Страница:
Утром после традиционного сходняка Геннадий Петрович позвонил в тринадцатый отдел и вызвал к себе Колбасова. Через несколько минут оперативник уже стучался к нему в кабинет.
Капитана Колбасова Ващанов считал одним из своих, при этом подполковник, однако, знал, что опер далеко не так прост, как хотел казаться… На первый взгляд Колбасов (представляясь людям незнакомым, он произносил свою фамилию с ударением на первом слоге — мол, не от «колбасы», а от «колбы») производил впечатление рубахи-парня — свой в доску оперюга, такой и выпьет вместе со всеми, и анекдот смешной расскажет, и начальство обосрет за общим разговором…
На самом же деле Володя Колбасов был очень, что называется, себе на уме и умел идти к поставленной цели, не выбирая средств. Когда он еще работал на «земле» в районе, случилась в его коллективе такая история: два опера (одним из них был как раз Колбасов) рассматривались начальством как возможные кандидаты на повышение, но должность-то была одна, а претендентов — двое. Володя организовал под каким-то предлогом вечеринку для коллег, в процессе торой так накачал водкой своего конкурента, что тот даже «мама» сказать не мог… Утром этот самый конкурент проснулся на лавочке в парке и обнаружил пропажу служебного удостоверения… О повышении этого бедолаги, разумеется, речь больше не шла, должность занял искренне сочувствовавший коллеге Колбасов… Злые языки, правда, поговаривали, что после вечеринки именно Володя взялся проводить своего отключившегося конкурента… Хотя кто его знает, как оно все было на самом деле, пьяные все были. Мог парень и сам удостоверение потерять, а мог и помочь ему в этом кто-то…
Надо сказать, что свое удостоверение Володя Колбасов всегда носил, по комитетской моде, пристегнутым за металлическую цепочку к пуговице внутреннего кармана пиджака — очень уж боялся потерять. Говорили, что этот пунктик появился у Колбасова как раз после истории с его незадачливым соперником…
— Вызывали, Геннадий Петрович? — спросил Колбасов, входя в кабинет Ващанова.
— Заходи, Вова, заходи, — радушно улыбнулся подполковник. — Я что у тебя спросить-то хотел: ты вечерком сегодня свободен? Есть у меня индейка — как насчет того, чтобы в баньке попариться? А? Усталость снять, разрядиться… Согреться, чем Бог пошлет… Как ты?
— О чем речь, Геннадий Петрович, вы же знаете — я всегда только за.
— Ну и чудненько, — кивнул Геннадий Петрович, не ждавший другого ответа от подчиненного, с которым не однажды посещал разные баньки. — Тогда давай закажи на семь вечера номерок на Садовой… Знаешь, да?
— Нет проблем, — кивнул оперативник. — Организуем в лучшем виде… А как насчет массажисток? Ващанов отрицательно качнул головой:
— Нет, блядей на сегодня не надо. Лишнее… Посидим в чисто мужской компании, обсудим кое-что, поговорим…
— Понял… — заинтригованно протянул Колбасов. — Разрешите идти?
— Давай, — благосклонно кивнул Геннадий Петрович. — И вот еще что — найди сейчас Маркова из пятнадцатого отдела, пусть ко мне зайдет.
— Есть! — откликнулся Колбасов, уже прикрывая за собой дверь в кабинет.
Степа Марков явился минут через пять. В отличие от Колбасова этот парень не лучился оптимизмом — Степа всегда казался немного мрачноватым, это впечатление усиливалось упрямой складкой между бровями, оттенявшими усталые, чуть воспаленные от постоянного недосыпа глаза. Такую категорию оперов Ващанов как раз и называл про себя тупыми фанатиками и относился к ним с тщательно скрываемой неприязнью и некоторой опаской…
— Разрешите?
— Заходи, Степа, располагайся. — Ващанов вышел из-за стола и крепко пожал руку Маркову. — Как работается? Проблемы есть?
— Да ничего, — пожал плечами Степа, удивленный таким вниманием к своей персоне со стороны высокого начальства. — Работается нормально… А проблемы — так у кого их нет?
— Это правильно, — согласился Ващанов. — Без проблем-то оно даже скучно как-то. Я чего зайти-то попросил… Помнится, ты в свое время по убийству Варфоломеева работал…
— Да, — мрачнея еще больше, ответил Степа. — А что?
— Дело-то вроде бы так глухарем и осталось, а? — осторожно начал пробовать Маркова подполковник. — Не удалось раскрутить?
— Скорее не дали раскрутить, товарищ подполковник… А что такое? Все мои рапорты и объясниловки — в деле… Я уж думал — быльем все поросло…
— Поросло, да не все… — многозначительно сказал Геннадий Петрович. — Да ты не дергайся так, Степа, к тебе никаких претензий нет. Просто появились кое-какие новые данные… Возможны пересечения… Я тебе говорить сейчас всего не буду, но…
— Неужели перспективы появились? — спросил Марков чуть дрогнувшим голосом.
Это «чуть» не укрылось, однако, от уха Ващанова. «Эк тебя зацепило-то, сынок, — подумал подполковник, внутренне улыбаясь. — На этом я и сыграю, а ты, милый, мне споешь». Вслух он сказал совсем другое:
— Ты присаживайся, Степа, кури… Насчет перспектив пока что-либо определенное сказать трудно, но — вполне возможно. У коллег наших, — Геннадий Петрович показал большим пальцем правой руки в потолок, — информация кое-какая появилась… А уж будет она реализована или нет — сам понимаешь, загадывать трудно… Возможно, мы с ними посотрудничаем… Ты вот что… Ты, Степа, подсвети мне ту историю, так сказать, неофициально… Сам понимаешь, рапорты рапортами, но документы казенные — они всего лишь документы, в них всего не написано. А мне важны твои личные впечатления…
Марков присел к столу, достал «родопину» из пачки, прикурил от дешевой пластмассовой зажигалки. По тому, как подрагивали его желтоватые пальцы, крепко стиснувшие фильтр сигареты, было видно, что опер волнуется.
— Геннадий Петрович… А нельзя меня будет к этой разработке подключить?
«Реванш хочешь взять… Не успокоился, значит», — усмехнулся про себя подполковник и сказал:
— О какой-то разработке пока говорить рано… Но я учту, если складываться будет… Так в чем там тема-то была? Давай, не стесняйся, тут, как говорится, все свои… Степа вздохнул, глубоко затянулся сигаретой и начал рассказывать:
— История там получилась занятная, а началась она месяца за три до того, как Дмитрию Сергеевичу горло перерезали… В марте восемьдесят восьмого взяли этого Варфоломеева на гоп-стоп. Добра-то у него в квартире много было — от папаши осталось… А папаша этот — Сергей Петрович Варфоломеев — был личностью довольно известной, книжки про Эрмитаж писал популярные: «Замечательные картины», «Героический Эрмитаж». Штук пять написал, его считали известным искусствоведом, хотя Варфоломеев-старший с тех пор, как окончил в восемнадцатом году третий класс частной гимназии, так больше нигде и не учился… А вот жена его действительно была искусствоведом и уже в тридцатые годы работала в Эрмитаже, в научно-просветительском отделе…
Но главным делом жизни для Сергея Петровича было собирательство. Причем он не фуфло всякое собирал, а настоящие шедевры, у него было несколько тысяч французских и английских литографий начала девятнадцатого века, работы Эжена Изабе, Лами, Монье, Гаварни, Донье.
— Ни фига себе! — присвистнул Ващанов, удивленный, однако, не крутостью коллекции Варфоломеева, а тем, как легко сыпал Марков ничего не говорящими подполковнику именами. — Откуда ты так в этом разбираешься? Монье, Лами… Я и слов-то таких отродясь не слыхивал.
— Да я тоже не знал — до того дела, товарищ подполковник… А там уж пришлось с искусствоведами поговорить, каталоги полистать… Заодно и культурный уровень повысил… Ну вот. Самыми ценными в собрании Сергея Петровича были, однако, не литографии и даже не работы Калло (семнадцатый век, между прочим). Самым ценным была коллекция нэцкэ — маленьких японских фигурок-скульптурок из дерева, слоновой кости, лака и перламутра. Этих фигурок было около трехсот, и они представляли все основные японские школы: Эдо, Нагоя, Цу и какие-то еще, я уже забыл названия… К этим нэцкэ прикладывались еще японские цветные гравюры, тоже очень ценные, очень известных японских мастеров… Сейчас вспомню: Харунобу, Утатаро и, кажется, Хокусай.
— Слушай, Степа, кончай мне лекцию читать, — хмыкнул Ващанов. — Не в коня корм. Мне что Хокусай, что Хуйкусай — без разницы. Все равно я в этом ни хрена не понимаю… Ты ближе к делу давай, без этих… Утатаро или как их там.
— Понял, — кивнул Марков. — Так вот — сколько вся эта радость стоила, никто толком даже не знал. Также непонятно было, откуда все это у Сергея Петровича взялось. Однако те коллекционеры, с которыми я успел переговорить, утверждали, что основная часть собрания появилась у Варфоломеева уже после войны, а потом он ее только приумножал… У Сергея Петровича было два сына — Дмитрий и Олег. Дмитрий был старше Олега на двенадцать лет, соответственно одному из братьев в восемьдесят восьмом году было пятьдесят шесть лет, а другому сорок четыре. Их мать умерла еще в шестидесятые годы, а вот Сергей Петрович ушел из жизни в восемьдесят шестом… Братья, как водится, стали делить наследство… Да, я забыл сказать — старший, то есть Дмитрий Сергеевич, с детства инвалидом был, церебральный паралич и все такое. Но он в полном уме был, руки здоровые, я когда к нему в квартиру пришел, так он по полкам книжным на одних руках лазил, словно паук какой-то… А второй брат, Олег, он художником был, не очень, правда, известным, но зарабатывал хорошо… Копии делал.
— Что? — насторожился Ващанов. — Какие копии?
— Ну, копии с картин знаменитых мастеров, — пояснил Марков. — Ведь многие маленькие музеи заказывают копии известных полотен, потом для разных казенных учреждений заказывали, для гостиниц… Ну и некоторые из разбогатевших торгашей и спекулянтов тоже любили на стенку якобы Айвазовского повесить… Но это уже частные заказы… Вообще-то с этими заказами все не так просто было. Ведь для того чтобы копию с какой-нибудь картины сделать, нужно каждый раз у эрмитажного начальства специальное разрешение оформлять… Но Олега-то там все знали отлично — и папаша про музей книжки писал, и мать там работала, так что никаких особых проблем у Олега Сергеевича не возникало и работа была всегда. Хотя прошлое его было небезупречным: я проверял, он пару раз привлекался — один раз за спекуляцию, второй — за незаконные промыслы, но, что называется, отделался легким испугом, помогали ему, не иначе…
— И хорошие он копии делал? — спросил Ващанов внезапно охрипшим голосом.
— Говорили, что очень хорошие, — пожал плечами Марков. — Я, правда, сам ни одной не видел… Ну так вот… Когда Варфоломеев-старший умер, он какую-то часть своей коллекции Эрмитажу завещал, а остальное разделил между сыновьями, причем как-то так странно получилось, что поделить-то коллекцию родитель поделил, но хранителем всей этой радости назначил старшего, видимо, опасался, что младший все пропьет или бабам раздарит… Дмитрий-то остался жить в старой отцовской квартире, а Олег в новостройке на Охте однокомнатную хатенку получил… Ну и, судя по всему, братья ладили между собой не так чтобы очень. Вот… Да, одна важная деталь — коллекция Варфоломеева на всех положенных учетах состояла, в каталогах разных, ну, может, не вся, но большая ее часть… То есть просто так ее было не продать и не вывезти никуда, это однозначно… А в марте восемьдесят восьмого Варфоломеев, который Дмитрий, обратился в милицию с заявлением о том, что на его квартиру было совершено разбойное нападение: вечером позвонили в дверь квартиры, он открыл, а там якобы два кавказца с пистолетами…
— Почему «якобы»? — перебил Степу Ващанов. Марков усмехнулся и достал из пачки новую сигарету.
— Почему «якобы»?… Понимаете, Геннадий Петрович, очень уж много в версии Варфоломеева неувязок было… Он в милицию позвонил уже поздно вечером, когда от веревок злодейских освободился. Туда группу послали, но, естественно, ничего по горячим следам не получилось. А я к нему уже утром пошел — он же инвалид, пришлось уважить… Ну и поговорили… По словам Варфоломеева, его сразу связали и залепили рот скотчем. Он еще меня спросил: «Вы знаете, что такое скотч, молодой человек?» Я говорю: «Знаю, не беспокойтесь»… А после того как связали, эти кавказцы якобы полили его бензином из канистры и стали требовать, чтобы Варфоломеев показал, где что лежит, а иначе, мол, сожгут… Я спрашиваю: «Дмитрий Сергеевич, как же вы могли им это сказать, если у вас рот скотчем-то залеплен был?… И руки связаны — даже пальцем не показать…» Варфоломеев разозлился, говорит: «Я рассказываю что было, вот вы их поймайте и спросите, почему они так нелогично поступили…» Ладно, действительно в запарке при гоп-стопе всякая дурь случается… Но вот что любопытно — я ведь в его квартире через тринадцать часов после разбоя был, а запаха бензина не учуял… Не могло же все выветриться так быстро? Ну, если они на него чуть ли не канистру вылили… И еще. В квартире жуткий бардак, застарелый такой, качественный.
Понять, где что лежит, сориентироваться быстро невозможно. А по словам Варфоломеева выходило, что злодеи в квартире минут пятнадцать всего орудовали — взяли самое ценное и ушли… Тут два варианта. Вернее три. Либо Варфоломеев все-таки сам им все отдал, но он клялся и божился, что ничего не отдавал и не показывал… Либо кто-то детально объяснил им, что брать и где именно…
— А какой третий вариант? — Ващанов начал расхаживать по кабинету — точь-в-точь как Виктор Палыч накануне вечером в «Домике егеря».
— Третий вариант… — Степа пожал плечами и хмыкнул. — Третий вариант, Геннадий Петрович, такой — не было никакого разбоя и кавказцев тоже не было… Инсценировка была. Причем не очень качественная…
— Погоди. — Подполковник остановился посреди кабинета. — Ты же говорил, что братья сильно не ладили между собой?… Может быть, младший… Как его — Олег?… Может, он навел на хату? Или даже сам в налете поучаствовал… А старик начал путаные показания давать, чтобы от братика подозрения отвести… Все же родной брат… Такой вариант тебе в голову не приходил?
— Приходил, — кивнул Марков. — Я его даже отрабатывал, но Олег в той теме явно был не при делах… Я с ним встречался, разговаривал… Между прочим, некоторые его знакомые говорили, Олег, мол, очень опасался, что его братец за кордон свалит и коллекцию с собой прихватит — найдет лазейку… Кстати, опасения эти небеспочвенными были… Как удалось установить, примерно за неделю до налета Дмитрий Сергеевич начал оформление загранпаспорта якобы для турпоездки в Австрию…
Это к слову… А Олега я проверял тщательно — непохоже, чтобы он к этой истории отношение имел… Прямое, я имею в виду, отношение… Он вообще в то время очень занят был, несколько месяцев с «Эгиной» работал — днями и ночами, только об этом и думал.
— С чем работал?! С какой «Эгиной»?! — Голос Ващанова едва не сорвался на крик. Степа удивленно посмотрел на подполковника и спокойно ответил:
— С рембрандтовской… А что такое? Он же входил в бригаду реставраторов… Помните, в восемьдесят пятом в Эрмитаже какой-то придурок кислотой эту картину облил? Ну, тогда об этом еще все газеты писали, по «Взгляду» показывали. Картина-то практически полностью уничтожена была… Потом оказалось, мужик этот, который кислотой плеснул, прибалт какой-то — псих, его в дурку заперли, а «Эгину» решили отреставрировать… Олег Варфоломеев в эту бригаду попал, потому что он, во-первых, очень хороший специалист по копиям был — я уже говорил, — а во-вторых, незадолго до этого инцидента с кислотой как раз копию «Эгины» писал, ну вот там, наверное, и решили, что он как никто другой сможет помочь в реставрации… Картину-то ведь практически заново рисовать пришлось… В то время, когда этот якобы налет на Дмитрия Сергеевича был, Олег как раз работал как каторжный, на виду все время был, не пил, кстати… Нет, тогда ему явно не до сведения счетов с братцем было… А что, товарищ подполковник, есть какая-то другая информация?
Ващанов покачал головой, чувствуя, как взмокла под пиджаком рубашка на спине… «Надо же, как в цвет все пошло…» Нет, не потерял еще Геннадий Петрович оперского верхнего чутья, недаром все-таки ценил и берег его Антибиотик… Подполковник помахал рукой, разгоняя вонючий дым от болгарских сигарет Маркова, и, вздохнув, небрежно сказал:
— Ты рассказывай, Степа, рассказывай… Пока все очень интересно…
— А не так много и рассказывать-то осталось, — почесал затылок Марков. — Мы, конечно, все, что положено, сделали — ориентировки и все такое… Дмитрия Сергеевича я еще несколько раз навещал… И однажды застал у него в квартире некоего Амбера Виталия Витальевича… Слышали, наверное, про такого?
— Кто же про него не слышал, — кивнул Ващанов. — Главный у нас в Питере по антиквариату, монополист, считай…
— Он самый… Я тогда без предварительного звонка зашел, они меня, что называется, не ждали… Амбер сразу слинял. Кстати, его у подъезда машина ждала, за рулем там некто Леша Котин сидел, по кличке Буйвол, известный сбытчик антиквариата, две судимости…
— Ну и что? — поднял брови Ващанов.
— Да, в общем, ничего, конечно, — согласился Марков. — Но у Амбера в коллекционерских кругах репутация-то сами знаете какая… И про контрабанду поговаривали, и про торговлю паленым. И про иное-разное… Разговоры эти, конечно, к делу не пристегнешь, но все-таки… Сам факт общения Дмитрия Сергеевича с таким человеком наводил на определенные мысли…
— Какие, Степа? — спросил Геннадий Петрович. — Ты, говори, говори, между нами разговор-то…
— Плохие у меня мысли возникли, товарищ подполковник, — хмыкнул Степа. Возникла версия, что Дмитрий Сергеевич сам свою коллекцию кому-то передал — либо за деньги, либо, что более вероятно, чтобы через границу ее протащили… А там и Варфоломеев из наших палестин подался бы… Я даже пытался на таможню выходить, фотографии предметов из коллекции им подсунуть… Но результатов никаких получить не удалось, да и меня в тот момент по другим делам так грузить стали, что… — Марков махнул рукой и вздохнул. — В общем, версия эта так и осталась версией… Но шестнадцатого июня того же восемьдесят восьмого года домработница (она раз в неделю у Варфоломеева порядок в квартире наводить пыталась) обнаружила Дмитрия Сергеевича мертвым — горло ему кто-то от уха до уха перерезал, труп два дня в кресле просидел… Причем следов борьбы или сопротивления не было, очень все походило на то, что кто-то знакомый антикварщика оприходовал.
— Пропало из квартиры что-нибудь? — механически спросил Ващанов, уже предугадывая ответ. Степа покачал головой и снова вздохнул.
— Сложно сказать… Дело в том, что самое-то ценное еще в марте пропало… А что осталось? Я же говорил, квартира буквально забита была всяким барахлом. Ну, то есть не барахлом, а штучками разными антикварными… Трудно там понять было — брали что-то, не брали…
— А чего же брата младшего не привлекли — он-то мог сказать, если пропало что? — удивился Геннадий Петрович.
Марков поднял глаза на подполковника, и почему-то неуютно стало Ващанову под этим взглядом.
— Брата… Видите ли, Геннадий Петрович… Двумя неделями раньше Олег Варфоломеев погиб… Пьяный из окна выпал, из своей квартиры… Он в точечном доме на тринадцатом этаже жил… Как с «Эгиной» свою работу закончил — запил сильно… Соседи говорили — дня четыре квасил… Несчастный случай. Такие вот совпадения… Так что сказать насчет того, пропало что-то из квартиры Дмитрия Сергеевича или нет, уже некому было… Я пытался связи Варфоломеева отработать, но старики-коллекционеры, к которым обращался, в глухую отказку пошли: «не знаю», «не помню»…
Ващанову стало трудно дышать, и он еле сдержался, чтобы не ослабить на рубашке узел короткого старомодного галстука, повязанного по милицейской моде «шире хари». Марков помолчал немного и продолжил:
— Начал я было связи старика отрабатывать… Оказалось, что у него в последнее время очень много странных знакомых появилось — из сферы обслуживания, дельцов разных… И что особенно любопытно: все они практически имели непосредственное отношение к двум людям — Амберу и Говорову Виктору Палычу, которого, как вы знаете, в определенных кругах Антибиотиком называют… Я все эти соображения в рапорте изложил, и надо же — почти сразу меня в Читу в командировку законопатили… Вместе с Гошей Субботиным — он от главка тогда эту мокруху курировал…
Геннадий Петрович еле заметно вздрогнул — именно он тогда, в восемьдесят восьмом, «помог» Субботину уехать в Читу, и именно по просьбе Виктора Палыча. Только истинной причины просьбы Антибиотика Ващанов тогда не знал — за Гошей-то ведь не одно дело числилось… Поди пойми тогда сразу, на каком именно он дорогу Палычу перешел… Но просьба эта отложилась в памяти — неслучайно он, о касательстве Антибиотика к делу Варфоломеева подумал, не случайно. В оперативной работе именно так часто и бывает — через годы порой все связки-завязки проявляются, момент истины настает…
— Ну вот, — продолжал между тем Степа, — а когда я из Читы вернулся, ничего мне доработать не дали… Жалобы на меня в прокуратуру пошли, проверки начались… Круто взялись. Если бы не Кудасов — совсем бы съели… Спасибо ему — сюда, в ОРБ, перетащил, — ну и от меня отстали вроде бы. Вот и вся история.
— Да, — кивнул Ващанов. — Против Никиты нашего попереть трудно… Он у нас как бульдозер прямо… А конкретное у тебя на Говорова было что-нибудь?
— Нет, — покачал головой Марков. — Только через связи… Ну и интуиция…
— Интуиция, оно, конечно, хорошо, — цыкнул зубом подполковник. — Но суп-то из нее не сваришь… Мне про этого Антибиотика все уши прожужжали уже: и такой он, и сякой, и крутой-перекрутой, а конкретики-то — нет… Работать лучше надо!
Степа пожал плечами и вздохнул. Он многое мог сказать по поводу энергичного призыва Геннадия Петровича — и про технико-материальное обеспечение, от которого хотелось если не плакать, то хохотать, и про заваленность делами о примитивном рэкете (а показатели-то дай, будь любезен), и про странно складывавшуюся в Питере судебно-следственную практику (сыпались в судах бандитские дела одно за другим), и про другое-прочее… Но ни о чем таком говорить Марков не стал. Тоскливо вдруг стало Степе и очень грустно…
— Ладно, Степа, — подвел итог разговору Ващанов. — Ты мне все очень качественно изложил, будем думать, может, что-нибудь и нарисуется… До поры никому ничего не говори — сам знаешь, время такое, непонятно, кому верить можно, откуда утечки ждать. Помнишь, как папаша Мюллер в «Мгновениях» говорил: «Что знают трое — знает свинья». Лады? А я, если что, буду тебя в виду иметь… Ну и ты, если у тебя что-нибудь новое по тем темам проклюнется, сразу мне сообщи. Договорились?
— Слушаюсь, товарищ подполковник. — Марков встал со стула. — Я понимаю… Разрешите идти?
— Иди, Степа, иди…
Ващанов проводил оперативника тяжелым взглядом, дождался, пока за ним закроется дверь, и быстро скинул с себя пиджак — рубашка липла к спине, хотя в кабинете было, прямо скажем, не жарко… Подполковник присел на краешек стола и опустил голову — что-то странное ворохнулось у него в груди, защемило что-то… Но Геннадий Петрович давно уже жил не по совести, а по принципам целесообразности, которые (принципы то есть) сам же для себя и устанавливал. Поэтому Ващанов встряхнул головой, отогнал мрачные мысли и попытался грамотно переварить полученную от Маркова информацию…
Подполковник не собирался, конечно, начинать какую-то свою сепаратную игру — он хорошо понимал, что такого Виктор Палыч не простил бы, а суд у старика в отличие от государственного был простым и коротким… Но Ващанов понимал и то, что, расширив свою информационную базу по теме с «Эгиной», он может, во-первых, получить на руки дополнительные козыри, которые помогут ему (в случае успешного окончания всей этой канители, конечно) побольше выторговать у Антибиотика денег за свои услуги, а во-вторых — избежать опасных и ненужных шагов. Хотя от всего конечно, не убережешься…
Подполковник усмехнулся вспомнив одну из часто употребляемых Виктором Палычем присказок: «Говорил один рабочий — знал бы прикуп, жил бы в Сочи…» После получасовых напряженных раздумий Ващанов пришел к следующим выводам: копию «Эгины», скорее всего, написал Олег Варфоломеев, даже несколько копий, вероятно. Судя по всему, одна из этих копий была изготовлена на старом холсте и старыми красками, а потом каким-то образом картину в Эрмитаже подменили, побудили психически неполноценного человека плеснуть кислотой на холст, но уже не рембрандтовский, а варфоломеевский… Кислота практически уничтожила картину, психа слили в дурдом, а Варфоломеев-младший принял участие в реставрации своего же творения, после чего уже никакая экспертиза ни к чему придраться не могла — все возможные сомнения отметались бы тем, что, мол, реставраторы что-то сделали не так, перестарались или недостарались, не важно… После того как Олег сделал свое дело, его убрали, чтобы не сболтнул лишнего… Братца скорее всего уделали до кучи — кинули на коллекции и расплатились ножом. Хотя не исключено, что и Дмитрий Сергеевич имел какое-то отношение к афере с «Эгиной» и убивали его не только как лоха разведенного
Капитана Колбасова Ващанов считал одним из своих, при этом подполковник, однако, знал, что опер далеко не так прост, как хотел казаться… На первый взгляд Колбасов (представляясь людям незнакомым, он произносил свою фамилию с ударением на первом слоге — мол, не от «колбасы», а от «колбы») производил впечатление рубахи-парня — свой в доску оперюга, такой и выпьет вместе со всеми, и анекдот смешной расскажет, и начальство обосрет за общим разговором…
На самом же деле Володя Колбасов был очень, что называется, себе на уме и умел идти к поставленной цели, не выбирая средств. Когда он еще работал на «земле» в районе, случилась в его коллективе такая история: два опера (одним из них был как раз Колбасов) рассматривались начальством как возможные кандидаты на повышение, но должность-то была одна, а претендентов — двое. Володя организовал под каким-то предлогом вечеринку для коллег, в процессе торой так накачал водкой своего конкурента, что тот даже «мама» сказать не мог… Утром этот самый конкурент проснулся на лавочке в парке и обнаружил пропажу служебного удостоверения… О повышении этого бедолаги, разумеется, речь больше не шла, должность занял искренне сочувствовавший коллеге Колбасов… Злые языки, правда, поговаривали, что после вечеринки именно Володя взялся проводить своего отключившегося конкурента… Хотя кто его знает, как оно все было на самом деле, пьяные все были. Мог парень и сам удостоверение потерять, а мог и помочь ему в этом кто-то…
Надо сказать, что свое удостоверение Володя Колбасов всегда носил, по комитетской моде, пристегнутым за металлическую цепочку к пуговице внутреннего кармана пиджака — очень уж боялся потерять. Говорили, что этот пунктик появился у Колбасова как раз после истории с его незадачливым соперником…
— Вызывали, Геннадий Петрович? — спросил Колбасов, входя в кабинет Ващанова.
— Заходи, Вова, заходи, — радушно улыбнулся подполковник. — Я что у тебя спросить-то хотел: ты вечерком сегодня свободен? Есть у меня индейка — как насчет того, чтобы в баньке попариться? А? Усталость снять, разрядиться… Согреться, чем Бог пошлет… Как ты?
— О чем речь, Геннадий Петрович, вы же знаете — я всегда только за.
— Ну и чудненько, — кивнул Геннадий Петрович, не ждавший другого ответа от подчиненного, с которым не однажды посещал разные баньки. — Тогда давай закажи на семь вечера номерок на Садовой… Знаешь, да?
— Нет проблем, — кивнул оперативник. — Организуем в лучшем виде… А как насчет массажисток? Ващанов отрицательно качнул головой:
— Нет, блядей на сегодня не надо. Лишнее… Посидим в чисто мужской компании, обсудим кое-что, поговорим…
— Понял… — заинтригованно протянул Колбасов. — Разрешите идти?
— Давай, — благосклонно кивнул Геннадий Петрович. — И вот еще что — найди сейчас Маркова из пятнадцатого отдела, пусть ко мне зайдет.
— Есть! — откликнулся Колбасов, уже прикрывая за собой дверь в кабинет.
Степа Марков явился минут через пять. В отличие от Колбасова этот парень не лучился оптимизмом — Степа всегда казался немного мрачноватым, это впечатление усиливалось упрямой складкой между бровями, оттенявшими усталые, чуть воспаленные от постоянного недосыпа глаза. Такую категорию оперов Ващанов как раз и называл про себя тупыми фанатиками и относился к ним с тщательно скрываемой неприязнью и некоторой опаской…
— Разрешите?
— Заходи, Степа, располагайся. — Ващанов вышел из-за стола и крепко пожал руку Маркову. — Как работается? Проблемы есть?
— Да ничего, — пожал плечами Степа, удивленный таким вниманием к своей персоне со стороны высокого начальства. — Работается нормально… А проблемы — так у кого их нет?
— Это правильно, — согласился Ващанов. — Без проблем-то оно даже скучно как-то. Я чего зайти-то попросил… Помнится, ты в свое время по убийству Варфоломеева работал…
— Да, — мрачнея еще больше, ответил Степа. — А что?
— Дело-то вроде бы так глухарем и осталось, а? — осторожно начал пробовать Маркова подполковник. — Не удалось раскрутить?
— Скорее не дали раскрутить, товарищ подполковник… А что такое? Все мои рапорты и объясниловки — в деле… Я уж думал — быльем все поросло…
— Поросло, да не все… — многозначительно сказал Геннадий Петрович. — Да ты не дергайся так, Степа, к тебе никаких претензий нет. Просто появились кое-какие новые данные… Возможны пересечения… Я тебе говорить сейчас всего не буду, но…
— Неужели перспективы появились? — спросил Марков чуть дрогнувшим голосом.
Это «чуть» не укрылось, однако, от уха Ващанова. «Эк тебя зацепило-то, сынок, — подумал подполковник, внутренне улыбаясь. — На этом я и сыграю, а ты, милый, мне споешь». Вслух он сказал совсем другое:
— Ты присаживайся, Степа, кури… Насчет перспектив пока что-либо определенное сказать трудно, но — вполне возможно. У коллег наших, — Геннадий Петрович показал большим пальцем правой руки в потолок, — информация кое-какая появилась… А уж будет она реализована или нет — сам понимаешь, загадывать трудно… Возможно, мы с ними посотрудничаем… Ты вот что… Ты, Степа, подсвети мне ту историю, так сказать, неофициально… Сам понимаешь, рапорты рапортами, но документы казенные — они всего лишь документы, в них всего не написано. А мне важны твои личные впечатления…
Марков присел к столу, достал «родопину» из пачки, прикурил от дешевой пластмассовой зажигалки. По тому, как подрагивали его желтоватые пальцы, крепко стиснувшие фильтр сигареты, было видно, что опер волнуется.
— Геннадий Петрович… А нельзя меня будет к этой разработке подключить?
«Реванш хочешь взять… Не успокоился, значит», — усмехнулся про себя подполковник и сказал:
— О какой-то разработке пока говорить рано… Но я учту, если складываться будет… Так в чем там тема-то была? Давай, не стесняйся, тут, как говорится, все свои… Степа вздохнул, глубоко затянулся сигаретой и начал рассказывать:
— История там получилась занятная, а началась она месяца за три до того, как Дмитрию Сергеевичу горло перерезали… В марте восемьдесят восьмого взяли этого Варфоломеева на гоп-стоп. Добра-то у него в квартире много было — от папаши осталось… А папаша этот — Сергей Петрович Варфоломеев — был личностью довольно известной, книжки про Эрмитаж писал популярные: «Замечательные картины», «Героический Эрмитаж». Штук пять написал, его считали известным искусствоведом, хотя Варфоломеев-старший с тех пор, как окончил в восемнадцатом году третий класс частной гимназии, так больше нигде и не учился… А вот жена его действительно была искусствоведом и уже в тридцатые годы работала в Эрмитаже, в научно-просветительском отделе…
Но главным делом жизни для Сергея Петровича было собирательство. Причем он не фуфло всякое собирал, а настоящие шедевры, у него было несколько тысяч французских и английских литографий начала девятнадцатого века, работы Эжена Изабе, Лами, Монье, Гаварни, Донье.
— Ни фига себе! — присвистнул Ващанов, удивленный, однако, не крутостью коллекции Варфоломеева, а тем, как легко сыпал Марков ничего не говорящими подполковнику именами. — Откуда ты так в этом разбираешься? Монье, Лами… Я и слов-то таких отродясь не слыхивал.
— Да я тоже не знал — до того дела, товарищ подполковник… А там уж пришлось с искусствоведами поговорить, каталоги полистать… Заодно и культурный уровень повысил… Ну вот. Самыми ценными в собрании Сергея Петровича были, однако, не литографии и даже не работы Калло (семнадцатый век, между прочим). Самым ценным была коллекция нэцкэ — маленьких японских фигурок-скульптурок из дерева, слоновой кости, лака и перламутра. Этих фигурок было около трехсот, и они представляли все основные японские школы: Эдо, Нагоя, Цу и какие-то еще, я уже забыл названия… К этим нэцкэ прикладывались еще японские цветные гравюры, тоже очень ценные, очень известных японских мастеров… Сейчас вспомню: Харунобу, Утатаро и, кажется, Хокусай.
— Слушай, Степа, кончай мне лекцию читать, — хмыкнул Ващанов. — Не в коня корм. Мне что Хокусай, что Хуйкусай — без разницы. Все равно я в этом ни хрена не понимаю… Ты ближе к делу давай, без этих… Утатаро или как их там.
— Понял, — кивнул Марков. — Так вот — сколько вся эта радость стоила, никто толком даже не знал. Также непонятно было, откуда все это у Сергея Петровича взялось. Однако те коллекционеры, с которыми я успел переговорить, утверждали, что основная часть собрания появилась у Варфоломеева уже после войны, а потом он ее только приумножал… У Сергея Петровича было два сына — Дмитрий и Олег. Дмитрий был старше Олега на двенадцать лет, соответственно одному из братьев в восемьдесят восьмом году было пятьдесят шесть лет, а другому сорок четыре. Их мать умерла еще в шестидесятые годы, а вот Сергей Петрович ушел из жизни в восемьдесят шестом… Братья, как водится, стали делить наследство… Да, я забыл сказать — старший, то есть Дмитрий Сергеевич, с детства инвалидом был, церебральный паралич и все такое. Но он в полном уме был, руки здоровые, я когда к нему в квартиру пришел, так он по полкам книжным на одних руках лазил, словно паук какой-то… А второй брат, Олег, он художником был, не очень, правда, известным, но зарабатывал хорошо… Копии делал.
— Что? — насторожился Ващанов. — Какие копии?
— Ну, копии с картин знаменитых мастеров, — пояснил Марков. — Ведь многие маленькие музеи заказывают копии известных полотен, потом для разных казенных учреждений заказывали, для гостиниц… Ну и некоторые из разбогатевших торгашей и спекулянтов тоже любили на стенку якобы Айвазовского повесить… Но это уже частные заказы… Вообще-то с этими заказами все не так просто было. Ведь для того чтобы копию с какой-нибудь картины сделать, нужно каждый раз у эрмитажного начальства специальное разрешение оформлять… Но Олега-то там все знали отлично — и папаша про музей книжки писал, и мать там работала, так что никаких особых проблем у Олега Сергеевича не возникало и работа была всегда. Хотя прошлое его было небезупречным: я проверял, он пару раз привлекался — один раз за спекуляцию, второй — за незаконные промыслы, но, что называется, отделался легким испугом, помогали ему, не иначе…
— И хорошие он копии делал? — спросил Ващанов внезапно охрипшим голосом.
— Говорили, что очень хорошие, — пожал плечами Марков. — Я, правда, сам ни одной не видел… Ну так вот… Когда Варфоломеев-старший умер, он какую-то часть своей коллекции Эрмитажу завещал, а остальное разделил между сыновьями, причем как-то так странно получилось, что поделить-то коллекцию родитель поделил, но хранителем всей этой радости назначил старшего, видимо, опасался, что младший все пропьет или бабам раздарит… Дмитрий-то остался жить в старой отцовской квартире, а Олег в новостройке на Охте однокомнатную хатенку получил… Ну и, судя по всему, братья ладили между собой не так чтобы очень. Вот… Да, одна важная деталь — коллекция Варфоломеева на всех положенных учетах состояла, в каталогах разных, ну, может, не вся, но большая ее часть… То есть просто так ее было не продать и не вывезти никуда, это однозначно… А в марте восемьдесят восьмого Варфоломеев, который Дмитрий, обратился в милицию с заявлением о том, что на его квартиру было совершено разбойное нападение: вечером позвонили в дверь квартиры, он открыл, а там якобы два кавказца с пистолетами…
— Почему «якобы»? — перебил Степу Ващанов. Марков усмехнулся и достал из пачки новую сигарету.
— Почему «якобы»?… Понимаете, Геннадий Петрович, очень уж много в версии Варфоломеева неувязок было… Он в милицию позвонил уже поздно вечером, когда от веревок злодейских освободился. Туда группу послали, но, естественно, ничего по горячим следам не получилось. А я к нему уже утром пошел — он же инвалид, пришлось уважить… Ну и поговорили… По словам Варфоломеева, его сразу связали и залепили рот скотчем. Он еще меня спросил: «Вы знаете, что такое скотч, молодой человек?» Я говорю: «Знаю, не беспокойтесь»… А после того как связали, эти кавказцы якобы полили его бензином из канистры и стали требовать, чтобы Варфоломеев показал, где что лежит, а иначе, мол, сожгут… Я спрашиваю: «Дмитрий Сергеевич, как же вы могли им это сказать, если у вас рот скотчем-то залеплен был?… И руки связаны — даже пальцем не показать…» Варфоломеев разозлился, говорит: «Я рассказываю что было, вот вы их поймайте и спросите, почему они так нелогично поступили…» Ладно, действительно в запарке при гоп-стопе всякая дурь случается… Но вот что любопытно — я ведь в его квартире через тринадцать часов после разбоя был, а запаха бензина не учуял… Не могло же все выветриться так быстро? Ну, если они на него чуть ли не канистру вылили… И еще. В квартире жуткий бардак, застарелый такой, качественный.
Понять, где что лежит, сориентироваться быстро невозможно. А по словам Варфоломеева выходило, что злодеи в квартире минут пятнадцать всего орудовали — взяли самое ценное и ушли… Тут два варианта. Вернее три. Либо Варфоломеев все-таки сам им все отдал, но он клялся и божился, что ничего не отдавал и не показывал… Либо кто-то детально объяснил им, что брать и где именно…
— А какой третий вариант? — Ващанов начал расхаживать по кабинету — точь-в-точь как Виктор Палыч накануне вечером в «Домике егеря».
— Третий вариант… — Степа пожал плечами и хмыкнул. — Третий вариант, Геннадий Петрович, такой — не было никакого разбоя и кавказцев тоже не было… Инсценировка была. Причем не очень качественная…
— Погоди. — Подполковник остановился посреди кабинета. — Ты же говорил, что братья сильно не ладили между собой?… Может быть, младший… Как его — Олег?… Может, он навел на хату? Или даже сам в налете поучаствовал… А старик начал путаные показания давать, чтобы от братика подозрения отвести… Все же родной брат… Такой вариант тебе в голову не приходил?
— Приходил, — кивнул Марков. — Я его даже отрабатывал, но Олег в той теме явно был не при делах… Я с ним встречался, разговаривал… Между прочим, некоторые его знакомые говорили, Олег, мол, очень опасался, что его братец за кордон свалит и коллекцию с собой прихватит — найдет лазейку… Кстати, опасения эти небеспочвенными были… Как удалось установить, примерно за неделю до налета Дмитрий Сергеевич начал оформление загранпаспорта якобы для турпоездки в Австрию…
Это к слову… А Олега я проверял тщательно — непохоже, чтобы он к этой истории отношение имел… Прямое, я имею в виду, отношение… Он вообще в то время очень занят был, несколько месяцев с «Эгиной» работал — днями и ночами, только об этом и думал.
— С чем работал?! С какой «Эгиной»?! — Голос Ващанова едва не сорвался на крик. Степа удивленно посмотрел на подполковника и спокойно ответил:
— С рембрандтовской… А что такое? Он же входил в бригаду реставраторов… Помните, в восемьдесят пятом в Эрмитаже какой-то придурок кислотой эту картину облил? Ну, тогда об этом еще все газеты писали, по «Взгляду» показывали. Картина-то практически полностью уничтожена была… Потом оказалось, мужик этот, который кислотой плеснул, прибалт какой-то — псих, его в дурку заперли, а «Эгину» решили отреставрировать… Олег Варфоломеев в эту бригаду попал, потому что он, во-первых, очень хороший специалист по копиям был — я уже говорил, — а во-вторых, незадолго до этого инцидента с кислотой как раз копию «Эгины» писал, ну вот там, наверное, и решили, что он как никто другой сможет помочь в реставрации… Картину-то ведь практически заново рисовать пришлось… В то время, когда этот якобы налет на Дмитрия Сергеевича был, Олег как раз работал как каторжный, на виду все время был, не пил, кстати… Нет, тогда ему явно не до сведения счетов с братцем было… А что, товарищ подполковник, есть какая-то другая информация?
Ващанов покачал головой, чувствуя, как взмокла под пиджаком рубашка на спине… «Надо же, как в цвет все пошло…» Нет, не потерял еще Геннадий Петрович оперского верхнего чутья, недаром все-таки ценил и берег его Антибиотик… Подполковник помахал рукой, разгоняя вонючий дым от болгарских сигарет Маркова, и, вздохнув, небрежно сказал:
— Ты рассказывай, Степа, рассказывай… Пока все очень интересно…
— А не так много и рассказывать-то осталось, — почесал затылок Марков. — Мы, конечно, все, что положено, сделали — ориентировки и все такое… Дмитрия Сергеевича я еще несколько раз навещал… И однажды застал у него в квартире некоего Амбера Виталия Витальевича… Слышали, наверное, про такого?
— Кто же про него не слышал, — кивнул Ващанов. — Главный у нас в Питере по антиквариату, монополист, считай…
— Он самый… Я тогда без предварительного звонка зашел, они меня, что называется, не ждали… Амбер сразу слинял. Кстати, его у подъезда машина ждала, за рулем там некто Леша Котин сидел, по кличке Буйвол, известный сбытчик антиквариата, две судимости…
— Ну и что? — поднял брови Ващанов.
— Да, в общем, ничего, конечно, — согласился Марков. — Но у Амбера в коллекционерских кругах репутация-то сами знаете какая… И про контрабанду поговаривали, и про торговлю паленым. И про иное-разное… Разговоры эти, конечно, к делу не пристегнешь, но все-таки… Сам факт общения Дмитрия Сергеевича с таким человеком наводил на определенные мысли…
— Какие, Степа? — спросил Геннадий Петрович. — Ты, говори, говори, между нами разговор-то…
— Плохие у меня мысли возникли, товарищ подполковник, — хмыкнул Степа. Возникла версия, что Дмитрий Сергеевич сам свою коллекцию кому-то передал — либо за деньги, либо, что более вероятно, чтобы через границу ее протащили… А там и Варфоломеев из наших палестин подался бы… Я даже пытался на таможню выходить, фотографии предметов из коллекции им подсунуть… Но результатов никаких получить не удалось, да и меня в тот момент по другим делам так грузить стали, что… — Марков махнул рукой и вздохнул. — В общем, версия эта так и осталась версией… Но шестнадцатого июня того же восемьдесят восьмого года домработница (она раз в неделю у Варфоломеева порядок в квартире наводить пыталась) обнаружила Дмитрия Сергеевича мертвым — горло ему кто-то от уха до уха перерезал, труп два дня в кресле просидел… Причем следов борьбы или сопротивления не было, очень все походило на то, что кто-то знакомый антикварщика оприходовал.
— Пропало из квартиры что-нибудь? — механически спросил Ващанов, уже предугадывая ответ. Степа покачал головой и снова вздохнул.
— Сложно сказать… Дело в том, что самое-то ценное еще в марте пропало… А что осталось? Я же говорил, квартира буквально забита была всяким барахлом. Ну, то есть не барахлом, а штучками разными антикварными… Трудно там понять было — брали что-то, не брали…
— А чего же брата младшего не привлекли — он-то мог сказать, если пропало что? — удивился Геннадий Петрович.
Марков поднял глаза на подполковника, и почему-то неуютно стало Ващанову под этим взглядом.
— Брата… Видите ли, Геннадий Петрович… Двумя неделями раньше Олег Варфоломеев погиб… Пьяный из окна выпал, из своей квартиры… Он в точечном доме на тринадцатом этаже жил… Как с «Эгиной» свою работу закончил — запил сильно… Соседи говорили — дня четыре квасил… Несчастный случай. Такие вот совпадения… Так что сказать насчет того, пропало что-то из квартиры Дмитрия Сергеевича или нет, уже некому было… Я пытался связи Варфоломеева отработать, но старики-коллекционеры, к которым обращался, в глухую отказку пошли: «не знаю», «не помню»…
Ващанову стало трудно дышать, и он еле сдержался, чтобы не ослабить на рубашке узел короткого старомодного галстука, повязанного по милицейской моде «шире хари». Марков помолчал немного и продолжил:
— Начал я было связи старика отрабатывать… Оказалось, что у него в последнее время очень много странных знакомых появилось — из сферы обслуживания, дельцов разных… И что особенно любопытно: все они практически имели непосредственное отношение к двум людям — Амберу и Говорову Виктору Палычу, которого, как вы знаете, в определенных кругах Антибиотиком называют… Я все эти соображения в рапорте изложил, и надо же — почти сразу меня в Читу в командировку законопатили… Вместе с Гошей Субботиным — он от главка тогда эту мокруху курировал…
Геннадий Петрович еле заметно вздрогнул — именно он тогда, в восемьдесят восьмом, «помог» Субботину уехать в Читу, и именно по просьбе Виктора Палыча. Только истинной причины просьбы Антибиотика Ващанов тогда не знал — за Гошей-то ведь не одно дело числилось… Поди пойми тогда сразу, на каком именно он дорогу Палычу перешел… Но просьба эта отложилась в памяти — неслучайно он, о касательстве Антибиотика к делу Варфоломеева подумал, не случайно. В оперативной работе именно так часто и бывает — через годы порой все связки-завязки проявляются, момент истины настает…
— Ну вот, — продолжал между тем Степа, — а когда я из Читы вернулся, ничего мне доработать не дали… Жалобы на меня в прокуратуру пошли, проверки начались… Круто взялись. Если бы не Кудасов — совсем бы съели… Спасибо ему — сюда, в ОРБ, перетащил, — ну и от меня отстали вроде бы. Вот и вся история.
— Да, — кивнул Ващанов. — Против Никиты нашего попереть трудно… Он у нас как бульдозер прямо… А конкретное у тебя на Говорова было что-нибудь?
— Нет, — покачал головой Марков. — Только через связи… Ну и интуиция…
— Интуиция, оно, конечно, хорошо, — цыкнул зубом подполковник. — Но суп-то из нее не сваришь… Мне про этого Антибиотика все уши прожужжали уже: и такой он, и сякой, и крутой-перекрутой, а конкретики-то — нет… Работать лучше надо!
Степа пожал плечами и вздохнул. Он многое мог сказать по поводу энергичного призыва Геннадия Петровича — и про технико-материальное обеспечение, от которого хотелось если не плакать, то хохотать, и про заваленность делами о примитивном рэкете (а показатели-то дай, будь любезен), и про странно складывавшуюся в Питере судебно-следственную практику (сыпались в судах бандитские дела одно за другим), и про другое-прочее… Но ни о чем таком говорить Марков не стал. Тоскливо вдруг стало Степе и очень грустно…
— Ладно, Степа, — подвел итог разговору Ващанов. — Ты мне все очень качественно изложил, будем думать, может, что-нибудь и нарисуется… До поры никому ничего не говори — сам знаешь, время такое, непонятно, кому верить можно, откуда утечки ждать. Помнишь, как папаша Мюллер в «Мгновениях» говорил: «Что знают трое — знает свинья». Лады? А я, если что, буду тебя в виду иметь… Ну и ты, если у тебя что-нибудь новое по тем темам проклюнется, сразу мне сообщи. Договорились?
— Слушаюсь, товарищ подполковник. — Марков встал со стула. — Я понимаю… Разрешите идти?
— Иди, Степа, иди…
Ващанов проводил оперативника тяжелым взглядом, дождался, пока за ним закроется дверь, и быстро скинул с себя пиджак — рубашка липла к спине, хотя в кабинете было, прямо скажем, не жарко… Подполковник присел на краешек стола и опустил голову — что-то странное ворохнулось у него в груди, защемило что-то… Но Геннадий Петрович давно уже жил не по совести, а по принципам целесообразности, которые (принципы то есть) сам же для себя и устанавливал. Поэтому Ващанов встряхнул головой, отогнал мрачные мысли и попытался грамотно переварить полученную от Маркова информацию…
Подполковник не собирался, конечно, начинать какую-то свою сепаратную игру — он хорошо понимал, что такого Виктор Палыч не простил бы, а суд у старика в отличие от государственного был простым и коротким… Но Ващанов понимал и то, что, расширив свою информационную базу по теме с «Эгиной», он может, во-первых, получить на руки дополнительные козыри, которые помогут ему (в случае успешного окончания всей этой канители, конечно) побольше выторговать у Антибиотика денег за свои услуги, а во-вторых — избежать опасных и ненужных шагов. Хотя от всего конечно, не убережешься…
Подполковник усмехнулся вспомнив одну из часто употребляемых Виктором Палычем присказок: «Говорил один рабочий — знал бы прикуп, жил бы в Сочи…» После получасовых напряженных раздумий Ващанов пришел к следующим выводам: копию «Эгины», скорее всего, написал Олег Варфоломеев, даже несколько копий, вероятно. Судя по всему, одна из этих копий была изготовлена на старом холсте и старыми красками, а потом каким-то образом картину в Эрмитаже подменили, побудили психически неполноценного человека плеснуть кислотой на холст, но уже не рембрандтовский, а варфоломеевский… Кислота практически уничтожила картину, психа слили в дурдом, а Варфоломеев-младший принял участие в реставрации своего же творения, после чего уже никакая экспертиза ни к чему придраться не могла — все возможные сомнения отметались бы тем, что, мол, реставраторы что-то сделали не так, перестарались или недостарались, не важно… После того как Олег сделал свое дело, его убрали, чтобы не сболтнул лишнего… Братца скорее всего уделали до кучи — кинули на коллекции и расплатились ножом. Хотя не исключено, что и Дмитрий Сергеевич имел какое-то отношение к афере с «Эгиной» и убивали его не только как лоха разведенного