— Зачем он здесь? — снова спросила Настя у Зверева. И снова ответил Обнорский:
— Чтобы помочь всем избежать ошибок, Анастасия Михайловна. Кстати, хочу вас предупредить сразу: какого-либо рода провокации и даже наше с Сашей физическое уничтожение ваших проблем не решат. Я принял меры… Вы меня понимаете?
— Понимаю, — сказала Настя. — Что вы хотите?
Зверев поставил на стол спортивную сумку:
— Прежде всего мы хотим вернуть тебе «твои» деньги, — сухо произнес он и подтолкнул сумку по полированной столешнице к Насте. — Здесь семьсот семьдесят тысяч… Те самые… Извини, но упаковка частично нарушена.
— Зачем ты их привез? — агрессивно спросила Тихорецкая.
— Денежки-то, Анастасия Михайловна, с запахом… Труп за ними. Труп вице-губернатора Малевича, — спокойно сказал Обнорский.
Лицо Насти покрылось красными пятнами.
— Что вы хотите от меня? Я должна вам восемьдесят тонн. Завтра отдам, и все — разошлись.
— Не все так просто, Анастасия Михайловна, — возразил Обнорский. — Я попробую вам все внятно разъяснить. Итак, ваши первые невинные шалости с законом начались еще в девяносто первом году. Напомню их телеграфно: хранение денег, добытых заведомо преступным путем. Имитация вашего ранения, сопровождавшееся дачей взятки медработнику, и — венец всему! — организация выстрела в окно народного судьи… Это, так сказать, перечисление пунктиром, не вдаваясь в нюансы и юридические тонкости. Оставляя за бортом этическую оценку. А теперь перейдем к вашим новым «подвигам», Анастасия Михайловна. О, они гораздо более интересны, если уместно такое слово. И гораздо более циничны… Это слово, я убежден, уместно. — Обнорский замолчал. Тишина висела в кабинете. Только тикали большие настенные часы. — Вы, мадам Тихорецкая, человека убили!
— У вас нет фактов!
— Как посмотреть… у нас есть железный факт вашей встречи с человеком, которого подозревают в убийстве. Причем ваша встреча произошла накануне преступления. Сразу после этого убийца поехал покупать автомобиль, на котором скрылся с места преступления.
— Ерунда! — хрипло произнесла Настя. — Мотива нет. Вашего так называемого убийцы тоже нет… Ничего у вас нет, кроме версии. Не то что суд, даже прокуратура на все эти ваши «факты» не клюнет.
Зверев хмуро смотрел в окно, на столе стояла сумка, полная хрустящих новеньких купюр, тикали часы.
— Верно, — согласился Обнорский. — Для прокуратуры слабовато. Но расследование только начинается. Запросто могут выплыть новые факты… Особенно если подкинуть следствию наши соображения. Человек, с которым вы беседовали в «Текиле», вполне может быть задержан. А мотив есть… есть мотив! Железный. Вы получили от Малевича огромные деньги. По моим данным, для передачи их Николаю Ивановичу Наумову. Но вы их не передали. Вы их присвоили, Анастасия Михайловна. Какой же еще мотив-то нужен?
— Дайте сигарету, — попросила Настя.
Обнорский протянул пачку, дал прикурить. Сигарета в холеных пальцах слегка дрожала. Тихорецкая затянулась, потерла виски, потом сказала:
— Если зайдет разговор про мотив, про деньги… неизбежно возникнет вопрос: а зачем я брала у Миши деньги? Вам это нужно?
С железным самообладанием женщина, подумал Обнорский.
— Нет, Анастасия Михайловна, нам это не нужно.
— Что же мы обсуждаем? В суде ваши позиции не катят, господа.
— А Наумов? — спросил Обнорский. — А Рыжий?
— А что Рыжий?
— На могиле своего друга и соратника он поклялся достать убийц.
— Вы что же хотите сказать?
— Вы умная женщина, Настя… подумайте. Тихорецкая раздавила окурок, посмотрела на Обнорского с нескрываемой ненавистью.
— А вам-то, господин журналист, зачем все это надо? Что вам с этого? Сенсации ищете? Или дружбы с Рыжим?
Обнорский посмотрел на Настю с иронией… Но с мрачной какой-то иронией. Промолчал.
— Рыжего я не боюсь, — сказала Настя. — Я, в конце концов, супруга первого заместителя начальника ГУВД. Генеральша.
— Бросьте вы… Не супруга вы ему. И даже не жена… Не станет он из-за вас влезать в это дерьмо. Да и не тягаться генералу с Рыжим, уровень не тот.
— А это мы еще посмотрим, господа. У меня есть рычаги воздействия на муженька.
— Компроматом вы с нами поделитесь, — кивнул Обнорский.
— Вы ради этого пришли? — спросила Тихорецкая с интересом.
— Нет… Хотя и это тоже представляет интерес. Что там у вас: взятки? Контакты с криминалом?
— Нет, банька с девками. Любите порнуху?
— С участием высоких должностных лиц — обожаю.
— Значит, договоримся… Если деньги вам не нужны, — кивок на сумку, — в суд вы пойти не можете… Я сдаю вам Тихорецкого с потрохами — и все довольны. Так?
— Нет, — сказал Обнорский, — не так. Относительно денег разбирайтесь с ребятами. Компромат на Тихорецкого я возьму. Считайте это первым своим взносом.
— Первым взносом… каков же второй?
— Вы, Анастасия Михайловна, сами — я подчеркиваю: сами!… — должны прийти к Рыжему, рассказать ему все и упасть на колени.
— Вы с ума сошли?!
— Нет! Я не сошел с ума. В результате вашей аферы убит человек. Этого мало? Вы взяли на себя самый страшный грех: убийство… И ни капли раскаяния нет в вас. Вы мне отвратительны, Анастасия Михайловна… Вы спрашиваете: не сошел ли я с ума? Вы — у меня?! Вы вдвойне чудовище потому, что вы женщина. Вам нет оправдания, а я — сумасшедший, по-вашему — пытаюсь дать вам шанс.
— Подождите, — сказала Настя быстро. — Подождите же! Вы же не поняли ничего… Саша! Скажи ему, Саша.
Зверев поднял голову, посмотрел на Настю странным, отсутствующим взглядом.
— Вы чудовище, Анастасия Михайловна, — устало повторил Обнорский.
— Но вы же понимаете… Вы же просто не хотите понять…
— Что я должен понять?
— У меня, — тихо сказала Настя, — не было выхода.
Второй раз за все время разговора прозвучал голос Зверева:
— Ложь! Если бы ты продала свою квартиру, свою тачку, свои фирмы… Если бы ты, Настя, сделала это, ты погасила бы все долги. А ты на мокрое пошла. Я много жуликов знал… разных. Дремучих. Но и из них не каждый так поступил бы. Ты теперь уже последний край перешагнула… Ты…
Зверев недоговорил то, что собирался сказать, махнул рукой, поднялся и вышел. Он прошел через приемную, мимо секретарши с любезной дежурной улыбкой. Он прошел через коридор и тамбур, мимо охранника с внимательным дежурным взглядом. Через автостоянку, мимо микроавтобуса «пежо» с работающей видеокамерой… Он прошел мимо, мимо, мимо.
Мимо!
Обнорский вышел из офиса спустя полчаса или чуть больше. Зверев времени не засекал, сидел в своей «девятке». В каком-то смысле он вообще находился вне времени… Впрочем, философы считают, что время объективно, неповторяемо и необратимо.
Андрей вышел из офиса, подошел к машине и сел рядом с Сашкой. На заднее сиденье швырнул спортивную сумку.
— А хочешь, Саша, — сказал он, — пойдем и напьемся в хлам?
— Нет… Что в сумке?
— Кассета с Тихорецким и деньги.
— Какие деньги?
— Не бойся. Не ТЕ. Анастасия Михайловна любезно отмусолила сто пятьдесят тонн зелени из скромных личных сбережений. Вам с Виталием… Компенсация, так сказать.
— Мне ничего не надо.
— Ну, это, брат, твое дело. Некоторое время (объективное, неповторяемое и необратимое) сидели молча.
— Что она сказала? — спросил Зверев.
— Она сказала, что мы уроды. И неудачники.
— Что она сказала про то, как поступит дальше? Пойдет она к Рыжему?
— Она сказала, что подумает. И чтобы ей легче думалось, я объяснил: через неделю вся информация по делу Малевича все равно окажется у Рыжего на столе. Так что сроку у нее неделя. А она сказала, что подумает.
— Подумает, — повторил Сашка, — подумает… дай закурить.
Обнорский заглянул в левый нагрудный карман рубашки, в правый.
— Вот черт! — Сказал он. — Забыл у этой твари и сигареты и зажигалку.
— Я куплю тебе новую, — зло ответил Сашка.
Груду денег Настя бросила в платяной шкаф. Семьсот семьдесят тысяч! Три полиэтиленовых блока, один из которых грубо вспорот ножом и заклеен скотчем.
Деньги «не грели», не возбуждали. Теперь они стали пропуском в ад. Большие Деньги часто становятся пропуском в ад. Такое у них интересное свойство. Люди знают об этом давно. Очень давно. Но все равно очень любят деньги, этот пресловутый «всеобщий эквивалент»… Чего?
— Меня нет, — сказала Тихорецкая секретарше и заперла дверь кабинета изнутри.
Дверь не могла отгородить ее от сложившихся проблем. Скорее, это был некий подсознательный символический акт… Она заперла дверь, пересекла кабинет и безвольно опустилась в кресло. На мониторе компьютера крутилась бессмысленная абстрактная картинка.
Что ты сидишь? Что ты сидишь, Настя? Что-то же нужно делать. Получается: пришел какой-то журналистик и загнал тебя в угол?… Нет, не так. Если бы это был просто журналист, я бы сама поставила его в угол. Но он пришел с приговором в руках… Сволочь! Какая все-таки сволочь! Но козыри у него такие, что не перебить. И навязать ему свои правила игры тоже не получится… Устранить? Нет. Нереально это, Настя… нереально. И купить нереально. Из ИДЕЙНЫХ! И к Наумову за помощью не обратишься… И к бывшему муженьку тоже, потому что сама сдала его по глупости и с перепугу. От неожиданности, от растерянности… Эх, Настя-Настя, что-то ты совсем форму потеряла последнее время. Но это не оправдание, родная. И вообще, все оправдывает только победа. Поражение нельзя оправдать ничем.
Ах, сволочи! Поймали. Крепко поймали… Играть придется по их правилам… Но ничего-ничего, мы еще поборемся. Главное — найти общий язык с Рыжим, нащупать верную тактику. А там, глядишь, вы сами в капкан попадете. Любой юрист знает: важны не факты, важна их интерпретация…
Ничего-ничего, мы еще посмотрим, «кто есть ху».
Настя сделала выдох, досчитала до десяти и придвинула к себе телефон. На столе перед ней лежал листок бумаги, на котором рукой Обнорского был написан телефон.
Она решительно набрала номер. Почти сразу услышала официальный мужской голос:
— Секретариат Администрации Президента. «Все будет хорошо», сказала Настя сама себе и — в трубку:
— Добрый день. Мне безотлагательно необходимо переговорить с Анатолием Борисовичем.
— По какому вопросу?
— Я владею достоверной информацией по убийству вице-губернатора Малевича.
Чиновник в Москве был маленькой сошкой, своего рода автоответчиком без права решать какие-либо вопросы. В его задачу входило отфутболивать просителей к бесчисленной рати чиновников секретариата… И уж тем более он не мог соединить Настю напрямую со всемогущим Рыжим.
Слова Тихорецкой явно озадачили «автоответчика».
— Представьтесь, пожалуйста, — сказал он.
— Я звоню из Санкт-Петербурга. Анатолия Борисовича знача еще в бытность его первым заместителем председателя Ленгорисполкома. Представлюсь я только ему лично.
Московский чиновник задумался. В секретариат Администрации Президента звонили ежедневно десятки и даже сотни людей. Все — с проблемами. И все почему-то считали, что их проблемы волнуют кого-то, кроме них… Звонили наивные правдоискатели и психи. Эта тетка из Питера совершенно на наивную дурочку или шизофреничку не похожа. Да и проблема, о которой она говорила, действительно представляла интерес.
— Не кладите трубку, — сказал чиновник-автоответчик.
Около минуты Тихорецкая слышала в трубке только негромкое потрескивание. Затем раздался голос другого мужчины:
— Здравствуйте. Я помощник руководителя Администрации Президента Российской Федерации Панкратов Игорь Евсеевич.
— Здравствуйте, — ответила Настя. — Вам уже объяснили суть вопроса?
— Да. Вы можете представиться?
— Я уже объяснила вашему клерку, что представлюсь только Анатолию Борисовичу лично.
— Боюсь, что это невозможно. Оставьте, пожалуйста, ваши координаты. С вами свяжутся.
— Нет, — твердо произнесла Настя. — Я буду говорить только с Анатолием Борисовичем. Если вы не свяжете меня с ним сейчас и напрямую, разговор не состоится никогда. Дело, повторяю, идет об убийстве Миши Малевича. Я знаю, кто его организовал. Вы, господин Панкратов, отдаете себе отчет, насколько это важно?
— Да, я отдаю себе отчет. Вы можете подождать? Я попытаюсь сейчас доложить о вас Анатолию Борисовичу.
— Жду, — ответила Настя устало. Она действительно испытывала сильное нервное напряжение и усталость. Но другого реального выхода на Рыжего не было, поэтому приходилось выслушивать «авторитетных» клерков.
— Алло, вы слушаете? — снова прорезался в горячей телефонной трубке голос Панкратова.
— Да, я вас слышу.
— Сейчас с вами будет говорить Анатолий Борисович. Разговор проходит по незащищенной линии. Вам следует избегать ненужных подробностей и имен… Кроме, разумеется, вашего имени. Вы меня понимаете?
— Да. Я отлично вас поняла, Игорь Евсеевич.
— Соединяю, — сказал Панкратов.
У Насти пересохло в горле. Она отлично понимала, что во многом ее дальнейшая судьба зависит от того, как пройдет этот первый контакт с Рыжим.
— Здравствуйте, — раздался знакомый всей стране голос. Не узнать его было невозможно. — Мне доложили, что вы располагаете важной информацией?
— Да, именно так, — уверенно ответила убийца.
— Достоверной?
— Да, достоверной.
— Мне доложили, что мы знакомы.
— Мы познакомились в июне девяносто первого на даче Анатолия Александровича… Возможно, вы помните: я выиграла у вас пари.
Несколько секунд Рыжий молчал… Насте казалось очень важным, чтобы он вспомнил. Если вспомнит, подумала она, все будет хорошо. Она не была суеверна, но сейчас подумала именно так.
— Да, я вас помню.
Она возликовала! Она мысленно возблагодарила Бога, в которого никогда не верила.
— Да, я вас помню… Скажите, Анастасия, вы в безопасности?
— Скорее да, чем нет.
— Жаль, черт возьми, что наш разговор идет по незащищенной линии. Но это, кстати, легко исправить. Я сейчас позвоню своим питерским друзьям, и вам будет предоставлена ВЧ-связь…
— Анатолий Борисович, — перебила Тихорецкая довольно бесцеремонно, — дело в том, что нам необходимо встретиться лично. Я готова вылететь в Москву в любое время.
Рыжий снова задумался, но теперь пауза уже не казалась Насте зловещей. Она твердо поверила: все будет хорошо.
— Наверно, Настя, вам нет смысла лететь в столицу. Завтра я сам буду в Питере… Девять дней Мишке.
— Да-да, — быстро сказала она, — я помню. Как мы с вами встретимся?
— Запишите телефон. — И Рыжий продиктовал семь цифр. — Это телефон моего помощника, но он всегда находится рядом со мной. Так что связь будет оперативной. Помощника зовут Геннадий, он будет предупрежден. После полудня звоните.
— Спасибо. Я все записала и поняла.
— До завтра, Анастасия. Уверены, что вам не требуется охрана?
— Спасибо, нет. Все будет хорошо. До завтра, Анатолий Борисович.
Визит Рыжего в Санкт-Петербург носил неофициальный характер. Но в Пулкове все равно стала собираться журналистская братия… Обломилось им! Анатолий Борисович сел в джип прямо на летном поле. Кортеж, вспыхивая мигалками, покинул аэропорт, минуя зоркие объективы телевизионщиков.
Среди встречающих Рыжего у трапа самолета были и официальные лица из администрации города… Но и им обломилось. В джип к Рыжему сели двое сотрудников его «контрразведки». По дороге они сделали короткий доклад по «делу Малевича». Надо признать честно: работали они не худо. Разумеется, собранная ими информация никак не позволяла пойти дальше построения версии. Но даже версия выглядела весьма убедительно.
Кортеж Рыжего мчался по Московскому проспекту, когда у помощника Анатолия Борисовича запиликал сотовый.
— Слушаю, — сказал Геннадий. — Да… да, здравствуйте, Анастасия. Да, конечно, передаю трубку.
Рыжий говорил с Тихорецкой чуть более сорока секунд. Насте была назначена встреча в одной из резиденций на Каменном острове.
— Вот ведь сука какая! — сказал Рыжий, когда закончил разговор.
Виктор Чайковский привычно рисовал Гувда. За годы службы он нарисовал сотни изображений этого чудовища. Образ оставался практически неизменным, за исключением деталей… Детали, однако, не меняли сути. Чудовище продолжало жрать людей. Рожденное для борьбы с преступностью, оно давно забыло о своем назначении. Оно давно уже удовлетворяло только свои собственные потребности.
В последние годы в меню Гувда вошло новое блюдо. Называлось оно — «спонсорская помощь». Класс легализовавшихся ворюг начал подкармливать Гувда с руки, и чудовище радостно повизгивало и лизало дающую ладонь. Виляло свиным хвостом перед хозяевами — березовскими, гусинскими, рыжими, абрамовичами… В каждом регионе, области, городке или поселке находился свой кормилец-поилец, отец родной. Он давал подачку и указывал, кого можно жрать, а кого нельзя.
Сегодня майору Чайковскому не рисовалось. Он ждал визитера, которого видеть вовсе не хотел. Но и отказаться от встречи он тоже не мог… Майор скомкал лист бумаги и швырнул его в корзину. В дверь постучали. Виктор Федорович посмотрел на часы: точен он, однако! — и сказал:
— Войдите.
В кабинет вошел Обнорский. Повисла пауза. Тяжелая, как туберкулезная отрыжка Гувда.
— Проходите, Андрей Викторович, — суховато сказал Чайковский.
— Благодарю, Виктор Федорович.
Обнорский вошел в кабинет, сел на шаткий стул напротив старшего оперуполномоченного. Посидели, помолчали, приглядываясь друг к другу. Третьим в кабинете незримо присутствовал Гувд. Он выбирал, кого сожрать.
— Из вашего, Обнорский, звонка я не совсем понял, что вам от меня нужно, — сказал Чайковский.
— Поговорить. Задать несколько вопросов. Чайковский усмехнулся:
— Интервью?
— Да бросьте вы, Виктор Федорыч. Какое, к черту, интервью? Но вопросы, которые хотелось бы разъяснить, есть.
— Спрашивайте.
— Предлагаю поговорить в другом месте… менее официальном.
— Это где же?
— Да вон — напротив вас кафешка. Там, кстати, еще один человек вас ожидает. У него тоже вопросы.
Чайковский изумленно вскинул брови:
— Это что же — разборка?
— Помилуйте! Какая может быть разборка? Вы — офицер милиции, я журналист… Да и кафе в десяти метрах от входа в ваше учреждение. Чего вам опасаться?
— Ну пойдем поговорим, — ответил Чайковский, вставая.
Он открыл сейф, достал и демонстративно сунул в оперативную кобуру ПМ… Обнорский усмехнулся.
Они вышли из помещения РУВД, пересекли улицу и вошли в маленькое уютное кафе. После залитой солнцем улицы сначала показалось — темновато… В дальнем углу сидел за столиком Зверев. Луч света отражался от чистого, влажного кафельного пола, бросал зайчики… Гувд, подумал Чайковский, не любит солнечных зайчиков. Но очень любит продажных ментов.
— Прошу вас, Виктор Федорыч, — показал рукой на столик Обнорский.
Майор подошел к столику, кивнул на ходу буфетчице за стойкой. Она приветливо улыбнулась.
— Вы, кстати, знакомы? — спросил Андрей, когда сели за столик.
— Нет, — ответил майор. Вернее, он буркнул что-то похожее на «нет».
— А я тебя, майор, знаю, — сказал Зверев. — И ты тоже про меня слышал.
— Оленька, сделай мне кофейку, — бросил Чайковский буфетчице.
— Момент, Виктор Федыч.
— Моя фамилия Зверев, — сказал Зверев.
— Ну и что дальше?
— Да ничего. Хотел посмотреть на тебя, майор… Забыл, значит?
Чайковский щелкнул зажигалкой, прикурил, выпустил струйку дыма и только после этого медленно и спокойно произнес:
— Я не знаю тебя, Зверев… Что ты хочешь? Сашка засмеялся. Улыбнулся Андрей, и облизнулся Гувд. Он чувствовал свежую жранину.
— Я ничего не хочу, майор. Вернее, хочу понять, чем тебя так крепко зацепил Паша Тихорецкий. Званием? Должностью? Так нет: ты как ходил майором, старшим ОУ[18], так и ходишь. Хотя мог быть уже полковником… Уж подполковником — точно.
— А я, Зверев, не за звезды служу.
— О! — сказал Обнорский. — Такая позиция вызывает уважение.
— Кончай базар, Обнорский. Зачем звал?
— Так тебе же Саша все объяснил: посмотреть в глаза. Понять, почему ты ссучился до края, до такой степени, что сфабриковал дело на меня? До такой степени, что согласился организовать выстрел в окно судьи?… Кстати, на меня тебе, допустим, наплевать. Я для тебя чужой. Но Сашка-то — мент. Опер. Свой. Как же ты его-то подставил?
— Ваш кофе, Виктор Федыч, — буфетчица поставила на столик кофе.
— Спасибо, Оленька… А я ведь знал, что когда-нибудь Гувд придет за мной.
А Гувд кивнул тяжелой кабаньей головой, захохотал, заскрежетал ржаво… Я пришел, Чайковский, я пришел за тобой.
— Мы не ГУВД, майор, — ответил Обнорский.
Чайковский усмехнулся, объяснять не стал: у каждого свой Гувд.
— Я это всегда знал… Знал, что ты придешь, Обнорский. Знал, что придешь ты, Зверев. И не только вы… Возможно, я даже ждал этого. Хотя… не знаю. Я мог бы сейчас послать вас обоих далеко-далеко, но не буду. Давайте потолкуем. Моральное право у вас есть… Пишете?
— Нет.
— Не верю. Впрочем, не важно. Ссучился, говоришь? Да, ссучился. А ты, Зверев, нет?
— Я, майор, своих товарищей не подставлял.
— Большое дело! Слова! Ты подставлял других — не ментов, но все равно человеков. Сколько народу ты, Зверев, в пасть Гувду отправил? Ты виновен, Зверев. Все виновны. У анархистов есть лозунг: никто не свободен от вины.
И Гувд согласно кивнул: да, никто не свободен.
— А к ментам, — закончил Чайковский, — это относится в первую очередь.
— Брось, Чайковский, — сказал Обнорский жестко. — Философскую базу хочешь подвести? Убого у тебя получается, Виктор Федыч, на уровне первокурсника юрфака.
— Ладно, не лечи… Оставь запал для статейки. Я ведь вас не боюсь. Плевать я хотел на морализаторство твое. Зачем звали?
Зверев с мрачной ухмылкой посмотрел на майора:
— А просто сказать тебе, майор, что ты сволочь. Больше мне ничего не нужно. Может, ты, Андрюха, что-то добавишь?
Обнорский пожал плечами:
— Что ж добавить? Ты все здорово сформулировал, Саша. Я только повторю: сволочь ты, Витя Чайковский.
Виктор Чайковский молчал. Испуганно смотрела буфетчица из-за стойки. Зверев взял с подоконника полиэтиленовый пакет, положил его на стол. Пакет глухо стукнул.
— На память, Витя, — сказал Сашка. — Будь здоров.
Обнорский и Зверев встали. Чайковский сидел неподвижно. Скрипнула дверь кафешки, выпуская на улицу Сашку с Андреем. Чайковский отхлебнул кофе и взял в руки пакет. Даже на ощупь он догадался, что лежит внутри.
— Вы все так же хороши, Настя, — сказал Рыжий.
Настя слабо улыбнулась. Она и сама знала, что хороша. За последние дни черты лица несколько заострились, как-то незаметно и непонятно куда исчез загар. Появилась «аристократическая» бледность, только подчеркивающая шарм. Настя надела очень простое длинное черное платье, цепочку со строгим золотым крестиком… Все было уместно и как-то ненавязчиво напоминало о трауре. Был в облике некий трагизм.
— Зачем вы? — сказала Настя. — Не надо этого, Анатолий Борисович. Я, собственно…
— Ну… извините. И давайте без отчества. Мы с вами общаемся как старые друзья. Хорошо?
Настя наклонила голову… Вкусную соску Мойша себе отхватил, подумал большой человек и патриот. Осчастливить ее минетом по-кремлевски?… Ладно, потом.
— Давайте присядем и перейдем к делу, — сказал он и бухнулся в кресло. Кожаные упругие подушки радостно встретили задницу приватизатора. Рыжий забросил ногу на ногу. Обнажилась бледная полоска кожи с редкими рыжими волосками над резинкой носка.
Настя опустилась в кресло напротив. Она сидела с прямой спиной, положив руки на подлокотники, скрестив и слегка поджав ноги. Поза была строгой, классической… Со скрытой сексуальной экспрессией. — …Мы с Мишей были очень близки… очень! Вы понимаете? Мне кажется, вы, Анатолий, понимаете… Это такая беда, о которой тяжело говорить… А его уже нет. Нет. И не будет. А его палачи живы! Мне ночью его голос снится. И лицо. А больше ничего не осталось у меня, кроме шали… Он мне однажды подарил цыганскую шаль, понимаете? Я достану ее и… и… Нет, не нужно валерьянки. Не нужно. Я сейчас… я справлюсь. Я не буду больше.
Его убили, Толя. Из него вымогали деньги. Очень большие деньги. Огромные!… Нет, не знаю — кто. Но инструментом были бандиты. Они маскируются под журналистов, но это бандиты, бандиты. У нас есть такой Обнорский, он же Серегин. Он сидел, но его отмазали, выпустили… Понимаете? Теперь он, видите ли, журналист! Борец с криминалом… Он — убийца, кагэбэшник. Мерзкий и изворотливый. А еще есть двое — Зверев и Мальцев. Оба судимые по сто сорок восьмой, третьей… А, извините. Это вымогательство… Теперь они все на свободе! Уверовали в свою неуязвимость, в безнаказанность. Это страшно. Понимаете, это страшно, когда тебе звонят и говорят: ты, сука… Ты, сука, передай своему жиду, что… Извините, я больше не буду… Это… это бабское все! Слезы эти… Нет, нет, спасибо, я сейчас возьму себя в руки… уже все, в сущности… А Миша сказал им: нет! Он же никого — вы знаете! — он никого не боялся. (Боялся! Еще и как боялся, ссыкун! Но жаден был. От каждой пачки баксов кончал, как от бабы… А тебе, деточка, все-таки нужно заправить.) …не боялся. Они звонили несколько раз… всегда — мне. Вы понимаете? Ему звонить опасались — вице-губернатор! Потом… потом они все-таки вынудили Мишу. Они убили председателя КУГИ Прибрежного района… Убили и позвонили: понял, мол? Мы и тебя так же спишем, жиденыш. А твою Настю… Настю мы… вы понимаете? Он испугался за меня. Мы собрали деньги… Сколько? Много. Очень много. Полмиллиона долларов. Мы занимали. И я отвезла их Обнорскому и Звереву. А они… они потребовали еще. Обнорский сказал: мы провели расследование. В избирательную компанию Миша украл миллион!… Обнорский — убийца. И Зверев — убийца.