И понесли Егора, не давая ему опомниться, остановиться, успеть ощутить в себе то почти неощутимое, что начало происходить с ним. Его развернули лицом к огню, и он увидел сидящего великана. Огромное мускулистое тело его было покрыто разбухшими от крови комарами, он не сгонял их, только изредка проводил ладонью по лицу, оставляя красную полосу. В руке он держал большой рог, наполненный соком.
- Это Белбог, - подсказал Курдыш. - Ты не бойся его, он добрый.
- Ну что, Егор, выпьем? - спросил великан басом.
- И выпьем, - согласился Егор. - Ты из рога пьешь, а комары из тебя. Очень мило.
- Так они из меня дурную кровь пьют, - добродушно ответил Белбог. Думаешь, легко быть добрым? Вот комарье из меня все зло и тянет.
- Давай вкусим добра! - сказал Егор и выпил свой рог. Не жмурясь и не переводя дыхание.
- А зла-то как не вкусить? - спросил кто-то вкрадчиво. - Со мной теперь выпей.
Не то зверь, не то человек, с блестящим, словно бы расплавленным лицом, меняющим свои очертания, протянул мощную лапу с кубком, зажатым меж когтей.
- Это Чернобог, - шепнул Курдыш. - Ты выпей с ним. Добро и зло всегда братья.
- Что же, познаю добро и зло, - усмехнулся Егор и осушил кубок и, не глядя, бросил его в чьи-то проворные руки.
Лешие снова подхватили его под мышки, подняли на воздух и посадили на чью-то широкую спину. Удерживая равновесие, Егор взмахнул руками и попал кулаком по бородатому лицу.
- Держись! - прокричал ему кто-то, спина под Егором вздрогнула, стукнули копыта, и он понесся по кругу.
Бородатый обернулся, ухмыльнулся, и Егор увидел, что сидит на том существе, которое принято называть кентавром.
- Покатаемся? - спросил кентавр. - Меня зовут Полкан.
И, не дожидаясь ответа, взмыл над костром. Дохнуло жаром. Егор покрепче обхватил Полкана за торс, а неразлучный Курдыш обнял Егора за шею мягкими лапами.
- Ну как, весело? - спросил Курдыш.
Кружилась голова у Егора, непривычный хмель наполнял тело. Полкан нес его через толпы существ, на мгновение свет костра выхватывал из темноты нечеловеческие лица всей этой нежити, выползшей из потаенных нор, слетевшейся сюда со всех концов заповедной тайги, но Егор уже не обращал внимания на их уродство, оно не резало глаза, но воротило душу, словно бы понятия о красоте и безобразии изменились за одну ночь.
Некто со змеиным телом и с крыльями летучей мыши пролетел рядом, и Егор увидел на его спине Машу. Она была та же и не та. Полудевочка, получертовка, с распущенными волосами, раскрасневшаяся, хохочущая.
Она махнула рукой Егору и взмыла высоко в воздух.
- Это вот Кродо, - пояснял на ходу Курдыш, меховым воротником обхвативший шею. - А вон и сам Купало. А это Леда, чрезвычайно воинственная, чрезвычайно... А вон и Ладо, такая уж, такая...
И Курдыш сладко причмокнул языком.
- А эти сорванцы - ее дети. Леля-малина, Дидо-калина, а тот, что постарше - Полеля. А вот тот, с четырьмя головами - Световид, добрый вояка. Те вон, лохматые да страховидные - Волоты, на любого страху напустят. Все собрались здесь, все уцелевшие. Сейчас только в тайге и можно скрыться от людей. Да и то, надолго ли?
- Навсегда! - сказал Егор и в азарте ударил пятками по бокам Полкана.
Тот взвился на дыбы, скакнул выше прежнего, и Егор невольно разжал руки и оторвался от его спины.
- Не бойся, - успел шепнуть Курдыш, - лети сам.
И Егор почувствовал, что не падает, а продолжает лететь по кругу, словно земля перестала притягивать его. Его снова окружили лешие, заговорили, залопотали.
- Ну что, Егорушка, добро винцо у нас? - прокричал в ухо подлетевший Лицедей. - Весело ли тебе?
- Катись ты! - крикнул, засмеявшись, Егор.
Ему хотелось хохотать и кувыркаться в воздухе от легкости, наполнившей тело. Хотелось обнимать всех этих уродцев, сплетать с ними хороводы, горланить песни без слов, пролетать сквозь пламя костра и пить сладкий, обжигающий сок, выжатый из голубых цветов.
И он закричал незнакомым голосом, похожим на голос Лицедея:
- Эх, ночка-ноченька заветная!
Увидел он и старого знакомого - Дейбу-нгуо. Сидел тот у костра, поджав ноги, окруженный кольцом волков, и напевал что-то, прикрыв глаза, и волки вторили ему тихим воем. И еще он увидел древних богов этой земли душу тайги и тундры, приземистых, могучих, с лицами, блестящими от медвежьего жира, рука об руку пляшущих со славянскими богами и славящих изобилие, вечность и неистребимость жизни.
Только Дейба-нгуо, бог-Сирота, сидел один и ни в ком не нуждался. Он предвидел конец вечного, истребление неистребимого, иссякание изобилия и оплакивал это в своей песне.
И пил сок Егор из больших и малых рогов, пил со Стрибогом, и с Дажьбогом пил, и Ладо целовала его, и Леля-малина играл для него на свирели.
- Эй! - кричал во весь голос Егор. - Эй вы, тупиковые ветви эволюции! Я занесу всех вас в Красную книгу! Слышите?! Отныне вас никто не тронет! Живите как хотите!
И смеялись лешие в ответ, взбрыкивал копытами Полкан, русалки на лету щекотали Егора и прижимались на миг к его телу своим - холодным и упругим.
Мелькало, кружилось, мельтешило, расплывалось, переплавлялось в огромном огненном тигле, смешивалось, рождалось, умирало, распадалось, соединялось из миллиона раздробленных крупиц и снова расщеплялось, погребалось, воскресало, возносилось и низвергалось...
И когда, уставший, он опустился на краю поляны, то увидел, что Курдыш незаметно исчез, а рядом стоит Маша. Обнаженная, тонкая, без улыбки, без слов, смотрит на него.
И он потянулся к ней, и обнял ее, и прижал к себе, и она обхватила его руками за шею, и он ощутил, как она входит в него, вжимается своей плотью в его плоть, исчезает в нем, растворяется, уходит без остатка в его тело. Он не стал отстраняться, не испугался, а обнял крепче и обнимал так до тех пор, пока не увидел, что сжимает руками свои собственные плечи. И он почувствовал, что он уже не он и что в нем две души и два тела. И то, к чему слепо стремятся люди, сжимая в объятьях своих любимых, то, потерянное и забытое ими навсегда, вернулось к Егору.
Но это был уже не Егор.
Меховая одежда приросла к телу, он потянул за рукав и ощутил боль, словно пытался снять с себя собственную кожу. И уже не обращая внимания ни на кого, он лег на землю, вжался в нее, животворную, теплую, и пустил корни, и стал деревом, и вырастил на своих ветвях плоды. Плоды познания добра и зла, познания души природы.
А наутро пошел дождь. Исподволь, постепенно набирая силу, падала на тайгу разрозненная вода, поила корни и листья, приводила в движение загустевшие соки, обмывала, обновляла, спасала от смерти, сбивала на землю увядшие голубые венчики цветов, лилась ровными тугими струями на спину лежащего человека.
Спит Егор посреди поляны, и нет никого рядом с ним, и в то же время вся тайга склонилась над его головой и баюкает, и навевает сны - один лучше другого.
И в снах тех звери и птицы, деревья и травы приходят к нему и говорят с ним на своем языке, и все слова понятны, и нет нужды называть живых существ придуманными людьми именами, ибо и он сам, и все они - едины и неразделимы. Все, что дышит, растет, движется, все, что рождается, изменяется, обращается в прах и снова возрождается, - все это, от микроба до кита, было им, Егором, и он был всем этим, живым, вечным.
Изменяюсь, следовательно, существую. Суть живого в вечном изменении, и Егор изменился. Изменился, но не изменил ни людям, ни лесу.
Перун выполнил свое обещание. Егор остался Человеком.
7
Через неделю на него наткнулись эвенки, переходившие реку. Егор сидел на берегу и, свесив ноги в воду, разговаривал с кем-то невидимым. Он долго не признавал людей, заговаривался и твердил о том, что в нем заключены все звери и деревья тайги. Его отмыли, накормили, посадили на оленя и привезли в стойбище. Пока ожидали вертолет, Егор бродил по стойбищу, разговаривал с оленями, гладил собак, и те не кусали его. О нем заботились и обращались с ним, как с больным человеком, свихнувшимся от долгого блуждания по тайге. На все вопросы он отвечал односложно, но от разговоров не уклонялся, и похоже было, что он не видит большой разницы между оленями и человеком.
Прилетел вертолет, и его увезли сначала на базу геологов, а оттуда в город.
Лежал он в светлой комнате вместе с тремя больными. Один из его соседей был Генералиссимусом галактики, и от его команд хотя и не гасли звезды, но сны снились беспокойные, поэтому Егор на ночь превращался в дерево и спал без сновидений до самого утра.
Лечащий врач охотно беседовал с ним, по-видимому, ему нравились рассказы Егора, а может быть, это была просто профессиональная вежливость. Егора он слишком-то не разубеждал, а лечил его согласно науке, стремясь расщепить его многоликую душу.
Когда Егор отдохнул и набрался сил, он понял, что лежать в этой комнате и ничего не делать для спасения вымирающего племени по меньшей мере преступно.
И как-то ночью он разделил себя на стаю малиновок и вылетел в форточку, минуя яркие фонари.
То ли снова вернулся в тайгу, еще не тронутую человеком, то ли просто умер, отдав свое тело земле, а душу рассыпав среди трав и кузнечиков.
И никто не искал его, да и искать было бессмысленно.
Теперь он был везде, где билась жизнь, где цвел цветок и пела пчела.
- Это Белбог, - подсказал Курдыш. - Ты не бойся его, он добрый.
- Ну что, Егор, выпьем? - спросил великан басом.
- И выпьем, - согласился Егор. - Ты из рога пьешь, а комары из тебя. Очень мило.
- Так они из меня дурную кровь пьют, - добродушно ответил Белбог. Думаешь, легко быть добрым? Вот комарье из меня все зло и тянет.
- Давай вкусим добра! - сказал Егор и выпил свой рог. Не жмурясь и не переводя дыхание.
- А зла-то как не вкусить? - спросил кто-то вкрадчиво. - Со мной теперь выпей.
Не то зверь, не то человек, с блестящим, словно бы расплавленным лицом, меняющим свои очертания, протянул мощную лапу с кубком, зажатым меж когтей.
- Это Чернобог, - шепнул Курдыш. - Ты выпей с ним. Добро и зло всегда братья.
- Что же, познаю добро и зло, - усмехнулся Егор и осушил кубок и, не глядя, бросил его в чьи-то проворные руки.
Лешие снова подхватили его под мышки, подняли на воздух и посадили на чью-то широкую спину. Удерживая равновесие, Егор взмахнул руками и попал кулаком по бородатому лицу.
- Держись! - прокричал ему кто-то, спина под Егором вздрогнула, стукнули копыта, и он понесся по кругу.
Бородатый обернулся, ухмыльнулся, и Егор увидел, что сидит на том существе, которое принято называть кентавром.
- Покатаемся? - спросил кентавр. - Меня зовут Полкан.
И, не дожидаясь ответа, взмыл над костром. Дохнуло жаром. Егор покрепче обхватил Полкана за торс, а неразлучный Курдыш обнял Егора за шею мягкими лапами.
- Ну как, весело? - спросил Курдыш.
Кружилась голова у Егора, непривычный хмель наполнял тело. Полкан нес его через толпы существ, на мгновение свет костра выхватывал из темноты нечеловеческие лица всей этой нежити, выползшей из потаенных нор, слетевшейся сюда со всех концов заповедной тайги, но Егор уже не обращал внимания на их уродство, оно не резало глаза, но воротило душу, словно бы понятия о красоте и безобразии изменились за одну ночь.
Некто со змеиным телом и с крыльями летучей мыши пролетел рядом, и Егор увидел на его спине Машу. Она была та же и не та. Полудевочка, получертовка, с распущенными волосами, раскрасневшаяся, хохочущая.
Она махнула рукой Егору и взмыла высоко в воздух.
- Это вот Кродо, - пояснял на ходу Курдыш, меховым воротником обхвативший шею. - А вон и сам Купало. А это Леда, чрезвычайно воинственная, чрезвычайно... А вон и Ладо, такая уж, такая...
И Курдыш сладко причмокнул языком.
- А эти сорванцы - ее дети. Леля-малина, Дидо-калина, а тот, что постарше - Полеля. А вот тот, с четырьмя головами - Световид, добрый вояка. Те вон, лохматые да страховидные - Волоты, на любого страху напустят. Все собрались здесь, все уцелевшие. Сейчас только в тайге и можно скрыться от людей. Да и то, надолго ли?
- Навсегда! - сказал Егор и в азарте ударил пятками по бокам Полкана.
Тот взвился на дыбы, скакнул выше прежнего, и Егор невольно разжал руки и оторвался от его спины.
- Не бойся, - успел шепнуть Курдыш, - лети сам.
И Егор почувствовал, что не падает, а продолжает лететь по кругу, словно земля перестала притягивать его. Его снова окружили лешие, заговорили, залопотали.
- Ну что, Егорушка, добро винцо у нас? - прокричал в ухо подлетевший Лицедей. - Весело ли тебе?
- Катись ты! - крикнул, засмеявшись, Егор.
Ему хотелось хохотать и кувыркаться в воздухе от легкости, наполнившей тело. Хотелось обнимать всех этих уродцев, сплетать с ними хороводы, горланить песни без слов, пролетать сквозь пламя костра и пить сладкий, обжигающий сок, выжатый из голубых цветов.
И он закричал незнакомым голосом, похожим на голос Лицедея:
- Эх, ночка-ноченька заветная!
Увидел он и старого знакомого - Дейбу-нгуо. Сидел тот у костра, поджав ноги, окруженный кольцом волков, и напевал что-то, прикрыв глаза, и волки вторили ему тихим воем. И еще он увидел древних богов этой земли душу тайги и тундры, приземистых, могучих, с лицами, блестящими от медвежьего жира, рука об руку пляшущих со славянскими богами и славящих изобилие, вечность и неистребимость жизни.
Только Дейба-нгуо, бог-Сирота, сидел один и ни в ком не нуждался. Он предвидел конец вечного, истребление неистребимого, иссякание изобилия и оплакивал это в своей песне.
И пил сок Егор из больших и малых рогов, пил со Стрибогом, и с Дажьбогом пил, и Ладо целовала его, и Леля-малина играл для него на свирели.
- Эй! - кричал во весь голос Егор. - Эй вы, тупиковые ветви эволюции! Я занесу всех вас в Красную книгу! Слышите?! Отныне вас никто не тронет! Живите как хотите!
И смеялись лешие в ответ, взбрыкивал копытами Полкан, русалки на лету щекотали Егора и прижимались на миг к его телу своим - холодным и упругим.
Мелькало, кружилось, мельтешило, расплывалось, переплавлялось в огромном огненном тигле, смешивалось, рождалось, умирало, распадалось, соединялось из миллиона раздробленных крупиц и снова расщеплялось, погребалось, воскресало, возносилось и низвергалось...
И когда, уставший, он опустился на краю поляны, то увидел, что Курдыш незаметно исчез, а рядом стоит Маша. Обнаженная, тонкая, без улыбки, без слов, смотрит на него.
И он потянулся к ней, и обнял ее, и прижал к себе, и она обхватила его руками за шею, и он ощутил, как она входит в него, вжимается своей плотью в его плоть, исчезает в нем, растворяется, уходит без остатка в его тело. Он не стал отстраняться, не испугался, а обнял крепче и обнимал так до тех пор, пока не увидел, что сжимает руками свои собственные плечи. И он почувствовал, что он уже не он и что в нем две души и два тела. И то, к чему слепо стремятся люди, сжимая в объятьях своих любимых, то, потерянное и забытое ими навсегда, вернулось к Егору.
Но это был уже не Егор.
Меховая одежда приросла к телу, он потянул за рукав и ощутил боль, словно пытался снять с себя собственную кожу. И уже не обращая внимания ни на кого, он лег на землю, вжался в нее, животворную, теплую, и пустил корни, и стал деревом, и вырастил на своих ветвях плоды. Плоды познания добра и зла, познания души природы.
А наутро пошел дождь. Исподволь, постепенно набирая силу, падала на тайгу разрозненная вода, поила корни и листья, приводила в движение загустевшие соки, обмывала, обновляла, спасала от смерти, сбивала на землю увядшие голубые венчики цветов, лилась ровными тугими струями на спину лежащего человека.
Спит Егор посреди поляны, и нет никого рядом с ним, и в то же время вся тайга склонилась над его головой и баюкает, и навевает сны - один лучше другого.
И в снах тех звери и птицы, деревья и травы приходят к нему и говорят с ним на своем языке, и все слова понятны, и нет нужды называть живых существ придуманными людьми именами, ибо и он сам, и все они - едины и неразделимы. Все, что дышит, растет, движется, все, что рождается, изменяется, обращается в прах и снова возрождается, - все это, от микроба до кита, было им, Егором, и он был всем этим, живым, вечным.
Изменяюсь, следовательно, существую. Суть живого в вечном изменении, и Егор изменился. Изменился, но не изменил ни людям, ни лесу.
Перун выполнил свое обещание. Егор остался Человеком.
7
Через неделю на него наткнулись эвенки, переходившие реку. Егор сидел на берегу и, свесив ноги в воду, разговаривал с кем-то невидимым. Он долго не признавал людей, заговаривался и твердил о том, что в нем заключены все звери и деревья тайги. Его отмыли, накормили, посадили на оленя и привезли в стойбище. Пока ожидали вертолет, Егор бродил по стойбищу, разговаривал с оленями, гладил собак, и те не кусали его. О нем заботились и обращались с ним, как с больным человеком, свихнувшимся от долгого блуждания по тайге. На все вопросы он отвечал односложно, но от разговоров не уклонялся, и похоже было, что он не видит большой разницы между оленями и человеком.
Прилетел вертолет, и его увезли сначала на базу геологов, а оттуда в город.
Лежал он в светлой комнате вместе с тремя больными. Один из его соседей был Генералиссимусом галактики, и от его команд хотя и не гасли звезды, но сны снились беспокойные, поэтому Егор на ночь превращался в дерево и спал без сновидений до самого утра.
Лечащий врач охотно беседовал с ним, по-видимому, ему нравились рассказы Егора, а может быть, это была просто профессиональная вежливость. Егора он слишком-то не разубеждал, а лечил его согласно науке, стремясь расщепить его многоликую душу.
Когда Егор отдохнул и набрался сил, он понял, что лежать в этой комнате и ничего не делать для спасения вымирающего племени по меньшей мере преступно.
И как-то ночью он разделил себя на стаю малиновок и вылетел в форточку, минуя яркие фонари.
То ли снова вернулся в тайгу, еще не тронутую человеком, то ли просто умер, отдав свое тело земле, а душу рассыпав среди трав и кузнечиков.
И никто не искал его, да и искать было бессмысленно.
Теперь он был везде, где билась жизнь, где цвел цветок и пела пчела.