Владимир Контровский
Страж звездных дорог
ОТКРОВЕНИЕ ПЕРВОЕ
СТРАННЫЕ СНЫ
Сны приходят ночью.
Светлое время суток, период активности наделённых разумом биологических организмов, наполнено самой разнообразной деятельностью (или, по крайней мере, считающейся таковой). Шумят громадные мегаполисы, населённые миллионами существ. Узкие просветы задрапированных в асфальт улиц – ущелья меж стеклобетонных утёсов-домов – забиты стадами металлических повозок, приводимых в движение высвобождающейся при сгорании углеводородных соединений энергией. А в недрах строений снуют тысячи и тысячи живых – думают, делают, спорят, сталкиваются между собой, приходят к соглашению или же нет, клянутся друг другу в искренности намерений и тут же с очаровательной лёгкостью обманывают друг друга. Принимают решения, за которыми следуют деяния того или иного масштаба – от локального до глобального. Обмениваются знаниями и осведомлённостью – сети дрожат под напором пульсирующей в них информационной крови, выплёскивающейся в виде видимых и слышимых символов на экраны и дисплеи, в звуковоспроизводящие и печатающие устройства.
Этот населённый Разумными Мир (ничтожнейшая, по сути дела, частичка Познаваемой Вселенной) уже тесен для них. Расстояния между обитаемыми материками с лёгкостью пожираются летающими машинами, пронзающими газообразный океан атмосферы и оставляющими далеко позади медлительные плавающие машины, прокладывающие свой путь через жидкие океаны. Взоры всё чаще обращаются к чёрному бархату звёздного неба, но пока, к сожалению (или же к счастью?), звёздные просторы малодоступны (не говоря уже о Других Мирах). Всему своё время.
В подавляющем большинстве своём поступки людей определяются шкалой ценностей, принятой в их Мире. Законы общества довлеют над сознанием и заставляют делать именно то-то и так-то, а не иначе. Простейший набор необходимого ограничен: пища, одежда, жилище, здоровье, ощущение защищённости. И есть ещё один древнейший Закон – взаимотяготение Янь и Инь, мужского и женского начал Вселенной. Закон продолжения Жизни – во многом, если не во всём, развитие сообщества Разумных в первую очередь подчинено именно ему. Почти все сферы деятельности человека несут на себе отпечаток влияния этого Закона. Отсюда пришло понимание прекрасного, родились и выросли культура и искусство, и многое, многое другое.
Но есть ещё Закон Власти. Страшный Закон, требующий, подобно древним идолам, кровавых жертвоприношений. Формула проста: есть Власть над себе подобными – будет и всё остальное. Успех (менее агрессивная форма власти) притягателен, его пытались, пытаются, и будут пытаться достичь, причём зачастую любой ценой. Хитроумные обитатели Мира людей создали себе фетиш и истово поклоняются ему. Для очень и очень многих разноцветные бумажки с портретами когда-то добившихся успеха или с изображениями архитектурных сооружений минувших эпох являются единственной целью, к которой стоит стремиться и которой абсолютно необходимо достичь. Причём достичь любой ценой, не останавливаясь ни перед чем, даже перед прерыванием физического воплощения других Разумных посредством приспособлений, появившихся в незапамятные времена и с той поры весьма усовершенствованных этими самыми Носителями Разума.
День заполнен делами – большими ли, малыми ли. Функционирует сложнейшая Система, составленная из мириадов её частичек. И для каждой такой разумной частички его дело является наиболее важным (для него самого), и занятия других, мешающих ему, раздражают. Ведь ему-то, единственному, так необходимо, чтобы воплотилось в реальность именно им задуманное и принесло бы творцу замысла как можно больше тех самым разноцветных клочков бумаги, которые так легко превратить в вещи, приносящие удовольствия, и в удовольствия как таковые. День бурлит – сталкиваются противоположные устремления, кипят эмоции (и зачастую накал связанных с любовной интрижкой страстей выше, нежели таковой, относящийся к проблеме вооружённого столкновения держав или к экономическому вопросу стоимостью во много миллиардов предельно условных единиц). Но день (как и всё во Вселенной) имеет обыкновение кончаться, и тогда наступает вечер. Время собирать камни, время пожинать плоды, время собирать урожай удовольствий – результат усилий, затраченных днём на посев.
Но проходит и вечер, и выпито вино, и замолкает музыка, и остывают от любовной горячки тела. Гаснет и навязчивый фон реклам, призывающих приобретать немедленно вещи, без которых жизнь разумного существа считается (кем же, интересно знать?) убогой и неполноценной (а посему-то и нужно добывать те самые разноцветные бумажки). И тогда-то и наступает время снов.
Сны многоразличны. Череда неясных видений, отражений уже виденного и пережитого (или же того, что хочется – или не хочется – видеть и пережить). Размытые образы, составленные из обрывков привычного, смутные и малопонятные символы. Бредовые кошмары, заставляющие учащённо колотиться усталое сердце. А иногда с пугающей отчётливостью приходит Необъяснимое, никогда ранее не изведанное (так, по крайней мере, подсказывает так называемый жизненный опыт и мудрость прожитых лет). И тогда просыпаешься, как от толчка, вскидываешься на смятой постели, секунду-другую прислушиваешься к тихому дыханию спящего рядом с тобой человека, вглядываешься в темноту за окном и ложишься снова и пытаешься заснуть (в тайной надежде увидеть Это опять). Или же встаёшь (осторожно, чтобы не разбудить того, другого, ведь сон твой – это только твой сон) и идёшь на кухню, и ставишь кофе, и следишь, как кольца сигаретного дыма слагаются в причудливые зыбкие образы. В сонниках искать ответы бесполезно – там и понятий-то таких нет. И не менее бесполезно обращаться к трудам маститых учёных от психиатрии, объясняющих всё просто-напросто спонтанной и хаотичной игрой слабых электрических импульсов в коре головного мозга и в нервных окончаниях.
Не будем спорить с маститыми. В конце концов, убеждать их в чём-то таком – не наше дело. Но откуда эта пронзительная ясность, и ощущение утраты, и боль Памяти? Легче всего отмахнуться и списать всё на неустойчивость психики и особенности натуры, нежели попытаться и рискнуть разобраться. А разобраться надо, непременно надо. Впрочем, каждому своё, и каждый решает сам за себя. Хотя, конечно, очень и очень соблазнительно попытаться решать за других – вот только эти другие почему-то такой образ действий отнюдь не приветствуют (были уже прецеденты – но об этом разговор совсем особый).
Сны приходят ночью.
Светлое время суток, период активности наделённых разумом биологических организмов, наполнено самой разнообразной деятельностью (или, по крайней мере, считающейся таковой). Шумят громадные мегаполисы, населённые миллионами существ. Узкие просветы задрапированных в асфальт улиц – ущелья меж стеклобетонных утёсов-домов – забиты стадами металлических повозок, приводимых в движение высвобождающейся при сгорании углеводородных соединений энергией. А в недрах строений снуют тысячи и тысячи живых – думают, делают, спорят, сталкиваются между собой, приходят к соглашению или же нет, клянутся друг другу в искренности намерений и тут же с очаровательной лёгкостью обманывают друг друга. Принимают решения, за которыми следуют деяния того или иного масштаба – от локального до глобального. Обмениваются знаниями и осведомлённостью – сети дрожат под напором пульсирующей в них информационной крови, выплёскивающейся в виде видимых и слышимых символов на экраны и дисплеи, в звуковоспроизводящие и печатающие устройства.
Этот населённый Разумными Мир (ничтожнейшая, по сути дела, частичка Познаваемой Вселенной) уже тесен для них. Расстояния между обитаемыми материками с лёгкостью пожираются летающими машинами, пронзающими газообразный океан атмосферы и оставляющими далеко позади медлительные плавающие машины, прокладывающие свой путь через жидкие океаны. Взоры всё чаще обращаются к чёрному бархату звёздного неба, но пока, к сожалению (или же к счастью?), звёздные просторы малодоступны (не говоря уже о Других Мирах). Всему своё время.
В подавляющем большинстве своём поступки людей определяются шкалой ценностей, принятой в их Мире. Законы общества довлеют над сознанием и заставляют делать именно то-то и так-то, а не иначе. Простейший набор необходимого ограничен: пища, одежда, жилище, здоровье, ощущение защищённости. И есть ещё один древнейший Закон – взаимотяготение Янь и Инь, мужского и женского начал Вселенной. Закон продолжения Жизни – во многом, если не во всём, развитие сообщества Разумных в первую очередь подчинено именно ему. Почти все сферы деятельности человека несут на себе отпечаток влияния этого Закона. Отсюда пришло понимание прекрасного, родились и выросли культура и искусство, и многое, многое другое.
Но есть ещё Закон Власти. Страшный Закон, требующий, подобно древним идолам, кровавых жертвоприношений. Формула проста: есть Власть над себе подобными – будет и всё остальное. Успех (менее агрессивная форма власти) притягателен, его пытались, пытаются, и будут пытаться достичь, причём зачастую любой ценой. Хитроумные обитатели Мира людей создали себе фетиш и истово поклоняются ему. Для очень и очень многих разноцветные бумажки с портретами когда-то добившихся успеха или с изображениями архитектурных сооружений минувших эпох являются единственной целью, к которой стоит стремиться и которой абсолютно необходимо достичь. Причём достичь любой ценой, не останавливаясь ни перед чем, даже перед прерыванием физического воплощения других Разумных посредством приспособлений, появившихся в незапамятные времена и с той поры весьма усовершенствованных этими самыми Носителями Разума.
День заполнен делами – большими ли, малыми ли. Функционирует сложнейшая Система, составленная из мириадов её частичек. И для каждой такой разумной частички его дело является наиболее важным (для него самого), и занятия других, мешающих ему, раздражают. Ведь ему-то, единственному, так необходимо, чтобы воплотилось в реальность именно им задуманное и принесло бы творцу замысла как можно больше тех самым разноцветных клочков бумаги, которые так легко превратить в вещи, приносящие удовольствия, и в удовольствия как таковые. День бурлит – сталкиваются противоположные устремления, кипят эмоции (и зачастую накал связанных с любовной интрижкой страстей выше, нежели таковой, относящийся к проблеме вооружённого столкновения держав или к экономическому вопросу стоимостью во много миллиардов предельно условных единиц). Но день (как и всё во Вселенной) имеет обыкновение кончаться, и тогда наступает вечер. Время собирать камни, время пожинать плоды, время собирать урожай удовольствий – результат усилий, затраченных днём на посев.
Но проходит и вечер, и выпито вино, и замолкает музыка, и остывают от любовной горячки тела. Гаснет и навязчивый фон реклам, призывающих приобретать немедленно вещи, без которых жизнь разумного существа считается (кем же, интересно знать?) убогой и неполноценной (а посему-то и нужно добывать те самые разноцветные бумажки). И тогда-то и наступает время снов.
Сны многоразличны. Череда неясных видений, отражений уже виденного и пережитого (или же того, что хочется – или не хочется – видеть и пережить). Размытые образы, составленные из обрывков привычного, смутные и малопонятные символы. Бредовые кошмары, заставляющие учащённо колотиться усталое сердце. А иногда с пугающей отчётливостью приходит Необъяснимое, никогда ранее не изведанное (так, по крайней мере, подсказывает так называемый жизненный опыт и мудрость прожитых лет). И тогда просыпаешься, как от толчка, вскидываешься на смятой постели, секунду-другую прислушиваешься к тихому дыханию спящего рядом с тобой человека, вглядываешься в темноту за окном и ложишься снова и пытаешься заснуть (в тайной надежде увидеть Это опять). Или же встаёшь (осторожно, чтобы не разбудить того, другого, ведь сон твой – это только твой сон) и идёшь на кухню, и ставишь кофе, и следишь, как кольца сигаретного дыма слагаются в причудливые зыбкие образы. В сонниках искать ответы бесполезно – там и понятий-то таких нет. И не менее бесполезно обращаться к трудам маститых учёных от психиатрии, объясняющих всё просто-напросто спонтанной и хаотичной игрой слабых электрических импульсов в коре головного мозга и в нервных окончаниях.
Не будем спорить с маститыми. В конце концов, убеждать их в чём-то таком – не наше дело. Но откуда эта пронзительная ясность, и ощущение утраты, и боль Памяти? Легче всего отмахнуться и списать всё на неустойчивость психики и особенности натуры, нежели попытаться и рискнуть разобраться. А разобраться надо, непременно надо. Впрочем, каждому своё, и каждый решает сам за себя. Хотя, конечно, очень и очень соблазнительно попытаться решать за других – вот только эти другие почему-то такой образ действий отнюдь не приветствуют (были уже прецеденты – но об этом разговор совсем особый).
Сны приходят ночью.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
УТРАТИВШИЙ ПАМЯТЬ
…Лавина пришла так, как всегда приходили Лавины – внезапно. Ничто не предвещало начала вселенского бедствия, ни малейшего возмущения не отмечалось ни в потоках энергии, пронзающих плоть Мира, ни в магических составляющих Мироздания. Привычная картина структуры Вселенной – во всей её многомерной сложности – оставалась спокойной до того самого рокового неуловимо-краткого мига, который разорвал Настоящее на «до» и «после» катастрофы. Никогда ещё ни одному самому искусному Магу, ни даже сообществу Магов не удавалось хотя бы за короткое время до наступления беды почувствовать её приход, предсказать, предупредить…
О самой природе Лавин также известно было очень и очень немногое. Знали только, что они есть суть порождения неукротимого Внешнего Хаоса, проявления его прорывов, вторжений в плоть Сущего. В сфере воздействия Лавины все, что составляло Вселенную, все её понятийные компоненты – Пространство, Материя, Время, Разум – нивелировались до Первозданного Состояния, в коем они пребывали до Первого Мига Творения. Причём распад шёл и вглубь, захватывая смежные измерения (в отличие от того эффекта, который возникал при применении Абсолютного Оружия, когда разрушения бывали гораздо более локальными). Лавина же громадным языком вылизывала огромные области Бытия, выгрызая в плоти Мироздания чудовищную рану, которая врачевалась потом многие и многие тысячелетия, причём рубец от этой раны отпечатывался навечно. Лавина могла проявиться в любой области Познаваемой Вселенной, в любом из сочленённых Смежных Миров. Каких-то зафиксированных закономерностей места и времени Прихода Лавины не существовало…
Неширокая река катила свои мутноватые, окрашенные изрядной примесью ила и глины воды между пологих, поросших кустарником и чахлым лесом берегов. Клочья утреннего тумана жались к водной глади, и первые лучи просыпающегося неяркого солнца путались в буро-зелёной листве деревьев с причудливо искривлёнными стволами. Пронзительно заверещала в гуще растительности какая-то тварь, стылый с ночи воздух прочертила быстрая крылатая тень. Под притиснутыми друг к другу кронами прочавкали тяжёлые шаги – кто-то большой и грузный неспешно шествовал на водопой, уверенный в своей силе и не опасающийся нападения. Из воды под травянистым береговым откосом высунулась змеиная голова с немигающими глазами, изо рта рептилии выскользнул длинный раздвоенный язык. Змея бесшумно метнулась к травяным зарослям, окаймлявшим берег, вырвала из переплетённых стеблей что-то небольшое, живое, трепыхавшееся, и проворно скрылась вместе с добычей под водой.
В нескольких шагах от реки, там, где заросли разрывала невысокая каменная гряда, на земле лежал человек. Определить его возраст было бы весьма затруднительно – в спутанных седых волосах застряли вырванные стебли и комки грязи, на лице засохли бурые пятна крови. Одежда – нечто вроде длинной хламиды с рукавами – изорвана, сквозь прорехи просвечивало покрытое царапинами и ссадинами жилистое тело. Человек был широкоплеч, по-видимому, достаточно силён, что позволяло предположить, что он не так уж и стар, просто до предела измождён. Как он оказался здесь, в сердце леса, так далеко от редких человеческих поселений? Дорог в чаще нет, и пройти в одиночку, без оружия, кишащие опасным зверьём леса не так-то просто. А плыть по реке ничуть не менее опасно. Но ведь не с неба же он свалился…
Из травы выпрыгнуло голенастое паукообразное, постояло и засеменило к лежащему, перебирая суставчатыми лапками. Насекомое добежало до бессильно вытянувшейся на мелких камнях руки, ткнулось в неё и поползло по тыльной стороне ладони. Человек вздрогнул и открыл глаза. Он шевельнул рукой – паука как ветром сдуло. Человек приподнялся и сел, недоуменно озираясь вокруг. Где он? И вообще, кто он?
Лес просыпался – начинался новый дневной круг в череде бесконечно сменявшихся дней. Голоса невидимого зверья звучали всё чаще и резче, стайка птиц прошла низко-низко над водой, часто взмахивая короткими крыльями. Солнце пригревало, и от реки поднимался пар. Человек встал и встряхнулся – на землю посыпались мелкие камушки и прилипший к одежде сор. Хотелось пить и есть – надо было куда-то идти, всё дело только в том, что любое выбранное направление ничуть не лучше другого…
Память человека было чиста, как белый лист бумаги. Он не знал, кто он, как его зовут, откуда он взялся и как оказался здесь, в сердце необитаемых джунглей. Человек не стал уходить далеко от реки, а пошёл вдоль берега – ведь должна же река куда-нибудь привести. Он шёл против течения – плывущие по реке щепки и ветви указали направление. Идти было трудно, зачастую приходилось продираться сквозь колючие заросли, рвущие одежду и царапающие тело, но человек не сворачивал, упорно придерживаясь избранного пути. Через некоторое время ему повезло – он натолкнулся на небольшой ручеёк, впадавший в реку, и вволю напился прозрачной чистой воды. Жажда отступила, но голод давал о себе знать всё сильнее. И тут человек увидел зверя.
Зверь не прятался. Он стоял у воды, прямо на пути человека. Стоял, широко расставив крепкие лапы и оскалив клыки. Серая густая шерсть вздыбилась на загривке, глаза светились недобрым жёлтым огнём. В холке зверь был человеку выше пояса и весил наверняка не меньше его – если не больше. Явно хищник, любой другой пище предпочитающий горячую плоть. Почему он не спал сейчас, при свете дня, когда пора ночной охоты давно прошла, человек не знал, да и не мог знать. Может быть, просто пришёл на водопой, а может, охотился и днём – сейчас всё это не было самым главным.
Свернуть было некуда, да человек и опасался повернуться к зверю спиной – жёлтые глаза отслеживали любой движение двуногого, и человек не сомневался, что зверь прыгнет тут же, как только почует малейший признак слабости, страха или неуверенности в человеке.
У человека не было ничего – только голые руки. Глубинная память предков подсказывала ему, что неплохо было бы взять в эти руки камень или увесистый древесный сук, но рядом ничего такого не имелось, и времени на поиски самого примитивного оружия не оставалось.
Зверь глухо зарычал, из пасти на могучую серую грудь капнула горячая слюна. Между острых клыков затрепетал шершавый красный язык. Зверь взрыкнул снова и сделал шаг вперёд. Хищник не напал до сих пор только потому, что не мог понять до конца, кто же перед ним. Он уже сталкивался с двуногими, и те всегда вели себя по-другому. Они или с криками убегали, пытались вскарабкаться на деревья или же сопротивлялись, держа в передних лапах полосы блестящего металла или длинные палки с блестящими же наконечниками. Двуногие могли быть опасными противниками – зверь знал это. Но в то же время их нежное мясо так приятно на вкус…
А этот человек просто стоял, не двигаясь, и смотрел на зверя странными глубокими глазами. Он не боялся – это точно, но в то же время не делал попытки напасть, да и в руках у двуногого не было ничего. И тогда зверь решился – голод делал своё дело – и прыгнул. Тяжёлое серое тело вытянулось в полёте, растопырив передние лапы со страшными когтями, готовыми вонзиться в незащищённое тело потенциальной добычи и рвать её на трепещущие клочья.
Человек не успел или не сумел уклониться. Прыжок зверя сбил его с ног, когти глубоко пропороли бок, смрадное дыхание из раззявленной пасти пахнуло в лицо. Острые белые клыки оказались совсем рядом с незащищённым горлом. И тогда человек инстинктивно вскинул навстречу этим страшным клыкам обе руки – такие слабые по сравнению со стальными мышцами зверя. В голове у человека что-то взорвалось, и руки его неожиданно сделались горячими. Оскаленная пасть зависла на расстоянии ладони от горла двуногого, словно упёрлась в невидимую преграду. А потом руки человека двинулись вперёд. Зверь дёрнулся, но мускулы его, всегда такие послушные, почему-то отказались повиноваться. Голову зверя вдруг завернуло набок, могучий хищник завизжал, как щенок, которому наступили на хвост. Руки человека по-прежнему не касались шерсти зверя, но продолжали своё неумолимое движение, медленно поворачивая голову хищника.
Раздался резкий хруст, как будто сломалась толстая ветка, и обмякшее серое тело бессильно повалилось, придавив ноги человека – ему стоило немалых трудов выбраться из-под тяжёлой туши. Встав на ноги и прижав левую руку к кровоточащему боку, человек склонился над поверженным зверем и провёл над ним правой ладонью. Брызнула кровь, и когда человек выпрямился, то в руке его был зажат непонятно каким образом вырванный из тела зверя кусок мяса. Человек поднёс мясо ко рту и впился в него зубами, пачкая губы и щёки ещё тёплой кровью. Человек не понял, как ему удалось одержать победу, но с этого момента он знал, что обладает силой, которая способна его защитить. А пределы этой Силы, и то, как ею правильно пользоваться, он узнает позже – времени у человека достаточно.
Селение открылось за очередным поворотом реки. Человек шёл уже почти весь день, жёлтый шар солнца, лучи которого с большим трудом пробивались сквозь зелёный плащ джунглей, мало-помалу начинал клониться к закату. Человек шёл через дебри, кожей ощущая неприязненные и плотоядные взоры из чащи, однако больше его никто не потревожил – серый зверь, поплатившийся шеей за попытку преградить человеку дорогу, оказался единственным безумцем, не сумевшим побороть чувство голода. Вероятней всего, – хотя человек об этом не задумывался, – хищные обитатели леса, ползающие, летающие и прыгающие, неосознанно ощущали ту странную силу, которой владел человек (или Сущность, принявшая облик человека?), и благоразумно избегали с ним (с Ней?) встречи. Человек не думал об этом, он просто шёл, придерживаясь один раз выбранного направления вдоль берега реки, вверх по течению. Пару раз над самой его головой проносились какие-то крылатые твари, потом, ломая кустарник и древесные стволы, грузно протопала мимо тяжёлая бронированная туша, и ещё он встретил громадную змею, переползавшую прибрежную тропу. Точнее, человек видел только часть огромного скользкого тела толщиной в его ногу. Хвост чудовища скрывался где-то в зарослях, а голова уже погрузилась в воду и двигалась к середине реки, оставляя за собой бурлящую дорожку. Человек равнодушно перешагнул через живое двигающееся бревно и пошёл дальше. Кровососущая мошкара также не слишком досаждала человеку, словно она тоже ощущала странную ауру путника.
Хижины селения скучились на небольшом пространстве, совсем недалеко от уреза воды. Стены жилищ образовывали вертикально вбитые в мягкую землю древесные стволы в руку толщиной, искусно и плотно переплетённые лианами, крышами служили огромные листья или плетёнки из тростника, который в изобилии рос в воде у самого берега. В селении явно жили люди – над крышами поднимались дымки, на песчаной косе у воды лежало несколько лодок, целиком выдолбленных из дерева или сплетённых из того же тростника. Возле селения лес отступал (или был оттеснён), образуя поле, поросшее толстыми зелёными стеблями высотой в половину человеческого роста. И похоже, что стебли эти не выросли сами по себе, а явились результатом целенаправленного посева.
Расстояние до ближайших хижин – точнее, до бревенчатого частокола, окружавшего селение, – было не слишком большим, однако из-за подступавших сумерек и густоты зарослей человека заметили не сразу, хотя он и не скрывался умышленно. Но в конце концов обитатели лесной деревни увидели чужого.
Нет, особой паники не было. Жители посёлка привыкли к тому, что лес часто извергает из своей утробы странных существ – как правило, опасных. Поэтому и реакция обитателей деревни была соответствующей. Сновавшие между хижинами женщины и дети моментально исчезли, попрятались. Бревенчатый мост через ров – только сейчас человек заметил, что от реки был отведён искусственный канал, окольцовывавший всё селение и вновь впадавший в реку, – со скрипом приподнялся на толстых плетёных канатах и закрыл собой проём в частоколе, служивший входом в деревню. Но перед этим те, кто работали на поле, успели укрыться за бревенчатыми остриями ограды. И теперь оттуда, из-за ограды, за человеком следили насторожённые глаза и наконечники стрел и копий.
Человек вздохнул и двинулся прямо к деревне через поле, раздвигая упругие сочные стебли. За время своего путешествия сквозь джунгли он привык к постоянному ощущению опасности, и оно его не тревожило, тем более что в глубине души жила странная уверенность в том, что никто не сможет причинить ему серьёзного вреда. И теперь он спокойно приближался к бревенчатой ограде селения.
Первая стрела скользнула над плечом, вторая мягко воткнулась в землю у самых ног. Тростниковое древко ещё подрагивало, когда человек остановился. Его явно предупреждали – в этом сомнений не было. И тогда человек сделал то единственное и естественное, что надлежало сделать, хотя он не смог бы объяснить, почему он поступил именно так, а не как-то иначе. Человек поднял над головой пустые руки, развернув их ладонями вперёд, и развёл руки в стороны, показывая тем, кто скрывался за частоколом, что он безоружен и не несёт с собой никому никакой угрозы.
За бревенчатой оградой молчали, однако взгляды скрывавшихся там человек продолжал ощущать всей кожей. Затем над стеной поднялась высокая фигура с луком в руке. Стрела лежала на тетиве, хотя лук и не был натянут, а наконечник стрелы смотрел вниз. Какое-то время два человека – один наверху ограды, другой внизу, у рва, в котором струилась тёмная вода, – молча смотрели друг на друга. Тишину нарушало только шуршание лёгкого ветерка в прибрежном тростнике и в зелёных растениях на поле. Потом обитатель деревни заговорил, обращаясь к пришельцу. Его речь походила на птичью трель – быстрая череда свистящих и щёлкающих звуков. Человек ничего не понял и в знак этого помотал головой. Житель селения ещё несколько раз прищёлкнул-присвистнул, затем, поняв, вероятно, тщетность своих усилий, замолчал и сделал какой-то жест правой рукой – в левой он держал лук и стрелу. Раздался скрип – деревянный мост пополз вниз, перекрывая ров. Человек повернулся и пошёл к мосту – первый шаг к пониманию сделан, хотя он и не понял ровным счётом ничего из того, что пытался сказать ему обитатель посёлка.
Миновало несколько дней. Человек обжился в посёлке и нашёл общий язык с его обитателями – в переносном смысле, конечно, поскольку их птичьего языка он так и не понял. Более того, его гортань просто не в состоянии была воспроизвести те странные звуки, при помощи которых жители деревни общались между собой.
Но в принципе языковой барьер не создавал слишком уж много неудобств – жизнь в селении текла просто и размеренно, понятия были простыми: еда, сон, опасность. Незатейливый быт не требовал от лесных людей сложных философских понятий, хотя они, несомненно, являлись разумными существами, сделавшими громадный шаг вперёд от полуживотного первобытно-стадного состояния. Они владели огнём, умели строить жилища и лодки, ловили в реке рыбу и возделывали поля, охотились при помощи лука, копий и ловушек, использовали довольно сложные орудия труда – топор и серп, долото и иглы, ножи и гвозди. Большинство этих предметов изготавливались из дерева, камня и кости, однако в ходу были медь и даже железо.
Это последнее обстоятельство удивило и заинтересовало человека, поскольку он не видел в селении никаких следов или даже намёков на добычу и обработку металла – печей для плавки руды или кузницы. Откуда человек знал про обработку металла? Он и сам не смог бы ответить на этот вопрос (впрочем, как и на очень многие другие), просто знание о том или ином предмете или понятии всплывало из потаённых глубин его сознания в определённый момент времени. Похоже, что человек знал очень и очень многое, но почему-то неким странным образом забыл почти всё.
И ещё на одно обстоятельство человек обратил внимание: обитатели лесной деревушки использовали одежду из шкур животных (умело выделанных) или из растительной ткани, делали посуду из обожжённой глины, которую выкапывали на речных откосах, следовали определённым ритуалам, регламентирующим жизнь посёлка, но не исполняли никаких религиозных церемоний. Не было ни храма, ни святилища, ни капища – как в самом посёлке, так и вне его. Вождь (им, кстати, был тот самый, который первым заговорил с человеком при его появлении из леса) и совет старейшин – да, а вот жреца или колдуна не наблюдалось. Был знахарь-травник с несколькими учениками, кои в силу своих знаний, опыта и умения врачевали раны и болезни, были охотничьи обряды на удачу, были амулеты и обереги, явно была вера в потусторонних могущественных существ, а вот штатного, так сказать, священнослужителя не было.
Всё племя насчитывало несколько сотен мужчин, женщин и детей. Моногамная семья, в которой мужчина-охотник обеспечивал пропитание, а женщина-мать хранила огонь очага. Никакого приниженного положения женщины человек не заметил – просто существовало чёткое разделение обязанностей, при котором только и могла выжить эта небольшая кучка людей в сердце леса. А что за чудища могли появиться из-под зелёного полога, человеку довелось увидеть очень скоро.
Человек быстро стал своим – или почти своим – для людей воды и леса. Язык жестов помогал придти к взаимопониманию в тех простых ситуациях, из которых было соткано незатейливое существование племени. С ним делились едой, но он отнюдь не сделался нахлебником. Наоборот, он делал любую работу, которую делали мужчины племени: тянул сети с рыбой, рубил в лесу деревья и таскал их в посёлок, очищал ров от плавучей травы, которую затягивало туда течением. Делал с удовольствием, наслаждаясь силой тела и крепостью мышц. Простодушные обитатели посёлка были по сути своей детьми с открытыми сердцами, и первоначальный ледок настороженности и отчуждения если и не исчез до конца, то уж наверняка пошёл трещинами и подтаял.
…В то утро человек собирался с мужчинами на охоту – впервые. Ещё накануне вождь сумел объяснить ему жестами, что предстоит. Кроме того, в ход пошли рисунки заострённой палкой на сыром песке, и ситуация прояснилась окончательно. Но выйти в лес охотничьему отряду не пришлось.
Над полем, где трудились женщины и молодёжь-подростки, вдруг повис отчаянный звенящий крик. Крик этот мгновенно сорвал всех жителей деревни с мест, заставив бросить всё, чем бы они ни были заняты.
От края леса к деревне со всех ног бежали двое – девушка и парень. Искали ли они в лесу съедобные коренья и целебные травы, или просто хотели уединиться под кронами – в настоящий момент было неважным. А важным было то, что вслед за беглецами, ломая деревья как тростник, вывалилось из чащи отвратительное создание.
О самой природе Лавин также известно было очень и очень немногое. Знали только, что они есть суть порождения неукротимого Внешнего Хаоса, проявления его прорывов, вторжений в плоть Сущего. В сфере воздействия Лавины все, что составляло Вселенную, все её понятийные компоненты – Пространство, Материя, Время, Разум – нивелировались до Первозданного Состояния, в коем они пребывали до Первого Мига Творения. Причём распад шёл и вглубь, захватывая смежные измерения (в отличие от того эффекта, который возникал при применении Абсолютного Оружия, когда разрушения бывали гораздо более локальными). Лавина же громадным языком вылизывала огромные области Бытия, выгрызая в плоти Мироздания чудовищную рану, которая врачевалась потом многие и многие тысячелетия, причём рубец от этой раны отпечатывался навечно. Лавина могла проявиться в любой области Познаваемой Вселенной, в любом из сочленённых Смежных Миров. Каких-то зафиксированных закономерностей места и времени Прихода Лавины не существовало…
* * *
Неширокая река катила свои мутноватые, окрашенные изрядной примесью ила и глины воды между пологих, поросших кустарником и чахлым лесом берегов. Клочья утреннего тумана жались к водной глади, и первые лучи просыпающегося неяркого солнца путались в буро-зелёной листве деревьев с причудливо искривлёнными стволами. Пронзительно заверещала в гуще растительности какая-то тварь, стылый с ночи воздух прочертила быстрая крылатая тень. Под притиснутыми друг к другу кронами прочавкали тяжёлые шаги – кто-то большой и грузный неспешно шествовал на водопой, уверенный в своей силе и не опасающийся нападения. Из воды под травянистым береговым откосом высунулась змеиная голова с немигающими глазами, изо рта рептилии выскользнул длинный раздвоенный язык. Змея бесшумно метнулась к травяным зарослям, окаймлявшим берег, вырвала из переплетённых стеблей что-то небольшое, живое, трепыхавшееся, и проворно скрылась вместе с добычей под водой.
В нескольких шагах от реки, там, где заросли разрывала невысокая каменная гряда, на земле лежал человек. Определить его возраст было бы весьма затруднительно – в спутанных седых волосах застряли вырванные стебли и комки грязи, на лице засохли бурые пятна крови. Одежда – нечто вроде длинной хламиды с рукавами – изорвана, сквозь прорехи просвечивало покрытое царапинами и ссадинами жилистое тело. Человек был широкоплеч, по-видимому, достаточно силён, что позволяло предположить, что он не так уж и стар, просто до предела измождён. Как он оказался здесь, в сердце леса, так далеко от редких человеческих поселений? Дорог в чаще нет, и пройти в одиночку, без оружия, кишащие опасным зверьём леса не так-то просто. А плыть по реке ничуть не менее опасно. Но ведь не с неба же он свалился…
Из травы выпрыгнуло голенастое паукообразное, постояло и засеменило к лежащему, перебирая суставчатыми лапками. Насекомое добежало до бессильно вытянувшейся на мелких камнях руки, ткнулось в неё и поползло по тыльной стороне ладони. Человек вздрогнул и открыл глаза. Он шевельнул рукой – паука как ветром сдуло. Человек приподнялся и сел, недоуменно озираясь вокруг. Где он? И вообще, кто он?
Лес просыпался – начинался новый дневной круг в череде бесконечно сменявшихся дней. Голоса невидимого зверья звучали всё чаще и резче, стайка птиц прошла низко-низко над водой, часто взмахивая короткими крыльями. Солнце пригревало, и от реки поднимался пар. Человек встал и встряхнулся – на землю посыпались мелкие камушки и прилипший к одежде сор. Хотелось пить и есть – надо было куда-то идти, всё дело только в том, что любое выбранное направление ничуть не лучше другого…
Память человека было чиста, как белый лист бумаги. Он не знал, кто он, как его зовут, откуда он взялся и как оказался здесь, в сердце необитаемых джунглей. Человек не стал уходить далеко от реки, а пошёл вдоль берега – ведь должна же река куда-нибудь привести. Он шёл против течения – плывущие по реке щепки и ветви указали направление. Идти было трудно, зачастую приходилось продираться сквозь колючие заросли, рвущие одежду и царапающие тело, но человек не сворачивал, упорно придерживаясь избранного пути. Через некоторое время ему повезло – он натолкнулся на небольшой ручеёк, впадавший в реку, и вволю напился прозрачной чистой воды. Жажда отступила, но голод давал о себе знать всё сильнее. И тут человек увидел зверя.
Зверь не прятался. Он стоял у воды, прямо на пути человека. Стоял, широко расставив крепкие лапы и оскалив клыки. Серая густая шерсть вздыбилась на загривке, глаза светились недобрым жёлтым огнём. В холке зверь был человеку выше пояса и весил наверняка не меньше его – если не больше. Явно хищник, любой другой пище предпочитающий горячую плоть. Почему он не спал сейчас, при свете дня, когда пора ночной охоты давно прошла, человек не знал, да и не мог знать. Может быть, просто пришёл на водопой, а может, охотился и днём – сейчас всё это не было самым главным.
Свернуть было некуда, да человек и опасался повернуться к зверю спиной – жёлтые глаза отслеживали любой движение двуногого, и человек не сомневался, что зверь прыгнет тут же, как только почует малейший признак слабости, страха или неуверенности в человеке.
У человека не было ничего – только голые руки. Глубинная память предков подсказывала ему, что неплохо было бы взять в эти руки камень или увесистый древесный сук, но рядом ничего такого не имелось, и времени на поиски самого примитивного оружия не оставалось.
Зверь глухо зарычал, из пасти на могучую серую грудь капнула горячая слюна. Между острых клыков затрепетал шершавый красный язык. Зверь взрыкнул снова и сделал шаг вперёд. Хищник не напал до сих пор только потому, что не мог понять до конца, кто же перед ним. Он уже сталкивался с двуногими, и те всегда вели себя по-другому. Они или с криками убегали, пытались вскарабкаться на деревья или же сопротивлялись, держа в передних лапах полосы блестящего металла или длинные палки с блестящими же наконечниками. Двуногие могли быть опасными противниками – зверь знал это. Но в то же время их нежное мясо так приятно на вкус…
А этот человек просто стоял, не двигаясь, и смотрел на зверя странными глубокими глазами. Он не боялся – это точно, но в то же время не делал попытки напасть, да и в руках у двуногого не было ничего. И тогда зверь решился – голод делал своё дело – и прыгнул. Тяжёлое серое тело вытянулось в полёте, растопырив передние лапы со страшными когтями, готовыми вонзиться в незащищённое тело потенциальной добычи и рвать её на трепещущие клочья.
Человек не успел или не сумел уклониться. Прыжок зверя сбил его с ног, когти глубоко пропороли бок, смрадное дыхание из раззявленной пасти пахнуло в лицо. Острые белые клыки оказались совсем рядом с незащищённым горлом. И тогда человек инстинктивно вскинул навстречу этим страшным клыкам обе руки – такие слабые по сравнению со стальными мышцами зверя. В голове у человека что-то взорвалось, и руки его неожиданно сделались горячими. Оскаленная пасть зависла на расстоянии ладони от горла двуногого, словно упёрлась в невидимую преграду. А потом руки человека двинулись вперёд. Зверь дёрнулся, но мускулы его, всегда такие послушные, почему-то отказались повиноваться. Голову зверя вдруг завернуло набок, могучий хищник завизжал, как щенок, которому наступили на хвост. Руки человека по-прежнему не касались шерсти зверя, но продолжали своё неумолимое движение, медленно поворачивая голову хищника.
Раздался резкий хруст, как будто сломалась толстая ветка, и обмякшее серое тело бессильно повалилось, придавив ноги человека – ему стоило немалых трудов выбраться из-под тяжёлой туши. Встав на ноги и прижав левую руку к кровоточащему боку, человек склонился над поверженным зверем и провёл над ним правой ладонью. Брызнула кровь, и когда человек выпрямился, то в руке его был зажат непонятно каким образом вырванный из тела зверя кусок мяса. Человек поднёс мясо ко рту и впился в него зубами, пачкая губы и щёки ещё тёплой кровью. Человек не понял, как ему удалось одержать победу, но с этого момента он знал, что обладает силой, которая способна его защитить. А пределы этой Силы, и то, как ею правильно пользоваться, он узнает позже – времени у человека достаточно.
* * *
Селение открылось за очередным поворотом реки. Человек шёл уже почти весь день, жёлтый шар солнца, лучи которого с большим трудом пробивались сквозь зелёный плащ джунглей, мало-помалу начинал клониться к закату. Человек шёл через дебри, кожей ощущая неприязненные и плотоядные взоры из чащи, однако больше его никто не потревожил – серый зверь, поплатившийся шеей за попытку преградить человеку дорогу, оказался единственным безумцем, не сумевшим побороть чувство голода. Вероятней всего, – хотя человек об этом не задумывался, – хищные обитатели леса, ползающие, летающие и прыгающие, неосознанно ощущали ту странную силу, которой владел человек (или Сущность, принявшая облик человека?), и благоразумно избегали с ним (с Ней?) встречи. Человек не думал об этом, он просто шёл, придерживаясь один раз выбранного направления вдоль берега реки, вверх по течению. Пару раз над самой его головой проносились какие-то крылатые твари, потом, ломая кустарник и древесные стволы, грузно протопала мимо тяжёлая бронированная туша, и ещё он встретил громадную змею, переползавшую прибрежную тропу. Точнее, человек видел только часть огромного скользкого тела толщиной в его ногу. Хвост чудовища скрывался где-то в зарослях, а голова уже погрузилась в воду и двигалась к середине реки, оставляя за собой бурлящую дорожку. Человек равнодушно перешагнул через живое двигающееся бревно и пошёл дальше. Кровососущая мошкара также не слишком досаждала человеку, словно она тоже ощущала странную ауру путника.
Хижины селения скучились на небольшом пространстве, совсем недалеко от уреза воды. Стены жилищ образовывали вертикально вбитые в мягкую землю древесные стволы в руку толщиной, искусно и плотно переплетённые лианами, крышами служили огромные листья или плетёнки из тростника, который в изобилии рос в воде у самого берега. В селении явно жили люди – над крышами поднимались дымки, на песчаной косе у воды лежало несколько лодок, целиком выдолбленных из дерева или сплетённых из того же тростника. Возле селения лес отступал (или был оттеснён), образуя поле, поросшее толстыми зелёными стеблями высотой в половину человеческого роста. И похоже, что стебли эти не выросли сами по себе, а явились результатом целенаправленного посева.
Расстояние до ближайших хижин – точнее, до бревенчатого частокола, окружавшего селение, – было не слишком большим, однако из-за подступавших сумерек и густоты зарослей человека заметили не сразу, хотя он и не скрывался умышленно. Но в конце концов обитатели лесной деревни увидели чужого.
Нет, особой паники не было. Жители посёлка привыкли к тому, что лес часто извергает из своей утробы странных существ – как правило, опасных. Поэтому и реакция обитателей деревни была соответствующей. Сновавшие между хижинами женщины и дети моментально исчезли, попрятались. Бревенчатый мост через ров – только сейчас человек заметил, что от реки был отведён искусственный канал, окольцовывавший всё селение и вновь впадавший в реку, – со скрипом приподнялся на толстых плетёных канатах и закрыл собой проём в частоколе, служивший входом в деревню. Но перед этим те, кто работали на поле, успели укрыться за бревенчатыми остриями ограды. И теперь оттуда, из-за ограды, за человеком следили насторожённые глаза и наконечники стрел и копий.
Человек вздохнул и двинулся прямо к деревне через поле, раздвигая упругие сочные стебли. За время своего путешествия сквозь джунгли он привык к постоянному ощущению опасности, и оно его не тревожило, тем более что в глубине души жила странная уверенность в том, что никто не сможет причинить ему серьёзного вреда. И теперь он спокойно приближался к бревенчатой ограде селения.
Первая стрела скользнула над плечом, вторая мягко воткнулась в землю у самых ног. Тростниковое древко ещё подрагивало, когда человек остановился. Его явно предупреждали – в этом сомнений не было. И тогда человек сделал то единственное и естественное, что надлежало сделать, хотя он не смог бы объяснить, почему он поступил именно так, а не как-то иначе. Человек поднял над головой пустые руки, развернув их ладонями вперёд, и развёл руки в стороны, показывая тем, кто скрывался за частоколом, что он безоружен и не несёт с собой никому никакой угрозы.
За бревенчатой оградой молчали, однако взгляды скрывавшихся там человек продолжал ощущать всей кожей. Затем над стеной поднялась высокая фигура с луком в руке. Стрела лежала на тетиве, хотя лук и не был натянут, а наконечник стрелы смотрел вниз. Какое-то время два человека – один наверху ограды, другой внизу, у рва, в котором струилась тёмная вода, – молча смотрели друг на друга. Тишину нарушало только шуршание лёгкого ветерка в прибрежном тростнике и в зелёных растениях на поле. Потом обитатель деревни заговорил, обращаясь к пришельцу. Его речь походила на птичью трель – быстрая череда свистящих и щёлкающих звуков. Человек ничего не понял и в знак этого помотал головой. Житель селения ещё несколько раз прищёлкнул-присвистнул, затем, поняв, вероятно, тщетность своих усилий, замолчал и сделал какой-то жест правой рукой – в левой он держал лук и стрелу. Раздался скрип – деревянный мост пополз вниз, перекрывая ров. Человек повернулся и пошёл к мосту – первый шаг к пониманию сделан, хотя он и не понял ровным счётом ничего из того, что пытался сказать ему обитатель посёлка.
* * *
Миновало несколько дней. Человек обжился в посёлке и нашёл общий язык с его обитателями – в переносном смысле, конечно, поскольку их птичьего языка он так и не понял. Более того, его гортань просто не в состоянии была воспроизвести те странные звуки, при помощи которых жители деревни общались между собой.
Но в принципе языковой барьер не создавал слишком уж много неудобств – жизнь в селении текла просто и размеренно, понятия были простыми: еда, сон, опасность. Незатейливый быт не требовал от лесных людей сложных философских понятий, хотя они, несомненно, являлись разумными существами, сделавшими громадный шаг вперёд от полуживотного первобытно-стадного состояния. Они владели огнём, умели строить жилища и лодки, ловили в реке рыбу и возделывали поля, охотились при помощи лука, копий и ловушек, использовали довольно сложные орудия труда – топор и серп, долото и иглы, ножи и гвозди. Большинство этих предметов изготавливались из дерева, камня и кости, однако в ходу были медь и даже железо.
Это последнее обстоятельство удивило и заинтересовало человека, поскольку он не видел в селении никаких следов или даже намёков на добычу и обработку металла – печей для плавки руды или кузницы. Откуда человек знал про обработку металла? Он и сам не смог бы ответить на этот вопрос (впрочем, как и на очень многие другие), просто знание о том или ином предмете или понятии всплывало из потаённых глубин его сознания в определённый момент времени. Похоже, что человек знал очень и очень многое, но почему-то неким странным образом забыл почти всё.
И ещё на одно обстоятельство человек обратил внимание: обитатели лесной деревушки использовали одежду из шкур животных (умело выделанных) или из растительной ткани, делали посуду из обожжённой глины, которую выкапывали на речных откосах, следовали определённым ритуалам, регламентирующим жизнь посёлка, но не исполняли никаких религиозных церемоний. Не было ни храма, ни святилища, ни капища – как в самом посёлке, так и вне его. Вождь (им, кстати, был тот самый, который первым заговорил с человеком при его появлении из леса) и совет старейшин – да, а вот жреца или колдуна не наблюдалось. Был знахарь-травник с несколькими учениками, кои в силу своих знаний, опыта и умения врачевали раны и болезни, были охотничьи обряды на удачу, были амулеты и обереги, явно была вера в потусторонних могущественных существ, а вот штатного, так сказать, священнослужителя не было.
Всё племя насчитывало несколько сотен мужчин, женщин и детей. Моногамная семья, в которой мужчина-охотник обеспечивал пропитание, а женщина-мать хранила огонь очага. Никакого приниженного положения женщины человек не заметил – просто существовало чёткое разделение обязанностей, при котором только и могла выжить эта небольшая кучка людей в сердце леса. А что за чудища могли появиться из-под зелёного полога, человеку довелось увидеть очень скоро.
Человек быстро стал своим – или почти своим – для людей воды и леса. Язык жестов помогал придти к взаимопониманию в тех простых ситуациях, из которых было соткано незатейливое существование племени. С ним делились едой, но он отнюдь не сделался нахлебником. Наоборот, он делал любую работу, которую делали мужчины племени: тянул сети с рыбой, рубил в лесу деревья и таскал их в посёлок, очищал ров от плавучей травы, которую затягивало туда течением. Делал с удовольствием, наслаждаясь силой тела и крепостью мышц. Простодушные обитатели посёлка были по сути своей детьми с открытыми сердцами, и первоначальный ледок настороженности и отчуждения если и не исчез до конца, то уж наверняка пошёл трещинами и подтаял.
…В то утро человек собирался с мужчинами на охоту – впервые. Ещё накануне вождь сумел объяснить ему жестами, что предстоит. Кроме того, в ход пошли рисунки заострённой палкой на сыром песке, и ситуация прояснилась окончательно. Но выйти в лес охотничьему отряду не пришлось.
Над полем, где трудились женщины и молодёжь-подростки, вдруг повис отчаянный звенящий крик. Крик этот мгновенно сорвал всех жителей деревни с мест, заставив бросить всё, чем бы они ни были заняты.
От края леса к деревне со всех ног бежали двое – девушка и парень. Искали ли они в лесу съедобные коренья и целебные травы, или просто хотели уединиться под кронами – в настоящий момент было неважным. А важным было то, что вслед за беглецами, ломая деревья как тростник, вывалилось из чащи отвратительное создание.