Я нравилась ему потому, что могла, как и он, если бы захотела, сама распоряжаться собой. Вдвоем мы могли бы создать абсолютно новый союз. Свободный.
Кремьё одобрил наш план:
– У вас будет очень насыщенная жизнь, не слушайте завистников, всегда идите вперед.
Мне же он доверительно сообщил:
– Он великий человек, заставьте его писать, и мир заговорит о вас обоих.
Через несколько дней Кремьё уехал.
В ресторане «Мюнхен» мой великий Тонио, одетый в светлый костюм, говорил, что не может уснуть. Что скоро мы поженимся, это вопрос нескольких дней. Приедет его мать. Для нашей будущей семьи уже был снят прекрасный дом в Тагле. Если я буду себя хорошо вести, говорил он мне, я могу переехать туда уже сейчас, не обращая внимания на мнение буэнос-айресского общества, потому что он станет моей жизнью, всей моей жизнью.
И я переехала в Тагле. Друзья собрались отпраздновать новоселье. Чтобы сыграть свадьбу, ждали только мою будущую свекровь. Рикардо постоянно давал концерты. Он приезжал к нам и щедро одарял нас своим талантом, который приводил Тонио в восхищение.
Домик оказался небольшим, но в нем была огромная терраса и небольшой уединенный кабинет, где я поставила бочонок портвейна с золотым краником, чучела животных, повесила на стену шкуру дикой ламы и свои рисунки. Наши друзья прозвали эту комнату спальней «анфан террибль».
Я была счастлива: «Когда ищешь внутри себя чудо, ты его находишь. Говоря языком христианки, когда ищещь божественное начало, в конце концов обретаешь его».
5
6
Кремьё одобрил наш план:
– У вас будет очень насыщенная жизнь, не слушайте завистников, всегда идите вперед.
Мне же он доверительно сообщил:
– Он великий человек, заставьте его писать, и мир заговорит о вас обоих.
Через несколько дней Кремьё уехал.
В ресторане «Мюнхен» мой великий Тонио, одетый в светлый костюм, говорил, что не может уснуть. Что скоро мы поженимся, это вопрос нескольких дней. Приедет его мать. Для нашей будущей семьи уже был снят прекрасный дом в Тагле. Если я буду себя хорошо вести, говорил он мне, я могу переехать туда уже сейчас, не обращая внимания на мнение буэнос-айресского общества, потому что он станет моей жизнью, всей моей жизнью.
И я переехала в Тагле. Друзья собрались отпраздновать новоселье. Чтобы сыграть свадьбу, ждали только мою будущую свекровь. Рикардо постоянно давал концерты. Он приезжал к нам и щедро одарял нас своим талантом, который приводил Тонио в восхищение.
Домик оказался небольшим, но в нем была огромная терраса и небольшой уединенный кабинет, где я поставила бочонок портвейна с золотым краником, чучела животных, повесила на стену шкуру дикой ламы и свои рисунки. Наши друзья прозвали эту комнату спальней «анфан террибль».
Я была счастлива: «Когда ищешь внутри себя чудо, ты его находишь. Говоря языком христианки, когда ищещь божественное начало, в конце концов обретаешь его».
5
«Я не могу жениться вдали от родных»
– Куда это поставить, Тонио? – спросила я, увидев его чемоданы и полные бумаг ящики в холле нашего нового дома.
– Не важно. Можно в гараж, чтобы не загромождать дом. Все десять ящиков заколочены, к тому же они деревянные, так что с бумагами ничего не случится. Впрочем, я даже не помню, что там. Но это все мое богатство, дорогая. Я таскаю его с собой от одной посадки к другой. Каждый ящик – это промежуточная посадка, гостиница, где я останавливался, с тех пор как стал летать. Но я не всегда был летчиком, еще я был мастером по ремонту самолетов в Рио-де-Оро…[12] Тогда я был молод!
– Когда это было, Тонио?
– Три года назад. Время летит быстро, знаете ли. Месье Дора как-то вызвал меня к себе в кабинет. Месье Дора слов на ветер не бросал. Он действовал, думал, любил свою работу, потому что его работа помогала людям передвигаться. Месье Дора всегда будил в человеке лучшие чувства. Пилоты не слишком любили его, но хотели быть на него похожими… и я тоже! Я летал по маршруту – туда-сюда. Однажды в Тулузе он вызывает меня в свой кабинет. «Вы отправляетесь в Порт-Этьенн, вылет в три пятнадцать. Останетесь там на несколько месяцев, работа нетрудная, но мы слишком часто теряем самолеты». Я сказал Дора: «А как же моя семья?» – «Вы напишете им с самолета». – «А мои вещи, месье Дора?» – «Не берите слишком много, самолет и так перегружен почтой. Захватите бритву и зубную щетку. Там очень жарко – пятьдесят градусов в тени». Потом сказал очень громко: «Не опаздывайте. Следующий».
Вошел другой пилот. Я был вне себя. Ехать или не ехать? Я прекрасно знал, что, если я откажусь, меня уволят. Это будет конец моей летной карьеры. Я выкинул из головы все намеченные встречи. Спросил у своей совести: отказаться или согласиться? Отказаться было бы слишком просто. Я должен был согласиться. Я всегда мог сказать «нет» там, на месте, и вернуться. В конце концов, это же не каторга. Я написал матери, друзьям и в назначенное время был на аэродроме. Месье Дора, не говоря ни слова, отвез меня к самолету. Только рукой помахал, когда я уже поднялся в воздух.
На следующий вечер в Порт-Этьенне мы выпили кофе, съели шоколаду. У тамошнего радиста оказались хорошие запасы провизии. Я, как обычно, не привез ничего… Но что же вы стоите, дорогая! Давайте сядем на эти ящики, как в Порт-Этьенне! Дора высылал мне их один за другим, а я их там заколачивал. Все мое имущество было внутри. Но в Порт-Этьенне мне ничего из этого не пригодилось. Я ходил нагишом, разве что с полотенцем на голове во время долгих прогулок. Я брал с собой карабин, так как далеко отходить от ангара оказалось небезопасно. Мавры как были, так и остаются врагами христиан, но это самый чистый народ, какой я когда-либо встречал…
Мы вели с ними переговоры, полные хитростей и уловок, достойных «Тысячи и одной ночи», чтобы заполучить ангар. Они запросили у нас вес ангара в золоте, за это они бы позволили нам оборудовать там свою базу. Позже я узнал, что с ними всегда нужно соглашаться, а настоящую цену обсуждать потом. Они просили также тысячу верблюдов и тысячу рабов, вооруженных девятью тысячами карабинов, тонну сахара и чая! Естественно, мы согласились. В конце концов, после встречи с вождем племени, который нанес нам неофициальный визит в сопровождении двух слуг, вооруженных винтовками, мы подарили им мяту, от которой они никогда не отказывались. Нам пришлось сесть на корточки, и так мы завоевали их доверие. Результат: сто песет, десять фунтов чая, столько же сахара; что же касается рабов, то мы бы купили их, если бы нашли, но это оказалось не так-то просто. Знаете ли вы, каким способом людей превращают в рабов?
– Нет.
– Вы не устали?
– Нет, я люблю ваши истории. Мне кажется, они неисчерпаемы…
– Ну так вот: мавры посылают своих доверенных людей купить чаю, сушеной мяты, сахару и винтовок. Те втираются в доверие к пастухам, которые стерегут стада, принадлежащие богатым торговцам коврами, медом или медью, и ведут себя очень дружелюбно. Пастухи поддаются на эти уловки, хотя прекрасно знают, что мавры, переодетые марокканцами, – это волки, которые могут сожрать и стадо, и самих пастухов. Но арабы любят риск. Так что мавр расставляет ловушку: «Пойдем со мной, ты же знаешь этот район. У меня небольшое стадо в таком-то месте, я доверю его тебе. Ты будешь моим другом».
И пастух запасается едой, прощается с женой и уходит… Оказавшись на своих землях, мавры будто случайно встречают других мавров и говорят пастуху: «О! Мы сделаем из тебя прекрасного раба, ты крепкий, ты нам нравишься». На несколько дней его сажают в яму, на час в день извлекают оттуда, сажают туда другого раба, а первого в это время бьют кнутом… чтобы размялся. Дают ему стакан воды и сажают обратно в яму с коробкой на голове. После полнолуния совершают такой обряд: вытаскивают его из ямы, на этот раз никакого кнута, одевают во все новенькое, дают поспать, прекрасная рабыня делает ему массаж, она – его жена, и все вокруг обращаются с ним по-дружески. Теперь он может стать хорошим и верным рабом. Если он сбежит, в чем никто не сомневается, его поймают и в другом племени будут так же над ним измываться. После трех-четырех подобных обрядов даже самый закаленный человек становится хорошим рабом. Если он молод, жена господина становится его любовницей, и он подсыпает господину яд, чтобы сбежать с ней в другое племя…
– Да, есть разные способы делать людей рабами, даже в Библии, – сказала я. – Я бы хотела стать вашей рабыней, но по любви…
Тонио рассмеялся:
– Вы сами не понимаете, что говорите, девочка моя.
Посреди всех этих коробок он показался мне огромным, просто гигантом. Он обладал выносливостью мавра. Мы решили, что коробки отправятся в его кабинет на третьем этаже. Он переносил их, как другие носят книги. Без малейшего усилия. Я смутилась, мне казалось, что я недостойна его. Я должна была бы уже давно организовать этот переезд, чтобы он наконец почувствовал себя дома.
На следующий день, после того как он уехал на аэродром в пять часов, я начала открывать коробки. После трех дней адской работы у меня раскалывалась голова. Я не разрешала ему подниматься наверх, а на третий день объявила:
– Зайдите в свой кабинет.
– Ладно, раз вы так хотите, – рассеянно сказал он.
И вошел.
– Ох, никаких коробок! – воскликнул он и побагровел от гнева. – Кто рылся в моих вещах?
– Я.
– Вы, моя милая?
– Смотрите, на этом столе все сложено по порядку. Мне было нелегко. Взгляните. Основные документы здесь. Так же как и радиограммы из полетов… К каждой стопке прикреплен листочек, все они собраны в папки, пронумерованные красными чернилами:
1. Письма женщин из Марокко.
2. Письма женщин из Франции.
3. Семейная переписка.
4. Деловые письма и старые телеграммы.
5. Заметки о полетах.
6. Неоконченные письма.
Литература помечена черными чернилами.
Черновики.
Заметки о страхе.
Семейные фотографии.
Фотографии городов.
Фотографии женщин.
Вырезки из старых газет.
А здесь я собрала:
Книги;
Тетради;
Судовые журналы;
Общие материалы;
Музыку;
Песни;
Фотоаппараты и линзы;
Картотечные ящики;
Альбом с коллажами.
А все мелочи и сувениры лежат в книжном шкафу. Коробки пусты. Клянусь вам, что ничего не пропало. Здесь в одной коробке остались конверты от нескольких писем и старые газеты. Я сделала все, что смогла, чтобы все ваши вещи были у вас под рукой.
– Да-да, а сейчас оставьте меня. Мне надо побыть одному. Я вам очень признателен. Я буду работать день и ночь над вашей книгой.
– Над вашей бурей, – уточнила я.
– Нет, она прошла. Я должен рассказать о ней, чтобы доставить вам удовольствие. Принесите мне чаю, я не буду ужинать. Я хочу остаться наедине со своими бумагами.
Я закрывала своего жениха в его кабинете, и только при условии, что он напишет пять или шесть страниц, он имел право прийти в спальню будущих супругов. Но не раньше. Ему нравилась эта игра.
Леон и его жена – наши слуги-чехи – часто расспрашивали меня о нашей свадьбе. Мать Тонио все не отвечала. Друзья из консульства сообщили нам, что семья Тонио собирает информацию о моем происхождении. Это известие впервые омрачило нашу совместную жизнь. Мне это не понравилось. Я нервничала, но не позволила ему уменьшить количество страниц. Он втянулся в работу и даже благодарил меня за строгость. Аргентинские друзья спрашивали наперебой: «Когда же свадьба?»
Двое друзей моего бывшего мужа приехали сообщить, что наше поведение возмутило весь Буэнос-Айрес. Что я не имею права оскорблять подобным образом память о Гомесе Каррильо. Я предоставила Тонио отвечать на эти выпады.
Мы назначили дату свадьбы. Когда она настала, мы пошли в мэрию расписаться. Я была довольна. Раз его мать не приехала, ладно, мы отложили до ее приезда венчание в церкви. В этом мы пришли к согласию, и друзья из дипмиссии поддержали нас. Мы сами себе хозяева. Оба мы оделись во все новое. После мэрии отправимся в ресторан «Мюнхен».
– Ваше имя? Ваш адрес? Сначала дама.
Я продиктовала свое имя и адрес. Потом настал черед Тонио. Он дрожал, глядя на меня со слезами, как ребенок. Я не могла этого вынести и крикнула:
– Нет, нет, не хочу выходить замуж за плачущего мужчину, нет!
Я потянула его за рукав, и мы как сумасшедшие выбежали из мэрии. Все было кончено. Я чувствовала, что сердце вот-вот выскочит из груди. Он взял меня за руки и произнес:
– Спасибо, спасибо, вы так добры, вы очень добры. Я не могу жениться вдали от родных. Моя мать скоро приедет.
– Да, Тонио, так будет лучше.
Мы больше не плакали.
– Пойдемте обедать.
Про себя я поклялась никогда больше не переступать порог этой мэрии. Я все еще дрожала. Мое приключение подходило к концу.
Аргентинские друзья больше не приглашали меня к себе. В их глазах я была «веселой вдовой». Мой летчик выходил в свет в одиночестве. Я молилась. Я решила никогда больше не заговаривать с Тонио о нашей неудавшейся свадьбе. После того как он поблагодарил меня на пороге мэрии, он больше не возвращался к этой теме. Пути к отступлению у меня не было. Мне полагалась пенсия как вдове аргентинского дипломата, но я не решалась больше ни о чем просить друзей Гомеса Каррильо.
Я заперлась дома в Тагле. Тонио теперь почти не ужинал со мной. Я привыкла к тому, что, даже оставаясь в Буэнос-Айресе, он никогда не ел дома. Он возвращался вечером, чтобы переодеться и побриться, я сидела в будуаре, делая вид, что поглощена книгой или журналом. Он заглядывал попрощаться:
– До скорого, дорогая.
Виновато целовал меня и сбегал, не в силах унять дрожь.
Возвращался Тонио поздно ночью. Я ждала его. Я всегда была одета в длинное платье, улыбалась, будто готовилась отправиться на бал, заводила разговор о литературе, рассказывала истории из своей прошлой жизни… Мы вместе пили очень холодное шампанское. Он слегка расслаблялся, и, хотя меня томила печаль, я делала вид, что между нами все по-прежнему. Я говорила ему:
– Всего пять страниц бури сегодня вечером.
И он уходил к себе в кабинет.
– Отведите меня за руку, я не могу сам подняться по лестнице.
Он был как ребенок. Я усаживала его в кресло, целовала и шепотом повторяла на ухо:
– Пишите, пишите, это необходимо. Кремьё говорил: «Нужно, чтобы он писал», – так что поторопитесь.
– Спасибо, спасибо, я буду писать, раз вы так настаиваете.
И наутро я находила несколько страниц, исписанных неразборчивым почерком, на небольшом письменном столе у себя в будуаре.
Он уезжал на работу, а я спала все утро. К трем-четырем часам дня я вставала с постели совершенно разбитая. Я ничего не ела. Леон говорил мне:
– Если мадам не будет кушать, мы с женой тоже откажемся от еды.
Однажды пришло приглашение на чай от одной из наших подруг, но она приглашала одного Тонио. Как обычно, он заехал домой переодеться и побриться. Мое сердце не выдержало. Я попросила его остаться со мной, но он отказался.
– Я договорился потом поужинать с друзьями.
Я оделась во все черное и, обезумев от горя, побрела по улицам куда глаза глядят. Я проклинала себя, встречая свое отражение в витринах. Неожиданно передо мной остановился молодой человек. Большой поклонник Гомеса Каррильо.
– Консуэло, ты одна?
– Да, Луисито.
– Пошли со мной.
– Куда?
– В гости на чашку чая.
– Но меня не приглашали.
– Это у моей тети, пошли скорей.
Меня приняли с распростертыми объятиями, однако без шуточек не обошлось. Дружеская поддержка вернула мне былую смелость. Внезапно я почувствовала себя прекрасно вдали от своего летчика-донжуана, с его историями о приключениях в пустыне. Я объявила, что уезжаю первым же рейсом, неотложные дела призывают меня в Париж.
В дом вернулись цветы и друзья Энрике. Они осыпали меня любезностями. Меня снова стали приглашать повсюду. А летчик оставался в одиночестве дома в Тагле, ожидая свою матушку.
Я взяла билет на ближайший теплоход.
– Когда появится ваша маменька, – заявила я Тонио, – объясните ей, что у меня дела в Париже. Меня ждет Люсьен, я выхожу за него замуж. Это судьба.
Он не ответил. Дни текли быстро, я приглашала друзей, ходила в кино, бесцельно гуляла по улицам. Наконец я оказалась на борту теплохода, который увозил меня с моим разбитым сердцем во Францию. Моя каюта была полна цветов. Друзья поняли мою печаль.
Я заснула еще до того, как судно отчалило. Когда я проснулась, мы уже были в открытом море. Офицер принес мне телеграмму. От Сент-Экзюпери. Он сообщал, что летит над кораблем… Время от времени будет подавать мне знаки. Я была ни жива ни мертва от страха.
Я не выходила из каюты до самого Рио-де-Жанейро, где встретилась со своим учителем и другом Альфонсо Рейесом[13]. Мать Тонио находилась на другом корабле, стоявшем на якоре уже несколько часов. Мне не хотелось в ней пересекаться.
После восемнадцати дней плаванья – наконец-то Гавр, таможня, моя квартира на улице Кастеллан. Я снова в Париже. Когда я спросила консьержку, она ответила, что Люсьен не заходил ни разу. Где он? В дверь постучали: это оказался Люсьен собственной персоной. И тут же зазвонил телефон. Я сняла трубку, даже не успев поприветствовать Люсьена:
– Алло?
– Вас вызывает Буэнос-Айрес, не кладите трубку.
Затем:
– Это я, Тонио. Дорогая, я отплываю первым же рейсом, чтобы догнать вас, чтобы жениться на вас.
– Послушайте, ко мне пришли.
– Люсьен?
– Да.
– Ладно, гоните его в шею, я не хочу, чтобы вы с ним виделись. Я привезу вам пуму.
– Что?
– Пуму. Я сойду на берег в Испании, чтобы увидеть вас поскорее. Сейчас же выезжайте в Испанию. Поезда отвратительны, отдохните в Мадриде и ждите меня в Альмерии.
– Извините, я уже сказала вам, что ко мне пришли.
Такие разговоры повторялись изо дня в день. Потом я сдалась, потому что однажды он сказал мне:
– С вашего отъезда наш слуга Леон не просыхает, рис недоварен, и у меня украли белье. Я приеду за вами, чтобы жениться на вас в любой стране мира… а вы приготовите мне очаровательную спальню, но без золотого бочонка… потому что у меня его украли. Я больше не пишу. Моя мать плачет от горя, потому что я в отчаянии. Наша недолгая разлука довела меня до безумия.
Я любила его. Но понимала, насколько спокойнее моя жизнь без него. Как вдова Гомеса Каррильо я располагала солидной рентой, и если я выйду замуж, то я ее потеряю. Мне нужно было много сделать, чтобы уладить свои дела, серьезно все обдумать, но каждый телефонный звонок из Буэнос-Айреса – из дома в Тагле – сводил меня с ума. Так что однажды я уступила: «Хорошо, встретимся в Альмерии».
Мадрид, потом Альмерия, день его прибытия. Я подъехала к кораблю на весельной лодке со специальным разрешением. Корабль потерпел аварию – сломался винт, и высадка откладывалась на несколько дней. Я попросила объявить о себе, раздался крик: «Жена летчика Сент-Экзюпери». Он услышал и, оставив на борту мать с пумой, бросился в мои объятия. Он объявил, что его с матерью ждут в Марселе. Что вся семья ждет их там. Но он не хотел знакомить нас тут же. Нам так много надо друг другу сказать, объяснил он… Его мать намекнула, что брак с иностранкой шокирует старших представителей семейства. Но заключила: «Все уладится, надо только подождать!»
Она вела себя с ним очень дипломатично. Понимала, что он большой ребенок и что, если его наказывать, он сбежит навсегда…
– Я не хочу ссориться с мамой, понимаешь?[15] Я потихоньку сойду на берег в Альмерии, мы купим подержанную машину с шофером и за наш медовый месяц проедем всю Испанию.
Я была согласна на все.
Валенсия… постоялые дворы… наш смех… наша молодость…
– Не важно. Можно в гараж, чтобы не загромождать дом. Все десять ящиков заколочены, к тому же они деревянные, так что с бумагами ничего не случится. Впрочем, я даже не помню, что там. Но это все мое богатство, дорогая. Я таскаю его с собой от одной посадки к другой. Каждый ящик – это промежуточная посадка, гостиница, где я останавливался, с тех пор как стал летать. Но я не всегда был летчиком, еще я был мастером по ремонту самолетов в Рио-де-Оро…[12] Тогда я был молод!
– Когда это было, Тонио?
– Три года назад. Время летит быстро, знаете ли. Месье Дора как-то вызвал меня к себе в кабинет. Месье Дора слов на ветер не бросал. Он действовал, думал, любил свою работу, потому что его работа помогала людям передвигаться. Месье Дора всегда будил в человеке лучшие чувства. Пилоты не слишком любили его, но хотели быть на него похожими… и я тоже! Я летал по маршруту – туда-сюда. Однажды в Тулузе он вызывает меня в свой кабинет. «Вы отправляетесь в Порт-Этьенн, вылет в три пятнадцать. Останетесь там на несколько месяцев, работа нетрудная, но мы слишком часто теряем самолеты». Я сказал Дора: «А как же моя семья?» – «Вы напишете им с самолета». – «А мои вещи, месье Дора?» – «Не берите слишком много, самолет и так перегружен почтой. Захватите бритву и зубную щетку. Там очень жарко – пятьдесят градусов в тени». Потом сказал очень громко: «Не опаздывайте. Следующий».
Вошел другой пилот. Я был вне себя. Ехать или не ехать? Я прекрасно знал, что, если я откажусь, меня уволят. Это будет конец моей летной карьеры. Я выкинул из головы все намеченные встречи. Спросил у своей совести: отказаться или согласиться? Отказаться было бы слишком просто. Я должен был согласиться. Я всегда мог сказать «нет» там, на месте, и вернуться. В конце концов, это же не каторга. Я написал матери, друзьям и в назначенное время был на аэродроме. Месье Дора, не говоря ни слова, отвез меня к самолету. Только рукой помахал, когда я уже поднялся в воздух.
На следующий вечер в Порт-Этьенне мы выпили кофе, съели шоколаду. У тамошнего радиста оказались хорошие запасы провизии. Я, как обычно, не привез ничего… Но что же вы стоите, дорогая! Давайте сядем на эти ящики, как в Порт-Этьенне! Дора высылал мне их один за другим, а я их там заколачивал. Все мое имущество было внутри. Но в Порт-Этьенне мне ничего из этого не пригодилось. Я ходил нагишом, разве что с полотенцем на голове во время долгих прогулок. Я брал с собой карабин, так как далеко отходить от ангара оказалось небезопасно. Мавры как были, так и остаются врагами христиан, но это самый чистый народ, какой я когда-либо встречал…
Мы вели с ними переговоры, полные хитростей и уловок, достойных «Тысячи и одной ночи», чтобы заполучить ангар. Они запросили у нас вес ангара в золоте, за это они бы позволили нам оборудовать там свою базу. Позже я узнал, что с ними всегда нужно соглашаться, а настоящую цену обсуждать потом. Они просили также тысячу верблюдов и тысячу рабов, вооруженных девятью тысячами карабинов, тонну сахара и чая! Естественно, мы согласились. В конце концов, после встречи с вождем племени, который нанес нам неофициальный визит в сопровождении двух слуг, вооруженных винтовками, мы подарили им мяту, от которой они никогда не отказывались. Нам пришлось сесть на корточки, и так мы завоевали их доверие. Результат: сто песет, десять фунтов чая, столько же сахара; что же касается рабов, то мы бы купили их, если бы нашли, но это оказалось не так-то просто. Знаете ли вы, каким способом людей превращают в рабов?
– Нет.
– Вы не устали?
– Нет, я люблю ваши истории. Мне кажется, они неисчерпаемы…
– Ну так вот: мавры посылают своих доверенных людей купить чаю, сушеной мяты, сахару и винтовок. Те втираются в доверие к пастухам, которые стерегут стада, принадлежащие богатым торговцам коврами, медом или медью, и ведут себя очень дружелюбно. Пастухи поддаются на эти уловки, хотя прекрасно знают, что мавры, переодетые марокканцами, – это волки, которые могут сожрать и стадо, и самих пастухов. Но арабы любят риск. Так что мавр расставляет ловушку: «Пойдем со мной, ты же знаешь этот район. У меня небольшое стадо в таком-то месте, я доверю его тебе. Ты будешь моим другом».
И пастух запасается едой, прощается с женой и уходит… Оказавшись на своих землях, мавры будто случайно встречают других мавров и говорят пастуху: «О! Мы сделаем из тебя прекрасного раба, ты крепкий, ты нам нравишься». На несколько дней его сажают в яму, на час в день извлекают оттуда, сажают туда другого раба, а первого в это время бьют кнутом… чтобы размялся. Дают ему стакан воды и сажают обратно в яму с коробкой на голове. После полнолуния совершают такой обряд: вытаскивают его из ямы, на этот раз никакого кнута, одевают во все новенькое, дают поспать, прекрасная рабыня делает ему массаж, она – его жена, и все вокруг обращаются с ним по-дружески. Теперь он может стать хорошим и верным рабом. Если он сбежит, в чем никто не сомневается, его поймают и в другом племени будут так же над ним измываться. После трех-четырех подобных обрядов даже самый закаленный человек становится хорошим рабом. Если он молод, жена господина становится его любовницей, и он подсыпает господину яд, чтобы сбежать с ней в другое племя…
– Да, есть разные способы делать людей рабами, даже в Библии, – сказала я. – Я бы хотела стать вашей рабыней, но по любви…
Тонио рассмеялся:
– Вы сами не понимаете, что говорите, девочка моя.
Посреди всех этих коробок он показался мне огромным, просто гигантом. Он обладал выносливостью мавра. Мы решили, что коробки отправятся в его кабинет на третьем этаже. Он переносил их, как другие носят книги. Без малейшего усилия. Я смутилась, мне казалось, что я недостойна его. Я должна была бы уже давно организовать этот переезд, чтобы он наконец почувствовал себя дома.
На следующий день, после того как он уехал на аэродром в пять часов, я начала открывать коробки. После трех дней адской работы у меня раскалывалась голова. Я не разрешала ему подниматься наверх, а на третий день объявила:
– Зайдите в свой кабинет.
– Ладно, раз вы так хотите, – рассеянно сказал он.
И вошел.
– Ох, никаких коробок! – воскликнул он и побагровел от гнева. – Кто рылся в моих вещах?
– Я.
– Вы, моя милая?
– Смотрите, на этом столе все сложено по порядку. Мне было нелегко. Взгляните. Основные документы здесь. Так же как и радиограммы из полетов… К каждой стопке прикреплен листочек, все они собраны в папки, пронумерованные красными чернилами:
1. Письма женщин из Марокко.
2. Письма женщин из Франции.
3. Семейная переписка.
4. Деловые письма и старые телеграммы.
5. Заметки о полетах.
6. Неоконченные письма.
Литература помечена черными чернилами.
Черновики.
Заметки о страхе.
Семейные фотографии.
Фотографии городов.
Фотографии женщин.
Вырезки из старых газет.
А здесь я собрала:
Книги;
Тетради;
Судовые журналы;
Общие материалы;
Музыку;
Песни;
Фотоаппараты и линзы;
Картотечные ящики;
Альбом с коллажами.
А все мелочи и сувениры лежат в книжном шкафу. Коробки пусты. Клянусь вам, что ничего не пропало. Здесь в одной коробке остались конверты от нескольких писем и старые газеты. Я сделала все, что смогла, чтобы все ваши вещи были у вас под рукой.
– Да-да, а сейчас оставьте меня. Мне надо побыть одному. Я вам очень признателен. Я буду работать день и ночь над вашей книгой.
– Над вашей бурей, – уточнила я.
– Нет, она прошла. Я должен рассказать о ней, чтобы доставить вам удовольствие. Принесите мне чаю, я не буду ужинать. Я хочу остаться наедине со своими бумагами.
Я закрывала своего жениха в его кабинете, и только при условии, что он напишет пять или шесть страниц, он имел право прийти в спальню будущих супругов. Но не раньше. Ему нравилась эта игра.
Леон и его жена – наши слуги-чехи – часто расспрашивали меня о нашей свадьбе. Мать Тонио все не отвечала. Друзья из консульства сообщили нам, что семья Тонио собирает информацию о моем происхождении. Это известие впервые омрачило нашу совместную жизнь. Мне это не понравилось. Я нервничала, но не позволила ему уменьшить количество страниц. Он втянулся в работу и даже благодарил меня за строгость. Аргентинские друзья спрашивали наперебой: «Когда же свадьба?»
Двое друзей моего бывшего мужа приехали сообщить, что наше поведение возмутило весь Буэнос-Айрес. Что я не имею права оскорблять подобным образом память о Гомесе Каррильо. Я предоставила Тонио отвечать на эти выпады.
Мы назначили дату свадьбы. Когда она настала, мы пошли в мэрию расписаться. Я была довольна. Раз его мать не приехала, ладно, мы отложили до ее приезда венчание в церкви. В этом мы пришли к согласию, и друзья из дипмиссии поддержали нас. Мы сами себе хозяева. Оба мы оделись во все новое. После мэрии отправимся в ресторан «Мюнхен».
– Ваше имя? Ваш адрес? Сначала дама.
Я продиктовала свое имя и адрес. Потом настал черед Тонио. Он дрожал, глядя на меня со слезами, как ребенок. Я не могла этого вынести и крикнула:
– Нет, нет, не хочу выходить замуж за плачущего мужчину, нет!
Я потянула его за рукав, и мы как сумасшедшие выбежали из мэрии. Все было кончено. Я чувствовала, что сердце вот-вот выскочит из груди. Он взял меня за руки и произнес:
– Спасибо, спасибо, вы так добры, вы очень добры. Я не могу жениться вдали от родных. Моя мать скоро приедет.
– Да, Тонио, так будет лучше.
Мы больше не плакали.
– Пойдемте обедать.
Про себя я поклялась никогда больше не переступать порог этой мэрии. Я все еще дрожала. Мое приключение подходило к концу.
* * *
Домик в Тагле, который прежде наполняло пение птиц и наши мечты, погрузился в уныние. Я задыхалась. Друзья все реже приезжали навестить меня. Часами я просиживала, глядя на равнину перед домом – без единой мысли в голове, с разбитым сердцем. Я влюбилась в человека, который боится жениться. Он соблазнил меня, а теперь отдаляется…Аргентинские друзья больше не приглашали меня к себе. В их глазах я была «веселой вдовой». Мой летчик выходил в свет в одиночестве. Я молилась. Я решила никогда больше не заговаривать с Тонио о нашей неудавшейся свадьбе. После того как он поблагодарил меня на пороге мэрии, он больше не возвращался к этой теме. Пути к отступлению у меня не было. Мне полагалась пенсия как вдове аргентинского дипломата, но я не решалась больше ни о чем просить друзей Гомеса Каррильо.
Я заперлась дома в Тагле. Тонио теперь почти не ужинал со мной. Я привыкла к тому, что, даже оставаясь в Буэнос-Айресе, он никогда не ел дома. Он возвращался вечером, чтобы переодеться и побриться, я сидела в будуаре, делая вид, что поглощена книгой или журналом. Он заглядывал попрощаться:
– До скорого, дорогая.
Виновато целовал меня и сбегал, не в силах унять дрожь.
Возвращался Тонио поздно ночью. Я ждала его. Я всегда была одета в длинное платье, улыбалась, будто готовилась отправиться на бал, заводила разговор о литературе, рассказывала истории из своей прошлой жизни… Мы вместе пили очень холодное шампанское. Он слегка расслаблялся, и, хотя меня томила печаль, я делала вид, что между нами все по-прежнему. Я говорила ему:
– Всего пять страниц бури сегодня вечером.
И он уходил к себе в кабинет.
– Отведите меня за руку, я не могу сам подняться по лестнице.
Он был как ребенок. Я усаживала его в кресло, целовала и шепотом повторяла на ухо:
– Пишите, пишите, это необходимо. Кремьё говорил: «Нужно, чтобы он писал», – так что поторопитесь.
– Спасибо, спасибо, я буду писать, раз вы так настаиваете.
И наутро я находила несколько страниц, исписанных неразборчивым почерком, на небольшом письменном столе у себя в будуаре.
Он уезжал на работу, а я спала все утро. К трем-четырем часам дня я вставала с постели совершенно разбитая. Я ничего не ела. Леон говорил мне:
– Если мадам не будет кушать, мы с женой тоже откажемся от еды.
Однажды пришло приглашение на чай от одной из наших подруг, но она приглашала одного Тонио. Как обычно, он заехал домой переодеться и побриться. Мое сердце не выдержало. Я попросила его остаться со мной, но он отказался.
– Я договорился потом поужинать с друзьями.
Я оделась во все черное и, обезумев от горя, побрела по улицам куда глаза глядят. Я проклинала себя, встречая свое отражение в витринах. Неожиданно передо мной остановился молодой человек. Большой поклонник Гомеса Каррильо.
– Консуэло, ты одна?
– Да, Луисито.
– Пошли со мной.
– Куда?
– В гости на чашку чая.
– Но меня не приглашали.
– Это у моей тети, пошли скорей.
Меня приняли с распростертыми объятиями, однако без шуточек не обошлось. Дружеская поддержка вернула мне былую смелость. Внезапно я почувствовала себя прекрасно вдали от своего летчика-донжуана, с его историями о приключениях в пустыне. Я объявила, что уезжаю первым же рейсом, неотложные дела призывают меня в Париж.
В дом вернулись цветы и друзья Энрике. Они осыпали меня любезностями. Меня снова стали приглашать повсюду. А летчик оставался в одиночестве дома в Тагле, ожидая свою матушку.
Я взяла билет на ближайший теплоход.
– Когда появится ваша маменька, – заявила я Тонио, – объясните ей, что у меня дела в Париже. Меня ждет Люсьен, я выхожу за него замуж. Это судьба.
Он не ответил. Дни текли быстро, я приглашала друзей, ходила в кино, бесцельно гуляла по улицам. Наконец я оказалась на борту теплохода, который увозил меня с моим разбитым сердцем во Францию. Моя каюта была полна цветов. Друзья поняли мою печаль.
Я заснула еще до того, как судно отчалило. Когда я проснулась, мы уже были в открытом море. Офицер принес мне телеграмму. От Сент-Экзюпери. Он сообщал, что летит над кораблем… Время от времени будет подавать мне знаки. Я была ни жива ни мертва от страха.
Я не выходила из каюты до самого Рио-де-Жанейро, где встретилась со своим учителем и другом Альфонсо Рейесом[13]. Мать Тонио находилась на другом корабле, стоявшем на якоре уже несколько часов. Мне не хотелось в ней пересекаться.
После восемнадцати дней плаванья – наконец-то Гавр, таможня, моя квартира на улице Кастеллан. Я снова в Париже. Когда я спросила консьержку, она ответила, что Люсьен не заходил ни разу. Где он? В дверь постучали: это оказался Люсьен собственной персоной. И тут же зазвонил телефон. Я сняла трубку, даже не успев поприветствовать Люсьена:
– Алло?
– Вас вызывает Буэнос-Айрес, не кладите трубку.
Затем:
– Это я, Тонио. Дорогая, я отплываю первым же рейсом, чтобы догнать вас, чтобы жениться на вас.
– Послушайте, ко мне пришли.
– Люсьен?
– Да.
– Ладно, гоните его в шею, я не хочу, чтобы вы с ним виделись. Я привезу вам пуму.
– Что?
– Пуму. Я сойду на берег в Испании, чтобы увидеть вас поскорее. Сейчас же выезжайте в Испанию. Поезда отвратительны, отдохните в Мадриде и ждите меня в Альмерии.
– Извините, я уже сказала вам, что ко мне пришли.
Такие разговоры повторялись изо дня в день. Потом я сдалась, потому что однажды он сказал мне:
– С вашего отъезда наш слуга Леон не просыхает, рис недоварен, и у меня украли белье. Я приеду за вами, чтобы жениться на вас в любой стране мира… а вы приготовите мне очаровательную спальню, но без золотого бочонка… потому что у меня его украли. Я больше не пишу. Моя мать плачет от горя, потому что я в отчаянии. Наша недолгая разлука довела меня до безумия.
Я любила его. Но понимала, насколько спокойнее моя жизнь без него. Как вдова Гомеса Каррильо я располагала солидной рентой, и если я выйду замуж, то я ее потеряю. Мне нужно было много сделать, чтобы уладить свои дела, серьезно все обдумать, но каждый телефонный звонок из Буэнос-Айреса – из дома в Тагле – сводил меня с ума. Так что однажды я уступила: «Хорошо, встретимся в Альмерии».
* * *
Я уехала, не предупредив Люсьена, который вел себя отвратительно. Свою собаку я оставила секретарше, которая уверяла, что безумно ее любит… так же как и мою машину. Все вернулось на круги своя.* * *
Я очень хорошо помню маленький местный поезд, горячие кирпичи и медные емкости, наполненные горячей водой, чтобы пассажиры могли согреться. Кто-то в купе играл на гитаре. Под перестук колес я слушала припев: «Porque yo te quiero, porque yo te quiero!»[14], и я ехала к своему Тонио, повторяя про себя: «Porque yo te quiero!»Мадрид, потом Альмерия, день его прибытия. Я подъехала к кораблю на весельной лодке со специальным разрешением. Корабль потерпел аварию – сломался винт, и высадка откладывалась на несколько дней. Я попросила объявить о себе, раздался крик: «Жена летчика Сент-Экзюпери». Он услышал и, оставив на борту мать с пумой, бросился в мои объятия. Он объявил, что его с матерью ждут в Марселе. Что вся семья ждет их там. Но он не хотел знакомить нас тут же. Нам так много надо друг другу сказать, объяснил он… Его мать намекнула, что брак с иностранкой шокирует старших представителей семейства. Но заключила: «Все уладится, надо только подождать!»
Она вела себя с ним очень дипломатично. Понимала, что он большой ребенок и что, если его наказывать, он сбежит навсегда…
– Я не хочу ссориться с мамой, понимаешь?[15] Я потихоньку сойду на берег в Альмерии, мы купим подержанную машину с шофером и за наш медовый месяц проедем всю Испанию.
Я была согласна на все.
Валенсия… постоялые дворы… наш смех… наша молодость…
6
«Консуэло, эта опереточная графиня…»
Антуан и вправду не был похож на других. Я все время повторяла себе, что сошла с ума, связавшись с ним. У меня есть дом во Франции, состояние, унаследованное благодаря щедрости моего мужа, так зачем же изводить себя? Все было так просто. В Париже у меня много друзей, к тому же, откажись я выйти замуж за Тонио, я бы сохранила свое состояние, потому что Гомес Каррильо был обеспеченным человеком, его книги публиковались в Испании и Париже: если бы я сохранила его имя, я бы не знала забот.
Но я продолжала мечтать о Тонио. Я уже продумала нашу жизнь. Мы будем жить в моем доме на юге – в Мирадоре, последнем пристанище Гомеса Каррильо. Тонио закончит книгу, и потом мы поедем в Италию, в Африку, в Китай. Он снова будет летать, работать на компанию «Аэро-Ориент»… Планы роились в моей голове.
Мы с ним ни словом не обмолвились о снедавшей нас тоске. В каждой деревне, которую мы проезжали, Тонио преподносил мне подарок.
– Я хочу, чтобы вы все потеряли. Я бы сам тогда дарил бы вам все, что ни пожелаете.
Он похудел, казалось, он страдает. В первый вечер, оказавшись вместе, мы так и не смогли уехать из Альмерии. Слишком сильны были наши чувства, обостренные сомнениями и болью.
– Я хочу задать вам только один вопрос, – шептал побледневший Тонио, дрожа от нежности и беспокойства. – Я не спал последние ночи, вы знаете, я никогда не жаловался на бессонницу, только в эти последние часы, отделявшие меня от вас. Моя пума на пароходе маялась, я не очень хорошо кормил ее, и она пыталась укусить матроса, ее, скорее всего, усыпят. Но я был еще несчастнее. Я не мог думать ни о чем, кроме вашего лица, вашей манеры говорить. Прошу вас, поговорите со мной, почему вы все время молчите? Вам кажется, что я недостаточно страдал? Телефоны в Буэнос-Айресе – это настоящая пытка, а вы никак не желали говорить громче, отчетливее. Почему? У вас все время кто-то был? Какой же я болван, зачем я теряю время, жалуясь на свои несчастья, ведь теперь я обрел вас и никто в мире не сможет нас разлучить. Ведь так?
– Да, Тонио, любовь – это как вера. Я уехала, потому что у вас не было веры в меня. К тому же ваши родные начали наводить обо мне справки. Понимаете, это ужасно меня оскорбило.
– Я все объясню, девочка моя. В Провансе, где живет моя семья, люди из поколения в поколение женятся на женщинах своего круга. Новое лицо, иностранка – это для них как землетрясение… и они хотели получить информацию, чтобы успокоиться… В Париже часто случается, что молодой человек из хорошей семьи женится на богатой американке. Но в Провансе – пока еще нет, мы живем по старинке. Моя драгоценная мамочка совсем потеряла голову и заставила нас немного подождать. Вот и все, и я счастлив, что вы отреагировали именно так. Если бы вы не уехали, моя мать обвенчала бы нас в Буэнос-Айресе, и мне бы было не по себе. Я так и не понял, что произошло со мной тогда в мэрии. Я сказал себе: это на всю жизнь, но я не уверен, что смогу сделать ее счастливой. Раз она хочет уехать, пусть уезжает, пусть она берет на себя ответственность за разрыв, и даже лучше, что так случилось, убеждал я себя, тогда мне как раз надо было уладить непростые дела с компанией «Аэропосталь». Я подписывал чеки, не имея представления, за что плачу, а моя драгоценная маменька безмятежно совершала свой круиз… Так что вы бросили меня, и я был счастлив. Да, потому что вы доказали мне, что можете идти по жизни собственным путем! Я чувствовал, что вы печальная, и сильная, и такая красивая, и мне хотелось посмотреть, на что вы способны. Но я не планировал этого. Когда вы по-настоящему уехали, я готов был утопиться, да, утопиться. Моя матушка может рассказать вам о нашем пребывании в Парагвае, на озере в окрестностях Асунсьона. Я не раскрывал рта. Я считал часы, ожидая корабля, на котором мог бы вас догнать. Я бы похитил вас в любом случае, даже если бы вы не приехали в Альмерию, даже если бы вы вышли замуж за Люсьена. Но скажите же мне, что я вам тоже нужен.
– Ах, Тонио, правда в том, что я здесь, хотя я уже помирилась с Люсьеном. Я рассказала ему всю нашу историю, все свои страдания, он утешил меня, пообещал, что заставит меня вас забыть. И вот теперь я уехала из Парижа, не сказав ему ни слова. Из Мадрида я отправила ему телеграмму, меня мучили угрызения совести. Я уж и не помню, что ему написала.
– Не волнуйтесь, не думайте ни о чем, что не имеет отношения к нам двоим.
– Но он тоже человек, он страдает.
– Не беспокойтесь, я схожу к нему, объясню, что мы с вами оба безумцы, опасные сумасшедшие, спятившие от любви. И что он, господи боже мой, навсегда останется вашим старинным другом. Я не в обиде на него за то, что он любит вас. Весь мир должен любить вас! Я заберу вашу собаку и вашу машину, ваши документы. Обещайте мне, что мы никогда больше не будем говорить о нем, никогда. Я все устрою так, что вы об этом даже не узнаете.
– Хорошо, Тонио, я навсегда доверяю вам свою жизнь, навсегда.
Мы прожили в гостинице в Альмерии довольно долго. Тонио решил нанять такси, на котором мы могли бы ездить по городу, а потом пересечь всю Испанию. Он не хотел сам вести машину, так мы оказались бы, говорил он, слишком далеко друг от друга. Апельсиновые деревья Валенсии, деревеньки на белых скалах, места, где он побывал в юности, – все это он хотел мне показать.
Он смеялся как большой ребенок. Шофер чуть с ума не сошел от наших разговоров по-французски.
В конце концов пришлось вернуться во Францию – из-за моей собаки, из-за Люсьена, из-за родных Тонио. Он хотел задержаться еще на несколько дней. Но я боялась слишком надолго отрывать его от семьи, они ждали его, не знали, где он.
В Мирадоре мы были счастливы. Ничто не нарушало нашего спокойствия. Разве что слишком сильный запах мимозы. Мы не решились сжечь цветы и поэтому беспрестанно чихали. Ах, мимоза и пестрые платки!
Я снова стала невестой, которая не ждет свадьбы… Мы говорили друг другу, что не повторим ошибки людей, которые быстро начинают ненавидеть друг друга, потому что их поженили насильно или они обвенчались, чтобы доставить удовольствие родителям. И Тонио добавлял:
– Вы моя свобода. Вы земля, на которой я хочу прожить всю жизнь. Законы – это мы сами.
Однако Агей находился всего в часе езды от Мирадора. Агей – поместье зятя Тонио, где жила его сестра Диди. Она приехала к нам в гости. Они вдвоем часами гуляли по саду, а я сидела дома в кресле и ждала.
– Прошу вас, будущая новобрачная, – сказал Тонио, – читайте, не ждите нас. Беседа, посвященная вам, бесконечна… Только ваше исчезновение может положить ей конец, так что пойте, читайте, работайте!
Однажды Диди сообщила нам, что одна из их кузин уже выехала, чтобы повидать Тонио и познакомиться с его будущей супругой. Я забеспокоилась. Что это еще за кузина?
– Герцогиня, – пояснил мне Тонио.
– Нет, Тонио, я не поеду. Давайте вы повидаетесь с ней без меня.
– Знаете, она ведь приедет с Андре Жидом.
– Да?
– Андре Жид – ее близкий друг. Он хочет со мной поговорить. Поедемте со мной.
И я решила присутствовать при встрече со старым писателем и кузиной, так как она явно решила познакомить Тонио с какой-нибудь богачкой. Господи боже, сколько всего предстояло понять и пережить бедной девушке из страны вулканов! Я не знала, как ведут себя герцогини, и не подозревала, какие интриги могут сплести родственники, чтобы расстроить свадьбу… Андре Жид действительно приехал в Агей вместе с кузиной. У него был слащавый – иногда до приторности – голос женщины, потрепанной невзгодами, с нерастраченным запасом любви. Кузина не представляла собой ничего особенного – элегантная дама на красивой машине. Со мной она была исключительно – порой чрезмерно – любезна. И только мать Тонио отнеслась ко мне по-дружески, она была внимательна и полна сочувствия. Я выдержала экзамен. Впрочем, во время обеда я поперхнулась, парикмахер слишком сильно завил мне волосы, я потела, с трудом переваривала пищу и вдобавок разлила вино на брюки Тонио… Больше я ничего не помню. Сильнейшая мигрень стерла из памяти лица друзей и гостей, и я в полной меланхолии заперлась в Мирадоре. Я слышала, как Тонио мечется по дому, словно пума в клетке… Однако же он начал осваиваться в Мирадоре – уходил, возвращался, уезжал снова…
Но я продолжала мечтать о Тонио. Я уже продумала нашу жизнь. Мы будем жить в моем доме на юге – в Мирадоре, последнем пристанище Гомеса Каррильо. Тонио закончит книгу, и потом мы поедем в Италию, в Африку, в Китай. Он снова будет летать, работать на компанию «Аэро-Ориент»… Планы роились в моей голове.
Мы с ним ни словом не обмолвились о снедавшей нас тоске. В каждой деревне, которую мы проезжали, Тонио преподносил мне подарок.
– Я хочу, чтобы вы все потеряли. Я бы сам тогда дарил бы вам все, что ни пожелаете.
Он похудел, казалось, он страдает. В первый вечер, оказавшись вместе, мы так и не смогли уехать из Альмерии. Слишком сильны были наши чувства, обостренные сомнениями и болью.
– Я хочу задать вам только один вопрос, – шептал побледневший Тонио, дрожа от нежности и беспокойства. – Я не спал последние ночи, вы знаете, я никогда не жаловался на бессонницу, только в эти последние часы, отделявшие меня от вас. Моя пума на пароходе маялась, я не очень хорошо кормил ее, и она пыталась укусить матроса, ее, скорее всего, усыпят. Но я был еще несчастнее. Я не мог думать ни о чем, кроме вашего лица, вашей манеры говорить. Прошу вас, поговорите со мной, почему вы все время молчите? Вам кажется, что я недостаточно страдал? Телефоны в Буэнос-Айресе – это настоящая пытка, а вы никак не желали говорить громче, отчетливее. Почему? У вас все время кто-то был? Какой же я болван, зачем я теряю время, жалуясь на свои несчастья, ведь теперь я обрел вас и никто в мире не сможет нас разлучить. Ведь так?
– Да, Тонио, любовь – это как вера. Я уехала, потому что у вас не было веры в меня. К тому же ваши родные начали наводить обо мне справки. Понимаете, это ужасно меня оскорбило.
– Я все объясню, девочка моя. В Провансе, где живет моя семья, люди из поколения в поколение женятся на женщинах своего круга. Новое лицо, иностранка – это для них как землетрясение… и они хотели получить информацию, чтобы успокоиться… В Париже часто случается, что молодой человек из хорошей семьи женится на богатой американке. Но в Провансе – пока еще нет, мы живем по старинке. Моя драгоценная мамочка совсем потеряла голову и заставила нас немного подождать. Вот и все, и я счастлив, что вы отреагировали именно так. Если бы вы не уехали, моя мать обвенчала бы нас в Буэнос-Айресе, и мне бы было не по себе. Я так и не понял, что произошло со мной тогда в мэрии. Я сказал себе: это на всю жизнь, но я не уверен, что смогу сделать ее счастливой. Раз она хочет уехать, пусть уезжает, пусть она берет на себя ответственность за разрыв, и даже лучше, что так случилось, убеждал я себя, тогда мне как раз надо было уладить непростые дела с компанией «Аэропосталь». Я подписывал чеки, не имея представления, за что плачу, а моя драгоценная маменька безмятежно совершала свой круиз… Так что вы бросили меня, и я был счастлив. Да, потому что вы доказали мне, что можете идти по жизни собственным путем! Я чувствовал, что вы печальная, и сильная, и такая красивая, и мне хотелось посмотреть, на что вы способны. Но я не планировал этого. Когда вы по-настоящему уехали, я готов был утопиться, да, утопиться. Моя матушка может рассказать вам о нашем пребывании в Парагвае, на озере в окрестностях Асунсьона. Я не раскрывал рта. Я считал часы, ожидая корабля, на котором мог бы вас догнать. Я бы похитил вас в любом случае, даже если бы вы не приехали в Альмерию, даже если бы вы вышли замуж за Люсьена. Но скажите же мне, что я вам тоже нужен.
– Ах, Тонио, правда в том, что я здесь, хотя я уже помирилась с Люсьеном. Я рассказала ему всю нашу историю, все свои страдания, он утешил меня, пообещал, что заставит меня вас забыть. И вот теперь я уехала из Парижа, не сказав ему ни слова. Из Мадрида я отправила ему телеграмму, меня мучили угрызения совести. Я уж и не помню, что ему написала.
– Не волнуйтесь, не думайте ни о чем, что не имеет отношения к нам двоим.
– Но он тоже человек, он страдает.
– Не беспокойтесь, я схожу к нему, объясню, что мы с вами оба безумцы, опасные сумасшедшие, спятившие от любви. И что он, господи боже мой, навсегда останется вашим старинным другом. Я не в обиде на него за то, что он любит вас. Весь мир должен любить вас! Я заберу вашу собаку и вашу машину, ваши документы. Обещайте мне, что мы никогда больше не будем говорить о нем, никогда. Я все устрою так, что вы об этом даже не узнаете.
– Хорошо, Тонио, я навсегда доверяю вам свою жизнь, навсегда.
Мы прожили в гостинице в Альмерии довольно долго. Тонио решил нанять такси, на котором мы могли бы ездить по городу, а потом пересечь всю Испанию. Он не хотел сам вести машину, так мы оказались бы, говорил он, слишком далеко друг от друга. Апельсиновые деревья Валенсии, деревеньки на белых скалах, места, где он побывал в юности, – все это он хотел мне показать.
Он смеялся как большой ребенок. Шофер чуть с ума не сошел от наших разговоров по-французски.
В конце концов пришлось вернуться во Францию – из-за моей собаки, из-за Люсьена, из-за родных Тонио. Он хотел задержаться еще на несколько дней. Но я боялась слишком надолго отрывать его от семьи, они ждали его, не знали, где он.
В Мирадоре мы были счастливы. Ничто не нарушало нашего спокойствия. Разве что слишком сильный запах мимозы. Мы не решились сжечь цветы и поэтому беспрестанно чихали. Ах, мимоза и пестрые платки!
Я снова стала невестой, которая не ждет свадьбы… Мы говорили друг другу, что не повторим ошибки людей, которые быстро начинают ненавидеть друг друга, потому что их поженили насильно или они обвенчались, чтобы доставить удовольствие родителям. И Тонио добавлял:
– Вы моя свобода. Вы земля, на которой я хочу прожить всю жизнь. Законы – это мы сами.
Однако Агей находился всего в часе езды от Мирадора. Агей – поместье зятя Тонио, где жила его сестра Диди. Она приехала к нам в гости. Они вдвоем часами гуляли по саду, а я сидела дома в кресле и ждала.
– Прошу вас, будущая новобрачная, – сказал Тонио, – читайте, не ждите нас. Беседа, посвященная вам, бесконечна… Только ваше исчезновение может положить ей конец, так что пойте, читайте, работайте!
Однажды Диди сообщила нам, что одна из их кузин уже выехала, чтобы повидать Тонио и познакомиться с его будущей супругой. Я забеспокоилась. Что это еще за кузина?
– Герцогиня, – пояснил мне Тонио.
– Нет, Тонио, я не поеду. Давайте вы повидаетесь с ней без меня.
– Знаете, она ведь приедет с Андре Жидом.
– Да?
– Андре Жид – ее близкий друг. Он хочет со мной поговорить. Поедемте со мной.
И я решила присутствовать при встрече со старым писателем и кузиной, так как она явно решила познакомить Тонио с какой-нибудь богачкой. Господи боже, сколько всего предстояло понять и пережить бедной девушке из страны вулканов! Я не знала, как ведут себя герцогини, и не подозревала, какие интриги могут сплести родственники, чтобы расстроить свадьбу… Андре Жид действительно приехал в Агей вместе с кузиной. У него был слащавый – иногда до приторности – голос женщины, потрепанной невзгодами, с нерастраченным запасом любви. Кузина не представляла собой ничего особенного – элегантная дама на красивой машине. Со мной она была исключительно – порой чрезмерно – любезна. И только мать Тонио отнеслась ко мне по-дружески, она была внимательна и полна сочувствия. Я выдержала экзамен. Впрочем, во время обеда я поперхнулась, парикмахер слишком сильно завил мне волосы, я потела, с трудом переваривала пищу и вдобавок разлила вино на брюки Тонио… Больше я ничего не помню. Сильнейшая мигрень стерла из памяти лица друзей и гостей, и я в полной меланхолии заперлась в Мирадоре. Я слышала, как Тонио мечется по дому, словно пума в клетке… Однако же он начал осваиваться в Мирадоре – уходил, возвращался, уезжал снова…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента