Страница:
Курсант Кудасов почувствовал небывалое могущество, атомы его собственного тела забурлили, дозированно выделяя колоссальную энергию, он стремительно рос, раздвигая головой железобетонные перекрытия, через секунду он прорвался на поверхность, разворотив широченными плечами бетон стартового комплекса, скосив глаза, увидел, как стремительно уходит вниз бескрайняя заснеженная тайга, пробил густые облака, нашпигованные прохладно холодящими щеки снежинками, а ещё через секунду смотрел на беззащитный земной шар из космической дали, как бы выбирая нужную точку, и только палец его оставался далеко внизу, лаская гладкую, чуть вогнутую и заметно потеплевшую эбонитовую поверхность. Он отдёрнул руку, и всё стало как прежде.
Майор Попов и незнакомый капитан — первый номер боевой смены — с любопытством разглядывали курсанта. У капитана, как и у любого первого номера, на поясе висела кобура с пистолетом. Практикантам было понятно, зачем нужен первому ключ запуска, но какой надобности отвечало личное оружие, оставалось загадкой. А задавать вопросы здесь считалось дурным тоном. Сейчас Кудасов осмелел и решил спросить, но не успел.
— А ведь он почувствовал! — сказал капитан и улыбнулся. — Этот нажмёт!
— Да, вижу, наш человек, — кивнул Попов. — Я не ошибся.
Старлей — второй номер — вёл нескончаемую войну на мониторе и не отвлекался, а третий номер визуально обследовал «Дьявола». На телевизионном экране медленно проплывала гладкая бронированная обшивка: вопреки расхожим представлениям она никакая не серебристая, а тускло-зелёная, с рыжими и чёрными потёками на термостойкой краске, чуть заметными очертаниями регламентных и контрольных лючков, дренажными отверстиями, выпускающими лёгкие струйки допустимых испарений, каплями конденсата, напоминавшими выступивший в напряжённый момент пот… Ракета не просто стояла на боевом дежурстве: она жила своей жизнью: дышала, потела, старела… То и дело в электрических цепях появлялись лёгкие наводки, возникали и угасали индукционные токи, постепенно слабели многочисленные пружинки, подсаживались резиновые уплотнители, а главное — происходили неведомые эксплуатационникам процессы в самом термоядерном заряде.
Ядерный боеприпас — это не просто главная и необходимейшая часть межконтинентальной баллистической ракеты. Это центр Красноярского полка МБР[1], его основа и главная составляющая, к которой пристроено всё остальное: компьютеры системы наведения, радионавигационная аппаратура, бортовая электроника, топливные баки и двигатели, сверхпрочный корпус, огромная шахта из высокопрочного бетона, подземный бункер со многими вспомогательными помещениями и операторской с боевым пультом, весь городок отдельного старта: его наземные здания и сооружения, штаб, казармы, клуб, баня, личный состав — солдаты, прапорщики, офицеры, высококвалифицированные инженеры… Все, созданное в глухом лесу, есть лишь пристройка к ядерному заряду «Дьявола», а все люди, живущие здесь, — его слуги.
Боеприпас состоит из 10 килограммов плутония-238, который тоже живёт своей, отдельной и страшноватой жизнью: в нём, вопреки воле политиков, желанию инженеров и приказам командиров, происходят процессы ядерного распада. Постоянно выделяемая микроволновая энергия и жёсткое излучение не проходят бесследно. Металл и композитные материалы, окружающие святая святых, начинают менять свои физико-химические свойства: постепенно теряет твёрдость бетон шахты, излучение воздействует на системы активации заряда, снижает чуткость точнейшей электроники, угнетает иммунную систему человеческого организма и снижает его репродуктивную функцию. Все это никого не волнует, но боеприпас стареет, и, когда выслуживает свой гарантийный срок, его снимают, отправляют на завод, разбирают и утилизируют. В новейшее время такое случается все реже. Чаще конструкторы и изготовители сами прибывают в полк, с умным видом смотрят на монитор, чешут затылки и… продлевают гарантию. Среди личного состава бытует мнение, что на замену зарядов просто нет денег.
Все это не способствует спокойствию персонала. Процессы ядерного распада теоретически хорошо изучены корифеями ядерной физики, но недостаточно подтверждены практикой: ведь шестьдесят лет атомной эры — ничтожный исторический срок. Глухие слухи о возможности самопроизвольного ядерного взрыва ничем не подтверждены, однако они упрямо ходят среди ракетчиков, как страшилки про чёрного человека среди многих поколений мальчишек.
В курилках отдалённых гарнизонов и столичной Академии рассказывают шёпотом и другие байки: о том, что не только дежурные смены рассматривают ракету и изучают её состояние, но и ракета рассматривает и изучает дежурных, иногда подбрасывая им непонятные явления — то ли тесты, то ли подначки… Эти разговоры документальных подтверждений не имели: после снятия с боевого дежурства «изделия» разбирали по винтикам, проверяли и обновляли, не находя никаких признаков зародившегося интеллекта.
Сейчас Кудасов воспринимал всё это совсем не так, как раньше. Да, главное в полку — ракеты. Ради них в глухом сибирском лесу огорожено колючей проволокой несколько гектаров территории, ради них висят на проволоке объявления: «Стой! Запретная зона! Огонь открывается без предупреждения!» Ради них из привозных материалов, привозной техникой и инструментами каторжным трудом построены шахты, бункеры, выкопаны и снова посажены для маскировки деревья, возведены гарнизонные городки, ради них везут за тысячи километров желторотых новобранцев, умудрённых опытом прапорщиков и офицеров с жёнами и детьми, ради них существует данная воинская часть и ради них проживают большую часть своей жизни обслуживающие «Дьяволов» люди.
Но теперь Александр воспринимал ракету не как важный и главный в этой отшельнической лесной жизни неодушевлённый предмет, сложный механизм, высокоточное и сверхмощное оружие. Сейчас он ощутил ракету, или, как говорят профессионалы, «изделие», «карандаш», — частью своего существа, элементом своей души, основой умиротворяющего и возвышающего ощущения собственного нечеловеческого могущества. И это ощущение пьянило, наполняло гордостью и уверенностью в себе. Поднимался по узким и крутым лестницам совсем не тот Кудасов, который спускался в бункер пару часов назад.
Когда долгий подъем закончился и вместо каблуков Попова (без набоек, чтобы не вызвать искру или разряд статического электричества) Кудасов увидел его лицо, похожее на лицо артиста Жжёнова, он удивился выражению искренней расположенности, не характерной для чужого, в общем-то, человека.
— Ну что, почувствовал себя властелином мира? — без улыбки спросил майор. И сам же ответил: — Почувствовал! Это признак настоящего ракетчика. Ты сможешь нажать кнопку в боевой обстановке, сможешь!
— А что, разве не все это могут? — удивился молодой человек.
— В том-то и дело! — Попов почему-то оглянулся. — Есть такая штука — стартовый ступор… Руки окостеневают, мышцы сводит судорога — и ничего сделать не можешь. Только говорить об этом нельзя. Я и так разболтался…
Офицер оглянулся ещё раз.
На поверхности ясно чувствовалось приближение весны: ни ветерка, температура около нуля, ласково пригревает солнце, темнеют и проседают сугробы, весело постукивает первая капель. Местных солдат строем ведут в столовую, курсанты-стажёры тусуются возле штаба и смотрят на них снисходительно: они-то уже без пяти минут офицеры. Чистый прохладный воздух, много света, высокий купол неба. А внизу — замкнутое пространство, вечное дрожание ртутных ламп, круглосуточный шум системы вентиляции. Дежурные проводят в таких условиях по нескольку лет…
— А зачем первому номеру пистолет? — неожиданно выпалил Кудасов.
— Чтобы в чрезвычайных обстоятельствах принудить смену к повиновению, — буднично объяснил майор. — Кстати, давай-ка сделаем ещё один тест…
Они прошли в помещение офицерских учебных классов, и Попов усадил курсанта за точно такой же монитор, как стоящий внизу, в бункере, рядом с пультом запуска. Это была аппаратура расчёта траектории. Дело в том, что каждая стратегическая ракета снабжалась полётным заданием и после запуска электронный мозг мог привести её точно к цели. Но… Только в идеальных условиях, которые можно воспроизвести в лабораторных условиях, но нельзя в реальности. Потому что воздух имеет разную плотность в зависимости от высоты, а следовательно, температуры, атмосфера никогда не бывает совершенно спокойной, а грозовой фронт вполне способен вообще сбить «карандаш» с маршрута. Не говоря о противодействии противника, которое не может учитывать ни одна типовая программа. Все эти нюансы обязан учесть оператор-расчётчик и внести поправочные коэффициенты, которые, в конечном итоге, и обеспечат успех пуска.
— Подожди, сейчас введу одну программу…
Курсанты практически не работали на таких компьютерах. Во время многочисленных практик им показывали эти машины, даже проводили занятия, но за два-три часа усвоить все премудрости электронного наведения невозможно. С учётом этого обстоятельства оценки выставлялись достаточно либерально. Кудасов, правда, всегда получал «отлично». Как и по всем точным предметам. Высшая математика, тригонометрия, теория баллистики — он щёлкал их, как орехи, хотя даже зубрила Глушак не вытягивал выше «четвёрок», а генеральский сын Коротков умудрялся и «пары» схлопотать, которые, впрочем, быстро исправлял. Зато по философии, научному атеизму и другим идеологическим дисциплинам у Кудасова были сплошные «тройки». Но для практической работы в войсках это не имело значения. Он был прирождённым расчётчиком, причём высокого класса. Похоже, сейчас майор Попов хотел лишний раз в этом убедиться.
— Давай работай! — скомандовал майор Попов, и на экране пошли вводные: цифры, формулы, геометрические фигуры. Если переводить на смысловой язык, то следовало рассчитать траекторию с учётом противодействия полка противоракетной обороны противника и воздушной охраны цели.
Курсант привычно защёлкал клавишами, но очень быстро понял, что что-то тут не так, и тут же догадался, в чём дело: нехватка данных! Обычного набора исходной информации в данном случае явно недостаточно…
Он запросил сведения о температуре и плотности воздуха, скорости и направлении ветра в районах запуска и попадания, потом добавил запрос о солнечной активности. Запрашиваемые цифры тут же появлялись на экране, подтверждая, что их отсутствие есть изощрённые каверзы программы. Когда он ввёл все поправки, добавил коэффициент на вращение Земли, выбрал режим полёта и рассчитал неуязвимую траекторию, компьютер мигнул экраном и выдал заветное: «Цель поражена».
Стоявший за спиной Попов хлопнул его по плечу.
— Ты раньше работал с этой программой?
Курсант пожал плечами.
— Где бы я с ней работал?
— Тогда ты гений! — майор хлопнул его по плечу ещё раз. — Эту программу придумали в Академии, она считается неразрешимой на 90 процентов. Секрет в том, чтобы забраться повыше и упасть по крутой траектории, до этого многие ещё додумываются. Но почти никто не берет в расчёт «солнечный ветер», а ведь при большой боковой поверхности на такой высоте «карандаш» просто сдует! У нас в полку за всю историю только два офицера прошли этот тест! А тут пацан, курсант… Ну, ты даёшь!
Попов задумался.
— Куда распределяться думаешь?
— Не знаю, — вздохнул Кудасов. — На комиссию ведь по очереди заходят: у кого больше всех баллов — первым, у кого меньше — вторым, у кого ещё меньше — третьим… А у меня по общественным дисциплинам «тройки», пока зайду, все хорошие места уже разберут. Да и потом, знаете, как сейчас: кому надо дать хорошие должности, тем и дадут. А за меня хлопотать некому… И то, что я нормально считаю, никакой роли не играет.
— А к нам не хочешь попроситься? Мы ходатайство пошлём!
Кудасов сдержал улыбку. Даже зайдя на распределение последним, можно получить назначение в полк МБР. Потому что жить в глухом лесу и проводить годы под землёй охотников мало. Хотя он бы заложил душу боевому пульту…
— Я бы не против. Только у меня невеста… В общем, она не захочет сюда ехать.
Майор вздохнул и потёр ставшую уже заметной щетину.
— Да, тут проблема. Красивая?
Курсант кивнул.
— Очень.
— Это плохо.
— Почему? — удивился Кудасов.
— С красивой хорошо в большом городе жить, да при больших деньгах. Чтобы она по парикмахерским ходила, по шейпингам всяким. Да домработницу надо с поваром, гувернантку для детей… А если молодой летеха потащит красивую жену по гарнизонам, толку не будет.
— Да ну! У меня Оксана не такая.
Попов снова вздохнул.
— Помянешь моё слово.
Он выключил компьютер, все ещё сообщающий, что цель поражена.
— Ну ладно. Характеристику я тебе подробную напишу и аттестацию наилучшую составлю. Как говорится, чем могу — помогу. — Майор помолчал и добавил: — Если это тебе поможет.
Они попрощались.
— Спасибо вам, — сказал Кудасов.
— За что? — удивился Попов.
Курсант замешкался.
— За всё. За отношение, за науку. Хотя насчёт Оксаны вы не правы.
— Дай бог, — кивнул майор. — Счастливо. Надумаешь — приезжай.
На следующий день стажёры прошли собеседование с особистом — подполковником Сафроновым — полным, средних лет мужиком с добродушным лицом и колючими глазами. Каждый дал подписку о неразглашении и получил предостережение от происков шпионов и диверсантов, которые рыщут везде и всюду, стремясь поймать в свои сети молодых и неискушённых людей, допущенных к государственным секретам.
Курсанты кивали и принимали озабоченный вид, но, выходя из кабинета, подтрунировали над бдительностью контрразведчика.
— Какие сейчас шпионы! — смеялся Андрей Коротков. — Спутники каждый день летают и спичечную коробку сфотографировать могут. Эта часть уже давно на картах НАТО нарисована! Просто особистам делать нечего, вот они и стараются от безделья!
— А я бы хотел быть особистом, — сказал Коля Смык. — Командиру части не подчиняются, все их боятся, работёнка непыльная!
— Это точно, — поддержал товарищей Боря Глушак. — Он ведь под землёй не сидит. Взял ружьё и пошёл охотиться, сам видел.
Потом Короткова, Смыка и Кудасова пригласил к себе в каптёрку рыжий прапорщик Еремеев, плеснул на донышки стаканов спирта, предназначенного для протирки оптики и электронных схем.
— Давайте, парни, чтоб у вас никогда не было ручных запусков! — поднял стакан рыжий. Прапорщику было лет двадцать семь, но молодым ребятам он казался опытным и умудрённым жизнью человеком.
Курсанты никогда не пили спирт, но приподнятое настроение требовало радостей, и они опрокинули стаканы, поспешно запив водой и заев сухим печеньем.
— Что за ручной запуск? — морщась, спросил Кудасов. Среди курсантов это был шуточный термин, которым обозначали мастурбацию. Но сейчас речь шла явно не об этом.
Еремеев многозначительно прищурился.
— То и значит — ручной. Когда автоматика отказала, что делать? Запускать-то надо — боевой приказ, боевая обстановка… Деваться некуда. Вот тогда третий номер надевает ОЗК[2], выходит в шахту на втором уровне, приставляет монтажную лестницу, открывает специальный лючок в боку «карандаша» и замыкает систему зажигания напрямую…
Он опять плеснул по стаканам злую прозрачную жидкость.
На рассвете Кудасов неожиданно проснулся. Состав стоял в заснеженном поле, вдали, сквозь предутренний туман темнела кромка леса. В вагоне было холодно, он плотней закутался в одеяло. Сон прошёл. Александр смотрел в окно и думал о том, как сложится дальнейшая жизнь.
Можно, конечно, посидеть несколько лет под землёй, зарабатывая выслугу и льготы, только как приживётся в глухом лесу Оксана? И что она будет делать, пока он неделями несёт боевое дежурство? Интересно, правду говорил Еремеев или врал про ручной запуск? С одной стороны, зачем ему врать, с другой — пешек в большой игре не считают… А все россказни про разумность «изделия» — имеют ли они под собой какую-нибудь почву? Или это плод воспалённого воображения, стрессовых нагрузок и недостатка кислорода? Хотя сейчас все самые невероятные истории казались достаточно правдоподобными…
Вдали раздался пронзительный гудок приближающегося тепловоза. Значит, они пропускали встречный. Наверное, в этих бескрайних просторах поезда не часто встречаются друг с другом.
Послышался стук колёс, и по соседней колее на большой скорости прошёл пассажирский состав. Он был коротким. Аккуратные новенькие вагоны с наглухо закрытыми окнами быстрой чередой промелькнули мимо. Ни одного огонька, даже тусклый свет ночников не пробивается наружу. Зато лежащий на верхней полке Кудасов многократно отразился в пролетающих чёрных стёклах. Что-то ворохнулось в его душе, лёгкая тень тревоги пробежала по нервам. Кто едет в этом поезде, куда, зачем? Почему никто не мучается бессонницей, не размышляет о жизни и не выглядывает наружу? Почему ради нескольких вагонов задерживают длинный красноярский состав, а не наоборот? Нет ответов. Быстро промелькнул поезд-призрак и растворился в рассветной мгле.
Предусмотрительный Вениамин Сергеевич, чтобы не отвлекаться от еды, всегда клал трубку рядом с собой. Промокнув губы салфеткой, он дожевал очередную порцию яичницы с ветчиной и нажал кнопку соединения.
— Я вас слушаю, — барственный баритон звучал так же величественно, как и на службе.
— Ой, извините, пожалуйста, — раздался испуганный женский голос. — Это не кассы? Я уже третий раз неправильно соединяюсь. Наверное, что-то с линией. Ещё раз извините!
Звонили не генералу Фалькову. Звонили Прометею.
Гладкие учтивые обороты явно не соответствовали простецким интонациям звонившей. Наверняка читает по бумажке, которую передали через третьи руки: «Эй, тётя, хочешь за чепуху полтишок заработать?»
Послышались гудки отбоя.
Вениамин Сергеевич машинально посмотрел на часы: девять часов тридцать минут ровно. Это очень важно. Потому что числительное «третий» прибавлялось к текущему времени и означало время контакта — двенадцать тридцать. Вторым важным моментом являлось слово «кассы» — оно обозначало место встречи.
— Что с тобой, Веня? — тревожно спросила жена. — На тебе лица нет!
— Неприятности на работе, — ответил Вениамин Сергеевич, вставая. Есть больше не хотелось, напротив, к горлу подступала тошнота.
— Так мы не повезём Серёжу в зоопарк?
— Что?! При чём здесь зоопарк!
— Да нет, ни при чём, извини… Просто ты обещал мальчику ещё неделю назад отвести его в зоопарк и показать бегемота… Галина хотела поехать на целый день к подружкам…
— Нет, сегодня не получится. Я вызову машину, и ты съезди с ним сама. Можешь взять Галину.
— Ещё чего, — недовольно протянула дочка. — Буду я с малявкой по зоопаркам ходить!
Слово «зоопарк» резало слух и раздражало, Вениамин Сергеевич прошёл к себе в кабинет, закрыл дверь и, подойдя к огромному окну, прижался горящим лбом к холодному стеклу. С шестнадцатого этажа открывался прекрасный вид на старые кварталы Москвы, недавно отреставрированную церквушку, сталинскую высотку МИДа. Говорят, что при оценке квартир только за этот пейзаж сразу набавляют десять тысяч долларов. Мысль пришлась не к месту, доллары сейчас тоже вызывали только отвращение.
Но, несмотря на настроение и самочувствие, надо было делать дело. Прометей запер дверь на щеколду, надел тонкие резиновые перчатки, достал из ящика стола обычную на вид ручку, а из тумбы — пачку обычной на вид бумаги. Печатными буквами, старательно меняя манеру письма, выполнил нужный текст, который занял три четверти листа. Лишнюю часть он отрезал, а оставшуюся положил на подоконник.
Бумага действительно была обычной, а ручка — нет: через несколько минут текст бесследно исчез. Прометей, несколько раз перегнув вдоль и поперёк, сложил чистый листок до размеров почтовой марки, упаковал в целлофан и засунул в коробочку из-под фотоплёнки. Потом, позвонив в службу точного времени, проверил дорогой швейцарский хронограф, купленный как раз для подобных случаев. Пора было выходить, хотя делать этого ему никак не хотелось. С каким удовольствием он пошёл бы с сыном в зоопарк!
Полтора часа Прометей, проклиная судьбу, кружил по городу. Это был другой город, совсем не тот, в котором жил Фальков. Потому что Москва начальников и ответственных чиновников отличается от Москвы обычных людей так же, как сама Москва отличается от села Шпаковское Ставропольского края. Разве что Кремлёвский комплекс и мавзолей есть в любой Москве, а в Шпаковском и иных городах и весях их нет и никогда не будет.
Привыкнув к персональному автомобилю, к простору вокруг своей персоны, к уважительным услугам персонала — будь это услужливо распахнутая дверца «Волги», заботливо поданный чай, пунктуальное напоминание о запланированных делах, генерал тёрся в потной толпе, где его толкали, как какого-нибудь работягу с «Пролетарского молота», нещадно топтали ноги, без всякого почтения сжимали со всех сторон, бросали угрюмые взгляды и вполне могли обматерить.
Он катался в переполненном метро, переходя с одной станции на другую, заходил последним в вагон, а потом выходил первым и опять последним заходил, — словом, выполнял весь набор шпионских предосторожностей столь же простых, сколь и бесполезных, если к ним прибегает непрофессионал. Сердце вновь колотилось, как овечий хвост, опасаясь инфаркта, он проглотил две таблетки седуксена. Транквилизаторы в подобных случаях не рекомендовались, они затормаживают реакцию и туманят сознание, но лучше быть заторможенным, чем мёртвым.
В двенадцать двадцать он оказался у Белорусского вокзала, потея и едва волоча ноги, подошёл к зданию, где во времена всеобщего дефицита избранным продавали билеты в вагоны «СВ». Теперь здесь был продовольственный магазин. Седуксен не помог. Полумёртвый от страха, он купил нарезку салями, ещё раз осмотрелся, включил таймер-секундомер на своём хронографе и в двенадцать часов двадцать девять минут тридцать секунд вошёл в проходной подъезд соседнего дома. Здесь было темно, сыро и воняло мочой. Он вдруг тоже почувствовал острую потребность помочиться, но времени уже не было. С противоположной стороны хлопнула дверь и послышались неспешные уверенные шаги. Как загипнотизированный удавом кролик, он пошёл навстречу и начал спускаться по лестнице, а поднимался по ней высокий человек в пальто с поднятым воротником и в низко нахлобученной шапке. Когда они сблизились, Бицжеральд поднял голову, показывая лицо, улыбнулся и подмигнул. Дрожащая потная рука Прометея соприкоснулась с прохладной и твёрдой ладонью американца, коробочка из-под фотоплёнки перекочевала от одного к другому. Мгновение — и они разошлись. «Моменталка» — вот как называется эта встреча на профессиональном жаргоне. В отличие от контейнерной передачи её очень трудно задокументировать: ведь заранее неизвестно, где ставить технику. И взять контактеров с поличным нелегко, если только их не выследили — двоих сразу или каждого по отдельности…
Хлопнула тугой пружиной выходная дверь и Прометей оказался во дворе, панически оглядываясь по сторонам. Ничего настораживающего он не обнаружил. Обычный московский двор с поломанной скамейкой, голые деревья, немноголюдно. Рядом с подъездом стояли две женщины в возрасте, чуть поодаль старушка кормила кошек, катался на велосипеде мальчик лет десяти. Прометей жадно глотнул свежий воздух и тут же бросился к стоящим в углу гаражам, на ходу расстёгивая ширинку. Он еле-еле успел. Тугая струя окатывала исписанный ругательствами борт безответной «ракушки» и будто вымывала владевший им испуг и напряжение. Кажется, и на этот раз пронесло… Он понемногу приходил в себя.
— Как вам не стыдно, гражданин! — послышался женский крик за спиной. — Сейчас я милицию вызову! Гляди ханыга какой, а с виду приличный!
Фальков не сразу понял, что крик обращён к нему — ответственному сотруднику Генерального штаба, генерал-майору.
— Сейчас, сейчас, извините, — не оборачиваясь, ответил он. Вряд ли женщины запомнили лицо случайного прохожего до того момента, когда он дал им повод…
Выход из двора располагался справа, Фальков пошёл влево и вскоре оказался у крутого откоса. Рядом по мосту неторопливо ехал троллейбус. Внизу, в лощине, блестели рельсы, на которых одиноко стоял пустой товарный вагон. В нескольких сотнях метров готовилась отойти от платформы пригородная электричка.
Майор Попов и незнакомый капитан — первый номер боевой смены — с любопытством разглядывали курсанта. У капитана, как и у любого первого номера, на поясе висела кобура с пистолетом. Практикантам было понятно, зачем нужен первому ключ запуска, но какой надобности отвечало личное оружие, оставалось загадкой. А задавать вопросы здесь считалось дурным тоном. Сейчас Кудасов осмелел и решил спросить, но не успел.
— А ведь он почувствовал! — сказал капитан и улыбнулся. — Этот нажмёт!
— Да, вижу, наш человек, — кивнул Попов. — Я не ошибся.
Старлей — второй номер — вёл нескончаемую войну на мониторе и не отвлекался, а третий номер визуально обследовал «Дьявола». На телевизионном экране медленно проплывала гладкая бронированная обшивка: вопреки расхожим представлениям она никакая не серебристая, а тускло-зелёная, с рыжими и чёрными потёками на термостойкой краске, чуть заметными очертаниями регламентных и контрольных лючков, дренажными отверстиями, выпускающими лёгкие струйки допустимых испарений, каплями конденсата, напоминавшими выступивший в напряжённый момент пот… Ракета не просто стояла на боевом дежурстве: она жила своей жизнью: дышала, потела, старела… То и дело в электрических цепях появлялись лёгкие наводки, возникали и угасали индукционные токи, постепенно слабели многочисленные пружинки, подсаживались резиновые уплотнители, а главное — происходили неведомые эксплуатационникам процессы в самом термоядерном заряде.
Ядерный боеприпас — это не просто главная и необходимейшая часть межконтинентальной баллистической ракеты. Это центр Красноярского полка МБР[1], его основа и главная составляющая, к которой пристроено всё остальное: компьютеры системы наведения, радионавигационная аппаратура, бортовая электроника, топливные баки и двигатели, сверхпрочный корпус, огромная шахта из высокопрочного бетона, подземный бункер со многими вспомогательными помещениями и операторской с боевым пультом, весь городок отдельного старта: его наземные здания и сооружения, штаб, казармы, клуб, баня, личный состав — солдаты, прапорщики, офицеры, высококвалифицированные инженеры… Все, созданное в глухом лесу, есть лишь пристройка к ядерному заряду «Дьявола», а все люди, живущие здесь, — его слуги.
Боеприпас состоит из 10 килограммов плутония-238, который тоже живёт своей, отдельной и страшноватой жизнью: в нём, вопреки воле политиков, желанию инженеров и приказам командиров, происходят процессы ядерного распада. Постоянно выделяемая микроволновая энергия и жёсткое излучение не проходят бесследно. Металл и композитные материалы, окружающие святая святых, начинают менять свои физико-химические свойства: постепенно теряет твёрдость бетон шахты, излучение воздействует на системы активации заряда, снижает чуткость точнейшей электроники, угнетает иммунную систему человеческого организма и снижает его репродуктивную функцию. Все это никого не волнует, но боеприпас стареет, и, когда выслуживает свой гарантийный срок, его снимают, отправляют на завод, разбирают и утилизируют. В новейшее время такое случается все реже. Чаще конструкторы и изготовители сами прибывают в полк, с умным видом смотрят на монитор, чешут затылки и… продлевают гарантию. Среди личного состава бытует мнение, что на замену зарядов просто нет денег.
Все это не способствует спокойствию персонала. Процессы ядерного распада теоретически хорошо изучены корифеями ядерной физики, но недостаточно подтверждены практикой: ведь шестьдесят лет атомной эры — ничтожный исторический срок. Глухие слухи о возможности самопроизвольного ядерного взрыва ничем не подтверждены, однако они упрямо ходят среди ракетчиков, как страшилки про чёрного человека среди многих поколений мальчишек.
В курилках отдалённых гарнизонов и столичной Академии рассказывают шёпотом и другие байки: о том, что не только дежурные смены рассматривают ракету и изучают её состояние, но и ракета рассматривает и изучает дежурных, иногда подбрасывая им непонятные явления — то ли тесты, то ли подначки… Эти разговоры документальных подтверждений не имели: после снятия с боевого дежурства «изделия» разбирали по винтикам, проверяли и обновляли, не находя никаких признаков зародившегося интеллекта.
Сейчас Кудасов воспринимал всё это совсем не так, как раньше. Да, главное в полку — ракеты. Ради них в глухом сибирском лесу огорожено колючей проволокой несколько гектаров территории, ради них висят на проволоке объявления: «Стой! Запретная зона! Огонь открывается без предупреждения!» Ради них из привозных материалов, привозной техникой и инструментами каторжным трудом построены шахты, бункеры, выкопаны и снова посажены для маскировки деревья, возведены гарнизонные городки, ради них везут за тысячи километров желторотых новобранцев, умудрённых опытом прапорщиков и офицеров с жёнами и детьми, ради них существует данная воинская часть и ради них проживают большую часть своей жизни обслуживающие «Дьяволов» люди.
Но теперь Александр воспринимал ракету не как важный и главный в этой отшельнической лесной жизни неодушевлённый предмет, сложный механизм, высокоточное и сверхмощное оружие. Сейчас он ощутил ракету, или, как говорят профессионалы, «изделие», «карандаш», — частью своего существа, элементом своей души, основой умиротворяющего и возвышающего ощущения собственного нечеловеческого могущества. И это ощущение пьянило, наполняло гордостью и уверенностью в себе. Поднимался по узким и крутым лестницам совсем не тот Кудасов, который спускался в бункер пару часов назад.
Когда долгий подъем закончился и вместо каблуков Попова (без набоек, чтобы не вызвать искру или разряд статического электричества) Кудасов увидел его лицо, похожее на лицо артиста Жжёнова, он удивился выражению искренней расположенности, не характерной для чужого, в общем-то, человека.
— Ну что, почувствовал себя властелином мира? — без улыбки спросил майор. И сам же ответил: — Почувствовал! Это признак настоящего ракетчика. Ты сможешь нажать кнопку в боевой обстановке, сможешь!
— А что, разве не все это могут? — удивился молодой человек.
— В том-то и дело! — Попов почему-то оглянулся. — Есть такая штука — стартовый ступор… Руки окостеневают, мышцы сводит судорога — и ничего сделать не можешь. Только говорить об этом нельзя. Я и так разболтался…
Офицер оглянулся ещё раз.
На поверхности ясно чувствовалось приближение весны: ни ветерка, температура около нуля, ласково пригревает солнце, темнеют и проседают сугробы, весело постукивает первая капель. Местных солдат строем ведут в столовую, курсанты-стажёры тусуются возле штаба и смотрят на них снисходительно: они-то уже без пяти минут офицеры. Чистый прохладный воздух, много света, высокий купол неба. А внизу — замкнутое пространство, вечное дрожание ртутных ламп, круглосуточный шум системы вентиляции. Дежурные проводят в таких условиях по нескольку лет…
— А зачем первому номеру пистолет? — неожиданно выпалил Кудасов.
— Чтобы в чрезвычайных обстоятельствах принудить смену к повиновению, — буднично объяснил майор. — Кстати, давай-ка сделаем ещё один тест…
Они прошли в помещение офицерских учебных классов, и Попов усадил курсанта за точно такой же монитор, как стоящий внизу, в бункере, рядом с пультом запуска. Это была аппаратура расчёта траектории. Дело в том, что каждая стратегическая ракета снабжалась полётным заданием и после запуска электронный мозг мог привести её точно к цели. Но… Только в идеальных условиях, которые можно воспроизвести в лабораторных условиях, но нельзя в реальности. Потому что воздух имеет разную плотность в зависимости от высоты, а следовательно, температуры, атмосфера никогда не бывает совершенно спокойной, а грозовой фронт вполне способен вообще сбить «карандаш» с маршрута. Не говоря о противодействии противника, которое не может учитывать ни одна типовая программа. Все эти нюансы обязан учесть оператор-расчётчик и внести поправочные коэффициенты, которые, в конечном итоге, и обеспечат успех пуска.
— Подожди, сейчас введу одну программу…
Курсанты практически не работали на таких компьютерах. Во время многочисленных практик им показывали эти машины, даже проводили занятия, но за два-три часа усвоить все премудрости электронного наведения невозможно. С учётом этого обстоятельства оценки выставлялись достаточно либерально. Кудасов, правда, всегда получал «отлично». Как и по всем точным предметам. Высшая математика, тригонометрия, теория баллистики — он щёлкал их, как орехи, хотя даже зубрила Глушак не вытягивал выше «четвёрок», а генеральский сын Коротков умудрялся и «пары» схлопотать, которые, впрочем, быстро исправлял. Зато по философии, научному атеизму и другим идеологическим дисциплинам у Кудасова были сплошные «тройки». Но для практической работы в войсках это не имело значения. Он был прирождённым расчётчиком, причём высокого класса. Похоже, сейчас майор Попов хотел лишний раз в этом убедиться.
— Давай работай! — скомандовал майор Попов, и на экране пошли вводные: цифры, формулы, геометрические фигуры. Если переводить на смысловой язык, то следовало рассчитать траекторию с учётом противодействия полка противоракетной обороны противника и воздушной охраны цели.
Курсант привычно защёлкал клавишами, но очень быстро понял, что что-то тут не так, и тут же догадался, в чём дело: нехватка данных! Обычного набора исходной информации в данном случае явно недостаточно…
Он запросил сведения о температуре и плотности воздуха, скорости и направлении ветра в районах запуска и попадания, потом добавил запрос о солнечной активности. Запрашиваемые цифры тут же появлялись на экране, подтверждая, что их отсутствие есть изощрённые каверзы программы. Когда он ввёл все поправки, добавил коэффициент на вращение Земли, выбрал режим полёта и рассчитал неуязвимую траекторию, компьютер мигнул экраном и выдал заветное: «Цель поражена».
Стоявший за спиной Попов хлопнул его по плечу.
— Ты раньше работал с этой программой?
Курсант пожал плечами.
— Где бы я с ней работал?
— Тогда ты гений! — майор хлопнул его по плечу ещё раз. — Эту программу придумали в Академии, она считается неразрешимой на 90 процентов. Секрет в том, чтобы забраться повыше и упасть по крутой траектории, до этого многие ещё додумываются. Но почти никто не берет в расчёт «солнечный ветер», а ведь при большой боковой поверхности на такой высоте «карандаш» просто сдует! У нас в полку за всю историю только два офицера прошли этот тест! А тут пацан, курсант… Ну, ты даёшь!
Попов задумался.
— Куда распределяться думаешь?
— Не знаю, — вздохнул Кудасов. — На комиссию ведь по очереди заходят: у кого больше всех баллов — первым, у кого меньше — вторым, у кого ещё меньше — третьим… А у меня по общественным дисциплинам «тройки», пока зайду, все хорошие места уже разберут. Да и потом, знаете, как сейчас: кому надо дать хорошие должности, тем и дадут. А за меня хлопотать некому… И то, что я нормально считаю, никакой роли не играет.
— А к нам не хочешь попроситься? Мы ходатайство пошлём!
Кудасов сдержал улыбку. Даже зайдя на распределение последним, можно получить назначение в полк МБР. Потому что жить в глухом лесу и проводить годы под землёй охотников мало. Хотя он бы заложил душу боевому пульту…
— Я бы не против. Только у меня невеста… В общем, она не захочет сюда ехать.
Майор вздохнул и потёр ставшую уже заметной щетину.
— Да, тут проблема. Красивая?
Курсант кивнул.
— Очень.
— Это плохо.
— Почему? — удивился Кудасов.
— С красивой хорошо в большом городе жить, да при больших деньгах. Чтобы она по парикмахерским ходила, по шейпингам всяким. Да домработницу надо с поваром, гувернантку для детей… А если молодой летеха потащит красивую жену по гарнизонам, толку не будет.
— Да ну! У меня Оксана не такая.
Попов снова вздохнул.
— Помянешь моё слово.
Он выключил компьютер, все ещё сообщающий, что цель поражена.
— Ну ладно. Характеристику я тебе подробную напишу и аттестацию наилучшую составлю. Как говорится, чем могу — помогу. — Майор помолчал и добавил: — Если это тебе поможет.
Они попрощались.
— Спасибо вам, — сказал Кудасов.
— За что? — удивился Попов.
Курсант замешкался.
— За всё. За отношение, за науку. Хотя насчёт Оксаны вы не правы.
— Дай бог, — кивнул майор. — Счастливо. Надумаешь — приезжай.
На следующий день стажёры прошли собеседование с особистом — подполковником Сафроновым — полным, средних лет мужиком с добродушным лицом и колючими глазами. Каждый дал подписку о неразглашении и получил предостережение от происков шпионов и диверсантов, которые рыщут везде и всюду, стремясь поймать в свои сети молодых и неискушённых людей, допущенных к государственным секретам.
Курсанты кивали и принимали озабоченный вид, но, выходя из кабинета, подтрунировали над бдительностью контрразведчика.
— Какие сейчас шпионы! — смеялся Андрей Коротков. — Спутники каждый день летают и спичечную коробку сфотографировать могут. Эта часть уже давно на картах НАТО нарисована! Просто особистам делать нечего, вот они и стараются от безделья!
— А я бы хотел быть особистом, — сказал Коля Смык. — Командиру части не подчиняются, все их боятся, работёнка непыльная!
— Это точно, — поддержал товарищей Боря Глушак. — Он ведь под землёй не сидит. Взял ружьё и пошёл охотиться, сам видел.
Потом Короткова, Смыка и Кудасова пригласил к себе в каптёрку рыжий прапорщик Еремеев, плеснул на донышки стаканов спирта, предназначенного для протирки оптики и электронных схем.
— Давайте, парни, чтоб у вас никогда не было ручных запусков! — поднял стакан рыжий. Прапорщику было лет двадцать семь, но молодым ребятам он казался опытным и умудрённым жизнью человеком.
Курсанты никогда не пили спирт, но приподнятое настроение требовало радостей, и они опрокинули стаканы, поспешно запив водой и заев сухим печеньем.
— Что за ручной запуск? — морщась, спросил Кудасов. Среди курсантов это был шуточный термин, которым обозначали мастурбацию. Но сейчас речь шла явно не об этом.
Еремеев многозначительно прищурился.
— То и значит — ручной. Когда автоматика отказала, что делать? Запускать-то надо — боевой приказ, боевая обстановка… Деваться некуда. Вот тогда третий номер надевает ОЗК[2], выходит в шахту на втором уровне, приставляет монтажную лестницу, открывает специальный лючок в боку «карандаша» и замыкает систему зажигания напрямую…
Он опять плеснул по стаканам злую прозрачную жидкость.
На рассвете Кудасов неожиданно проснулся. Состав стоял в заснеженном поле, вдали, сквозь предутренний туман темнела кромка леса. В вагоне было холодно, он плотней закутался в одеяло. Сон прошёл. Александр смотрел в окно и думал о том, как сложится дальнейшая жизнь.
Можно, конечно, посидеть несколько лет под землёй, зарабатывая выслугу и льготы, только как приживётся в глухом лесу Оксана? И что она будет делать, пока он неделями несёт боевое дежурство? Интересно, правду говорил Еремеев или врал про ручной запуск? С одной стороны, зачем ему врать, с другой — пешек в большой игре не считают… А все россказни про разумность «изделия» — имеют ли они под собой какую-нибудь почву? Или это плод воспалённого воображения, стрессовых нагрузок и недостатка кислорода? Хотя сейчас все самые невероятные истории казались достаточно правдоподобными…
Вдали раздался пронзительный гудок приближающегося тепловоза. Значит, они пропускали встречный. Наверное, в этих бескрайних просторах поезда не часто встречаются друг с другом.
Послышался стук колёс, и по соседней колее на большой скорости прошёл пассажирский состав. Он был коротким. Аккуратные новенькие вагоны с наглухо закрытыми окнами быстрой чередой промелькнули мимо. Ни одного огонька, даже тусклый свет ночников не пробивается наружу. Зато лежащий на верхней полке Кудасов многократно отразился в пролетающих чёрных стёклах. Что-то ворохнулось в его душе, лёгкая тень тревоги пробежала по нервам. Кто едет в этом поезде, куда, зачем? Почему никто не мучается бессонницей, не размышляет о жизни и не выглядывает наружу? Почему ради нескольких вагонов задерживают длинный красноярский состав, а не наоборот? Нет ответов. Быстро промелькнул поезд-призрак и растворился в рассветной мгле.
***
В просторной, богато обставленной квартире Вениамина Сергеевича Фалькова переливчато прозвенел один из трёх телефонов. Это был его личный номер, жена и дети пользовались двумя другими. Поэтому трубку брал только хозяин, а в его отсутствие не отвечал никто. Но воскресным утром даже столь занятой человек находится, как правило, дома, в кругу семьи. В момент звонка семья завтракала: дородная Наталья Степановна в розовом простёганном халате, семнадцатилетняя дочь Галина и пятилетний Сергей.Предусмотрительный Вениамин Сергеевич, чтобы не отвлекаться от еды, всегда клал трубку рядом с собой. Промокнув губы салфеткой, он дожевал очередную порцию яичницы с ветчиной и нажал кнопку соединения.
— Я вас слушаю, — барственный баритон звучал так же величественно, как и на службе.
— Ой, извините, пожалуйста, — раздался испуганный женский голос. — Это не кассы? Я уже третий раз неправильно соединяюсь. Наверное, что-то с линией. Ещё раз извините!
Звонили не генералу Фалькову. Звонили Прометею.
Гладкие учтивые обороты явно не соответствовали простецким интонациям звонившей. Наверняка читает по бумажке, которую передали через третьи руки: «Эй, тётя, хочешь за чепуху полтишок заработать?»
Послышались гудки отбоя.
Вениамин Сергеевич машинально посмотрел на часы: девять часов тридцать минут ровно. Это очень важно. Потому что числительное «третий» прибавлялось к текущему времени и означало время контакта — двенадцать тридцать. Вторым важным моментом являлось слово «кассы» — оно обозначало место встречи.
— Что с тобой, Веня? — тревожно спросила жена. — На тебе лица нет!
— Неприятности на работе, — ответил Вениамин Сергеевич, вставая. Есть больше не хотелось, напротив, к горлу подступала тошнота.
— Так мы не повезём Серёжу в зоопарк?
— Что?! При чём здесь зоопарк!
— Да нет, ни при чём, извини… Просто ты обещал мальчику ещё неделю назад отвести его в зоопарк и показать бегемота… Галина хотела поехать на целый день к подружкам…
— Нет, сегодня не получится. Я вызову машину, и ты съезди с ним сама. Можешь взять Галину.
— Ещё чего, — недовольно протянула дочка. — Буду я с малявкой по зоопаркам ходить!
Слово «зоопарк» резало слух и раздражало, Вениамин Сергеевич прошёл к себе в кабинет, закрыл дверь и, подойдя к огромному окну, прижался горящим лбом к холодному стеклу. С шестнадцатого этажа открывался прекрасный вид на старые кварталы Москвы, недавно отреставрированную церквушку, сталинскую высотку МИДа. Говорят, что при оценке квартир только за этот пейзаж сразу набавляют десять тысяч долларов. Мысль пришлась не к месту, доллары сейчас тоже вызывали только отвращение.
Но, несмотря на настроение и самочувствие, надо было делать дело. Прометей запер дверь на щеколду, надел тонкие резиновые перчатки, достал из ящика стола обычную на вид ручку, а из тумбы — пачку обычной на вид бумаги. Печатными буквами, старательно меняя манеру письма, выполнил нужный текст, который занял три четверти листа. Лишнюю часть он отрезал, а оставшуюся положил на подоконник.
Бумага действительно была обычной, а ручка — нет: через несколько минут текст бесследно исчез. Прометей, несколько раз перегнув вдоль и поперёк, сложил чистый листок до размеров почтовой марки, упаковал в целлофан и засунул в коробочку из-под фотоплёнки. Потом, позвонив в службу точного времени, проверил дорогой швейцарский хронограф, купленный как раз для подобных случаев. Пора было выходить, хотя делать этого ему никак не хотелось. С каким удовольствием он пошёл бы с сыном в зоопарк!
Полтора часа Прометей, проклиная судьбу, кружил по городу. Это был другой город, совсем не тот, в котором жил Фальков. Потому что Москва начальников и ответственных чиновников отличается от Москвы обычных людей так же, как сама Москва отличается от села Шпаковское Ставропольского края. Разве что Кремлёвский комплекс и мавзолей есть в любой Москве, а в Шпаковском и иных городах и весях их нет и никогда не будет.
Привыкнув к персональному автомобилю, к простору вокруг своей персоны, к уважительным услугам персонала — будь это услужливо распахнутая дверца «Волги», заботливо поданный чай, пунктуальное напоминание о запланированных делах, генерал тёрся в потной толпе, где его толкали, как какого-нибудь работягу с «Пролетарского молота», нещадно топтали ноги, без всякого почтения сжимали со всех сторон, бросали угрюмые взгляды и вполне могли обматерить.
Он катался в переполненном метро, переходя с одной станции на другую, заходил последним в вагон, а потом выходил первым и опять последним заходил, — словом, выполнял весь набор шпионских предосторожностей столь же простых, сколь и бесполезных, если к ним прибегает непрофессионал. Сердце вновь колотилось, как овечий хвост, опасаясь инфаркта, он проглотил две таблетки седуксена. Транквилизаторы в подобных случаях не рекомендовались, они затормаживают реакцию и туманят сознание, но лучше быть заторможенным, чем мёртвым.
В двенадцать двадцать он оказался у Белорусского вокзала, потея и едва волоча ноги, подошёл к зданию, где во времена всеобщего дефицита избранным продавали билеты в вагоны «СВ». Теперь здесь был продовольственный магазин. Седуксен не помог. Полумёртвый от страха, он купил нарезку салями, ещё раз осмотрелся, включил таймер-секундомер на своём хронографе и в двенадцать часов двадцать девять минут тридцать секунд вошёл в проходной подъезд соседнего дома. Здесь было темно, сыро и воняло мочой. Он вдруг тоже почувствовал острую потребность помочиться, но времени уже не было. С противоположной стороны хлопнула дверь и послышались неспешные уверенные шаги. Как загипнотизированный удавом кролик, он пошёл навстречу и начал спускаться по лестнице, а поднимался по ней высокий человек в пальто с поднятым воротником и в низко нахлобученной шапке. Когда они сблизились, Бицжеральд поднял голову, показывая лицо, улыбнулся и подмигнул. Дрожащая потная рука Прометея соприкоснулась с прохладной и твёрдой ладонью американца, коробочка из-под фотоплёнки перекочевала от одного к другому. Мгновение — и они разошлись. «Моменталка» — вот как называется эта встреча на профессиональном жаргоне. В отличие от контейнерной передачи её очень трудно задокументировать: ведь заранее неизвестно, где ставить технику. И взять контактеров с поличным нелегко, если только их не выследили — двоих сразу или каждого по отдельности…
Хлопнула тугой пружиной выходная дверь и Прометей оказался во дворе, панически оглядываясь по сторонам. Ничего настораживающего он не обнаружил. Обычный московский двор с поломанной скамейкой, голые деревья, немноголюдно. Рядом с подъездом стояли две женщины в возрасте, чуть поодаль старушка кормила кошек, катался на велосипеде мальчик лет десяти. Прометей жадно глотнул свежий воздух и тут же бросился к стоящим в углу гаражам, на ходу расстёгивая ширинку. Он еле-еле успел. Тугая струя окатывала исписанный ругательствами борт безответной «ракушки» и будто вымывала владевший им испуг и напряжение. Кажется, и на этот раз пронесло… Он понемногу приходил в себя.
— Как вам не стыдно, гражданин! — послышался женский крик за спиной. — Сейчас я милицию вызову! Гляди ханыга какой, а с виду приличный!
Фальков не сразу понял, что крик обращён к нему — ответственному сотруднику Генерального штаба, генерал-майору.
— Сейчас, сейчас, извините, — не оборачиваясь, ответил он. Вряд ли женщины запомнили лицо случайного прохожего до того момента, когда он дал им повод…
Выход из двора располагался справа, Фальков пошёл влево и вскоре оказался у крутого откоса. Рядом по мосту неторопливо ехал троллейбус. Внизу, в лощине, блестели рельсы, на которых одиноко стоял пустой товарный вагон. В нескольких сотнях метров готовилась отойти от платформы пригородная электричка.