– Привет, я сейчас немного занята…
– Подожди, – хрипло сказал опер. – Я случайно оказался в одной квартире, хозяйка которой настолько не любила своего ребенка, что засунула его в холодильник.
После секундной паузы Зоя спросила совсем другим тоном:
– Ты где?
– Рядом с холодильником.
– Сейчас к тебе приедут. Диктуй адрес.
– Диктую: Средний проспект. Дом пятнадцать. Тут в семнадцатой квартире кража, а я… В какой я – не помню.
– Ладно. Жди.
Николенко повесила трубку. Егор вытер рукавом испарину со лба и прислушался. В квартире было очень тихо, только в ванной лилась вода…
…Ждать ему действительно пришлось недолго – буквально через пять минут в квартиру влетел хмурый опер из РУВД:
– Ну, и где тут у тебя чего? Прокуратура та-акой кипеж подняла…
Якушев молча показал на холодильник, по-прежнему открытый. Опер заглянул в него и присвистнул:
– Люди, я вас не люблю… А где мамаша?
– В ванной.
Опер подошел к двери в ванную, приложил ухо, а потом забарабанил кулаком:
– Эй, не валяй дурака, открывай!
Женщина не отвечала. В ванной по-прежнему лилась вода и слышалось какое-то шуршание. «Рувэдэшный» опер и Егор еще пару минут стучали, а потом старший коллега ногой пробил картонную дверь насквозь. В образовавшуюся дыру он сунул руку и открыл защелку. В ванной девица неумело пыталась повеситься на пояске от халатика, привязанном к кронштейну душа. Опер ударил женщину по лицу и вытащил из ванной. Как ее приводили в чувство, как увозили – Якушев запомнил плохо. Из этой квартиры он отправился прямо в кабинет Николенко. К помощнику прокурора района Егор ворвался с горящими от возмущения глазами. Зоя Николаевна усадила опера и попыталась перевести его возбужденно-крикливые фразы в спокойную беседу. И они побеседовали. Когда Егор немного успокоился, говорить стала Николенко. Практически это был монолог, Якушев ее почти не перебивал:
– Ты, Егорушка, опер молодой совсем, опыта разностороннего еще приобрести не успел… На вашей же территории – родильный дом. В котором подобное происходит каждые два месяца, а иногда и чаще. С той только разницей, что там не в холодильник засовывают, а якобы случайно грудью придавливают. Я не говорю, что это не преступление – такое же убийство, как и… Но за младенцев, по опыту, больше трех лет мамашам-убийцам не дают. Тихо. Не шуми. Перед твоими глазами коробка в холодильнике, она тебе мешает. Больше трех не дают. И правильно делают. Эти мамаши не убийцы, а детоубийцы. И я тебя уверяю, что перед тем, как это совершить, они не то чтобы мучились, а… как бы это сказать… были в определенном таком состоянии… В общем, не в себе… Знаешь, практически все они сразу и спокойно сознаются в совершенном… Мне не нравится все это обсуждать, но… Я не думаю, что они – преступницы. Тут другое. Тут, скорее, какой-то вариант кратковременного помешательства, что-то вроде осложненной послеродовой горячки. Я не знаю… Но в головах у них та-акое… А мотивы иногда настолько примитивные, что не веришь в заключение о психической вменяемости. Как-то, я тогда еще следователем была, допрашиваю одну такую прямо в коридоре роддома. В коридоре, потому что таких мам сразу выносят из палаты… Так вот, она мне поведала, что ее будущий муж не пришел к ней под окна… И все! Из-за этого она придушила ребенка! Я тогда тоже оторопела, в шоке была, спать не могла… А потом, когда через меня уже не один такой случай прошел, думала, привыкла, ну и так далее… Я их не оправдываю. Странно, что все это я рассказываю тебе, сотруднику уголовного розыска, которому часто приходится выезжать на трупы в опарышах…
Егор, сидевший до этих слов опустив голову, вдруг поднял на Зою горячие, влажно блестевшие глаза. Он ничего не сказал, но помощник прокурора словно споткнулась об этот взгляд. Она занервничала, достала сигарету, уронила ее, долго чиркала зажигалкой, пытаясь прикурить и пряча почему-то глаза. А потом, когда все-таки прикурила, сказала тихо, глядя в сторону:
– Я иногда тебя боюсь… Иногда мне кажется, что это ты от меня беременный, и, если я не приду к роддому… ты тоже можешь задушить…
Повисла долгая пауза. А потом Якушев встал и, по-прежнему не говоря ни слова, вышел из ее кабинета.
Это была их первая размолвка. Но с нее все пошло наперекосяк. Зоя становилась все более и более занятой, а их встречи делались все короче и короче. И даже в постели что-то изменилось, исчезло эмоциональное погружение друг в друга, дававшее раньше эффект резонанса сексуальным ощущениям…
Однажды, это было уже в самом конце августа, Николенко достаточно нервно отказалась от свидания на основании того, что у ее мужа, дескать, день рождения:
– Мне хотя бы в день рождения мужа можно дома побыть или ты опять прав, а я не права?!
И она бросила трубку.
Опер некоторое время молча сидел за своим рабочим столом, тупо глядя на телефон, а потом снова стал накручивать диск на старом аппарате. Времени, чтобы установить полные данные мужа Зои Николаевны, ему потребовалось немного. Господин Николенко родился 23 февраля 1955 года. Егор еще раз все тщательно перепроверил и, уличив, таким образом, Зою во вранье, снова перезвонил ей и тусклым голосом зачел все установочные данные на супруга.
Николенко, естественно, взорвалась – и это, конечно, была нормальная человеческая реакция. Она-то обманывала Якушева, чтобы не делать ему больно, а он, получается, ее же добротой стал ее же в нос тыкать – такая, видимо, логика преобладала в эмоциях Зои Николаевны:
– Я не девочка тебе, чтобы ты меня ловил на вранье! Давай прямо сейчас встретимся и поговорим – раз и навсегда!
– Давай…
– Выходи в сад Академии художеств!
Садик располагался в нескольких минутах ходьбы от 16-го отдела. Когда Егор прибежал туда, Николенко уже сидела на скамейке и нервно курила, глубоко затягиваясь.
Сначала их разговор был очень нервным и эмоциональным, но постепенно Зое удалось сделать его размеренным и взрослым:
– Егор, ты пойми, получается, что до встречи с тобой у меня не было проблемы, но было скучно. А теперь мне не скучно, но тревожно. То есть – исчезла комфортность, к которой я привыкла, и появилась проблема. Это не значит, что ты мне не нравишься. Но проблема мне мешает. Я стала озираться на собственную тень, стала раздражительной и так далее. Что такое это «и так далее», я не хочу никому объяснять… Или я что-то должна?
Егор, сидевший на лавочке рядом с Зоей Николаевной, часто дышал, как после быстрой ходьбы. Он все время тер лоб пальцами, отчего на коже оставались красные пятна.
– Значит, я был для тебя только средством от скуки?!
Николенко раздраженно затоптала свой окурок туфелькой:
– Если это все, что ты понял из моих слов – мне жаль. Жаль тебя и себя тоже. Я, вообще, чувствую, что должно произойти что-то нехорошее. Не скандальное, потому что ты – человек порядочный, а нехорошее. Мне неспокойно. Дай мне, пожалуйста, успокоиться. Если хочешь – отдохнуть.
– Отдохнуть от меня?! – уточнил на всякий случай Якушев, хотя все было и так ясно.
– Понимай, как хочешь, – устало ответила Зоя.
– Пожалуйста, – сказал Егор, встал и пошел прочь, не оглядываясь. А о чем еще было говорить?
Опер шел, тяжело переставляя ноги, но спину старался держать прямо. Щеки у Якушева горели, будто его по ним долго и со смаком хлестали. В этот вечер Егор хотел напиться до беспамятства и именно поэтому не стал пить ничего вообще. Теперь, когда ему стало очень плохо, он начал больше следить за собой, чем когда ему было очень хорошо. Якушев каждое утро делал зарядку до седьмого пота, обязательно тщательно брился и долго стоял под душем, потом с остервенением чистил обувь и надевал свежую рубашку. Ему на все это хватало времени, потому что ночью Егор спал не более трех часов. Его мучила бессонница, и он с ней ничего не мог поделать. Не мог, да и не совсем хотел, потому что, когда он забывался все-таки сном, ему часто являлась Николенко, и он потом просыпался совсем разбитый…
Якушев не звонил Зое неделю. Закончился август, начался сентябрь – необычно солнечный и теплый, словно лето взбунтовалось и решило все-таки не уходить. Егор мучился, худел, придумывая какие-то комбинации, чтобы случайно столкнуться с помощником прокурора района хотя бы по служебным вопросам, но у него ничего не получалось. А сам он не звонил ей, буквально переламывая себя, когда уже брался было за телефон. И дело было не только в оскорбленной гордости. Якушев был мужчиной, хотя и молодым. Он не думал о гордости. Егор знал, что мужчина не должен умолять женщину на коленях – и не только потому, что это безнадежно, даже в случае ее согласия. Якушев просто знал, что это НЕ-ПРА-ВИЛЬ-НО. Ему этого не объяснял ни Юнгеров, ни Денис, мать тоже никогда с ним не говорила на такие темы. Егор просто знал это, и все. Чувствовал, что, поступившись этим правилом, можно потерять свою сущность, внутренний стержень, самоуважение.
А еще Якушева мучили слова Николенко о ее предчувствии чего-то нехорошего. Он ломал голову над тем, что она имела в виду. Неужели Зоя считает, что он может причинить ей зло? Или она чувствовала что-то другое?
Егор не замечал чудесного, необыкновенно теплого сентября, которому удивлялись даже циничные опера, совсем не склонные к восторженному созерцанию природы. Якушеву и самому вскоре стало казаться, что в теплом воздухе разлито что-то нехорошее. Бессонница сделала его нервным и неулыбчивым. Впрочем, на работе все это не сказывалось. Наоборот, он пахал за двоих, топил в работе свои переживания, но они, к сожалению, не тонули.
Однажды, когда Якушев сидел от уголовного розыска на приеме заявлений от граждан, к нему в кабинет заглянул Уринсон:
– Слыхал?
– Что?
– Николенко пропала.
Егор вздрогнул и, неправильно поняв коллегу, переспросил:
– Ее… задержали?
Якушев решил, что Уринсон сказал «пропала» в переносном смысле.
– Где задержали? – не понял Борис.
Егора чуть не затрясло:
– Ну, ты же сказал, что она пропала… Влетела, что ли, и ее задержали?
Уринсон свел было брови к переносице, но потом до него дошло, и он коротко хохотнул:
– Нет, она без вести пропала!
– Как это? – прошептал Якушев.
– А я знаю? – пожал плечами Уринсон. – Говорят, третий день ее на работе нет. Дома тоже не появлялась. Муж из Смольного приезжал на «Вольво» с мигалкой. Прокурорские у убойщиков в РУВД были… В общем, нездоровая ерунда.
Замершее было в груди Егора сердце словно сорвалось с цепи, колотясь о ребра. Якушев резко вскочил:
– А кто знает толком-то?
Уринсон покачал головой:
– В РУВД, наверное…
Потом Борис сказал что-то еще и ушел. Егор ничего уже не слышал и не видел. Он неподвижно стоял у окна и тяжело дышал. Сколько он так простоял? Наверное, долго… Очнулся Якушев от того, что в кабинете появился какой-то гражданин, начавший с порога рассказывать, как у него в подъезде выхватили дипломат.
– Не били? – повернулся к потерпевшему Егор.
– Нет. Но, понимаете…
– Понимаю, – кивнул Якушев. – Сколько их было?
– Трое. И они такие…
– Шустрые и неприметные.
– Точно! – обрадовался мужчина.
– Мы знаем эту банду, – без улыбки уверил Егор. – Сейчас принимаются меры к ее нейтрализации. Вы идите, мы разберемся.
Потерпевший понимающе округлил глаза и, мелко закивав, попятился к двери. Его лицо выражало уверенность в том, что он прикоснулся к какой-то тайне.
Когда несостоявшийся заявитель ушел, Егор бросился к телефону, начал было звонить убойщикам в РУВД, но потом бросил трубку и побежал в районное управление сам.
В РУВД Якушев, конечно же, ничего не выяснил. Атмосфера у убойщиков была напряженной, никто ничего конкретного не знал, но все досадовали, что, мол, теперь та-акое начнется…
Сотрудники уголовного розыска – люди, как правило, весьма циничные, а уж те, что работают в «убойном» отделе, – тем более. Они сопереживают редко. Они так часто вытаскивают разложившихся стариков из квартир, куски мяса и мертвых младенцев из помоек, что смотрят на человеческое горе, как стоматолог на кариес: «Будет немного больно, но обезболивающего нет, придется потерпеть… Рот, я сказал, шире!» Пропавших без вести (на жаргоне – «потеряшек») в убойных отделах очень не любят, так как уголовные дела надо возбуждать по факту пропажи, а это, естественно, статистику не улучшает.
А тут еще пропала не кто-нибудь, а помощник прокурора Николенко, которая как раз и надзирала за уголовным розыском. Не так давно в районе произошел несчастный случай: следователь прокуратуры на большой скорости въехал на своем «жигуленке» в «Ауди» опера из убойного отдела. В результате аварии следак умер. Он сам превысил скорость, но опер-то был пьян. Тут начался конфликт интересов, каждая система стала защищать своего. У уголовного розыска было больше личных контактов, поэтому сотрудники ГИБДД позволили оперу отлучиться с места происшествия до экспертизы.
Он вернулся через час пьяный в хлам и сказал, что на нервной почве засадил стакан. Несколько сотрудников розыска это подтвердили. Естественно, экспертиза «гулькнула». Николенко визжала и бесновалась от этой элементарной уловки, но сделать ничего не смогла. Опер выкрутился. Тогда Зоя Николаевна стала «душить» сотрудников «убойного» на заслушиваниях в прокуратуре. Понятно, какое к ней было отношение в массах. Поэтому, когда в убойный пришел муж с заявлением и ходоки из прокуратуры – никто, конечно, исчезновению Николенко не обрадовался, но к перспективе работы по ее поискам все отнеслись с этакой прохладцей. Тем более, что в смерть и уж тем более в убийство помощника прокурора никто не верил. Сотрудников прокуратуры в жизни убивают значительно реже, чем в книгах и фильмах.
Поэтому, когда в РУВД появился Якушев со своим энергичным желанием что-то немедленно делать – его, естественно, послали подальше. Егор никуда не ушел и правильно сделал, потому что через несколько минут до начальника «убойного» отдела дошло:
– Якушев, а здание прокуратуры на твоей «земле», что ли?
– На моей.
– А я-то думаю, чего это он так суетится? Теперь понял, извини. Так… Стало быть, ты и должен принимать заявление о без вести пропавшей! Сейчас муж с целой комиссией от начальника РУВД вернется – бери его на борт, дуй к ним в квартиру и бери там заяву по всей форме. Ну, сделай осмотр квартиры, если позволят, и так далее. Учти, этот муж – шишка не из последних, а за ним еще шишастее стоят – застрелиться проще, чем работать с таким терпилой. Но, раз твоя земля…
– Конечно, – сказал Егор, который еще минуту назад и не вспоминал, что прокуратура географически находится на его «земле».
Конечно, начальник «убойного» немного лукавил – по «земельному» принципу «потеряшку» можно было отфутболить и оперу по месту жительства, но в данном случае сплавить этот головняк хотелось кому угодно и как можно быстрее, Якушев просто первым под руку подвернулся…
Таким образом, ему сбагрили на законных основаниях если не саму проблему, то хотя бы контакт с проблемой. А это уже немало. Потому что теперь, если будут жаловаться, то уже конкретно на Якушева.
Через некоторое время к кабинету начальника убойного отдела района подошел подполковник Ткачевский вместе с мужем Зои. Ткачевский выслушал «убойщика» внимательно, с доводами его согласился и представил господину Николенко Егора, отрекомендовав последнего как «опытного и весьма толкового сотрудника». То, что «опыт» Якушева не дотягивал даже до трех месяцев, начальник уголовного розыска района уточнять не стал… Минут через десять Егор предложил Зоиному мужу проехать на квартиру, чтобы осмотреть ее и взять там, на месте, заявление.
…В огромной квартире они долго писали заявление и заполняли специальные карты с десятками граф-приметами. Егор слушал мужа плохо, записывал все автоматически и все время озирался. Якушев ведь никогда не был у Зои дома, а тут вот – довелось, но при очень нехороших обстоятельствах. Чувствовал себя опер погано. Даже, пожалуй, «погано» – не совсем подходящее слово, страшные чувства испытывал Егор. Везде в квартире он видел Зоины вещи, к которым буквально прикасался глазами. Он даже сидел на стуле, на котором висел ее свитер – Якушев его несколько раз погладил тайком… Дикая это была ситуация – любовник и муж. Оба разбитые страшными мыслями, которые они гнали от себя и боялись произнести вслух… Господин Николенко, поглощенный собственными переживаниями, конечно же, не замечал странного состояния опера. А Егору вдруг стало настолько плохо, что он резко вскочил и поинтересовался, где находится ванная комната.
В ванной, умыв лицо, Якушев долго рассматривал Зоину косметику, маникюрный набор, еще какую-то женскую ерунду. Вороватым движением Егор схватил ее помаду и сунул себе в карман. В ту же секунду у него все поплыло перед глазами: «Господи, да я же ее хороню!» И он снова потом долго умывался холодной водой…
Когда Якушев наконец-то вышел из ванной, муж устало поинтересовался, нужна ли Зоина фотография. Егор кивнул и что-то прошептал, подумав, что у него никогда не было ни одной ее фотографии. Господин Николенко принес фотоальбом. Якушев начал перелистывать его с таким чувством, будто подглядывал в замочную скважину. С трудом он смог остановиться и отобрать несколько снимков.
Муж Зои выглядел очень плохо – он казался каким-то блеклым, поникшим, видно было, что он потрясен и совершенно не понимает, что могло случиться. Ему постоянно звонили какие-то большие люди – в том числе, как понял Егор, и из ФСБ. Все предлагали помощь или обещали помочь без предложений.
Однажды, как показалось Якушеву, позвонила Вера и тоже, видимо, пообещала подключить все свои связи.
Николенко вздыхал, благодарил всех, а на предложение Веры, очевидно, зная о, скажем так, неоднозначной репутации ее мужа, ответил уклончиво:
– Спасибо, но пока, я думаю, не стоит. Все и так делается. Подключены очень серьезные силы.
Егор, услышав это, только вздохнул. Даже несмотря на свой «огромный» трехмесячный опыт в розыске, Якушев понимал, что все «очень серьезные силы» – это пока только он, опер шестнадцатого отдела, делающий хоть какую-то конкретную работу. Все остальные – звонили, отдавали и принимали руководящие указания и порождали большие или маленькие «волны». Надо сказать, что этот «айсберг» всегда так устроен. Очень часто богатые и известные люди, а также ответственные работники полагают, что достаточно некой команды сверху, и весь механизм немедленно завертится, как часы. А в том-то и дело, что не завертится! Нет, конечно, команда сверху очень важна, но залог успеха – это, как правило, заинтересованность конкретного исполнителя, о котором, как о человеке маленьком, не думают, забывают, считая, что он – обязан. Начальник ГУВД может бодро пообещать кому-то, что бросит на раскрытие чего-то там лучших оперов и они будут «землю рыть». А «лучшие опера», засунув руки в брюки, будут, не видя своего конкретного интереса, не рыть землю, а придумывать объяснения для всего мира, отчего рыть эту землю «объективно не представляется возможным». Богатые и известные люди начинают злиться, не понимая, в чем дело, потом устают от общих рассуждений и с чертыханьем стараются забыть о проблеме. Так что команды сверху, конечно, хороши, но не всегда. Например, если надо украсть автомат из воинской части, то лучше договариваться не с адмиралом-генералом, а с прапорщиком. Адмирал-генерал скажет: «Нет проблем!» – и даст команду сверху, которая, в лучшем случае, просто будет как-то похерена и забыта, а в худшем ее, не дай Бог, звероподобно начнут выполнять, и тогда всех накроет ФСБ, включая генерал-адмирала и его серьезного приятеля, которому вдруг для охоты понадобился автомат. Шансы на то, чтобы вывернуться, останутся лишь у того же прапора…
В случае с исчезновением Зои все было, конечно, по-другому. Тут конкретный исполнитель сам горел, не нуждаясь ни в каких «пришпориваниях» сверху…
Обстоятельства исчезновения Зои Николаевны были весьма простыми: она три дня назад позвонила супругу, сказала, что может задержаться (такое случалось часто), ночевать не пришла (такое бывало, но редко) и больше на связь не выходила, пропав бесследно. Ее мобильный телефон был выключен, никакие похитители ни с какими требованиями о выкупе не звонили. Из больниц не звонили также. Ближайшие подруги пребывали в полном неведении. Касаемо гипотетического «запоя» – супруг Зои теоретически допускал, что она могла где-то с подружками «пошалить», – но не три же дня!! Таких долгих загулов у Зои Николаевны никогда не было. Любовников, по мнению мужа, у нее тоже не было.
Якушев закашлялся и, отводя глаза, чтобы не выдать себя, спросил по-деловому:
– Я вижу, у вас много знакомых, которые могут помочь?
– Да, подключил… там…, – устало ответил муж, закрывая лицо ладонями.
– А распечатку мобильного телефона – без постановления суда – оперативно, – они смогут быстро сделать?
Николенко отнял руки от лица и внимательно посмотрел на опера. За сегодняшний день это было первое конкретное предложение, которое он услышал.
– Да, конечно. Кто решает этот вопрос – начальник ГУВД?
– Нет, – покачал головой Егор. – Нам нужен начальник службы безопасности GSM Гусев. Но он – бывший контрразведчик, его из пушки не прошибешь. Я сам не сталкивался, но ребята рассказывали…
– Понял. – Николенко кивнул, схватил телефон и пару минут разговаривал с кем-то в категоричном тоне. Потом он повернулся к оперу и сказал: – Иди к этому Гусеву прямо сейчас – ему уже звонят, и он не откажет.
Они быстро дописали все формальные бумаги, и Егор собрался уходить. При прощании Николенко, пожимая руку Якушеву, предложил:
– Ты, если что надо, обращайся смело. Давай напрямую общаться, а? Я могу и по-другому, но ты парень смышленый и хороший…
Егор вспомнил, как Зоя тоже называла его «хорошим», у него перехватило горло, и он неожиданно, давая согласие, перешел на «ты»:
– Давай.
Зоин муж удивленно вскинул было брови, но тут же кивнул:
– Правильно… Не «выкай» мне, так проще… Ты скажи, что надо… Может, чтоб дело уголовное возбудили?[31]
Якушев покачал головой:
– Не в деле дело.
Они оба заметили, что получился каламбур, но улыбаться не стали.
– Ну, я не знаю, что надо, – еще раз предложил Николенко. – Ты сам говори.
Егор подумал и сказал:
– Хорошо. Я вечером позвоню – поспрашиваю номера телефонные из распечатки… Вы ведь многие наверняка знаете… Ну, чтоб не морочиться с лишними установками.
– Само собой! Хоть ночью звони!
Они еще раз пожали друг другу руки, и Якушев побежал в офис GSM. Он бежал и думал: «Вот ведь какая штука эта жизнь… Мужик-то, похоже, хороший… Если бы он знал… Хотя, конечно, не в этом дело… По крайней мере, сейчас…»
В офисе GSM его принял начальник службы безопасности господин Гусев лично. Глядя на этого человека с типично «комитетовской» внешностью, очень трудно было заставить себя обращаться к нему «господин». Его хотелось называть «товарищ Гусев». Начальник службы безопасности вежливо, но без восторга поприветствовал Якушева, сразу же куда-то перезвонил и отдал какие-то распоряжения. Не отрывая трубку от уха, он спросил уже у Егора:
– А антенны[32] делать?
– А? – встрепенулся Якушев. – Да, а что это такое?
– Понятно, – сказал Гусев и скомандовал своему телефонному собеседнику. – С антеннами за месяц.
Потом он снова посмотрел на Якушева:
– А терминал?[33]
Молодой опер снова промычал что-то утвердительно-недоумевающее. Гусев вздохнул, распорядился поискать саму трубку Зои на случай, если в нее вставили другую sim-карту, а затем сухо объяснил Егору, что такое антенны и азимуты.
Закончив короткую лекцию, Гусев потерял к оперу всякий интерес и вновь уткнулся в свои бумаги. Якушев кашлянул:
– А вот раньше мне говорили…
Начальник службы безопасности GSM даже не стал его слушать:
– Раньше – это было раньше. Учись лучше, а не булькай тут у меня. Ступай. Распечатки сейчас получишь.
Егор невольно подтянулся и кашлянул еще раз:
– Товарищ Гусев! А я могу, если что, еще раз к вам обратиться?
– В рамках этого конкретного дела – да! Если начнешь хитрить и таскать ко мне просьбы и залежи твоих дружков-оперов – пожалеешь и ты, и все ваше РУВД. Свободен.
Гусев был ДээРом[34] от контрразведки, а потому к оперативникам из отделений милиции относился с усталой досадой, примерно так же, как офицер-подводник к матросу береговой службы.
Биллинги[35] звонков Зои Якушеву отдали действительно очень быстро. Схватив заветные листы, Егор выскочил из офиса GSM и начал просматривать распечатки прямо на ходу. Он натыкался на прохожих, но даже не извинялся. Цифры и графы прыгали у него перед глазами. Якушев встряхнул головой, постарался взять себя в руки, нашел глазами свободную скамейку неподалеку, уселся и начал чиркать в распечатках ручкой. Подчеркивая некоторые телефонные соединения, он создавал подобие геометрической системы… Сначала Егор отметил, что последний разговор по мобильному телефону состоялся в субботу днем, в 13:17.