "Агентство «Золотая пуля». После успеха первых двух книг мы убедились: читатели ждут продолжения! И оно последовало.
   Напомним: в этой книге, как и в предыдущих, все от начала до конца — вымысел. Герои книги — сотрудники петербургского агентства «Золотая пуля». Возглавляет «Золотую пулю» Андрей Обнорский, герой известных романов Андрея Константинова.
   Книга состоит из новелл, рассказываемых от имени разных журналистов Агентства. Среди других персонажей книги — бизнесмены, братва, сотрудники милиции и спецслужб, олигархи и политики… Если кто-то из них покажется вам узнаваемым — что ж, возможно, вы и правы.
   А возможно, и нет. Авторы всегда готовы, как говорится, ответить за свой «базар».

ДЕЛО О НЕСПРАВЕДЛИВОМ ПРИГОВОРЕ

Рассказывает Анна Лукошкина

 
   "32 года. Закончила юридический факультет ЛГУ. Работала судьей в районных судах Санкт-Петербурга.
   Член Городской коллегии адвокатов.
   Представляет Агентство в качестве адвоката на судебных процессах.
   В Агентстве также отвечает за «юридическую чистоту» публикуемых материалов.
   Разведена. Воспитывает сына".
   Из служебной характеристики
 

1

 
   «Телесные повреждения, полученные коммерсантом, оказались несовместимыми с этой жизнью». Я еще раз прочитала эту фразу и, усмехнувшись, поняла, что меня смутило. В Агентстве собственно журналистов и филологов было не так чтобы много, поэтому отдельные индивидуумы с техническим образованием, ныне промышлявшие журналистикой, нередко сочиняли подобные перлы. Хмыкнув еще раз, я подумала, что на месте автора написала бы: «Телесные повреждения оказались несовместимыми с ТАКОЙ жизнью».
   Впрочем, с той жизнью, которую мы имеем последние несколько лет, мало что можно совместить…
   Я с тоской посмотрела на кипу текстов, которые в срочном порядке нужно было вычитать. Вот всегда так. Я неделями, как бедная родственница, клеюсь к расследователям и репортерам, чтобы они отдали мне свои шедевры, прежде чем те пойдут в номер «Явки с повинной» или в очередной бестселлер типа «Очерков коррумпированного Петербурга». Творцы отмахиваются от меня, многозначительно давая понять, что журналистика — это не моя занудная юриспруденция, здесь нужно работать с чувством, с толком, с расстановкой. Это у вас, адвокатов, говорят они мне, можно рот закрыть — и рабочий день закончен, а место убрано. У них же материи посерьезнее, требующие сосредоточения мыслительных усилий, благоприятного расположения звезд и вовремя выданной зарплаты. А потом, когда время сдачи поджимает, меня забрасывают текстами, как аллеи листьями в Летнем саду осенней порой. Правда, спустя почти год моей работы в Агентстве в качестве человека, «оказывающего юридическую поддержку», а проще говоря — буфера на пути истцов, возмутившихся материалами наших журналистов, ребята усвоили многие мои требования. Например, перестали называть подозреваемых преступниками и научились отличать разбой от грабежа, а последний — от кражи. И в этом я вижу свою несомненную заслугу. Судебные процессы по материалам Агентства теперь скорее исключение, нежели правило.
   Но достичь этого удалось путем конфликтов с журналистским корпусом, хлопанья дверьми и надолго прилепившегося ко мне прозвища Цензор.
 

2

 
   Очередной опус начальника отдела расследований Спозаранника, правового нигилиста и самого ярого моего противника, был испещрен галочками — шедевральное произведение главного расследователя вызвало у меня много вопросов.
   Я набрала в легкие побольше воздуха и шагнула в кабинет расследователей.
   — Глеб, так писать нельзя…
   — Ну, госпожа Лукошкина, — в голосе Спозаранника появились металлические нотки, — мне все-таки виднее, как можно писать. — Глеб язвительно посмотрел на меня поверх очков, в которых фанатично отсвечивали блики настольной лампы. — Мы тоже университеты кончали, знаете ли.
   — Воля твоя, Глеб, но я этот материал визировать не буду. — Я попыталась сказать это как можно строже, заранее зная о безнадежности своих усилий найти компромисс со Спозаранником.
   — Вы угробите месяц работы нашего отдела, лишите газету сенсационного материала. Обнорский этого вам не простит.
   Глеб был спокоен, как море в штиль.
   Он отлично знал о моих, мягко говоря, прохладных отношениях с Обнорским.
   Сейчас я с трудом могу себе представить, как однажды поддалась сомнительному обаянию этого классика, как за глаза называют в Агентстве шефа. Это было какое-то помутнение рассудка, выражаясь юридическим языком — аффект. Результатом стало мое появление в Агентстве в качестве вольнонаемного юриста, о чем, собственно, я не жалею. За исключением тех минут, когда встречаюсь с Обнорским.
   А происходит это до печального часто — не только на летучках, которые у нас случаются два раза в неделю, но и по всяким другим поводам. Контракты, встречи с издателями, оформление уставных документов — Агентство пыталось, не роняя собственного имиджа, заработать деньги.
   Юридическую поддержку в этом оказывала я — Анна Лукошкина, бывший народный судья, ныне адвокат, член Городской коллегии адвокатов.
   — Аня! — зычный голос шефа застал меня в кабинете Спозаранника, где я считала до десяти, пытаясь не запустить в Глеба дыроколом. Я понимала, что мне с моим первым разрядом по стрельбе промахнуться не удастся, а потому в Агентстве может случиться «причинение тяжких телесных повреждений, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего».
   — Лукошкина, черт тебя подери!
   — Добрый день, Андрей… — мое приветствие осталось без внимания.
   — Когда ты нужна, никогда тебя нет на месте. Подумай о служебном соответствии, Лукошкина.
   Ну вот, опять за старое. И все потому, что я на какие-то полчаса ушла с лекции, которую читал в провинциальном городе криминальным журналистам Обнорский!
   С некоторых пор, выиграв грант какого-то международного фонда, мы проводим семинары в разных регионах, посвящая тамошних журналистов в тонкости журналистских расследований. Коллеги Обнорского по перу, сидевшие на лекции и больше интересовавшиеся собственными насущными проблемами, нежели нравственными страданиями и профессиональными навыками г-на Бурцева, ловившего провокаторов в давние времена, стали задаваться какими-то юридическими вопросами. Как мне потом рассказали, Обнорский испепелил взглядом аудиторию и, не найдя меня, многообещающе сказал:
   — Об этом у вас будет отдельная лекция нашего юриста.
   Как только был объявлен перерыв, лекция состоялась — персонально для меня в исполнении шефа. Девочки-журналисты издали с завистью смотрели на меня с Обнорским, использовавшего весь лексический запас, почерпнутый из общения с блатными и милиционерами. Я же завидовала тем, кто еще не утратил благоговения по отношению к нашему шефу.
   Как знать, пребывай я и дальше в состоянии священного трепета в присутствии Обнорского, может быть, в стенах Агентства я чувствовала бы себя менее дискомфортно, чем сейчас…
   — Так вот, Лукошкина, тут гражданин объявился. Претензию, понимаешь, нам предъявляет. Он-де невиновен, а мы его якобы оболгали (конечно, Обнорский использовал более крепкое выражение) в книженции нашей. Умалили, так сказать, его честь и его, блин, достоинство. Опорочили его безупречную репутацию. Поверили слухам и сплетням. Оказали давление на суд и отягчили приговор. Словом, надо разобраться.
   — Андрей, ты можешь выражаться яснее, без всяких «так сказать» и «понимаешь»? Ладно, я — адвокат, мне положены лирические отступления, но тебе не мешало бы научиться лаконичности. Кто такой этот твой гражданин?
   — Бывший рубоповец. Поговори с Глебом, кто-то из его ребят материал готовил.
   Я, конечно, не верю в невинность (невиновность, машинально поправила я) нашего клиента, но поговорить не мешало бы.
   Ну, не мне тебя учить.
   Вот это точно. Не вам меня учить, господин классик. Вы, конечно, своим восточным факультетом всем уже глаза искололи, но и мой юридический — не курсы кройки и шитья.
 

3

 
   — Лукошкина, не забудь о нашем сегодняшнем разговоре. Меня этот рубоповец уже достал. Кто-то ему дал мой мобильник, разорву падлу. Записывай его телефон, пусть удавится. — Обнорский позвонил на мою трубку, нимало не задумываясь над тем, чем я в данный момент занимаюсь. А занималась я делом самым что ни есть безнадежным: глядя в зеркало, пыталась себя убедить, что «я самая обаятельная и привлекательная» и у меня еще все впереди. Улыбаясь кривой улыбкой, я напоминала себе, что у Скрипки с Горностаевой — роман. И у Завгородней с Шаховским. И у Соболина с кем-то. А значит, я тоже на что-то способна. Охмурить, что ли, знойного Гвичию… В комнату заглянул сын:
   — Ма, ты суженого высматриваешь в зеркале? Так еще не Святки.
   — Петр, не язви. Твои фольклорные познания замечательны, но шутки по отношению к матери все-таки грубоваты.
   — Отец звонил, сказал, что попал в ДТП, хотел проконсультироваться.
   Мой бывший муж, за которого я выскочила в семнадцать лет и от которого спустя несколько месяцев родила Петьку, работал в РУБОП.
   «Да, слишком много рубоповцев за один день», — подумала я и стала набирать номер Сергея. Смешно сказать, но расстались мы не из-за его ночных выездов — рискованных и не очень — и вечной занятости, а из-за моей. Сережка если возвращался с работы, пусть и поздней ночью, уже делами не занимался. Не в пример мне, до рассвета писавшей мотивировочные части решений и изучавшей новые дела, — я тогда еще работала судьей.
   — Ты хоть понимаешь, что я страдаю от недостатка твоего внимания, что пацан наш с матерью толком не общается? — не выдержал как-то Сергей. Не найдя меня ночью в нашей постели, он пришел на кухню, где я сидела, склонившись над документами. Сергей страшным шепотом перечислял мне все лишения, им претерпеваемые. Я, очумевшая от тяжелого дня и бессонной ночи, подняла голову и автоматически произнесла, словно находясь на месте председательствующего в зале суда:
   — Можешь подавать на возмещение морального вреда.
   — Ты… Ты… — Муж задохнулся от потрясения. — Ты — чудовище.
   — Не суди и не судим будешь, — ответствовала я и сама поняла, насколько издевательски прозвучала эта фраза именно от меня, народного судьи.
   — Я ухожу от тебя. В гробу я видал такую жизнь.
   — Дурак, кто ж к ночи про гроб… Сереж, не мешай, мне нужно закончить. — Я не придала заявлению мужа большого значения. Как выяснилось, напрасно.
   Но расстались мы по-хорошему и частенько звонили друг другу — не только по причине общего дитяти, но и просто так.
   Я звонила, если мне нужна была кое-какая информация из РУБОП, он — если нуждался в юридической консультации сам или его товарищи. А еще — по праздникам. И даже в будние дни.
   — Сергей, это я. Давай о твоем ДТП позже, мне сейчас кое-что по работе от тебя нужно.
   — Здравствуй, бывшая половина. Твой Обнорский (тут я поморщилась) все воспитание в тебе искоренил. Что требуется от бедного оперативника?
   — Ну, не прибедняйся, сам же на «форде» приглашал на залив съездить.
   У вас гражданин один работал, попался на неблаговидном деле. Мы описали его подвиги, а он освободился и обиделся на нас. Просто для справки, не расскажешь, каков он, этот двуликий Янус?
   — Ну, мать… — Сергей расстроился.
   У них корпоративная солидарность — они даже о своих «бывших» плохого не говорят.
   — Будь человеком! Мне же с ним работать, а я представления не имею, кто он и с чем его едят.
   — Ладно. Кто такой? Нилин? Знаю.
   Был. Странная с ним история вышла, но по нему работал другой отдел, поэтому я только краем уха слышал. Извини, не люблю говорить о том, чего не знаю. А теперь давай о моем наезде, в смысле накате. Тьфу, ну ты поняла…
 

4

 
   Если бы к главе о рубоповце-взяточнике в наших «Очерках коррумпированного Петербурга» прилагалась фотография, я бы обо всем догадалась раньше.
   И, наверное, стала бы действовать по-другому. Но фотографии не было, имя и фамилия главного героя мне ни о чем не говорили, и в свое время я завизировала материал, удостоверившись, что все необходимые для возможного суда документы наличествуют в папке расследователей.
   История была, к сожалению, банальной для правоохранительных органов 90-х годов — взятка, сопряженная с вымогательством. Сотрудник РУБОП Нилин вымогал у гражданки Савватеевой 500 долларов, которые и были им получены в служебном кабинете. Через несколько секунд после того, как конверт с деньгами оказался в столе Нилина, его посетили коллеги, в том числе и из службы собственной безопасности РУБОП. На суде Нилин свою вину отрицал, для всех же остальных она была очевидной. Потому я совершенно спокойно использовала свой любимый «Паркер» для росчерка в строке «Виза юриста» под материалом расследователей.
 

5

 
   — М-да…
   — Ничего…
   — Ну, в общем…
   Эта летучка началась так же, как и всякая летучка, совпадавшая по времени с выходом в свет нашей ежемесячной газеты «Явка с повинной». Наши мужики внимательно рассматривали газету. Даже не глядя на страницу, я могла сказать, что именно так привлекло внимание представителей сильного пола. Это полоса «Честная девушка и страшилище». В роли честной девушки выступала Света Завгородняя — секс-символ репортерского отдела.
   Обычно ее снимали в очень привлекательных с точки зрения мужчин ракурсах, а потому свежий номер газеты с разворотом про честную девушку пользовался бешеным успехом.
   Дамы, имевшие несчастье ходить на летучку, в такие минуты сидели потупив глаза. Мы очень ясно ощущали свою никчемность, даже если для этого не было ни малейшего повода…
 

6

 
   — Лукошкина, останься на минуту. Повзло и Шаховский тоже, — шеф был не в духе.
   — Андрей, у меня встреча в консультации с клиентом, давай я тебе потом перезвоню, — я действительно очень торопилась, однако, взглянув на Обнорского, поняла, что лучше остаться. — Хорошо, только давайте по-быстрому.
   — Этот урод — Нилин — пошел на то, что нам угрожает. Значит, башня у него окончательно съехала. Так что мы закрываем эту тему. Я сказал тебе, чтобы ты с ним встретилась, поговорила. Так вот, теперь я запрещаю тебе с ним встречаться. Если он будет тебе названивать или, не дай Бог, у подъезда караулить, сразу звони. Куда, куда… Куда надо — мне, по «02», мужу своему бывшему, наконец!
   — Андрей, он же понимает, что это не мы его засадили, — мне почему-то стало жалко этого неизвестного мне Нилина. — Не будет он на нас отыгрываться. Давай я попробую все-таки с ним побеседовать. — Ну что за паранойя такая! И кстати, почему надо охранять именно меня?
   — Я сам назвал ему твою фамилию, когда в первый раз беседовал с ним по телефону, — произнес Обнорский, — сказал, что ты у нас юрист, ты в его проблемах и разберешься. А теперь он спятил.
   — Аня, — в разговор вступил Шаховский, — у Нилина действительно проблемы с головой («Да у вас у всех та же самая проблема!» — в сердцах подумала я). Он совершенно неадекватен. Он выбрал себе тех, кого винит в том, что с ним случилось, и методично им мстит. Но действует очень грамотно, и взять его сейчас просто не на чем. Тебе действительно не нужно лезть на рожон.
   — Хорошо, — план действий у меня возник моментально. — Я не буду заниматься Нилиным. Я вообще ничем заниматься не буду. Я беру неделю отпуска и уезжаю. В Испанию. Буду смотреть на бой быков и думать, как это похоже на наше Агентство. Все!
   — Вит и договорились. — Обнорский неожиданно легко согласился на мой ультиматум. Остальные тоже выдохнули с облегчением. — А до твоего отъезда рядом с тобой будут ребята, Шах, например. Они тебя и в аэропорт отвезут, и встретят, когда возвращаться будешь.
   — А спать?
   — Что — спать?
   — Спать со мной тоже кто-то будет до отъезда? А то вдруг ненормальный Нилин решит меня выкрасть из моей собственной постели!
   — Ты, Лукошкина, не ерничай. Ты лучше подумай, куда сына пока отправить.
 

7

 
   Я до сих пор не могу понять, почему идея докопаться до истины в деле Нилина так захватила меня в тот момент.
   Наверное, это был рецидив моей судейской практики. Как бы то ни было, наплевав на вполне серьезные предупреждения ребят, я решила заняться историей с рубоповцем. Сейчас мне кажется, что просто моя адвокатская жизнь показалась мне бесцветной по сравнению с бурной деятельностью расследователей, сидевших в засадах и мимоходом ловивших преступников. И очевидно, загубленное родителями на корню желание пойти после юрфака в следствие все-таки дало о себе знать.
   Я стала «обставляться», подготавливая почву для проведения собственного расследования.
   Убедившись, что из аэропорта джип Шаха вместе с ним и Родькой Кашириным двинулся в направлении города, я села в маршрутку и отправилась туда же.
   У меня была всего неделя, чтобы выяснить, что к чему. Действовать нужно было быстро и незаметно, в том смысле, что Питер — город маленький, люди все время друг с другом встречаются. Представляю себе лицо Спозаранника, вдруг встречающего меня где-нибудь в городе, в то время как он точно знает, что я нежусь на пляжах Коста Брава. Я злорадно похихикала, потому что сомневающийся в собственном здравом уме и трезвой памяти Спозаранник — это явление уникальное, можно сказать, мимолетное. Теперь я даже забеспокоилась, как бы такая встреча не сказалась на психическом здоровье главного расследователя…
 

8

 
   Вернувшись домой, я первым делом позвонила Нилину. Судя по голосу, он удивился моему звонку:
   — Вы — Лукошкина из Агентства «Золотая пуля»? — Голос собеседника был лишен приветливости. — Ну что ж, лучше поздно, чем никогда. Нам нужно поговорить. Надеюсь, ваше начальство не против?
   Я подумала, что не нахожусь с руководством Агентства в отношениях подчиненности. Я — адвокат, Агентство — клиент.
   Мое настоящее руководство — в юрконсультации — ничего не знает о Нилине, а значит, и против быть не может. То есть я дам почти правдивые показания.
   — Нет, мое руководство не против.
   Я бы хотела, чтобы наша предметная беседа состоялась как можно скорее. Как насчет завтра? В удобном для вас месте, — я просто медоточила, стараясь расположить к себе этого уже обозленного на нас человека. — Хотя нет, — спохватилась я, — если не возражаете, давайте встретимся у вас дома.
   — Договорились, записывайте адрес.
   Жду.
 

9

 
   Я не знала, что в тот момент, когда я разговаривала с Нилиным, секретарь Обнорского Ксюша прозвонилась в Пулково-2 и доложила шефу, что рейс на Барселону благополучно отбыл. В Агентстве завидовали моему недельному счастью. Шах и другие ребята, попеременно дежурившие рядом со мной вплоть до моего отъезда, занялись своими прямыми обязанностями.
   Я оказалась предоставлена самой себе.
   «Впрочем, — подумала я, — как бы внезапность моего отъезда не вызвала подозрения у наших расследователей. Вдруг кому-то из них придет в голову проверить, действительно ли я покинула пределы нашей Родины?» Поэтому остаток дня я не зажигала свет в квартире, передвигаясь по ней на ощупь и благодаря Бога за то, что успела к этому моменту закончить ремонт.
   Иначе банки с краской и многочисленные балочки-реечки нанесли бы моему здоровью непоправимый вред.
 

10

 
   Я стояла перед красно-кирпичной дверью и с отчаянием думала, что дважды наступить на одни и те же грабли могла только я. Эта дверь была мне знакома.
   Очевидно, хозяин квартиры тоже. Я медлила, не решаясь нажать на кнопку звонка. Дверь внезапно открылась. Я закрыла глаза, молясь, чтобы все это оказалось сном. Но видение не исчезло.
   — Вы… Ты…
   Мужчина, по всей видимости, испытал не меньшее потрясение, чем я. На меня смотрели умные, но беспокойные глаза человека, мысли о котором посещали меня даже в самые счастливые времена замужества, не говоря уж о тех минутах, когда одиночество выгоняло меня на улицу, где среди людей я чувствовала себя по меньшей мере причастной к чужому счастью.
 

11

 
   …Это случилось, когда я еще училась на первом курсе юрфака ЛГУ. Заканчивался второй семестр, в котором я успевала не только по учебным дисциплинам, но и в личной жизни — я вышла замуж. За окном был уже май, смотреть на который из окна аудитории на 22-й линии Васильевского острова становилось все труднее.
   В перерыве между парами моя подруга Лера уговорила меня сачкануть с семинара по теории государства и права, пообещав, что я не пожалею. Для очистки совести я отпросилась у милейшего преподавателя теории Себастьяна Иоганновича и отдала себя во власть старшей подруги.
   Как выяснилось, наш путь лежал на Лермонтовский проспект. Там нас уже ждали Леркин ухажер и хозяин квартиры — парень, только что вернувшийся из загранплавания. Нам, детям дефицита и пустых магазинных полок, было представлено все буржуинство заграничной продукции. Однако Юра совершенно не кичился этим великолепием и вел себя по-свойски.
   Я же, как зачарованная оглядывая его евроквартиру, которой, однако, не хватало женской руки, даже жалела, что вышла замуж. И вовсе не квартира была тому поводом, просто Юра являл собой тот образ мужчины, о котором мечтаешь с детства…
   Но вечеринка закончилась, и мы больше не встречались ни разу. Я даже не знала его фамилии.
   Прошло около года. Мы ехали с мужем, опером РУБОП, на дачу. По дороге Сергею нужно было заехать к своему коллеге. Чтобы я не мерзла в машине, муж предложил составить ему компанию. Когда мы свернули на Лермонтовский проспект, я не придала этому значения. Когда машина въехала во двор, меня зазнобило. Когда лифт остановился на пятом этаже, а Сергей позвонил в дверь, я подумала, что все пропало. Юра открыл дверь.
   — Юра, знакомься, это моя жена Аня.
   — Здравствуйте, очень рад. — Хозяин квартиры ничем не выдал нашего с ним знакомства годовой давности.
   Я стояла, как дура, не зная, радоваться ли мне тому, что факт вечеринки в моем замужнем положении остался тайной, или же разреветься оттого, что Юра оказался таким забывчивым. Нас пригласили войти и даже выпить чая с тортом.
   Мне приходилось все время себя сдерживать, чтобы не пойти первой мыть руки в ванную (предполагалось, что я не подозреваю о ее месторасположении), не спросить у хозяина, цел ли полутораметровый орел из фосфора, которого я видела в прошлый свой визит. Но я все-таки прокололась. Нужно было достать тарелки для торта. Посторонний человек вряд ли нашел бы их сразу: они стояли в кухонном шкафу за стопкой чашек и бокалов. Но я ловким движением вытащила тарелку, еще одну… Потом с ужасом оглянулась на мужчин. Юра был сдержан, зато мой муж, расплывшись в улыбке от гордости, заявил:
   — Вот, Юра, что значит быть женой опера!
 

12

 
   И вот я снова стою на пороге этой квартиры…
   — Ты… Ты… Проходи, — Юрий очнулся от неожиданности.
   Господи, ну кто мог подумать, что матрос станет оперативником РУБОП, которого потом станут обвинять в вымогательстве, а я поставлю свою визу под текстом об этом процессе!
   — Так твоя фамилия Лукошкина?
   — Да, девичья.
   — Аня, меня подставили. Ты должна мне поверить. Я тогда вел разработку одного чиновника из районной администрации. Мне посоветовали оставить его в покое. Но я продолжал работу. — Я как зачарованная смотрела на Юрия. Жесткий ежик с проседью на голове. Морщинки в уголках глаз и губ — но не от улыбчивости, а словно человек долго, напряженно всматривался во что-то и, упрямо сжав губы, шел к своей цели. — Сижу однажды в кабинете, звонит мой приятель. Говорит, сейчас ему потерпевшая по одному делу должна принести какие-то документы, а он стоит в «пробке» на Загородном. В общем, не мог бы я выписать ей пропуск, взять документы и оставить их пока у себя. Ну, я и выписал и конверт с документами взял. Положил в стол, тут врывается наш СОБР. В конверте — 500 долларов, номера переписаны. Вот тебе и состав.
   Я потом только, после суда, узнал, что приятеля моего на наркоте поймали, на этом и зацепили, и вынудили меня подставить. Бог ему, конечно, судья. А вот моя судья не поскупилась, по полной программе срок вкатала…
   — Подожди, — очнулась я. — А как же доказательственная база? Здесь же все белыми нитками шито!
   — Ты знаешь, я так этим чиновником занимался, что ни о чем другом думать не мог. Потом, уже на зоне, думал — где у меня глаза вообще были? Уши? Да что там говорить…
   Юра сидел передо мной, сцепив пальцы рук так, что костяшки побелели. Он поднял голову и, посмотрев мне в глаза, которые я поспешила опустить, констатировал:
   — Не веришь…
   — Я человек разумный, а потому сомневающийся. И что, ни кассация, ни надзор не помогли? — Во мне жестоко спорили бывший судья и нынешний адвокат, наперебой выдвигая аргументы.
   — «Для отмены приговора в материалах дела не усмотрено оснований», — процитировал Юрий, усмехнувшись. — Но дело не в этом. Я совсем о другом хотел с тобой поговорить. Тут такая петрушка, твою мать…
   Я слушала и холодела от ужаса. Встреча, начавшаяся как трепетное погружение во что-то светлое и многообещающее, вдруг разверзлась передо мной черной дырой отчаяния и безнадежности.
   О беде судьи Ненашевой я уже слышала — пусть я уже не работаю судьей, но отношения с бывшими коллегами поддерживаю. У Ольги Владимировны пропала дочь. Возвращалась из школы, а до дома не дошла. Кто-то из одноклассников видел, как девятилетнюю Надю увозили на машине. Спустя месяц, когда Ненашева уже лежала в клинике неврозов, в почтовый ящик судьи была подброшена кассета. За Надю требовали выкуп — 50 тысяч долларов. Девочку снимали не в Петербурге — у нас еще снег лежал, а за ее спиной цвели деревья.