Страница:
Замужем за корреспондентом отдела расследований Михаилом Модестовым. Сын от первого брака — Денис, семи лет. Недавно родила двух девочек-близнецов, Александру и Евгению, однако, несмотря на положенный декретный отпуск, не хочет прерывать связи с Агентством и жаждет активной деятельности…"
Из служебной характеристики
— Железняк! Ты — дура!
— Да нет… — Спорить было лень да и несподручно. Трудно это делать, когда одновременно моешь посуду и разговариваешь по телефону как паралитик, прижимая трубку плечом к уху. Я хотела найти какой-нибудь компромисс.
— Нет! Ты — идиотка! — Юлька на компромисс идти не хотела.
— Ты меня не понимаешь. Я считаю, что только в этом возрасте поняла…
— Более того, ты — извращенка, — перебила меня Юля.
— Почему, если мне нравится Спозаранник, то я сразу извращенка?
— Только извращенки могут влюбиться в Спозаранника!
Трубка наконец выскользнула из-под уха и шлепнулась в раковину. Юлька захлебнулась. Так ей и надо. Я отключила телефон.
Теперь план по захвату Глеба Егоровича придется придумывать самостоятельно.
Вот уже три дня, как я поняла, что Спозаранник — гениальный инвестигейтор и самый замечательный мужчина в мире. У него глаза такие… С ресницами. Странно, почему я раньше не замечала, что у Спозаранника есть ресницы. Сначала я заметила у него ресницы, а потом поняла, что за железной маской поборника штабной культуры скрывается нежная и чувствительная душа. Понимаю, подозревать в Спозараннике чувства и, тем более, душу до недавнего времени было просто нелепо. Но это не потому, что их у него нет, а потому что Глеб Егорович умело это скрывал, ловко обводя вокруг пальца женскую половину Агентства. В создании многочисленных приказов и инструкций он реализовывал тайное желание опеки своих коллег.
Сколько заботы и понимания сквозит, например, в одном из его последних приказов, изданном для сотрудников отдела расследований: «С целью упорядочения процесса приема пищи и минимизации угроз дезорганизации деятельности отдела, являющихся неизбежными последствиями увлечением вышеупомянутым процессом, приказываю посещать отдел питания поодиночке и в строго отведенное для каждого сотрудника время. Расписание прилагается. Железняк — 12.00-12.15, Гвичия — 12.15-12.30, Кононов — 12.30-12.45 и т.д.». Во! А все потому, что Глеб Егорович знает, что режим в приеме пищи — дело серьезное. Это я как мать двух новорожденных и одного подростка могу утверждать…
— Мать! Твои новые дети жрать хотят!
И старые тоже… — На кухне появился сын Дениска с эскортом из двух кошек. Судя по глазам последних, в их планы тоже входило чего-нибудь съесть. Я вздохнула, подумав, как тяжело быть матерью семейства. Это я еще по-умному сделала, родив в свое время Дениску, который после рождения двойняшек сделался главной нянькой. Это он придумал имена новорожденным девочкам — Саша и Женя. Александра и Евгения.
Дениску я специально перевезла от тетки из Выборга для этих целей. Он сначала упирался, говорил, что воспитание младенцев не совсем подходящее дело для семилетнего мальчика, но я смогла его переубедить. Я сказала, что преемственность поколений — это сильная штука, и, воспитывая моих детей, он получает гарантии, что его детей будут нянчить мои девочки. Детей моих девочек будут воспитывать Денискины дети в свою очередь. И так далее. Такой семейный бартер. Слава Богу, у Дениски хватило тактичности не спросить, каким образом из этой цепочки выпала я.
Кстати, воспитывать младенцев у него получается гораздо лучше, чем у меня. Он меняет памперсы, как профессиональный упаковщик. Подогревать молочную смесь до нужной температуры никто лучше него в семье не умеет. Самозабвенно торчит с ними целыми днями после школы, пока его товарищи предаются губительному влиянию улицы. Мои дети воспитывают друг друга сами…
Единственное, что меня смущает в таком положении вещей, это то, что Денис применяет к воспитанию моих детей стандартные методы дрессировки животных, потому что привык обращаться подобным образом с фокстерьером моей тетки Лены. Он выучил сестричек подавать голос и садиться, заманивая бутылкой детского питания. Вчера он похвастался — малышки стали понимать команду «апорт». Теперь они по команде приносят кубики, наперегонки и на четвереньках. Любопытно, будут ли они на детях Дениски тренировать команду «фас»? И что выйдет в конечном итоге из рода славного Железняка? Бультерьер?
И еще, к сожалению, Дениска не умеет кормить грудью — это пока приходится делать мне. Ну ничего, со временем научится…
Холодильник я предоставила сыну и кошкам, а сама пошла к малышкам. Я с нежностью взглянула на два размахивающих конечностями тельца, и мне вдруг стало грустно.
Потому что я подумала об их папе.
Дело в том, у Спозаранника — глаза, а у Модестова… уши. Вроде уши как уши, но что-то в них не то. Очень в глаза бросаются.
Когда я это заметила, то подумала, что в свое время надо было относиться к выбору объекта симпатий более тщательно. Ну что ж, это никогда не поздно исправить. И несколько дней назад я решила объясниться с Глебом Егоровичем…
…За окном уже темнел преждевременный октябрьский вечер. Сырой ветер ерошил последние листья на ветках деревьев, разметывал уже сорванные по мокрому асфальту, который тускло блестел в свете уличного фонаря. За окном не было ни души, только иногда пролетали машины, равнодушно скользя фарами по стене дома.
В Агентстве тоже было пустынно. Только двое — я и Спозаранник. Он и не подозревал, что сегодня произойдет главное событие в его жизни, которое навсегда изменит непоколебимый образ аналитика и систематизатора Спозаранника.
Глеб Егорович деловито стучал по клавиатуре компьютера, созидая очередную справку. Судя по тому, что он не прерывался ни на секунду, мысли его системно и плавно перетекли из головы по соединению «рука-клавиатура» прямо в компьютер. Циничный Каширин не упустил бы случая отпустить шуточку типа «аппарат Спозаранник подключили к компьютеру».
— Нонна! Ваша преданность рабочему процессу похвальна, но не кажется ли вам, что организм нуждается в отдыхе для столь же плодотворного труда на следующий день? — Мужчина моей мечты оторвался от работы.
— Глеб Егорович, я готова заниматься с вами расследованиями всю жизнь.
— Я вас тоже ценю как аккуратного и ответственного расследователя.
— А вы мне нравитесь как человек.
Спозаранник с подозрением посмотрел на меня. Он почувствовал важность момента: поправил галстук и взял в руки любимый дырокол.
— По моему сугубо субъективному мнению настоящий журналист-расследователь, направляющий все свои старания на достижения поставленной цели, должен личностное оставлять за порогом этого Агентства. — Для убедительности Спозаранник поднял дырокол, который, видимо, для него и олицетворял личностное, выразительно пронес его через весь стол и твердо поставил на другой край. Подумал и добавил:
— За порогом этого Агентства и других учреждений, которые журналист посещает в ходе работы.
— Что мы все о работе и о работе, — стараясь придать голосу как можно больше кокетливых интонаций, отозвалась я.
Надо ковать железо, пока горячо. Спозаранник и сам не понимает, как ему будет хорошо. Потом. Ну ничего. Модестов тоже сначала сопротивлялся. Решительно встав из-за стола, я начала форсировать расстояние, отделявшее меня от объекта симпатий.
Тут мне в голову пришла мысль попробовать покачать бедрами, как это умеет Завгородняя. Попробовала. По-моему, получилось.
В глазах Глеба Егоровича мелькнул ужас. Он схватил дырокол со стола и прижал его к груди:
— Железняк! Вы нарушаете субординацию!
— Иногда четкое следование субординации мешает общему настроению рабочего коллектива.
— Нонна! Ваша кипучая и деятельная натура всегда была уважаема мною, но, по-моему, вы выходите за рамки!
— Почему бы и вам это не попробовать? — Я присела на краешек стола.
Спозаранник вскочил из-за стола и выбежал из кабинета.
Ничего, подумала я, от меня не скроешься. Я же еще не знала, на что готов Глеб Егорович только ради того, чтоб не отдаться чувству…
Мои приятные мысли о Спозараннике прервал пронзительный звонок в дверь. Я вздрогнула. Как потом выяснилось — неспроста.
На пороге стояло оно. Скорее всего, это был какой-то персонаж из фильма ужасов: у нас часто по подъезду бродили какие-то паранормальные личности и предлагали то уверовать в Бога, то купить турпутевку в рай, то заняться черно-белой магией. Я было решила, что и эта размалеванная мадам из той же серии, и хотела захлопнуть дверь, как вдруг тетка завопила:
— Нонночка! Девочка моя! Не узнала? — Женщина уже начала перемещаться в прихожую. — Я — твоя тетя!
Я не поверила, но, справедливо рассудив, что я не знаменитость и пока не историческая личность, чтоб подвергаться атакам детей лейтенанта Шмидта, впустила тетку. Тетка решительно почесала на кухню, бросив чемоданы у порога. Видимо, она рассчитывала, что дальше их транспортировать должна я.
Я же стояла в смущении и думала, что бы сделал в этой ситуации мой легендарный прадедушка матрос Железняк? Дело в том, что я испытываю слабость к своим родственникам и почти всех их очень люблю. Люблю и, следовательно, знаю. Так вот, по-моему, в их рядах этой тетки не насчитывалось.
Значит, либо это чужая тетка, либо внебрачная дочка матроса Железняка. В любом случае решение вопроса требовало деликатности. Интересно, а она сама знает, что я ее не знаю? Зазвонил телефон, и я, одним глазом следя за странной особой, претендующей на родство, взяла трубку. «Тетя» вела себя пока мирно, если не считать наглого присвоения моей кружки с кофе.
— Она уже у тебя? — взволнованно спросил голос в трубке.
— Кто она и кто вы? — Я окончательно запуталась.
— Нонна, это я, твоя тетя. Геновера у тебя? — От этого ответа мне стало еще хуже.
Тети размножались прямо на глазах. Впрочем, голос в трубке показался мне отдаленно знакомым. Я робко спросила:
— Тетя Лена?
— Кто же еще! Эта старая ведьма у тебя?
— Да, есть одна. Очень на нее похожая. — Я наконец-то поняла, о ком речь.
— Я не успела тебя предупредить. Это Геновера, наша родственница из Крыма. Она — сестра мужа племянницы Железняка по материнской линии. Совершает турне по всей родне. У меня она уже была.
— Ну и как?
— Ужас! Она колдунья, чревовещательница, гробокопательница и еще что-то в этом роде. У всех, кого она почтила своим вниманием, случались какие-то катастрофы. Я отделалась достаточно легко — всего лишь хулиганы разбили машину и завелись тараканы. Только они не настоящие, эти тараканы.
— Как понять?
— Так. Я смотрела в энциклопедии, носила энтомологам — нет таких. Они жрут обои.
— Это термиты.
— Нет. Эти гады жрут только обои. Чем я их только ни травила! Когда поняла, что бесполезно, я им стала блюдечки с едой ставить, чтоб обои не жрали.
— И что, не едят?
— Нет, только обои, — тетя Лена чуть не плакала. — У Гены из Вологды после ее визита вообще брата убили. У Катерины Ивановны, двоюродной моей сестры, внучку украли. На Бориса, мужа Светланы из Тамбова, набросилась бешеная собака и наехали бандиты. И почти у всех — бытовые неприятности.
— Она всех уже объехала?
— Да, ты последняя.
— Может, ее не пускать?
— И не пытайся. Во-первых, не получится, во-вторых, проклянет.
— Не верю я в эти сверхъестественные штуки.
— Смотри, я тебя предупредила.
Я повесила трубку. Замечательно — личность установлена. Тетушку зовут Геновера, она — ведьма из Крыма. Выгонять ее никто не собирается. Я люблю своих родственников, даже если они из параллельных миров.
— Здравствуйте, тетушка!
На кухне рухнула полка. Кошмар начался.
Итак, у меня появилась тетя. Ее не смутило, что в квартире постоянно орут дети, из еды в холодильнике — только кофе и три кабачка, а Модестов — старая зануда. «Не хочу вас расстраивать, но я, к сожалению, ненадолго. У меня здесь небольшое коммерческое дельце», — заявила она и согласилась занять любую комнату, какую мы ей предложим.
Пришлось предложить ей нашу с Модестовым спальню, поскольку из детской пришлось бы вынести всю мебель. Больше комнат у нас не было. Мы с Модестовым переехали в детскую к вящей радости малявок и к великой досаде Дениса, которому теперь пришлось спать на полу.
Тетя затащила свои баулы в мою комнату, и через некоторое время из-под двери потянулся легкий дымок благовоний. Я никогда не испытывала пристрастия к этому способу ароматизации помещения, но более зловонных благовоний я никогда не нюхала.
Как бы объективно я ни старалась подойти к личности моей новообретенной родственницы, не придавая особого значения тому, что наговорила мне тетя Лена из Выборга, Геновера мне все больше и больше напоминала ведьму из детских книжек. Длинные белые волосы, раскиданные по черной шали, подведенные глаза с черными стрелками, алые ногти на худых пальцах, изящно придерживающих мундштук с «беломориной».
…Ночью выли кошки. Я не буду скрывать — они и раньше были не особо сговорчивыми существами, но чтобы выть — такого еще не было. По-моему, кошкам вообще не дано природой выть, воют только волки и собаки, да и то над мертвецами. А над кем воют кошки?
— Ну, Нонна, у тебя все не слава Богу.
Мало того, что ты постоянно попадаешь во всякие истории с маньяками, так у тебя еще тетки как снег на голову падают. Это из-за нее кошки и воют, — взбунтовался Модестов.
— Может, их связать и вставить кляп? — предложила я.
Модестов высунул голову из-под подушки:
— Нельзя. Они задохнутся.
— Может, им успокоительное дать?
— А у тебя есть?
— Валерьянка.
— Лучше сама выпей.
— Я-то выпью, а дети?
— Надо всем засунуть вату в уши.
На том и порешили. Комплект ваты был выдан всем членам семьи поголовно, включая младенцев.
— Не к добру все это… — сказал Модестов.
Он и сам не предполагал, насколько окажется прав.
После того вечера, проведенного вместе со мной в Агентстве, Спозаранник стал каким-то странным. Глеб Егорович выглядел в последнее время очень задумчивым и каким-то печальным. Мне даже показалось, что он меня избегает.
Сегодня мои подозрения подтвердились.
Когда я вошла в «Золотую пулю», то готова была поклясться, что в конце коридора увидела силуэт Спозаранника. Также о его наличии в Агентстве говорил оставленный на столе дырокол. Я пустилась на поиски начальника, но он как сквозь землю провалился.
Его не было ни в репортерском, ни в архивно-аналитическом, ни в буфете. Инспектировать мужской туалет я не стала, а заняла выжидательную позицию в коридоре. И не напрасно. Внезапно из-за закрытой двери расположенного тут же подсобного помещения раздался шорох, и оттуда, осторожно озираясь, высунулась голова Спозаранника.
— Глеб Егорович! А я к вам, — радостно приветствовала я его.
Голова испуганно вжалась в плечи, и дверь с треском захлопнулась. Я постучалась:
— Глеб Егорович. Выходите. Мне надо с вами поговорить.
Ответом мне была тишина.
— Спозаранник! Я тебя все равно достану! — проорала я в замочную скважину. Желание выпустить душу Спозаранника на свободу из гнетущих рамок штабной культуры было так велико, что я перестала соблюдать приличия.
— Железняк! Прекратите безобразничать.
Идите работать, — зашипел начальник.
— Глеб Егорович, выходите. Я вас не трону. Чем вы там заняты?
— Не выйду, — твердо ответил Спозаранник. — Я думаю. А мыслительный процесс иногда требует покоя и уединения. Слышите: по-ко-я.
— Тогда впустите меня, подумаем вместе. — Ради того, чтобы открыть для общества недавно обнаруженную мною душевность Спозаранника, я уже готова была пренебречь своей репутацией. Хотя эта жертва вряд ли была бы востребована — вместе со Спозаранником моей репутации ничего не грозило.
Я принялась костяшками пальцев выбивать на двери любимую мелодию футбольных болельщиков.
В коридор заглянула Агеева.
— Ты одна? С кем ты здесь шумишь? — удивленно спросила она, изучив пространство вокруг меня. Спозаранник затих.
— Здесь — я одна.
Это я сказала громко и ядовито, выразительно посмотрев на дверь подсобки. Раз Спозаранник не хочет выходить по моей просьбе, то он выйдет под давлением общественности. Пусть как хочет, так и объясняет, за какими такими расследованиями он полез в чулан?
Агеева, смутно о чем-то догадываясь, подошла к подсобке и подергала ручку.
— Кто там? — одновременно поинтересовались запертый и Агеева. Марина Борисовна отскочила от двери:
— Кто это?
— Спозаранник, — честно призналась я.
— Ты его там заперла?! — ужаснулась Агеева.
— Нет, он сам.
— Зачем?!
— Он там думает.
— О-о-о. — Больше ей сказать было нечего.
— Марина Борисовна! — Спозаранник поскребся в дверь с той стороны. — Удалите Железняк от двери. Она дезорганизует работу всего нашего отдела.
— Там весь отдел? — в очередной раз ужаснулась Агеева.
— Нет. Здесь только я, а отдел, лишенный моего руководства, — в отделе.
Через пять минут и отдел, и все Агентство были у двери подсобки. Все уговаривали Спозаранника выйти, но он был непреклонен. Он отказывался выходить до тех пор, пока я нахожусь в пределах видимости.
Чтоб не нарушать священный рабочий процесс, Глеб Егорович заявил, что он согласен руководить отделом из подсобки. Для этого всего лишь надо перенести столы в коридор.
Отделу это не понравилось, и все переключились с проблемы вынимания его из подсобки на проблему удаления меня за пределы видимости. Все вдруг вспомнили, что я — в декретном отпуске. Я обиделась и сказала, что буду рожать детей с периодичностью каждые два года и больше они меня не увидят. Если я их не устраиваю как журналист-расследователь, то буду матерью-героиней.
— Никаких условий для работы! Вместо того, чтоб давать задания и руководить деятельностью, начальник отдела отсиживается в подсобке. — Я решила умолчать об истинной причине, почему Спозаранник держит оборону.
— Ах, так тебе задание нужно? — тут же отреагировал заключенный в подсобке. Его интонации мне очень не понравились.
…Так я получила это дурацкое дело о пропавших канализационных люках. Через полчаса после освобождения Спозаранника мне (через секретаря) была передана подробная справка, состряпанная моим начальником из беседы с чином из комитета по городскому хозяйству. Из нее следовало, что вот уже три месяца подряд с пугающим постоянством с улиц города по ночам исчезают канализационные люки. Люки никакой особой ценности не представляли, и все это было более чем таинственно. Но это, как выяснилось, не самое мистическое, с чем мне впоследствии пришлось столкнуться.
Я выехала домой пораньше, потому что все, что можно было сделать в Агентстве, я уже сделала. В конце концов, дома ждали многочисленные младенцы и мой старый ребенок Денис. Все хотели маму, и все хотели есть… А мама хотела Спозаранника.
В эти дни мой стойкий иммунитет ко всяческой паранормальной ереси заметно поколебался, потому что у нас завелся полтергейст. Меня это здорово расстроило. Модестов же, наоборот, ходил довольный — подтверждалась его концепция устройства мира. По его заблуждению, в мире есть не только Бог, землю также населяет куча всякой нечисти. И сейчас эта нечисть стала ему являться. Мне показаться на глаза она еще не решается, но тем не менее заявляет о себе. Во-первых, нечисть заставляла кошек выть по ночам, а соседей — просыпаться и ругаться со мной по этому поводу. Эти мерзкие твари (не соседи, кошки) нипочем не хотели затыкаться, ни одна из мер по их усмирению не возымела должный эффект.
Едва за окном начинало смеркаться, обе вскарабкивались на подоконник и, прижавшись носами к стеклу, начинали свой похоронный вой. Единственным человеком, который равнодушно относился к кошачьим выступлениям, была Геновера. Однажды Дениска посоветовал мне напичкать кошек снотворным. Мы подсыпали им в «Вискас» пару растолченных таблеток димедрола.
Долго нам, довольным своей догадливостью, ждать не пришлось — к семи вечера кошки отрубились. Сначала все было хорошо, но как только начало смеркаться, они стали храпеть. Очень громко. И Модестов отругал нас за то, что мы издеваемся над животными, и сказал, что лучше бы они выли. Действительно, выли они тише, но противнее.
А с храпящими кошками гораздо проще справиться — мы положили их в эмалированный бак, для звукоизоляции обложенный одеялом, и поставили в ванную. Нам стало легче, а соседи взбесились. Там в ванной какая-то вентиляционная дырка оказалась…
Что— то паранормальное, казалось мне, было и в отношении Саши и Жени к тетке.
На первых порах, чтоб тетя не пропадала без дела, я попыталась перепоручить воспитание девочек Геновере, чтоб облегчить участь Дениски. Но эти попытки не увенчалась успехом. Геновера дала свое принципиальное согласие проникнуться преемственностью поколений, а вот девчонки воспротивились.
Едва крымская тетушка входила в детскую, малявки начинали орать как резаные. Любая попытка Геноверы приблизиться и, не дай Бог, выразить ласку, заканчивалась тем, что дети заходились в истерике. Вывести из этого состояния их мог только Денис, который давно уже нашел метод усмирения моих младенцев. Он просто брал с полки Маяковского и начинал с выражением читать. Девчонки утихали, со вниманием прислушиваясь к гениальным строкам поэта.
Маяковский — их любимый поэт. Чуть меньше они любят «Капитал» Маркса, под него Саша и Женя обычно засыпают. А Ахматову они терпеть не могут.
План по захвату канализационного вора был через пару дней готов. Вычислить злоумышленника логически не было никакой возможности — умом не понять, какому идиоту могут понадобиться люки? Ни умом, ни интуицией. Здесь нужен другой подход.
Может быть, именно из-за этого Спозаранник поручил данное дело мне?
Дело в том, что пропажа люков никому не выгодна. По всем законам жанра, подозрения в первую очередь должны пасть на заявителя — чиновника по фамилии Дорохов. Я проверила его личность ~ по всем показателям он вроде бы чист. Не судим, не женат, не дурак. Более того, исчезновение люков сильно наносит удар именно по его деловой репутации. Сам он считает, что это провокация со стороны его подчиненных, которые, навесив на него вину за пропажу люков, добиваются его смещения. Великая политическая интрига.
Во вторую очередь, подозрения должны падать на фирму-изготовителя этих люков.
Мол, похищая люки, они добиваются увеличения объема заказов со стороны комитета на их продукцию. Но — тоже не сходится.
Выяснилось, что руководство завода до сих пор не прониклось новыми веяниями в современной экономике, их госпредприятие влачит жалкое существование и очень довольно существующими объемами. Злобных конкурентов у них нет.
Таким образом, надо подходить с другой стороны, а именно — со стороны люков. Если посмотреть по карте географию пропаж (уверена — даже Спозаранник до этого не додумался), то становится понятно, что люки пропадают не просто так. Они пропадают закономерно. Сначала люк пропал в начале улицы Марата, потом — в середине, третий — у ТЮЗа. Потом похититель сделал небольшой крюк по Загородному проспекту и двинулся дальше по Рузовской улице.
Успешно преодолев Обводный канал, он отметился на Боровой, стырив финальный люк у гостиницы «Южная». Нет почти никаких сомнений, где в следующий раз произойдет хищение, — на улице Расстанной.
Надо просто прогуляться там днем, выбрать люк посимпатичнее и устроить ночью около него засаду. Вот и весь план.
Кстати, я поняла наконец, что воющие кошки и падающие полки — это всего лишь начало обширной развлекательной программы, которую придется пережить членам моей семьи. Еще у нас поселился барабашка. Он стучал по ночам по батареям, вытаскивал книжки из ранца Дениски и бил посуду. Наутро кухня представляла собой нечто невообразимое: сахар, соль и скудные пряности были раскиданы по столу и подоконнику, перебитые чашки валялись на полу, полка традиционно свисала со стены. Сначала я списывала все эти безобразия на «хозяйственность»
Модестова, но потом сама начала верить в версию мужа, что это следы разгула полтергейста. Конечно, Модестов растяпа, но не до такой же степени. Вскоре муж увидел нашего барабашку воочию. Правда, только он один.
…В то утро Модестов вскочил на работу раньше обычного. Бодрой рысцой проскакал в ванную, но через несколько секунд вернулся, в замешательстве оглядываясь по сторонам и ежесекундно поправляя очки. Таким растерянным я его видела только один раз — когда предложила ему на мне жениться.
— Нонна! У нас в ванной никого нет?
— Не знаю. Может, тетя?
— Нет, она уже ушла. А с ней никто больше не приезжал?
— Нет, по-моему. Что случилось?
— У нас в ванной — снежный человек.
Весь мохнатый, с таким оскалом. Посмотрел на меня и подмигнул. Я убежал.
— Он моется?
— Нет, просто стоит.
— Почему ты думаешь, что это снежный человек? Они же в лесу. — Я только отошла ото сна и поняла, что Модестов не шутит.
— Точно! Это наш барабашка. Я сразу даже не сообразил. — Лицо Модестова прояснилось. Видимо, ему было гораздо проще объяснить присутствие барабашки в ванной, чем снежного человека.
Из служебной характеристики
— Железняк! Ты — дура!
— Да нет… — Спорить было лень да и несподручно. Трудно это делать, когда одновременно моешь посуду и разговариваешь по телефону как паралитик, прижимая трубку плечом к уху. Я хотела найти какой-нибудь компромисс.
— Нет! Ты — идиотка! — Юлька на компромисс идти не хотела.
— Ты меня не понимаешь. Я считаю, что только в этом возрасте поняла…
— Более того, ты — извращенка, — перебила меня Юля.
— Почему, если мне нравится Спозаранник, то я сразу извращенка?
— Только извращенки могут влюбиться в Спозаранника!
Трубка наконец выскользнула из-под уха и шлепнулась в раковину. Юлька захлебнулась. Так ей и надо. Я отключила телефон.
Теперь план по захвату Глеба Егоровича придется придумывать самостоятельно.
Вот уже три дня, как я поняла, что Спозаранник — гениальный инвестигейтор и самый замечательный мужчина в мире. У него глаза такие… С ресницами. Странно, почему я раньше не замечала, что у Спозаранника есть ресницы. Сначала я заметила у него ресницы, а потом поняла, что за железной маской поборника штабной культуры скрывается нежная и чувствительная душа. Понимаю, подозревать в Спозараннике чувства и, тем более, душу до недавнего времени было просто нелепо. Но это не потому, что их у него нет, а потому что Глеб Егорович умело это скрывал, ловко обводя вокруг пальца женскую половину Агентства. В создании многочисленных приказов и инструкций он реализовывал тайное желание опеки своих коллег.
Сколько заботы и понимания сквозит, например, в одном из его последних приказов, изданном для сотрудников отдела расследований: «С целью упорядочения процесса приема пищи и минимизации угроз дезорганизации деятельности отдела, являющихся неизбежными последствиями увлечением вышеупомянутым процессом, приказываю посещать отдел питания поодиночке и в строго отведенное для каждого сотрудника время. Расписание прилагается. Железняк — 12.00-12.15, Гвичия — 12.15-12.30, Кононов — 12.30-12.45 и т.д.». Во! А все потому, что Глеб Егорович знает, что режим в приеме пищи — дело серьезное. Это я как мать двух новорожденных и одного подростка могу утверждать…
— Мать! Твои новые дети жрать хотят!
И старые тоже… — На кухне появился сын Дениска с эскортом из двух кошек. Судя по глазам последних, в их планы тоже входило чего-нибудь съесть. Я вздохнула, подумав, как тяжело быть матерью семейства. Это я еще по-умному сделала, родив в свое время Дениску, который после рождения двойняшек сделался главной нянькой. Это он придумал имена новорожденным девочкам — Саша и Женя. Александра и Евгения.
Дениску я специально перевезла от тетки из Выборга для этих целей. Он сначала упирался, говорил, что воспитание младенцев не совсем подходящее дело для семилетнего мальчика, но я смогла его переубедить. Я сказала, что преемственность поколений — это сильная штука, и, воспитывая моих детей, он получает гарантии, что его детей будут нянчить мои девочки. Детей моих девочек будут воспитывать Денискины дети в свою очередь. И так далее. Такой семейный бартер. Слава Богу, у Дениски хватило тактичности не спросить, каким образом из этой цепочки выпала я.
Кстати, воспитывать младенцев у него получается гораздо лучше, чем у меня. Он меняет памперсы, как профессиональный упаковщик. Подогревать молочную смесь до нужной температуры никто лучше него в семье не умеет. Самозабвенно торчит с ними целыми днями после школы, пока его товарищи предаются губительному влиянию улицы. Мои дети воспитывают друг друга сами…
Единственное, что меня смущает в таком положении вещей, это то, что Денис применяет к воспитанию моих детей стандартные методы дрессировки животных, потому что привык обращаться подобным образом с фокстерьером моей тетки Лены. Он выучил сестричек подавать голос и садиться, заманивая бутылкой детского питания. Вчера он похвастался — малышки стали понимать команду «апорт». Теперь они по команде приносят кубики, наперегонки и на четвереньках. Любопытно, будут ли они на детях Дениски тренировать команду «фас»? И что выйдет в конечном итоге из рода славного Железняка? Бультерьер?
И еще, к сожалению, Дениска не умеет кормить грудью — это пока приходится делать мне. Ну ничего, со временем научится…
Холодильник я предоставила сыну и кошкам, а сама пошла к малышкам. Я с нежностью взглянула на два размахивающих конечностями тельца, и мне вдруг стало грустно.
Потому что я подумала об их папе.
Дело в том, у Спозаранника — глаза, а у Модестова… уши. Вроде уши как уши, но что-то в них не то. Очень в глаза бросаются.
Когда я это заметила, то подумала, что в свое время надо было относиться к выбору объекта симпатий более тщательно. Ну что ж, это никогда не поздно исправить. И несколько дней назад я решила объясниться с Глебом Егоровичем…
***
…За окном уже темнел преждевременный октябрьский вечер. Сырой ветер ерошил последние листья на ветках деревьев, разметывал уже сорванные по мокрому асфальту, который тускло блестел в свете уличного фонаря. За окном не было ни души, только иногда пролетали машины, равнодушно скользя фарами по стене дома.
В Агентстве тоже было пустынно. Только двое — я и Спозаранник. Он и не подозревал, что сегодня произойдет главное событие в его жизни, которое навсегда изменит непоколебимый образ аналитика и систематизатора Спозаранника.
Глеб Егорович деловито стучал по клавиатуре компьютера, созидая очередную справку. Судя по тому, что он не прерывался ни на секунду, мысли его системно и плавно перетекли из головы по соединению «рука-клавиатура» прямо в компьютер. Циничный Каширин не упустил бы случая отпустить шуточку типа «аппарат Спозаранник подключили к компьютеру».
— Нонна! Ваша преданность рабочему процессу похвальна, но не кажется ли вам, что организм нуждается в отдыхе для столь же плодотворного труда на следующий день? — Мужчина моей мечты оторвался от работы.
— Глеб Егорович, я готова заниматься с вами расследованиями всю жизнь.
— Я вас тоже ценю как аккуратного и ответственного расследователя.
— А вы мне нравитесь как человек.
Спозаранник с подозрением посмотрел на меня. Он почувствовал важность момента: поправил галстук и взял в руки любимый дырокол.
— По моему сугубо субъективному мнению настоящий журналист-расследователь, направляющий все свои старания на достижения поставленной цели, должен личностное оставлять за порогом этого Агентства. — Для убедительности Спозаранник поднял дырокол, который, видимо, для него и олицетворял личностное, выразительно пронес его через весь стол и твердо поставил на другой край. Подумал и добавил:
— За порогом этого Агентства и других учреждений, которые журналист посещает в ходе работы.
— Что мы все о работе и о работе, — стараясь придать голосу как можно больше кокетливых интонаций, отозвалась я.
Надо ковать железо, пока горячо. Спозаранник и сам не понимает, как ему будет хорошо. Потом. Ну ничего. Модестов тоже сначала сопротивлялся. Решительно встав из-за стола, я начала форсировать расстояние, отделявшее меня от объекта симпатий.
Тут мне в голову пришла мысль попробовать покачать бедрами, как это умеет Завгородняя. Попробовала. По-моему, получилось.
В глазах Глеба Егоровича мелькнул ужас. Он схватил дырокол со стола и прижал его к груди:
— Железняк! Вы нарушаете субординацию!
— Иногда четкое следование субординации мешает общему настроению рабочего коллектива.
— Нонна! Ваша кипучая и деятельная натура всегда была уважаема мною, но, по-моему, вы выходите за рамки!
— Почему бы и вам это не попробовать? — Я присела на краешек стола.
Спозаранник вскочил из-за стола и выбежал из кабинета.
Ничего, подумала я, от меня не скроешься. Я же еще не знала, на что готов Глеб Егорович только ради того, чтоб не отдаться чувству…
***
Мои приятные мысли о Спозараннике прервал пронзительный звонок в дверь. Я вздрогнула. Как потом выяснилось — неспроста.
На пороге стояло оно. Скорее всего, это был какой-то персонаж из фильма ужасов: у нас часто по подъезду бродили какие-то паранормальные личности и предлагали то уверовать в Бога, то купить турпутевку в рай, то заняться черно-белой магией. Я было решила, что и эта размалеванная мадам из той же серии, и хотела захлопнуть дверь, как вдруг тетка завопила:
— Нонночка! Девочка моя! Не узнала? — Женщина уже начала перемещаться в прихожую. — Я — твоя тетя!
Я не поверила, но, справедливо рассудив, что я не знаменитость и пока не историческая личность, чтоб подвергаться атакам детей лейтенанта Шмидта, впустила тетку. Тетка решительно почесала на кухню, бросив чемоданы у порога. Видимо, она рассчитывала, что дальше их транспортировать должна я.
Я же стояла в смущении и думала, что бы сделал в этой ситуации мой легендарный прадедушка матрос Железняк? Дело в том, что я испытываю слабость к своим родственникам и почти всех их очень люблю. Люблю и, следовательно, знаю. Так вот, по-моему, в их рядах этой тетки не насчитывалось.
Значит, либо это чужая тетка, либо внебрачная дочка матроса Железняка. В любом случае решение вопроса требовало деликатности. Интересно, а она сама знает, что я ее не знаю? Зазвонил телефон, и я, одним глазом следя за странной особой, претендующей на родство, взяла трубку. «Тетя» вела себя пока мирно, если не считать наглого присвоения моей кружки с кофе.
— Она уже у тебя? — взволнованно спросил голос в трубке.
— Кто она и кто вы? — Я окончательно запуталась.
— Нонна, это я, твоя тетя. Геновера у тебя? — От этого ответа мне стало еще хуже.
Тети размножались прямо на глазах. Впрочем, голос в трубке показался мне отдаленно знакомым. Я робко спросила:
— Тетя Лена?
— Кто же еще! Эта старая ведьма у тебя?
— Да, есть одна. Очень на нее похожая. — Я наконец-то поняла, о ком речь.
— Я не успела тебя предупредить. Это Геновера, наша родственница из Крыма. Она — сестра мужа племянницы Железняка по материнской линии. Совершает турне по всей родне. У меня она уже была.
— Ну и как?
— Ужас! Она колдунья, чревовещательница, гробокопательница и еще что-то в этом роде. У всех, кого она почтила своим вниманием, случались какие-то катастрофы. Я отделалась достаточно легко — всего лишь хулиганы разбили машину и завелись тараканы. Только они не настоящие, эти тараканы.
— Как понять?
— Так. Я смотрела в энциклопедии, носила энтомологам — нет таких. Они жрут обои.
— Это термиты.
— Нет. Эти гады жрут только обои. Чем я их только ни травила! Когда поняла, что бесполезно, я им стала блюдечки с едой ставить, чтоб обои не жрали.
— И что, не едят?
— Нет, только обои, — тетя Лена чуть не плакала. — У Гены из Вологды после ее визита вообще брата убили. У Катерины Ивановны, двоюродной моей сестры, внучку украли. На Бориса, мужа Светланы из Тамбова, набросилась бешеная собака и наехали бандиты. И почти у всех — бытовые неприятности.
— Она всех уже объехала?
— Да, ты последняя.
— Может, ее не пускать?
— И не пытайся. Во-первых, не получится, во-вторых, проклянет.
— Не верю я в эти сверхъестественные штуки.
— Смотри, я тебя предупредила.
Я повесила трубку. Замечательно — личность установлена. Тетушку зовут Геновера, она — ведьма из Крыма. Выгонять ее никто не собирается. Я люблю своих родственников, даже если они из параллельных миров.
— Здравствуйте, тетушка!
На кухне рухнула полка. Кошмар начался.
***
Итак, у меня появилась тетя. Ее не смутило, что в квартире постоянно орут дети, из еды в холодильнике — только кофе и три кабачка, а Модестов — старая зануда. «Не хочу вас расстраивать, но я, к сожалению, ненадолго. У меня здесь небольшое коммерческое дельце», — заявила она и согласилась занять любую комнату, какую мы ей предложим.
Пришлось предложить ей нашу с Модестовым спальню, поскольку из детской пришлось бы вынести всю мебель. Больше комнат у нас не было. Мы с Модестовым переехали в детскую к вящей радости малявок и к великой досаде Дениса, которому теперь пришлось спать на полу.
Тетя затащила свои баулы в мою комнату, и через некоторое время из-под двери потянулся легкий дымок благовоний. Я никогда не испытывала пристрастия к этому способу ароматизации помещения, но более зловонных благовоний я никогда не нюхала.
Как бы объективно я ни старалась подойти к личности моей новообретенной родственницы, не придавая особого значения тому, что наговорила мне тетя Лена из Выборга, Геновера мне все больше и больше напоминала ведьму из детских книжек. Длинные белые волосы, раскиданные по черной шали, подведенные глаза с черными стрелками, алые ногти на худых пальцах, изящно придерживающих мундштук с «беломориной».
…Ночью выли кошки. Я не буду скрывать — они и раньше были не особо сговорчивыми существами, но чтобы выть — такого еще не было. По-моему, кошкам вообще не дано природой выть, воют только волки и собаки, да и то над мертвецами. А над кем воют кошки?
— Ну, Нонна, у тебя все не слава Богу.
Мало того, что ты постоянно попадаешь во всякие истории с маньяками, так у тебя еще тетки как снег на голову падают. Это из-за нее кошки и воют, — взбунтовался Модестов.
— Может, их связать и вставить кляп? — предложила я.
Модестов высунул голову из-под подушки:
— Нельзя. Они задохнутся.
— Может, им успокоительное дать?
— А у тебя есть?
— Валерьянка.
— Лучше сама выпей.
— Я-то выпью, а дети?
— Надо всем засунуть вату в уши.
На том и порешили. Комплект ваты был выдан всем членам семьи поголовно, включая младенцев.
— Не к добру все это… — сказал Модестов.
Он и сам не предполагал, насколько окажется прав.
***
После того вечера, проведенного вместе со мной в Агентстве, Спозаранник стал каким-то странным. Глеб Егорович выглядел в последнее время очень задумчивым и каким-то печальным. Мне даже показалось, что он меня избегает.
Сегодня мои подозрения подтвердились.
Когда я вошла в «Золотую пулю», то готова была поклясться, что в конце коридора увидела силуэт Спозаранника. Также о его наличии в Агентстве говорил оставленный на столе дырокол. Я пустилась на поиски начальника, но он как сквозь землю провалился.
Его не было ни в репортерском, ни в архивно-аналитическом, ни в буфете. Инспектировать мужской туалет я не стала, а заняла выжидательную позицию в коридоре. И не напрасно. Внезапно из-за закрытой двери расположенного тут же подсобного помещения раздался шорох, и оттуда, осторожно озираясь, высунулась голова Спозаранника.
— Глеб Егорович! А я к вам, — радостно приветствовала я его.
Голова испуганно вжалась в плечи, и дверь с треском захлопнулась. Я постучалась:
— Глеб Егорович. Выходите. Мне надо с вами поговорить.
Ответом мне была тишина.
— Спозаранник! Я тебя все равно достану! — проорала я в замочную скважину. Желание выпустить душу Спозаранника на свободу из гнетущих рамок штабной культуры было так велико, что я перестала соблюдать приличия.
— Железняк! Прекратите безобразничать.
Идите работать, — зашипел начальник.
— Глеб Егорович, выходите. Я вас не трону. Чем вы там заняты?
— Не выйду, — твердо ответил Спозаранник. — Я думаю. А мыслительный процесс иногда требует покоя и уединения. Слышите: по-ко-я.
— Тогда впустите меня, подумаем вместе. — Ради того, чтобы открыть для общества недавно обнаруженную мною душевность Спозаранника, я уже готова была пренебречь своей репутацией. Хотя эта жертва вряд ли была бы востребована — вместе со Спозаранником моей репутации ничего не грозило.
Я принялась костяшками пальцев выбивать на двери любимую мелодию футбольных болельщиков.
В коридор заглянула Агеева.
— Ты одна? С кем ты здесь шумишь? — удивленно спросила она, изучив пространство вокруг меня. Спозаранник затих.
— Здесь — я одна.
Это я сказала громко и ядовито, выразительно посмотрев на дверь подсобки. Раз Спозаранник не хочет выходить по моей просьбе, то он выйдет под давлением общественности. Пусть как хочет, так и объясняет, за какими такими расследованиями он полез в чулан?
Агеева, смутно о чем-то догадываясь, подошла к подсобке и подергала ручку.
— Кто там? — одновременно поинтересовались запертый и Агеева. Марина Борисовна отскочила от двери:
— Кто это?
— Спозаранник, — честно призналась я.
— Ты его там заперла?! — ужаснулась Агеева.
— Нет, он сам.
— Зачем?!
— Он там думает.
— О-о-о. — Больше ей сказать было нечего.
— Марина Борисовна! — Спозаранник поскребся в дверь с той стороны. — Удалите Железняк от двери. Она дезорганизует работу всего нашего отдела.
— Там весь отдел? — в очередной раз ужаснулась Агеева.
— Нет. Здесь только я, а отдел, лишенный моего руководства, — в отделе.
Через пять минут и отдел, и все Агентство были у двери подсобки. Все уговаривали Спозаранника выйти, но он был непреклонен. Он отказывался выходить до тех пор, пока я нахожусь в пределах видимости.
Чтоб не нарушать священный рабочий процесс, Глеб Егорович заявил, что он согласен руководить отделом из подсобки. Для этого всего лишь надо перенести столы в коридор.
Отделу это не понравилось, и все переключились с проблемы вынимания его из подсобки на проблему удаления меня за пределы видимости. Все вдруг вспомнили, что я — в декретном отпуске. Я обиделась и сказала, что буду рожать детей с периодичностью каждые два года и больше они меня не увидят. Если я их не устраиваю как журналист-расследователь, то буду матерью-героиней.
— Никаких условий для работы! Вместо того, чтоб давать задания и руководить деятельностью, начальник отдела отсиживается в подсобке. — Я решила умолчать об истинной причине, почему Спозаранник держит оборону.
— Ах, так тебе задание нужно? — тут же отреагировал заключенный в подсобке. Его интонации мне очень не понравились.
…Так я получила это дурацкое дело о пропавших канализационных люках. Через полчаса после освобождения Спозаранника мне (через секретаря) была передана подробная справка, состряпанная моим начальником из беседы с чином из комитета по городскому хозяйству. Из нее следовало, что вот уже три месяца подряд с пугающим постоянством с улиц города по ночам исчезают канализационные люки. Люки никакой особой ценности не представляли, и все это было более чем таинственно. Но это, как выяснилось, не самое мистическое, с чем мне впоследствии пришлось столкнуться.
Я выехала домой пораньше, потому что все, что можно было сделать в Агентстве, я уже сделала. В конце концов, дома ждали многочисленные младенцы и мой старый ребенок Денис. Все хотели маму, и все хотели есть… А мама хотела Спозаранника.
***
В эти дни мой стойкий иммунитет ко всяческой паранормальной ереси заметно поколебался, потому что у нас завелся полтергейст. Меня это здорово расстроило. Модестов же, наоборот, ходил довольный — подтверждалась его концепция устройства мира. По его заблуждению, в мире есть не только Бог, землю также населяет куча всякой нечисти. И сейчас эта нечисть стала ему являться. Мне показаться на глаза она еще не решается, но тем не менее заявляет о себе. Во-первых, нечисть заставляла кошек выть по ночам, а соседей — просыпаться и ругаться со мной по этому поводу. Эти мерзкие твари (не соседи, кошки) нипочем не хотели затыкаться, ни одна из мер по их усмирению не возымела должный эффект.
Едва за окном начинало смеркаться, обе вскарабкивались на подоконник и, прижавшись носами к стеклу, начинали свой похоронный вой. Единственным человеком, который равнодушно относился к кошачьим выступлениям, была Геновера. Однажды Дениска посоветовал мне напичкать кошек снотворным. Мы подсыпали им в «Вискас» пару растолченных таблеток димедрола.
Долго нам, довольным своей догадливостью, ждать не пришлось — к семи вечера кошки отрубились. Сначала все было хорошо, но как только начало смеркаться, они стали храпеть. Очень громко. И Модестов отругал нас за то, что мы издеваемся над животными, и сказал, что лучше бы они выли. Действительно, выли они тише, но противнее.
А с храпящими кошками гораздо проще справиться — мы положили их в эмалированный бак, для звукоизоляции обложенный одеялом, и поставили в ванную. Нам стало легче, а соседи взбесились. Там в ванной какая-то вентиляционная дырка оказалась…
Что— то паранормальное, казалось мне, было и в отношении Саши и Жени к тетке.
На первых порах, чтоб тетя не пропадала без дела, я попыталась перепоручить воспитание девочек Геновере, чтоб облегчить участь Дениски. Но эти попытки не увенчалась успехом. Геновера дала свое принципиальное согласие проникнуться преемственностью поколений, а вот девчонки воспротивились.
Едва крымская тетушка входила в детскую, малявки начинали орать как резаные. Любая попытка Геноверы приблизиться и, не дай Бог, выразить ласку, заканчивалась тем, что дети заходились в истерике. Вывести из этого состояния их мог только Денис, который давно уже нашел метод усмирения моих младенцев. Он просто брал с полки Маяковского и начинал с выражением читать. Девчонки утихали, со вниманием прислушиваясь к гениальным строкам поэта.
Маяковский — их любимый поэт. Чуть меньше они любят «Капитал» Маркса, под него Саша и Женя обычно засыпают. А Ахматову они терпеть не могут.
***
План по захвату канализационного вора был через пару дней готов. Вычислить злоумышленника логически не было никакой возможности — умом не понять, какому идиоту могут понадобиться люки? Ни умом, ни интуицией. Здесь нужен другой подход.
Может быть, именно из-за этого Спозаранник поручил данное дело мне?
Дело в том, что пропажа люков никому не выгодна. По всем законам жанра, подозрения в первую очередь должны пасть на заявителя — чиновника по фамилии Дорохов. Я проверила его личность ~ по всем показателям он вроде бы чист. Не судим, не женат, не дурак. Более того, исчезновение люков сильно наносит удар именно по его деловой репутации. Сам он считает, что это провокация со стороны его подчиненных, которые, навесив на него вину за пропажу люков, добиваются его смещения. Великая политическая интрига.
Во вторую очередь, подозрения должны падать на фирму-изготовителя этих люков.
Мол, похищая люки, они добиваются увеличения объема заказов со стороны комитета на их продукцию. Но — тоже не сходится.
Выяснилось, что руководство завода до сих пор не прониклось новыми веяниями в современной экономике, их госпредприятие влачит жалкое существование и очень довольно существующими объемами. Злобных конкурентов у них нет.
Таким образом, надо подходить с другой стороны, а именно — со стороны люков. Если посмотреть по карте географию пропаж (уверена — даже Спозаранник до этого не додумался), то становится понятно, что люки пропадают не просто так. Они пропадают закономерно. Сначала люк пропал в начале улицы Марата, потом — в середине, третий — у ТЮЗа. Потом похититель сделал небольшой крюк по Загородному проспекту и двинулся дальше по Рузовской улице.
Успешно преодолев Обводный канал, он отметился на Боровой, стырив финальный люк у гостиницы «Южная». Нет почти никаких сомнений, где в следующий раз произойдет хищение, — на улице Расстанной.
Надо просто прогуляться там днем, выбрать люк посимпатичнее и устроить ночью около него засаду. Вот и весь план.
Кстати, я поняла наконец, что воющие кошки и падающие полки — это всего лишь начало обширной развлекательной программы, которую придется пережить членам моей семьи. Еще у нас поселился барабашка. Он стучал по ночам по батареям, вытаскивал книжки из ранца Дениски и бил посуду. Наутро кухня представляла собой нечто невообразимое: сахар, соль и скудные пряности были раскиданы по столу и подоконнику, перебитые чашки валялись на полу, полка традиционно свисала со стены. Сначала я списывала все эти безобразия на «хозяйственность»
Модестова, но потом сама начала верить в версию мужа, что это следы разгула полтергейста. Конечно, Модестов растяпа, но не до такой же степени. Вскоре муж увидел нашего барабашку воочию. Правда, только он один.
…В то утро Модестов вскочил на работу раньше обычного. Бодрой рысцой проскакал в ванную, но через несколько секунд вернулся, в замешательстве оглядываясь по сторонам и ежесекундно поправляя очки. Таким растерянным я его видела только один раз — когда предложила ему на мне жениться.
— Нонна! У нас в ванной никого нет?
— Не знаю. Может, тетя?
— Нет, она уже ушла. А с ней никто больше не приезжал?
— Нет, по-моему. Что случилось?
— У нас в ванной — снежный человек.
Весь мохнатый, с таким оскалом. Посмотрел на меня и подмигнул. Я убежал.
— Он моется?
— Нет, просто стоит.
— Почему ты думаешь, что это снежный человек? Они же в лесу. — Я только отошла ото сна и поняла, что Модестов не шутит.
— Точно! Это наш барабашка. Я сразу даже не сообразил. — Лицо Модестова прояснилось. Видимо, ему было гораздо проще объяснить присутствие барабашки в ванной, чем снежного человека.