– Собирается в Клеол, на собачьи бои. Побудем там несколько дней.
– Вот и хорошо. Смотри, не потеряй книгу. Мне хотелось бы ее почитать.
Аленор смотрел вслед быстро удаляющемуся всаднику на черном коне и внезапно вспомнил слова.матери: «Что-то есть у него на душе. Это должно пройти».
«Я, наверное, действительно был бы там лишним, – подумал юноша. – Ладно, попробую разобраться в собачьих боях – они-то уж наверняка попроще, чем жизнь…»
«ЕСЛИ ВЕРИТЬ СНОВИДЕНЬЯМ…»
Утром зеленого дня, четвертого дня недели, после завтрака, Аленор устроился на диване в своей комнате в доме для путешественников и в который раз начал считать дни. Позавчера, вечером оранжевого дня, когда они с Риоленом подъезжали к раскинувшемуся у пролива портовому городу Баллю, он достал из сумы черную книгу адорнитов и, не обращая внимания на ироничную усмешку друга, открыл ее и повернул к закату. И теперь оставалось только ждать. Ждать семь дней – а потом ступить на Тайные Пути. «Адорниты – народ, который очень много знает», – говорил альд Каррагант. Слова отчима еще больше укрепили уверенность Аленора, хотя он и так не сомневался, что описанный в книге магический ритуал отнюдь не выдумка, а руководство к действию.
Нa ночь они остановились в Балле, там к ним присоединился еще добрый десяток членов иммского Оружейного клуба, тоже направлявшихся на собачьи бои в Клеол, и как-то сама собой получилась неплохая вечеринка с участием каких-то художников с континента, прибывших на остров Мери для увековечения на холсте местной натуры. Осталось невыясненным, были ли они настоящими мастерами или только учились, но толк в пиве эта длинноволосая братия знала, умела громко петь и искусно представлять анекдоты в лицах, разыгрывая смешные сцены. Вечеринка затянулась до глубокой ночи, а ранним утром вся клубная компания погрузилась на большой гребной паром, курсирующий между портом Балль на острове Мери и портом Випр по другую сторону пролива, на континенте, и Риолену опять не удалось как следует выспаться. Потом вся компания наперегонки неслась по пыльной дороге к Клеолу и к полудню прибыла на место. Собачьи бои уже начались и островитяне с ходу присоединились к многочисленным зрителям.
Вечером вновь засиделись допоздна, обмениваясь впечатлениями, и единогласно решили, что Имм ничуть не хуже Клеола и что собачьи бои с участием действительно восхитительных по своим бойцовских качествам косматых широколобых степных псов – это как раз то самое зрелище, которого не хватает жителям острова Мери. Потом отправились гулять по ночному городу, побывали в сказочных светящихся садах с реками музыки и водоворотами танцев и, переполненные впечатлениями, добрались таки до дома для путешественников и, утомленные, разбрелись по своим комнатам.
Наутро неугомонный Риолен разбудил Аленора ни свет ни заря, но Аленор, сославшись на усталость, отказался последовать за другом на бои. Ему действительно хотелось спать, но дело было даже не в этом. Ночью ему опять снилось что-то неприятное, обернувшееся при пробуждении бесформенным черным облаком, расползшимся в глубине его души. Юноша вновь испытывал какое-то внутреннее напряжение; ему казалось, что копится, копится, нарастает вокруг него нечто необъяснимое и пугающее…
«Что со мной творится? – думал Аленор, глядя на легкие тени ветвей, покачивающиеся на стене. – Я как будто все время чего-то жду…»
Он с силой провел ладонью по лицу, словно пытаясь стереть липкую паутину тревоги – и в этот момент раздался стук в дверь. Аленор невольно вздрогнул, поднялся с дивана и, почему-то не решаясь сделать ни шагу, громко сказал:
– Можно войти.
Дверь открылась – и на пороге возник высокий человек в зеленой накидке с вышитыми белыми птицами. Сердце у Аленора оборвалось.
–Ты Аленор, сын Ламерада? – спросил гонец.
– Да, – едва смог выдавить из себя юноша.
– Ф-фу! – облегченно вздохнул гонец и вытер пот со лба. – Наконец-то разыскал. Объездил уже пять домов.
– Ты откуда? – Аленор не сводил взгляда с белого бумажного пакета, появившегося в руке гонца.
– Почтовая служба Клеолского округа. Послание эстафетой передали из Имма, утренним паромом. Могу я удостовериться, что доставил его по назначению?
– Да, конечно, – пробормотал Аленор, порылся в суме и извлек футляр с копией крестильной грамоты – документа о свершении таинства крещения.
Гонец вручил ему пакет, выпил две чашки воды и удалился. Юноша, сжимая пакет кончиками пальцев, сел на диван, не решаясь надорвать прочную гладкую бумагу с едва заметными бледно-розовыми разводами. Если письмо не прочитано
– его можно отложить в сторону и продолжать заниматься своими делами. Прочитанное письмо могло надолго оторвать от обычных дел, перечеркнуть все намеченные планы и даже круто изменить судьбу…
Охваченный тягостным тревожным чувством, юноша нерешительно попытался надорвать угол пакета. У него ничего не получилось. Набрав в грудь побольше воздуха, словно собираясь прыгнуть с обрыва в глубину темного омута, Аленор удвоил усилия. Раздался резкий тревожный звук разрываемой бумаги, полоснувший по сердцу, пальцы, забравшись внутрь пакета, нащупали сложенный лист и извлекли его на свет.
Первым делом Аленор взглянул на подпись под коротким, всего в две строки, посланием: «Фалигот». Потом, отказываясь верить своим глазам, быстро прочитал эти две строки, написанные дядей его матери, весельчаком и шутником альдом Фалиготом. Если дядюшка шутил и в этот раз, то шутка его стоила всех прежних шуток вместе взятых.
«Аленор, – писал Фалигот крупным неровным почерком, – у нас случилось несчастье. Твоя мать ушла из жизни. Мы все не можем в это поверить, но, увы, это так. Крепись. Такова воля Творца».
«Такова воля Творца… Такова воля Творца…»
Только спустя некоторое время Аленор понял, что монотонно повторяет вслух эти слова.
– Такова воля Творца…
Но почему такова воля Творца?!
Его вдруг словно пронзили кинжалом: она ведь предчувствовала это! «У меня нехорошее предчувствие, сынок…» И он тоже предчувствовал – вот откуда эти бесформенные черные сны… Но почему?.. Почему?..
Фалигот не соообщал никаких подробностей, ничего не говорил о причине внезапного ухода матери – да и разве это сейчас было главным? Другое было главным: «Твоя мать ушла… Такова воля Творца…» Мама ушла. Мама – ушла. Стала ушедшей. У-шед-шей…
От него вдруг начал ускользать смысл этих слов, он перестал соображать, где находится и что его окружает; он сидел на диване, размеренно раскачиваясь вперед и назад, и смотрел на плавные, но какие-то подрагивающие линии непонятных букв, складывающихся в непонятные слова, непонятно зачем написанные на листе бумаги – густо-черное на ярко-белом…
На том давнем турнире, когда его спас Риолен, Аленор был оглушен ударом меча по шлему. Сейчас он находился в таком же состоянии. Ни чувства, ни разум не могли пока воспринять печальную истину. Боли не было – была ошеломленность.
«Такова воля Творца…»
Он не знал, сколько времени провел, все так же отрешенно и оглушенно раскачиваясь на диване в чужой комнате чужого города – понятие времени потеряло для него всякий смысл, как и все остальные понятия. Таинственные механизмы, поддерживающие существование мира, не имели более к нему никакого отношения и сам он тоже не имел никакого отношения к миру, находящемуся теперь вне пределов его существа – и существо его было отторжено от мира, от неуютного бессердечного злого мира, не препятствующего уходу живущих…
– А ты ведь теперь сирота, Аленор, – прошептал он и скомкал послание Фалигота.
Невидимый колокол печально загремел в голове юноши и этот гром проник во все уголки его души.
«Если это и есть Неизбежность, – подумалось ему, – то почему она именно такая?..»
Грохот незримого колокола встряхнул Апенора. Резко поднявшись, он торопливо побросал вещи в суму и переоделся в дорожную одежду. Спустился вниз и оставил Риолену записку: «Получил известие о трагическом уходе мамы. Уезжаю». Оседлал коня и во весь опор помчался к проливу, не замечая ничего вокруг.
Даже если какие-то связные мысли и появлялось в его голове на всем долгом пути от Клеола до Имма, то они не оставили никакого следа. Аленор не помнил, как добрался до Имма: самому себе он представлялся лишенной разума бессмысленной покорной пылинкой, подхваченной внезапным порывом ветра. Пылинка не рассуждала, не пыталась осмыслить свое бытие, постичь свое предназначение и, наперекор злому ветру, устремиться к собственной цели – у нее не было выбора, ее воля ничего не значила… и какая воля может быть у пылинки?
Он въехал в Имм во второй половине дня, оставив позади сотни мер дорог, отброшенных назад копытами его бешено летящего в глубь острова скакуна. Он уже поменял одного коня в Балле. Теперь нужно было проделать то же самое в Имме, чтобы к вечеру попасть в замок. Он спешил так, словно от этого что-то могло измениться, словно время могло потечь вспять, превращая уже свершившееся в еще не свершившееся, словно ушедшую в пространства Загробья могло притянуть назад, в мир живущих. Словно с ушедшей могло повториться давнее чудо воскресения принявшего на себя все грехи мира Христа…
Уже бесполезно было спешить, но Аленор все-таки спешил. Вылетев из-за угла на одном из перекрестков, он чуть не сбил идущую ему навстречу по мостовой женщину в темной одежде, расшитой псблескивающими на солнце серебряными нитями. Юноша поднял коня на дыбы, увидел спокойный взгляд черных глаз, укрытых под густыми, почти сходящимися на переносице бровями,
– и почувствовал, как в глубине души что-то начало рушиться со стеклянным звоном. Ему навстречу шла адорнитка Ора-Уллия… или это поджидала его за углом владычица Неизбежность, неумолимая, ничему не внемлющая, направляющая все вещи мира туда, куда они и должны направляться? Выходит, он чуть не сбил с ног саму Неизбежность? «Но не сбил же», – почудился ему смешок Оры-Уллии.
– Место ли здесь для скачек, альд Аленор? – неприветливо сказала старуха. – Такая поспешность может окончиться бедой.
Не до разговоров было сейчас Аленору; к тому же в его дорожной суме лежала взятая им в склепе книга адорнитов. Похищенная им книга. Однако он слез с коня и подошел к Оре-Уллии. Остановившиеся было зеваки, видя, что происшествия не получилось, потоптались на перекрестке и пошли дальше по своим делам.
– Приветствую тебя, Ора-Уллия, – с поклоном произнес юноша. – Да, моя поспешность может быть причиной беды, но именно беда причина моей поспешности. Сегодня утром я получил известие о том, что потерял мать.
Адорнитка поджала губы, качнула головой и неожиданно взяла Аленора за руку. Ее ладонь была слегка шершавой, твердой и прохладной.
– Очень многим рано или поздно суждено пройти через это, Аленор. Я не утешаю, утешения здесь неуместны. Ушла твоя мать – и тебе больно. Если бы ушел ты – было бы больно твоей матери. Представь себя на ее месте: тебе было бы гораздо больнее, чем сейчас, когда ушел не ты, а она… Конечно, мои слова – всего лишь слова; горе не воспринимает слов, оно питается самим собой, но в конце концов усыхает, превращаясь в рубец на душе… Один из многих… Таковы условия игры, Аленор, и придуманы эти условия не нами, живущими. А ведь каждый из нас, повзрослев, непременно осознаёт и принимает эти условия и знает, что уход неизбежен.
– Потому что не может не принять, потому что у каждого из нас нет выбора, Ора-Уллия!
– Других условий не существует, Аленор. Нельзя всю жизнь готовиться к горю, но надо заранее смириться с тем, что оно неизбежно. Надо пережить свое горе. И знаешь, какая ошибка присуща очень многим живущим? Они скорбят о тех, кто ушел, и не думают и даже не помышляют о том, что ушедшим жаль нас, живущих, оставшихся здесь…
– Ах, Ора-Уллия, – вздохнул юноша. – Ты сама сказала: все это лишь слова, слова, слова…
– Это не просто слова, – возразила адорнитка, продолжая сжимать ладонь юноши. – Это все та же Неизбежность. С ней бесполезно бороться, к ней нужно приспособиться и принимать как должное. Как рассвет и закат. Ты же не будешь пытаться препятствовать рассвету? И согласись, ты ведь не раз представлял, что твоя мать уйдет, и в мыслях своих уже пережил зтот уход и смирился с ним. И больно тебе не оттого, что мать ушла – ты знал, что когда-нибудь так будет, – а оттого, что это случилось именно сейчас. И ты знал, что уйдет именно она, а не ты; ибо каждый живущий верит в то, что именно он будет жить вечно. И каждый живущий действительно вечен: меняется только время и место, и меняется оболочка, и душа почти всегда совершенно забывает о том, что было до очередного прихода. Но даже не помня о собственном прошлом, мы знаем, что уже были когда-то, и знаем, что будем вновь. Скорбя по ушедшим, мы жалеем себя, потому что остались без них. Горе само исчерпает себя, Аленор, поверь: мне многих пришлось провожать в своей жизни…
Негромкие слова Оры-Уллии были подобны прохладному маслянистому снадобью для исцеления ожогов. Они обволакивали, они отвлекали, заставляли как-то по-иному взглянуть на случившееся… хотя, конечно же, оставались всего лишь словами.
– Я еще и еще раз говорю тебе, Аленор: все, что мы совершаем, диктуется нам Неизбежностью. Ты ведь не сам вошел в склеп – тебя вела за руку Неизбежность.
При этих словах Оры-Уллии юноша почувствовал, как вспыхнули его щеки. Ему показалось, что все прохожие тоже услышали их и разом обернулись и с возмущением уставились на него, альда Аленора, осквернителя могил.
– Верни книгу туда, откуда ты забрал ее, – строго сказала старуха. – Возможно, это оградит тебя от новых бед. Не думай, что я противоречу самой себе: наши беды неизбежны, но мы в силах хотя бы не умножать их количество. В мире возрастает зло и мы не можем преградить ему дорогу, но пока еще способны не потворствовать ему. Кто знает, возможно, нам и удастся продержаться до нового прихода Спасителя… Верни книгу, Аленор. Ей уже не место в мире живущих.
Аленор не мог бы объяснить самому себе, почему вдруг решил все рассказать Оре-Уллии. Словно кто-то посторонний вселился в него и начал говорить, пользуясь его голосом. Проходили мимо праздные и куда-то спешащие горожане, постукивали колесами по мостовой повозки и открытые легкие экипажи, дробно цокали копытами кони, неся на спинах озабоченных, рассеянных, хмурых, деловитых и с любопытством озирающихся по сторонам всадников, а юноша рассказывал о таинственном голосе, раздавшемся среди ночи в его спальне.
– И ты не догадался, чей это был голос? – выслушав его с неподвижным лицом, спросила Ора-Уллия.
Аленор со страхом взглянул на нее, неуверенно пожал плечами и промолчал.
– Это был голос Неизбежности, Аленор. Ты думаешь, он звучал где-то в твоей комнате?
– Да, я слышал его совсем рядом.
Старуха покачала головой.
– Ты ошибаешься, Аленор. Он звучал не в твоей комнате, а внутри тебя: он звучал в твоей душе. И звучал он неспроста. Что-то было с тобой там, в прошлом существовании… Твоя душа помнит это, Аленор, в ней остался отпечаток – но тебе не дано увидеть его. То, что было там и тогда, отражается здесь и сейчас. Тут ни в чем нельзя быть уверенным и я не все могу сказать тебе, Аленор. Но книгу ты должен вернуть на то место, где она лежала, и где ей и положено оставаться впредь. Повторяю, мы не в силах противостоять злу, но в силах не показывать ему дальнейшие пути. И всегда помни, что твои поступки отзовутся тебе потом, после Загробья. Верни изъятое из мира, альд Аленор…
– Да… да… хорошо, – запинаясь, сказал юноша. – Я верну… только не сейчас. Я спешу! Хочешь, я отдам ее тебе, она у меня с собой.
– Нет, ты должен сам, Аленор. Не забудь это сделать.
Ора-Уллия едва заметно кивнула, отошла и скрылась за углом. Аленор вскочил на коня и продолжил свой нерадостный путь. Ему хотелось плакать, плакать взахлеб, навзрыд, как в детстве от обиды. Но разве пристало плакать мужчине? Мужчина должен уметь стойко переносить удары судьбы…
Знакомая дорога от Имма до замка, которую можно было пройти хоть с завязанными глазами, представляя в памяти каждый поворот, каждый бугорок, показалась Аленору бесконечно долгой. Уныло шелестели ветви деревьев, траурные тени лежали на траве, запахом тления тянуло с болот, и стук копыт напоминал стук сухих комьев земли о крышку опущенного в могилу гроба. Печальным был лес, и близилась пора увядания.
Бледное солнце из последних сил цеплялось за небо, обреченно сползая все ниже и ниже, когда впереди показались угрюмые башни замка. Тихо было в просторном дворе, тихо, как на кладбище, и тишина сочилась из распахнутых окон. Перебросив суму через плечо, не снимая плаща, Аленор торопливо прошагал по скрипучим прогибающимся доскам полутемного крытого перехода. Он знал, куда идти. Там, в восточном крыле замка, в дальнем зале, когда-то стоял гроб с телом его отца. Он замедлил шаги, приблизившись к полуоткрытым створкам дверей, за которыми горели свечи. Сердце сжалось в комок, замерло, и пелена, повисшая перед глазами, исказила очертания окружающего.
«Такова воля Творца…»
Бросив суму у дверей и едва сдерживая слезы, Аленор, как слепой, вошел в сумрачный зал.
Гроб стоял на покрытом черным ковром возвышении у дальней стены, вдоль которой тянулся ряд высоких белых свечей. Окон в зале не было; в углах под потолком виднелись квадраты вентиляционных отверстий. Справа от гроба склонился над черной деревянной кафедрой пожилой священник в черном плаще с откинутым на спину капюшоном. Услышав шаги приближающегося Аленора, он прекратил читать молитву, поднял глаза от книги и медленно и печально кивнул. Не замечая больше ничего вокруг, юноша остановился у гроба, в котором покоилось тело матери. Ни единого звука, кроме редкого потрескивания свечей, не раздавалось в скорбном зале.
Тело альдетты Мальдианы было по плечи укрыто тонкой белой с золотом тканью, сквозь которую виднелось темное платье. Свободно лежащие пепельные волосы обрамляли бледное лицо; уход придал ему сходство с лицами мраморных статуй. Такие же бледные губы были плотно сжаты. Альдетта Мальдиана не казалась уснувшей: в ее лице нельзя было отыскать ни малейшего намека на жизнь. Перед потрясенным Аленором находилось нечто, не принадлежащее обычному миру, нечто, являющее собой всего лишь видимость, всего лишь отражение того, что пребывает в совсем другом месте; скользящая по земле тень облака, плывущего в небесах – ее невозможно остановить, невозможно поймать, потому что это только тень, не более, а само облако парит на недосягаемой высоте. И кто знает, когда и где, на какие иные земли прольется зто облако новым дождем?.. Нет, не альдетта Мальдиана, не женщина, не мать неподвижно покоилась в гробу перед сыном – мать брела по тропам Загробья и не могла уже оглянуться, подать хоть какой-нибудь знак…
«Такова воля Творца…»
Онемевшими губами прикоснулся Аленор к холодному мрамору лба ушедшей, и холодная струйка потекла в его сердце. Вновь, вплетаясь в тишину, поплыли, долетая как будто из далекого далека, угасающие на лету слова священника: «Плачу и рыдаю, когда вижу во гробе лежащую, по образу Вседержителя созданную… Прими ее душу, Творец, и даруй ей новую возможность по делам ее… Прости, Господи, грехи ее вольные и невольные, сделанные в ведении и неведении… Яви Свою помощь, и покажи Свою милость, и помоги ее душе… Как цвет увядает, так уходит живущий… Помоги ушедшей до срока…»
«Пoмоги ушедшей до срока…» – тихие слова oсыпались увядшими листьями, и слабые отзвуки замирали в душе Аленора.
«Ушедшей до срока… Почему? Почему?! В чем причина?..»
Он вытер слезы и, опустив голову, пошел к выходу из зала, и вслед ему продолжали шелестеть слова молитвы. У дверей лежала дорожная сума. Аленор чуть не наткнулся на нее, подобрал и вновь перекинул через плечо.
«Помоги ушедшей до срока…»
Ускоряя шаги, юноша дошел до винтовой лестницы, ведущей наверх, и начал быстро подниматься по дребезжащим железным ступеням. Его подгоняло теперь только стремление узнать: почему мать ушла так внезапно?
Он сильным ударом ладони распахнул дверь своих покоев, вошел и швырнул суму на стол, сбив подсвечник, с глухим стуком упавший на ковер. Рванул застежки плаща, сбросил его, отцепил от пояса ножны с мечом. Непослушными пальцами развязал суму, вывалил ее содержимое на темно-коричневую полированную поверхность стола, разыскал платок и вытер разгоряченное лицо. Кинул платок под ноги и, не переодеваясь, отправился к Фалиготу, оставив дверь распахнутой настежь.
Такой же распахнутой дверью встретили Аленора и покои дядюшки. Альд Фалигот был не один. В кресле, сгорбившись, сидела его сестра, альдетта Агиланта, похожая на изможденную долгим перелетом маленькую птицу, вдруг обнаружившую, что гнездо ее окончательно разорено. У птицы были перебиты крылья: одно крыло – дочь Даутиция; другое крыло – дочь Мальдиана… Муж альдетты Агиланты, дед Аленора, которого юноша никогда не видел, не вернулся из морского путешествия. Лишь через много дней прибило к суше обломки корабля, но никто и нигде не обнаружил тела мореплавателей. И остались у израненной птицы только брат Фалигот, внук Аленор и внучка Элиния. Неподвижным и потерянным было иссушенное горем и без того худощавое лицо альдетты Агиланты, и безжизненно смотрели в никуда ее поблекшие глаза. Альд Фалигот, обхватив себя скрещенными руками за плечи, сидел на стуле у окна, плотно завернувшись в теплый халат, словно прячась от нестерпимого холода. Взгляд его тоже был тусклым, и дядя альдетты Мальдианы нисколько не походил сейчас на жизнерадостного балагура. Тени Загробья лежали на застывших лицах альдетты Агиланты и альда Фалигота.
– Я вернулся, – глухо сказал Аленор, остановившись в дверях. – Что… как это произошло?
Альдетта Агиланта медленно подняла голову, пожевала губами, словно собираясь что-то сказать, но вздохнула и так и не вымолвила ни слова. Альд Фалигот поежился, произнес бесцветным голосом:
– Приветствуем тебя, Аленор. Мужайся, мой мальчик… Это судьба…
– Почему… ушла… мама? – запинаясь, спросил юноша, чувствуя, как пересохло у него во рту.
– Это судьба, – тяжело вздохнув, повторил Фалигот.
Внезапно Агиланта с надрывом простонала:
– О-о! Она же говорила мне тогда…. после ухода Ламерада… О-о, доченька моя! Ей снились змеи! А я думала… о-о!.. – Альдетта согнулась в кресле, закачалась, словно отбивая поклоны. – Вот почему ей снились змеи! Чере десять лет змея нашла и ее! Значит, еще через десять лет и тебя, Аленор… Внучек, остерегайся змей! Остерегайся змей!
Юноша, обмякнув, привалился к стене. Испарина вновь выступила у него на лбу. Слова бабушки, наконец, дошли до его сознания.
Змеи! Значит, мама ушла из-за укуса змеи?.. Как и отец… Кто наложил такое проклятие на их семью?
В окрестных лесах водились неповоротливые змеи-свистуньи. Они любили, еле слышно посвистывая, лежать, свернувшись кольцом, на кочках и пнях при свете Диолы – вполне безобидные создания, чей укус причинял вреда не больше укуса щенка. Но были и черные ядовитые змеи размером с кинжал, которые жили в сырых низинах среди камней – стремительные и опасные твари с острыми зубами; спасти укушенного могли только вовремя примененные лечебные снадобья.
Через десять лет после ухода отца черная гадина настигла следующую жертву. Судьба?..
– Расскажи, дядя, – выдохнул Алонор.
Он слушал сбивчивый рассказ Фалигота – и горечь переполняла его душу, и тяжелые камни давили на сердце, закрывая путь к воздуху, небу и свету.
Это случилось вчерашней ночью, после возвращения альда Карраганта в замок. Каррагант решил отметить свое прибытие на широкую ногу, и пригласил всех домашних на ужин не в малую, а в большую трапезную, словно настал один из тех праздников, на который съезжались родственники со всей округи. Был он говорлив, много пил, никого не отпускал из-за стола, и вновь и вновь рассказывал о своих злоключениях на континенте. Альдетта Мальдиана, по словам Фалигота, покинула трапезную первой, потом разошлись и остальные. Фалигот ушел к себе, лег спать, а утром его разбудили отдаленные крики. Желая узнать, что случилось, он отправился на шум и в покоях племянницы, альдетты Мальдианы, застал всех домашних. Альдетта Мальдиана неподвижно лежала в своей постели, альд Каррагант сидел в кресле, закрыв лицо руками. Рядом, на полу, валялся его кинжал, а у стены – перерубленное пополам тонкое черное тело змеи. Кто-то хлопотал над упавшей в обморок Элинией, в углу, сбившись в кучку, переминались с ноги на ногу глонны…
Картина вырисовывалась такая: утром Каррагант зашел к своей супруге, обнаружил ее бездыханной, убил пытавшуюся ускользнуть змею и поднял шум. Сбежались встревоженные родственники, увидели случившееся – но не в их силах было что-либо изменить. Никто и ничто не могли уже сделать свершившееся не свершившимся, и бесполезным оказался привезенный из соседнего селения лекарь… Ушел к себе и не показывался никому на глаза альд Каррагант, гонцы с письмами отправились созывать родственников на прощание с ушедшей альдеттой Мальдианой, и глонны готовили на кухне блюда для поминальной трапезы, наэначенной на синий день недели, который можно было назвать черным…
Но откуда взялась змея внутри замка?
– Откуда… змея? – еле двигая губами, спросил Аленор.